Страница:
Мартин Бер поднял ее на второй этаж и уложил в постель. Другие разожгли огонь и уничтожили все повязки и ее одежду со следами от пуль.
В это время Ева Арнд-Френцель приготовила обед, замечательно запанировав шницели из телятины, а Вернер Портхун подсчитал награбленные деньги, разделил их на две одинаковые стопки, а затем занялся оружием.
Спустя некоторое время они сидели за прекрасно сервированным обеденным столом, и все выглядело совершенно естественно, как будто благовоспитанные немецкие молодые люди только что вернулись домой после работы.
Вначале они ели в напряженной тишине. Карл был очень удивлен такой дисциплиной. От сожженной одежды не осталось даже пепла.
- После каждой операции мы обычно собираемся и вместе взвешиваем ситуацию, - сказала Фредерике Кункель где-то в середине обеда. Она сидела во главе стола, как почтенный немецкий отец семейства.
- Мы не будем обсуждать это чисто формально, - продолжала она, - со всеми сложностями вы хорошо справились, насколько я понимаю. Но что за идиот очертя голову вбежал в банк с пистолетом? Такого раньше никогда не случалось.
- Он был из полиции, - сказал Карл, - возможно, он проходил мимо и поэтому действовал чисто спонтанно.
- Как ты определил, что он из полиции? - спросил Вернер Портхун с явным недоверием в голосе.
Карл с минуту пережевывал пищу, потом ответил. Ему казалось это настолько очевидным, что пришлось задуматься, почему же он действительно решил, что это полицейский.
- Да, - сказал он, подумав, - во-первых, его поза, когда он влетел в дверь. Согнутые колени, пистолет взят обеими руками, типичный стиль полиции. Затем сам тип пистолета, да и вообще люди в Гамбурге, как правило, не носят с собой оружие, особенно полицейское. А тут был 9-миллиметровый SIG "Sauer" Р-225 или Р-6, так что это никакое не хобби. Да, он совершенно точно из полиции и наверняка проходил мимо. Полагаю, это чистая случайность.
- Но почему, почему случайность? - все с тем же недоверием спросил Вернер Портхун. Все молчали, ожидая, что Карл даст еще какие-нибудь пояснения. В вопросе сквозило неприятное, подозрительное недоверие.
Карл решил проглотить это спокойнее и не обращать внимания на возможные инсинуации, тем более что для него ситуация была в общем-то ясной.
- Если полиции Гамбурга было известно об операции, если ты на это намекаешь, - начал Карл, затем сделал паузу и, улыбнувшись, продолжил, - то трудно поверить, что они не могли мобилизовать больше чем одного человека. Следовательно, это была случайность, которая происходит только один раз в жизни.
Довод представлялся неоспоримо логичным, кроме того, это была чистая правда. Итак, Карл думал, что с этим покончено. Но оказалось, что все не так.
- Но если ты понял, что это был полицейский, почему же ты в него не стрелял? - спросила Ева Сибилла Арнд-Френцель. - Ты стрелял уже во второго, когда тот вбежал и открыл огонь. Он тоже полицейский?
- Нет, - ответил Вернер Портхун, - насколько я мог разглядеть, это был банковский охранник. Он должен был находиться где-то в помещении, и как только мы приступили к делу, он схватился за оружие. Вооруженный охранник и полицейский - пожалуй, многовато.
Какое-то время Карл продолжал молча есть. Все с любопытством смотрели на него. Их подозрения казались ему по меньшей мере глупыми, повода для них, по сути дела, не было. Если бы немецкая полиция была подготовлена по всем пунктам, никто бы здесь сейчас не сидел и не ел телячий шницель.
- Я вовсе не хочу быть неправильно понятым, - начал Карл. - Позвольте мне только заметить, что я не совсем согласен с тоном, которым был задан вопрос. Давайте сейчас вместо этого рассмотрим всю операцию. Прокрутим ее мысленно еще раз: в дверь зала случайно входит полицейский. Верный своим обязанностям, он, заподозрив что-то неладное, держит наизготовку пистолет. Мы решаем эту задачу. Вернее, я решаю разоружить полицейского, чтоб мы могли продолжить работу. В этот момент выныривает какой-то идиот и начинает палить по посетителям банка. Завтра в газетах увидим, кто виноват в том, что кто-то умер, он или мы. Но факт остается фактом, охранник попал во многих посетителей банка, это должны были видеть и Моника, и Вернер.
Вдруг он весь похолодел. Правильно ли он назвал имена? Да, все верно. Моника Райнхольд представилась Моникой Шрам. Вернер Портхун представился просто Вернером.
- Итак, - продолжил он после внезапной паузы. - У нас на шее еще и сумасшедший. Я стреляю в него. Наши потери - всего лишь легкое ранение. Операцию можно считать успешной. Здесь могло сидеть гораздо меньше людей, но нам повезло. Все?
- Не совсем. Я все еще хочу знать, почему ты не стрелял в полицейского, если ты был так уверен, что он полицейский? - возразила Ева Сибилла Арнд-Френцель. Карл вспомнил, что до сих пор он ни разу не видел, как она улыбается.
- Черт побери, - начал он на повышенных тонах. - Вы - любители одиночных убийств, а это неверная политика, и тут я не разделяю вашего мнения. Этот полицейский не мой личный враг, во всяком случае не больше, чем любой немецкий служащий. В наши намерения входило изъять деньги на нужные нам цели, а не убивать людей. Кроме того, для практических и пропагандистских целей важно показать, что мы все-таки не кровожадные. У полиции во всем мире есть опасная привычка слишком драматизировать смерть своих коллег, не так ли? Они всегда добросовестно охотятся за любыми грабителями, но если бы мы убили полицейского, они бы развернули бурную деятельность, чтобы рассчитаться с нами. Поэтому с оперативной точки зрения неразумно вызывать к себе такой интерес полиции. Кроме того, есть свидетели, что не мы стреляли в посетителей банка. Хотя им, возможно, это безразлично. Впрочем, посмотрим завтрашние газеты. А теперь я предлагаю продолжить нашу дискуссию.
- Я тоже так считаю, - сказал Мартин Бер. - Не понимаю, чего вы придираетесь. Операция прошла хорошо, и это заслуга Карла. Это факт, и вам от него не отмахнуться. Честно говоря, если бы жребий выпал мне или Фредерике и мы были бы на месте Карла... Я, честно говоря, хочу сказать: вот ты, Фредерике, сколько полицейских ты собственноручно убила за свою жизнь, а? Во всяком случае, я правильно рассуждаю. Карл - это наше пополнение, бесценное пополнение. У нас было бы на трех товарищей меньше, если бы не он, это совершенно ясно.
