Страница:
Это было вообще первое появление в печати имени Тэйлора, уже немолодого по тогдашним меркам - 34 года. Он участвовал в морских походах Эссекса, был ранен в ногу и получил должность - нечто вроде старшего перевозчика на Темзе, причем, как он утверждал, в его обязанности входило и получение своеобразной "пошлины" с каждого перевозившего вино судна - по шесть галлонов (27 литров) этого весьма ценимого им напитка. И вот этот исключенный в свое время из начальной школы за неуспеваемость и никогда на литературном поприще не подвизавшийся моряк с 1612 года развивает бурную писательскую деятельность - за следующие десятилетия под его именем появилось огромное количество небольших прозаических и стихотворных памфлетов (а в 1630 году и собрание сочинений).
И начал литературную карьеру Тэйлор именно с Кориэта, избрав одкомбианца главной мишенью для своего хлесткого остроумия, упражняясь все первые годы в издевательских и обидных шутках над ним:
"Я не дурацкий колпак, не тупица-недоумок,
Не паяц, как одкомбский Том,
Не мешок с шерстью, сдобренный греческим,
Отправившийся в Венецию искать там Венеру.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, достославный Том, я не завидую твоему положению:
Ты - придворный шут, а я - речной, на Темзе".
В следующем памфлете Кориэту объявлялось, что "игра началась" и объектом ее будет одкомбианец, хотя Тэйлор и не испытывает к нему злобы: "Зачем бы я стал ни с того ни с сего ненавидеть какого-то осла!" Далее идут длинные и потешные пререкания с "панегириками" к Кориэтовой книге. Тэйлор рассказывает также, что Кориэт якобы жаловался на его насмешки и обиды самому королю (!); моряк же, оправдываясь, отправил-де монарху стихотворную петицию, где уподоблял себя и Кориэта двум библейским шлюхам, представившим свою склоку на суд царя Соломона. На что король будто бы ответил, что, когда лордам его Тайного совета будет нечего делать, он поручит им определить разницу между Томасом Кориэтом - писателем и Джоном Тэйлором - гребцом. Конечно, эта история - анекдот; к тому же Кориэт покинул Англию в том же, 1612 году, когда появился только первый тэйлоровский памфлет.
В 1613 году были напечатаны еще две лихие стихотворные пародии Тэйлора. Первая называлась "Одкомбианский Плач - Грустная, Веселая, Горестная, Восхитительная, Потешная-до-Печали Элегия, или Похоронная Поэма на предполагаемую Смерть знаменитого Космографического Топографа и Историографического Повествователя Мастера Томаса Кориэта". Здесь вовсю обыгрывается якобы распространившееся в Лондоне известие о гибели в море "Одкомбианского, Греческого, Латинского, Великого Тома-осла". Разойдясь, Тэйлор описывает, как Кориэт тонет в море и как поедающие его тело рыбы становятся от этого законченными латинистами и эллинистами. Кориэт "прославляется" в новых образах - Надутого Пузыря, Посмешища, Пестрого Шута и т.п. - здесь много потешных новообразований, головоломной игры слов, часто на грани бессмыслицы. Так, в эпитафии Кориэту, "переведенной" Тэйлором, по его словам, с "бермудского и утопического языков", рекомендуется текст произносить с "хрюкающим акцентом, сходным с хрюканьем борова":
"Томо-хрю Кориэто-хрю
Болвано-хрю... и т.д.".
А в следующем памфлете, появившемся через три месяца, в том же развеселом духе обыгрывается "Восьмое чудо света, или Кориэтово спасение от предполагавшейся смерти в морских волнах".
В 1616 году в Лондоне появляется книжка "Томас Кориэт приветствует английские Умы из столицы Великого Могола" (дата - на титульном листе, но книга не регистрировалась), где были напечатаны четыре "письма Кориэта", датированные 1615 годом, вместе со стихотворениями, автор которых потешается над Кориэтом, причем часть стихов вложена в уста самого одкомбианца Здесь среди прочего сообщается и о возведении Кориэта в "сан" Троянского Рыцаря. Особый интерес представляет письмо, адресованное "Верховному Сенешалю Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов, которые встречаются в первую пятницу каждого месяца под вывеской "Русалки" на Бред-стрит в Лондоне". Это единственное упоминание современника о таком "братстве". Неизвестно, случайно или в шутку Кориэт путает русалку с сиреной, остается открытым и вопрос о том, кто был тогда этим самым "Сенешалем". Великолепна подпись под письмом: "Наиболее облагодетельствованный Вами соотечественник и подданный, Иерусалимско-Сирийский-Месопотамско-Армянский-Мидийско-Парфянский-ПерсидскоИндийский Скороход из Одкомба, что в Сомерсете, Томас Кориэт".
В 1617 году Тэйлор выпускает прозаический памфлет "Три недели, три дня и три часа путешествия из Лондона в Гамбург", пародирующий некоторые страницы "Нелепостей". Книжка посвящена "Отсутствующему Одкомбианскому Странствующему Рыцарю Сэру Томасу Кориэту, Великобританскому Недоразумению, Космографическому и Каллиграфическому Писателю, Шагомеру, Иноходцу, Рысаку, Неутомимому Путешественнику, Рыцарю Трои, Любимчику Слепой Фортуны".
В 1618 году появляется "Путешествие без единого пенни, или Прогулка Джона Тэйлора из Лондона в Эдинбург". Таких путешествий у Тэйлора было несколько, и их описания открыто пародируют кориэтовские. О степени достоверности многих сообщаемых Тэйлором удивительных деталей можно судить хотя бы по описанию им своего плавания из Лондона в Куинберри (Кент) на лодке из оберточной бумаги с веслами в виде двух вяленых рыбин, привязанных к палкам... Впрочем, немало западных ученых склонны принимать россказни Джона Тэйлора (как и кориэтовские) всерьез, и, как можно понять, они представляют себе неистощимого Водного Поэта чем-то вроде Тура Хейер-дала шекспировских времен...
В 1618 году Тэйлор (гонитель, насмешник, враг Кориэта!) публикует еще одно (пятое и последнее) письмо Кориэта из Индии, адресованное матери и датированное 1616 годом. Кроме этого письма, стилизованного под откровения "простака-пилигрима", в книжке много стихов Тэйлора, в которых он, продолжая насмехаться над Кориэтом, "доказывает", что это письмо действительно написано одкомбианцем, а не сочинено самим Водным Поэтом. Но через 12 лет, издавая собрание своих трудов {10}, Тэйлор наравне с другими своими сочинениями поместил там и полный текст этого "письма Кориэта", - и факт этот свидетельствует о многом.
