Гилберт Майкл. Бедняга Смоллбон. Этрусская сеть

   - Как же эти вещи попадают в Америку? - спросила Тесси. - Я полагала, итальянцы не разрешают вывоз…
   - О таких вещах лучше не спрашивать, - заметил сэр Джеральд.
   - Если честно, - ответил Мосс, - то я не знаю. Я просто плачу - то есть плачу из средств фонда - какой-нибудь известной фирме в Риме, и они устраивают все как надо. Подробности меня не интересуют.
   - Но если груз не дойдет?
   - Мне будет очень жаль, - серьезно ответил Мосс. Но все же решил переменить тему.
   - Это правда, мисс Плант, что вы пережили во Флоренции всю немецкую оккупацию? - спросил он.
   - Естественно. Я не считала нужным срываться с места изза кучки надутых дураков в сапогах. В Винцильяте во время первой мировой войны был лагерь немецких военнопленных; мы видели их. Те, по крайней мере, были джентельменами, чего никак нельзя сказать о военных Гитлера. Вульгарные выскочки, не имеющие никакого понятия, что такое воспитание и приличное поведение.
   Брук вспомнил о том, что джентельменами немцы и точно не были, но чертовски здорово воевали. Он вспомнил патруль, который они атаковали в предгорьях Аппенин.
   На рассвете их окружило человек тридцать партизан. Немцев было семь или восемь, они спали в сарае, выставив часового. Гвидо, бывший мясник, который хвастал, как он ловко обходится с ножом, часового снял, но что-то сделал не так и тот успел вскрикнуть. Через несколько секунд немцы в сарае уже были на ногах и начали палить в ответ. Через несколько секунд! Все залегли, дожидаясь, пока те не начнут выскакивать из сарая. Раненый пытался уползти, а партизаны были настолько слабыми стрелками, что добили его только десятым выстрелом.
   Кто, собственно, выпустил решающие пули? Не Марко ли, нынешний благополучный политик? Но кто-то это сделал, и через пять минут сарай был объят пламенем.
   Немцы предпочли сдаться, а в сарае нашли молодого солдата, совсем мальчишку, с простреленными ногами, на котором горела форма и тело. Он был как этот омар на блюде, с красной скорлупой вместо кожи, местами обугленной дочерна… К счастью, умер он очень скоро, ведь врача не было…
   - Брук, вам плохо?
   - Я о нем позабочусь, - сказала Элизабет. - Ешьте, пока омар не остыл, он дивный.
   А мою тарелку поставьте в духовку.
   Элизабет здорово вела машину. По дороге домой он уже отошел. Прошлое исчезло и он снова осознал себя в сегодняшнем дне.
   - Извините меня. Давно такого не было. Доктора придумали для этого какое-то название, что-то связанное с кровообращением в мозгу. Это психосоматическое явление.
   - Что это значит?
   Машина стояла перед его домом, но ни один из них не спешил выходить.
   - Врачебный жаргон. Это значит, что приступ вызван не физическим воздействием, а просто мысли о прошлом одолевают меня и уходят в разнос, и я вдруг вижу, что не могу их остановить…
   - И в результате - авария. - Оба рассмеялись. - В чем же дело на этот раз? Или не помните?
   - Разговор о немцах, - и встреча с мэром - да, и этот омар…
   - Омар?
   - Не хотелось бы объяснять. Это страшно.
   - Лучше не надо, - согласилась Элизабет. - Не хочу до конца дней своих содрогаться при виде омаров, я их обожаю. С вами уже все в порядке?
   - Конечно. Когда приступ проходит, я как огурчик, - в доказательство он шустро выскочил из машины. - И есть хочется.
   - Тогда возвращайтесь к нам.
   - Если не возражаете, лучше нет. Тина мне что-нибудь найдет.
   Тина встретила его у двери, вся в не себе.
   - Что случилось? Почему вы так рано вернулись? Вам нехорошо?
   - Да, мне стало нехорошо, - признался Брук, - но не стоит беспокоиться.
   Тина расплакалась.