На какое-то время за столом воцарилась тишина. Все ждали, что Фредерике Кункель перехватит инициативу. Было заметно, как она переборола в себе нерешительность, а потом уже перешла к детальным вопросам.
- Что ты сделал с его оружием?
- Я вынул магазин и бросил его в другой конец зала, потом перед самым нашим уходом бросил и его пистолет.
- Почему? Ты ведь видел, что Моника взяла пистолет охранника?
- Да, но если бы я это сделал, это было бы уликой. По-моему, это был самый настоящий полицейский пистолет. Если бы кто-нибудь из нас с ним попался, то был бы осужден не за незаконное ношение оружия и сбыт краденого, а за ограбление банка. А мне это абсолютно не нужно. Я так не работаю и вас, честно говоря, не совсем понимаю. К тому же мне нужен новый револьвер, если, конечно, вы сможете раздобыть оружие, не засветившееся в убийстве.
- Давай-ка прервемся, поедим, а потом продолжим дискуссию, - предложила Фредерике Кункель.
У них принято обедать так же, как и в любой шведской большой семье в 60-е годы, подумал Карл.
После обеда Мартин Бер позвал Карла с собой в большую гостиную, где они занялись камином. Потом Карл поднялся к себе и поставил кассету со скрипичным концертом Моцарта, чтобы заглушить громкие голоса внизу. Когда он спустился, Мартин Бер уже разжег огонь в камине и налил две рюмки коньяка.
- Я полагаю, что это стресс, - сказал он, протягивая рюмку Карлу. - Мы живем под сильным, чудовищным стрессом и легко выходим из себя, не обращаем внимания на мелочи... ты должен извинить некоторых товарищей. Они не имеют в виду ничего плохого. Что касается меня, то я рад, что мы встретились.
- Хороший коньяк, что это?
-"Реми Мартен". От французских товарищей.
- У европейских террористов неожиданно хороший вкус, каждый день вам поражаешься.
- Ты полагаешь, что это мелкобуржуазная и реакционная привычка - пить хороший коньяк?
- Не у всех, но я думаю, что вы из породы фанатиков, которые едят здоровую пищу и носят круглые очки, ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да еще и с длинными волосами, в голубых ботинках и зеленых куртках?
- Да, примерно так. Потом, я не думаю, что вы такие уж специалисты. Но сегодня вы были действительно хороши. Ты прекрасно водишь машину, спокойно, соблюдаешь правила. Да и Моника с Вернером тоже не поддались панике, несмотря на то, что случилось. Так что я доволен.
- Но и сам ты тоже сработал отлично, а?
- Да, но я - совсем другое дело, в отличие от вас - профессионал. Капиталистическое государство обучило меня искусству защиты демократии. Хотя я не согласен с тем, что там болтают, что, мол, я должен был убить полицейского. Ты бы так сделал?
- Да, я бы, по крайней мере, попытался.
- Почему?
- Потому что надо было себя обезопасить. Если бы я стоял там, где ты, когда он вошел, то тут же выстрелил сначала ему в живот, потом в голову. Но не из-за того, что ты можешь подумать, а только в целях безопасности. Я не обладаю твоим цирковым мастерством, только в этом и разница. Да, только в этом.
- А ты убил кого-нибудь?
- Да, двоих, а ты?
- Нет, это не мой стиль работы. Я передаю капитал угнетенным, но я никогда не стрелял в беззащитных людей.
- Тут дело не в беззащитности, Карл. Это все болтовня о гуманности и так далее. Если человек средних лет в форме "вооружен", тогда как молодой без формы "не вооружен", - какой смысл в этом делении людей на различные категории? Имеет смысл только человеческая жизнь, разве не так? Кроме того, не забывай, ты стрелял в охранника, и, возможно, когда ты произносишь эти слова, он уже мертв.
- Да, но я стрелял лишь для того, чтобы его обезоружить, убивать его я не собирался.
- Ты уверен?
- Абсолютно. Иначе я бы стрелял ему прямо в лоб. Там было около семи метров, промахнуться невозможно.
- Это ты зря... Мягкосердечный террорист просто находка для "Bild Zeitung"[6].
- Ты будешь участвовать в следующей операции?
- Нет. Ева Сибилла меня заменит. Вернер поведет машину, и ты, Ева и Фредерике пойдете в банк.
- Какая, к черту, Ева Сибилла?
- Она все еще не представилась? Я забыл, как она назвалась, Сабина, кажется? Во всякой случае, речь идет о ней.
- Ну и как она?
- Похожа на Монику, во всяком случае, лучше меня.
- У нее, кажется, совсем нет чувства юмора.
- Дело не в том. Ее парень был ранен полицейским два года назад. И умер от ран.
- А ты сам почему стал террористом?
- Ты специально называешь нас так, как и империалистическая пресса? А палестинцы, они тоже террористы?
- Да, некоторые, но не всегда. Те, кто стреляет в аэропортах и убивает при этом случайных пассажиров, - это террористы.
- А те, что бомбили лагеря беженцев?
- Они тоже террористы. Государственные террористы.
- А если мы атакуем американское посольство в Стокгольме и разбомбим весь верхний этаж с центральным отделением ЦРУ в Северной Европе, мы и тогда останемся террористами?
- Это сложно. Я скорее отрицательно отвечу на этот вопрос. Все зависит, возможно, от того, как мотивировать эти действия. Если мы определим нашу акцию как ответ, например, на американские бомбардировки стран "третьего мира", или на высадку американского флота в Центральной Америке, или на какую-то другую акцию в том же роде, то дело принимает антиимпериалистический характер, как я уже говорил в первый день нашей встречи.
- Следовательно, ты будешь участвовать в такой операции?
- Тут надо подумать. Когда я впервые заговорил об этом, то хотел только привести теоретический пример. Я не думал, что вы достаточно готовы. Но после сегодняшнего мне кажется, вы справитесь. Все же надо подумать. А сможете ли вы достать нужное оружие?
- А какое нужно? Мы, конечно, можем достать русское оружие. На чем ты остановишься в таком случае?
- РПГ-7, или РПГ-16, или еще лучше РПГ-18, ты знаешь разницу?
- Не имею представления, расскажи.