В той же книжке (1618) есть потешная речь Кориэта - абракадабра, якобы произнесенная им перед лицом самого Великого Могола - императора Джахангира, да еще на персидском языке! Помещен здесь и "портрет" Кориэта - гравюра на целую страницу: мужчина, одетый вполне прилично и модно, при шпаге, но его высокая шляпа с пером нахлобучена буквально на нос, полностью закрывая лоб и глаза! Читателю предоставляется возможность рассматривать нижнюю часть носа, усы и бороду великого пешехода, стоящего со сложенными на животе руками {В наше время этот портрет (вероятно, из-за нахлобученной на нос шляпы) можно иногда видеть в книгах по искусству елизаветинско-якобианской Англии снабженным подписью "Портрет меланхолика"! Ирония судьбы - чем-чем, а меланхоличностью одкомбианский скороход не отличался.}. Скрытое от читателей за живой маской лицо подлинного автора (или авторов) - важнейшая деталь раблезианского фарса, разыгрываемого не только на страницах хитроумных изданий, но и на сцене жизни.
Почти весь 1613 год Кориэт с кем-то из сопровождающих проводит в Константинополе, пользуясь гостеприимством резидента английской Левантийской компании (бывшего фактическим английским послом) Пиндара, которому он передал внушительные рекомендательные письма. План дальнейших похождений, вероятно, еще не определился. Летом 1612 года умер Рэтленд, а в ноябре того же года внезапно умирает наследник престола, для которого создавались Кориэтовы книги, - главный покровитель всего фарса; предприятие на время повисло в воздухе, пока его не взяли под свою опеку другие, прежде всего граф Пембрук.
В первой половине 1614 года Кориэт и сопровождавший его англичанин странствуют по Ближнему Востоку, посещают Святую Землю. Наконец, в сентябре 1614 года он пешком отправляется через Сирию, Персию и современный Афганистан в Индию и за девять месяцев достигает своей цели. Поскольку в его "письмах" утверждается, что весь маршрут от Иерусалима до Индии - 3 300 миль (5300 км) - через горы, пустыни и джунгли он проделал исключительно пешком, он является не только первым и единственным англичанином, совершившим такой беспримерный подвиг, - это его пешее хождение вообще, насколько мне известно, не имеет аналогов в мировой истории! И в одном из "писем Кориэта из Индии" справедливо замечается: "Вряд ли вы в своей жизни слышали о таком".
В этих напечатанных в Лондоне письмах содержится рассказ о некоторых красочных деталях невероятного путешествия, о дворе и империи Великого Могола. Но кроме этих "писем" существуют и другие, для печати не предназначавшиеся. Находившийся в Индии Томас Роу - адмирал, путешественник, дипломат и поэт, друг Джонсона, Донна, Саутгемптона, Пембрука - пишет в это время последнему, что путевые заметки некоего известного тому путешественника уже созрели для того, чтобы лондонские издатели с радостью взялись их печатать, - значит, Пембрук, ведавший, между прочим, и королевскими развлечениями, был в курсе дел, связанных с подвигами Кориэта и предполагавшимся изданием новой книги; связь кориэтовского фарса с покровителем Потрясающего Копьем и Бена Джонсона вполне очевидна. В конце письма Роу сообщает, что это лицо (то есть Кориэт) сейчас составляет и репетирует новые речи, "главным образом для нашей леди Хартфорд". Графиня Франсис Хартфорд была известна в тогдашнем английском высшем свете своей красотой и особенной надменностью - вряд ли эта сверхнадменная дама могла вообще иметь что-либо общее с безродным, нищим (вдобавок и уродливым) одком-бианцем. Ясно, что речь идет о заготовке еще одного комического эпизода для будущей книги.
Какими-то путями (вероятно, через тех же Роу и Пембрука) вести о Кориэте доходили даже до самого короля. Известно, что незадолго до своей смерти Кориэт встретил прибывшего из Англии торговца и был сначала обрадован его словами о том, что добрый король Джеймс (Иаков) не забыл своего одкомбианца, но потом ужасно огорчился тем, как именно вспомнил о нем король: "Что, разве этот шут еще жив?".
После этого жить Томасу Кориэту действительно оставалось недолго. Он был болен, очень слаб, и вино, которым его хорошо угостили на английской фактории, ускорило развязку. Какое совпадение - ведь, по преданию, записанному Уордом через несколько десятилетий после смерти Уильяма Шакспера в Стратфорде, тот умер от "лихорадки", приключившейся после застолья с прибывшими из Лондона друзьями!
В декабре 1617 года капеллан Терри", в обществе которого одкомбианец провел свои последние дни, похоронил его где-то в районе Сурата (западное побережье Индии). Рассказ о смерти Кориэта Терри завершает: "Так закончил Кориэт, так он покинул сцену, и за ним должны последовать и все другие, как бы долго ни продолжалась их роль..." Терри замечает при этом, что, вероятно, жизнь Кориэта могла бы сложиться более благополучно, не окажись он в цепких руках выдающихся умов своего времени... Насколько капеллан Ост-Индской компании был посвящен в секреты кухни, где за несколько лет до того были приготовлены такие необыкновенные блюда, как "Кориэтовы Нелепости", "Кориэтова Капуста" и "Одкомбианский Десерт", - неизвестно...
В конце 1618 года прибывшее из Индии судно доставило в Лондон письмо Томаса Роу, сообщавшего среди других новостей и о смерти Томаса Кориэта. Известие это прошло почти незамеченным; единственным, кто на него публично откликнулся, был Водный Поэт Его Величества - насмешник и безжалостный преследователь одкомбианца. В той же книжке, где описывается плавание Тэйлора на лодке из оберточной бумаги с веслами из вяленой трески, он в прочувствованных и "почти нормальных" стихах простился после восьмилетней буффонады с ушедшим со сцены главным комическим персонажем удивительной игры, назвав себя при этом его товарищем:
"... Прощай, Томас, ты уже никогда не вернешься...
Увы, нам суждено расставаться с тем, что мы не можем сохранить,
Поэтому теперь мы оставляем тебя в покое навсегда".
Раблезианский карнавал
Слова Водного Поэта были эпилогом современника к необыкновенной истории жизни и литературной славы Томаса Кориэта из Одкомба. Некоторое время его имя еще встречалось кое-где в произведениях других его современников. Через четыре десятилетия Томас Фул-лер, собирая сведения о Кориэте для своей книги, смог узнать лишь, что тот был придурковатым шутом, служившим забавой для придворных остроумцев и их литературных друзей, и отличался уродливой формой головы. Потом наступает почти полное молчание. В Англии, раздираемой гражданской войной, политическими распрями, о необыкновенном путешественнике-скороходе и связанных с его именем причудливых книгах, похоже, забыли совсем. Поколение же "просветителей" взирало на этого (и не только на этого) странного пришельца из такого, казалось бы, недалекого прошлого с некоторой растерянностью, подобно троянцам, толпившимся вокруг деревянного коня, оставленного им уплывшими за море хитроумными греками.
"Кориэтовы Нелепости" переиздаются - без всяких комментариев - лишь в конце XVIII века. И только спустя еще одно столетие начали уточнять состав участников издания "Нелепостей", раскрывать псевдонимы, постепенно приближаться к смеховому кругу, в центре которого стоял обряженный в пестро размалеванные шутовские одежды странный одкомбианец, чья голова напоминала перевернутую сахарную.
