Страница:
Публично никто пока не обвинял Уильяма-Генри в подлоге, и работа по изготовлению шекспировских раритетов продолжалась; коллекция Айрленда-старшего пополнялась. Появилась "очищенная от темных мест и вставок, сделанных актерами" версия "Короля Лира", а также несколько страниц "самого авторского из всех вариантов "Гамлета". Более того, обозначились контуры совершенно нового шекспировского произведения, о котором до этого никто никогда не слышал - исторической трагедии "Вортигерн и Ровена". За нехваткой времени отцу показывались листы с текстом трагедии, написанным рукою сына, с объяснением, что ""мистер X" не желает расставаться с оригиналом, пока он не будет полностью скопирован...".
Наконец, в феврале 1795 года, решив, что его коллекция обрела достаточную полноту и убедительность, Сэмюэл Айрленд открыл ее для публичного обозрения. Наверное, в этот день он и его сын совершили свою самую серьезную ошибку. Если бы вместо этой амбициозной затеи они просто объявили, что драгоценные рукописи пропали, исчезли, украдены или где-то сгорели, положение в шекспироведении сегодня выглядело бы несколько иначе...
Сначала все шло гладко. Желающих ознакомиться с раритетами было больше, чем ожидалось. Прославленный историк литературы Джеймс Босуэл-старший, друг Мэлона, не ограничившись словами одобрения и восторга, опустился на колени и поцеловал один из выставленных экспонатов: "Слава Богу, я дожил до того, что увидел эти бесценные реликвии нашего Барда". Секретарь Геральдической палаты Фрэнсис Уэбб восторгался не менее бурно: "Эти документы содержат в себе не только подписи, начертанные его рукой, но и отпечаток его души, его гения... Эти документы показывают его исполненным благородства, дружелюбия, милосердия, благодарности и любви. Здесь мы увидели не только поэта, но и человека".
Некоторые посетители, однако, с сомнением покачивали головой. Историк Джозеф Ритсон внимательно все осмотрел, задал Уильяму-Генри несколько конкретных вопросов и удалился, не сказав ни слова. Своему другу он написал, что "шекспировские бумаги, о которых так много говорят, - это набор подделок, рассчитанный на обман публики". Однако вслух собственного мнения он почему-то не высказал, и большинство продолжало верить Айрлендам; список подписчиков на готовящееся издание айрлендовских "рукописей" продолжал пополняться новыми именами, в том числе и весьма почтенными.
Кое-кто высказал мысль, что если существуют какие-то законные наследники Шекспира, они могут потребовать передачи им найденных документов. Это встревожило Уильяма-Генри, и в результате вскоре появился новый документ, написанный лично Уильямом Шекспиром еще в октябре 1604 года! Этим документом Шекспир оставлял некоему Уильяму-Генри Айрленду рукописи своих пьес и при этом объяснял, почему он так поступает. Оказывается, Бард, по вине подгулявшей компании, опрокинувшей лодку, в которой он переправлялся через Темзу, оказался в воде, и несомненно утонул бы, но отважный Уильям-Генри Айрленд с риском для жизни вытащил его на берег. К акту дарения прилагался даже эскиз строения в Блэкфрайерсе, "где живет мистер Айрленд". Еще был лист пергамента с изображением гербов Шекспира и Айрленда, связанных цепью, а под этим рисунком - трогательные благодарственные вирши Великого Барда.
Надо сказать, что (по причуде истории) человек по имени Уильям Айрленд действительно жил в одно время с Шекспиром и с Шакспером! В декабре 1604 года он арендовал у лондонца Генри Уолкера строение (привратницкую), ту самую, которую в марте 1613 года купит у Уолкера Уильям Шакспер. Купчая на это строение, где упоминается и имя арендатора Айрленда, вместе с закладной на эти строения была найдена в конце XVIII столетия; оба документа получили известность, потому что содержат две из шести найденных подписей Шакспера. Можно представить себе радость нашего клерка, когда он увидел почти что свое имя в факсимильном воспроизведении подлинного шекспировского документа!
"Уточнить" Уильяма Айрленда в Уильяма-Генри Айрленда (при уже накопленном опыте и наличии нескольких чистых листов старинной бумаги) являлось делом несложным. Отцу было сказано, что у "мистера X" имеются документы, подтверждающие происхождение их семьи от того самого, жившего в шекспировские времена Айрленда. У отца от таких как с неба свалившихся новостей голова шла кругом. К тому же некоторые влиятельные друзья полагали, что Герольдия не будет возражать, если Сэмюэл Айрленд захочет соединить свой герб с шекспировскими!
Но все было превзойдено "Актом от 23 февраля 1611 года" - это было нечто вроде предварительного шекспировского завещания. В отличие от подлинного завещания Шакспера, найденного в 1747 году, произведение Уильяма-Генри Айрленда не должно было оставить ни малейшего сомнения, что судьба литературного наследия заботила Шакспера не меньше, чем судьба серебряной чаши и второй по качеству кровати. Джону Хемингу предписывалось открыть большой дубовый сундук в театре "Глобус", достать оттуда рукописи нескольких пьес, в том числе "Тит Андроник", "Два веронца", "Генрих VIII" (!) и передать их Бербеджу и еще двоим актерам, себе же взять пять пьес, в том числе "никогда не печатавшуюся пьесу "Генрих VII"". Жене возвращались писанные ей когда-то любовные письма Барда, - также она получала его небольшой портрет, несколько колец и приличную сумму в 180 фунтов, что, конечно, объясняло, почему ей ничего не оставлялось в завещании 1616 года.