Карл налил себе еще коньяку и подбросил несколько поленьев в огонь. Конечно, решил он, нужно использовать РПГ-18.
Собственно, РПГ - это ручной противотанковый гранатомет. Граната вылетает из гладкого ствола, который стрелок может держать на плече. Более тяжелый РПГ-16 с большей вероятностью попадания бьет с трехсот метров по движущейся и с пятисот - по неподвижной цели. При ударе граната прожигает броню толщиной до 320 мм; кумулятивный снаряд - сила взрыва направлена внутрь и расширяется после проникновения в броню, взрывая тем самым танк изнутри. Это основной принцип.
Одна или несколько ракет подобного рода могут влететь в жилой дом и произвести страшный эффект. Оружие это длиной примерно в метр и весит не больше девяти с четвертью килограммов.
РПГ - вариант, более или менее точно копирующий американский М-72, которым Карл в свое время легко овладел. Удобство М-72, как и РПГ-18, в том, что механизм действия очень прост и их кто угодно может пустить в дело без специальной подготовки, которая необходима при использовании других видов бронебойного оружия.
Как М-72, так и РПГ-18 снабжены инструкциями в виде нарисованных фигур на самом стволе. Так что, прежде чем сделать выстрел, надо только ознакомиться с инструкцией и прицелиться.
Готовый к стрельбе РПГ-18 весит всего шесть с половиной килограммов, длина его не больше 70 сантиметров. Его размеры наверняка облегчат транспортировку.
Гранатомет настолько прост в употреблении, что можно спокойно обосноваться в Герде, в нескольких сотнях метров от американского посольства, и быть совершенно уверенным, что не промахнешься. РПГ-18, очевидно, хуже приспособлен для стрельбы в темноте, чем РПГ-16, у которого есть инфракрасная приставка к прицелу. Но поскольку операция для максимального эффекта будет проводиться в рабочее время, то можно отбросить все преимущества РПГ-16 и остановиться на РПГ-18.
Непосредственно для стрельбы потребуется три или четыре человека. Двое - чтобы вести машины. Еще несколько - для поиска квартиры и для контрабандной перевозки, фотографирования цели и чего-то еще. Вот и все. И не надо связываться с оружием, требующим специальной подготовки.
- А если провести операцию против авиабазы, взорвать вражеский бомбардировщик здесь, в Западной Германии, или в Англии? Какое оружие понадобится тогда?
Мартин Бер с благоговением слушал Карла. А Карл испытывал чувство, как будто он опять был крысоловом из Гамельна, игравшим на своей серебряной флейте чтобы выманить хищников из их нор.
- Тогда лучше была бы FIM-92 А "стингер" - американская переносная ракета, вес пятнадцать килограммов, дальность полета пять километров, скорость больше чем два Маха. На вооружении американской армии около 17 000 единиц такого рода, следовательно, более 30 000 гранат. Против них в авиации обычно используются "горячие факелы", отводящие в сторону систему теплового наведения ракеты. В Афганистане даже русские вертолеты успешно использовали эти тепловые антиракеты против своих же SAM-7, находившихся в руках моджахедов. У "стингера" к тому же две системы наведения: одна - инфракрасная, другая - тепловая. Так что американская модель лучше русской. Вопрос, конечно, в том, чтобы выкрасть такое оружие. И если это удастся, то, понятно, враг как минимум поднимет тревогу. Самолет, поднимающийся с западных баз для обычного полета, не имеет никакой защиты от нападений такого рода. В момент старта и в последующие десять секунд попасть в самолет легче всего.
Всего в мире должно быть около 50 000 русских ракет "земля - воздух" SAM-7 и их более новой модификации - SAM-14. Оружие более сложное в использовании, чем американский аналог, но достать его, вероятно, легче, не так ли?
- Да-а, - неопределенно протянул Мартин Бер, - думаю, мы так и сделаем. В нашей второй группе - здесь, в городе, группе Зигфрида Хаузнера - есть товарищ, который сможет достать оружие.
- Где же?
- Где-то на Ближнем Востоке, точно не знаю.
Это прозвучало так, будто он что-то скрывал. Карл решил больше не задавать вопросов, чтобы не вызвать подозрения. Он и так получил важную информацию. У них есть связь с Ближним Востоком, а вторая группа в городе носит имя Зигфрида Хаузнера.
Зигфрид Хаузнер - террорист, участвовавший в операции против западногерманского посольства в Стокгольме в 1975 году. Шведское правительство приняло решение о его высылке до того, как он получил необходимую медицинскую помощь. Группа Хаузнера указывает на определенный шведский след. Пора было сменить тему разговора.
- Ты не ответил, когда я тебя спросил, как ты сам стал террористом.
Пока Мартин Бер рассказывал, Карл обдумывал степень риска, если их планы будут осуществлены. Не кончится ли все дело тюрьмой, если позволить этим людям овладеть страшным, смертельным оружием? Они же действительно без колебаний пустят его в ход. А если произойдет накладка и террористы сбегут с полудюжиной советских РПГ-18?
Мартин Бер тем временем рассказывал, что он был среди основателей группы, называвшей себя "Spontis". Она отреклась от всякой идеологии, от всей этой теоретической тягомотины. То есть они сами так думали. Больше занимались тем, что раздражали горожан, бросали яйца в своих врагов и срывали их собрания, малевали на стенах разные надписи. Короче, это было молодежное, в политическом плане довольно размытое движение - ни левое, ни правое в традиционном смысле слова. Тогда, десять лет назад, Мартину Беру нечем было особенно похвастаться. Да-а, больше десяти лет прошло.
Они жили в Дюссельдорфе. В июле 1975 года группа "Spontis" решила, что нужно протестовать против немецкого общества потребления, живущего за счет огромных голодных масс людей на земле, и так далее. Речь шла о том, чтобы писать лозунги протеста на витринах, одеваться под вьетнамцев и забрасывать яйцами своих противников, выпускать листовки, а также попытаться создать уличный театр, чтобы в спектаклях показать суть и масштабы эксплуатации. Всего в "Spontis" было около пятидесяти человек, буйствовавших в дюссельдорфском торговом центре и вытворявших вначале невообразимое. И не для того только, чтобы предельно эпатировать горожан, или чтобы в театре постоянно звучали бурные овации, или чтобы горожане хоть немного воздержались от неуемного потребления. Нет, часто это делалось ради того, чтобы что-то делать.
