Страница:
«Какое счастье, что я не верю в Бога, - подумал Элиас, - не то гореть бы мне за это в аду».
Мик и Джош не сводили глаз с комнаты, в которой лежал труп Мии. Двое фасовщиков направились туда, прихватив лежавшие на столе винтовки. На несколько секунд все отвлеклись от Элиаса; Мик, будто к полу прирос, стоял прямо перед ним футах в четырех. Элиас прыгнул на него, небрежно опрокинул на спину и прижал коленями к полу, вдавив ему в грудь металлический кейс. У Мика глаза выпучились от удивления и испуга, и он не видел, что делают Джош и двое других.
То, что случилось дальше, заняло всего секунды. Вырываясь, Мик отпустил кейс. Элиас выхватил его и с силой швырнул за спину. Джош не успел ничего сказать, как кейс уже ударил его в лоб. Двое неизвестных вскинули винтовки, целясь прямо в голову Элиаса.
Потом они заметили на полу раскрывшийся кейс. Тонкая пыль оседала среди осколков разбитого стекла. На мгновение показалось, что весь мир остановился.
Стоя на коленях на полу, Элиас понял, что этой пылью, кружащейся в воздухе, может быть только Блайт: тот самый генетически измененный инопланетный фаг, который уже опустошил большой кусок Азии. Элиас повернулся и увидел, что Мик, рыча, идет на него.
Парень уже замахнулся для удара ногой, но Элиас одной рукой перехватил эту ногу, а другой схватился за акустический пистолет у Мика на груди, нащупал спусковой крючок и нажал.
Мальчишка рассыпался. Вернее, часть его туловища между плечами и бедрами превратилась в красный туман, раздулась облаком, заполняя половину комнаты и смешиваясь с мелким смертельным порошком Блайта.
Элиас понял, что в него самого выстрелили, только когда почувствовал, как пуля прошла через мышцу руки. Акустический пистолет оглушил его, мир вокруг стал сплошной тишиной и смертью. Нащупав стреломет, Элиас полуползком бросился под прикрытие длинного стола, быстро стреляя за спину, полубегом. Ему повезло: пуля не попала в правую руку, но это уже не имело значения.
Джош все еще стоял в центре комнаты, почти бессознательно растирая себе горло. Крошечные стрелки попали в цель, утыкав его плечи и грудь, но скоро стало ясно, что не только они убивали его. Блайт действовал и на самого Элиаса, он это чувствовал. Между тем Джош выронил пистолет, его рот безмолвно открывался и закрывался, глаза обессмыслились.
Двое вооруженных мужчин за спиной Джоша оседали на пол, выронив из рук винтовки. И на все это ушло лишь несколько секунд.
Элиас все еще был жив. Пока. Джош, шатаясь, двинулся вперед. Он шел сквозь туман, состоящий из крови и Блайта, изо рта его ниточкой повисла слюна. Элиас закашлялся, потом закашлялся еще раз, ощущая, как уходит сила из его собственных мышц.
Он заставил себя ползти к двери, ведущей наружу, прекрасно сознавая, что за ней его ждут другие бандиты Мала Пата. Он снова потянулся внутрь себя, пытаясь вызвать и силу, чтобы добраться до двери, и свой внутренний исцеляющий свет, чтобы заставить мышцы нести его к двери, к шансу на спасение, пусть и ничтожно малому.
Дверь открылась, и появилось покрытое татуировками лицо. Глядя поверх головы Элиаса, оно осмотрело кейс, Джоша, все еще стоящего с пустыми глазами в центре комнаты, куски тела Мика… все.
- Твою мать! - ахнул татуированный и убежал.
Элиас продолжал ползти - к двери, за дверь. Постепенно к нему возвращался слух. Он слышал крики и понимал, почему люди кричат. Блайт все еще действовал на него, разрывая его нервную систему, и все это время Элиас взывал к внутреннему свету - исцеляющему свету, который тек из его пальцев, к тому самому свету, который вернул назад Мию, - чтобы сопротивляться, чтобы выбраться отсюда, из Аркологии, подальше от Мала Пата.
Спустя некоторое время к нему снова пришел призрак.
У призрака были серебристые седые волосы, и он медленно шел рядом с Элиасом, ползущим через опустевшее убежище Мала Пата. Похоже, даже бандитам Мала Пата не хватило храбрости оставаться рядом с Блайтом.
- Отвали, - задыхаясь, проговорил Элиас, когда понял, что призрак здесь.
- Ну-ну, Элиас. - У призрака были морщины на лице, но благородные, как у пожилого государственного деятеля или кинозвезды, чья лучшая работа осталась позади. Его глаза, казалось, даже мигают. - Не нужно грубить. Ты ведь поступил не очень хорошо? - Эти слова были произнесены с намеком на улыбку, как будто только притворно строгие.
- Меня хотели убить, - огрызнулся Элиас. Он приближался к широкому атриуму, огромному открытому пространству в центре Аркологии.
- Я имел в виду Мию, которая когда-то была твоей подругой. Возвращать ее подобным образом, и не один раз, а дважды.Я представляю, какой невыразимой была ее боль.
