Страница:
Он окинул опустевший сад быстрым взглядом.
– Выслушай меня, Хапусенеб, и, ради фараона забыв о наших с тобой разногласиях, дай мне свой совет.
Тот коротко кивнул в темноте, и Сенмут стал подбирать слова, хотя его язык отказывался их произносить.
– Я – главный управляющий фараона и потому знаю и слышу все, что делается во дворце. Но я также управляющий Амона и потому знаю обо всем, что происходит в храме. Долгое время, все правление нашего царя, через меня шли все депеши и в моем присутствии происходили все аудиенции; и я, так же как и ты, могу сказать, что знаю Египет не хуже, чем ткач знает сотканный им ковер. Но теперь у меня такое чувство, будто власть ускользает от меня, Хапусенеб. Выстроенное мною здание начинает осыпаться по углам, а я бессилен что-либо предпринять, ибо разрушает его не кто иной, как царевич Тутмос. И я вижу, что дни фараона сочтены.
Хапусенеб пошевелился, но не сказал ни слова, и Сенмут продолжал, немного заикаясь:
– Пора перестать скрываться в тени, окружать трон Гора шпионами – глазами, которые никогда не спят, но меркнут перед лицом растущей силы. – Он провел жилистой рукой по лицу. – Буду говорить прямо. Если мы не избавимся от Тутмоса сейчас, потом будет слишком поздно, и фараон падет вместе со всем, что ею сделано.
– Уже слишком поздно. – Низкий голос Хапусенеба разорвал тишину, едва Сенмут кончил говорить. – Я тоже видел, как семя, посеянное на женской половине, давало свои плоды и там, и на армейском плацу. Я долго размышлял, как бы его удушить, но уже слишком поздно. Если бы мы убили Тутмоса, когда он был еще младенцем, никто бы не обратил внимания, ведь дети умирают часто и от разных хворей. Но не теперь, когда он силен и здоров, как молодой бык.
– Нехези предлагал это и мне, и фараону, но она запретила.
– Запретила бы и сейчас, будь она здесь. Она ведь не какая-нибудь алчная, беспринципная выскочка наподобие матери царевича. Она благородная женщина, правящая страной с благословения бога, но настаивающая на том, чтобы все время поступать согласно его закону. Тутмос – ее собственная плоть и кровь. Что бы ни случилось, жизнь у него она не отнимет.
– Она погибнет. Хапусенеб спокойно кивнул.
– Думаю, да. Но она скорее погибнет, чем оскорбит своего Отца, а убийство – это оскорбление, которое есть смрад для бога.
– А как же ты и я, Хапусенеб? Смерти я не страшусь, главное – служить ей. Разве мы ничего не можем предпринять тайно?
– Только это скоро перестанет быть тайной. Разве можно уничтожить молодого человека, полного сил и любви к жизни, и не вызвать подозрений? Подозрения падут на Единого, а не на нас, и пострадает она, а не мы.
– Надо было отравить его еще тогда и не слушать никаких приказов!
– Ей стало бы легче, возможно, она даже была бы нам благодарна, но со временем ее доверие к нам увяло бы, и мы с тобой оказались бы не у дел. Нет, она знает, что, удерживая свою руку, навлекает погибель на себя, но не двинется с места. Она великий, воистину великий царь.
– Разве мы ничего не можем сделать, друг? – Сенмут говорил тихо, безжизненным голосом. – Неужели нам суждено-таки увидеть Египет в руках Тутмоса? А как же ее светлость Неферура?
– Ей ничего не грозит. Тутмос должен жениться на ней, чтобы узаконить свое право на престол, и он, вне всякого сомнения, так и сделает. Ты же знаешь, что Единый планирует их помолвку.
– Чтобы отсрочить час своего поражения! Но Тутмоса не проведешь. Он-то не так обременен милосердием и принципами, как она. Едва он заполучит Неферуру…
– Возможно. – Хапусенеб широко развел руками. – Этого я не знаю. Все, что мы можем, – служить, как делали это всегда, и всеми силами стремиться продлить ее годы. Она пестовала Египет, точно любимое дитя. Даже Тутмос не может не признать этого. Кроме того…» ••
– Но если бы мы это сделали и Тутмос был бы мертв, ее гнев сразу обрушился бы на нас, зато потом… потом…
– Она чувствовала бы себя виновной, и мертвый Тутмос прикончил бы ее так же верно, как и живой. Смирись с этим, Сенмут. Она не хочет смерти своего племянника-пасынка. Будь это иначе, он был бы мертв давным-давно, от твоей ли руки, моей ли, Менха, Нехези – любого из тех, кто служит ей.
Он говорил страстно, словно выстреливая в Сенмута словами, но тот вдруг поднял руку и прервал его. Они сидели не дыша и вглядывались во тьму, напряженно вытянув шеи и прислушиваясь. Что-то зашуршало под деревьями справа. Сенмут приложил палец к губам и бесшумно поднялся, потом резко вытянул руки, и кусты затряслись от его прыжка. Вставая, Хапусенеб увидел, как Сенмут выволок из кустов кого-то маленького и тощего. Это оказался служка-вииб: льняная повязка туго замотана вокруг талии, лицо искажено страхом. Одной рукой он крепко держал половину гуся, другой бешено колотил в воздухе, чувствуя, как сжимается хватка Сенмута.
– Это у нас еще кто? – сказал Хапусенеб хмуро. Сенмут ослабил хватку. Несчастный парнишка скорчился на траве, трясясь от страха.
– Один из моих виибов, я полагаю. Вставай, несчастный глупец, и объясни мне, что ты делаешь в этот час так далеко от кельи?
Сенмут почувствовал, как у него темнеет в глазах. Это не Хапусенеб говорил так спокойно, с тихой угрозой в голосе, а скользкий предатель Менена. Он снова ощутил липкий тошнотворный страх, как в ту ночь, когда прятался за стволом сикомора, и даже вспомнил боль в расцарапанной жесткой древесной корой щеке.
Парнишка поднялся на ноги, прижимая мясо к костлявой груди и глядя на двух могущественных вельмож, чьи кольца зловеще сверкали в лунном свете, а глаза были холодные, жестокие и злые.
– Я знаю, чем он тут занимается, – ответил Сенмут; голос его стал хриплым, голова кружилась. – Он навещал кухни бога, ведь вииб работает от зари до зари, и в брюхе у него всегда пусто.
– Он наверняка все слышал, – произнес Хапусенеб медленно. – Что будем с ним делать, Сенмут?
