Страница:
Но рецензент Г. никак не может постигнуть "мотивов", которыми могли руководствоваться подлинные авторы шекспировских произведений, а после их смерти - их друзья, создавая легенду. Никаких иных "мотивов", кроме "аристократического произвола", в действиях Рэтлендов, Пембруков и других "поэтов Бельвуарской долины" Г. не увидел и пишет: "Только бескорыстная игра, стремление ввести в обман многие поколения читателей? Признаюсь, на мой взгляд этого маловато, чтобы принести столь обильные жертвы на алтарь служения Музам". Вот и рецензент 3. недоумевает, зачем было подлинным авторам и устроителям затевать весь этот "маскарад", прятаться "за спиной ничтожества", что они (Рэтленды, Пембруки, Сидни) от этого имели?! Зачем, зачем - чуть не хором вопрошают оппоненты... Да на этот вопрос и в моей книге, и в ее заглавии, и в старинной гравюре и латинской надписи на ней ("Сотворенное человеческим гением будет жить в умах людей, остальное же пусть умрет"), и в замечательном стихотворении Набокова дан ясный и подтвержденный множеством фактов ответ: перед нами - Великая Игра, гениальная Трагикомедия, сценой для которой стало само Время, а участниками - поколения за поколением смертных. Создание этой Пьесы Пьес - сложный и неоднозначный творческий процесс, в самом себе заключающий мотив и стимул для настоящих творцов. Но такие "отвлеченные и бескорыстные" мотивы для наших оппонентов, похоже, непостижимы, поэтому они их отвергают, упорно требуя предъявления аргументов более им близких и понятных. Ну, а что касается "обмана читателей", то при подобном подходе почти любое литературное произведение, театральную постановку можно назвать "обманом" ведь жизнь там "не настоящая"!
Кроме сакраментального "Зачем все это, что подлинные авторы от этого имели?", оппоненты обычно задают и другой вопрос, по их мнению, неотразимый: "Как могла сохраняться тайна авторства?". Раз Шакспер, рассуждают они, был актером, его товарищи по труппе знали, что автором является не он, и обязательно проболтались бы об этом. "Пьеса в театре обсуждается, репетируется, местами переделывается с участием автора по ходу постановки в таких условиях скрыть тайну авторства невозможно". Люди, выдвигающие этот довод, просто путают тогдашний театр с современным. Пьеса поступала в театр, как правило, без имени автора, которым никто особенно и не интересовался. Вспомним, как Гамлет предлагает актерам сыграть пьесу "Убийство Гонзаго" разве кто-нибудь спросил имя автора? При жизни Шакспера никто его за поэта или драматурга не принимал (по крайней мере те, кто его знал или мог знать). Более половины пьес, составляющих сейчас шекспировский канон, вообще впервые были напечатаны только в посмертном (кто бы ни был Шекспиром) Первом фолио, другие часто печатались без имени автора. О том, кто на самом деле стоял за псевдонимом, имела представление лишь небольшая группа кембриджских однокашников Рэтленда и "поэты Бельвуарской долины" - верные друзья и соратники Рэтлендов и Пембруков. Более или менее определенная привязка шекспировских творений к стратфордскому Шаксперу была произведена лишь к десятилетию смерти Рэтлендов, когда в стратфордской церкви установили настенный памятник Шаксперу (подражающий по оформлению памятнику Рэтленду), а также выпустили Первое фолио с косвенными аллюзиями в сторону стратфордца. Интересно, что даже полвека спустя образованный человек и театрал Сэмюэл Пепис, отметив в своем дневнике представления 38 шекспировских пьес, имя Шекспира упомянул лишь однажды.
После смерти Рэтлендов, при тех возможностях, которыми располагали Пембруки, имевшие покровительство самого короля, сохранение тайны авторства было для них не слишком сложной задачей. Личностью Шекспира начали интересоваться (и то кое-как, от случая к случаю) через много десятилетий, когда поколение Великого Барда уже сошло со сцены. Никаких достоверных доказательств авторства стратфордца ни тогда, ни в течение следующих веков найдено не было (не найдено и сегодня). Вот эти важнейшие факты и пытаются не замечать "защитники" Шакспера, бесконечно повторяя, что тайна авторства (то есть что Шакспер не является Шекспиром) не могла, ну никак не могла сохраниться! Могла.
ПОДКОП ПОД ПОДКОП. А У ШАКСПЕРА БЫЛ СКЛЕРОЗ
Суждения рецензента Г. насчет Шекспира и связанных с ним проблем вскоре стали выглядеть чуть ли не респектабельно на фоне гневных обвинений и удивительных открытий, с которыми выступил в защиту стратфордской традиции академик Н. Б., ранее к шекспироведению как будто бы не причастный. Как объясняет сам академик, ему и его товарищам, еще в бытность их студентами, году в 1938-м была сделана "прививка от антишекспиризма". Тут все понятно: всякие нестратфордианские взгляды к тому времени уже были признаны не только неверными, но и "идеологически враждебными", а что такая формулировка означала в том памятном году, можно и не уточнять.
Узнав от друзей о появлении "Игры об Уильяме Шекспире" и бегло просмотрев книгу, академик поразился и ужаснулся: навсегда, казалось бы, искорененное в нашей стране зло вдруг ожило, произошло "непредвиденное прорастание антишекспиризма именно в России"! Выходит, недоработали, недоискоренили? И академик, отыскав "чудом уцелевшие" студенческие конспекты 1938 года, приступил к "обороне" (его выражение) Шекспира; через год большая (порядка пяти печатных листов) статья, названная "Слово в защиту авторства Шекспира", была напечатана в качестве специального выпуска "Академических тетрадей".
В предисловии к этой статье главный редактор "Тетрадей" (издаваемых "Независимой академией эстетики и свободных искусств") сообщает, используя военную терминологию, что Н. Б. "взрывает всю антишекспировскую аргументацию", "делает подкоп под подкоп против Шекспира". Читателю обещают, что он "не соскучится" и узнает много нового. И действительно, статья Н. Б. буквально кишит "новостями", способными озадачить любого читателя, а специалиста - повергнуть в изумление. Позже одна московская газета опубликовала большое интервью с Н. Б., в котором он, повторив ряд утверждений из своей статьи, добавил еще несколько "новостей" в том же духе.