Однако для широкого читателя книги Кориэта и вся удивительная история вокруг него продолжают оставаться малоизвестными. В своей монографии, посвященной Кориэту, Стрэчен исключительно высоко оценивает научные и литературные достоинства "Нелепостей", сожалея, что Кориэт заключил такую ценную работу в неуместную смеховую оболочку. На пародийный, комический, а то и просто фантастический характер многих сообщаемых Кориэтом о себе деталей (вроде развоза "Нелепостей" на "осле, несущем тайну", речей перед королем и Великим Моголом, скорости его пеших передвижений и многого другого) Стрэчен особого внимания не обращает, хотя они порой и ставят его в тупик. Не может он объяснить и появление огромного, не имеющего себе подобных свода пародийных издевательских "панегириков", принадлежащих перу самых выдающихся английских поэтов и писателей, в таком географическом труде. Действительно, над чем же смеются именитые авторы "панегириков", прямо-таки надрываются от хохота, что заставляет Водного Поэта корчиться в пароксизмах смеха при одном лишь упоминании имени Томаса Кориэта из Одкомба, что вообще означает эта продолжавшаяся целое десятилетие беспрецедентная буффонада вокруг столь выдающегося путешественника и писателя? На эти вопросы Стрэчен ответа дать не может, ибо он, как и другие английские историки, всерьез принимает откровенную комедию, дерзкий фарс за чистую монету, а безответного шута-выпивоху - за эрудированного страноведа и незаурядного писателя. Фарсовый, карнавальный, смеховой аспект, являющийся важнейшим и определяющим во всей необыкновенной истории "Князя Поэтов" Томаса Кориэта, остается ими непонятым.
Хантингтон Браун {12} в своем обстоятельном исследовании влияния Рабле на английскую литературу (1967) отметил огромное собрание пародийных панегириков в "Кориэтовых Нелепостях" (он называет это собрание лавиной, обвалом). Раблезианские элементы в этих стихах и в самой книге Кориэта бесспорны; имя Рабле прямо называется несколько раз, многочисленны аллюзии, прямые и скрытые цитаты из "Гаргантюа и Пантагрюэля". Однако Браун фактически проходит мимо других аспектов фарса о Кориэте, его своеобразия, его тесной связи с литературной и театральной действительностью эпохи.
Очень слабо исследован и такой важный аспект кориэтовской истории, как ее документально подтверждаемая близость к самой выдающейся (хотя всегда остающейся за занавесом) личности эпохи, - ведь все эти события происходят буквально рядом с Великим Бардом! Томас Кориэт и Уильям Потрясающий Копьем не только современники. У них оказываются одни и те же издатели (Блаунт, Торп, Джаггард) {13}, те же покровители (Пембруки); тех немногих поэтов, которые назвали имя Шекспира в своих произведениях, мы находим и среди кориэтовских "панегиристов". И в первую очередь их тесно связывает публично заявивший о личном знакомстве с обоими Бен Джонсон, чьими обращениями и стихотворениями начинаются как "Нелепости", так и посмертное шекспировское Великое фолио 1623 года. Однако, хотя, кроме Бена Джонсона, ни один имеющий открытое отношение к литературе современник Шекспира не может сравниться с Кориэтом по количеству и значительности подобных достоверных "пунктов соприкосновения" с Великим Бардом, имя удивительного одкомбианца стало появляться в некоторых шекспировских биографиях сравнительно недавно. Его упоминают - в нескольких фразах, - когда речь заходит об известном (но далеко не достоверном) описании Фуллером словесных поединков между Шекспиром и Джонсоном, или о более достоверных фактах: о не знавшем удержу остроумии и "практических шутках" собиравшихся в таверне "Русалка" джентльменов, любивших называть себя "британскими умами".
Итак, Томас Кориэт продолжает оставаться для английских историков и литературоведов неким загадочным ухмыляющимся сфинксом. Однако затянувшаяся загадочность этого явления не в последнюю очередь проистекает из непонимания многообразия проявлений смеховой культуры Средневековья и Возрождения, из которых самым ярким и известным (сегодня), но отнюдь не единственным и не исчерпывающим является великое творение Франсуа Рабле. "Гаргантюа и Пантагрюэль" - литературное произведение, хотя его образы, поднявшиеся из глубин народной смеховой культуры, и не укладываются в какие бы то ни было академические каноны. Явление же, имя которому - Томас Кориэт, - это не только литература; многочисленные и убедительные факты показывают, что перед нами - фарс, грандиозная, продолжающаяся целое десятилетие карнавальная Игра, действие которой все время переходит с печатных страниц на сцену реальной жизни и обратно. Фарс этот разыгран так дерзко, в таких необычных масштабах, что его театральная сущность до сих пор оставалась непонятой и не оцененной адекватно в контексте породившей его эпохи - шекспировской.
Так же как и книгу Рабле, фарс о Кориэте можно уподобить ларцу, за причудливым оформлением которого скрывается драгоценное содержание. Но великий француз не был шутом, безответным посмешищем; он был автором, и читатели смеялись не над ним, а над рассказываемыми им историями, над созданными его воображением героями. Кориэт же - сам главный герой разыгрываемого вокруг него фарса, отплясывающий вместе с потешающимися над ним остроумцами. И при этом он не фантастический гигант, а маленький человек во плоти и крови, "прописанный" в шекспировской Англии, которого то запихивают мокрого и съежившегося в раскрашенный сундук, то таскают по дорогам Европы и пустыням Азии, возводят в "сан" Великого Троянского Рыцаря, показывают королю и членам его семьи, сочиняют и издают от его имени книги и письма, и все время вокруг него карнавальный смех, обрушивающийся на нас со страниц "Нелепостей", "Капусты", "Десерта", "Писем из Индии", гротескных памфлетов Водного Поэта Его Величества.
Важная особенность этого фарса: хотя главная книга, вышедшая под именем Кориэта, имеет гротескное название и густо насыщена пародийным и комическим материалом, ее костяком является высокоэрудированный и сохраняющий свою историческую и литературную ценность рассказ о тогдашней Европе, причем увиденной глазами современника Шекспира и Джонсона. И это смешение жанров сатиры, гротеска, комедии - вокруг серьезных научных текстов, постоянное вторжение литературы в реальную жизнь, постоянное присутствие шута, загримированного под автора, придают фарсу ощутимую театрализованность. Однако постижение секретов этого театра затрудняется еще особой (можно сказать - английской) манерой смеяться всерьез, когда рамки реальности не отбрасываются напрочь, а используются как элементы декораций, способных ввести в заблуждение непосвященных читателей.