Мальчишка моргнул, из его горла вырвался сдавленный, нечленораздельный звук, но он не побежал.
Сенмут шагнул к виибу, и ему вдруг так захотелось, чтобы вернулись те солнечные дни, полные надежд, обещаний и грез о могуществе, когда он был ребенком, что у него даже сердце зашлось.
– Это правда, так ведь? – спросил он спокойно. – Ты слышал?
Мальчишка кивнул.
– Что будешь делать?
– Я не знаю, могущественный.
Его голос был хриплым от волнения, но ясные глаза смотрели прямо.
– Какой смельчак! Скажи мне: кому ты служишь?
– Я служу Амону, царю среди богов, и еще я служу фараону.
– А царевичу?
– И ему тоже. Но я не слуга тем, кто носит убийство в сердце.
Маленький подбородок дерзко задрался, но руки, державшие гуся, тряслись.
Хапусенеб со свистом втянул воздух.
– Он подписал свой смертный приговор! Если Тутмос услышит об этом, мы с тобой покойники!
– Я так не думаю, – ответил Сенмут, присаживаясь на корточки и заглядывая в худенькое лицо мальчишки. – Хочешь пойти и рассказать обо всем фараону, вииб?
– Да, но, может быть, фараон и так знает о вашем заговоре, тогда он убьет меня.
– Фараон и впрямь знает о нашем заговоре, ибо это очень старый заговор, и конца ему не видно. Но фараон не позволит нам поступить по-своему, поэтому тебя он не убьет. Можешь мне поверить!
Сенмут встал, все еще в плену воспоминаний о подростке, который пошел и лег в постель, вместо того чтобы колотить в ворота дворца фараона. Только теперь он осознал, как мучила его всю жизнь та ошибка. Теперь он не раздумывал, какое решение принять.
– Хапусенеб, ты прав. Пора покончить со всякими заговорами. Я, должно быть, рехнулся! Пусть все идет как идет, и да будет воля Амона.
Он повернулся к виибу и решительно взял его за руку.
– А мы с тобой, петушок, пойдем сейчас к фараону, и ты сам расскажешь ей обо всем, что слышал.
Хапусенеб не пошевелился, зато мальчишка задохнулся от возмущения:
– Ты отведешь меня к реке и перережешь мне там горло!
– Клянусь именем фараона, живущего вечно, что ты не умрешь, – ответил Сенмут. – Хапусенеб, спасибо, что выслушал меня. Заря близко, и она ждет гимн. Пропой его с чистой совестью!
Он мрачно рассмеялся и поволок извивающегося мальчишку через лужайку, где тьма уже уступала место белесому предрассветному свету.
Хапусенеб не стал ждать. Он повернулся и поспешно зашагал к собственному входу, над которым возвышалось изображение сурового бога Тутмоса I, египетского мстителя.
– Фараона беспокоить еще рано, – сказал Сенмут мальчишке. – Мы должны подождать, пока верховный жрец воспоет Ра в небе. Пойдем ко мне во дворец, позавтракаем вместе. Чего бы ты хотел поесть? И как твое имя?
– Сменхара, великий. – Он был ошеломлен, сомнения еще мучили его. Сенмут крепко держал его за руку все время, пока они переходили широкую аллею, что вела к царскому причалу, а потом нырнули под деревья, на тропу, которая вывела их к его собственным золоченым воротам.
– Давно ты служишь в храме?
– Два года. Мой брат – мастер мистерий.
– Вот как? А ты кем будешь?
Они миновали стражу и вошли в темный зал. Сенмут повел его направо, через аудиенц-зал в собственную спальню, кликнув по дороге Паере.
Мальчик оглядывался по сторонам, любопытство явно пересилило в нем страх. Он слышал о богатстве царского фаворита и о том, что его власть не знает границ. Он видел Сенмута несколько раз, когда тот входил в храм вместе с фараоном, и оба сияли, словно боги. Им овладели трепет и застенчивость.
– Я не знаю, могущественный управляющий. Я бы хотел когда-нибудь стать верховным жрецом.
– А, так, значит, у тебя тоже есть амбиции!
Сенмут выпустил его руку и отослал Паере за молоком и едой. Потом кивнул на красивое резное кресло кедрового дерева, и мальчик робко примостился на его краешке, наблюдая, как Сенмут снимает парик. Когда в комнату неслышным шагом вошла Та-кха'ет, все еще босая и в ночной сорочке, она застала своего повелителя погруженным в разговор с грязным мальчишкой, у которого был такой вид, будто он отродясь не ел досыта. Они набивали рты кусками свежеиспеченного хлеба и гусятины, весело болтая без умолку.
Хатшепсут приняла их через час. Она была уже одета и готовилась идти в храм, но любезно села и с улыбкой выслушала все, что рассказал ей заикающийся и краснеющий мальчишка. Он не хотел неприятностей для главного управляющего, человека, который накормил его и говорил с ним по-доброму, с пониманием; но Сенмут хмурился и грубо толкал его в спину, шепча, чтобы он выполнял свой долг. Мальчишка бросился фараону в ноги и выложил все, не осмеливаясь поднять глаза на высокую грациозную женщину, чей золотой шлем украшали кобра и гриф.
Когда он кончил, улыбка сошла с лица Хатшепсут. Она велела мальчишке встать, а сама, глядя через его голову, поймала взгляд Сенмута, с ее губ готов был сорваться вопрос. Он кивнул, и она снова взглянула на маленького вииба.
– Сменхара, ты поступил хорошо, – сказала она. – Мы рады, что ты оказался верным слугой, доверяющим своему правителю. Я сама во всем разберусь, ибо обвинения, которые ты предъявил, очень серьезны, а пока я хочу, чтобы ты обещал, что ни с кем не станешь говорить об услышанном. В свое время я накажу виновных и сделаю это по-своему. Мальчик прошептал:
– Да, ваше величество.
– А пока я должна придумать, как мне наградить тебя. Хочешь нести со мной благовония сегодня утром и мы вместе поклонимся богу?
Он уставился на нее широко раскрытыми глазами, его лицо просияло, и Хатшепсут отослала его дожидаться ее снаружи. Когда они с Сенмутом остались одни, она набросилась на него:
– Ты был неосторожен, и Хапусенеб тоже свалял дурака. Я прекрасно знаю, о чем думаешь ты, Сенмут, и Хапусенеб, и Нехези, и все остальные. Известна мне и Тутмосова нетерпеливая жажда власти, и то, что он готов растоптать меня и отшвырнуть с дороги. Но убийства я не потерплю!