Главной особенностью этих выступлений академика - и статьи, и интервью - является воинственный пафос отрицания самого факта существования "шекспировского вопроса": проблемы личности Великого Барда, безнадежно-глухое непонимание причин полуторавековой дискуссии, незнание ее истории, множество прямых ошибок, серьезных искажений фактов и проблем. Как это и было принято в ходе разных идеологических проработок прошлого, слабое знание (а то и просто незнание) подлинных конкретных литературных и исторических фактов шекспировской эпохи Н. Б. пытается компенсировать многократным повторением нехитрого набора обвинительных сентенций и приговоров. Роль обличителя "ересей", то есть отступлений от взглядов, считающихся официальными (в крайнем случае - официозными или поддерживаемыми большинством) в самых различных областях интеллектуальной человеческой деятельности, многим кажется беспроигрышной и соблазняет своей доступностью.
Разбирать аргументацию автора "Слова в защиту авторства Шекспира" - не просто. Одни и те же хаотично повторяющиеся на разных страницах и по разным поводам безапелляционные утверждения и гневные тирады в адрес "врагов Шекспира", графа Рэтленда, рэтлендианцев, "Игры об Уильяме Шекспире" и ее автора, новой датировки честеровского сборника перемешаны с многословными рассуждениями, не имеющими отношения к делу, но предназначенными произвести на неискушенного читателя впечатление некоей академичности. Поэтому я постараюсь рассмотреть главные доводы и утверждения этого оппонента, расположив их в удобном для восприятия порядке.
О проблеме личности Великого Барда. Такой проблемы, по мнению академика, вообще не существует. Есть странные люди, которые выступают против Шекспира, говорят, что не Шекспир написал шекспировские произведения, эти люди - враги Шекспира, антишекспиристы, рэтлендианцы. Нет никакого Шакспера - это выдумка рэтлендианцев, есть только один Шекспир, который родился и похоронен в Стратфорде, где ему поставлен памятник. То, что в ходе дискуссии о личности Шекспира этим именем (Shakespeare) принято обозначать только искомого Автора шекспировских произведений, а всех "претендентов на авторство" называют именами, зафиксированными при крещении, включая стратфордца, чье имя и при крещении и при погребении транскрибировано как "Шакспер" (Shakspere), академик упорно не хочет понимать. О необходимости четкого разграничения обозначений подробно говорится и в "Игре об Уильяме Шекспире", и в трудах западных специалистов (например, в последней книге Джона Мичела), но для Н. Б. элементарные правила научной дискуссии непостижимы, он мечет громы и молнии в Гилилова, который "превратил славное имя драматурга в чуть ли не постыдное прозвище... раздвоил его личность и имя" и т. п.
Собственно говоря, перед лицом столь глубокого и воинствующего непонимания самого существа сложной научной проблемы целесообразность продолжения диалога с такими оппонентами может быть поставлена под вопрос. Но история напоминает нам, что именно многолетнее табу и вызванное им молчание, оторванность от интереснейшей мировой дискуссии способствовали формированию и окостенению подобного рода дремучих представлений о ней у определенной части наших гуманитариев. Поэтому несмотря ни на что дискуссию необходимо продолжать, сосредоточиваясь на уточнении конкретных исторических и литературных фактов, на доведении до читателей подлинной истории Великого Спора, взглядов и аргументов его участников.
Посмотрим, как Н. Б. излагает и трактует важные факты о Шакспере (которого он везде "просто" величает Шекспиром). Вот самый неприятный для защитников традиции факт - неграмотность всей семьи стратфордца. О его неграмотных детях Н. Б. промолчал (и действительно - что тут скажешь?). Зато об отце Уильяма Шакспера, который, как мы знаем, вместо подписи рисовал на документах крест или другой знак, академик сообщил своим читателям потрясающую новость: оказывается, "отец Шекспира" был "видным католическим публицистом", чье богословское сочинение даже переводилось на испанский язык! Это примерно то же самое, что утверждать, будто отец Пушкина был секретарем райкома КПСС... Увы, открытие, способное потрясти все мировое шекспироведение, приключилось из-за того, что наш оппонент понял с точностью до наоборот подробно описанный в переведенной с английского и изданной в России книге С. Шенбаума эпизод с так называемым духовным завещанием!
По утверждению Н. Б., образование самого Уильяма Шакспера было выше, чем у Рембрандта (!), а что касается книг, рукописей, писем, то и от других писателей того времени, например от Бена Джонсона, "тоже ничего не осталось, все пропало". При чем тут великий голландский художник и как производилось "сравнение образований", можно только гадать, а насчет подвернувшегося под руку Бена Джонсона академику неплохо бы знать, что от Бена, несмотря на опустошительный пожар в его библиотеке, дошло немало принадлежавших ему книг (только в Библиотеке Фолджера их полтора десятка), а также рукописи и письма.
О шести подписях Шакспера (единственных его "рукописях") существует обширная литература, высказывались различные мнения - некоторые из них приведены в моей книге, - но ясно, что служить доказательством высокой (и вообще какой-либо) грамотности Шакспера они не могут, нужны более определенные свидетельства. Однако для академика картина совершенно ясна и легко объяснима: у Шакспера в 1612 и в 1616 году был склероз, сосудистое заболевание. И вообще, "почерк деградирует при обычном склерозе, тем более после даже нетяжелого кровоизлияния в мозг". Так что с пресловутыми подписями, "о которых Гилилов, как и некоторые другие люди, относящиеся к великому драматургу отрицательно (sic!), говорит много плохого (sic!)", все, оказывается, в порядке: подписи доказывают не только грамотность, но и писательские занятия Шакспера. Комментарии здесь излишни, но нельзя не порадоваться, что стратфордцу наконец-то через четыре столетия впервые поставлен такой уверенный и всеобъясняющий медицинский диагноз. Ведь до сих пор биографы располагали лишь слухом, что Шакспер умер от "лихорадки", приключившейся с ним после крепкой выпивки с приехавшими из Лондона друзьями...