   - Ну ладно, Тина, - повторял Брук, - ничего не случилось. - Неловко похлопал её по плечу. - Что станет с моим обедом, если вы будете поливать спагетти слезами?
   - Вы голодны? - Она тут же повеселела. Сию минуту все будет готово. Поешьте салат, пока сварятся спагетти.
   «- Еда, - подумал Брук, - вот женское средство против всякого зла. Устал - ешь!
   Неприятности - ешь! Умираешь - так умри с полным желудком.»
   Элизабет домой не торопилась. Когда вернулась, все уже вышли из-за стола и пили кофе.
   - Омар в духовке, - сказала Тесси.
   Элизабет содрогнулась.
   - Вы меня простите, если я не буду? Только чашечку кофе.
   - Как там Брук?
   - Уже хорошо, папа. Эти приступы у него с тех пор, как умерла жена.
   - Печально, конечно, в его возрасте потерять жену, - заметил мэр. - Но он молод, женится снова. Он из тех, кто не может без женской заботы.
   Сэр Джеральд спросил:
   - Что случилось с его женой? Я слышал о каком-то несчастном случае?
   - Это было вот как, - начал Том Проктор. - Однажды вечером она возвращалась домой в машине и в неё врезался грузовик. Не было никаких сомнений, что грузовик превысил скорость, какой-то фермер, ехавший поблизости, говорил, что гнал как сумасшедший. Я думаю, водитель просто спешил домой, чтобы успеть к своей любимой телепрограмме. На повороте выехал на середину, - дорога была неширокой, слишком поздно увидел машину и даже не успел затормозить. Миссис Брук скончалась через двадцать четыре часа в больноце, с водителем ничего не случилось. - И Том Проктор добавил голосом, звучавшим удивительно бесцветно: - Она была беременна.
   - Надеюсь, он получил по заслугам, - сказал мэр.
   - В Англии такого не бывает. Его профсоюз нашел ему хорошего адвоката.
   Свидетелей катастрофы не было, только следы на шоссе и разбитые машины, а это всегда можно толковать по-всякому. Его оштрафовали на двадцать пять фунтов за опасную езду, деньги внес профсоюз. А Брук решил, что в Англии он жить больше не сможет.
   - Это ужасно, - сказала Элизабет, склонившись над чашкой кофе. Она едва сдерживала слезы.
   - Это было нелегким решением, - сакзал Проктор. - Брук - англичанин до мозга костей. Собственно, он - живой анахронизм, точно таким европеец девятнадцатого века представлял английского джентельмена. Неразговорчивый, убежденный, что англичанин во всех отношениях на двадцать процентов превосходит всех остальных вместе взятых, до отвращения честный, прямой, упрямый и несимпатичный.
   - Вы не справедливы, - возразила Элизабет.
   - Обижаете, дорогая мисс Уэйл, - сказал адвокат. - Я не говорил, что Брук таков, я сказал, что он производит такое впечатление. У этой медали есть и обратная сторона. Недаром его дедом был Леопольд Скотт…
   - Его я знала, - сказала мисс Плант, как раз пробудившись от дремоты. - Маме он нарисовал трех терьеров. Они висели в детской.
   - Он был очень известным художником, - сухо сказал Проктор, - и передал изрядную сумму денег и часть своего художественного таланта дочери - матери Брука. Та поддерживала у Роберта художественные наклонности. Вы знаете, что он исключительный скрипач?
   - Признаюсь, он никогда не производил на меня впечатления человека искусства, - сэр Джеральд выслушал Проктора с интересом знатока людских душ. - Правда, у него книжный магазин и картинная галерея, но я всегда считал его скорее коммерсантом, чем художником.
   Мэр сказал:
   - Может быть, это потому, что вы не знали его до кончины жены? Такое может серьезно изменить человека. В каждом таятся два «я», и иногда такая трагедия выносит на поверхность одно из них - и, может быть, надолго.