Каждое свое слово она припечатывала ударом кулака по украшенному стеклярусом воротнику.
– И повторять я не буду. Еще раз узнаю, что ты замешан в чем-то подобном, – выпорю, как обыкновенного воришку.
Она бросила на него гневный взгляд и с омерзением отвернулась.
– Тутмос – моя плоть и кровь. Я не дам причинить ему вред.
– Тогда хотя бы отошлите его подальше.
– Чтобы он за моей спиной козни строил? Ну уж нет! И зачем ты привел ко мне этого ребенка? Почему сам с ним не разобрался?
– Ваше величество, можно я сяду?
Она кивнула, удивленная, и он опустился в кресло.
– Я привел его потому, что сегодня суд Амона настиг наконец трусливого, перепуганного вииба, который не выполнил свой долг.
– Не понимаю.
Он устало улыбнулся.
– Когда-то и я был голодным служкой и воровал по ночам еду из кухни Амона. И, как и этот парнишка, услышал однажды то, что не предназначалось для моих ушей.
Она вдруг напряженно затихла. Он это заметил, но говорить не перестал.
– Ваша сестра, ее высочество Осирис-Неферу-хебит, умерла не от болезни. Ее отравил Менена.
С его плеч точно гора свалилась, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь ее учащенным дыханием, он легко вскочил и подошел к ней.
Она побледнела, и откуда-то из темных глубин давно прошедших ночей поднялись воспоминания, смутные и запутанные. Обрывки сна. Бедная маленькая пленница, газель с головой Неферу, и Небанум с ключом от клетки. Только Небанум ли то был?
– Я хотел пойти к вашему отцу и рассказать ему все, как рассказал этот жрец, но я боялся, думая, что, может быть, Единый хочет, чтобы так случилось. Пока я боролся со страхом и сомнениями, яд был изготовлен и Неферу умерла.
Ее плечи вдруг поникли, и она вздохнула, а ее пальцы сами нащупали амулет.
– Ну наконец-то. Я давно заметила, как ты ненавидишь Менену, и мне хотелось знать, в чем причина твоего страха. Все эти годы я сама не однажды задумывалась о ее смерти, и всякий раз мне становилось страшно. Отчего – я не знала. Но теперь все прояснилось. И ты думаешь, что мой отец желал смерти своей дочери?
Воспоминания прояснились и едва не ослепили ее своей четкостью. Не Небанум. Нет, конечно же. Яростный взгляд налитых кровью глаз Могучего Быка сверлил ее.
– Я и сейчас не знаю, ваше величество, но я так думаю.
– Зачем? Зачем ему было убивать ее? Ведь она только хотела, чтобы ее оставили в покое!
– Затем, что уже тогда он видел двойной венец на вашей голове, а если бы ваша сестра была жива, на чьей голове покоился бы он теперь? Ваш муж Тутмос женился бы на Неферу и умер в свой срок, а его сын называл бы вас сейчас как угодно, но только не фараоном.
Она положила ладонь ему на грудь, и он увидел, что ее глаза полны слез.
– Это так. Я знаю. Я догадывалась. Еще в 'детстве отголоски этого зла не давали мне спать по ночам, но и теперь это трудно вынести.
Гордость не позволяла ей расплакаться, и она изо всех сил сдерживала предательски дрожащие губы.
– Иди, Сенмут. Я и рада, что ты доверился мне, и зла на тебя. Сейчас мне хочется только одного – пойти в храм и вместе с этим маленьким счастливчиком вознести хвалу богу. Надо было тебе перерезать ему глотку и швырнуть его тело в реку, как он и говорил.
Она улыбнулась ему, но улыбка вышла кривой и слабой. Он поцеловал ее ладонь, вышел и легко зашагал в аудиенц-зал, где его уже ждали чиновники.
Еще до конца зимы Хатшепсут объявила о помолвке Тутмоса с зардевшейся, как пламя, Неферурой и тут же услала жениха с войском на Север проводить маневры. К тому же она позаботилась о том, чтобы Тутмос понял: это еще не брак, а всего лишь обещание.
Он усмехнулся, стоя перед ней в тронном зале со сложенными на груди руками.
– Теперь вы связаны обещанием, ваше величество, – сказал он. – Можете посылать меня куда угодно, давать любые задания и поручения, но рано или поздно вам придется отвести Неферуру в храм и отдать ее мне, ибо я уже не мальчик.
– Глаза у меня есть! – парировала она. – Ох, Тутмос, и почему ты становишься таким колючим всякий раз, когда мы обсуждаем наши совместные дела? Разве я не обещала тебе, что когда-нибудь ты получишь трон?
– Обещали, только теперь я не верю, что вы говорили всерьез. Ребенком я благоговел перед вами. Но я уже повзрослел, а вы по-прежнему закрываете перед моим носом дверь аудиенц-зала – моего зала, где я имею право восседать как фараон. По-моему, вы намереваетесь передать трон Неферуре.
– Да ты глупец, коли и впрямь этому веришь, и все же кричишь о своих сомнениях на весь дворец. Что мешает мне от тебя избавиться? Тогда Неферура действительно сможет носить двойной венец, а чтобы подарить Египту наследника, возьмет в мужья кого-нибудь из генералов.
– Вы не хуже меня знаете, что Неферура добрая, ласковая, нежная и потому совершенно не годится в фараоны.
– Ну, тогда Мериет?
Хатшепсут было не смешно. Она знала, что он прав. Неферура была свободна от того всепобеждающего пламени честолюбия, на котором в те же годы сгорала она, Хатшепсут. И хотя Хатшепсут любила ее и отчаянно желала возложить венец на эту голову, она понимала, что Неферура никогда не сможет подчинить себе Тутмоса или любого другого беспощадного юнца из благородных, который возжелает стать царем.
Тутмос презрительно расхохотался.
– Мериет! Да, огня в ней хватает, к тому же она строит глазки всем вашим молодым советникам до единого, как и положено такой сучке, как она. Но стать фараоном? У нее ума – как воды в реке в разгар лета. Ей плевать и на вас, и на Египет.
Он пожал плечами и шагнул ближе.
– Я согласен на помолвку при том условии, что за ней последует брак. Пока солдатская жизнь меня удовлетворяет, ибо я люблю лук, копье и нож; к тому же, как вы сами не раз говорили, я еще молод. Но не ждите слишком долго!