Главным приемом придания такому фарсу достоверности в глазах непосвященных (и одновременно поводом для насмешки над ними) является, конечно, использование подлинным автором (авторами) не просто псевдонима, а живой, притом одиозной маски, со стороны которой можно было не опасаться разглашения секрета. И действительно, никаких дневников, оригиналов писем и вообще никаких автографов от Кориэта (так же, как и от Шакспера) не осталось. Что касается подлинных авторов и их помощников, то некоторый свет на их лица проливает не только список имен поэтов под "панегириками", но и приписка Кориэта к "письму из Индии", где он просит "Верховного Сенешаля" передать приветы "истинным друзьям литературы". Среди них поэты Джон Донн, Ричард Мартин, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Хью Холланд, ну и, конечно, Бен Джонсон и географ Порчес. Есть здесь и несколько имен издателей - их всего пять, но этот список чрезвычайно важен: кроме зарегистрировавших "Нелепости" и "Капусту" Блаунта и Баррета там значится и Мэтью Лаунз, чье имя напечатано на титульном листе лондонского экземпляра честеровского сборника "Жертва Любви". Следы причастности самого Рэтленда к фарсу мы уже отметили - они достаточно многочисленны. Ясно, что в "Нелепостях" частично использованы некоторые из его старых путевых заметок и впечатлений, ему принадлежат и некоторые из "панегириков"; возможно, именно он считался "Верховным Сенешалем Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов", или, как обозначено в том же письме, - "Протопластом", то есть "Первочеловеком". Вспомним, что последними книгами, доставленными безнадежно больному "Роджеру, которого заместил Томас", были "Капуста" и "Десерт", что из пяти известных рукописных экземпляров "Философического пира" один находится в Бельвуаре, - и на это "совпадение", как и на многие другие, до сих пор внимания исследователями обращено не было; они держали в руках ключи к фарсу, не понимая их значения.
Игра о Кориэте не была доведена до конца - вторая книга, которая должна была превзойти первую, дать описание тогдашнего Востока, увиденного глазами пилигрима-шута, так и не появилась, но заметки Порчеса, дневники Роу вместе с Кориэтовыми "письмами из Индии" показывают контуры и отдельные детали нового акта грандиозного замысла, приоткрывают "технологию" создания фарса. И это очень важно - ведь потомки оказались благодарными зрителями и читателями, восприняв Фарс о Кориэте как Быль о Кориэте, и это можно считать высшей оценкой, поставленной Временем его создателям. Разумеется, многие детали этой истории требуют дополнительных исследований, для которых более чем достаточно неподнятого, но многообещающего архивного материала. Однако главное уже сейчас представляется бесспорным: здесь, как мало где еще, проявилась присущая необыкновенному Шекспирову поколению страсть к Игре, к превращению самой сцены жизни в Театр, страсть к фарсу, розыгрышу, к очищению Смехом.
Это - осуществленная мечта Жака-меланхолика, и это - один из важнейших ключей к другой - еще более грандиозной - его Игре, к постижению Тайны Уильяма Потрясающего Копьем. Возможно, именно это и имел в виду Джон Донн, когда назвал "Кориэтовы Нелепости" - книгу, к появлению которой он тоже основательно приложил руку, - Сивиллиной.
Интерлюдия
ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ "КОРИЭТОВЫ НЕЛЕПОСТИ"
Некоторые "панегирические" вступительные материалы,
превозносящие необыкновенного пешехода и писателя {*}
{* Перевод и примечания И. Гилилова; примечания на полях - "самого" Кориэта. (помечены знаком # - М.Б.)}
ХАРАКТЕРИСТИКА
знаменитого ОДКОМБИАНСКОГО или, скорее,
ВЕЗДЕСУЩЕГО Путешественника Томаса Кориэта {*},
Джентльмена, Автора этих Пятимесячных НЕЛЕПОСТЕЙ.
Написана щедрым другом {**}, посчитавшим, что теперь
необходимо дать вам возможность понять Творца так же
хорошо, как и сам его Труд.
{* Для придания имени Кориэта большего шутовского звучания в этом заголовке оно даже употребляется с артиклем - Thomas the Coryate.}
{** Автором этой "Характеристики Томаса Кориэта" является Бен Джонсон, судя хотя бы по тому, что объявленный в конце "Характеристики", непосредственно следующий за ней и тесно связанный по смыслу "Характеристический Акростих" подписан его полным именем.}
Он представляет из себя Особое Устройство {В оригинале - Engine. В лексиконе Бена Джонсона это слово имеет такие значения: устройство, эмблема, выдумка, замысел, затея.}, целиком состоящее из крайностей? Голова, Пальцы Рук и Пальцы Ног. Места, которых касались Пальцы его неутомимых Ног, тут же описывают Пальцы его Рук под диктовку его великолепной Головы. Он направился в Венецию 14 мая 1608 года и собственной персоной вернулся домой 3 октября того же года, пробыв в отсутствии около пяти месяцев. Его шаги были вдвое длиннее против обычных; благодаря такому преимуществу он оказался в состоянии посетить многочисленные города и деревни, ярмарки и рынки, во всех этих местах приветствуемый людьми как желанный Спектакль, особенно же в этой Ниневии - городе Норич {Город Норич в Средние века был до основания разрушен датчанами.}. И теперь он сделался еще лучшей Марионеткой {Здесь - игра с различными значениями слова motion: марионетка, кукла; ход, движение; действие кишечника.}, заимев Объяснителя в лице этой Книги, хотя она обрисовывает состояние его кошелька лучше, чем его самого. Зато мы, его обожатели, безжалостно загрузили печатный станок своими восхвалениями, и под этот ветер он распустил все свои паруса, благо исписанной бумаги, которая на них пошла, он наплодил предостаточно. Он замыслил печататься, еще когда служил в собственной одежде и за свой счет Забавой Двора, где он не замедлил обзавестись знакомствами, начиная от самих хозяев Палатина и до плебеев; некоторые одкомбианцы даже опасались, что такая популярность может повредить ему. Но он легко избегает суетных соблазнов; когда его собираются поднять на более высокое место, он уклоняется от этого, дабы не произошло помехи для его будущих путешествий, к которым он неизлечимо привержен. При одном только слове "путешествие" он готов превратиться хоть во вьючную лошадь или в запряженного в телегу быка, и любой возчик может увести его из компании людей, не бывавших в чужих странах, ибо он является непревзойденным образчиком истинного путешественника. Прибывшая голландская почта возбуждает его; простая надпись на письме, что оно доставлено из Цюриха, заставляет его вскочить, и он начинает крутиться волчком, если письмо из Базеля или Гейдельберга. А увидя слова "Франкфурт" или "Венеция" хотя бы только на обложке книги, он может разорвать на себе камзол, выворачивает локти и заполняет комнату своим бормотанием. Он помешан на всем греческом не менее, чем на веселье, и предпочитает торговаться при покупке яиц, пудингов, имбирных пряников {# Он делал все это во время своего путешествия, но, вернувшись из Венеции, считает теперь зазорным самому заниматься закупками провианта.}, а также при починке своих рваных башмаков на аттическом диалекте; совесть не позволяет ему говорить на другом языке, даже когда он в одиночестве сидит возле таганка, присматривая за доверенным его попечению варевом. Хотя он великий деятель, но приходит в храм св. Павла, чтобы потолковать с греком, который попрошайничает там на паперти, - настолько он скромен. В глубине души он печалится, что не родился в той стране, чтобы иметь возможность делать то же самое {# Конечно, не попрошайничать, а разговаривать на наилучшем греческом языке.}. Вы можете уловить эту его греческую жилку во всех его писаниях; другая же его склонность или, вернее, его конек - это латынь.