Дочери (имя не названо - очевидно, младший Айрленд торопился или забыл, что дочерей у Шакспера было две) завещалась сумма поменьше, но зато она получала его "любимое кольцо, подаренное Саутгемптоном". Самое деликатное и волнующее поручение давалось другу Хемингу, оно касалось некоего не названного по имени ребенка. Этому ребенку, по достижению им 15 лет, Хеминг должен вручить солидную сумму; ему же надлежит передать из заветного сундука 18 пьес, никогда еще не печатавшихся, и еще 8 других, вместе с пьесой "Король Вортигерн". Все эти пьесы (а также те, которые Бог еще сподобит драматурга написать) и все доходы от их печатания и постановок в силу данного документа становились навечно собственностью этого таинственного ребенка и его потомков! Наметились контуры потрясающей коллизии проживавший в конце XVIII столетия на Норфолк-стрит в Лондоне клерк Уильям-Генри Айрленд вот-вот должен был превратиться в прямого потомка, а стало быть и наследника Великого Барда!
Все, казалось, шло к этому. Был издан роскошный том с воспроизведением "писем, документов и рукописей, включая трагедию о короле Лире и фрагмент трагедии о Гамлете, находящихся во владении Сэмюэла Айрленда". В театре готовилась премьера неизвестной доселе драмы Шекспира "Король Вортигерн"... Но издание "рукописей" позволило, наконец, вмешаться самому Мэлону. Осматривать собрание Айрленда в его доме Мэлон не хотел, от встречи же где-нибудь в другом месте Айрленд уклонялся. Теперь факсимильное воспроизведение "документов", "писем" и "рукописей" было в руках Мэлона, и ознакомление с ними сразу подтвердило его самые худшие опасения. В отличие от Ритсона Мэлон не стал скрывать, что все бумаги Айрленда - топорные подделки. Его книга "Исследование некоторых рукописей и документов, опубликованных 24 декабря 1795 года и приписываемых Шекспиру, королеве Елизавете и графу Саутгемптону..." появилась в конце марта 1796 года. Содержание, орфография, обстоятельства появления сенсационных "документов" неоспоримо свидетельствовали о грубой фальсификации, и Мэлону с его эрудицией не составило большого труда доказать это. Пункт за пунктом он разобрал все признаки подделки: незнание фальсификатором даты смерти Лейстера и даже ориентировочной даты постройки "Глобуса"; не имеющие ничего общего с подлинными "подписи" королевы Елизаветы, графа Саутгемптона, актера Хеминга; смехотворная орфография (удвоение согласных для придания транскрипции слов "староанглийского" вида) и т. п. Вывод о грубой фальсификации был неоспорим, и Мэлон сожалел об уроне, который эта история нанесла доброму имени и славе Великого Барда во всем мире.
Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских "раритетов" камня на камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие Айрленду ученые, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага, пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, и они не могли догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма и юридические акты.
Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала пелена с глаз. "Король Вортигерн" был с позором изгнан со сцены. В газетах появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского сундука, и, наконец, сам главный герой - Уильям-Генри Айрленд опубликовал "Правдивый отчет о шекспировских рукописях", где откровенно, подчас рисуясь и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное крушение собственных надежд и амбиций; мнения ученых-историков о его роли и степени вовлеченности в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет навсегда связано с Шекспиром, - пусть и таким необыкновенным и нелестным образом.
Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как забавный анекдот или досадный курьез: не отягченный знаниями двадцатилетний клерк, чье душевное здоровье остается под вопросом, в течение нескольких лет морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьезу, его причины нельзя свести только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца, тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся (пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких фактов нет и сегодня.
Трудно, конечно, представить, чтобы история, подобная успеху айрлендовских фабрикации, могла произойти сегодня, когда наука располагает техническими возможностями для их распознавания уже в самом начале. Однако попытки как-то заполнить пропасть, отделяющую Шакспера от Шекспира, случаются и в наши дни, и некоторые домыслы по своей фантастичности недалеко уходят от кустарных поделок младшего Айрленда. Вот совсем недавно один западный шекспировед повторил старую и давно забытую выдумку, что Шакспер-де был в молодости школьным учителем; другой утверждает, что в "потерянные" годы он был секретарем у самого Фрэнсиса Бэкона! Разумеется, никаких научных, основанных на фактах доводов авторы таких домыслов привести не могут, но некоторое время они обсуждаются публично, оставляя кое у кого впечатление, будто "что-то в этом, наверное, есть".
Первая по времени и самая масштабная фальсификация "шекспировских" документов обнажила самое уязвимое звено в стратфордской легенде отсутствие достоверных документальных подтверждений не только каких-то писательских занятий Уильяма Шакспера, каких-то его связей с выдающимися личностями эпохи, но даже и его элементарной грамотности.
На стратфордских реликвиях крах Айрлендов почти не отразился, ведь никаких "шекспировских рукописей" в Стратфорде, слава Богу, не демонстрировали, остальные же "экспонаты" выглядели сравнительно безобидно. В своей книге очерков, изданной в 1820 году, американский писатель Вашингтон Ирвинг рассказывает, как во время посещения Стратфорда он видел детали ружья, из которого Шекспир убил оленя в парке сэра Люси, шпагу, с которой он играл Гамлета (!) и тому подобное. А в нескольких милях от Стратфорда американцу показали "ту самую" дикую яблоню, под которой, как ему объяснили, когда-то заснул, не добравшись домой после пивного состязания с соседями-бедфордцами, молодой Шекспир...
В XIX веке Стратфорд постепенно стал превращаться в культовый город-реликвию. Специально созданный "Шекспировский Трест" постепенно скупил основные строения, в той или иной степени связанные (или привязанные позже) с Шакспером и его семейством, привел их в порядок и сделал доступными для посетителей. Посетители, количество которых росло с каждым годом, заходя в эти дома, за понятным отсутствием там книг, принадлежностей для письма и вообще каких-либо признаков интеллектуальных занятий бывших обитателей, могут осматривать богатое собрание старинных кроватей, одеял, подушек, чугунных и глиняных горшков, тарелок и других нехитрых принадлежностей провинциального быта Англии XVI-XVII веков...