– Ты забываешься! Я – Египет, и если я приказываю тебе, ты должен повиноваться! Не испытывай мое терпение, Тутмос. Ты заносчив и глуп, но, поскольку дни твоего ученичества еще не истекли, я тебя прощаю. Если бы твоя дешевка-мать не забивала тебе голову всякой ерундой, когда ты был под ее опекой, мы хорошо работали бы вместе. Но она научила тебя ненавидеть меня раньше чем говорить, а ты дальше ее злобных слов ничего не видишь.
Он взлетел по ступеням трона и замер, расставив длинные ноги.
– Вы отняли у меня корону и тем нарушили закон. Моя мать не имеет к этому никакого отношения. А что до нашей совместной работы, то разве мы уже не вместе? Разве я уже не командир царской гвардии и разве не суждено мне под вашим руководством подняться в армии еще выше? Разве я не потею на плацу, выполняя вашу волю, как и все жители этой страны?
Когда он ушел, она осталась одна и сидела, подперев голову ладонью и глядя перед собой. Серебряные стены ее залов вспыхивали, когда то один, то другой солнечный луч проскальзывал внутрь, ветерок доносил цветочные ароматы из ее обширных садов. Вокруг бежали по стенам ее собственные изображения – неукротимые, всемогущие, – и перед ними застывали навеки побежденные враги. И все же мысли ее были мрачны, а квадратный подбородок прятался в раскрашенной ладони.
– Ах, Тутмос, – выдохнула она в непривычную тишину, – ну почему ты не мой сын!
Глава 24
– Выслушай меня, Хапусенеб, и, ради фараона забыв о наших с тобой разногласиях, дай мне свой совет.
Тот коротко кивнул в темноте, и Сенмут стал подбирать слова, хотя его язык отказывался их произносить.
– Я – главный управляющий фараона и потому знаю и слышу все, что делается во дворце. Но я также управляющий Амона и потому знаю обо всем, что происходит в храме. Долгое время, все правление нашего царя, через меня шли все депеши и в моем присутствии происходили все аудиенции; и я, так же как и ты, могу сказать, что знаю Египет не хуже, чем ткач знает сотканный им ковер. Но теперь у меня такое чувство, будто власть ускользает от меня, Хапусенеб. Выстроенное мною здание начинает осыпаться по углам, а я бессилен что-либо предпринять, ибо разрушает его не кто иной, как царевич Тутмос. И я вижу, что дни фараона сочтены.
Хапусенеб пошевелился, но не сказал ни слова, и Сенмут продолжал, немного заикаясь:
– Пора перестать скрываться в тени, окружать трон Гора шпионами – глазами, которые никогда не спят, но меркнут перед лицом растущей силы. – Он провел жилистой рукой по лицу. – Буду говорить прямо. Если мы не избавимся от Тутмоса сейчас, потом будет слишком поздно, и фараон падет вместе со всем, что ею сделано.
– Уже слишком поздно. – Низкий голос Хапусенеба разорвал тишину, едва Сенмут кончил говорить. – Я тоже видел, как семя, посеянное на женской половине, давало свои плоды и там, и на армейском плацу. Я долго размышлял, как бы его удушить, но уже слишком поздно. Если бы мы убили Тутмоса, когда он был еще младенцем, никто бы не обратил внимания, ведь дети умирают часто и от разных хворей. Но не теперь, когда он силен и здоров, как молодой бык.
– Нехези предлагал это и мне, и фараону, но она запретила.
– Запретила бы и сейчас, будь она здесь. Она ведь не какая-нибудь алчная, беспринципная выскочка наподобие матери царевича. Она благородная женщина, правящая страной с благословения бога, но настаивающая на том, чтобы все время поступать согласно его закону. Тутмос – ее собственная плоть и кровь. Что бы ни случилось, жизнь у него она не отнимет.
– Она погибнет. Хапусенеб спокойно кивнул.
– Думаю, да. Но она скорее погибнет, чем оскорбит своего Отца, а убийство – это оскорбление, которое есть смрад для бога.
– А как же ты и я, Хапусенеб? Смерти я не страшусь, главное – служить ей. Разве мы ничего не можем предпринять тайно?
– Только это скоро перестанет быть тайной. Разве можно уничтожить молодого человека, полного сил и любви к жизни, и не вызвать подозрений? Подозрения падут на Единого, а не на нас, и пострадает она, а не мы.
– Надо было отравить его еще тогда и не слушать никаких приказов!
– Ей стало бы легче, возможно, она даже была бы нам благодарна, но со временем ее доверие к нам увяло бы, и мы с тобой оказались бы не у дел. Нет, она знает, что, удерживая свою руку, навлекает погибель на себя, но не двинется с места. Она великий, воистину великий царь.
– Разве мы ничего не можем сделать, друг? – Сенмут говорил тихо, безжизненным голосом. – Неужели нам суждено-таки увидеть Египет в руках Тутмоса? А как же ее светлость Неферура?
– Ей ничего не грозит. Тутмос должен жениться на ней, чтобы узаконить свое право на престол, и он, вне всякого сомнения, так и сделает. Ты же знаешь, что Единый планирует их помолвку.
– Чтобы отсрочить час своего поражения! Но Тутмоса не проведешь. Он-то не так обременен милосердием и принципами, как она. Едва он заполучит Неферуру…
– Возможно. – Хапусенеб широко развел руками. – Этого я не знаю. Все, что мы можем, – служить, как делали это всегда, и всеми силами стремиться продлить ее годы. Она пестовала Египет, точно любимое дитя. Даже Тутмос не может не признать этого. Кроме того…» ••
– Но если бы мы это сделали и Тутмос был бы мертв, ее гнев сразу обрушился бы на нас, зато потом… потом…
– Она чувствовала бы себя виновной, и мертвый Тутмос прикончил бы ее так же верно, как и живой. Смирись с этим, Сенмут. Она не хочет смерти своего племянника-пасынка. Будь это иначе, он был бы мертв давным-давно, от твоей ли руки, моей ли, Менха, Нехези – любого из тех, кто служит ей.
Он говорил страстно, словно выстреливая в Сенмута словами, но тот вдруг поднял руку и прервал его. Они сидели не дыша и вглядывались во тьму, напряженно вытянув шеи и прислушиваясь. Что-то зашуршало под деревьями справа. Сенмут приложил палец к губам и бесшумно поднялся, потом резко вытянул руки, и кусты затряслись от его прыжка. Вставая, Хапусенеб увидел, как Сенмут выволок из кустов кого-то маленького и тощего. Это оказался служка-вииб: льняная повязка туго замотана вокруг талии, лицо искажено страхом. Одной рукой он крепко держал половину гуся, другой бешено колотил в воздухе, чувствуя, как сжимается хватка Сенмута.
