Страница:
- Без сомнения, - вздохнул Нэслюнд, - конечно, о нем, о ком же еще?
- Если я правильно информирован, это он в одиночку убил четверых израильских агентов? Я имею в виду сплетни о нашей новой специальной технике и другой чепухе, о которой трубили газеты. Они ведь только туману напустили, а действовал он один, не так ли?
Кристиан Каллен остановился в нерешительности, поскольку все дело было засекречено, на нем стоял специальный зеленый гриф, что, разумеется, породило множество слухов. Но слухи - это только слухи, и сейчас Каллен получил неожиданную возможность узнать правду.
- Ну да-а-а, - снова вздохнул Нэслюнд, - тогда мы не смогли его остановить, и, боюсь, сейчас может быть еще хуже. Это чертовски неприятный тип.
- Но его квалификацию ты не подвергаешь сомнению?
Нэслюнд внимательно посмотрел на своего подчиненного. В вопросе ему послышалась скрытая ирония. Но новый шеф антитеррористического отдела поднял голову, невинно глядя ему в глаза.
- Вовсе нет, - ответил Нэслюнд, подойдя к окну и созерцая хмурое декабрьское утро. Шел мокрый снег.
"Хамильтон, - думал Нэслюнд, - дьявольская военная выдумка, абсолютно чужеродное явление в шведской службе безопасности. И военная разведка, за чей счет Хамильтон создан, или как еще это называется, не хотела его брать, что, очевидно, было связано с его политическим прошлым. Может, они действительно были такими недалекими в штабе обороны?"
- Но если он один имеет необходимую квалификацию, - продолжал Каллен, - то что плохого, чтобы передать его немцам в качестве рождественского подарка? Они же открыто подчеркивают, что на этот раз просят оказать им услугу.
Вопрос на секунду повис в воздухе. Да, Каллен, похоже, не может понять чувств своего шефа. Вот предшественник Каллена - тот бы понял. Ведь речь шла о том самом Хамильтоне, который практически самостоятельно выследил свои жертвы, а затем - теперь это уже доказано - собственноручно прикончил их всех в перестрелке.
- Не вижу ничего путного в этом человеке, - пробормотал Нэслюнд, продолжая смотреть на мокрый снег за окном. - Он - машина для убийства. Обучен где-то в США, с деталями я, конечно, незнаком. В общем, эта дьявольская идея с террористами разработана в военной разведке FD6.
- FD6. Что еще за FD6?
- Да, это они занимались, точнее, прежде занимались оперативной стороной разведки. Это была контора подготовки нового поколения для военных. По-видимому, что-то произошло, что - я не знаю, но мы получили Хамильтона. На свою голову.
- Откровенно говоря, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. - Каллен помедлил, прежде чем продолжить свою мысль. Нэслюнд отнюдь не пользовался репутацией шефа, ценившего возражения. А Каллен сам попал впросак из-за собственного любопытства. Сказав "а", надо сказать "б", и он вздохнул, прежде чем продолжить.
- Я имею в виду... Если у Хамильтона не было... Вы поймали израильтян, стрелявших в Фолькессона?
- Нет, - ответил Нэслюнд, отвернувшись от окна и взглянув Каллену прямо в глаза. - Во-первых, мы не сделали этого, потому что операция могла потребовать с нашей стороны больших потерь. Но не в этом проблема... Такой человек больше подходит именно военной службе, а не разведке. Думаю, уважаемым немецким коллегам будет не так уж легко остановить этого оборотня.
В комнате снова стало тихо, и Нэслюнд в нерешительности повернулся к темному окну. Он не ожидал никаких дальнейших комментариев от начальника антитеррористического отдела. Но и закончить совещание без каких-либо конкретных распоряжений он не мог. Впрочем, какое бы решение ни было принято в данной ситуации, оно гарантировало одни неприятности.
Вначале ему показалось, что он ослышался, но, повернувшись, увидел, что начальник полиции Кристиан Каллен стоял посередине комнаты и хохотал.
- Что в этом такого уж смешного? - ледяным тоном спросил Нэслюнд.
- Подумай сам. Мы по меньшей мере полтора часа выслушивали развернутый доклад о западногерманской конституции и демократических гарантиях, запутанных законах и черт знает, о чем еще. И что же? После разговоров о демократической юрисдикции, после перечисления всех этих законов дело кончается тем, что государство с крепким демократическим порядком просто нанимает парня. Держу пари, что дон Корлеоне вряд ли смог бы все провернуть быстрее.