При жизни и в течение шести-семи лет после смерти стратфордца Шакспера никто и нигде не назвал поэтом или драматургом. Это факт, но Н. Б. "опровергает" его доводом не менее обескураживающим, чем тот, которым он "опроверг" неграмотность Джона Шакспера. Из последнего оксфордского однотомника Н. Б. взял число упоминаний о произведениях Шекспира до 1623 года, сюда приплюсовал количество изданий пьес Шекспира и количество хвалебных стихотворных и прозаических строк, посвященных Шекспиру за этот же период (то есть в основном посмертно). Получилась некая суммарная фантастическая величина, которую академик обозначил как "400 номеров" (!) и объявил бесспорным документальным подтверждением того, что именно стратфордский Шекспир (то есть Шакспер) был признанным при жизни драматургом, поэтом! А почему бы не приплюсовать сюда еще и количество строк, ну, скажем, в "Гамлете" - совсем потрясающее количество "номеров" получилось бы!
Не являются доказательством писательских занятий Шакспера и ругательные слова Роберта Грина в адрес некоей "вороны-выскочки, украшенной нашими перьями". Имя этой "вороны-выскочки" не было названо; за что именно ополчился на "ворону" умиравший драматург Грин, кого он при этом имел в виду в 1592 году (когда имя "Шекспир" еще ни разу нигде не прозвучало), кто и зачем разукрасил "ворону-выскочку" перьями драматурга - обо всем этом английские и американские ученые спорят уже два столетия, и конца этому спору не видно. Однако Н. Б. несколько раз сообщает читателям, что "одного этого свидетельства сполна хватило бы для преодоления всякого антишекспиризма"!
Еще одно "бесспорное доказательство" писательских занятий Шакспера Н. Б. увидел там, где его, казалось бы, нельзя обнаружить и под микроскопом. 31 марта 1613 года, через девять месяцев после смерти Роджера, 5-го графа Рэтленда, дворецкий Рэтлендов выплатил (ясно, что по указанию нового графа) Шаксперу и его другу актеру Бербеджу по 44 шиллинга за "импрессу моего лорда". Импресса - картонный или деревянный щит с произвольным аллегорическим или символическим изображением (не гербом!) и произвольным же коротким девизом на нем. Импресса - понятие не геральдическое, в геральдическом лексиконе оно вообще отсутствует. Такие разрисованные щиты брали с собой участники рыцарских турниров, проводившихся периодически в лондонской королевской резиденции Уайтхолле. Каждый участник турнира демонстрировал свою "импрессу", после чего раскрашенные щиты вешались в специально для этого отведенной галерее дворца; со временем их накопилось там несколько сотен.
В записи дворецкого Томаса Скревена, как считают все западные шекспироведы и историки, речь идет об изготовлении именно такого декоративного щита для нового графа Рэтленда - Фрэнсиса, собиравшегося принять участие в очередном турнире при дворе. В чем конкретно выразился вклад Шакспера в изготовление "импрессы", никто, разумеется, не знает, вполне вероятно, что он делал сам щит, который Бербедж потом разрисовывал, раскрашивал, писал на нем выбранный или придуманный графом девиз (обычно несколько слов на латыни, вроде "Надежда всегда со мной" или "Твой свет моя жизнь" и т. п.). Если же под "моим лордом" в записи подразумевался недавно умерший Роджер, то слово "импресса" может быть истолковано и в другом, более глубоком смысле, связанном с ролью, которую Шакспер играл при покойном графе.
Но в любом случае нельзя вычитать в этой короткой записи дворецкого то, что увидел в ней академик: "большой сокрушительный удар неоретлендианской гипотезе, то есть удар, уничтожающий гипотезу". Что же это за "большой сокрушительный удар"? Академик сообщил своим читателям, что Шекспира (то есть Шакспера) пригласили как "уважаемого и знаменитого поэта", чтобы он "написал достойное монарха мотто" (девиз) для встречи и приема самого короля в связи с его приездом в замок Рэтлендов в 1612 году. "От первых слов, которые читал приезжавший в гости монарх, во многом зависело его расположение в будущем". Кроме того, "королю могло понравиться, что написал это поэт-джентльмен из самого центра Англии" (!). Ну, а раз Шакспер (в записи - Shakspeare, а не Shakespeare, как утверждает Н. Б.) был знаменитым "королевским поэтом", которого за огромные (по мнению академика {Полученные Шакспером 44 шиллинга эквивалентны сегодня не 2 тысячам долларов, как думает Н. Б., а на порядок меньшей сумме.}) деньги пригласил знатный лорд только для того, чтобы тот сочинил всего одну фразу из нескольких слов, то как можно сомневаться, что сей поэт не только умел читать и писать, но и являлся автором пьес, поэм, сонетов! Никаких сомнений ни у кого после ознакомления с данной (известной уже более столетия) записью, по мнению академика, остаться не может, следовательно, "проанализированная выписка из деловой бумаги зачеркивает все азы антишекспиризма, будто Шекспир был не знаменитым поэтом, а малограмотным подставным лицом того или иного барина, играющего в литературные прятки". Для впечатляющей картины сокрушительного разгрома зловредной ереси академик не жалеет места и читательского времени, неоднократно повторяя одни и те же заклинания. "Таким образом, рушится вся гипотетическая схема И. М. Гилилова, будто "Шакспер" - неграмотный вахлак, а чета Ретлендов {Н. Б. везде транскрибирует не "Рэтленд", а "Ретленд".} (или кто-то другой - как вам это понравится) - подлинные поэты, создавшие его, Шекспировы, гениальные творения". "Кроме того, эта выписка означает также конец "ретлендианства" и "неоретлендианства". Оказывается, бесславный конец этих гипотез наступил из-за того, что Шакспер назван в записи дворецкого "мистером", а это в те времена "было эквивалентно господину, так говорилось о джентльмене", следовательно, Рэтленды "относились к Шекспиру как к дворянину, а не как к проходимцу"... Трудно поверить, что все это пишется в конце XX века, и пишется всерьез...