– Это у нас еще кто? – сказал Хапусенеб хмуро. Сенмут ослабил хватку. Несчастный парнишка скорчился на траве, трясясь от страха.
– Один из моих виибов, я полагаю. Вставай, несчастный глупец, и объясни мне, что ты делаешь в этот час так далеко от кельи?
Сенмут почувствовал, как у него темнеет в глазах. Это не Хапусенеб говорил так спокойно, с тихой угрозой в голосе, а скользкий предатель Менена. Он снова ощутил липкий тошнотворный страх, как в ту ночь, когда прятался за стволом сикомора, и даже вспомнил боль в расцарапанной жесткой древесной корой щеке.
Парнишка поднялся на ноги, прижимая мясо к костлявой груди и глядя на двух могущественных вельмож, чьи кольца зловеще сверкали в лунном свете, а глаза были холодные, жестокие и злые.
– Я знаю, чем он тут занимается, – ответил Сенмут; голос его стал хриплым, голова кружилась. – Он навещал кухни бога, ведь вииб работает от зари до зари, и в брюхе у него всегда пусто.
– Он наверняка все слышал, – произнес Хапусенеб медленно. – Что будем с ним делать, Сенмут?
Мальчишка моргнул, из его горла вырвался сдавленный, нечленораздельный звук, но он не побежал.
Сенмут шагнул к виибу, и ему вдруг так захотелось, чтобы вернулись те солнечные дни, полные надежд, обещаний и грез о могуществе, когда он был ребенком, что у него даже сердце зашлось.
– Это правда, так ведь? – спросил он спокойно. – Ты слышал?
Мальчишка кивнул.
– Что будешь делать?
– Я не знаю, могущественный.
Его голос был хриплым от волнения, но ясные глаза смотрели прямо.
– Какой смельчак! Скажи мне: кому ты служишь?
– Я служу Амону, царю среди богов, и еще я служу фараону.
– А царевичу?
– И ему тоже. Но я не слуга тем, кто носит убийство в сердце.
Маленький подбородок дерзко задрался, но руки, державшие гуся, тряслись.
Хапусенеб со свистом втянул воздух.
– Он подписал свой смертный приговор! Если Тутмос услышит об этом, мы с тобой покойники!
– Я так не думаю, – ответил Сенмут, присаживаясь на корточки и заглядывая в худенькое лицо мальчишки. – Хочешь пойти и рассказать обо всем фараону, вииб?
– Да, но, может быть, фараон и так знает о вашем заговоре, тогда он убьет меня.
– Фараон и впрямь знает о нашем заговоре, ибо это очень старый заговор, и конца ему не видно. Но фараон не позволит нам поступить по-своему, поэтому тебя он не убьет. Можешь мне поверить!
Сенмут встал, все еще в плену воспоминаний о подростке, который пошел и лег в постель, вместо того чтобы колотить в ворота дворца фараона. Только теперь он осознал, как мучила его всю жизнь та ошибка. Теперь он не раздумывал, какое решение принять.
– Хапусенеб, ты прав. Пора покончить со всякими заговорами. Я, должно быть, рехнулся! Пусть все идет как идет, и да будет воля Амона.
Он повернулся к виибу и решительно взял его за руку.
– А мы с тобой, петушок, пойдем сейчас к фараону, и ты сам расскажешь ей обо всем, что слышал.
Хапусенеб не пошевелился, зато мальчишка задохнулся от возмущения:
– Ты отведешь меня к реке и перережешь мне там горло!
– Клянусь именем фараона, живущего вечно, что ты не умрешь, – ответил Сенмут. – Хапусенеб, спасибо, что выслушал меня. Заря близко, и она ждет гимн. Пропой его с чистой совестью!
Он мрачно рассмеялся и поволок извивающегося мальчишку через лужайку, где тьма уже уступала место белесому предрассветному свету.
Хапусенеб не стал ждать. Он повернулся и поспешно зашагал к собственному входу, над которым возвышалось изображение сурового бога Тутмоса I, египетского мстителя.
– Фараона беспокоить еще рано, – сказал Сенмут мальчишке. – Мы должны подождать, пока верховный жрец воспоет Ра в небе. Пойдем ко мне во дворец, позавтракаем вместе. Чего бы ты хотел поесть? И как твое имя?
– Сменхара, великий. – Он был ошеломлен, сомнения еще мучили его. Сенмут крепко держал его за руку все время, пока они переходили широкую аллею, что вела к царскому причалу, а потом нырнули под деревья, на тропу, которая вывела их к его собственным золоченым воротам.
– Давно ты служишь в храме?
– Два года. Мой брат – мастер мистерий.
– Вот как? А ты кем будешь?
Они миновали стражу и вошли в темный зал. Сенмут повел его направо, через аудиенц-зал в собственную спальню, кликнув по дороге Паере.
Мальчик оглядывался по сторонам, любопытство явно пересилило в нем страх. Он слышал о богатстве царского фаворита и о том, что его власть не знает границ. Он видел Сенмута несколько раз, когда тот входил в храм вместе с фараоном, и оба сияли, словно боги. Им овладели трепет и застенчивость.
– Я не знаю, могущественный управляющий. Я бы хотел когда-нибудь стать верховным жрецом.
– А, так, значит, у тебя тоже есть амбиции!
Сенмут выпустил его руку и отослал Паере за молоком и едой. Потом кивнул на красивое резное кресло кедрового дерева, и мальчик робко примостился на его краешке, наблюдая, как Сенмут снимает парик. Когда в комнату неслышным шагом вошла Та-кха'ет, все еще босая и в ночной сорочке, она застала своего повелителя погруженным в разговор с грязным мальчишкой, у которого был такой вид, будто он отродясь не ел досыта. Они набивали рты кусками свежеиспеченного хлеба и гусятины, весело болтая без умолку.
Хатшепсут приняла их через час. Она была уже одета и готовилась идти в храм, но любезно села и с улыбкой выслушала все, что рассказал ей заикающийся и краснеющий мальчишка. Он не хотел неприятностей для главного управляющего, человека, который накормил его и говорил с ним по-доброму, с пониманием; но Сенмут хмурился и грубо толкал его в спину, шепча, чтобы он выполнял свой долг. Мальчишка бросился фараону в ноги и выложил все, не осмеливаясь поднять глаза на высокую грациозную женщину, чей золотой шлем украшали кобра и гриф.
