Страница:
Хилков вдруг с подозрением взглянул на Якоба.
– Значит, более не принесешь? – спросил он тихо.
– Не принесу.
Они помолчали. Да и трудно клеится разговор, когда один из друзей уезжает, а другой остается.
Якоб коротко рассказал о своих планах.
– Ну, когда так, – строго заговорил Хилков, – в Копенгагене увидишь Измайлова. Скажи ему моим именем, да что моим! Не для себя, я чай, делаю, – пусть отыщет здесь каких ни есть сребролюбцев, даст им денег, дабы писать мне не запрещали. А коли сам сробеет, на Москву пусть отпишет.
– Понял, – сказал Якоб и поднялся.
– С чего заспешил уходить?
– Более нельзя мне здесь оставаться, – сказал Якоб. – Не сегодня-завтра схватят. Проведали чего-то или просто опасаются – не знаю, но только присматриваются...
Хилков усмехнулся:
– Упреждал я тебя, милого друга, не ожгись! Смел больно и повсюду все сам делаешь. И на галеры, и письма тайные, и по городам – где какие корабли строятся, и по пушечному литью...
Якоб ответил упрямо:
– Коли война, так не помедлишь. И то сколь много времени делал безбоязненно: видно – пора, отгулял свое по королевству шведскому.
Андрей Яковлевич разгладил седеющие усы, сел рядом с Якобом, обнял его за плечи, сказал душевным голосом:
– Имена не запоминай, скажи просто – консилия. Так-то, друг добрый... Скажи еще: завидовал, дескать, Андрей Яковлевич галерным каторжанам. Из них кто посмелее – бежит, Хилкову же не убежать никак, два пристава – днем, четыре – ночью, да решетки, да от короля указ – беречь неусыпно под страхом смерти. Ну и ноги пухнут... Засим прощай, молодец. Был ты мне другом, много помог, много славных минут, да и часов, провели мы вместе...
Андрей Яковлевич взял Якоба ладонями за щеки, поцеловал. Якоб заговорил, сдерживая волнение:
– Вы пребывайте в спокойствии, Андрей Яковлевич. Я все, как вы велели, сделаю. Ничего не забуду. И еще скажу: никогда не забуду, как рассказывали вы мне краткие повести об истории российской, как отвечали на вопросы мои, которых такое множество я задавал, как последние деньги свои давали мне для несчастных пленных.
– Ну-ну, – остановил Хилков. – Еще чего, – русский русскому на чужбине не поможет, тогда, брат, и свету конец. Иди. Прощай. Спасибо за все, что делал!
Когда Якоб был уже у двери и даже взялся рукою за скобу, Хилков вдруг окликнул его:
– Стой, погоди!
– Стою!
Он обернулся. Князь, улыбаясь, молчал...
– Что вы, Андрей Яковлевич?
– Последнюю цыдулю, что от меня отправлял, тайную, не ведаешь?
– Не знаю, князь.
– То-то, что не знаешь. Умная цыдуля, пригодится, я чай, нашим. Об лоцмане там речь идет. Дабы доброго лоцмана отыскали...
– Какого лоцмана?
– Узнаешь со временем. Ах, досадно мне, дружок! Ты знать все будешь, а я здесь ничего не узнаю. Ну, прощай, иди...
Якоб вышел, спустился с крыльца, вежливо дважды поклонился приставам, сказал на всякий случай, что завтра, когда принесет князю обед, захватит с собою не водку, а рому, и отправился домой.
Трактирщик, дядюшка Грейс, дремал в своем кресле. Открыв один глаз, он спросил:
– А может быть, ты, парень, еще раздумаешь и останешься?
Якоб не ответил.
– Если ты останешься, я тебя возьму. Но за ту же плату...
– Если бы заплатили побольше...
– Неблагодарная тварь...
Молча сложил Якоб в сундучок белье, пару будничного платья, теплую фуфайку, башмаки на деревянных подошвах и, надев свой праздничный красный кафтан, спустился с сундучком подмышкой по скрипучим ступеням. У него было еще много дела нынче.
Прежде всего на железном рынке он купил три маленьких напильника, полдюжины матросских ножей и дюжину испанских стилетов. В тихом месте, у моря, он туго стянул все свои покупки бечевкой, бережно привязал к оружию заранее приготовленное письмо и замотал все вместе тряпкой. Потом, захватив несколько бутылок рому, Якоб отправился на галерную пристань и спросил у голландца-надсмотрщика, на борту ли капитан Альстрем.
Альстрем был на борту.
Якоб поднялся по трапу, громко поздоровался с комитом Сигге и закричал ему, словно глухому:
– Теперь и я моряк, гере Сигге. Больше я не слуга в трактире.
Сигге принял эту новость равнодушно, но кое-кто из шиурмы поднял голову. Якоб пошел дальше, к капитанской каюте. На пути его – снизу, со скамей, где были прикованы каторжане, – поднялась рука с раскрытой ладонью, а у Якоба как раз в это мгновение расстегнулась пряжка на башмаке. Он нагнулся и пошел дальше уже без свертка – только с сундучком.
Капитан Альстрем поблагодарил за ром и со своей стороны высказал пожелание помочь молодому человеку на его новом пути.
– Я знаю эконома на эскадре, – сказал он, – эконом нуждается в опытном помощнике адмиральского буфетчика.
И Альстрем написал Якобу, который словно забыл о долге капитана трактирщику, записку к эконому эскадры.
– Теперь встретимся в море! – сказал Якоб, прощаясь.
– К сожалению, мы нынче уходим в Ревель! – сказал капитан. – У нас разные дороги...
Рекомендации Альстрема и лейтенанта Улофа Бремса пригодились, и в этот же день Якоб уже числился помощником адмиральского буфетчика на флагманском корабле «Корона». Теперь он был почти уверен, что агенты короля потеряли его след. Мало ли людей по имени Якоб служат в королевском флоте, а фамилию он себе придумал. Скорее бы в море!
– Ну, да у тебя золотые руки! – говорил буфетчик, глядя, как Якоб готовит посуду для завтрака шаутбенахта. – Ты понимаешь толк в этом деле. А я был обер-шенком в некоем баронском доме, но обер-шенк только подает вина, как тебе известно, здесь же надо сервировать стол и заботиться еще о том, чтобы шаутбенахту понравилась еда. А к нему нынче приехала из Упсалы молодая жена; ты можешь себе представить – этот старый черт женился на молоденькой. Вот она и вьет из него веревки... Пошел даже такой слух, что она отправится с нами на бой китов...
– Женщина – на бой китов? – удивился Якоб.