Элиас знал, что на самом деле это не призрак, что его зовут Вон. Но об этом похожем на дух существе, которое появлялось и исчезало, трудно было думать как о чем-то похожем на человека, вопреки всему, чему учил его Тренчер. Вон подошел к перилам и посмотрел вниз, как король заброшенного замка, обозревающий свои былые владения.
Элиас ничего не ответил, потому что призрак - этот самый Вон - был прав. Поэтому он сменил тему.
- Почему ты не оставишь меня в покое? - прохрипел Элиас, подползая к перилам. Там ему удалось принять сидячее положение. - Я тебя не звал… а ты приходишь и приходишь.
- Тот порошок Блайта должен был быть чрезвычайно концентрированным, чтобы сделать то, что он сделал тем людям, - сказал призрак, словно не слыша Элиаса. - Обычно, чтобы убить людей, требуются дни или хотя бы часы. Но посмотри на себя: ты все еще жив, все еще двигаешься. Право, Элиас, ты чудо.
Вон произнес это без всякой иронии.
Городские власти скоро будут здесь, подумал Элиас, и встречаться с ними совсем ни к чему. Его кости горели словно в огне, Блайт распространялся по организму, но, несмотря на свою злость, Элиас знал, что призрак прав: он все еще жив, все еще двигается. Он оттолкнулся от пола и кое-как встал, держась за перила. Мир вокруг закачался, и Элиас на минуту глянул вниз, в головокружительные глубины, из-под самой крыши Аркологии. Он рыгнул, закашлялся, пошел. В отдалении звучали крики, и Элиас увидел бегущих людей. Все неслись вниз, прочь от убежища Мала Пата.
Хорошая мысль, решил Элиас и, добравшись до ближайшего моста, потащился через него.
Он не оглянулся посмотреть, здесь ли призрак, но тот молча следовал за ним. Далеко внизу гремели голоса, но слов было не разобрать.
- Тебя не погладят за это по головке, - сообщил Вон. - Ты выпустил Блайт. Представь, какой шум это вызовет.
- Я не нуждаюсь в твоих дурацких замечаниях! - просипел Элиас, заставляя себя повернуться. Но призрак - Вон - исчез, испарился. Как всегда.
ГЛАВА 2
Это случилось на пятый день Выпускной Церемонии: Ше-кумпех «призвал» Урсу, и его среди ночи разбудил мастер Юфтиан. Урсу снились фруктовые сдцы за горами, хотя он никогда их не видел. Но его мать видела, еще до его рождения, и юноша удивился, как это ему снится что-то, чего - Урсу точно знал - он никогда раньше не видел. И какие они на самом деле, те фруктовые сады?
Судя по тому, как шли дела в последнее время, он вряд ли когда-нибудь это узнает.
Старость согнула спину мастера Юфтиана, но его глаза под седыми бровями смотрели ярко и пронзительно. Когда он растолкал Урсу, юноша проснулся и увидел глаза старого жреца, всматривающиеся в него. Даже в самые лучшие времена было трудно угадать, о чем думает старик, но в этот раз, когда Урсу сел на своем грубом каменном ложе, ему показалось, что в глазах Юфтиана проглядывает какое-то чувство, но какое - он так и не понял.
Единственное окно кельи закрывали расписные деревянные ставни, украшенные изречениями Говорящих. Потусклому свету, что сочился с неба, Урсу определил, что только-только рассвело.
Его первой реакцией на то, что его разбудили в такой странный час, был страх - страх, что захватчики пошли на штурм и теперь взбираются на стены города. Юноша усиленно прислушался - короткие треугольные уши подергивались по бокам удлиненного черепа, - но никакого шума не уловил. Значит, дело было в другом.
- Вставай, Урсу. Мы все это слышали, - поторопил Юфтиан с ноткой возбуждения. Обычно старый жрец старался не показывать никаких эмоций. Кажется, в молодости он был солдатом, но Юфтиан никогда не говорил о своей военной карьере. Ходили слухи, что он устал убивать, поэтому стал жрецом, чтобы как можно дальше отойти от своего прежнего образа жизни.
- Что слышали? - сонно спросил Урсу.
Юфтиан свирепо посмотрел на него, открыв рот, полный длинных, острых зубов.
- Голос Шекумпеха, - молвил он тоном едва сдерживаемого гнева. Имя, которое он произнес, было соединением слов старого языка - языка, на котором говорила первая раса строителей городов, давным-давно умерших среди снега и тьмы. Оно переводилось как «Тот-кто-говорит». Урсу тупо уставился на старого жреца, не очень понимая, о чем речь.
Потом он вспомнил.
Во сне он шел через фруктовый сад, о котором однажды рассказывала ему мать. Запах спелых фруктов наполнял его широкие ноздри, длинный узкий язык быстро облизывал морду. Это был знакомый сон, но в этот раз Урсу был не один: рядом с ним шел другой. Во сне ему так и не пришло в голову повернуться и увидеть лицо того спутника. Голос у другого был негромкий и приятный, почти мелодичный. Но Урсу, хоть убей, не мог вспомнить слова, которые он говорил.
Вспомнив об этом теперь, в эти первые сонные минуты после пробуждения, юноша понял: было что-то в том голосе… что-то, что испугало его сейчас.