Однажды в соседнем квартале появился серый автобус - о том, что у них был автобус, мы узнали только на другой день. Из него высыпало около тридцати хорошо сложенных парней с лиловыми и зелеными волосами. Буквально у всех были либо лиловые, либо зеленые волосы, возможно, их опознавательный знак. "Лиловые" и "зеленые" начали бить витрины и приставать к горожанам. Потом начали драку с ребятами из "Spontis". Они были вооружены железными прутьями, завернутыми в газетную бумагу, или чем-то похожим. Когда драка кончилась спустя десять минут, все эти типы с цветными волосами исчезли так же внезапно, как и появились. А через минуту после их исчезновения прибыла сотня полицейских из МЕК и схватила всех ребят из "Spontis", многие из которых были не в состоянии подняться, не то что идти.
В автобусе, по дороге к центральному управлению полиции, их еще избили. В течение суток после ареста их зарегистрировали, сфотографировали и обвинили в грабежах, драках и диверсиях.
Он был безвинно осужден. Получил месяц тюрьмы. Что касается этих коротко стриженных парней с лиловыми и зелеными волосами, то сразу после случившегося никто и не сомневался: они были полицейскими. А спустя год пресса проболталась, что это именно так и было. Полиция совершила преступление, а "Spontis" понесла наказание.
Примерно в то же время был создан комитет против пыток политических заключенных, развернувший всеобщую кампанию против государственного преследования пойманных борцов РАФ. В бункерах Штамхайма постоянно горел свет, а стены в камерах были абсолютно белые. Заключенных полностью изолировали от внешнего мира. Казалось, цель государства - мучить осужденных террористов, довести их до самоубийства или сумасшествия.
Мартин входил в один из комитетов. Он не знал, что это фактически была одна из организаций РАФ, а думал, что в рамках общей гуманитарной программы речь шла просто о протестах против немотивированных и жестоких полицейских действий. Он ведь сам стал жертвой такого насилия.
Его последние иллюзии по поводу демократии в Германии исчезли после того, как полиция совершила нападение на квартиру, где он жил вместе с еще тремя активистами комитета.
Их сильно избили. Вероятно, Мартину досталось больше других: из всех троих он был самым рослым.
Их арестовали по подозрению в участии в криминальных группировках. И прокурор потребовал для каждого по пять лет тюрьмы, утверждая, что комитеты были "только прикрытием для террористов банды Баадер-Майнхоф". У него был адвокат, по особым причинам сражавшийся как лев: он добился для Мартина освобождения. Спустя год этот адвокат сам был схвачен и осужден на десять лет тюрьмы как террорист.
Мартин Вер замолчал, услышав, что остальные направляются в гостиную, потом закончил:
- Вот почему я стал таким. Теперь у меня не осталось никаких иллюзий. Я ощущал себя немцем. Но с того времени я больше не немец. Эта чертова система должна быть уничтожена.
- Если мы не нарушим буржуазную идиллию, то можем продолжить наше собрание, - сказала Фредерике Кункель, входя в комнату вместе с остальными.
Они возражали против поездки в аэропорт из соображений безопасности. Карл посмеялся над ними, заявив, что никому в голову не придет подозревать террористов Западной Германии в переводе награбленных денег в швейцарский банк. К тому же он не находится в розыске.
Им пришлось еще раз собрать короткое, всего на час, совещание на кухне и прийти к выводу, что он слишком неопытен, чтобы их перехитрить.
Когда Карл поднялся на второй этаж, Моника уже спала. Он подошел к кровати и пощупал ее лоб. Похоже, у нее все же была небольшая температура. Если она отлежится пару дней, то рана быстро затянется. Он подумал, что теперь у нее есть еще одна особая примета - грубый шрам около восьми сантиметров с левой стороны между пятым и шестым ребрами. Внезапно он почувствовал прилив нежности, но, как бы запрещая себе это, быстро поднялся и вышел на балкон. Взял кассету с записью сонаты ми-мажор Бетховена, надел наушники, не включая света, сел на диван и стал слушать музыку.
Чтобы отогнать мысли о Монике, Карл стал думать о Мартине Бере.
Рассказ Мартина потряс его. Неужели полиция могла осудить, зарегистрировать, сделать гражданами второго сорта, наложить запрет на работу в демократическом государстве и так далее? По всем его понятиям, история, рассказанная Мартином Бером, была абсолютно невероятной. Ничего подобного не могло произойти в Германии Бетховена и Гёте.
Но он поверил этому. Во время рассказа он вглядывался в Бера все с большим вниманием. Лицо его было спокойным и уверенным. Рассказ был убедителен, логичен. Вполне похоже на правду, что заключенные - члены РАФ подвергались неоправданным и ненужным жестокостям в бункерах Штамхайма. А значит, протест - дело справедливое. В результате ведь Мартину Беру запретили работать. Он был учителем в начальной школе или только готовился им стать. Государство заявило, что не доверяет ему обучение своих детей, и он в конце концов стал террористом. Это - с одной стороны.
А с другой - он убил двоих. Следовательно, за это он мог получить пожизненное заключение. Карл сам должен был передать его в руки правосудия.
А ведь сам Карл убил четверых. И за храбрость получил медаль Густава III.
Главное - не сойти с ума, подумал он.
Карл развлекался, читая газетные версии ограбления банка. Информация была путаной и противоречивой, хотя в одном пресса была единодушна: было очевидно, что это новое ограбление - дело рук РАФ. Гамбургская "Абендблатт" была ближе к правде и точнее других утверждала, что стрельбу, вероятнее всего, открыли не грабители, а охранник, легко ранивший одного из террористов. Казалось, не было ни одной ошибки и никаких спекуляций о Рэмбо-Грабителе. Впрочем, другие новости преподносились совсем иначе; немецкий сезонный рабочий и еще пять человек были убиты в никарагуанской провинции, за всем этим стоят "контрас".
А в "Бильде" все было наоборот. Через всю первую страницу белыми буквами по черному фону шла надпись:
РЭМБО-ГРАБИТЕЛЬ СНОВА НАНЕС УДАР
В это время Ева Арнд-Френцель приготовила обед, замечательно запанировав шницели из телятины, а Вернер Портхун подсчитал награбленные деньги, разделил их на две одинаковые стопки, а затем занялся оружием.
Спустя некоторое время они сидели за прекрасно сервированным обеденным столом, и все выглядело совершенно естественно, как будто благовоспитанные немецкие молодые люди только что вернулись домой после работы.