– Женщина! – передразнил его адмиральский буфетчик. – Но какая женщина! Впрочем, ты сам увидишь, что она такое – фру Юленшерна.
Якоб увидел ее, когда вносил серебряные тарелки в адмиральские покои. Вся розовая, с огромным узлом волос ниже затылка, супруга шаутбенахта сидела на адмиральском столе, покрытом зеленым сукном, и, высоко держа в обнаженной руке гроздь винограда, веселилась, глядя, как ярл Эрик Юленшерна подпрыгивает, словно собачонка, которую дразнят вкусной косточкой.
– Вон! – крикнул шаутбенахт, повернувшись на скрип двери.
– Нет, пусть войдет сюда! – сказала фру Юленшерна. – Я хочу знать всех на моем корабле. Ты – слуга?
Якоб поклонился.
– Ты постараешься, чтобы мне было удобно и весело во время путешествия? Ты будешь мне угождать?
Якоб поклонился опять.
– Очень хорошо! – похвалила фру Юленшерна. – А ваш адмирал говорит, что все здесь грубы, неотесанны и злы, как дьяволы. Он еще говорит, что женщина на корабле приносит несчастье в бою. Но о каком сражении может идти речь, если вы отправляетесь бить китов. А я никогда не видела, как их бьют...
– Иди! – приказал Юленшерна, наступая на Якоба.
– И чтобы завтрак был вкусный! – крикнула вдогонку фру Юленшерна.
Закрывая двери, он слышал, как фру говорила шаутбенахту:
– Ах, вы, кажется, надулись, мой грозный муж? Быть может, вы хотите повесить меня, как вы вешаете ваших матросов? Или наказать кнутом?
В буфетной Якоб сказал:
– Я много лет работал в трактирах и видел таких девиц не раз. Но чтобы эдакая командовала адмиралом – тут есть чему удивляться.
Адмиральский буфетчик засмеялся.
– Дочь графа Пипера ты называешь трактирной девкой?..
– Она дочь графа Пипера?
– И единственная притом.
Вечером в адмиральской каюте было весело: два лейтенанта и эконом эскадры аккомпанировали фру Юленшерне на скрипках и лютне. В открытые настежь окна лилась музыка и новая трогательная песенка, написанная другом короля – пиитом Хольмстремом – по случаю смерти королевского пса – Помпе.
– Ловко сказано, – произнес один. – Умереть, как собака, у ног короля, – вот, оказывается, чего мне только не хватает...
– Так то ведь – для героев! – сказал другой. – А ты, брат, всего-навсего – Швабра.
Внизу засвистела дудка, запел рожок.
– Эге! – сказал Швабра. – Похоже на то, что придется поработать.
Рожок запел во второй раз. Подошел лейтенант с хлыстом, гаркнул, замахнувшись:
– А вы тут оглохли?
Боцман кричал врастяжку:
– Ста-а-ановись!
К флагманскому кораблю швартовались малые суда, груженные ящиками пороха, ядрами в лозовых корзинах, запасными пушечными станками. Артиллеристы тянули огромные парусиновые рукава от крюйт-камеры к фор-люку – пороховые припасы могли взорваться от случайной искры. На шканцах ударил барабан – под страхом смерти тушить все огни на корабле. В камбузе дежурный по фитилю залил очаг. У корабельного запала, всегда горящего посередине кадки с водою, встали караульные с короткими копьями. Матросы спешно выколачивали из трубок пепел. Вахтенный лейтенант бил в зубы всех, кто заставлял его ждать...
У трапа в крюйт-камеру трижды ударили в колокол. Швабра, выбирая гордень сей-тали, пригрозился:
– Ну, гере китовый царь, берегись! Достанется тебе, бедняге...
5. ФРУ ЮЛЕНШЕРНА
6. К ПОХОДУ!
7. В ГОРОДЕ КОПЕНГАГЕНЕ
– Значит, более не принесешь? – спросил он тихо.
– Не принесу.
Они помолчали. Да и трудно клеится разговор, когда один из друзей уезжает, а другой остается.
Якоб коротко рассказал о своих планах.
– Ну, когда так, – строго заговорил Хилков, – в Копенгагене увидишь Измайлова. Скажи ему моим именем, да что моим! Не для себя, я чай, делаю, – пусть отыщет здесь каких ни есть сребролюбцев, даст им денег, дабы писать мне не запрещали. А коли сам сробеет, на Москву пусть отпишет.
– Понял, – сказал Якоб и поднялся.
– С чего заспешил уходить?
– Более нельзя мне здесь оставаться, – сказал Якоб. – Не сегодня-завтра схватят. Проведали чего-то или просто опасаются – не знаю, но только присматриваются...
Хилков усмехнулся:
– Упреждал я тебя, милого друга, не ожгись! Смел больно и повсюду все сам делаешь. И на галеры, и письма тайные, и по городам – где какие корабли строятся, и по пушечному литью...
Якоб ответил упрямо:
– Коли война, так не помедлишь. И то сколь много времени делал безбоязненно: видно – пора, отгулял свое по королевству шведскому.
Андрей Яковлевич разгладил седеющие усы, сел рядом с Якобом, обнял его за плечи, сказал душевным голосом:
– Имена не запоминай, скажи просто – консилия. Так-то, друг добрый... Скажи еще: завидовал, дескать, Андрей Яковлевич галерным каторжанам. Из них кто посмелее – бежит, Хилкову же не убежать никак, два пристава – днем, четыре – ночью, да решетки, да от короля указ – беречь неусыпно под страхом смерти. Ну и ноги пухнут... Засим прощай, молодец. Был ты мне другом, много помог, много славных минут, да и часов, провели мы вместе...
Андрей Яковлевич взял Якоба ладонями за щеки, поцеловал. Якоб заговорил, сдерживая волнение:
– Вы пребывайте в спокойствии, Андрей Яковлевич. Я все, как вы велели, сделаю. Ничего не забуду. И еще скажу: никогда не забуду, как рассказывали вы мне краткие повести об истории российской, как отвечали на вопросы мои, которых такое множество я задавал, как последние деньги свои давали мне для несчастных пленных.
– Ну-ну, – остановил Хилков. – Еще чего, – русский русскому на чужбине не поможет, тогда, брат, и свету конец. Иди. Прощай. Спасибо за все, что делал!
Когда Якоб был уже у двери и даже взялся рукою за скобу, Хилков вдруг окликнул его:
– Стой, погоди!
– Стою!
Он обернулся. Князь, улыбаясь, молчал...
– Что вы, Андрей Яковлевич?