Когда он кончил, улыбка сошла с лица Хатшепсут. Она велела мальчишке встать, а сама, глядя через его голову, поймала взгляд Сенмута, с ее губ готов был сорваться вопрос. Он кивнул, и она снова взглянула на маленького вииба.
– Сменхара, ты поступил хорошо, – сказала она. – Мы рады, что ты оказался верным слугой, доверяющим своему правителю. Я сама во всем разберусь, ибо обвинения, которые ты предъявил, очень серьезны, а пока я хочу, чтобы ты обещал, что ни с кем не станешь говорить об услышанном. В свое время я накажу виновных и сделаю это по-своему. Мальчик прошептал:
– Да, ваше величество.
– А пока я должна придумать, как мне наградить тебя. Хочешь нести со мной благовония сегодня утром и мы вместе поклонимся богу?
Он уставился на нее широко раскрытыми глазами, его лицо просияло, и Хатшепсут отослала его дожидаться ее снаружи. Когда они с Сенмутом остались одни, она набросилась на него:
– Ты был неосторожен, и Хапусенеб тоже свалял дурака. Я прекрасно знаю, о чем думаешь ты, Сенмут, и Хапусенеб, и Нехези, и все остальные. Известна мне и Тутмосова нетерпеливая жажда власти, и то, что он готов растоптать меня и отшвырнуть с дороги. Но убийства я не потерплю!
Каждое свое слово она припечатывала ударом кулака по украшенному стеклярусом воротнику.
– И повторять я не буду. Еще раз узнаю, что ты замешан в чем-то подобном, – выпорю, как обыкновенного воришку.
Она бросила на него гневный взгляд и с омерзением отвернулась.
– Тутмос – моя плоть и кровь. Я не дам причинить ему вред.
– Тогда хотя бы отошлите его подальше.
– Чтобы он за моей спиной козни строил? Ну уж нет! И зачем ты привел ко мне этого ребенка? Почему сам с ним не разобрался?
– Ваше величество, можно я сяду?
Она кивнула, удивленная, и он опустился в кресло.
– Я привел его потому, что сегодня суд Амона настиг наконец трусливого, перепуганного вииба, который не выполнил свой долг.
– Не понимаю.
Он устало улыбнулся.
– Когда-то и я был голодным служкой и воровал по ночам еду из кухни Амона. И, как и этот парнишка, услышал однажды то, что не предназначалось для моих ушей.
Она вдруг напряженно затихла. Он это заметил, но говорить не перестал.
– Ваша сестра, ее высочество Осирис-Неферу-хебит, умерла не от болезни. Ее отравил Менена.
С его плеч точно гора свалилась, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь ее учащенным дыханием, он легко вскочил и подошел к ней.
Она побледнела, и откуда-то из темных глубин давно прошедших ночей поднялись воспоминания, смутные и запутанные. Обрывки сна. Бедная маленькая пленница, газель с головой Неферу, и Небанум с ключом от клетки. Только Небанум ли то был?
– Я хотел пойти к вашему отцу и рассказать ему все, как рассказал этот жрец, но я боялся, думая, что, может быть, Единый хочет, чтобы так случилось. Пока я боролся со страхом и сомнениями, яд был изготовлен и Неферу умерла.
Ее плечи вдруг поникли, и она вздохнула, а ее пальцы сами нащупали амулет.
– Ну наконец-то. Я давно заметила, как ты ненавидишь Менену, и мне хотелось знать, в чем причина твоего страха. Все эти годы я сама не однажды задумывалась о ее смерти, и всякий раз мне становилось страшно. Отчего – я не знала. Но теперь все прояснилось. И ты думаешь, что мой отец желал смерти своей дочери?
Воспоминания прояснились и едва не ослепили ее своей четкостью. Не Небанум. Нет, конечно же. Яростный взгляд налитых кровью глаз Могучего Быка сверлил ее.
– Я и сейчас не знаю, ваше величество, но я так думаю.
– Зачем? Зачем ему было убивать ее? Ведь она только хотела, чтобы ее оставили в покое!
– Затем, что уже тогда он видел двойной венец на вашей голове, а если бы ваша сестра была жива, на чьей голове покоился бы он теперь? Ваш муж Тутмос женился бы на Неферу и умер в свой срок, а его сын называл бы вас сейчас как угодно, но только не фараоном.
Она положила ладонь ему на грудь, и он увидел, что ее глаза полны слез.
– Это так. Я знаю. Я догадывалась. Еще в 'детстве отголоски этого зла не давали мне спать по ночам, но и теперь это трудно вынести.
Гордость не позволяла ей расплакаться, и она изо всех сил сдерживала предательски дрожащие губы.
– Иди, Сенмут. Я и рада, что ты доверился мне, и зла на тебя. Сейчас мне хочется только одного – пойти в храм и вместе с этим маленьким счастливчиком вознести хвалу богу. Надо было тебе перерезать ему глотку и швырнуть его тело в реку, как он и говорил.
Она улыбнулась ему, но улыбка вышла кривой и слабой. Он поцеловал ее ладонь, вышел и легко зашагал в аудиенц-зал, где его уже ждали чиновники.
Еще до конца зимы Хатшепсут объявила о помолвке Тутмоса с зардевшейся, как пламя, Неферурой и тут же услала жениха с войском на Север проводить маневры. К тому же она позаботилась о том, чтобы Тутмос понял: это еще не брак, а всего лишь обещание.
Он усмехнулся, стоя перед ней в тронном зале со сложенными на груди руками.
– Теперь вы связаны обещанием, ваше величество, – сказал он. – Можете посылать меня куда угодно, давать любые задания и поручения, но рано или поздно вам придется отвести Неферуру в храм и отдать ее мне, ибо я уже не мальчик.
– Глаза у меня есть! – парировала она. – Ох, Тутмос, и почему ты становишься таким колючим всякий раз, когда мы обсуждаем наши совместные дела? Разве я не обещала тебе, что когда-нибудь ты получишь трон?
– Обещали, только теперь я не верю, что вы говорили всерьез. Ребенком я благоговел перед вами. Но я уже повзрослел, а вы по-прежнему закрываете перед моим носом дверь аудиенц-зала – моего зала, где я имею право восседать как фараон. По-моему, вы намереваетесь передать трон Неферуре.
– Да ты глупец, коли и впрямь этому веришь, и все же кричишь о своих сомнениях на весь дворец. Что мешает мне от тебя избавиться? Тогда Неферура действительно сможет носить двойной венец, а чтобы подарить Египту наследника, возьмет в мужья кого-нибудь из генералов.