Первые сомнения. Бэконианская ересь
С наступлением XIX века статус Великого Барда, по мере постижения глубин его творчества, продолжал неуклонно расти. Для Колриджа и Карлейла Шекспир - уже не только великий английский драматург, но пророки гений, богоподобная фигура, олицетворяющая духовную силу английской нации. На этом фоне как стратфордские "предания", так и извлекаемые из архивов документы выглядели странно. Рисуемый биографами образ провинциального полуобразованного парня, ставшего вдруг величайшим писателем, поэтом, мыслителем и эрудитом, начал вызывать недоумение. "Он был титаном в вакууме - без всяких связей со своим временем, местом и современниками" {24}, скажет уже в нашем веке шекспировед Дж. Гаррисон. Он говорит о прошлом, но ведь убедительно заполнить этот вакуум стратфордским биографам не удается и сегодня...
Самые первые сомнения в истинности общепринятых представлений о личности Шекспира были высказаны еще в конце XVIII века Г. Лоуренсом и Дж. Уилмотом, хотя об их работах было тогда известно лишь немногим.
Знаменитый английский поэт С. Колридж(1772-1834), для которого Шекспир был более чем полубогом, первым высказал сомнения открыто и громогласно. Его сомнения, однако, касались не авторства стратфордца, которое, базируясь на стратфордском монументе и других реликвиях уже функционировавшего культа, представлялось тогда бесспорным. Колридж усомнился в правильности и полноте биографических фактов, из которых состояли тогдашние жизнеописания Великого Барда, хотя эти жизнеописания пытались - добросовестно и с большим трудом соединить, сплавить воедино столь несовместимый материал, как шекспировские произведения и стратфордские документы и "предания". Заслуга Колриджа в том, что он первый обратил внимание всех на их несовместимость: "Спросите ваш здравый смысл, возможно ли, чтобы автором таких пьес был невежественный, беспутный гений, каким его рисует современная литературная критика?".
Однако знаменитое завещание и другие стратфордские документы не были сочинены или сфабрикованы бесхитростными шекспировскими биографами, против которых ополчился Колридж. Просто эти биографы (впрочем, и сам Колридж тоже) принимали как само собой разумеющуюся данность, что человек, похороненный в стратфордской церкви св. Троицы, к которому эти документы относились, и был Великим Бардом Уильямом Шекспиром. Перемешивая факты из двух совершенно различных биографий, они оказывались в тупике, которого (в отличие от поэта и мыслителя Колриджа) не ощущали.
Свидетельства о человеке из Стратфорда были многочисленны и в своем большинстве вполне достоверны, а их чудовищная несовместимость с шекспировскими творениями могла означать только одно: Уильям Шакспер не был ни поэтом, ни драматургом; под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем писал кто-то другой.
Джозеф Харт в своем "Романе о прогулке на яхте" (1848) первый четко и недвусмысленно сформулировал эту мысль. С тех пор споры о проблеме шекспировского авторства - о "шекспировском вопросе" - не прекращались ни на минуту, лишь росло количество предлагаемых решений, менялись имена оппонентов и пополнялся арсенал приводимых ими аргументов и контраргументов, да колебалась степень интереса к дискуссии со стороны читательских масс.
Первые критики обращали внимание на несуразности традиционных, "солидных" по своему возрасту и авторитету авторов биографий Шекспира, на полное несоответствие рисуемого ими образа Барда и его произведений, на отсутствие каких-либо достоверных подтверждений писательских занятий стратфордца, на немыслимое для титана мысли и слова убогое завещание. Первые нестратфордианцы еще не могли знать о многих фактах, которые будут открыты только позже и которые подкрепят - и уточнят - их аргументацию. Идя неизведанными путями, они прибегали к догадкам и предположениям, не всегда достаточно обоснованным, часто проявляли излишнюю торопливость в выводах, недооценивая всей беспрецедентной сложности проблемы, гениальной предусмотрительности тех, кто когда-то стоял у истоков легенды.
И конечно, на долю этих первопроходцев выпали все трудности и препятствия, которые всегда вставали перед критиками традиционных, пришедших из далекого прошлого и на этом основывающих свой авторитет мифов и догм. Но, с другой стороны, и противник перед ними сначала был довольно слабый, коль скоро тема дискуссий выходила за пределы текстологических тонкостей, "темных мест" и разночтений. Наивные "предания" и анекдоты, наполнявшие тогдашние шекспировские биографии, носили заметные черты позднейшего происхождения и были легко уязвимы для рациональной критики.
Сегодня эти биографии, подвергшиеся атакам первых нестратфордианцев, уже не переиздаются, не читаются, представляя интерес только для специалистов, изучающих историю шекспироведения, да для исследователей-нестратфордианцев. Сегодня эти старые биографии считаются безнадежно устаревшими. Но ведь их основные постулаты перешли в шекспироведение XX века, странно соседствуя в нем с позднейшими открытиями и результатами исследовательской работы нескольких поколений текстологов, историков литературы, театра и других ученых, дающих широкую картину политической и культурной жизни Англии второй половины XVI - первой половины XVII века.
В XIX веке сомнения в том, что Уильям Шакспер из Стратфорда, каким его рисуют шекспировские биографии - и сохранившиеся документы, - мог писать пьесы, поэмы, сонеты, что он действительно был Великим Бардом, высказывали уже многие, в том числе и знаменитые, люди - писатели, историки, философы, государственные деятели; можно назвать такие имена, как Чарлз Диккенс, Марк Твен, Ралф Уолдо Эмерсон, Бисмарк, Дизраэли, Палмерстон, поэты Уолт Уитмен и Джон Уайттир... Последний признавался: "Я не знаю, написал ли эти дивные пьесы Бэкон или нет, но я совершенно убежден, что человек по имени Шакспер их не писал и не мог написать". Диккенс - еще в 1847 году: "Это какая-то прекрасная тайна, и я каждый день трепещу, что она окажется открытой" {25}. Несравненно менее деликатную формулировку (характеристику тех, кто верит, что Шакспер мог написать "Гамлета" и "Лира"), данную Джоном Брайтом, я уже приводил в начале главы.