– Последнюю цыдулю, что от меня отправлял, тайную, не ведаешь?
– Не знаю, князь.
– То-то, что не знаешь. Умная цыдуля, пригодится, я чай, нашим. Об лоцмане там речь идет. Дабы доброго лоцмана отыскали...
– Какого лоцмана?
– Узнаешь со временем. Ах, досадно мне, дружок! Ты знать все будешь, а я здесь ничего не узнаю. Ну, прощай, иди...
Якоб вышел, спустился с крыльца, вежливо дважды поклонился приставам, сказал на всякий случай, что завтра, когда принесет князю обед, захватит с собою не водку, а рому, и отправился домой.
Трактирщик, дядюшка Грейс, дремал в своем кресле. Открыв один глаз, он спросил:
– А может быть, ты, парень, еще раздумаешь и останешься?
Якоб не ответил.
– Если ты останешься, я тебя возьму. Но за ту же плату...
– Если бы заплатили побольше...
– Неблагодарная тварь...
Молча сложил Якоб в сундучок белье, пару будничного платья, теплую фуфайку, башмаки на деревянных подошвах и, надев свой праздничный красный кафтан, спустился с сундучком подмышкой по скрипучим ступеням. У него было еще много дела нынче.
Прежде всего на железном рынке он купил три маленьких напильника, полдюжины матросских ножей и дюжину испанских стилетов. В тихом месте, у моря, он туго стянул все свои покупки бечевкой, бережно привязал к оружию заранее приготовленное письмо и замотал все вместе тряпкой. Потом, захватив несколько бутылок рому, Якоб отправился на галерную пристань и спросил у голландца-надсмотрщика, на борту ли капитан Альстрем.
Альстрем был на борту.
Якоб поднялся по трапу, громко поздоровался с комитом Сигге и закричал ему, словно глухому:
– Теперь и я моряк, гере Сигге. Больше я не слуга в трактире.
Сигге принял эту новость равнодушно, но кое-кто из шиурмы поднял голову. Якоб пошел дальше, к капитанской каюте. На пути его – снизу, со скамей, где были прикованы каторжане, – поднялась рука с раскрытой ладонью, а у Якоба как раз в это мгновение расстегнулась пряжка на башмаке. Он нагнулся и пошел дальше уже без свертка – только с сундучком.
Капитан Альстрем поблагодарил за ром и со своей стороны высказал пожелание помочь молодому человеку на его новом пути.
– Я знаю эконома на эскадре, – сказал он, – эконом нуждается в опытном помощнике адмиральского буфетчика.
И Альстрем написал Якобу, который словно забыл о долге капитана трактирщику, записку к эконому эскадры.
– Теперь встретимся в море! – сказал Якоб, прощаясь.
– К сожалению, мы нынче уходим в Ревель! – сказал капитан. – У нас разные дороги...
Рекомендации Альстрема и лейтенанта Улофа Бремса пригодились, и в этот же день Якоб уже числился помощником адмиральского буфетчика на флагманском корабле «Корона». Теперь он был почти уверен, что агенты короля потеряли его след. Мало ли людей по имени Якоб служат в королевском флоте, а фамилию он себе придумал. Скорее бы в море!
– Ну, да у тебя золотые руки! – говорил буфетчик, глядя, как Якоб готовит посуду для завтрака шаутбенахта. – Ты понимаешь толк в этом деле. А я был обер-шенком в некоем баронском доме, но обер-шенк только подает вина, как тебе известно, здесь же надо сервировать стол и заботиться еще о том, чтобы шаутбенахту понравилась еда. А к нему нынче приехала из Упсалы молодая жена; ты можешь себе представить – этот старый черт женился на молоденькой. Вот она и вьет из него веревки... Пошел даже такой слух, что она отправится с нами на бой китов...
– Женщина – на бой китов? – удивился Якоб.
– Женщина! – передразнил его адмиральский буфетчик. – Но какая женщина! Впрочем, ты сам увидишь, что она такое – фру Юленшерна.
Якоб увидел ее, когда вносил серебряные тарелки в адмиральские покои. Вся розовая, с огромным узлом волос ниже затылка, супруга шаутбенахта сидела на адмиральском столе, покрытом зеленым сукном, и, высоко держа в обнаженной руке гроздь винограда, веселилась, глядя, как ярл Эрик Юленшерна подпрыгивает, словно собачонка, которую дразнят вкусной косточкой.
– Вон! – крикнул шаутбенахт, повернувшись на скрип двери.
– Нет, пусть войдет сюда! – сказала фру Юленшерна. – Я хочу знать всех на моем корабле. Ты – слуга?
Якоб поклонился.
– Ты постараешься, чтобы мне было удобно и весело во время путешествия? Ты будешь мне угождать?
Якоб поклонился опять.
– Очень хорошо! – похвалила фру Юленшерна. – А ваш адмирал говорит, что все здесь грубы, неотесанны и злы, как дьяволы. Он еще говорит, что женщина на корабле приносит несчастье в бою. Но о каком сражении может идти речь, если вы отправляетесь бить китов. А я никогда не видела, как их бьют...
– Иди! – приказал Юленшерна, наступая на Якоба.
– И чтобы завтрак был вкусный! – крикнула вдогонку фру Юленшерна.
Закрывая двери, он слышал, как фру говорила шаутбенахту:
– Ах, вы, кажется, надулись, мой грозный муж? Быть может, вы хотите повесить меня, как вы вешаете ваших матросов? Или наказать кнутом?
В буфетной Якоб сказал:
– Я много лет работал в трактирах и видел таких девиц не раз. Но чтобы эдакая командовала адмиралом – тут есть чему удивляться.
Адмиральский буфетчик засмеялся.
– Дочь графа Пипера ты называешь трактирной девкой?..
– Она дочь графа Пипера?
– И единственная притом.
Вечером в адмиральской каюте было весело: два лейтенанта и эконом эскадры аккомпанировали фру Юленшерне на скрипках и лютне. В открытые настежь окна лилась музыка и новая трогательная песенка, написанная другом короля – пиитом Хольмстремом – по случаю смерти королевского пса – Помпе.
Матросы на юте, артиллеристы на гон-деке, солдаты на галереях перемигивались, слушали красивый, нежный голос супруги шаутбенахта.
Помпе, верный слуга короля,
Спал каждую ночь в постели короля,
Наконец, усталый от лет и происшествий,
Он умер у ног короля...
В адмиральской каюте захлопали в ладоши, закричали «браво»; матросы, сидя на бухтах канатов, загоготали.
Многие милые и прекрасные девушки
Хотели бы жить как Помпе,
Многие герои бы стремились
Иметь счастье умереть как Помпе...