Вначале они ели в напряженной тишине. Карл был очень удивлен такой дисциплиной. От сожженной одежды не осталось даже пепла.
- После каждой операции мы обычно собираемся и вместе взвешиваем ситуацию, - сказала Фредерике Кункель где-то в середине обеда. Она сидела во главе стола, как почтенный немецкий отец семейства.
- Мы не будем обсуждать это чисто формально, - продолжала она, - со всеми сложностями вы хорошо справились, насколько я понимаю. Но что за идиот очертя голову вбежал в банк с пистолетом? Такого раньше никогда не случалось.
- Он был из полиции, - сказал Карл, - возможно, он проходил мимо и поэтому действовал чисто спонтанно.
- Как ты определил, что он из полиции? - спросил Вернер Портхун с явным недоверием в голосе.
Карл с минуту пережевывал пищу, потом ответил. Ему казалось это настолько очевидным, что пришлось задуматься, почему же он действительно решил, что это полицейский.
- Да, - сказал он, подумав, - во-первых, его поза, когда он влетел в дверь. Согнутые колени, пистолет взят обеими руками, типичный стиль полиции. Затем сам тип пистолета, да и вообще люди в Гамбурге, как правило, не носят с собой оружие, особенно полицейское. А тут был 9-миллиметровый SIG "Sauer" Р-225 или Р-6, так что это никакое не хобби. Да, он совершенно точно из полиции и наверняка проходил мимо. Полагаю, это чистая случайность.
- Но почему, почему случайность? - все с тем же недоверием спросил Вернер Портхун. Все молчали, ожидая, что Карл даст еще какие-нибудь пояснения. В вопросе сквозило неприятное, подозрительное недоверие.
Карл решил проглотить это спокойнее и не обращать внимания на возможные инсинуации, тем более что для него ситуация была в общем-то ясной.
- Если полиции Гамбурга было известно об операции, если ты на это намекаешь, - начал Карл, затем сделал паузу и, улыбнувшись, продолжил, - то трудно поверить, что они не могли мобилизовать больше чем одного человека. Следовательно, это была случайность, которая происходит только один раз в жизни.
Довод представлялся неоспоримо логичным, кроме того, это была чистая правда. Итак, Карл думал, что с этим покончено. Но оказалось, что все не так.
- Но если ты понял, что это был полицейский, почему же ты в него не стрелял? - спросила Ева Сибилла Арнд-Френцель. - Ты стрелял уже во второго, когда тот вбежал и открыл огонь. Он тоже полицейский?
- Нет, - ответил Вернер Портхун, - насколько я мог разглядеть, это был банковский охранник. Он должен был находиться где-то в помещении, и как только мы приступили к делу, он схватился за оружие. Вооруженный охранник и полицейский - пожалуй, многовато.
Какое-то время Карл продолжал молча есть. Все с любопытством смотрели на него. Их подозрения казались ему по меньшей мере глупыми, повода для них, по сути дела, не было. Если бы немецкая полиция была подготовлена по всем пунктам, никто бы здесь сейчас не сидел и не ел телячий шницель.
- Я вовсе не хочу быть неправильно понятым, - начал Карл. - Позвольте мне только заметить, что я не совсем согласен с тоном, которым был задан вопрос. Давайте сейчас вместо этого рассмотрим всю операцию. Прокрутим ее мысленно еще раз: в дверь зала случайно входит полицейский. Верный своим обязанностям, он, заподозрив что-то неладное, держит наизготовку пистолет. Мы решаем эту задачу. Вернее, я решаю разоружить полицейского, чтоб мы могли продолжить работу. В этот момент выныривает какой-то идиот и начинает палить по посетителям банка. Завтра в газетах увидим, кто виноват в том, что кто-то умер, он или мы. Но факт остается фактом, охранник попал во многих посетителей банка, это должны были видеть и Моника, и Вернер.
Вдруг он весь похолодел. Правильно ли он назвал имена? Да, все верно. Моника Райнхольд представилась Моникой Шрам. Вернер Портхун представился просто Вернером.
- Итак, - продолжил он после внезапной паузы. - У нас на шее еще и сумасшедший. Я стреляю в него. Наши потери - всего лишь легкое ранение. Операцию можно считать успешной. Здесь могло сидеть гораздо меньше людей, но нам повезло. Все?
- Не совсем. Я все еще хочу знать, почему ты не стрелял в полицейского, если ты был так уверен, что он полицейский? - возразила Ева Сибилла Арнд-Френцель. Карл вспомнил, что до сих пор он ни разу не видел, как она улыбается.
- Черт побери, - начал он на повышенных тонах. - Вы - любители одиночных убийств, а это неверная политика, и тут я не разделяю вашего мнения. Этот полицейский не мой личный враг, во всяком случае не больше, чем любой немецкий служащий. В наши намерения входило изъять деньги на нужные нам цели, а не убивать людей. Кроме того, для практических и пропагандистских целей важно показать, что мы все-таки не кровожадные. У полиции во всем мире есть опасная привычка слишком драматизировать смерть своих коллег, не так ли? Они всегда добросовестно охотятся за любыми грабителями, но если бы мы убили полицейского, они бы развернули бурную деятельность, чтобы рассчитаться с нами. Поэтому с оперативной точки зрения неразумно вызывать к себе такой интерес полиции. Кроме того, есть свидетели, что не мы стреляли в посетителей банка. Хотя им, возможно, это безразлично. Впрочем, посмотрим завтрашние газеты. А теперь я предлагаю продолжить нашу дискуссию.
- Я тоже так считаю, - сказал Мартин Бер. - Не понимаю, чего вы придираетесь. Операция прошла хорошо, и это заслуга Карла. Это факт, и вам от него не отмахнуться. Честно говоря, если бы жребий выпал мне или Фредерике и мы были бы на месте Карла... Я, честно говоря, хочу сказать: вот ты, Фредерике, сколько полицейских ты собственноручно убила за свою жизнь, а? Во всяком случае, я правильно рассуждаю. Карл - это наше пополнение, бесценное пополнение. У нас было бы на трех товарищей меньше, если бы не он, это совершенно ясно.
На какое-то время за столом воцарилась тишина. Все ждали, что Фредерике Кункель перехватит инициативу. Было заметно, как она переборола в себе нерешительность, а потом уже перешла к детальным вопросам.
- Что ты сделал с его оружием?
- Я вынул магазин и бросил его в другой конец зала, потом перед самым нашим уходом бросил и его пистолет.