Однако для многих из тех, кого волновала и мучала дразнящая близость "шекспировской тайны", одни сомнения и недоумение не могли утолить жажду истины. Если Уильям Шакспер из Стратфорда не был и не мог быть Великим Бардом, писавшим под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем, так кто же тогда был им, кто и почему скрывался за такой странной маской? И что все это значит?
В 1856 году американская писательница Делия Бэкон опубликовала статью о результатах своих исследований, а в следующем году - книгу "Раскрытая философия пьес Шекспира" {26}. В этих пьесах она видела много признаков конфронтации с режимом королевы Елизаветы, борьбы за утверждение идеалов высокой культуры и политической свободы. Проблема авторства пьес не была для нее главной, но она считала невозможным постигнуть их смысл, пока мы "будем обречены приписывать их происхождение неграмотному театральному дельцу". Пьесы, как она доказывала, были плодом коллективного творчества ряда выдающихся умов той эпохи: в первую очередь авторство принадлежало великому философу, оратору и государственному деятелю Фрэнсису Бэкону {Делия Бэкон однофамилица великого философа; между ними нет родственных связей.} (1561-1626) и поэту, писателю и флотоводцу Уолтеру Рэли (1552-1618) при участии других поэтов и драматургов.
Подтверждение своей гипотезы Делия Бэкон видела в огромной эрудиции великого философа, близости многих его идей шекспировскому мировоззрению; ряд двусмысленных намеков современников как будто бы тоже указывал в эту сторону. Причиной столь тщательного сохранения тайны авторства Делия Бэкон считала политическую конспирацию. Более того, она решила, что под могильным камнем в стратфордской церкви (с надписью-заклинанием не тревожить погребенный под ним прах) спрятаны документы, которые могут открыть тайну. Это стало ее навязчивой идеей, и однажды она попыталась отодвинуть камень и проникнуть в могилу, но была задержана. Не имея возможности доказать другим то, в чем она была глубоко убеждена, измученная многолетними исследованиями сложнейшей проблемы, она тяжело заболела и умерла в психиатрической лечебнице в 1859 году. В ожесточенных полемических схватках последующих лет даже болезнь и смерть Делии Бэкон нередко использовались как аргументы против ее гипотезы - на войне, как на войне.
Прямых доказательств своей правоты исследовательница представить не смогла, но ее гипотеза явилась подлинным откровением для всех, кто и до этого испытывал сильные сомнения, читая шекспировские "жизнеописания". Она получила поддержку со стороны самого Эмерсона и ряда историков литературы. В том же году писатель и драматург У.Г. Смит направил письмо английскому Шекспировскому обществу и издал свою книгу "Бэкон и Шекспир", где утверждал, что именно Бэкон творил под псевдонимом-маской "Уильям Шекспир". Количество работ по проблеме шекспировского авторства, шекспировской личности быстро росло - к концу XIX века оно исчислялось уже сотнями. Временами в интеллектуальных кругах бэконианство становилось чуть ли не модой. Дискуссия велась на разных уровнях и растянулась на многие годы; она вызвала невиданное повышение интереса к творчеству Шекспира и его личности, способствовала расширению круга исторических и литературоведческих исследований елизаветинской Англии. Были открыты многие доселе неизвестные факты, документы, хранившиеся в архивах и частных собраниях, переизданы с научными комментариями многие редчайшие книги - современницы Шекспира (в том числе и честеровский сборник "Жертва Любви"). Сумма знаний о шекспировской Англии возросла чрезвычайно, и, конечно, добавилось много новых фактов о Шакспере из Стратфорда, не противоречащих, а хорошо дополняющих то, что было известно о нем раньше; образ его приобрел большую определенность, стал еще более несовместимым с образом Великого Барда.
Научный анализ текстов шекспировских произведений показал, наконец, слепоту и наивность переходивших от одного поколения биографов к другому представлений о Барде как человеке природного ума, но малообразованном самоучке; было доказано с несомненностью, что шекспировские произведения написаны образованнейшим человеком, обладателем колоссального лексикона (истина, которая и сегодня еще продолжает замалчиваться или софистически оспариваться теми, кто видит в ней - и не зря - серьезную угрозу системе традиционных представлений). Великий Бард был человеком того же уровня образования и культуры, что и Фрэнсис Бэкон, а его активный словарный запас даже превышал бэконовский более чем вдвое.
Кстати, существует ходячее мнение о якобы сухом, схоластическом, чуть ли не канцелярском стиле, органически присущем Бэкону. А вот послушаем, как он рисует свое зависимое положение в одном из посланий королеве Елизавете: "Я сейчас, как сокол в ярости, вижу случай послужить, но не могу летать, так как я привязан к кулаку другого". Так сказать мог бы и один из героев Шекспира! Примеров подобной яркой образности, иносказательной художественной речи в произведениях Бэкона множество. Известен восторженный отзыв Бена Джонсона об ораторском искусстве Бэкона. Философские сочинения Бэкона отличаются ясностью и глубиной мысли, оригинальностью и афористичностью изложения. Известен, например, его знаменитый афоризм, который с успехом может быть отнесен и к предмету настоящей работы - "Истина - дочь Времени, а не Авторитета". Он знал замечательные возможности слова и умело их использовал; в зависимости от характера своих произведений и писем он мастерски применял как отвлеченные понятия, так и все виды образности. Представление о несовершенстве бэконовского стиля, вероятно, ведет свое происхождение от Дэвида Юма, характеризовавшего его как неловкий и грубый; интересно, что почти теми же словами Юм говорит и о стиле Шекспира!
Наконец, в феврале 1795 года, решив, что его коллекция обрела достаточную полноту и убедительность, Сэмюэл Айрленд открыл ее для публичного обозрения. Наверное, в этот день он и его сын совершили свою самую серьезную ошибку. Если бы вместо этой амбициозной затеи они просто объявили, что драгоценные рукописи пропали, исчезли, украдены или где-то сгорели, положение в шекспироведении сегодня выглядело бы несколько иначе...