А теперь, наверное, пора заметить, что академик Н. Б. по незнанию фактов приписал запись дворецкого об "импрессе" к происходившему за девять месяцев до того (в августе 1612 года, после похорон Роджера, 5-го графа Рэтленда) визиту короля с наследным принцем в Бельвуар! Весной 1613 года короля в Бельвуаре не было, так что все восторги Н. Б. относительно поэтического вклада Шакспера в некие торжества по случаю посещения Рэтлендов монархом могут вызвать лишь сочувственную улыбку. Но и исходя из того, что речь шла об изготовлении декоративного картонного щита для турнира, ни единую букву в этой записи нельзя считать доказательством того, что Шакспер был приглашен в качестве "королевского поэта" для сочинения трех-четырехсловного девиза (который обычно придумывали для себя сами участники турнира); это чистый домысел академика. Запись дворецкого свидетельствует - и это очень важно, - что Шакспер знал дорогу в дом Рэтлендов и выполнял при случае их мелкие поручения; этот дом единственный, о котором точно известно (подтверждено документально), что Шакспер получал там деньги. И еще более важное обстоятельство: сразу после этого Шакспер навсегда покидает Лондон и возвращается в Стратфорд; абсолютно никаких оснований утверждать (как это делает Н. Б.), что Шакспер якобы заболел, нет и никогда не было.
Смелая трактовка академиком записи об "импрессе" была подхвачена и углублена рецензентом К., который торжествующе выдвигает еще один, по его мнению - убийственный, довод: "Если бы Рэтленд был поэтом, способным создать "Гамлета", то неужели ему мог понадобиться кто-то для написания девиза?". Довод действительно убийственный, но не для "антишекспиризма", который в этой же статье именуется "ахинеей", а для самого К.: он не только не знает, что такое "импресса", но и не понимает, что Шакспер был в Бельвуаре через девять месяцев после смерти Роджера Мэннерса-Рэтленда, когда графом уже был его брат, коего в написании "Гамлета" никто не подозревает...
Конечно, Н. Б. не мог пропустить и такое дежурное "доказательство" писательства Шакспера, как "почерк Д" в "Томасе Море", где буква "а" выглядит "так же", как в подписи Шакспера, а слово "молчание" (silence) транскрибировано, как в "Генрихе IV"! Есть и совсем новые доводы. Например: "Как и зачем могли театральные антрепренеры платить "малограмотному" автору великих пьес и не догадаться, не обсудить с коллегами и друзьями...". Опять незнание элементарных фактов, приведенных и в "Игре об Уильме Шекспире": ни в записной книге Филипа Хенслоу, ни в документах других театральных антрепренеров нет ни одного упоминания имени Шекспира (или Шакспера)! Так же, как нет ни одного свидетельства, что он получал деньги от какого-то издателя!
Важные подтверждения писательства обнаружил Н. Б. и в завещании Шакспера, так поразившем нашедшего его англичанина. По мнению Н. Б., Шакспер давал нотариусу свои указания в болезненном состоянии, "пусть временами и улучшавшемся, но склеротическом", поэтому "там трудно усмотреть следы его поэтических парений" (вот уж что правда, то правда!). Несмотря на это, Шакспер выделил небольшие суммы товарищам по актерской труппе, чтобы они купили себе памятные кольца (общепринятый тогда обычай). Это, как полагает Н. Б., есть "фактически ясное" (потом переходящее в "лучезарно-ясное") указание на то, что драматург Шакспер (он же Шекспир) поручал товарищам-актерам издать его произведения! "Что-то поэтическое", оказывается, мелькнуло, когда деньги на памятное кольцо выделялись соседу Гамнету Садлеру (его именем и именем его жены Джудит были названы родившиеся у Шакспера в 1585 году близнецы - сын и дочь). "Значит, - пишет академик, Шекспир вспомнил и умершего сына Гамнета, и свое любимое сценическое детище - Гамлета". Так Шакспер вспомнил о принце Датском...
И вообще многое в этом документе - завещании - академику близко и кажется нуждающимся в "обороне". Он уличает Гилилова в том, что, говоря о духовном убожестве завещателя, автор "Игры" "как бы распространяет эту... характеристику с завещания умирающего "Шакспера" на все творчество Шекспира, на всю жизнь драматурга" (!!). Также Гилилов обвиняется в том, что не услышал "трогательный вздох умирающего", который не просто завещал жене кровать, а "моей жене мою вторую по качеству кровать с принадлежностями". Далее на два десятка строк тянутся глубокомысленные размышления: "может, именно эта кровать была и для мужа и для жены самой удобной, самой любимой, связанной с воспоминаниями" и т. п. Многозначительное заключение: "Дважды мое по отношению к жене меняет многое". Также многое, по мнению Н. Б., меняет и упоминание имени соседа, "но больше всего меняет дружба до гробовой доски к товарищам актерам"...
Я уже говорил выше, что по поводу завещания Уильяма Шакспера и "второй по качеству кровати с принадлежностями" разные авторы на разных языках в разное время писали всякое, но чтобы так проникновенно...
ПАМЯТНИК ДЖЕНТЛЬМЕНУ С ПОКАТЫМИ ПЛЕЧАМИ И КУЛЬТУРОЛОГИЯ ГЕНИАЛЬНОСТИ
Не остался без "обороны" и стратфордский памятник в церкви св. Троицы в связи с тем, что антишекспиристы "любят изображать Шекспира в качестве "колбасника" (их подлинное выражение), криводушно принимают за "портрет" гения сильно подновленный в XVIII веке неумелым мастером бюст Шекспира". Увы, если бы академик внимательно прочитал хотя бы рецензируемую книгу, он бы знал (бы...бы...бы), что "портретом колбасника" стратфордский бюст назвал не какой-то "криводушный антишекспирист", а один из крупнейших английских шекспироведов XX века, непоколебимый стратфордианец Джон Довер Уилсон! Н. Б. пишет, что старый бюст "изображал Шекспира в анфас, джентльменом с покатыми плечами", и заключает: "Осмеиваемый антишекспиристами подновленный бюст, если он и был бы похож на плечистого, самодовольного колбасника, не имеет отношения к анализу характера Шекспира". Не будем пытаться отыскать какой-то смысл в этом утверждении, но как не отметить, что старый вариант памятника (тот самый, который "с покатыми плечами") другой крупнейший шекспировед XX века С. Шенбаум назвал "портретом унылого портного". Полагаю, оба покойных профессора при жизни сильно удивились бы, услышав, что российский академик окрестил их "антишекспиристами"...