- Почему? Ты ведь видел, что Моника взяла пистолет охранника?
- Да, но если бы я это сделал, это было бы уликой. По-моему, это был самый настоящий полицейский пистолет. Если бы кто-нибудь из нас с ним попался, то был бы осужден не за незаконное ношение оружия и сбыт краденого, а за ограбление банка. А мне это абсолютно не нужно. Я так не работаю и вас, честно говоря, не совсем понимаю. К тому же мне нужен новый револьвер, если, конечно, вы сможете раздобыть оружие, не засветившееся в убийстве.
- Давай-ка прервемся, поедим, а потом продолжим дискуссию, - предложила Фредерике Кункель.
У них принято обедать так же, как и в любой шведской большой семье в 60-е годы, подумал Карл.
После обеда Мартин Бер позвал Карла с собой в большую гостиную, где они занялись камином. Потом Карл поднялся к себе и поставил кассету со скрипичным концертом Моцарта, чтобы заглушить громкие голоса внизу. Когда он спустился, Мартин Бер уже разжег огонь в камине и налил две рюмки коньяка.
- Я полагаю, что это стресс, - сказал он, протягивая рюмку Карлу. - Мы живем под сильным, чудовищным стрессом и легко выходим из себя, не обращаем внимания на мелочи... ты должен извинить некоторых товарищей. Они не имеют в виду ничего плохого. Что касается меня, то я рад, что мы встретились.
- Хороший коньяк, что это?
-"Реми Мартен". От французских товарищей.
- У европейских террористов неожиданно хороший вкус, каждый день вам поражаешься.
- Ты полагаешь, что это мелкобуржуазная и реакционная привычка - пить хороший коньяк?
- Не у всех, но я думаю, что вы из породы фанатиков, которые едят здоровую пищу и носят круглые очки, ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да еще и с длинными волосами, в голубых ботинках и зеленых куртках?
- Да, примерно так. Потом, я не думаю, что вы такие уж специалисты. Но сегодня вы были действительно хороши. Ты прекрасно водишь машину, спокойно, соблюдаешь правила. Да и Моника с Вернером тоже не поддались панике, несмотря на то, что случилось. Так что я доволен.
- Но и сам ты тоже сработал отлично, а?
- Да, но я - совсем другое дело, в отличие от вас - профессионал. Капиталистическое государство обучило меня искусству защиты демократии. Хотя я не согласен с тем, что там болтают, что, мол, я должен был убить полицейского. Ты бы так сделал?
- Да, я бы, по крайней мере, попытался.
- Почему?
- Потому что надо было себя обезопасить. Если бы я стоял там, где ты, когда он вошел, то тут же выстрелил сначала ему в живот, потом в голову. Но не из-за того, что ты можешь подумать, а только в целях безопасности. Я не обладаю твоим цирковым мастерством, только в этом и разница. Да, только в этом.
- А ты убил кого-нибудь?
- Да, двоих, а ты?
- Нет, это не мой стиль работы. Я передаю капитал угнетенным, но я никогда не стрелял в беззащитных людей.
- Тут дело не в беззащитности, Карл. Это все болтовня о гуманности и так далее. Если человек средних лет в форме "вооружен", тогда как молодой без формы "не вооружен", - какой смысл в этом делении людей на различные категории? Имеет смысл только человеческая жизнь, разве не так? Кроме того, не забывай, ты стрелял в охранника, и, возможно, когда ты произносишь эти слова, он уже мертв.
- Да, но я стрелял лишь для того, чтобы его обезоружить, убивать его я не собирался.
- Ты уверен?
- Абсолютно. Иначе я бы стрелял ему прямо в лоб. Там было около семи метров, промахнуться невозможно.
- Это ты зря... Мягкосердечный террорист просто находка для "Bild Zeitung"[6].
- Ты будешь участвовать в следующей операции?
- Нет. Ева Сибилла меня заменит. Вернер поведет машину, и ты, Ева и Фредерике пойдете в банк.
- Какая, к черту, Ева Сибилла?
- Она все еще не представилась? Я забыл, как она назвалась, Сабина, кажется? Во всякой случае, речь идет о ней.
- Ну и как она?
- Похожа на Монику, во всяком случае, лучше меня.
- У нее, кажется, совсем нет чувства юмора.
- Дело не в том. Ее парень был ранен полицейским два года назад. И умер от ран.
- А ты сам почему стал террористом?
- Ты специально называешь нас так, как и империалистическая пресса? А палестинцы, они тоже террористы?
- Да, некоторые, но не всегда. Те, кто стреляет в аэропортах и убивает при этом случайных пассажиров, - это террористы.
- А те, что бомбили лагеря беженцев?
- Они тоже террористы. Государственные террористы.
- А если мы атакуем американское посольство в Стокгольме и разбомбим весь верхний этаж с центральным отделением ЦРУ в Северной Европе, мы и тогда останемся террористами?
- Это сложно. Я скорее отрицательно отвечу на этот вопрос. Все зависит, возможно, от того, как мотивировать эти действия. Если мы определим нашу акцию как ответ, например, на американские бомбардировки стран "третьего мира", или на высадку американского флота в Центральной Америке, или на какую-то другую акцию в том же роде, то дело принимает антиимпериалистический характер, как я уже говорил в первый день нашей встречи.
- Следовательно, ты будешь участвовать в такой операции?
- Тут надо подумать. Когда я впервые заговорил об этом, то хотел только привести теоретический пример. Я не думал, что вы достаточно готовы. Но после сегодняшнего мне кажется, вы справитесь. Все же надо подумать. А сможете ли вы достать нужное оружие?
- А какое нужно? Мы, конечно, можем достать русское оружие. На чем ты остановишься в таком случае?
- РПГ-7, или РПГ-16, или еще лучше РПГ-18, ты знаешь разницу?
- Не имею представления, расскажи.
Карл налил себе еще коньяку и подбросил несколько поленьев в огонь. Конечно, решил он, нужно использовать РПГ-18.
Собственно, РПГ - это ручной противотанковый гранатомет. Граната вылетает из гладкого ствола, который стрелок может держать на плече. Более тяжелый РПГ-16 с большей вероятностью попадания бьет с трехсот метров по движущейся и с пятисот - по неподвижной цели. При ударе граната прожигает броню толщиной до 320 мм; кумулятивный снаряд - сила взрыва направлена внутрь и расширяется после проникновения в броню, взрывая тем самым танк изнутри. Это основной принцип.