И начал литературную карьеру Тэйлор именно с Кориэта, избрав одкомбианца главной мишенью для своего хлесткого остроумия, упражняясь все первые годы в издевательских и обидных шутках над ним:
"Я не дурацкий колпак, не тупица-недоумок,
Не паяц, как одкомбский Том,
Не мешок с шерстью, сдобренный греческим,
Отправившийся в Венецию искать там Венеру.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, достославный Том, я не завидую твоему положению:
Ты - придворный шут, а я - речной, на Темзе".
В следующем памфлете Кориэту объявлялось, что "игра началась" и объектом ее будет одкомбианец, хотя Тэйлор и не испытывает к нему злобы: "Зачем бы я стал ни с того ни с сего ненавидеть какого-то осла!" Далее идут длинные и потешные пререкания с "панегириками" к Кориэтовой книге. Тэйлор рассказывает также, что Кориэт якобы жаловался на его насмешки и обиды самому королю (!); моряк же, оправдываясь, отправил-де монарху стихотворную петицию, где уподоблял себя и Кориэта двум библейским шлюхам, представившим свою склоку на суд царя Соломона. На что король будто бы ответил, что, когда лордам его Тайного совета будет нечего делать, он поручит им определить разницу между Томасом Кориэтом - писателем и Джоном Тэйлором - гребцом. Конечно, эта история - анекдот; к тому же Кориэт покинул Англию в том же, 1612 году, когда появился только первый тэйлоровский памфлет.
В 1613 году были напечатаны еще две лихие стихотворные пародии Тэйлора. Первая называлась "Одкомбианский Плач - Грустная, Веселая, Горестная, Восхитительная, Потешная-до-Печали Элегия, или Похоронная Поэма на предполагаемую Смерть знаменитого Космографического Топографа и Историографического Повествователя Мастера Томаса Кориэта". Здесь вовсю обыгрывается якобы распространившееся в Лондоне известие о гибели в море "Одкомбианского, Греческого, Латинского, Великого Тома-осла". Разойдясь, Тэйлор описывает, как Кориэт тонет в море и как поедающие его тело рыбы становятся от этого законченными латинистами и эллинистами. Кориэт "прославляется" в новых образах - Надутого Пузыря, Посмешища, Пестрого Шута и т.п. - здесь много потешных новообразований, головоломной игры слов, часто на грани бессмыслицы. Так, в эпитафии Кориэту, "переведенной" Тэйлором, по его словам, с "бермудского и утопического языков", рекомендуется текст произносить с "хрюкающим акцентом, сходным с хрюканьем борова":
"Томо-хрю Кориэто-хрю
Болвано-хрю... и т.д.".
А в следующем памфлете, появившемся через три месяца, в том же развеселом духе обыгрывается "Восьмое чудо света, или Кориэтово спасение от предполагавшейся смерти в морских волнах".
В 1616 году в Лондоне появляется книжка "Томас Кориэт приветствует английские Умы из столицы Великого Могола" (дата - на титульном листе, но книга не регистрировалась), где были напечатаны четыре "письма Кориэта", датированные 1615 годом, вместе со стихотворениями, автор которых потешается над Кориэтом, причем часть стихов вложена в уста самого одкомбианца Здесь среди прочего сообщается и о возведении Кориэта в "сан" Троянского Рыцаря. Особый интерес представляет письмо, адресованное "Верховному Сенешалю Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов, которые встречаются в первую пятницу каждого месяца под вывеской "Русалки" на Бред-стрит в Лондоне". Это единственное упоминание современника о таком "братстве". Неизвестно, случайно или в шутку Кориэт путает русалку с сиреной, остается открытым и вопрос о том, кто был тогда этим самым "Сенешалем". Великолепна подпись под письмом: "Наиболее облагодетельствованный Вами соотечественник и подданный, Иерусалимско-Сирийский-Месопотамско-Армянский-Мидийско-Парфянский-ПерсидскоИндийский Скороход из Одкомба, что в Сомерсете, Томас Кориэт".
В 1617 году Тэйлор выпускает прозаический памфлет "Три недели, три дня и три часа путешествия из Лондона в Гамбург", пародирующий некоторые страницы "Нелепостей". Книжка посвящена "Отсутствующему Одкомбианскому Странствующему Рыцарю Сэру Томасу Кориэту, Великобританскому Недоразумению, Космографическому и Каллиграфическому Писателю, Шагомеру, Иноходцу, Рысаку, Неутомимому Путешественнику, Рыцарю Трои, Любимчику Слепой Фортуны".
В 1618 году появляется "Путешествие без единого пенни, или Прогулка Джона Тэйлора из Лондона в Эдинбург". Таких путешествий у Тэйлора было несколько, и их описания открыто пародируют кориэтовские. О степени достоверности многих сообщаемых Тэйлором удивительных деталей можно судить хотя бы по описанию им своего плавания из Лондона в Куинберри (Кент) на лодке из оберточной бумаги с веслами в виде двух вяленых рыбин, привязанных к палкам... Впрочем, немало западных ученых склонны принимать россказни Джона Тэйлора (как и кориэтовские) всерьез, и, как можно понять, они представляют себе неистощимого Водного Поэта чем-то вроде Тура Хейер-дала шекспировских времен...
В 1618 году Тэйлор (гонитель, насмешник, враг Кориэта!) публикует еще одно (пятое и последнее) письмо Кориэта из Индии, адресованное матери и датированное 1616 годом. Кроме этого письма, стилизованного под откровения "простака-пилигрима", в книжке много стихов Тэйлора, в которых он, продолжая насмехаться над Кориэтом, "доказывает", что это письмо действительно написано одкомбианцем, а не сочинено самим Водным Поэтом. Но через 12 лет, издавая собрание своих трудов {10}, Тэйлор наравне с другими своими сочинениями поместил там и полный текст этого "письма Кориэта", - и факт этот свидетельствует о многом.
В той же книжке (1618) есть потешная речь Кориэта - абракадабра, якобы произнесенная им перед лицом самого Великого Могола - императора Джахангира, да еще на персидском языке! Помещен здесь и "портрет" Кориэта - гравюра на целую страницу: мужчина, одетый вполне прилично и модно, при шпаге, но его высокая шляпа с пером нахлобучена буквально на нос, полностью закрывая лоб и глаза! Читателю предоставляется возможность рассматривать нижнюю часть носа, усы и бороду великого пешехода, стоящего со сложенными на животе руками {В наше время этот портрет (вероятно, из-за нахлобученной на нос шляпы) можно иногда видеть в книгах по искусству елизаветинско-якобианской Англии снабженным подписью "Портрет меланхолика"! Ирония судьбы - чем-чем, а меланхоличностью одкомбианский скороход не отличался.}. Скрытое от читателей за живой маской лицо подлинного автора (или авторов) - важнейшая деталь раблезианского фарса, разыгрываемого не только на страницах хитроумных изданий, но и на сцене жизни.