Он поднял глаза на Юфтиана.
- Я не знаю. Я не думал, что…
- Ты думал, слова бога будут яснее? - спросил старик. - Как гром с неба?
Урсу кивнул:
- Да, именно так. - Возможно, он все же слышал голос Шекумпеха. Слышать голос бога, говорящего лично с тобой? Страшное возбуждение охватило Урсу, и юноша задрожал.
Шекумпех говорил с ним. И все это слышали.
В столь ранний час город был сравнительно тих. Дом Шекумпеха стоял прямо в центре Нубалы, чтобы бог пребывал в сердце всех вещей, имеющих самое важное значение в жизни его горожан. Так было всегда, даже в разгар Великого Холода.
Урсу подошел к узкому окну и посмотрел вниз, на пустую рыночную площадь. Он вспомнил, что прошел почти год с тех пор, как здесь проводилась последняя большая ярмарка, но это было до прихода великой армии Зана. Годовщины подходят, а праздновать нечего.
В животе Урсу заурчало, и он снова подумал о фруктовых садах из своих снов. Вероятно, эти же самые солдаты, вставшие лагерем за городскими стенами, давно раздавили их своими сапогами и колесами. И ничего там теперь не найдешь, кроме замерзших тел стариков, готовых к ритуалам внедрения.
Юфтиан раздраженно засопел, и Урсу отвернулся от окна.
- Простите, - извинился он. - Я просто задумался.
Потом они спускались по холодной и влажной каменной лестнице, ежась от студеного ветра, задувавшего в оконные щели. Келья Урсу располагалась высоко в доме бога, и оттуда были даже видны лагеря за городскими стенами, едва различимые в туманном утреннем свете. По прошествии года война стала казаться почти нормальной частью жизни, вместе с голодом и бесконечным страхом.
Бог жил под главным зданием, в подвале, построенном специально для него (согласно священной книге Ордена) больше сорока пяти поколений назад, и за все это время город ни разу не пал. В течение всего года послушникам, таким, как Урсу, разрешалось видеть бога только в трех случаях: в Праздник Мороза, Праздник Солнца и Праздник Отступления Ледника.
Немногим избранным, не состоящим в Ордене - нынешним правителям города, различным сановникам и дворянам, - позволялось принимать участие только в одном из них: в Празднике Солнца.
По главному холлу, примыкающему ко входу, гулял холодный утренний ветер, и вместе с ним в открытые деревянные двери проникал слабый свет. Вокруг сновали послушники и кое-кто из мастеров, торопливо направляясь из кухонь к хлевам, где помещалисьледовики, и обратно. Несколько его товарищей-послушников остановились и пораженно смотрели, как Урсу спускается по грубой каменной лестнице в сопровождении мастера.
Самого Урсу отдали мастерам в очень юном возрасте, типичном для большинства послушников. Нубала имела строгие законы на этот счет: если семья произвела на свет троих детей, доживших до совершеннолетия, то любой дальнейший отпрыск должен быть предложен для рассмотрения мастерам. Урсу был четвертым в своей семье. Хотя один его старший брат умер от чумы через несколько лет после совершеннолетия, Урсу к тому времени слишком далеко продвинулся в своем обучении на жреца.
То, что бог города избирал кого-то для службы, - случай не редкий, но и не повседневное событие. Обычно это означало праздник для других обитателей Дома, даже день или два отдыха. Прошло четыре года или, может, пять с тех пор, как последний послушник - девушка по имени Юэнден, вспомнил Урсу - был призван служить богу Нубалы. Сам Урсу был тогда намного моложе, всего год как стал разумным, поэтому Юэнден осталась для него лишь смутным воспоминанием. Ее имя, однако, запомнилось, как имя той, что так трагически погибла, утонув в колодце за Домом. Быть призванным означало, что тебе уготовано будущее лучше, чем у других, что ты войдешь в элиту мастеров, руководящих всей религиозной жизнью в городе и - быть может, если только правильно разыграешь свои карты, - станешь членом самого правящего Совета.
И вот когда Урсу шел через огромный холл Дома, зевая и почесывая спутанный мех под рясой, он заметил, что обычное равнодушие, с которым к нему относились, сменилось почтительными взглядами. Несколько предразумных - кант-ров - пробежали мимо него на четвереньках, как-то ориентируясь внутри храма. Их глаза счастливо блестели, свободные от взрослого ума.
Урсу обменялся беглыми приветствиями с несколькими послушниками, их языки касались меха друг друга, пробуя его на вкус. Идущий позади Юфтиан показал когти, и другие послушники бросились с их пути врассыпную.
Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.
Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.
Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.
Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там - ждущих его.
Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.
Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.
И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.
Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, - по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.
И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.
Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.
Урсу понял, что бог спрашивает его истинноеимя.
- Я… - начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», - мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?
И тогда бог произнес его истинноеимя, его личное имя, имя его души.
Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.
Единственные существа, кому следует знать твое имя - твое истинноеимя, - это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.
На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…
Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.
Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.
А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.
Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что
Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.
И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его - каким-то чудом - за стены города и дальше.
- Где твой отец?
- В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.
Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.
Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», - подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель - терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.
- Сколько тебе сейчас, Мэтью?
- Пятнадцать.
- Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.
- Почему я - что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!
- Он твой отец. С тобойон ничего не делал.
Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.
- Мой отец безумец, - объяснил наконец Мэтью. - Одна девочка в моем классе сошла с ума, начала кричать, что мой отец злой, что нас не должно быть здесь. - Мэтью облизал губы, затем повернулся к Сэму. - Ее увели, а через два дня отец велел оставить ее тело на площади, чтобы все видели. - Теперь мальчишка дрожал. - Он хочет, чтобы я был похож на него. Я никогда бы не смог… - Мэтью покачал головой, замолчав на полуслове.
- Из наших разговоров, Мэтью, я не всегда понимаю, что ты хочешь делать, когда - и если - победишь своего отца. Ты вспомни: я пытался, - Сэм поднял закованные руки, - и видишь, что со мной стало?
- Не понимаю, о чем ты.
- Допустим, все это оказалось в твоем распоряжении. - Сэм кивнул на деревню. - Что ты будешь делать?
Мэтью посмотрел вызывающе.
- Уеду домой. Прочь отсюда.
- Это и есть твой дом. Здесь ты родился. Противоречивые эмоции отразились на лице парня.
- Есть… есть столько всего другого там, во вселенной. Нас здесь вообще быть не должно! - Мальчишка даже топнул ногой. Сэм приподнял бровь и ждал. - Наше место там, где все человечество! Ты ведь тоже это знаешь? Вот почему ты сделал то, что сделал!
- Я это сделал потому, что твой отец хочет уничтожить планету, а я не мог этого допустить. Ни один человек в здравом уме такого не допустит.
- Вот и я хочу ему помешать. И остальные.
Сэм кивнул. Странно, что спустя столько времени отец Мэтью решил завести семью и воспитать сына. Наверное, отец Мэтью намерен основать династию.
- Тогда ладно, Нам следует разработать план, но ты должен понимать, что можешь погибнуть.
Мэтью сглотнул.
- Я это знаю.
Сэм пристально посмотрел на юношу. У Мэтью глаза широко открылись, с лица сбежала краска.
- Меня убьют? - спросил он, отступая на шаг.
Сэм ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось.
- Скажи мне, - потребовал Мэтью. - Я должен знать. Он разоблачит нас, да? Мы должны остановиться.
- Нет, ты не погибнешь.
«Но погибнут другие», - подумал Сэм. Он знал кто, знал их лица и их имена. Они пришли в его видения, в такие сильные, яркие видения. Но говорить это мальчику Сэм не собирался.
- Ты вправе делать то, что ты делаешь, Мэтью, поэтому, быть может, тебя ждет победа там, где я потерпел поражение. Но риск велик: это борьба не на жизнь, а на смерть.
- Отец тебя не убил, - заметил Мэтью.
- Ты забыл? Он не может меня убить. А я не могу убить его. - Улыбка Сэма больше походила на гримасу. - Это наша награда, наше наказание - и будущее. - Сэм положил руку на валун, к которому он так долго был прикован. Его снова ждал путь наверх, и там, на вершине, вода и пища. - Кроме того - на случай, если ты не заметил, - ему доставляет гораздо больше удовольствия пытать меня, чем убивать.
Это снова был Фитц. Фитц, с копной ярко-рыжих волос, которые, словно бросая вызов тяготению, торчали вокруг его головы неровными прядями. За спиной Фитца вспыхивала аварийная лампа, и этот прерывистый свет на секунду обрисовывал черты его лица. Фитц что-то говорил.
- Надо уходить. Пошли… - Он назвал имя, и это было чье-то чужое имя, не ее. - Надо уходить, сейчас же, - повторил Фитц, и в его голосе послышалось отчаяние.
- Нет, подожди, - возразил голос, звучащий подозрительно и неприятно похоже на ее собственный. Она отбивалась от того голоса, от имени, которое упомянул Фитц. Чужого голоса и имени.
- Фитц, сходи за Оделл. Еще можно успеть вытащить эти штуки.
Ее окружали огромные каменные плиты с вырезанными на неровных поверхностях непонятными символами и чужими письменами, которые ее опытный глаз отнес к Среднему Периоду Кораблестроителей. Коридор, по которому она шла, прямо впереди резко сворачивал. В ум просочилась слабая струйка воспоминаний о том, что там, за поворотом, и вдруг она поняла…
Ей снился сон, и за тем углом находился самый страшный ее кошмар. Худшее, что она могла себе представить, затаилось в нескольких футах от нее, в сооружении, брошенном расой, построившей его бесчисленные тысячелетия назад.
Ей снился сон, и с ужасной несомненностью Ким знала, что Фитц мертв. Но как бы она ни хотела, она не могла заплакать, не могла пролить слез, потому что это был всего лишь сон.
Где-то на периферии ее сознания происходило что-то важное. Ким знала, что ей нужно срочно проснуться. Она должна проснуться.
И внезапно Ким снова очутилась в «Гоблине» - потрясающе внезапно. «О боже, - подумала она, - это было ужасно». Ким действительно забыла, насколько ужасно это может быть. Она должна найти Билла, и поскорее.