Но Н. Б. уже взялся за тех "врагов Шекспира", которые "высмеивают изображение у бюста Шекспира пера и книги, размещенных, как говорят исследователи, на каком-то мешке, причем, по-видимому, с деньгами. Мешок ведь был и на старом бюсте..." Попробуем, как это ни трудно, разобраться, о чем говорит здесь наш оппонент, ссылаясь на неких неведомых исследователей. В старом варианте памятника "джентльмен с покатыми плечами" прижимал к животу большой бесформенный мешок, набитый то ли шерстью (так считает большинство шекспироведов), то ли золотом, вероятно, символизирующий богатство. Конечно, окончательно установить, что именно означал этот мешок и что думали тогдашние стратфордцы о его содержимом, вряд ли удастся, поэтому оставим сей вопрос открытым. Но на теперешнем памятнике мешка вообще нет; вместо него - аккуратно положена красивая плоская подушечка с кистями. На подушечке - лист бумаги, который изображенный на памятнике человек придерживает левой рукой, в правой руке у него - перо. Никакой книги на стратфордском памятнике нет и никогда не было, и диву даешься, откуда она могла появиться в воображении академика: ведь он не только видел изображение памятника, но и производил на нем какие-то не совсем понятные измерения!
Кроме сакраментального "Зачем все это, что подлинные авторы от этого имели?", оппоненты обычно задают и другой вопрос, по их мнению, неотразимый: "Как могла сохраняться тайна авторства?". Раз Шакспер, рассуждают они, был актером, его товарищи по труппе знали, что автором является не он, и обязательно проболтались бы об этом. "Пьеса в театре обсуждается, репетируется, местами переделывается с участием автора по ходу постановки в таких условиях скрыть тайну авторства невозможно". Люди, выдвигающие этот довод, просто путают тогдашний театр с современным. Пьеса поступала в театр, как правило, без имени автора, которым никто особенно и не интересовался. Вспомним, как Гамлет предлагает актерам сыграть пьесу "Убийство Гонзаго" разве кто-нибудь спросил имя автора? При жизни Шакспера никто его за поэта или драматурга не принимал (по крайней мере те, кто его знал или мог знать). Более половины пьес, составляющих сейчас шекспировский канон, вообще впервые были напечатаны только в посмертном (кто бы ни был Шекспиром) Первом фолио, другие часто печатались без имени автора. О том, кто на самом деле стоял за псевдонимом, имела представление лишь небольшая группа кембриджских однокашников Рэтленда и "поэты Бельвуарской долины" - верные друзья и соратники Рэтлендов и Пембруков. Более или менее определенная привязка шекспировских творений к стратфордскому Шаксперу была произведена лишь к десятилетию смерти Рэтлендов, когда в стратфордской церкви установили настенный памятник Шаксперу (подражающий по оформлению памятнику Рэтленду), а также выпустили Первое фолио с косвенными аллюзиями в сторону стратфордца. Интересно, что даже полвека спустя образованный человек и театрал Сэмюэл Пепис, отметив в своем дневнике представления 38 шекспировских пьес, имя Шекспира упомянул лишь однажды.
После смерти Рэтлендов, при тех возможностях, которыми располагали Пембруки, имевшие покровительство самого короля, сохранение тайны авторства было для них не слишком сложной задачей. Личностью Шекспира начали интересоваться (и то кое-как, от случая к случаю) через много десятилетий, когда поколение Великого Барда уже сошло со сцены. Никаких достоверных доказательств авторства стратфордца ни тогда, ни в течение следующих веков найдено не было (не найдено и сегодня). Вот эти важнейшие факты и пытаются не замечать "защитники" Шакспера, бесконечно повторяя, что тайна авторства (то есть что Шакспер не является Шекспиром) не могла, ну никак не могла сохраниться! Могла.
ПОДКОП ПОД ПОДКОП. А У ШАКСПЕРА БЫЛ СКЛЕРОЗ
Суждения рецензента Г. насчет Шекспира и связанных с ним проблем вскоре стали выглядеть чуть ли не респектабельно на фоне гневных обвинений и удивительных открытий, с которыми выступил в защиту стратфордской традиции академик Н. Б., ранее к шекспироведению как будто бы не причастный. Как объясняет сам академик, ему и его товарищам, еще в бытность их студентами, году в 1938-м была сделана "прививка от антишекспиризма". Тут все понятно: всякие нестратфордианские взгляды к тому времени уже были признаны не только неверными, но и "идеологически враждебными", а что такая формулировка означала в том памятном году, можно и не уточнять.
Узнав от друзей о появлении "Игры об Уильяме Шекспире" и бегло просмотрев книгу, академик поразился и ужаснулся: навсегда, казалось бы, искорененное в нашей стране зло вдруг ожило, произошло "непредвиденное прорастание антишекспиризма именно в России"! Выходит, недоработали, недоискоренили? И академик, отыскав "чудом уцелевшие" студенческие конспекты 1938 года, приступил к "обороне" (его выражение) Шекспира; через год большая (порядка пяти печатных листов) статья, названная "Слово в защиту авторства Шекспира", была напечатана в качестве специального выпуска "Академических тетрадей".
В предисловии к этой статье главный редактор "Тетрадей" (издаваемых "Независимой академией эстетики и свободных искусств") сообщает, используя военную терминологию, что Н. Б. "взрывает всю антишекспировскую аргументацию", "делает подкоп под подкоп против Шекспира". Читателю обещают, что он "не соскучится" и узнает много нового. И действительно, статья Н. Б. буквально кишит "новостями", способными озадачить любого читателя, а специалиста - повергнуть в изумление. Позже одна московская газета опубликовала большое интервью с Н. Б., в котором он, повторив ряд утверждений из своей статьи, добавил еще несколько "новостей" в том же духе.
Главной особенностью этих выступлений академика - и статьи, и интервью - является воинственный пафос отрицания самого факта существования "шекспировского вопроса": проблемы личности Великого Барда, безнадежно-глухое непонимание причин полуторавековой дискуссии, незнание ее истории, множество прямых ошибок, серьезных искажений фактов и проблем. Как это и было принято в ходе разных идеологических проработок прошлого, слабое знание (а то и просто незнание) подлинных конкретных литературных и исторических фактов шекспировской эпохи Н. Б. пытается компенсировать многократным повторением нехитрого набора обвинительных сентенций и приговоров. Роль обличителя "ересей", то есть отступлений от взглядов, считающихся официальными (в крайнем случае - официозными или поддерживаемыми большинством) в самых различных областях интеллектуальной человеческой деятельности, многим кажется беспроигрышной и соблазняет своей доступностью.