Сначала все шло гладко. Желающих ознакомиться с раритетами было больше, чем ожидалось. Прославленный историк литературы Джеймс Босуэл-старший, друг Мэлона, не ограничившись словами одобрения и восторга, опустился на колени и поцеловал один из выставленных экспонатов: "Слава Богу, я дожил до того, что увидел эти бесценные реликвии нашего Барда". Секретарь Геральдической палаты Фрэнсис Уэбб восторгался не менее бурно: "Эти документы содержат в себе не только подписи, начертанные его рукой, но и отпечаток его души, его гения... Эти документы показывают его исполненным благородства, дружелюбия, милосердия, благодарности и любви. Здесь мы увидели не только поэта, но и человека".
Некоторые посетители, однако, с сомнением покачивали головой. Историк Джозеф Ритсон внимательно все осмотрел, задал Уильяму-Генри несколько конкретных вопросов и удалился, не сказав ни слова. Своему другу он написал, что "шекспировские бумаги, о которых так много говорят, - это набор подделок, рассчитанный на обман публики". Однако вслух собственного мнения он почему-то не высказал, и большинство продолжало верить Айрлендам; список подписчиков на готовящееся издание айрлендовских "рукописей" продолжал пополняться новыми именами, в том числе и весьма почтенными.
Кое-кто высказал мысль, что если существуют какие-то законные наследники Шекспира, они могут потребовать передачи им найденных документов. Это встревожило Уильяма-Генри, и в результате вскоре появился новый документ, написанный лично Уильямом Шекспиром еще в октябре 1604 года! Этим документом Шекспир оставлял некоему Уильяму-Генри Айрленду рукописи своих пьес и при этом объяснял, почему он так поступает. Оказывается, Бард, по вине подгулявшей компании, опрокинувшей лодку, в которой он переправлялся через Темзу, оказался в воде, и несомненно утонул бы, но отважный Уильям-Генри Айрленд с риском для жизни вытащил его на берег. К акту дарения прилагался даже эскиз строения в Блэкфрайерсе, "где живет мистер Айрленд". Еще был лист пергамента с изображением гербов Шекспира и Айрленда, связанных цепью, а под этим рисунком - трогательные благодарственные вирши Великого Барда.
Надо сказать, что (по причуде истории) человек по имени Уильям Айрленд действительно жил в одно время с Шекспиром и с Шакспером! В декабре 1604 года он арендовал у лондонца Генри Уолкера строение (привратницкую), ту самую, которую в марте 1613 года купит у Уолкера Уильям Шакспер. Купчая на это строение, где упоминается и имя арендатора Айрленда, вместе с закладной на эти строения была найдена в конце XVIII столетия; оба документа получили известность, потому что содержат две из шести найденных подписей Шакспера. Можно представить себе радость нашего клерка, когда он увидел почти что свое имя в факсимильном воспроизведении подлинного шекспировского документа!
"Уточнить" Уильяма Айрленда в Уильяма-Генри Айрленда (при уже накопленном опыте и наличии нескольких чистых листов старинной бумаги) являлось делом несложным. Отцу было сказано, что у "мистера X" имеются документы, подтверждающие происхождение их семьи от того самого, жившего в шекспировские времена Айрленда. У отца от таких как с неба свалившихся новостей голова шла кругом. К тому же некоторые влиятельные друзья полагали, что Герольдия не будет возражать, если Сэмюэл Айрленд захочет соединить свой герб с шекспировскими!
Но все было превзойдено "Актом от 23 февраля 1611 года" - это было нечто вроде предварительного шекспировского завещания. В отличие от подлинного завещания Шакспера, найденного в 1747 году, произведение Уильяма-Генри Айрленда не должно было оставить ни малейшего сомнения, что судьба литературного наследия заботила Шакспера не меньше, чем судьба серебряной чаши и второй по качеству кровати. Джону Хемингу предписывалось открыть большой дубовый сундук в театре "Глобус", достать оттуда рукописи нескольких пьес, в том числе "Тит Андроник", "Два веронца", "Генрих VIII" (!) и передать их Бербеджу и еще двоим актерам, себе же взять пять пьес, в том числе "никогда не печатавшуюся пьесу "Генрих VII"". Жене возвращались писанные ей когда-то любовные письма Барда, - также она получала его небольшой портрет, несколько колец и приличную сумму в 180 фунтов, что, конечно, объясняло, почему ей ничего не оставлялось в завещании 1616 года.
Дочери (имя не названо - очевидно, младший Айрленд торопился или забыл, что дочерей у Шакспера было две) завещалась сумма поменьше, но зато она получала его "любимое кольцо, подаренное Саутгемптоном". Самое деликатное и волнующее поручение давалось другу Хемингу, оно касалось некоего не названного по имени ребенка. Этому ребенку, по достижению им 15 лет, Хеминг должен вручить солидную сумму; ему же надлежит передать из заветного сундука 18 пьес, никогда еще не печатавшихся, и еще 8 других, вместе с пьесой "Король Вортигерн". Все эти пьесы (а также те, которые Бог еще сподобит драматурга написать) и все доходы от их печатания и постановок в силу данного документа становились навечно собственностью этого таинственного ребенка и его потомков! Наметились контуры потрясающей коллизии проживавший в конце XVIII столетия на Норфолк-стрит в Лондоне клерк Уильям-Генри Айрленд вот-вот должен был превратиться в прямого потомка, а стало быть и наследника Великого Барда!