– Ловко сказано, – произнес один. – Умереть, как собака, у ног короля, – вот, оказывается, чего мне только не хватает...
– Так то ведь – для героев! – сказал другой. – А ты, брат, всего-навсего – Швабра.
Внизу засвистела дудка, запел рожок.
– Эге! – сказал Швабра. – Похоже на то, что придется поработать.
Рожок запел во второй раз. Подошел лейтенант с хлыстом, гаркнул, замахнувшись:
– А вы тут оглохли?
Боцман кричал врастяжку:
– Ста-а-ановись!
К флагманскому кораблю швартовались малые суда, груженные ящиками пороха, ядрами в лозовых корзинах, запасными пушечными станками. Артиллеристы тянули огромные парусиновые рукава от крюйт-камеры к фор-люку – пороховые припасы могли взорваться от случайной искры. На шканцах ударил барабан – под страхом смерти тушить все огни на корабле. В камбузе дежурный по фитилю залил очаг. У корабельного запала, всегда горящего посередине кадки с водою, встали караульные с короткими копьями. Матросы спешно выколачивали из трубок пепел. Вахтенный лейтенант бил в зубы всех, кто заставлял его ждать...
У трапа в крюйт-камеру трижды ударили в колокол. Швабра, выбирая гордень сей-тали, пригрозился:
– Ну, гере китовый царь, берегись! Достанется тебе, бедняге...
5. ФРУ ЮЛЕНШЕРНА
Раздеваясь, Маргрет спросила у мужа:
– А как вас собрались колесовать? Это было очень страшно? Вы мне никогда об этом не рассказывали...
Шаутбенахт ответил кислым голосом:
– Бог знает что вам приходит в голову...
– Вы много пролили христианской крови, когда были пиратом? – опять спросила фру Юленшерна.
Он возвел глаза кверху, как бы прося заступничества у бога.
– Много?
И зевнула:
– Никогда не думала, что бывает такая скука...
– Мне некогда скучать, дорогая, – произнес ярл Юленшерна. – У меня много дел...
– Да, у вас у всех государственные дела...
Она сбросила туфли и потянулась:
– Вы, конечно, ничего не замечаете, вы стары, вам все это неинтересно. А я так скучаю, просто не могу жить. Каждый день король подписывает указы один глупее другого. Почему, например, свадьба не может продолжаться более двух дней? Почему дворянину нельзя позвать в гости более двенадцати персон сразу? Почему нельзя устраивать балы, фейерверки, красивые охоты с егерями? Почему?
Ярл ответил твердо:
– Потому что деньги нужны для войны, а ваше дворянство готово пустить по ветру все золото страны...
Он, кряхтя, стащил с лысой головы парик с косичкой, напялил его на болванку, бережно огладил и натянул на лысину полотняный ночной колпак с кисточкой.
– Королю-то все можно! – продолжала Маргрет, бросив на мужа косой, быстрый, брезгливый взгляд. – Я-то хорошо помню, как весь Стокгольм ходуном ходил от его забав, когда он со своими молодыми разбойниками рубил на улицах баранов и травил волкодавами честных людей...
– То была молодость, – пожевав губами, сказал шаутбенахт. – Теперь его величество серьезен и полон величайших замыслов. Европа будет принадлежать Швеции, вы можете в этом быть совершенно уверены...
– Да?
– Да, дорогая...
Он надел парчовый халат и пополоскал рот душистой водою.
– Король мудр и скромен, – сказал Юленшерна. – А скромность есть величайшая добродетель...
– Он ест простую солдатскую пищу! – засмеялась Маргрет. – Боже, как мне надоели эти глупые россказни. Вы, ярл, наверное забыли, что я не деревенская девушка, а урожденная графиня Пипер и кое-что понимаю с детства. Скромные вкусы Карла стоят Швеции не меньше, нежели роскошь Людовика – французам... Так говорит мой отец, а он достаточно знает... Принесите мне грушу!
Ярл принес блюдо с фруктами, но фру Юленшерна вдруг захотела сыру. Юленшерна опять ушел. Она легла в постель, распустила косы, посмотрелась в ручное зеркало, сделала себе гримаску. Было слышно, как шаутбенахт требует у буфетчика сыра. На юте забегали, блоки заскрипели, буфетчик на адмиральском вельботе отправился за сыром в Стокгольм. Шаутбенахт, кряхтя, лег рядом с женой. От нее пахло вином. Ярл закрыл глаза, ему хотелось спать. Он знал: если сейчас не заснет – начнется бессонница. Фру Юленшерна наклонилась над ним, сдернула ночной колпак, пошлепала по лысине:
– У вас голова, как у младенца, в пуху... Вы были блондином или шатеном? Расскажите, коль скоро этого нельзя увидеть... Должна же я знать...
– Вряд ли это теперь имеет значение! – ответил шаутбенахт серьезно и грустно.
Она посмотрела на него беспокойным взглядом, притворилась, что засыпает. Юленшерна покосился на нее и увидел, что она белыми пальцами перебирает косу и ее большой рот сердито улыбается.
Через несколько минут Маргрет осторожно поднялась с постели, надела теплый, на гагачьем пуху, халат, крытый серебряной парчой, накинула на плечи тонкий толедский платок и, распахнув дверь, вышла на галерею адмиральской каюты.
В гавани, словно светляки, сновали грузовые суда, пели рожки, били колокола. На баркасах везли к кораблям пьяных солдат, грубыми глотками они орали непристойные песни. Далеко в ночном тумане едва поблескивали огни Стокгольма.
Фру Юленшерна ударом ноги разбудила спящую в каморке чернокожую девушку-рабыню, подаренную ей отцом, и велела принести на галерею бутылку старого бордоского вина и сыру. Девушка тотчас же появилась с подносом. Тогда ей было велено позвать сюда сейчас же гере полковника Джеймса. Тот пришел запыхавшись, испуганный, не поняв, что его потребовал к себе не адмирал, а фру Юленшерна.
– Гере полковник, – сказала Маргрет, – вы долго были в Архангельске и все там знаете...
– О да, я вполне им насладился! – сказал Джеймс, успокаиваясь и веселея при виде доброго вина, хрустальных бокалов и красивой супруги ярла шаутбенахта. – Я знаю Архангельск...
– Вот я и хочу говорить с вами об этом городе...
Полковник поклонился.
– Вы должны мне рассказать об иностранцах, которые там жили. Московиты мне неинтересны.