   Элизабет начала собирать пустые чашки. Отец её удивленно вытаращил глаза. Обычно это оставляли Энтони, помогавшему в кухне. Когда за ней закрылась дверь, сказал:
   - В людских характерах постоянного мало, синьор мэр.
   - Вы читаете д Аннунцио, - заметил мэр. - Он тоже утверждал, что в жизни нет ничего вечного, только смерть.
   - Один мой дедушка в 1890 году повернулся лицом к стене и никогда уже больше не улыбнулся, - сказала мисс Плант.
   - А почему он так сделал?
   - Подробностей я уже не помню, - сказала мисс Плант, - это как-то было связано с крикетом.
 

***

 
   Лейтенант Лупо прочитал донесение, которое держал в руке. Удовольствия оно ему не доставило.
   «К рапорту от понедельника, принятого в 21. 15, относительно двух мужчин, прибывших на Главный вокзал. Во всех отелях и пансионах произведена проверка и контроль всех прибывших. Лиц, соответствующих указанным приметам, не обнаружено.
   Считаю возможным обратить ваше внимание, что в тот же вечер отправлялись поезда в Болонью, Милан, Фаэнцу и Ароццо, не считая поездов обратно в Рим. Скорее всего, оба вышеупомянутых лица прибыли во Флоренцию для какой-то встречи и по её окончании продолжили свой путь».
   Лейтенант Лупо ещё раз внимательно прочитал рапорт. Потом зачеркнул «скорее всего» и поставил «возможно». Это не так обязывающе. Теперь предстояло решить, что дальше. На полу у его стола была большая папка с надписью «Разное».
   Лейтенант решил, что там рапорту самое место. Аккуратно вложил его туда и вернул папку на полку.
 

6. Четверг, вечер: У Зеччи.

   Подобно животным, которые, перебравшись в чужие края, быстро протаптывают собственную тропу к воде, устанавливают время еды, водопоя и определяют охотничьи угодья и места отдыха, руководствуясь отчасти инстинктом, отчасти опытом, оба приезжих приспособились к жизни во Флоренции, установили режим места и времени.
   Поселившись в пансионе «Друзилла», вставали они поздно, заботливо занимались своим туалетом, не жалея масла для волос, лосьона после бритья и одеколона.
   Одевшись и причесавшись, неторопливо шли в кафе у Понте Веккьо, где пили аперитив, а оттуда в другое кафе, где обедали. Потом отдыхали. В сумерках поднимались снова, и снова столь же заботливо занимались своей внешностью - бриться им приходилось дважды в день. Потом отправлялись в ресторан, где пили и ужинали допоздна. Перед ужином здоровяк скупал все газеты, которые были под руками, раскладывал на столе и подчеркивал текущие курсы на римской бирже, иногда их даже комментировал. Напарник тем временем изучал результаты скачек.
   Их программа после ужина зависела от того, была ли назначена встреча с Марией или Диндони в кафе на Виа Торта, или были они свободны и могли поразвлечься.
   У обоих уже были подружки. Выбрали они их из тех, что были в наличии в борделе на Виа Сантиссима Чара, который посетили сразу после приезда в Флоренцию. С их сутенером возникли разногласия о комиссионных, и произошел скандал. Одному из приезжих это не понравилось. Выйдя на улицу, где стоял новенький «Фиат 1200», принадлежавший сутенеру, он пинком открыл капот и перочинным ножом перерезал все шесть проводов, ведущих к свечам. Когда разъяренный хозяин хотел на него броситься, тот одним ударом выбил ему коленную чашечку, а когда альфонс упал, корчась от боли на тротуаре, присел возле него и неторопливо и отчетливо, словно разговаривая с ребенком, сказал:
   - Машину можно починить, человека - нет. Капито? Понял?
   И все было решено.
   Когда небо начинало светлеть, мужчины возвращались в пансион, потихоньку и порознь, потому что у обоих были ключи от черного хода, и засыпали, когда Флоренция начинала пробуждаться.
   Этим вечером в четверг они пришли в кафе на Виа Торта около одиннадцати.