Все, казалось, шло к этому. Был издан роскошный том с воспроизведением "писем, документов и рукописей, включая трагедию о короле Лире и фрагмент трагедии о Гамлете, находящихся во владении Сэмюэла Айрленда". В театре готовилась премьера неизвестной доселе драмы Шекспира "Король Вортигерн"... Но издание "рукописей" позволило, наконец, вмешаться самому Мэлону. Осматривать собрание Айрленда в его доме Мэлон не хотел, от встречи же где-нибудь в другом месте Айрленд уклонялся. Теперь факсимильное воспроизведение "документов", "писем" и "рукописей" было в руках Мэлона, и ознакомление с ними сразу подтвердило его самые худшие опасения. В отличие от Ритсона Мэлон не стал скрывать, что все бумаги Айрленда - топорные подделки. Его книга "Исследование некоторых рукописей и документов, опубликованных 24 декабря 1795 года и приписываемых Шекспиру, королеве Елизавете и графу Саутгемптону..." появилась в конце марта 1796 года. Содержание, орфография, обстоятельства появления сенсационных "документов" неоспоримо свидетельствовали о грубой фальсификации, и Мэлону с его эрудицией не составило большого труда доказать это. Пункт за пунктом он разобрал все признаки подделки: незнание фальсификатором даты смерти Лейстера и даже ориентировочной даты постройки "Глобуса"; не имеющие ничего общего с подлинными "подписи" королевы Елизаветы, графа Саутгемптона, актера Хеминга; смехотворная орфография (удвоение согласных для придания транскрипции слов "староанглийского" вида) и т. п. Вывод о грубой фальсификации был неоспорим, и Мэлон сожалел об уроне, который эта история нанесла доброму имени и славе Великого Барда во всем мире.
Выступление Мэлона не оставило от айрлендовских "раритетов" камня на камне. Наступило всеобщее отрезвление. Люди удивлялись, как они умудрились попасться на удочку малообразованного юнца; многие, в том числе и поверившие Айрленду ученые, оправдываясь, ссылались на то обстоятельство, что бумага, пергамент, печати на документах и письмах были подлинными, и они не могли догадаться, что на старинной бумаге специальными чернилами писались, а потом срезанными с подлинных документов печатями удостоверялись поддельные письма и юридические акты.
Айрленд-старший пытался защищать свои сокровища, но у публики уже спала пелена с глаз. "Король Вортигерн" был с позором изгнан со сцены. В газетах появились ядовитые пародии и карикатуры на содержимое айрлендовского сундука, и, наконец, сам главный герой - Уильям-Генри Айрленд опубликовал "Правдивый отчет о шекспировских рукописях", где откровенно, подчас рисуясь и любуясь своей изобретательностью, но изображая раскаяние, поведал, как он изготовлял свою наделавшую столько шума продукцию. Он утверждал, что отец до конца не подозревал о действительном положении дел. Не исключено, что так оно и было и что этот ограниченный обыватель стал жертвой своей излишней доверчивости и владевшей его сердцем пылкой, но слепой Любви к Великому Барду из Стратфорда. Он умер в 1800 году, ненадолго пережив позорное крушение собственных надежд и амбиций; мнения ученых-историков о его роли и степени вовлеченности в фальсификации расходятся и сегодня. Его сын до конца жизни с трудом сводил концы с концами, утешаясь лишь тем, что его имя будет навсегда связано с Шекспиром, - пусть и таким необыкновенным и нелестным образом.
Всю эту нашумевшую в конце XVIII века историю часто рассматривают как забавный анекдот или досадный курьез: не отягченный знаниями двадцатилетний клерк, чье душевное здоровье остается под вопросом, в течение нескольких лет морочил головы и наставлял нос чуть ли не всему британскому литературному истеблишменту, не говоря уже о простых англичанах. Но если даже относиться к успеху Уильяма-Генри Айрленда как к курьезу, его причины нельзя свести только к странным наклонностям начитавшегося исторических романов юнца, тупости и амбициям его родителя. Свою роль здесь сыграл уже ощущавшийся (пусть и смутно) разрыв между поднимаемым на небывалую высоту стратфордским культом и отсутствием каких-либо документов, подтверждающих достоверность лежащих в его основе представлений о Великом Барде. Таких документов, таких фактов нет и сегодня.
Трудно, конечно, представить, чтобы история, подобная успеху айрлендовских фабрикации, могла произойти сегодня, когда наука располагает техническими возможностями для их распознавания уже в самом начале. Однако попытки как-то заполнить пропасть, отделяющую Шакспера от Шекспира, случаются и в наши дни, и некоторые домыслы по своей фантастичности недалеко уходят от кустарных поделок младшего Айрленда. Вот совсем недавно один западный шекспировед повторил старую и давно забытую выдумку, что Шакспер-де был в молодости школьным учителем; другой утверждает, что в "потерянные" годы он был секретарем у самого Фрэнсиса Бэкона! Разумеется, никаких научных, основанных на фактах доводов авторы таких домыслов привести не могут, но некоторое время они обсуждаются публично, оставляя кое у кого впечатление, будто "что-то в этом, наверное, есть".
Первая по времени и самая масштабная фальсификация "шекспировских" документов обнажила самое уязвимое звено в стратфордской легенде отсутствие достоверных документальных подтверждений не только каких-то писательских занятий Уильяма Шакспера, каких-то его связей с выдающимися личностями эпохи, но даже и его элементарной грамотности.
На стратфордских реликвиях крах Айрлендов почти не отразился, ведь никаких "шекспировских рукописей" в Стратфорде, слава Богу, не демонстрировали, остальные же "экспонаты" выглядели сравнительно безобидно. В своей книге очерков, изданной в 1820 году, американский писатель Вашингтон Ирвинг рассказывает, как во время посещения Стратфорда он видел детали ружья, из которого Шекспир убил оленя в парке сэра Люси, шпагу, с которой он играл Гамлета (!) и тому подобное. А в нескольких милях от Стратфорда американцу показали "ту самую" дикую яблоню, под которой, как ему объяснили, когда-то заснул, не добравшись домой после пивного состязания с соседями-бедфордцами, молодой Шекспир...
В XIX веке Стратфорд постепенно стал превращаться в культовый город-реликвию. Специально созданный "Шекспировский Трест" постепенно скупил основные строения, в той или иной степени связанные (или привязанные позже) с Шакспером и его семейством, привел их в порядок и сделал доступными для посетителей. Посетители, количество которых росло с каждым годом, заходя в эти дома, за понятным отсутствием там книг, принадлежностей для письма и вообще каких-либо признаков интеллектуальных занятий бывших обитателей, могут осматривать богатое собрание старинных кроватей, одеял, подушек, чугунных и глиняных горшков, тарелок и других нехитрых принадлежностей провинциального быта Англии XVI-XVII веков...