Джеймс начал говорить. Он умел рассказывать бархатистым голосом, делая изящные жесты правой рукой. Рассказывая, он учтиво улыбался. Но несмотря на все старания Джеймса, Маргрет слушала его невнимательно. Ей не было никакого дела ни до денег консула Мартуса, ни до красноречия пастора Фрича, ни до негоциантских хитростей живущих в Архангельске иностранных купцов.
– Есть ли там хоть хороший лекарь? – спросила она вдруг, поднеся ко рту ломтик сыру.
Полковник быстро взглянул на Маргрет и вспомнил некоторые слухи о тайном агенте короля в Архангельске. Погодя он ответил значительно:
– В мое время там был лекарем некто Дес-Фонтейнес, Ларс – так его звали. Ларс Дес-Фонтейнес...
– Расскажите мне про него все, что знаете...
– Но я знаю очень мало! – возразил полковник.
– Мне будет интересно и это...
Она разлила вино в бокалы. И, помолчав, сказала:
– Он теперь опять в Архангельске. Мы были друзьями в нежные годы детства, но очень, очень давно не виделись. Рассказывайте...
– А как вас собрались колесовать? Это было очень страшно? Вы мне никогда об этом не рассказывали...
Шаутбенахт ответил кислым голосом:
– Бог знает что вам приходит в голову...
– Вы много пролили христианской крови, когда были пиратом? – опять спросила фру Юленшерна.
Он возвел глаза кверху, как бы прося заступничества у бога.
– Много?
И зевнула:
– Никогда не думала, что бывает такая скука...
– Мне некогда скучать, дорогая, – произнес ярл Юленшерна. – У меня много дел...
– Да, у вас у всех государственные дела...
Она сбросила туфли и потянулась:
– Вы, конечно, ничего не замечаете, вы стары, вам все это неинтересно. А я так скучаю, просто не могу жить. Каждый день король подписывает указы один глупее другого. Почему, например, свадьба не может продолжаться более двух дней? Почему дворянину нельзя позвать в гости более двенадцати персон сразу? Почему нельзя устраивать балы, фейерверки, красивые охоты с егерями? Почему?
Ярл ответил твердо:
– Потому что деньги нужны для войны, а ваше дворянство готово пустить по ветру все золото страны...
Он, кряхтя, стащил с лысой головы парик с косичкой, напялил его на болванку, бережно огладил и натянул на лысину полотняный ночной колпак с кисточкой.
– Королю-то все можно! – продолжала Маргрет, бросив на мужа косой, быстрый, брезгливый взгляд. – Я-то хорошо помню, как весь Стокгольм ходуном ходил от его забав, когда он со своими молодыми разбойниками рубил на улицах баранов и травил волкодавами честных людей...
– То была молодость, – пожевав губами, сказал шаутбенахт. – Теперь его величество серьезен и полон величайших замыслов. Европа будет принадлежать Швеции, вы можете в этом быть совершенно уверены...
– Да?
– Да, дорогая...
Он надел парчовый халат и пополоскал рот душистой водою.
– Король мудр и скромен, – сказал Юленшерна. – А скромность есть величайшая добродетель...
– Он ест простую солдатскую пищу! – засмеялась Маргрет. – Боже, как мне надоели эти глупые россказни. Вы, ярл, наверное забыли, что я не деревенская девушка, а урожденная графиня Пипер и кое-что понимаю с детства. Скромные вкусы Карла стоят Швеции не меньше, нежели роскошь Людовика – французам... Так говорит мой отец, а он достаточно знает... Принесите мне грушу!
Ярл принес блюдо с фруктами, но фру Юленшерна вдруг захотела сыру. Юленшерна опять ушел. Она легла в постель, распустила косы, посмотрелась в ручное зеркало, сделала себе гримаску. Было слышно, как шаутбенахт требует у буфетчика сыра. На юте забегали, блоки заскрипели, буфетчик на адмиральском вельботе отправился за сыром в Стокгольм. Шаутбенахт, кряхтя, лег рядом с женой. От нее пахло вином. Ярл закрыл глаза, ему хотелось спать. Он знал: если сейчас не заснет – начнется бессонница. Фру Юленшерна наклонилась над ним, сдернула ночной колпак, пошлепала по лысине:
– У вас голова, как у младенца, в пуху... Вы были блондином или шатеном? Расскажите, коль скоро этого нельзя увидеть... Должна же я знать...
– Вряд ли это теперь имеет значение! – ответил шаутбенахт серьезно и грустно.
Она посмотрела на него беспокойным взглядом, притворилась, что засыпает. Юленшерна покосился на нее и увидел, что она белыми пальцами перебирает косу и ее большой рот сердито улыбается.
Через несколько минут Маргрет осторожно поднялась с постели, надела теплый, на гагачьем пуху, халат, крытый серебряной парчой, накинула на плечи тонкий толедский платок и, распахнув дверь, вышла на галерею адмиральской каюты.
В гавани, словно светляки, сновали грузовые суда, пели рожки, били колокола. На баркасах везли к кораблям пьяных солдат, грубыми глотками они орали непристойные песни. Далеко в ночном тумане едва поблескивали огни Стокгольма.
Фру Юленшерна ударом ноги разбудила спящую в каморке чернокожую девушку-рабыню, подаренную ей отцом, и велела принести на галерею бутылку старого бордоского вина и сыру. Девушка тотчас же появилась с подносом. Тогда ей было велено позвать сюда сейчас же гере полковника Джеймса. Тот пришел запыхавшись, испуганный, не поняв, что его потребовал к себе не адмирал, а фру Юленшерна.
– Гере полковник, – сказала Маргрет, – вы долго были в Архангельске и все там знаете...
– О да, я вполне им насладился! – сказал Джеймс, успокаиваясь и веселея при виде доброго вина, хрустальных бокалов и красивой супруги ярла шаутбенахта. – Я знаю Архангельск...
– Вот я и хочу говорить с вами об этом городе...
Полковник поклонился.
– Вы должны мне рассказать об иностранцах, которые там жили. Московиты мне неинтересны.
Джеймс начал говорить. Он умел рассказывать бархатистым голосом, делая изящные жесты правой рукой. Рассказывая, он учтиво улыбался. Но несмотря на все старания Джеймса, Маргрет слушала его невнимательно. Ей не было никакого дела ни до денег консула Мартуса, ни до красноречия пастора Фрича, ни до негоциантских хитростей живущих в Архангельске иностранных купцов.
– Есть ли там хоть хороший лекарь? – спросила она вдруг, поднеся ко рту ломтик сыру.