   Оказалось, что Диндони ещё нет. Сев за стол, они начали ждать.
   Около получаса назад по Виа Торта шла Тина. Она провела вечер в гостях у дяди, жившего неподалеку от Римских ворот, племянники и племянницы пошли её провожать и простились с ней на углу, откуда было рукой подать до её переулка.
   У тротуара стояла спортивная машина с поднятым тентом. Когда Тина шла мимо, дверца открылась и кто-то сказал:
   - Привет, Тина!
   - Добрый вечер, - ответила Тина, - и доброй ночи!
   - Подожди, так не разговаривают со старыми друзьями! - сказал Меркурио. - Я жду тебя здесь целый час.
   - Значит тебе нечего делать, вот и все.
   - И да, и нет. Но я кое-что знаю, что может тебя заинтересовать.
   - Сомневаюсь.
   - Касается это не тебя, а твоего отца.
   - Да? Тогда говори, только побыстрее.
   - Ничего я тебе не скажу, пока не подойдешь ближе. Садись сюда, не бойся, никуда я тебя не увезу.
   - Только попробуй, - сказала Тина. - Я тебе руль выверну и так и въеду твоей колымагою в стену.
   - Верю, верю. Тогда тем более нечего бояться, иди садись, поговорим спокойно. - Он распахнул другую дверцу, и Тина, поколебавшись, села рядом с водителем.
   Меркурио остался за рулем.
   - Теперь ты своего добился, говори.
   Меркурио, барабанивший пальцами по рулю, нервничал ещё больше, чем она. Наконец сказал:
   - Твой отец несколько последних лет работал на моего. Как резчик и реставратор.
   - Синьор профессор был к нему очень добр, - подтвердила Тина. - И к тебе тоже, насколько я слышала.
   - Да, сердце у него доброе, - признал Меркурио, - но все имеет свои границы.
   Неделю назад, когда твой отец занимался прекрасной этрусской чашей - кратером, которая нуждалась в починке, упустил её и она разбилась, да так, что теперь восстановить её невозможно. А потом он резал прекрасный кусок алебастра, резец соскочил и алебастр треснул, и теперь тоже ни на что не годен. Отец твой не виноват, это ясно. Но ясно и то, что глаза и рука у него уже не те.
   - Зачем ты это мне говоришь? И какое тебе до этого дело?
   - Бруно меня любит. Слушает меня, уважает мое мнение. Если я приду к нему и скажу, что Мило Зеччи работал на него многие годы, работал хорошо, и заслужил того, чтобы теперь выплачивать ему пенсию на уровне его бывшего заработка - он бы признал, что я прав, и согласился.
   Тина подумала, что как ни странно, ситуацией владеет она. Сказала:
   - Ты верно рассуждаешь. Я уже давно вижу, что отцу не по себе. Ему нужно бы бросить работу и отдохнуть.
   - Я об этом и говорю.
   - И ты мог бы это устроить?
   - Наверняка.
   - И что ты за это хочешь?
   Меркурио повернулся к ней, не пытаясь придвинуться. Голос его зазвучал почти просительно.
   - Я хотел бы как-нибудь вечером пойти куда-нибудь с тобой.
   - Куда?
   - В кино. В ресторан, поужинать, потанцевать. Куда захочешь.
   - А чем это кино, или ужин, или что-то кончится? - В её голосе ясно звучала ирония.
   - Я отвезу тебя обратно.
   - Куда?
   - Домой, куда же еще.
   - Рассчитываешь ли ты, что мы займемся любовью?
   - Если ты этого захочешь, - покорно согласился Меркурио.
   Тина расхохоталась.
   - Если ты этого захочешь… - наконец выговорила она. - Вот это здорово! Я ещё не слышала, чтобы девушке принадлежало решающее слово. Просто необычайно здорово! - Выходя из машины, она ещё смеялась. - Я об этом подумаю, уважаемый синьор Меркурио!
   Услышав, как за её спиной рванула с места машина, она снова тихонько рассмеялась.
   Дома скандал был в разгаре. Тина попыталась ускользнуть, но мать повелительным жестом призвала её обратно.