Разбирать аргументацию автора "Слова в защиту авторства Шекспира" - не просто. Одни и те же хаотично повторяющиеся на разных страницах и по разным поводам безапелляционные утверждения и гневные тирады в адрес "врагов Шекспира", графа Рэтленда, рэтлендианцев, "Игры об Уильяме Шекспире" и ее автора, новой датировки честеровского сборника перемешаны с многословными рассуждениями, не имеющими отношения к делу, но предназначенными произвести на неискушенного читателя впечатление некоей академичности. Поэтому я постараюсь рассмотреть главные доводы и утверждения этого оппонента, расположив их в удобном для восприятия порядке.
О проблеме личности Великого Барда. Такой проблемы, по мнению академика, вообще не существует. Есть странные люди, которые выступают против Шекспира, говорят, что не Шекспир написал шекспировские произведения, эти люди - враги Шекспира, антишекспиристы, рэтлендианцы. Нет никакого Шакспера - это выдумка рэтлендианцев, есть только один Шекспир, который родился и похоронен в Стратфорде, где ему поставлен памятник. То, что в ходе дискуссии о личности Шекспира этим именем (Shakespeare) принято обозначать только искомого Автора шекспировских произведений, а всех "претендентов на авторство" называют именами, зафиксированными при крещении, включая стратфордца, чье имя и при крещении и при погребении транскрибировано как "Шакспер" (Shakspere), академик упорно не хочет понимать. О необходимости четкого разграничения обозначений подробно говорится и в "Игре об Уильяме Шекспире", и в трудах западных специалистов (например, в последней книге Джона Мичела), но для Н. Б. элементарные правила научной дискуссии непостижимы, он мечет громы и молнии в Гилилова, который "превратил славное имя драматурга в чуть ли не постыдное прозвище... раздвоил его личность и имя" и т. п.
Собственно говоря, перед лицом столь глубокого и воинствующего непонимания самого существа сложной научной проблемы целесообразность продолжения диалога с такими оппонентами может быть поставлена под вопрос. Но история напоминает нам, что именно многолетнее табу и вызванное им молчание, оторванность от интереснейшей мировой дискуссии способствовали формированию и окостенению подобного рода дремучих представлений о ней у определенной части наших гуманитариев. Поэтому несмотря ни на что дискуссию необходимо продолжать, сосредоточиваясь на уточнении конкретных исторических и литературных фактов, на доведении до читателей подлинной истории Великого Спора, взглядов и аргументов его участников.
Посмотрим, как Н. Б. излагает и трактует важные факты о Шакспере (которого он везде "просто" величает Шекспиром). Вот самый неприятный для защитников традиции факт - неграмотность всей семьи стратфордца. О его неграмотных детях Н. Б. промолчал (и действительно - что тут скажешь?). Зато об отце Уильяма Шакспера, который, как мы знаем, вместо подписи рисовал на документах крест или другой знак, академик сообщил своим читателям потрясающую новость: оказывается, "отец Шекспира" был "видным католическим публицистом", чье богословское сочинение даже переводилось на испанский язык! Это примерно то же самое, что утверждать, будто отец Пушкина был секретарем райкома КПСС... Увы, открытие, способное потрясти все мировое шекспироведение, приключилось из-за того, что наш оппонент понял с точностью до наоборот подробно описанный в переведенной с английского и изданной в России книге С. Шенбаума эпизод с так называемым духовным завещанием!
По утверждению Н. Б., образование самого Уильяма Шакспера было выше, чем у Рембрандта (!), а что касается книг, рукописей, писем, то и от других писателей того времени, например от Бена Джонсона, "тоже ничего не осталось, все пропало". При чем тут великий голландский художник и как производилось "сравнение образований", можно только гадать, а насчет подвернувшегося под руку Бена Джонсона академику неплохо бы знать, что от Бена, несмотря на опустошительный пожар в его библиотеке, дошло немало принадлежавших ему книг (только в Библиотеке Фолджера их полтора десятка), а также рукописи и письма.
О шести подписях Шакспера (единственных его "рукописях") существует обширная литература, высказывались различные мнения - некоторые из них приведены в моей книге, - но ясно, что служить доказательством высокой (и вообще какой-либо) грамотности Шакспера они не могут, нужны более определенные свидетельства. Однако для академика картина совершенно ясна и легко объяснима: у Шакспера в 1612 и в 1616 году был склероз, сосудистое заболевание. И вообще, "почерк деградирует при обычном склерозе, тем более после даже нетяжелого кровоизлияния в мозг". Так что с пресловутыми подписями, "о которых Гилилов, как и некоторые другие люди, относящиеся к великому драматургу отрицательно (sic!), говорит много плохого (sic!)", все, оказывается, в порядке: подписи доказывают не только грамотность, но и писательские занятия Шакспера. Комментарии здесь излишни, но нельзя не порадоваться, что стратфордцу наконец-то через четыре столетия впервые поставлен такой уверенный и всеобъясняющий медицинский диагноз. Ведь до сих пор биографы располагали лишь слухом, что Шакспер умер от "лихорадки", приключившейся с ним после крепкой выпивки с приехавшими из Лондона друзьями...
При жизни и в течение шести-семи лет после смерти стратфордца Шакспера никто и нигде не назвал поэтом или драматургом. Это факт, но Н. Б. "опровергает" его доводом не менее обескураживающим, чем тот, которым он "опроверг" неграмотность Джона Шакспера. Из последнего оксфордского однотомника Н. Б. взял число упоминаний о произведениях Шекспира до 1623 года, сюда приплюсовал количество изданий пьес Шекспира и количество хвалебных стихотворных и прозаических строк, посвященных Шекспиру за этот же период (то есть в основном посмертно). Получилась некая суммарная фантастическая величина, которую академик обозначил как "400 номеров" (!) и объявил бесспорным документальным подтверждением того, что именно стратфордский Шекспир (то есть Шакспер) был признанным при жизни драматургом, поэтом! А почему бы не приплюсовать сюда еще и количество строк, ну, скажем, в "Гамлете" - совсем потрясающее количество "номеров" получилось бы!