Полковник быстро взглянул на Маргрет и вспомнил некоторые слухи о тайном агенте короля в Архангельске. Погодя он ответил значительно:
– В мое время там был лекарем некто Дес-Фонтейнес, Ларс – так его звали. Ларс Дес-Фонтейнес...
– Расскажите мне про него все, что знаете...
– Но я знаю очень мало! – возразил полковник.
– Мне будет интересно и это...
Она разлила вино в бокалы. И, помолчав, сказала:
– Он теперь опять в Архангельске. Мы были друзьями в нежные годы детства, но очень, очень давно не виделись. Рассказывайте...
6. К ПОХОДУ!
Утром капитаны кораблей докладывали флагману о том, что амбаркация, иначе – посадка войск на суда эскадры, закончена благополучно. Происшествий особых не было. Только на корабле «Справедливый гнев» оборвался трап, и четыре пьяных солдата утонули.
Шаутбенахт кивнул головой.
После докладов шаутбенахт объявил приказ о перемещении капитанов. Уркварт, как опытнейший шхипер, знающий Белое море, был назначен командовать «Короной». Голголсен направлялся на «Злого медведя». Лейтенант Улоф Бремс шел капитаном на «Справедливом гневе», яхту «Ароматный цветок» флагман поручил лейтенанту Юхану Морату. На других кораблях эскадры все сохранялось попрежнему.
– Где мне надлежит иметь постоянное местопребывание? – спросил полковник Джеймс.
– На «Короне», – ответил шаутбенахт. – Вам отведено помещение, соответствующее вашему воинскому званию.
Полковник поклонился.
– Можно ли спускать людей на берег? – спросил Голголсен.
– Нет, – ответил шаутбенахт.
– Скоро ли мы поставим паруса? – спросил лейтенант Улоф Бремс.
– Вы их поставите, когда получите от меня приказ! – сурово ответил шаутбенахт.
Улоф Бремс покраснел пятнами.
К завтраку на «Корону» прибыл государственный секретарь и отец фру Юленшерны граф Пипер, только что приехавший из Польши от доблестных войск короля Карла. Его величество приказал Пиперу принудить «этих олухов из государственного совета» к тому, чтобы на ведение войны деньги отпускались безотказно. В совете не оказалось ни одного смельчака, который посмел бы возразить государственному секретарю, и Пипер пребывал в очень хорошем настроении.
Завтракали втроем – фру Юленшерна, шаутбенахт и граф Пипер.
– Я доставил вам приказ короля! – произнес Пипер за десертом. – Вы вскроете конверт на пути в Московию, после посещения кораблями города Копенгагена...
И он протянул Юленшерне конверт с пятью королевскими печатями.
– Что-нибудь новое? – спросил шаутбенахт.
– Насколько мне известно, нет. Просто церемониал овладения городом Архангельском и милости короля матросам и офицерам эскадры...
Юленшерна спрятал конверт в железную шкатулку, повернул ключ в замке и опять опустился в свое кресло.
– На словах его величество ничего не приказал передать?
– Его величество государь наш король недоволен, – ответил граф Пипер. – Крайне недоволен. Вы слишком долго собираетесь...
– Слишком долго? Напомните его величеству нашему королю, граф, что я много лет ведал нашими агентами в Московии и знаю о ней больше, чем... – он запнулся, – чем многие другие. Я хочу сбить людей с толку. Пусть они думают, что мы действительно идем промышлять китов...
– Ни один мальчишка в королевстве не поверил этой сказке! – улыбаясь ответил Пипер. – И вы напрасно спорите, мой друг! Его величество государь наш король весьма резко выразился насчет продолжительности сборов экспедиции...
– Как – резко?
– Мне бы не хотелось вас огорчать, мой друг...
– Но я должен знать мнение моего короля обо мне, граф!
Пипер вздохнул:
– Как вам будет угодно: его величество государь выразился в том смысле, что такой старый и упрямый осел, как вы...
– Старый и упрямый осел?
– Да, гере шаутбенахт. И еще его величество государь наш король изволили сказать, что даже пираты к старости делаются слишком осторожными...
– Это все?
– Да... – неуверенно сказал Пипер. – Впрочем, еще было сказано насчет того, что вас можно заменить...
Шаутбенахт молчал. Пипер налил ему вина. Он отодвинул от себя кубок и произнес, сдерживая бешенство:
– Хорошо, граф, я снимусь с якоря сегодня же.
– Если все подготовлено, то вам действительно следует сниматься немедленно. Говорю вам об этом как ваш искренний друг. Его величество убежден в успехе экспедиции, тем более, что на кораблях негоциантов в Архангельске есть ваши люди, не так ли?
Юленшерна сказал, что действительно есть.
Проводив графа Пипера, ярл шаутбенахт кликнул цирюльника и велел поставить себе пиявки, дабы очистить жилы от дурной крови. Потом, отдохнув и выпив вина с водой, он приказал поднимать сигнал: «Эскадре иметь полную готовность к походу!»
– Но вы дурно выглядите! – воскликнула фру Юленшерна.
– Для своих лет я выгляжу отлично! – возразил шаутбенахт.
После сигнала «Командам пить королевскую чарку и обедать» взвился флаг, означающий: «Внимание». И сразу же шаутбенахт велел передать эскадре: «С якорей сниматься, следовать за мной!»
От берега отвалили гребные суда – выводить корабли из порта.
– Начинайте! – велел шаутбенахт.
Босые матросы пошли по палубе, налегли на вымбовки, начальный боцман с плетью побежал возле матросов. Шаутбенахт приказал идти бейдевинд левым галсом. Корабль медленно разворачивался. Ветер наполнил фор-марсель, заиграл в грот-марселе и в крюйселе. Капеллан эскадры набожно произнес за плечом ярла Юленшерны:
– Да покровительствует нам святая Бригитта!
– Аминь! – отозвался шаутбенахт.
На шканцах барабанщики били на семи барабанах: «Поход во славу короля!»
– Вот тебе и киты! – сказал матрос по кличке «Швабра» другому матросу, длинному и сердитому Кристоферу. – Слышишь, что бьют барабанщики?
– А мне наплевать, что бы они ни били! – ответил Кристофер.
– Они бьют «Поход во славу короля», – сказал Швабра, засовывая за щеку кусок жевательного табаку. – Мы идем в Московию.
– Московиты богаты! – сказал Кристофер. – Пора и нам немного погреть руки.
Полковник Джеймс и фру Юленшерна стояли на полуюте. Джеймс, в парике, в треуголке, с мушкой у рта, кутался в черный суконный плащ, говорил галантно:
– Буду счастлив, фру Маргрет, если в городе Архангельске найду хоть что-либо, что вызовет улыбку столь прекрасных губ...