Мик и Джош не сводили глаз с комнаты, в которой лежал труп Мии. Двое фасовщиков направились туда, прихватив лежавшие на столе винтовки. На несколько секунд все отвлеклись от Элиаса; Мик, будто к полу прирос, стоял прямо перед ним футах в четырех. Элиас прыгнул на него, небрежно опрокинул на спину и прижал коленями к полу, вдавив ему в грудь металлический кейс. У Мика глаза выпучились от удивления и испуга, и он не видел, что делают Джош и двое других.
То, что случилось дальше, заняло всего секунды. Вырываясь, Мик отпустил кейс. Элиас выхватил его и с силой швырнул за спину. Джош не успел ничего сказать, как кейс уже ударил его в лоб. Двое неизвестных вскинули винтовки, целясь прямо в голову Элиаса.
Потом они заметили на полу раскрывшийся кейс. Тонкая пыль оседала среди осколков разбитого стекла. На мгновение показалось, что весь мир остановился.
Стоя на коленях на полу, Элиас понял, что этой пылью, кружащейся в воздухе, может быть только Блайт: тот самый генетически измененный инопланетный фаг, который уже опустошил большой кусок Азии. Элиас повернулся и увидел, что Мик, рыча, идет на него.
Парень уже замахнулся для удара ногой, но Элиас одной рукой перехватил эту ногу, а другой схватился за акустический пистолет у Мика на груди, нащупал спусковой крючок и нажал.
Мальчишка рассыпался. Вернее, часть его туловища между плечами и бедрами превратилась в красный туман, раздулась облаком, заполняя половину комнаты и смешиваясь с мелким смертельным порошком Блайта.
Элиас понял, что в него самого выстрелили, только когда почувствовал, как пуля прошла через мышцу руки. Акустический пистолет оглушил его, мир вокруг стал сплошной тишиной и смертью. Нащупав стреломет, Элиас полуползком бросился под прикрытие длинного стола, быстро стреляя за спину, полубегом. Ему повезло: пуля не попала в правую руку, но это уже не имело значения.
Джош все еще стоял в центре комнаты, почти бессознательно растирая себе горло. Крошечные стрелки попали в цель, утыкав его плечи и грудь, но скоро стало ясно, что не только они убивали его. Блайт действовал и на самого Элиаса, он это чувствовал. Между тем Джош выронил пистолет, его рот безмолвно открывался и закрывался, глаза обессмыслились.
Двое вооруженных мужчин за спиной Джоша оседали на пол, выронив из рук винтовки. И на все это ушло лишь несколько секунд.
Элиас все еще был жив. Пока. Джош, шатаясь, двинулся вперед. Он шел сквозь туман, состоящий из крови и Блайта, изо рта его ниточкой повисла слюна. Элиас закашлялся, потом закашлялся еще раз, ощущая, как уходит сила из его собственных мышц.
Он заставил себя ползти к двери, ведущей наружу, прекрасно сознавая, что за ней его ждут другие бандиты Мала Пата. Он снова потянулся внутрь себя, пытаясь вызвать и силу, чтобы добраться до двери, и свой внутренний исцеляющий свет, чтобы заставить мышцы нести его к двери, к шансу на спасение, пусть и ничтожно малому.
Дверь открылась, и появилось покрытое татуировками лицо. Глядя поверх головы Элиаса, оно осмотрело кейс, Джоша, все еще стоящего с пустыми глазами в центре комнаты, куски тела Мика… все.
- Твою мать! - ахнул татуированный и убежал.
Элиас продолжал ползти - к двери, за дверь. Постепенно к нему возвращался слух. Он слышал крики и понимал, почему люди кричат. Блайт все еще действовал на него, разрывая его нервную систему, и все это время Элиас взывал к внутреннему свету - исцеляющему свету, который тек из его пальцев, к тому самому свету, который вернул назад Мию, - чтобы сопротивляться, чтобы выбраться отсюда, из Аркологии, подальше от Мала Пата.
Спустя некоторое время к нему снова пришел призрак.
У призрака были серебристые седые волосы, и он медленно шел рядом с Элиасом, ползущим через опустевшее убежище Мала Пата. Похоже, даже бандитам Мала Пата не хватило храбрости оставаться рядом с Блайтом.
- Отвали, - задыхаясь, проговорил Элиас, когда понял, что призрак здесь.
- Ну-ну, Элиас. - У призрака были морщины на лице, но благородные, как у пожилого государственного деятеля или кинозвезды, чья лучшая работа осталась позади. Его глаза, казалось, даже мигают. - Не нужно грубить. Ты ведь поступил не очень хорошо? - Эти слова были произнесены с намеком на улыбку, как будто только притворно строгие.
- Меня хотели убить, - огрызнулся Элиас. Он приближался к широкому атриуму, огромному открытому пространству в центре Аркологии.
- Я имел в виду Мию, которая когда-то была твоей подругой. Возвращать ее подобным образом, и не один раз, а дважды.Я представляю, какой невыразимой была ее боль.