Почти весь 1613 год Кориэт с кем-то из сопровождающих проводит в Константинополе, пользуясь гостеприимством резидента английской Левантийской компании (бывшего фактическим английским послом) Пиндара, которому он передал внушительные рекомендательные письма. План дальнейших похождений, вероятно, еще не определился. Летом 1612 года умер Рэтленд, а в ноябре того же года внезапно умирает наследник престола, для которого создавались Кориэтовы книги, - главный покровитель всего фарса; предприятие на время повисло в воздухе, пока его не взяли под свою опеку другие, прежде всего граф Пембрук.
В первой половине 1614 года Кориэт и сопровождавший его англичанин странствуют по Ближнему Востоку, посещают Святую Землю. Наконец, в сентябре 1614 года он пешком отправляется через Сирию, Персию и современный Афганистан в Индию и за девять месяцев достигает своей цели. Поскольку в его "письмах" утверждается, что весь маршрут от Иерусалима до Индии - 3 300 миль (5300 км) - через горы, пустыни и джунгли он проделал исключительно пешком, он является не только первым и единственным англичанином, совершившим такой беспримерный подвиг, - это его пешее хождение вообще, насколько мне известно, не имеет аналогов в мировой истории! И в одном из "писем Кориэта из Индии" справедливо замечается: "Вряд ли вы в своей жизни слышали о таком".
В этих напечатанных в Лондоне письмах содержится рассказ о некоторых красочных деталях невероятного путешествия, о дворе и империи Великого Могола. Но кроме этих "писем" существуют и другие, для печати не предназначавшиеся. Находившийся в Индии Томас Роу - адмирал, путешественник, дипломат и поэт, друг Джонсона, Донна, Саутгемптона, Пембрука - пишет в это время последнему, что путевые заметки некоего известного тому путешественника уже созрели для того, чтобы лондонские издатели с радостью взялись их печатать, - значит, Пембрук, ведавший, между прочим, и королевскими развлечениями, был в курсе дел, связанных с подвигами Кориэта и предполагавшимся изданием новой книги; связь кориэтовского фарса с покровителем Потрясающего Копьем и Бена Джонсона вполне очевидна. В конце письма Роу сообщает, что это лицо (то есть Кориэт) сейчас составляет и репетирует новые речи, "главным образом для нашей леди Хартфорд". Графиня Франсис Хартфорд была известна в тогдашнем английском высшем свете своей красотой и особенной надменностью - вряд ли эта сверхнадменная дама могла вообще иметь что-либо общее с безродным, нищим (вдобавок и уродливым) одком-бианцем. Ясно, что речь идет о заготовке еще одного комического эпизода для будущей книги.
Какими-то путями (вероятно, через тех же Роу и Пембрука) вести о Кориэте доходили даже до самого короля. Известно, что незадолго до своей смерти Кориэт встретил прибывшего из Англии торговца и был сначала обрадован его словами о том, что добрый король Джеймс (Иаков) не забыл своего одкомбианца, но потом ужасно огорчился тем, как именно вспомнил о нем король: "Что, разве этот шут еще жив?".
После этого жить Томасу Кориэту действительно оставалось недолго. Он был болен, очень слаб, и вино, которым его хорошо угостили на английской фактории, ускорило развязку. Какое совпадение - ведь, по преданию, записанному Уордом через несколько десятилетий после смерти Уильяма Шакспера в Стратфорде, тот умер от "лихорадки", приключившейся после застолья с прибывшими из Лондона друзьями!
В декабре 1617 года капеллан Терри", в обществе которого одкомбианец провел свои последние дни, похоронил его где-то в районе Сурата (западное побережье Индии). Рассказ о смерти Кориэта Терри завершает: "Так закончил Кориэт, так он покинул сцену, и за ним должны последовать и все другие, как бы долго ни продолжалась их роль..." Терри замечает при этом, что, вероятно, жизнь Кориэта могла бы сложиться более благополучно, не окажись он в цепких руках выдающихся умов своего времени... Насколько капеллан Ост-Индской компании был посвящен в секреты кухни, где за несколько лет до того были приготовлены такие необыкновенные блюда, как "Кориэтовы Нелепости", "Кориэтова Капуста" и "Одкомбианский Десерт", - неизвестно...
В конце 1618 года прибывшее из Индии судно доставило в Лондон письмо Томаса Роу, сообщавшего среди других новостей и о смерти Томаса Кориэта. Известие это прошло почти незамеченным; единственным, кто на него публично откликнулся, был Водный Поэт Его Величества - насмешник и безжалостный преследователь одкомбианца. В той же книжке, где описывается плавание Тэйлора на лодке из оберточной бумаги с веслами из вяленой трески, он в прочувствованных и "почти нормальных" стихах простился после восьмилетней буффонады с ушедшим со сцены главным комическим персонажем удивительной игры, назвав себя при этом его товарищем:
"... Прощай, Томас, ты уже никогда не вернешься...
Увы, нам суждено расставаться с тем, что мы не можем сохранить,
Поэтому теперь мы оставляем тебя в покое навсегда".
Раблезианский карнавал
Слова Водного Поэта были эпилогом современника к необыкновенной истории жизни и литературной славы Томаса Кориэта из Одкомба. Некоторое время его имя еще встречалось кое-где в произведениях других его современников. Через четыре десятилетия Томас Фул-лер, собирая сведения о Кориэте для своей книги, смог узнать лишь, что тот был придурковатым шутом, служившим забавой для придворных остроумцев и их литературных друзей, и отличался уродливой формой головы. Потом наступает почти полное молчание. В Англии, раздираемой гражданской войной, политическими распрями, о необыкновенном путешественнике-скороходе и связанных с его именем причудливых книгах, похоже, забыли совсем. Поколение же "просветителей" взирало на этого (и не только на этого) странного пришельца из такого, казалось бы, недалекого прошлого с некоторой растерянностью, подобно троянцам, толпившимся вокруг деревянного коня, оставленного им уплывшими за море хитроумными греками.
"Кориэтовы Нелепости" переиздаются - без всяких комментариев - лишь в конце XVIII века. И только спустя еще одно столетие начали уточнять состав участников издания "Нелепостей", раскрывать псевдонимы, постепенно приближаться к смеховому кругу, в центре которого стоял обряженный в пестро размалеванные шутовские одежды странный одкомбианец, чья голова напоминала перевернутую сахарную.