– А разве мы все-таки идем в Архангельск? – насмешливо спросила Маргрет.
– Мы, фру, идем убивать китов...
Матросы на баке мерными голосами пели старую, страшную пиратскую песню:
– Очень грубая песня! – заметил Джеймс. – Вам, пожалуй, не стоит ее и знать, фру Юленшерна...
Она топнула ногой:
– Молчите!
Шаутбенахт кивнул головой.
После докладов шаутбенахт объявил приказ о перемещении капитанов. Уркварт, как опытнейший шхипер, знающий Белое море, был назначен командовать «Короной». Голголсен направлялся на «Злого медведя». Лейтенант Улоф Бремс шел капитаном на «Справедливом гневе», яхту «Ароматный цветок» флагман поручил лейтенанту Юхану Морату. На других кораблях эскадры все сохранялось попрежнему.
– Где мне надлежит иметь постоянное местопребывание? – спросил полковник Джеймс.
– На «Короне», – ответил шаутбенахт. – Вам отведено помещение, соответствующее вашему воинскому званию.
Полковник поклонился.
– Можно ли спускать людей на берег? – спросил Голголсен.
– Нет, – ответил шаутбенахт.
– Скоро ли мы поставим паруса? – спросил лейтенант Улоф Бремс.
– Вы их поставите, когда получите от меня приказ! – сурово ответил шаутбенахт.
Улоф Бремс покраснел пятнами.
К завтраку на «Корону» прибыл государственный секретарь и отец фру Юленшерны граф Пипер, только что приехавший из Польши от доблестных войск короля Карла. Его величество приказал Пиперу принудить «этих олухов из государственного совета» к тому, чтобы на ведение войны деньги отпускались безотказно. В совете не оказалось ни одного смельчака, который посмел бы возразить государственному секретарю, и Пипер пребывал в очень хорошем настроении.
Завтракали втроем – фру Юленшерна, шаутбенахт и граф Пипер.
– Я доставил вам приказ короля! – произнес Пипер за десертом. – Вы вскроете конверт на пути в Московию, после посещения кораблями города Копенгагена...
И он протянул Юленшерне конверт с пятью королевскими печатями.
– Что-нибудь новое? – спросил шаутбенахт.
– Насколько мне известно, нет. Просто церемониал овладения городом Архангельском и милости короля матросам и офицерам эскадры...
Юленшерна спрятал конверт в железную шкатулку, повернул ключ в замке и опять опустился в свое кресло.
– На словах его величество ничего не приказал передать?
– Его величество государь наш король недоволен, – ответил граф Пипер. – Крайне недоволен. Вы слишком долго собираетесь...
– Слишком долго? Напомните его величеству нашему королю, граф, что я много лет ведал нашими агентами в Московии и знаю о ней больше, чем... – он запнулся, – чем многие другие. Я хочу сбить людей с толку. Пусть они думают, что мы действительно идем промышлять китов...
– Ни один мальчишка в королевстве не поверил этой сказке! – улыбаясь ответил Пипер. – И вы напрасно спорите, мой друг! Его величество государь наш король весьма резко выразился насчет продолжительности сборов экспедиции...
– Как – резко?
– Мне бы не хотелось вас огорчать, мой друг...
– Но я должен знать мнение моего короля обо мне, граф!
Пипер вздохнул:
– Как вам будет угодно: его величество государь выразился в том смысле, что такой старый и упрямый осел, как вы...
– Старый и упрямый осел?
– Да, гере шаутбенахт. И еще его величество государь наш король изволили сказать, что даже пираты к старости делаются слишком осторожными...
– Это все?
– Да... – неуверенно сказал Пипер. – Впрочем, еще было сказано насчет того, что вас можно заменить...
Шаутбенахт молчал. Пипер налил ему вина. Он отодвинул от себя кубок и произнес, сдерживая бешенство:
– Хорошо, граф, я снимусь с якоря сегодня же.
– Если все подготовлено, то вам действительно следует сниматься немедленно. Говорю вам об этом как ваш искренний друг. Его величество убежден в успехе экспедиции, тем более, что на кораблях негоциантов в Архангельске есть ваши люди, не так ли?
Юленшерна сказал, что действительно есть.
Проводив графа Пипера, ярл шаутбенахт кликнул цирюльника и велел поставить себе пиявки, дабы очистить жилы от дурной крови. Потом, отдохнув и выпив вина с водой, он приказал поднимать сигнал: «Эскадре иметь полную готовность к походу!»
– Но вы дурно выглядите! – воскликнула фру Юленшерна.
– Для своих лет я выгляжу отлично! – возразил шаутбенахт.
После сигнала «Командам пить королевскую чарку и обедать» взвился флаг, означающий: «Внимание». И сразу же шаутбенахт велел передать эскадре: «С якорей сниматься, следовать за мной!»
От берега отвалили гребные суда – выводить корабли из порта.
– Начинайте! – велел шаутбенахт.
Босые матросы пошли по палубе, налегли на вымбовки, начальный боцман с плетью побежал возле матросов. Шаутбенахт приказал идти бейдевинд левым галсом. Корабль медленно разворачивался. Ветер наполнил фор-марсель, заиграл в грот-марселе и в крюйселе. Капеллан эскадры набожно произнес за плечом ярла Юленшерны:
– Да покровительствует нам святая Бригитта!
– Аминь! – отозвался шаутбенахт.
На шканцах барабанщики били на семи барабанах: «Поход во славу короля!»
– Вот тебе и киты! – сказал матрос по кличке «Швабра» другому матросу, длинному и сердитому Кристоферу. – Слышишь, что бьют барабанщики?
– А мне наплевать, что бы они ни били! – ответил Кристофер.
– Они бьют «Поход во славу короля», – сказал Швабра, засовывая за щеку кусок жевательного табаку. – Мы идем в Московию.
– Московиты богаты! – сказал Кристофер. – Пора и нам немного погреть руки.
Полковник Джеймс и фру Юленшерна стояли на полуюте. Джеймс, в парике, в треуголке, с мушкой у рта, кутался в черный суконный плащ, говорил галантно:
– Буду счастлив, фру Маргрет, если в городе Архангельске найду хоть что-либо, что вызовет улыбку столь прекрасных губ...
– А разве мы все-таки идем в Архангельск? – насмешливо спросила Маргрет.
– Мы, фру, идем убивать китов...
Матросы на баке мерными голосами пели старую, страшную пиратскую песню:
– Я, кажется, знаю эту песню, – сказала фру Юленшерна. – Несомненно знаю. Я только не слышала раньше ее слов.