Элиас знал, что на самом деле это не призрак, что его зовут Вон. Но об этом похожем на дух существе, которое появлялось и исчезало, трудно было думать как о чем-то похожем на человека, вопреки всему, чему учил его Тренчер. Вон подошел к перилам и посмотрел вниз, как король заброшенного замка, обозревающий свои былые владения.
Элиас ничего не ответил, потому что призрак - этот самый Вон - был прав. Поэтому он сменил тему.
- Почему ты не оставишь меня в покое? - прохрипел Элиас, подползая к перилам. Там ему удалось принять сидячее положение. - Я тебя не звал… а ты приходишь и приходишь.
- Тот порошок Блайта должен был быть чрезвычайно концентрированным, чтобы сделать то, что он сделал тем людям, - сказал призрак, словно не слыша Элиаса. - Обычно, чтобы убить людей, требуются дни или хотя бы часы. Но посмотри на себя: ты все еще жив, все еще двигаешься. Право, Элиас, ты чудо.
Вон произнес это без всякой иронии.
Городские власти скоро будут здесь, подумал Элиас, и встречаться с ними совсем ни к чему. Его кости горели словно в огне, Блайт распространялся по организму, но, несмотря на свою злость, Элиас знал, что призрак прав: он все еще жив, все еще двигается. Он оттолкнулся от пола и кое-как встал, держась за перила. Мир вокруг закачался, и Элиас на минуту глянул вниз, в головокружительные глубины, из-под самой крыши Аркологии. Он рыгнул, закашлялся, пошел. В отдалении звучали крики, и Элиас увидел бегущих людей. Все неслись вниз, прочь от убежища Мала Пата.
Хорошая мысль, решил Элиас и, добравшись до ближайшего моста, потащился через него.
Он не оглянулся посмотреть, здесь ли призрак, но тот молча следовал за ним. Далеко внизу гремели голоса, но слов было не разобрать.
- Тебя не погладят за это по головке, - сообщил Вон. - Ты выпустил Блайт. Представь, какой шум это вызовет.
- Я не нуждаюсь в твоих дурацких замечаниях! - просипел Элиас, заставляя себя повернуться. Но призрак - Вон - исчез, испарился. Как всегда.
ГЛАВА 2
Уpcy
Это случилось на пятый день Выпускной Церемонии: Ше-кумпех «призвал» Урсу, и его среди ночи разбудил мастер Юфтиан. Урсу снились фруктовые сдцы за горами, хотя он никогда их не видел. Но его мать видела, еще до его рождения, и юноша удивился, как это ему снится что-то, чего - Урсу точно знал - он никогда раньше не видел. И какие они на самом деле, те фруктовые сады?
Судя по тому, как шли дела в последнее время, он вряд ли когда-нибудь это узнает.
Старость согнула спину мастера Юфтиана, но его глаза под седыми бровями смотрели ярко и пронзительно. Когда он растолкал Урсу, юноша проснулся и увидел глаза старого жреца, всматривающиеся в него. Даже в самые лучшие времена было трудно угадать, о чем думает старик, но в этот раз, когда Урсу сел на своем грубом каменном ложе, ему показалось, что в глазах Юфтиана проглядывает какое-то чувство, но какое - он так и не понял.
Единственное окно кельи закрывали расписные деревянные ставни, украшенные изречениями Говорящих. Потусклому свету, что сочился с неба, Урсу определил, что только-только рассвело.
Его первой реакцией на то, что его разбудили в такой странный час, был страх - страх, что захватчики пошли на штурм и теперь взбираются на стены города. Юноша усиленно прислушался - короткие треугольные уши подергивались по бокам удлиненного черепа, - но никакого шума не уловил. Значит, дело было в другом.
- Вставай, Урсу. Мы все это слышали, - поторопил Юфтиан с ноткой возбуждения. Обычно старый жрец старался не показывать никаких эмоций. Кажется, в молодости он был солдатом, но Юфтиан никогда не говорил о своей военной карьере. Ходили слухи, что он устал убивать, поэтому стал жрецом, чтобы как можно дальше отойти от своего прежнего образа жизни.
- Что слышали? - сонно спросил Урсу.
Юфтиан свирепо посмотрел на него, открыв рот, полный длинных, острых зубов.
- Голос Шекумпеха, - молвил он тоном едва сдерживаемого гнева. Имя, которое он произнес, было соединением слов старого языка - языка, на котором говорила первая раса строителей городов, давным-давно умерших среди снега и тьмы. Оно переводилось как «Тот-кто-говорит». Урсу тупо уставился на старого жреца, не очень понимая, о чем речь.
Потом он вспомнил.
Во сне он шел через фруктовый сад, о котором однажды рассказывала ему мать. Запах спелых фруктов наполнял его широкие ноздри, длинный узкий язык быстро облизывал морду. Это был знакомый сон, но в этот раз Урсу был не один: рядом с ним шел другой. Во сне ему так и не пришло в голову повернуться и увидеть лицо того спутника. Голос у другого был негромкий и приятный, почти мелодичный. Но Урсу, хоть убей, не мог вспомнить слова, которые он говорил.
Вспомнив об этом теперь, в эти первые сонные минуты после пробуждения, юноша понял: было что-то в том голосе… что-то, что испугало его сейчас.