Однако для широкого читателя книги Кориэта и вся удивительная история вокруг него продолжают оставаться малоизвестными. В своей монографии, посвященной Кориэту, Стрэчен исключительно высоко оценивает научные и литературные достоинства "Нелепостей", сожалея, что Кориэт заключил такую ценную работу в неуместную смеховую оболочку. На пародийный, комический, а то и просто фантастический характер многих сообщаемых Кориэтом о себе деталей (вроде развоза "Нелепостей" на "осле, несущем тайну", речей перед королем и Великим Моголом, скорости его пеших передвижений и многого другого) Стрэчен особого внимания не обращает, хотя они порой и ставят его в тупик. Не может он объяснить и появление огромного, не имеющего себе подобных свода пародийных издевательских "панегириков", принадлежащих перу самых выдающихся английских поэтов и писателей, в таком географическом труде. Действительно, над чем же смеются именитые авторы "панегириков", прямо-таки надрываются от хохота, что заставляет Водного Поэта корчиться в пароксизмах смеха при одном лишь упоминании имени Томаса Кориэта из Одкомба, что вообще означает эта продолжавшаяся целое десятилетие беспрецедентная буффонада вокруг столь выдающегося путешественника и писателя? На эти вопросы Стрэчен ответа дать не может, ибо он, как и другие английские историки, всерьез принимает откровенную комедию, дерзкий фарс за чистую монету, а безответного шута-выпивоху - за эрудированного страноведа и незаурядного писателя. Фарсовый, карнавальный, смеховой аспект, являющийся важнейшим и определяющим во всей необыкновенной истории "Князя Поэтов" Томаса Кориэта, остается ими непонятым.
Хантингтон Браун {12} в своем обстоятельном исследовании влияния Рабле на английскую литературу (1967) отметил огромное собрание пародийных панегириков в "Кориэтовых Нелепостях" (он называет это собрание лавиной, обвалом). Раблезианские элементы в этих стихах и в самой книге Кориэта бесспорны; имя Рабле прямо называется несколько раз, многочисленны аллюзии, прямые и скрытые цитаты из "Гаргантюа и Пантагрюэля". Однако Браун фактически проходит мимо других аспектов фарса о Кориэте, его своеобразия, его тесной связи с литературной и театральной действительностью эпохи.
Очень слабо исследован и такой важный аспект кориэтовской истории, как ее документально подтверждаемая близость к самой выдающейся (хотя всегда остающейся за занавесом) личности эпохи, - ведь все эти события происходят буквально рядом с Великим Бардом! Томас Кориэт и Уильям Потрясающий Копьем не только современники. У них оказываются одни и те же издатели (Блаунт, Торп, Джаггард) {13}, те же покровители (Пембруки); тех немногих поэтов, которые назвали имя Шекспира в своих произведениях, мы находим и среди кориэтовских "панегиристов". И в первую очередь их тесно связывает публично заявивший о личном знакомстве с обоими Бен Джонсон, чьими обращениями и стихотворениями начинаются как "Нелепости", так и посмертное шекспировское Великое фолио 1623 года. Однако, хотя, кроме Бена Джонсона, ни один имеющий открытое отношение к литературе современник Шекспира не может сравниться с Кориэтом по количеству и значительности подобных достоверных "пунктов соприкосновения" с Великим Бардом, имя удивительного одкомбианца стало появляться в некоторых шекспировских биографиях сравнительно недавно. Его упоминают - в нескольких фразах, - когда речь заходит об известном (но далеко не достоверном) описании Фуллером словесных поединков между Шекспиром и Джонсоном, или о более достоверных фактах: о не знавшем удержу остроумии и "практических шутках" собиравшихся в таверне "Русалка" джентльменов, любивших называть себя "британскими умами".
Итак, Томас Кориэт продолжает оставаться для английских историков и литературоведов неким загадочным ухмыляющимся сфинксом. Однако затянувшаяся загадочность этого явления не в последнюю очередь проистекает из непонимания многообразия проявлений смеховой культуры Средневековья и Возрождения, из которых самым ярким и известным (сегодня), но отнюдь не единственным и не исчерпывающим является великое творение Франсуа Рабле. "Гаргантюа и Пантагрюэль" - литературное произведение, хотя его образы, поднявшиеся из глубин народной смеховой культуры, и не укладываются в какие бы то ни было академические каноны. Явление же, имя которому - Томас Кориэт, - это не только литература; многочисленные и убедительные факты показывают, что перед нами - фарс, грандиозная, продолжающаяся целое десятилетие карнавальная Игра, действие которой все время переходит с печатных страниц на сцену реальной жизни и обратно. Фарс этот разыгран так дерзко, в таких необычных масштабах, что его театральная сущность до сих пор оставалась непонятой и не оцененной адекватно в контексте породившей его эпохи - шекспировской.
Так же как и книгу Рабле, фарс о Кориэте можно уподобить ларцу, за причудливым оформлением которого скрывается драгоценное содержание. Но великий француз не был шутом, безответным посмешищем; он был автором, и читатели смеялись не над ним, а над рассказываемыми им историями, над созданными его воображением героями. Кориэт же - сам главный герой разыгрываемого вокруг него фарса, отплясывающий вместе с потешающимися над ним остроумцами. И при этом он не фантастический гигант, а маленький человек во плоти и крови, "прописанный" в шекспировской Англии, которого то запихивают мокрого и съежившегося в раскрашенный сундук, то таскают по дорогам Европы и пустыням Азии, возводят в "сан" Великого Троянского Рыцаря, показывают королю и членам его семьи, сочиняют и издают от его имени книги и письма, и все время вокруг него карнавальный смех, обрушивающийся на нас со страниц "Нелепостей", "Капусты", "Десерта", "Писем из Индии", гротескных памфлетов Водного Поэта Его Величества.
Важная особенность этого фарса: хотя главная книга, вышедшая под именем Кориэта, имеет гротескное название и густо насыщена пародийным и комическим материалом, ее костяком является высокоэрудированный и сохраняющий свою историческую и литературную ценность рассказ о тогдашней Европе, причем увиденной глазами современника Шекспира и Джонсона. И это смешение жанров сатиры, гротеска, комедии - вокруг серьезных научных текстов, постоянное вторжение литературы в реальную жизнь, постоянное присутствие шута, загримированного под автора, придают фарсу ощутимую театрализованность. Однако постижение секретов этого театра затрудняется еще особой (можно сказать - английской) манерой смеяться всерьез, когда рамки реальности не отбрасываются напрочь, а используются как элементы декораций, способных ввести в заблуждение непосвященных читателей.