– Вы не хуже меня знаете, что Неферура добрая, ласковая, нежная и потому совершенно не годится в фараоны.
– Ну, тогда Мериет?
Хатшепсут было не смешно. Она знала, что он прав. Неферура была свободна от того всепобеждающего пламени честолюбия, на котором в те же годы сгорала она, Хатшепсут. И хотя Хатшепсут любила ее и отчаянно желала возложить венец на эту голову, она понимала, что Неферура никогда не сможет подчинить себе Тутмоса или любого другого беспощадного юнца из благородных, который возжелает стать царем.
Тутмос презрительно расхохотался.
– Мериет! Да, огня в ней хватает, к тому же она строит глазки всем вашим молодым советникам до единого, как и положено такой сучке, как она. Но стать фараоном? У нее ума – как воды в реке в разгар лета. Ей плевать и на вас, и на Египет.
Он пожал плечами и шагнул ближе.
– Я согласен на помолвку при том условии, что за ней последует брак. Пока солдатская жизнь меня удовлетворяет, ибо я люблю лук, копье и нож; к тому же, как вы сами не раз говорили, я еще молод. Но не ждите слишком долго!
– Ты забываешься! Я – Египет, и если я приказываю тебе, ты должен повиноваться! Не испытывай мое терпение, Тутмос. Ты заносчив и глуп, но, поскольку дни твоего ученичества еще не истекли, я тебя прощаю. Если бы твоя дешевка-мать не забивала тебе голову всякой ерундой, когда ты был под ее опекой, мы хорошо работали бы вместе. Но она научила тебя ненавидеть меня раньше чем говорить, а ты дальше ее злобных слов ничего не видишь.
Он взлетел по ступеням трона и замер, расставив длинные ноги.
– Вы отняли у меня корону и тем нарушили закон. Моя мать не имеет к этому никакого отношения. А что до нашей совместной работы, то разве мы уже не вместе? Разве я уже не командир царской гвардии и разве не суждено мне под вашим руководством подняться в армии еще выше? Разве я не потею на плацу, выполняя вашу волю, как и все жители этой страны?
Когда он ушел, она осталась одна и сидела, подперев голову ладонью и глядя перед собой. Серебряные стены ее залов вспыхивали, когда то один, то другой солнечный луч проскальзывал внутрь, ветерок доносил цветочные ароматы из ее обширных садов. Вокруг бежали по стенам ее собственные изображения – неукротимые, всемогущие, – и перед ними застывали навеки побежденные враги. И все же мысли ее были мрачны, а квадратный подбородок прятался в раскрашенной ладони.
– Ах, Тутмос, – выдохнула она в непривычную тишину, – ну почему ты не мой сын!
Глава 24
Весной, когда Тутмос вернулся с Севера капитаном полусотни, Хатшепсут снова отослала его, на этот раз в пустыню, инспектировать пограничные крепости. Она знала, что причиняет боль Неферуре, которая простилась с ним в слезах, но чувствовала и другое: шорох, с которым начинало рушиться здание, возведенное ею с таким трудом, и близость перемен, сквозившую во всем – в воздухе, в застольных разговорах, в глазах людей. И она безжалостно приказала командиру Тутмоса не щадить царевича и не давать ему отдыха еще шесть месяцев. Ей и самой хотелось уехать куда-нибудь, все равно куда. Дворец угнетал ее, как каменная скорлупа, полная улыбающихся и кланяющихся змей; она все чаще и чаще ходила в храм, где в полумраке ждал ее Амон, ждал, чтобы поделиться с ней секретами своего бессмертного разума. Не забывала она и про свой храм, где день за днем стояла на коленях перед изображениями себя самой, своего отца и их бога, словно надеялась вырвать у идолов еще власти, еще времени. О, еще времени! В темных альковах святилищ и на крышах террас жрецы воспевали ее красоту и могущество, и музыка лилась на нее подобно золотому дождю. Стоя на втором скате и глядя вдоль насаженной ею аллеи на реку, она думала о Менту-хотепе-хапет-Ра, чей храм пришлось частично разрушить, чтобы соорудить крышу для ее собственного. Он был похож на нее – так же любил уединение и тайну этой долины и Египта. Он посылал экспедиции в рай, страну, где обитают боги, чтобы привезти оттуда то, что могло бы послужить украшением ему самому и Египту. Хатшепсут почти побежала к носилкам, осознав, почему Амон все еще не удовлетворен тем, что она для него сделала. Во дворце она ворвалась в библиотеку, где в огромных деревянных ящиках, выстроенных вдоль стен, аккуратными кучками лежали папирусы: старые и новые, ничего не значащие и не имеющие цены. Библиотекарь скатился со своего уютного кресла и простерся перед ней на полу, потеряв от изумления дар речи.
– Пунт! – выдохнула Хатшепсут в тот самый миг, когда Нофрет и другие слуги ввалились в комнату следом за ней.
– Ваше величество?
– Пунт! Пунт! Найди мне карты и записи Осириса Мен-тухотепа-хапет-Ра, того, который ходил в Та-Нетер, священную землю богов. Принеси их в аудиенц-зал. Да поскорее! Дуваенене, приведи ко мне Сенмута и Нехези.
Хатшепсут вылетела из библиотеки и стремглав понеслась по коридорам дворца, так что свита с трудом поспевала за ней. В зале для аудиенций она приказала расчистить стол. Ей нужен был Инени, и она послала Амен-хотпе за ним в Карнак, где он руководил последней работой – сооружением многоколонного портика из песчаника, украшенного ее изображениями.
Инени и библиотекарь прибыли вместе; на руках и набедренной повязке архитектора еще осталась каменная пыль. Мгновение спустя вошел Сенмут, и они все вместе уселись за стол. Все это сильно походило на военный совет.
Хатшепсут положила руки на стол.
– Итак! – начала она. – Библиотекарь, что ты мне нашел?
– Совсем немного, ваше величество, – ответил тот. – Ваш знаменитый предок оставил лишь отчет о своем путешествии и список даров, которые он привез богу.
– А карту?
– Если это можно так назвать. В те времена в картах не было нужды, ибо Египет и Та-Нетер постоянно торговали между собой.
– Так гласят легенды, – напомнил ему Инени. – Уже много хентисов подряд Пунт – всего лишь сказка, которой развлекают детей.