   - Может быть тебе удастся уговорить отца взяться за ум! Попытайся!
   - Если он тебя не слушает, то меня тем более.
   - А ты попробуй! Может быть и справимся общими усилиями. Он просто зациклился на двух мыслях. Во-первых, ему ужасно хочется, чтобы синьор Брук помог ему советом.
   Тина удивилась.
   - Как это? - спросила она. - Он же вчера здесь был?
   - Верно. Синьор Брук пришел к нам, согласился поговорить с отцом. Это было очень мило с его стороны, видно сразу, он джентльмен, и к тому же, сразу видно, у него столько работы, - головы не поднять. Он выказал большую любезность, что пришел.
   - Ну так…
   - Подожди. Синьор Брук отправился с отцом в мастерскую, помнишь? Они были там вместе, чуть ли не весь вечер. И о чем говорили? - Аннунциата сделала паузу, чтобы достичь большего эффекта, потом победоносно взмахнула рукой и процедила два слова: - Ни о чем.
   Мило открыл рот, словно хотел что-то сказать, но закрыл его снова.
   - Они торчали там битый час и не поговорили ни о чем, ни о чем существенном.
   Только о гробницах, и керамике, и бронзе, о вине и о погоде, и о том, что все дорожает.
   Тина повернулась к отцу.
   - Но почему, папа?
   Мать перебила её.
   - Почему? Потому что он вбил себе в голову кое-что еще, псих ненормальный. Что лучше ничего не говорить, чтобы Диндони сверху не услышал.
   Тина мысленно вернулась в тот вечер и сказала:
   - Это невозможно. Мы же видели, как он ушел.
   - Мог вернуться через двор и черным ходом пройти в свою комнату.
   - Виден был бы свет.
   - Не обязательно, он мог войти наощупь.
   - Да, - заметила Тина, - на Диндони это было бы похоже, такая гнусная крыса! Но почему ты думаешь, что он там был? Есть причина?
   - Я его слышал, - сказал Мило. - Я ещё не оглох. Точно, он так и присох ухом к полу.
   - Ну, если ты хочешь поговорить с синьором Бруком, приведи его в кухню.
   - Не могу же я утруждать его ещё раз.
   - Нет, - сказала Тина, - тут ты прав. Теперь, если ты хочешь его видеть, нужно идти к нему.
   - Ты попросишь его меня принять?
   - Конечно. Прямо завтра утром.
   - Согласится?
   - Откуда я знаю? Спрошу. Придешь после ужина к нему домой.
   - К нему домой я не пойду.
   Аннунциата не выдержала.
   - И вот это он тоже вбил себе в голову. Что за ним следят.
   - Следят?
   - Якобы двое мужчин. Он их всюду видит.
   - Не призраки, нет? - пошутила Тина.
   - Это не шутки, - рассердился Мило. - Они здесь. Я их видел. Непрерывно наблюдают за мной. Пойди я к синьору Бруку домой, устроят так, что не дойду, я знаю.
   Женщины переглянулись. Аннунциата беспомощно вздохнула.
   - Видишь, как обстоят дела, дитя мое.
   - Но все-таки устроить это можно, - сказал Мило. - Разумеется, если синьор Брук согласится. Я понимаю, что хочу от него слишком многого. Завтра я иду к доктору, Это на Виа Марцеллина, и я вечером последний пациент. К тому времени стемнеет.
   Там есть черный ход через сад в переулок, за ним наверняка следить не будут.
   - До тебя так и не дошло, что эти типы - плод твоей фантазии, - Аннунцита рассердилась не на шутку.
   - Я ещё не слепой.
   - Зато старый, а старикам вечно кажется, что за ними следят, подслушивают и все в таком духе.
   - Это не фантазия! - Мило затрясло от гнева. - Я их видел десятки раз.
   Положив руку ему на плечо, Тина, успокаивая, погладила его и сказала:
   - Продолжай, пожалуйста, - и так взглянула на мать, что та умолкла. - Что дальше?