Руки не мыть и пить, фифаллерала,
Поскорее пить, потому что отмыть нельзя...
Фифаллерала-лерала,
Нам кровь не отмыть...
– Очень грубая песня! – заметил Джеймс. – Вам, пожалуй, не стоит ее и знать, фру Юленшерна...
Она топнула ногой:
– Молчите!
– Теперь я поняла! – сказала фру Юленшерна. – Эту песню свистит мой супруг. Да, да, когда он в духе, он непременно насвистывает эту песню. Так протяжно, словно ветер завывает в море...
Принимай-ка, ведьма, гостей!
Таверна нас не ждала и трактирщица тоже,
Налей же, старуха, налей!
Ты не знаешь чего?
Не того, что мы проливаем, а еще покрасней!
Налей!
Фифаллерала-лерала!
Ла-ла!..
7. В ГОРОДЕ КОПЕНГАГЕНЕ
К заходу солнца в субботу эскадра шаутбенахта Юленшерны бросила якоря в Христианхазен – в гавани датской столицы Копенгаген. Матросы и солдаты, столпившись у бортов, с вожделением смотрели на богатый город, живописно раскинувшийся под вечерними солнечными лучами. Рыжий Билль Гартвуд рассказывал:
– Я имел честь участвовать в бомбардировании этого города в тот день, когда соединенная эскадра решила покончить с датчанами. Линейные корабли стояли как раз за тем мысом. Я служил тогда канониром на стопушечном «Хук». Надо было видеть, что тут делалось...
Матросы вздыхали: вот бы здесь погулять! Датчане, небось, притихли после того, как их заставили выйти из союза с Россией и Польшей. Теперь-то они поняли, кто настоящий хозяин их страны.
– И все-таки мы их не добили до конца! – сказал боцман Окке, прозванный «Заячий нос» за то, что всегда шевелил носом, точно принюхиваясь. – Мы их не добили! Пятьдесят лет тому назад мы им здорово всыпали, но тоже не до конца. Шведский флаг над городом – вот что нам нужно. Вы видите городскую ратушу? Вот там и должен быть шведский флаг...
На баке флагмана ударила погонная пушка.
– Старик вызывает капитана над портом! – сказал Сванте Багге – корабельный палач. – Сейчас будет потеха!
Датчанин – капитан над портом, высокий человек в синем кафтане и белых чулках, – на своей шлюпке подвалил с визитом вежливости к борту «Короны». Парадный трап поставлен не был. Матросы видели, как побледнел датский офицер, когда ему предложили подниматься по шторм-трапу на глазах у гогочущей команды. Ни шаутбенахт, ни капитан корабля Уркварт с датчанином не разговаривали. Беседа была поручена всего только главному боцману дель Роблес.
Боцман принял офицера стоя, вопреки правилам учтивости не осведомился о здоровье датского короля и не сказал, зачем пришла эскадра. Датчанин молча кусал губы.
– Ввиду трудности похода ярл шаутбенахт решил спустить часть команды на берег! – сказал дель Роблес. – Надеюсь, город приветливо примет моряков, пришедших под славными флагами флота его величества короля Швеции Карла Двенадцатого, да продлит господь его дни...
Дель Роблес замолчал, ожидая, чтобы датчанин сказал «аминь». Но датчанин не сказал ничего. Он стоял, положив руку на эфес шпаги, гордый, широкоплечий, высокий. Одним ударом кулака он мог бы свалить боцмана с ног.
– Город встретит матросов и солдат его величества как родных братьев? – сказал дель Роблес. – Магистрат не поскупится на угощение, не правда ли?
– Город и магистрат не находятся в родстве с матросами флота его величества Карла Двенадцатого! – ответил капитан над портом. – Что же касается до еды, то датчане издавна никому не отказывали в угощении.
Через несколько минут офицер откланялся, запросив время для подготовки города к встрече «друзей».
– Сколько вам нужно для этого часов? – спросил дель Роблес.
– Я имел честь участвовать в бомбардировании этого города в тот день, когда соединенная эскадра решила покончить с датчанами. Линейные корабли стояли как раз за тем мысом. Я служил тогда канониром на стопушечном «Хук». Надо было видеть, что тут делалось...
Матросы вздыхали: вот бы здесь погулять! Датчане, небось, притихли после того, как их заставили выйти из союза с Россией и Польшей. Теперь-то они поняли, кто настоящий хозяин их страны.
– И все-таки мы их не добили до конца! – сказал боцман Окке, прозванный «Заячий нос» за то, что всегда шевелил носом, точно принюхиваясь. – Мы их не добили! Пятьдесят лет тому назад мы им здорово всыпали, но тоже не до конца. Шведский флаг над городом – вот что нам нужно. Вы видите городскую ратушу? Вот там и должен быть шведский флаг...
На баке флагмана ударила погонная пушка.
– Старик вызывает капитана над портом! – сказал Сванте Багге – корабельный палач. – Сейчас будет потеха!
Датчанин – капитан над портом, высокий человек в синем кафтане и белых чулках, – на своей шлюпке подвалил с визитом вежливости к борту «Короны». Парадный трап поставлен не был. Матросы видели, как побледнел датский офицер, когда ему предложили подниматься по шторм-трапу на глазах у гогочущей команды. Ни шаутбенахт, ни капитан корабля Уркварт с датчанином не разговаривали. Беседа была поручена всего только главному боцману дель Роблес.
Боцман принял офицера стоя, вопреки правилам учтивости не осведомился о здоровье датского короля и не сказал, зачем пришла эскадра. Датчанин молча кусал губы.
– Ввиду трудности похода ярл шаутбенахт решил спустить часть команды на берег! – сказал дель Роблес. – Надеюсь, город приветливо примет моряков, пришедших под славными флагами флота его величества короля Швеции Карла Двенадцатого, да продлит господь его дни...
Дель Роблес замолчал, ожидая, чтобы датчанин сказал «аминь». Но датчанин не сказал ничего. Он стоял, положив руку на эфес шпаги, гордый, широкоплечий, высокий. Одним ударом кулака он мог бы свалить боцмана с ног.
– Город встретит матросов и солдат его величества как родных братьев? – сказал дель Роблес. – Магистрат не поскупится на угощение, не правда ли?
– Город и магистрат не находятся в родстве с матросами флота его величества Карла Двенадцатого! – ответил капитан над портом. – Что же касается до еды, то датчане издавна никому не отказывали в угощении.
Через несколько минут офицер откланялся, запросив время для подготовки города к встрече «друзей».
– Сколько вам нужно для этого часов? – спросил дель Роблес.