Первые сомнения. Бэконианская ересь
С наступлением XIX века статус Великого Барда, по мере постижения глубин его творчества, продолжал неуклонно расти. Для Колриджа и Карлейла Шекспир - уже не только великий английский драматург, но пророки гений, богоподобная фигура, олицетворяющая духовную силу английской нации. На этом фоне как стратфордские "предания", так и извлекаемые из архивов документы выглядели странно. Рисуемый биографами образ провинциального полуобразованного парня, ставшего вдруг величайшим писателем, поэтом, мыслителем и эрудитом, начал вызывать недоумение. "Он был титаном в вакууме - без всяких связей со своим временем, местом и современниками" {24}, скажет уже в нашем веке шекспировед Дж. Гаррисон. Он говорит о прошлом, но ведь убедительно заполнить этот вакуум стратфордским биографам не удается и сегодня...
Самые первые сомнения в истинности общепринятых представлений о личности Шекспира были высказаны еще в конце XVIII века Г. Лоуренсом и Дж. Уилмотом, хотя об их работах было тогда известно лишь немногим.
Знаменитый английский поэт С. Колридж(1772-1834), для которого Шекспир был более чем полубогом, первым высказал сомнения открыто и громогласно. Его сомнения, однако, касались не авторства стратфордца, которое, базируясь на стратфордском монументе и других реликвиях уже функционировавшего культа, представлялось тогда бесспорным. Колридж усомнился в правильности и полноте биографических фактов, из которых состояли тогдашние жизнеописания Великого Барда, хотя эти жизнеописания пытались - добросовестно и с большим трудом соединить, сплавить воедино столь несовместимый материал, как шекспировские произведения и стратфордские документы и "предания". Заслуга Колриджа в том, что он первый обратил внимание всех на их несовместимость: "Спросите ваш здравый смысл, возможно ли, чтобы автором таких пьес был невежественный, беспутный гений, каким его рисует современная литературная критика?".
Однако знаменитое завещание и другие стратфордские документы не были сочинены или сфабрикованы бесхитростными шекспировскими биографами, против которых ополчился Колридж. Просто эти биографы (впрочем, и сам Колридж тоже) принимали как само собой разумеющуюся данность, что человек, похороненный в стратфордской церкви св. Троицы, к которому эти документы относились, и был Великим Бардом Уильямом Шекспиром. Перемешивая факты из двух совершенно различных биографий, они оказывались в тупике, которого (в отличие от поэта и мыслителя Колриджа) не ощущали.
Свидетельства о человеке из Стратфорда были многочисленны и в своем большинстве вполне достоверны, а их чудовищная несовместимость с шекспировскими творениями могла означать только одно: Уильям Шакспер не был ни поэтом, ни драматургом; под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем писал кто-то другой.
Джозеф Харт в своем "Романе о прогулке на яхте" (1848) первый четко и недвусмысленно сформулировал эту мысль. С тех пор споры о проблеме шекспировского авторства - о "шекспировском вопросе" - не прекращались ни на минуту, лишь росло количество предлагаемых решений, менялись имена оппонентов и пополнялся арсенал приводимых ими аргументов и контраргументов, да колебалась степень интереса к дискуссии со стороны читательских масс.
Первые критики обращали внимание на несуразности традиционных, "солидных" по своему возрасту и авторитету авторов биографий Шекспира, на полное несоответствие рисуемого ими образа Барда и его произведений, на отсутствие каких-либо достоверных подтверждений писательских занятий стратфордца, на немыслимое для титана мысли и слова убогое завещание. Первые нестратфордианцы еще не могли знать о многих фактах, которые будут открыты только позже и которые подкрепят - и уточнят - их аргументацию. Идя неизведанными путями, они прибегали к догадкам и предположениям, не всегда достаточно обоснованным, часто проявляли излишнюю торопливость в выводах, недооценивая всей беспрецедентной сложности проблемы, гениальной предусмотрительности тех, кто когда-то стоял у истоков легенды.
И конечно, на долю этих первопроходцев выпали все трудности и препятствия, которые всегда вставали перед критиками традиционных, пришедших из далекого прошлого и на этом основывающих свой авторитет мифов и догм. Но, с другой стороны, и противник перед ними сначала был довольно слабый, коль скоро тема дискуссий выходила за пределы текстологических тонкостей, "темных мест" и разночтений. Наивные "предания" и анекдоты, наполнявшие тогдашние шекспировские биографии, носили заметные черты позднейшего происхождения и были легко уязвимы для рациональной критики.
Сегодня эти биографии, подвергшиеся атакам первых нестратфордианцев, уже не переиздаются, не читаются, представляя интерес только для специалистов, изучающих историю шекспироведения, да для исследователей-нестратфордианцев. Сегодня эти старые биографии считаются безнадежно устаревшими. Но ведь их основные постулаты перешли в шекспироведение XX века, странно соседствуя в нем с позднейшими открытиями и результатами исследовательской работы нескольких поколений текстологов, историков литературы, театра и других ученых, дающих широкую картину политической и культурной жизни Англии второй половины XVI - первой половины XVII века.
В XIX веке сомнения в том, что Уильям Шакспер из Стратфорда, каким его рисуют шекспировские биографии - и сохранившиеся документы, - мог писать пьесы, поэмы, сонеты, что он действительно был Великим Бардом, высказывали уже многие, в том числе и знаменитые, люди - писатели, историки, философы, государственные деятели; можно назвать такие имена, как Чарлз Диккенс, Марк Твен, Ралф Уолдо Эмерсон, Бисмарк, Дизраэли, Палмерстон, поэты Уолт Уитмен и Джон Уайттир... Последний признавался: "Я не знаю, написал ли эти дивные пьесы Бэкон или нет, но я совершенно убежден, что человек по имени Шакспер их не писал и не мог написать". Диккенс - еще в 1847 году: "Это какая-то прекрасная тайна, и я каждый день трепещу, что она окажется открытой" {25}. Несравненно менее деликатную формулировку (характеристику тех, кто верит, что Шакспер мог написать "Гамлета" и "Лира"), данную Джоном Брайтом, я уже приводил в начале главы.