   Ты выйдешь от доктора Гольдони через сад. А потом?
   - Пойду дальше по Виа Канина до кладбища, там есть небольшая площадка, чтобы машины могли развернуться. В десять вечера там будет пусто. Не мог бы синьор Брук приехать туда? От Виале Микельанджело это не больше пяти минут. Сидя в машине, могли бы поговорить начистоту.
   - Хорошо, папа, я его попрошу, - сказала Тина.
 

7. Пятница, вечер: Встреча.

   Харфильд Мосс в номере отеля писал своему компаньону Леопольду Кренфилду, занимавшемуся антиквариатом в Питтсбурге:
   «Я абсолютно уверен, что напал на след чего-то великого, просто эпохального. Это подтвеждают все наши коллеги здесь, в Риме. Видно, новое чудо света, находка а ля Реголини и Галисса. Говоря «напал на след», я могу ошибаться, возможно, открытие уже сделано. Недавно появился метод, позволяющий получить представление о содержании гробницы гораздо раньше, чем попасть внутрь. В неё вводят зонды - бурят скважины как нефтяники - через которые освещают все внутри и заодно фотографируют. Так что можно точно знать, на что рассчитывать, вскрывая гробницу.
   Если речь идет о богатом захоронении, его вскрывают дважды. Первый раз, как ты понимаешь, сугубо неофициально, и при этом извлекают ценнейшие предметы, прежде всего золото, и серебро, и вообще драгоценности. Потом гробницу тщательно приводят в первоначальное состояние и вторично, на этот раз официально, вскрывают в присутствии прессы и с обычной шумихой.
   Съезжаются эксперты со всего мира, фотографируют, пишут ученые монографии, а содержимое гробницы с большой помпой помещают в какой-нибудь музей. Но настоящие сокровища, те, что извлечены при первом вскрытии, тем временем выгодно продают и тайно вывозят за границу, где они оседают в частных собраниях. На этот раз изюминка достанется фонду Мосса, я надеюсь, так что не удивляйся, если в ближайшем будущем мне понадобятся большие деньги в Тосканском банке. Будет это нелегко, я уверен, что Росси и Барнискони тоже пронюхали, что происходит, и их агенты наверняка прочесывают сейчас Флоренцию. Пожелай мне удачи…»
 

***

 
   Придя домой и увидев Тину, Брук сразу понял, - она хочет ему что-то сказать. Но знал, что воспитание не позволит ей заговорить, пока он не пообедает.
   Действительно, она выложила все, когда он доедал макароны.
   - Но из-за чего все это?
   - Я знаю, отец хочет слишком многого, - начала Тина.
   - Но для чего все эти сложности? Почему ему просто не прийти сюда? Меня он угостил отличным вином, я бы ответил ему тем же.
   - Сюда он прийти не может.
   - Почему?
   Тина вздохнула.
   - Твердит, что кто-то следит за ним. Если попытается вас навестить, ему помешают.
   Положив вилку и нож, Брук удивленно уставился на нее.
   - Если за ним кто-то следит, почему не обратится в полицию?
   - Полиция не может задержать тех, кто следит за ним.
   - Господи, почему же?
   - Потому что существуют они только в его воображении. Понимаете, когда с годами мастер теряет свой дар, ему не остается ничего, и появляются всякие безумные идеи. Рука его уже не та, что раньше, и голова тоже.
   - А он в самом деле сдает? Те рамки, что он мне недавно сделал, просто великолепны.
   - Работает он по-прежнему классно, но часто роняет вещи, те разбиваются.
   Меркурио сказал… - Вдруг при воспоминании о том, что ей сказал Меркурио, кровь прилила к её лицу.
   - Ну, - улыбнулся Брук, - так что сказал Меркурио?
   Услышав её расказ, Брук даже не улыбнулся робкой попытке Меркурио её соблазнить, и сказал:
   - Я знаю этого парня, и могу вам сказать, что он мне не нравится, и я ему не доверяю.