Он поднял глаза на Юфтиана.
- Я не знаю. Я не думал, что…
- Ты думал, слова бога будут яснее? - спросил старик. - Как гром с неба?
Урсу кивнул:
- Да, именно так. - Возможно, он все же слышал голос Шекумпеха. Слышать голос бога, говорящего лично с тобой? Страшное возбуждение охватило Урсу, и юноша задрожал.
Шекумпех говорил с ним. И все это слышали.
В столь ранний час город был сравнительно тих. Дом Шекумпеха стоял прямо в центре Нубалы, чтобы бог пребывал в сердце всех вещей, имеющих самое важное значение в жизни его горожан. Так было всегда, даже в разгар Великого Холода.
Урсу подошел к узкому окну и посмотрел вниз, на пустую рыночную площадь. Он вспомнил, что прошел почти год с тех пор, как здесь проводилась последняя большая ярмарка, но это было до прихода великой армии Зана. Годовщины подходят, а праздновать нечего.
В животе Урсу заурчало, и он снова подумал о фруктовых садах из своих снов. Вероятно, эти же самые солдаты, вставшие лагерем за городскими стенами, давно раздавили их своими сапогами и колесами. И ничего там теперь не найдешь, кроме замерзших тел стариков, готовых к ритуалам внедрения.
Юфтиан раздраженно засопел, и Урсу отвернулся от окна.
- Простите, - извинился он. - Я просто задумался.
Потом они спускались по холодной и влажной каменной лестнице, ежась от студеного ветра, задувавшего в оконные щели. Келья Урсу располагалась высоко в доме бога, и оттуда были даже видны лагеря за городскими стенами, едва различимые в туманном утреннем свете. По прошествии года война стала казаться почти нормальной частью жизни, вместе с голодом и бесконечным страхом.
Бог жил под главным зданием, в подвале, построенном специально для него (согласно священной книге Ордена) больше сорока пяти поколений назад, и за все это время город ни разу не пал. В течение всего года послушникам, таким, как Урсу, разрешалось видеть бога только в трех случаях: в Праздник Мороза, Праздник Солнца и Праздник Отступления Ледника.
Немногим избранным, не состоящим в Ордене - нынешним правителям города, различным сановникам и дворянам, - позволялось принимать участие только в одном из них: в Празднике Солнца.
По главному холлу, примыкающему ко входу, гулял холодный утренний ветер, и вместе с ним в открытые деревянные двери проникал слабый свет. Вокруг сновали послушники и кое-кто из мастеров, торопливо направляясь из кухонь к хлевам, где помещалисьледовики, и обратно. Несколько его товарищей-послушников остановились и пораженно смотрели, как Урсу спускается по грубой каменной лестнице в сопровождении мастера.
Самого Урсу отдали мастерам в очень юном возрасте, типичном для большинства послушников. Нубала имела строгие законы на этот счет: если семья произвела на свет троих детей, доживших до совершеннолетия, то любой дальнейший отпрыск должен быть предложен для рассмотрения мастерам. Урсу был четвертым в своей семье. Хотя один его старший брат умер от чумы через несколько лет после совершеннолетия, Урсу к тому времени слишком далеко продвинулся в своем обучении на жреца.
То, что бог города избирал кого-то для службы, - случай не редкий, но и не повседневное событие. Обычно это означало праздник для других обитателей Дома, даже день или два отдыха. Прошло четыре года или, может, пять с тех пор, как последний послушник - девушка по имени Юэнден, вспомнил Урсу - был призван служить богу Нубалы. Сам Урсу был тогда намного моложе, всего год как стал разумным, поэтому Юэнден осталась для него лишь смутным воспоминанием. Ее имя, однако, запомнилось, как имя той, что так трагически погибла, утонув в колодце за Домом. Быть призванным означало, что тебе уготовано будущее лучше, чем у других, что ты войдешь в элиту мастеров, руководящих всей религиозной жизнью в городе и - быть может, если только правильно разыграешь свои карты, - станешь членом самого правящего Совета.
И вот когда Урсу шел через огромный холл Дома, зевая и почесывая спутанный мех под рясой, он заметил, что обычное равнодушие, с которым к нему относились, сменилось почтительными взглядами. Несколько предразумных - кант-ров - пробежали мимо него на четвереньках, как-то ориентируясь внутри храма. Их глаза счастливо блестели, свободные от взрослого ума.
Урсу обменялся беглыми приветствиями с несколькими послушниками, их языки касались меха друг друга, пробуя его на вкус. Идущий позади Юфтиан показал когти, и другие послушники бросились с их пути врассыпную.
Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.
Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.
Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.
Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там - ждущих его.
Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.
Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.
И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.
Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, - по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.
И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.
Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.
Урсу понял, что бог спрашивает его истинноеимя.
- Я… - начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», - мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?
И тогда бог произнес его истинноеимя, его личное имя, имя его души.
Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.
Единственные существа, кому следует знать твое имя - твое истинноеимя, - это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.
На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…
Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.
Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.
А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.
Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что
Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.
И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его - каким-то чудом - за стены города и дальше.
Сэм Рой
- Где твой отец?
- В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.
Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.
Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», - подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель - терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.
- Сколько тебе сейчас, Мэтью?