Не являются доказательством писательских занятий Шакспера и ругательные слова Роберта Грина в адрес некоей "вороны-выскочки, украшенной нашими перьями". Имя этой "вороны-выскочки" не было названо; за что именно ополчился на "ворону" умиравший драматург Грин, кого он при этом имел в виду в 1592 году (когда имя "Шекспир" еще ни разу нигде не прозвучало), кто и зачем разукрасил "ворону-выскочку" перьями драматурга - обо всем этом английские и американские ученые спорят уже два столетия, и конца этому спору не видно. Однако Н. Б. несколько раз сообщает читателям, что "одного этого свидетельства сполна хватило бы для преодоления всякого антишекспиризма"!
Еще одно "бесспорное доказательство" писательских занятий Шакспера Н. Б. увидел там, где его, казалось бы, нельзя обнаружить и под микроскопом. 31 марта 1613 года, через девять месяцев после смерти Роджера, 5-го графа Рэтленда, дворецкий Рэтлендов выплатил (ясно, что по указанию нового графа) Шаксперу и его другу актеру Бербеджу по 44 шиллинга за "импрессу моего лорда". Импресса - картонный или деревянный щит с произвольным аллегорическим или символическим изображением (не гербом!) и произвольным же коротким девизом на нем. Импресса - понятие не геральдическое, в геральдическом лексиконе оно вообще отсутствует. Такие разрисованные щиты брали с собой участники рыцарских турниров, проводившихся периодически в лондонской королевской резиденции Уайтхолле. Каждый участник турнира демонстрировал свою "импрессу", после чего раскрашенные щиты вешались в специально для этого отведенной галерее дворца; со временем их накопилось там несколько сотен.
В записи дворецкого Томаса Скревена, как считают все западные шекспироведы и историки, речь идет об изготовлении именно такого декоративного щита для нового графа Рэтленда - Фрэнсиса, собиравшегося принять участие в очередном турнире при дворе. В чем конкретно выразился вклад Шакспера в изготовление "импрессы", никто, разумеется, не знает, вполне вероятно, что он делал сам щит, который Бербедж потом разрисовывал, раскрашивал, писал на нем выбранный или придуманный графом девиз (обычно несколько слов на латыни, вроде "Надежда всегда со мной" или "Твой свет моя жизнь" и т. п.). Если же под "моим лордом" в записи подразумевался недавно умерший Роджер, то слово "импресса" может быть истолковано и в другом, более глубоком смысле, связанном с ролью, которую Шакспер играл при покойном графе.
Но в любом случае нельзя вычитать в этой короткой записи дворецкого то, что увидел в ней академик: "большой сокрушительный удар неоретлендианской гипотезе, то есть удар, уничтожающий гипотезу". Что же это за "большой сокрушительный удар"? Академик сообщил своим читателям, что Шекспира (то есть Шакспера) пригласили как "уважаемого и знаменитого поэта", чтобы он "написал достойное монарха мотто" (девиз) для встречи и приема самого короля в связи с его приездом в замок Рэтлендов в 1612 году. "От первых слов, которые читал приезжавший в гости монарх, во многом зависело его расположение в будущем". Кроме того, "королю могло понравиться, что написал это поэт-джентльмен из самого центра Англии" (!). Ну, а раз Шакспер (в записи - Shakspeare, а не Shakespeare, как утверждает Н. Б.) был знаменитым "королевским поэтом", которого за огромные (по мнению академика {Полученные Шакспером 44 шиллинга эквивалентны сегодня не 2 тысячам долларов, как думает Н. Б., а на порядок меньшей сумме.}) деньги пригласил знатный лорд только для того, чтобы тот сочинил всего одну фразу из нескольких слов, то как можно сомневаться, что сей поэт не только умел читать и писать, но и являлся автором пьес, поэм, сонетов! Никаких сомнений ни у кого после ознакомления с данной (известной уже более столетия) записью, по мнению академика, остаться не может, следовательно, "проанализированная выписка из деловой бумаги зачеркивает все азы антишекспиризма, будто Шекспир был не знаменитым поэтом, а малограмотным подставным лицом того или иного барина, играющего в литературные прятки". Для впечатляющей картины сокрушительного разгрома зловредной ереси академик не жалеет места и читательского времени, неоднократно повторяя одни и те же заклинания. "Таким образом, рушится вся гипотетическая схема И. М. Гилилова, будто "Шакспер" - неграмотный вахлак, а чета Ретлендов {Н. Б. везде транскрибирует не "Рэтленд", а "Ретленд".} (или кто-то другой - как вам это понравится) - подлинные поэты, создавшие его, Шекспировы, гениальные творения". "Кроме того, эта выписка означает также конец "ретлендианства" и "неоретлендианства". Оказывается, бесславный конец этих гипотез наступил из-за того, что Шакспер назван в записи дворецкого "мистером", а это в те времена "было эквивалентно господину, так говорилось о джентльмене", следовательно, Рэтленды "относились к Шекспиру как к дворянину, а не как к проходимцу"... Трудно поверить, что все это пишется в конце XX века, и пишется всерьез...
А теперь, наверное, пора заметить, что академик Н. Б. по незнанию фактов приписал запись дворецкого об "импрессе" к происходившему за девять месяцев до того (в августе 1612 года, после похорон Роджера, 5-го графа Рэтленда) визиту короля с наследным принцем в Бельвуар! Весной 1613 года короля в Бельвуаре не было, так что все восторги Н. Б. относительно поэтического вклада Шакспера в некие торжества по случаю посещения Рэтлендов монархом могут вызвать лишь сочувственную улыбку. Но и исходя из того, что речь шла об изготовлении декоративного картонного щита для турнира, ни единую букву в этой записи нельзя считать доказательством того, что Шакспер был приглашен в качестве "королевского поэта" для сочинения трех-четырехсловного девиза (который обычно придумывали для себя сами участники турнира); это чистый домысел академика. Запись дворецкого свидетельствует - и это очень важно, - что Шакспер знал дорогу в дом Рэтлендов и выполнял при случае их мелкие поручения; этот дом единственный, о котором точно известно (подтверждено документально), что Шакспер получал там деньги. И еще более важное обстоятельство: сразу после этого Шакспер навсегда покидает Лондон и возвращается в Стратфорд; абсолютно никаких оснований утверждать (как это делает Н. Б.), что Шакспер якобы заболел, нет и никогда не было.