Главным приемом придания такому фарсу достоверности в глазах непосвященных (и одновременно поводом для насмешки над ними) является, конечно, использование подлинным автором (авторами) не просто псевдонима, а живой, притом одиозной маски, со стороны которой можно было не опасаться разглашения секрета. И действительно, никаких дневников, оригиналов писем и вообще никаких автографов от Кориэта (так же, как и от Шакспера) не осталось. Что касается подлинных авторов и их помощников, то некоторый свет на их лица проливает не только список имен поэтов под "панегириками", но и приписка Кориэта к "письму из Индии", где он просит "Верховного Сенешаля" передать приветы "истинным друзьям литературы". Среди них поэты Джон Донн, Ричард Мартин, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Хью Холланд, ну и, конечно, Бен Джонсон и географ Порчес. Есть здесь и несколько имен издателей - их всего пять, но этот список чрезвычайно важен: кроме зарегистрировавших "Нелепости" и "Капусту" Блаунта и Баррета там значится и Мэтью Лаунз, чье имя напечатано на титульном листе лондонского экземпляра честеровского сборника "Жертва Любви". Следы причастности самого Рэтленда к фарсу мы уже отметили - они достаточно многочисленны. Ясно, что в "Нелепостях" частично использованы некоторые из его старых путевых заметок и впечатлений, ему принадлежат и некоторые из "панегириков"; возможно, именно он считался "Верховным Сенешалем Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов", или, как обозначено в том же письме, - "Протопластом", то есть "Первочеловеком". Вспомним, что последними книгами, доставленными безнадежно больному "Роджеру, которого заместил Томас", были "Капуста" и "Десерт", что из пяти известных рукописных экземпляров "Философического пира" один находится в Бельвуаре, - и на это "совпадение", как и на многие другие, до сих пор внимания исследователями обращено не было; они держали в руках ключи к фарсу, не понимая их значения.
Игра о Кориэте не была доведена до конца - вторая книга, которая должна была превзойти первую, дать описание тогдашнего Востока, увиденного глазами пилигрима-шута, так и не появилась, но заметки Порчеса, дневники Роу вместе с Кориэтовыми "письмами из Индии" показывают контуры и отдельные детали нового акта грандиозного замысла, приоткрывают "технологию" создания фарса. И это очень важно - ведь потомки оказались благодарными зрителями и читателями, восприняв Фарс о Кориэте как Быль о Кориэте, и это можно считать высшей оценкой, поставленной Временем его создателям. Разумеется, многие детали этой истории требуют дополнительных исследований, для которых более чем достаточно неподнятого, но многообещающего архивного материала. Однако главное уже сейчас представляется бесспорным: здесь, как мало где еще, проявилась присущая необыкновенному Шекспирову поколению страсть к Игре, к превращению самой сцены жизни в Театр, страсть к фарсу, розыгрышу, к очищению Смехом.
Это - осуществленная мечта Жака-меланхолика, и это - один из важнейших ключей к другой - еще более грандиозной - его Игре, к постижению Тайны Уильяма Потрясающего Копьем. Возможно, именно это и имел в виду Джон Донн, когда назвал "Кориэтовы Нелепости" - книгу, к появлению которой он тоже основательно приложил руку, - Сивиллиной.
Интерлюдия
ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ "КОРИЭТОВЫ НЕЛЕПОСТИ"
Некоторые "панегирические" вступительные материалы,
превозносящие необыкновенного пешехода и писателя {*}
{* Перевод и примечания И. Гилилова; примечания на полях - "самого" Кориэта. (помечены знаком # - М.Б.)}
ХАРАКТЕРИСТИКА
знаменитого ОДКОМБИАНСКОГО или, скорее,
ВЕЗДЕСУЩЕГО Путешественника Томаса Кориэта {*},
Джентльмена, Автора этих Пятимесячных НЕЛЕПОСТЕЙ.
Написана щедрым другом {**}, посчитавшим, что теперь
необходимо дать вам возможность понять Творца так же
хорошо, как и сам его Труд.
{* Для придания имени Кориэта большего шутовского звучания в этом заголовке оно даже употребляется с артиклем - Thomas the Coryate.}
{** Автором этой "Характеристики Томаса Кориэта" является Бен Джонсон, судя хотя бы по тому, что объявленный в конце "Характеристики", непосредственно следующий за ней и тесно связанный по смыслу "Характеристический Акростих" подписан его полным именем.}
Он представляет из себя Особое Устройство {В оригинале - Engine. В лексиконе Бена Джонсона это слово имеет такие значения: устройство, эмблема, выдумка, замысел, затея.}, целиком состоящее из крайностей? Голова, Пальцы Рук и Пальцы Ног. Места, которых касались Пальцы его неутомимых Ног, тут же описывают Пальцы его Рук под диктовку его великолепной Головы. Он направился в Венецию 14 мая 1608 года и собственной персоной вернулся домой 3 октября того же года, пробыв в отсутствии около пяти месяцев. Его шаги были вдвое длиннее против обычных; благодаря такому преимуществу он оказался в состоянии посетить многочисленные города и деревни, ярмарки и рынки, во всех этих местах приветствуемый людьми как желанный Спектакль, особенно же в этой Ниневии - городе Норич {Город Норич в Средние века был до основания разрушен датчанами.}. И теперь он сделался еще лучшей Марионеткой {Здесь - игра с различными значениями слова motion: марионетка, кукла; ход, движение; действие кишечника.}, заимев Объяснителя в лице этой Книги, хотя она обрисовывает состояние его кошелька лучше, чем его самого. Зато мы, его обожатели, безжалостно загрузили печатный станок своими восхвалениями, и под этот ветер он распустил все свои паруса, благо исписанной бумаги, которая на них пошла, он наплодил предостаточно. Он замыслил печататься, еще когда служил в собственной одежде и за свой счет Забавой Двора, где он не замедлил обзавестись знакомствами, начиная от самих хозяев Палатина и до плебеев; некоторые одкомбианцы даже опасались, что такая популярность может повредить ему. Но он легко избегает суетных соблазнов; когда его собираются поднять на более высокое место, он уклоняется от этого, дабы не произошло помехи для его будущих путешествий, к которым он неизлечимо привержен. При одном только слове "путешествие" он готов превратиться хоть во вьючную лошадь или в запряженного в телегу быка, и любой возчик может увести его из компании людей, не бывавших в чужих странах, ибо он является непревзойденным образчиком истинного путешественника. Прибывшая голландская почта возбуждает его; простая надпись на письме, что оно доставлено из Цюриха, заставляет его вскочить, и он начинает крутиться волчком, если письмо из Базеля или Гейдельберга. А увидя слова "Франкфурт" или "Венеция" хотя бы только на обложке книги, он может разорвать на себе камзол, выворачивает локти и заполняет комнату своим бормотанием. Он помешан на всем греческом не менее, чем на веселье, и предпочитает торговаться при покупке яиц, пудингов, имбирных пряников {# Он делал все это во время своего путешествия, но, вернувшись из Венеции, считает теперь зазорным самому заниматься закупками провианта.}, а также при починке своих рваных башмаков на аттическом диалекте; совесть не позволяет ему говорить на другом языке, даже когда он в одиночестве сидит возле таганка, присматривая за доверенным его попечению варевом. Хотя он великий деятель, но приходит в храм св. Павла, чтобы потолковать с греком, который попрошайничает там на паперти, - настолько он скромен. В глубине души он печалится, что не родился в той стране, чтобы иметь возможность делать то же самое {# Конечно, не попрошайничать, а разговаривать на наилучшем греческом языке.}. Вы можете уловить эту его греческую жилку во всех его писаниях; другая же его склонность или, вернее, его конек - это латынь.