- Пятнадцать.
- Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.
- Почему я - что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!
- Он твой отец. С тобойон ничего не делал.
Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.
- Мой отец безумец, - объяснил наконец Мэтью. - Одна девочка в моем классе сошла с ума, начала кричать, что мой отец злой, что нас не должно быть здесь. - Мэтью облизал губы, затем повернулся к Сэму. - Ее увели, а через два дня отец велел оставить ее тело на площади, чтобы все видели. - Теперь мальчишка дрожал. - Он хочет, чтобы я был похож на него. Я никогда бы не смог… - Мэтью покачал головой, замолчав на полуслове.
- Из наших разговоров, Мэтью, я не всегда понимаю, что ты хочешь делать, когда - и если - победишь своего отца. Ты вспомни: я пытался, - Сэм поднял закованные руки, - и видишь, что со мной стало?
- Не понимаю, о чем ты.
- Допустим, все это оказалось в твоем распоряжении. - Сэм кивнул на деревню. - Что ты будешь делать?
Мэтью посмотрел вызывающе.
- Уеду домой. Прочь отсюда.
- Это и есть твой дом. Здесь ты родился. Противоречивые эмоции отразились на лице парня.
- Есть… есть столько всего другого там, во вселенной. Нас здесь вообще быть не должно! - Мальчишка даже топнул ногой. Сэм приподнял бровь и ждал. - Наше место там, где все человечество! Ты ведь тоже это знаешь? Вот почему ты сделал то, что сделал!
- Я это сделал потому, что твой отец хочет уничтожить планету, а я не мог этого допустить. Ни один человек в здравом уме такого не допустит.
- Вот и я хочу ему помешать. И остальные.
Сэм кивнул. Странно, что спустя столько времени отец Мэтью решил завести семью и воспитать сына. Наверное, отец Мэтью намерен основать династию.
- Тогда ладно, Нам следует разработать план, но ты должен понимать, что можешь погибнуть.
Мэтью сглотнул.
- Я это знаю.
Сэм пристально посмотрел на юношу. У Мэтью глаза широко открылись, с лица сбежала краска.
- Меня убьют? - спросил он, отступая на шаг.
Сэм ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось.
- Скажи мне, - потребовал Мэтью. - Я должен знать. Он разоблачит нас, да? Мы должны остановиться.
- Нет, ты не погибнешь.
«Но погибнут другие», - подумал Сэм. Он знал кто, знал их лица и их имена. Они пришли в его видения, в такие сильные, яркие видения. Но говорить это мальчику Сэм не собирался.
- Ты вправе делать то, что ты делаешь, Мэтью, поэтому, быть может, тебя ждет победа там, где я потерпел поражение. Но риск велик: это борьба не на жизнь, а на смерть.
- Отец тебя не убил, - заметил Мэтью.
- Ты забыл? Он не может меня убить. А я не могу убить его. - Улыбка Сэма больше походила на гримасу. - Это наша награда, наше наказание - и будущее. - Сэм положил руку на валун, к которому он так долго был прикован. Его снова ждал путь наверх, и там, на вершине, вода и пища. - Кроме того - на случай, если ты не заметил, - ему доставляет гораздо больше удовольствия пытать меня, чем убивать.
Ким
Это снова был Фитц. Фитц, с копной ярко-рыжих волос, которые, словно бросая вызов тяготению, торчали вокруг его головы неровными прядями. За спиной Фитца вспыхивала аварийная лампа, и этот прерывистый свет на секунду обрисовывал черты его лица. Фитц что-то говорил.
- Надо уходить. Пошли… - Он назвал имя, и это было чье-то чужое имя, не ее. - Надо уходить, сейчас же, - повторил Фитц, и в его голосе послышалось отчаяние.
- Нет, подожди, - возразил голос, звучащий подозрительно и неприятно похоже на ее собственный. Она отбивалась от того голоса, от имени, которое упомянул Фитц. Чужого голоса и имени.
- Фитц, сходи за Оделл. Еще можно успеть вытащить эти штуки.
Ее окружали огромные каменные плиты с вырезанными на неровных поверхностях непонятными символами и чужими письменами, которые ее опытный глаз отнес к Среднему Периоду Кораблестроителей. Коридор, по которому она шла, прямо впереди резко сворачивал. В ум просочилась слабая струйка воспоминаний о том, что там, за поворотом, и вдруг она поняла…
Ей снился сон, и за тем углом находился самый страшный ее кошмар. Худшее, что она могла себе представить, затаилось в нескольких футах от нее, в сооружении, брошенном расой, построившей его бесчисленные тысячелетия назад.
Ей снился сон, и с ужасной несомненностью Ким знала, что Фитц мертв. Но как бы она ни хотела, она не могла заплакать, не могла пролить слез, потому что это был всего лишь сон.
Где-то на периферии ее сознания происходило что-то важное. Ким знала, что ей нужно срочно проснуться. Она должна проснуться.
И внезапно Ким снова очутилась в «Гоблине» - потрясающе внезапно. «О боже, - подумала она, - это было ужасно». Ким действительно забыла, насколько ужасно это может быть. Она должна найти Билла, и поскорее.