Одна или несколько ракет подобного рода могут влететь в жилой дом и произвести страшный эффект. Оружие это длиной примерно в метр и весит не больше девяти с четвертью килограммов.
РПГ - вариант, более или менее точно копирующий американский М-72, которым Карл в свое время легко овладел. Удобство М-72, как и РПГ-18, в том, что механизм действия очень прост и их кто угодно может пустить в дело без специальной подготовки, которая необходима при использовании других видов бронебойного оружия.
Как М-72, так и РПГ-18 снабжены инструкциями в виде нарисованных фигур на самом стволе. Так что, прежде чем сделать выстрел, надо только ознакомиться с инструкцией и прицелиться.
Готовый к стрельбе РПГ-18 весит всего шесть с половиной килограммов, длина его не больше 70 сантиметров. Его размеры наверняка облегчат транспортировку.
Гранатомет настолько прост в употреблении, что можно спокойно обосноваться в Герде, в нескольких сотнях метров от американского посольства, и быть совершенно уверенным, что не промахнешься. РПГ-18, очевидно, хуже приспособлен для стрельбы в темноте, чем РПГ-16, у которого есть инфракрасная приставка к прицелу. Но поскольку операция для максимального эффекта будет проводиться в рабочее время, то можно отбросить все преимущества РПГ-16 и остановиться на РПГ-18.
Непосредственно для стрельбы потребуется три или четыре человека. Двое - чтобы вести машины. Еще несколько - для поиска квартиры и для контрабандной перевозки, фотографирования цели и чего-то еще. Вот и все. И не надо связываться с оружием, требующим специальной подготовки.
- А если провести операцию против авиабазы, взорвать вражеский бомбардировщик здесь, в Западной Германии, или в Англии? Какое оружие понадобится тогда?
Мартин Бер с благоговением слушал Карла. А Карл испытывал чувство, как будто он опять был крысоловом из Гамельна, игравшим на своей серебряной флейте чтобы выманить хищников из их нор.
- Тогда лучше была бы FIM-92 А "стингер" - американская переносная ракета, вес пятнадцать килограммов, дальность полета пять километров, скорость больше чем два Маха. На вооружении американской армии около 17 000 единиц такого рода, следовательно, более 30 000 гранат. Против них в авиации обычно используются "горячие факелы", отводящие в сторону систему теплового наведения ракеты. В Афганистане даже русские вертолеты успешно использовали эти тепловые антиракеты против своих же SAM-7, находившихся в руках моджахедов. У "стингера" к тому же две системы наведения: одна - инфракрасная, другая - тепловая. Так что американская модель лучше русской. Вопрос, конечно, в том, чтобы выкрасть такое оружие. И если это удастся, то, понятно, враг как минимум поднимет тревогу. Самолет, поднимающийся с западных баз для обычного полета, не имеет никакой защиты от нападений такого рода. В момент старта и в последующие десять секунд попасть в самолет легче всего.
Всего в мире должно быть около 50 000 русских ракет "земля - воздух" SAM-7 и их более новой модификации - SAM-14. Оружие более сложное в использовании, чем американский аналог, но достать его, вероятно, легче, не так ли?
- Да-а, - неопределенно протянул Мартин Бер, - думаю, мы так и сделаем. В нашей второй группе - здесь, в городе, группе Зигфрида Хаузнера - есть товарищ, который сможет достать оружие.
- Где же?
- Где-то на Ближнем Востоке, точно не знаю.
Это прозвучало так, будто он что-то скрывал. Карл решил больше не задавать вопросов, чтобы не вызвать подозрения. Он и так получил важную информацию. У них есть связь с Ближним Востоком, а вторая группа в городе носит имя Зигфрида Хаузнера.
Зигфрид Хаузнер - террорист, участвовавший в операции против западногерманского посольства в Стокгольме в 1975 году. Шведское правительство приняло решение о его высылке до того, как он получил необходимую медицинскую помощь. Группа Хаузнера указывает на определенный шведский след. Пора было сменить тему разговора.
- Ты не ответил, когда я тебя спросил, как ты сам стал террористом.
Пока Мартин Бер рассказывал, Карл обдумывал степень риска, если их планы будут осуществлены. Не кончится ли все дело тюрьмой, если позволить этим людям овладеть страшным, смертельным оружием? Они же действительно без колебаний пустят его в ход. А если произойдет накладка и террористы сбегут с полудюжиной советских РПГ-18?
Мартин Бер тем временем рассказывал, что он был среди основателей группы, называвшей себя "Spontis". Она отреклась от всякой идеологии, от всей этой теоретической тягомотины. То есть они сами так думали. Больше занимались тем, что раздражали горожан, бросали яйца в своих врагов и срывали их собрания, малевали на стенах разные надписи. Короче, это было молодежное, в политическом плане довольно размытое движение - ни левое, ни правое в традиционном смысле слова. Тогда, десять лет назад, Мартину Беру нечем было особенно похвастаться. Да-а, больше десяти лет прошло.
Они жили в Дюссельдорфе. В июле 1975 года группа "Spontis" решила, что нужно протестовать против немецкого общества потребления, живущего за счет огромных голодных масс людей на земле, и так далее. Речь шла о том, чтобы писать лозунги протеста на витринах, одеваться под вьетнамцев и забрасывать яйцами своих противников, выпускать листовки, а также попытаться создать уличный театр, чтобы в спектаклях показать суть и масштабы эксплуатации. Всего в "Spontis" было около пятидесяти человек, буйствовавших в дюссельдорфском торговом центре и вытворявших вначале невообразимое. И не для того только, чтобы предельно эпатировать горожан, или чтобы в театре постоянно звучали бурные овации, или чтобы горожане хоть немного воздержались от неуемного потребления. Нет, часто это делалось ради того, чтобы что-то делать.
Однажды в соседнем квартале появился серый автобус - о том, что у них был автобус, мы узнали только на другой день. Из него высыпало около тридцати хорошо сложенных парней с лиловыми и зелеными волосами. Буквально у всех были либо лиловые, либо зеленые волосы, возможно, их опознавательный знак. "Лиловые" и "зеленые" начали бить витрины и приставать к горожанам. Потом начали драку с ребятами из "Spontis". Они были вооружены железными прутьями, завернутыми в газетную бумагу, или чем-то похожим. Когда драка кончилась спустя десять минут, все эти типы с цветными волосами исчезли так же внезапно, как и появились. А через минуту после их исчезновения прибыла сотня полицейских из МЕК и схватила всех ребят из "Spontis", многие из которых были не в состоянии подняться, не то что идти.