– Но разве до того, как гиксосы завоевали Египет, наши корабли не бороздили море у берегов Та-Нетер? – перебил его Сенмут. – Древние памятники сплошь покрыты рисунками, изображающими такие путешествия.
– Верно, – кивнула Хатшепсут. – Библиотекарь, а что самое важное привозили из Пунта?
Он улыбнулся.
– Ну конечно же мирру, – был его ответ. Она кивнула.
– Мирру. Священнейший из ароматов. Мне было другое видение, Сенмут. Я видела, как сады моего храма превратились в рощу зеленых мирровых деревьев. Их аромат достигнет обоняния моего Отца Амона, и тогда он будет доволен.
Сенмут подался вперед.
– Я не совсем понял, ваше величество, – осторожно переспросил он. – Вы хотите отправить экспедицию на поиски святой земли?
– Хочу, и ты меня абсолютно правильно понял. Гиксосов больше нет, так что настала пора возобновить древние связи между Египтом и Та-Нетер.
Они посмотрели друг на друга.
– Я, правда, не знаю, – медленно сказал Инени, – но я слышал, что это очень, очень далека. Корабли могут и не вернуться.
– Они отправятся туда и вернутся назад, – сказала она решительно. – Мой Отец сказал. Он получит мирру, а люди грядущего будут помнить, кто вернул Египту Та-Нетер.
Вошел Нехези, все еще потный и разгоряченный от солнца, которое заливало плац. Отдав стражнику у двери свои лук и копье, он поклонился и занял место рядом с Хатшепсут, как ему и полагалось по должности.
– Прошу прощения, что не сразу пришел, – сказал он. – Нужна ли печать, ваше величество?
Она коротко пояснила, что собирается делать, взяла из рук библиотекаря карту и, сделав ему знак идти, расстелила ее на столе, чтобы всем были видны тонкие, как паутинка, закорючки.
Нехези покачал головой:
– Моя мать рассказывала мне об этой сказочной стране, но я не встречал ни одного человека, который побывал бы там и вернулся. Она говорила, что это страна в небесах, откуда сошли боги.
– Боги и впрямь пришли оттуда, – сказала Хатшепсут, – но это не заоблачная страна. Ментухотеп побывал там, и мы тоже сможем.
Они смотрели на карту не отрываясь, как завороженные.
– На это уйдет немало месяцев, – сказал Инени. Про себя он подумал, что это невозможно, и взглянул на Сенмута, но тот задумчиво водил пальцем по линиям на карте. У Нехези разгорелись глаза.
– Пунт! – выдохнула Хатшепсут в тот самый миг, когда Нофрет и другие слуги ввалились в комнату следом за ней.
– Ваше величество?
– Пунт! Пунт! Найди мне карты и записи Осириса Мен-тухотепа-хапет-Ра, того, который ходил в Та-Нетер, священную землю богов. Принеси их в аудиенц-зал. Да поскорее! Дуваенене, приведи ко мне Сенмута и Нехези.
Хатшепсут вылетела из библиотеки и стремглав понеслась по коридорам дворца, так что свита с трудом поспевала за ней. В зале для аудиенций она приказала расчистить стол. Ей нужен был Инени, и она послала Амен-хотпе за ним в Карнак, где он руководил последней работой – сооружением многоколонного портика из песчаника, украшенного ее изображениями.
Инени и библиотекарь прибыли вместе; на руках и набедренной повязке архитектора еще осталась каменная пыль. Мгновение спустя вошел Сенмут, и они все вместе уселись за стол. Все это сильно походило на военный совет.
Хатшепсут положила руки на стол.
– Итак! – начала она. – Библиотекарь, что ты мне нашел?
– Совсем немного, ваше величество, – ответил тот. – Ваш знаменитый предок оставил лишь отчет о своем путешествии и список даров, которые он привез богу.
– А карту?
– Если это можно так назвать. В те времена в картах не было нужды, ибо Египет и Та-Нетер постоянно торговали между собой.
– Так гласят легенды, – напомнил ему Инени. – Уже много хентисов подряд Пунт – всего лишь сказка, которой развлекают детей.
– Но разве до того, как гиксосы завоевали Египет, наши корабли не бороздили море у берегов Та-Нетер? – перебил его Сенмут. – Древние памятники сплошь покрыты рисунками, изображающими такие путешествия.
– Верно, – кивнула Хатшепсут. – Библиотекарь, а что самое важное привозили из Пунта?
Он улыбнулся.
– Ну конечно же мирру, – был его ответ. Она кивнула.
– Мирру. Священнейший из ароматов. Мне было другое видение, Сенмут. Я видела, как сады моего храма превратились в рощу зеленых мирровых деревьев. Их аромат достигнет обоняния моего Отца Амона, и тогда он будет доволен.
Сенмут подался вперед.
– Я не совсем понял, ваше величество, – осторожно переспросил он. – Вы хотите отправить экспедицию на поиски святой земли?
– Хочу, и ты меня абсолютно правильно понял. Гиксосов больше нет, так что настала пора возобновить древние связи между Египтом и Та-Нетер.
Они посмотрели друг на друга.
– Я, правда, не знаю, – медленно сказал Инени, – но я слышал, что это очень, очень далека. Корабли могут и не вернуться.
– Они отправятся туда и вернутся назад, – сказала она решительно. – Мой Отец сказал. Он получит мирру, а люди грядущего будут помнить, кто вернул Египту Та-Нетер.
Вошел Нехези, все еще потный и разгоряченный от солнца, которое заливало плац. Отдав стражнику у двери свои лук и копье, он поклонился и занял место рядом с Хатшепсут, как ему и полагалось по должности.
– Прошу прощения, что не сразу пришел, – сказал он. – Нужна ли печать, ваше величество?
Она коротко пояснила, что собирается делать, взяла из рук библиотекаря карту и, сделав ему знак идти, расстелила ее на столе, чтобы всем были видны тонкие, как паутинка, закорючки.
Нехези покачал головой:
– Моя мать рассказывала мне об этой сказочной стране, но я не встречал ни одного человека, который побывал бы там и вернулся. Она говорила, что это страна в небесах, откуда сошли боги.
– Боги и впрямь пришли оттуда, – сказала Хатшепсут, – но это не заоблачная страна. Ментухотеп побывал там, и мы тоже сможем.
Они смотрели на карту не отрываясь, как завороженные.
– На это уйдет немало месяцев, – сказал Инени. Про себя он подумал, что это невозможно, и взглянул на Сенмута, но тот задумчиво водил пальцем по линиям на карте. У Нехези разгорелись глаза.