Однако для многих из тех, кого волновала и мучала дразнящая близость "шекспировской тайны", одни сомнения и недоумение не могли утолить жажду истины. Если Уильям Шакспер из Стратфорда не был и не мог быть Великим Бардом, писавшим под именем Уильяма Шекспира - Потрясающего Копьем, так кто же тогда был им, кто и почему скрывался за такой странной маской? И что все это значит?
В 1856 году американская писательница Делия Бэкон опубликовала статью о результатах своих исследований, а в следующем году - книгу "Раскрытая философия пьес Шекспира" {26}. В этих пьесах она видела много признаков конфронтации с режимом королевы Елизаветы, борьбы за утверждение идеалов высокой культуры и политической свободы. Проблема авторства пьес не была для нее главной, но она считала невозможным постигнуть их смысл, пока мы "будем обречены приписывать их происхождение неграмотному театральному дельцу". Пьесы, как она доказывала, были плодом коллективного творчества ряда выдающихся умов той эпохи: в первую очередь авторство принадлежало великому философу, оратору и государственному деятелю Фрэнсису Бэкону {Делия Бэкон однофамилица великого философа; между ними нет родственных связей.} (1561-1626) и поэту, писателю и флотоводцу Уолтеру Рэли (1552-1618) при участии других поэтов и драматургов.
Подтверждение своей гипотезы Делия Бэкон видела в огромной эрудиции великого философа, близости многих его идей шекспировскому мировоззрению; ряд двусмысленных намеков современников как будто бы тоже указывал в эту сторону. Причиной столь тщательного сохранения тайны авторства Делия Бэкон считала политическую конспирацию. Более того, она решила, что под могильным камнем в стратфордской церкви (с надписью-заклинанием не тревожить погребенный под ним прах) спрятаны документы, которые могут открыть тайну. Это стало ее навязчивой идеей, и однажды она попыталась отодвинуть камень и проникнуть в могилу, но была задержана. Не имея возможности доказать другим то, в чем она была глубоко убеждена, измученная многолетними исследованиями сложнейшей проблемы, она тяжело заболела и умерла в психиатрической лечебнице в 1859 году. В ожесточенных полемических схватках последующих лет даже болезнь и смерть Делии Бэкон нередко использовались как аргументы против ее гипотезы - на войне, как на войне.
Прямых доказательств своей правоты исследовательница представить не смогла, но ее гипотеза явилась подлинным откровением для всех, кто и до этого испытывал сильные сомнения, читая шекспировские "жизнеописания". Она получила поддержку со стороны самого Эмерсона и ряда историков литературы. В том же году писатель и драматург У.Г. Смит направил письмо английскому Шекспировскому обществу и издал свою книгу "Бэкон и Шекспир", где утверждал, что именно Бэкон творил под псевдонимом-маской "Уильям Шекспир". Количество работ по проблеме шекспировского авторства, шекспировской личности быстро росло - к концу XIX века оно исчислялось уже сотнями. Временами в интеллектуальных кругах бэконианство становилось чуть ли не модой. Дискуссия велась на разных уровнях и растянулась на многие годы; она вызвала невиданное повышение интереса к творчеству Шекспира и его личности, способствовала расширению круга исторических и литературоведческих исследований елизаветинской Англии. Были открыты многие доселе неизвестные факты, документы, хранившиеся в архивах и частных собраниях, переизданы с научными комментариями многие редчайшие книги - современницы Шекспира (в том числе и честеровский сборник "Жертва Любви"). Сумма знаний о шекспировской Англии возросла чрезвычайно, и, конечно, добавилось много новых фактов о Шакспере из Стратфорда, не противоречащих, а хорошо дополняющих то, что было известно о нем раньше; образ его приобрел большую определенность, стал еще более несовместимым с образом Великого Барда.
Научный анализ текстов шекспировских произведений показал, наконец, слепоту и наивность переходивших от одного поколения биографов к другому представлений о Барде как человеке природного ума, но малообразованном самоучке; было доказано с несомненностью, что шекспировские произведения написаны образованнейшим человеком, обладателем колоссального лексикона (истина, которая и сегодня еще продолжает замалчиваться или софистически оспариваться теми, кто видит в ней - и не зря - серьезную угрозу системе традиционных представлений). Великий Бард был человеком того же уровня образования и культуры, что и Фрэнсис Бэкон, а его активный словарный запас даже превышал бэконовский более чем вдвое.
Кстати, существует ходячее мнение о якобы сухом, схоластическом, чуть ли не канцелярском стиле, органически присущем Бэкону. А вот послушаем, как он рисует свое зависимое положение в одном из посланий королеве Елизавете: "Я сейчас, как сокол в ярости, вижу случай послужить, но не могу летать, так как я привязан к кулаку другого". Так сказать мог бы и один из героев Шекспира! Примеров подобной яркой образности, иносказательной художественной речи в произведениях Бэкона множество. Известен восторженный отзыв Бена Джонсона об ораторском искусстве Бэкона. Философские сочинения Бэкона отличаются ясностью и глубиной мысли, оригинальностью и афористичностью изложения. Известен, например, его знаменитый афоризм, который с успехом может быть отнесен и к предмету настоящей работы - "Истина - дочь Времени, а не Авторитета". Он знал замечательные возможности слова и умело их использовал; в зависимости от характера своих произведений и писем он мастерски применял как отвлеченные понятия, так и все виды образности. Представление о несовершенстве бэконовского стиля, вероятно, ведет свое происхождение от Дэвида Юма, характеризовавшего его как неловкий и грубый; интересно, что почти теми же словами Юм говорит и о стиле Шекспира!