Смелая трактовка академиком записи об "импрессе" была подхвачена и углублена рецензентом К., который торжествующе выдвигает еще один, по его мнению - убийственный, довод: "Если бы Рэтленд был поэтом, способным создать "Гамлета", то неужели ему мог понадобиться кто-то для написания девиза?". Довод действительно убийственный, но не для "антишекспиризма", который в этой же статье именуется "ахинеей", а для самого К.: он не только не знает, что такое "импресса", но и не понимает, что Шакспер был в Бельвуаре через девять месяцев после смерти Роджера Мэннерса-Рэтленда, когда графом уже был его брат, коего в написании "Гамлета" никто не подозревает...
Конечно, Н. Б. не мог пропустить и такое дежурное "доказательство" писательства Шакспера, как "почерк Д" в "Томасе Море", где буква "а" выглядит "так же", как в подписи Шакспера, а слово "молчание" (silence) транскрибировано, как в "Генрихе IV"! Есть и совсем новые доводы. Например: "Как и зачем могли театральные антрепренеры платить "малограмотному" автору великих пьес и не догадаться, не обсудить с коллегами и друзьями...". Опять незнание элементарных фактов, приведенных и в "Игре об Уильме Шекспире": ни в записной книге Филипа Хенслоу, ни в документах других театральных антрепренеров нет ни одного упоминания имени Шекспира (или Шакспера)! Так же, как нет ни одного свидетельства, что он получал деньги от какого-то издателя!
Важные подтверждения писательства обнаружил Н. Б. и в завещании Шакспера, так поразившем нашедшего его англичанина. По мнению Н. Б., Шакспер давал нотариусу свои указания в болезненном состоянии, "пусть временами и улучшавшемся, но склеротическом", поэтому "там трудно усмотреть следы его поэтических парений" (вот уж что правда, то правда!). Несмотря на это, Шакспер выделил небольшие суммы товарищам по актерской труппе, чтобы они купили себе памятные кольца (общепринятый тогда обычай). Это, как полагает Н. Б., есть "фактически ясное" (потом переходящее в "лучезарно-ясное") указание на то, что драматург Шакспер (он же Шекспир) поручал товарищам-актерам издать его произведения! "Что-то поэтическое", оказывается, мелькнуло, когда деньги на памятное кольцо выделялись соседу Гамнету Садлеру (его именем и именем его жены Джудит были названы родившиеся у Шакспера в 1585 году близнецы - сын и дочь). "Значит, - пишет академик, Шекспир вспомнил и умершего сына Гамнета, и свое любимое сценическое детище - Гамлета". Так Шакспер вспомнил о принце Датском...
И вообще многое в этом документе - завещании - академику близко и кажется нуждающимся в "обороне". Он уличает Гилилова в том, что, говоря о духовном убожестве завещателя, автор "Игры" "как бы распространяет эту... характеристику с завещания умирающего "Шакспера" на все творчество Шекспира, на всю жизнь драматурга" (!!). Также Гилилов обвиняется в том, что не услышал "трогательный вздох умирающего", который не просто завещал жене кровать, а "моей жене мою вторую по качеству кровать с принадлежностями". Далее на два десятка строк тянутся глубокомысленные размышления: "может, именно эта кровать была и для мужа и для жены самой удобной, самой любимой, связанной с воспоминаниями" и т. п. Многозначительное заключение: "Дважды мое по отношению к жене меняет многое". Также многое, по мнению Н. Б., меняет и упоминание имени соседа, "но больше всего меняет дружба до гробовой доски к товарищам актерам"...
Я уже говорил выше, что по поводу завещания Уильяма Шакспера и "второй по качеству кровати с принадлежностями" разные авторы на разных языках в разное время писали всякое, но чтобы так проникновенно...
ПАМЯТНИК ДЖЕНТЛЬМЕНУ С ПОКАТЫМИ ПЛЕЧАМИ И КУЛЬТУРОЛОГИЯ ГЕНИАЛЬНОСТИ
Не остался без "обороны" и стратфордский памятник в церкви св. Троицы в связи с тем, что антишекспиристы "любят изображать Шекспира в качестве "колбасника" (их подлинное выражение), криводушно принимают за "портрет" гения сильно подновленный в XVIII веке неумелым мастером бюст Шекспира". Увы, если бы академик внимательно прочитал хотя бы рецензируемую книгу, он бы знал (бы...бы...бы), что "портретом колбасника" стратфордский бюст назвал не какой-то "криводушный антишекспирист", а один из крупнейших английских шекспироведов XX века, непоколебимый стратфордианец Джон Довер Уилсон! Н. Б. пишет, что старый бюст "изображал Шекспира в анфас, джентльменом с покатыми плечами", и заключает: "Осмеиваемый антишекспиристами подновленный бюст, если он и был бы похож на плечистого, самодовольного колбасника, не имеет отношения к анализу характера Шекспира". Не будем пытаться отыскать какой-то смысл в этом утверждении, но как не отметить, что старый вариант памятника (тот самый, который "с покатыми плечами") другой крупнейший шекспировед XX века С. Шенбаум назвал "портретом унылого портного". Полагаю, оба покойных профессора при жизни сильно удивились бы, услышав, что российский академик окрестил их "антишекспиристами"...
Но Н. Б. уже взялся за тех "врагов Шекспира", которые "высмеивают изображение у бюста Шекспира пера и книги, размещенных, как говорят исследователи, на каком-то мешке, причем, по-видимому, с деньгами. Мешок ведь был и на старом бюсте..." Попробуем, как это ни трудно, разобраться, о чем говорит здесь наш оппонент, ссылаясь на неких неведомых исследователей. В старом варианте памятника "джентльмен с покатыми плечами" прижимал к животу большой бесформенный мешок, набитый то ли шерстью (так считает большинство шекспироведов), то ли золотом, вероятно, символизирующий богатство. Конечно, окончательно установить, что именно означал этот мешок и что думали тогдашние стратфордцы о его содержимом, вряд ли удастся, поэтому оставим сей вопрос открытым. Но на теперешнем памятнике мешка вообще нет; вместо него - аккуратно положена красивая плоская подушечка с кистями. На подушечке - лист бумаги, который изображенный на памятнике человек придерживает левой рукой, в правой руке у него - перо. Никакой книги на стратфордском памятнике нет и никогда не было, и диву даешься, откуда она могла появиться в воображении академика: ведь он не только видел изображение памятника, но и производил на нем какие-то не совсем понятные измерения!