В автобусе, по дороге к центральному управлению полиции, их еще избили. В течение суток после ареста их зарегистрировали, сфотографировали и обвинили в грабежах, драках и диверсиях.
Он был безвинно осужден. Получил месяц тюрьмы. Что касается этих коротко стриженных парней с лиловыми и зелеными волосами, то сразу после случившегося никто и не сомневался: они были полицейскими. А спустя год пресса проболталась, что это именно так и было. Полиция совершила преступление, а "Spontis" понесла наказание.
Примерно в то же время был создан комитет против пыток политических заключенных, развернувший всеобщую кампанию против государственного преследования пойманных борцов РАФ. В бункерах Штамхайма постоянно горел свет, а стены в камерах были абсолютно белые. Заключенных полностью изолировали от внешнего мира. Казалось, цель государства - мучить осужденных террористов, довести их до самоубийства или сумасшествия.
Мартин входил в один из комитетов. Он не знал, что это фактически была одна из организаций РАФ, а думал, что в рамках общей гуманитарной программы речь шла просто о протестах против немотивированных и жестоких полицейских действий. Он ведь сам стал жертвой такого насилия.
Его последние иллюзии по поводу демократии в Германии исчезли после того, как полиция совершила нападение на квартиру, где он жил вместе с еще тремя активистами комитета.
Их сильно избили. Вероятно, Мартину досталось больше других: из всех троих он был самым рослым.
Их арестовали по подозрению в участии в криминальных группировках. И прокурор потребовал для каждого по пять лет тюрьмы, утверждая, что комитеты были "только прикрытием для террористов банды Баадер-Майнхоф". У него был адвокат, по особым причинам сражавшийся как лев: он добился для Мартина освобождения. Спустя год этот адвокат сам был схвачен и осужден на десять лет тюрьмы как террорист.
Мартин Вер замолчал, услышав, что остальные направляются в гостиную, потом закончил:
- Вот почему я стал таким. Теперь у меня не осталось никаких иллюзий. Я ощущал себя немцем. Но с того времени я больше не немец. Эта чертова система должна быть уничтожена.
- Если мы не нарушим буржуазную идиллию, то можем продолжить наше собрание, - сказала Фредерике Кункель, входя в комнату вместе с остальными.
* * *
Он повторил свои требования. Новое оружие, поскольку его револьвер покоится на дне Эльбы - ведь из него он стрелял в охранника. Деньги - ему в руки завтра же, чтобы перевести их в Швейцарию, а значит, и короткий отпуск.Они возражали против поездки в аэропорт из соображений безопасности. Карл посмеялся над ними, заявив, что никому в голову не придет подозревать террористов Западной Германии в переводе награбленных денег в швейцарский банк. К тому же он не находится в розыске.
Им пришлось еще раз собрать короткое, всего на час, совещание на кухне и прийти к выводу, что он слишком неопытен, чтобы их перехитрить.
Когда Карл поднялся на второй этаж, Моника уже спала. Он подошел к кровати и пощупал ее лоб. Похоже, у нее все же была небольшая температура. Если она отлежится пару дней, то рана быстро затянется. Он подумал, что теперь у нее есть еще одна особая примета - грубый шрам около восьми сантиметров с левой стороны между пятым и шестым ребрами. Внезапно он почувствовал прилив нежности, но, как бы запрещая себе это, быстро поднялся и вышел на балкон. Взял кассету с записью сонаты ми-мажор Бетховена, надел наушники, не включая света, сел на диван и стал слушать музыку.
Чтобы отогнать мысли о Монике, Карл стал думать о Мартине Бере.
Рассказ Мартина потряс его. Неужели полиция могла осудить, зарегистрировать, сделать гражданами второго сорта, наложить запрет на работу в демократическом государстве и так далее? По всем его понятиям, история, рассказанная Мартином Бером, была абсолютно невероятной. Ничего подобного не могло произойти в Германии Бетховена и Гёте.
Но он поверил этому. Во время рассказа он вглядывался в Бера все с большим вниманием. Лицо его было спокойным и уверенным. Рассказ был убедителен, логичен. Вполне похоже на правду, что заключенные - члены РАФ подвергались неоправданным и ненужным жестокостям в бункерах Штамхайма. А значит, протест - дело справедливое. В результате ведь Мартину Беру запретили работать. Он был учителем в начальной школе или только готовился им стать. Государство заявило, что не доверяет ему обучение своих детей, и он в конце концов стал террористом. Это - с одной стороны.
А с другой - он убил двоих. Следовательно, за это он мог получить пожизненное заключение. Карл сам должен был передать его в руки правосудия.
А ведь сам Карл убил четверых. И за храбрость получил медаль Густава III.
Главное - не сойти с ума, подумал он.
* * *
Он летел в Цюрих с ручным багажом - всего несколько книг, только что купленные музыкальные кассеты и десяток западногерманских газет. Деньги, якобы предназначенные для его счета в Цюрихе, уже лежали вместе с его рапортом в камере хранения на Центральном вокзале Гамбурга. Он решил не ломать себе голову над тем, какое решение будет принято Ведомством по охране конституции. Карл не очень-то надеялся, что оно посчитает добычу достаточно большой, и, возможно, удар уже будет нанесен к тому времени, когда он вернется в Гамбург. Хотя он просил информировать его заранее. Но вероятнее всего, они выберут альтернативный вариант: расширить операцию и захватить заодно и группу Зигфрида Хаузнера.Карл развлекался, читая газетные версии ограбления банка. Информация была путаной и противоречивой, хотя в одном пресса была единодушна: было очевидно, что это новое ограбление - дело рук РАФ. Гамбургская "Абендблатт" была ближе к правде и точнее других утверждала, что стрельбу, вероятнее всего, открыли не грабители, а охранник, легко ранивший одного из террористов. Казалось, не было ни одной ошибки и никаких спекуляций о Рэмбо-Грабителе. Впрочем, другие новости преподносились совсем иначе; немецкий сезонный рабочий и еще пять человек были убиты в никарагуанской провинции, за всем этим стоят "контрас".
А в "Бильде" все было наоборот. Через всю первую страницу белыми буквами по черному фону шла надпись:
РЭМБО-ГРАБИТЕЛЬ СНОВА НАНЕС УДАР