   - Э ун финоккио, - фыркнула Тина и гордо вышла из комнаты с грязной посудой в руках.
   Слова этого Брук не знал, но ясно было, что спросить о нем Тину он не может.
   Спросил он у капитана Комбера, который пришел в магазин за книгой по физиономистике. Капитан расхохотался.
   - Надеюсь, никто не назвал вас так?
   - А что здесь смешного?
   - «Финоккио» значит «голубой». Не спрашивайте меня почему. А почему мы называем голубых голубыми?
   - Тина так назвала Меркурио.
   - Меткое наблюдение, вам не кажется? Что он натворил?
   - Насколько я понял, предложил ей нечто платоническое. Если позволит по вечерам водить её с собой по злачным местам, обещал замолвить слово за её отца.
   - Тина - чертовски красивая девушка, - сказал капитан Комбер. - Удивляюсь, как ей мать позволяет оставаться одной с вами в доме.
   - Не говорите глупостей. Книгу будете брать?
   - И не подумаю, она слишком дорогая. Хотел только найти там одно слово.
   Иногда Брук ужинал дома, иногда, как в тот день, - в каком-нибудь семейном ресторанчике, которыми кишели Пьяцца делла Синьория и её окрестности.
   Пересекая площадь, он вдруг натолкнулся на какого-то человека, остановившегося прямо перед ним. Брук извинился, человек обернулся и Брук увидел, что это сторож Бронзини - Лабро, и что он пьян. Но не настолько, чтобы не узнать Брука.
   - Вот это случай, синьор, - сказал тот. - Я так и знал, что где-нибудь встречу ваше превосходительство.
   Брук обошел его и собрался двинуться дальше.
   - Вот настоящий англичанин, перетрусил и бежать…
   Брук шел дальше. Лабро, ругаясь, бросился за ним и схватил за руку. Брук обернулся, вырвал руку и сказал: - Убирайтесь!
   - Мы не в армии, нечего командывать! Хочу говорить и буду!
   Брук вздохнул. Улица была безлюдна. Что делать? Не бежать же от этого пьяницы.
   Можно, конечно, свалить его на землю, но он пьян и это просто неприлично.
   Придется выслушать.
   - Если хотите, я вас слушаю. Но не собираюсь делать это всю ночь.
   - Ладно, - сказал Лабро, - Тогда слушайте. Прежде всего я вам хочу сказать, что синьор Ферри меня выгнал. Плевать мне на него и на его хозяина профессора… - и Лабро покрыл Даниило Ферри и профессора Бронзини в таких выражениях, что Брук понимал не более одного слова из пяти, хотя не имел ни малейших сомнений, каково мнение Лабро о своих бывших хозяевах. - Слава Богу, я завязал с этими людьми. Но, с другой стороны, должен человек на что-то жить.
   - «Я так и знал, что без денег не обойдется», - сказал себе Брук.
   Вдали он увидел патруль, медленно приближавшийся к ним:
   - С деньгами всегда проблемы, - продолжал Лабро. - Я не нищий и милостыня мне не нужна. Но кое-что могу продать. Очень ценное - для некоторых.
   - Да? - Еще двадцать метров.
   - Для тех, кого интересуют древности.
   - Если хотите что-то продать, приходите утром ко мне домой, адрес найдете в телефонной книге. А теперь - доброй ночи!
   Лабро уже собрался возразить, но тут осознал, что за ним наблюдает иронически усмехающийся карабинер, засунувший пальцы за портупею, и предпочел торопливо убраться, шаркая по тротуару. Брук пошел дальше. Карабинер глядел им вслед, словно пытался запомнить их лица. Это был рослый молодой человек с прилизанными черными волосами и усами, разделявшими его лицо точно пополам.
   Без четверти десять Брук выехал из гаража и, не включая фар, поехал по Виале Микельанджело. Движение уже ослабло, и последний лоточник, продавший все копии микельанджеловского Давида, уже собрался домой подсчитывать барыши. Брук свернул на Вио Галилео и ехал в гору, пока не остановился в конце Виа Канина.