- Дон Карлионе? Какой еще чертов Карлионе?
- К-О-Р-Л-Е-О-Н-Е. "Крестный отец", мафиози. Хотя здесь все прозвучало более развернуто с юридической точки зрения, но в принципе это то же самое. Мы должны заключить контракт с этими ребятами или как?
Нэслюнду было не до смеха. Он не понял, о чем речь, и не собирался просить пояснений. Положение его удручало. Деться ему некуда, хочешь не хочешь, но придется просить об одолжении этого Хамильтона. Конечно, этого ему хотелось меньше всего, но что поделаешь? Немцы были правы. Слишком многое поставлено на карту.
Если сотрудничество в этом деле сорвется, то более чем вероятно, что в дальнейшем поток сообщений из Кёльна иссякнет. А для шведской службы безопасности немецкое Ведомство по охране конституции было неоценимо важным партнером и источником информации.
Внезапно Нэслюнд понял, что имел в виду Каллен, говоря о Корлеоне. Он вспомнил фильм.
- О'кей, - сказал он, - они сделали нам предложение, от которого мы просто не можем отказаться. Что ж, нам это подходит.
Он нажал кнопку селектора и убедился, что секретарша на месте.
- Соедините меня с этим Хамильтоном, вы знаете: Карл Густав Гильберт Хамильтон, где-то в Старом городе.
Карл лежал на кровати с махровым полотенцем вокруг бедер. Он только что закончил тренировку в отделанном им самим спортивной зале, бывшем одновременно и тиром, который находился за стальной дверью в дальней части квартиры. В последние месяцы он достаточно много тренировался, поскольку, с одной стороны, понимал, что начинает стареть, а с другой - это была хорошая отдушина от агрессивности и отчаяния, если только "отчаяние" было уместным сейчас словом. Он не мог припомнить ни одного дня в своей жизни, сравнимого с фиаско 2 декабря.
В то утро, прежде чем он пошел в Высшую военную школу сдавать последний теоретический экзамен на капитанских курсах, почту принесли необычно рано. Казалось, там было только несколько счетов, но когда он задумчиво разглядывал их, то заметил открытку из Калифорнии. Она была от Тесси, и в ней сообщалось что-то абсолютно непонятное:
Дорогой Чарли!
Сегодня выхожу замуж. Надеюсь быть счастливой. Хочу только, чтобы ты знал.
Тесси.
Сюжет на открытке был тривиальный: серфинг в закатных солнечных лучах на красиво набегавших волнах. Это могла быть фотография тех времен, когда они были еще вместе, и она это прекрасно понимала, когда выбирала открытку.
Почему она ставит его в известность? Хочет его задеть? Поняла ли она наконец за два с половиной года совместной жизни, почему он не мог ей толком объяснить свои почти еженедельные отлучки из города?
И почему он ничего не рассказал ей? Тогда все могло бы быть иначе. Нет, все равно, по сути своей ничего бы не изменилось. Гражданская часть его калифорнийского образования не вызывала особых подозрений, компьютерные курсы можно не принимать во внимание. Но в основном его образование было военным, а поэтому секретным, так что едва ли он мог переехать в США. Она же изучала право, что практически невозможно применить в Швеции. Нет, в любом случае из этого, вероятно, ничего бы не получилось.
И в конце концов они разошлись врагами, ибо он не мог объяснить, почему изредка, а иногда и регулярно, исчезал из Калифорнийского университета в Сан-Диего, брал машину и отправлялся на север.
В течение пяти лет Карл учился и работал помощником инспектора на калифорнийской ферме "Солнечный закат", которую американские военные и ФБР в Мэриленде, на восточном берегу, в шутку окрестили "фермой ЦРУ". Об этом можно было рассказать, но требовались только некоторые разъяснения.
Но могло случиться и так, что, начав объяснять что-то, чтобы развеять ее нелепые сомнения, он мог запутаться и пришлось бы говорить о технике убийства при помощи ножа или пистолета, или о том, как взорвать ТНТ посредством радиопередатчика, или о детонаторах в выхлопной трубе автомобиля. Карл мог бы ей продемонстрировать миниатюрные инструменты, открывающие все замки, набор их в виде обычного красного перочинного ножа, но с насадками и с зажигательным стеклом он носил в кармане брюк, - а также и другие универсальные инструменты в том же роде.
Но нет, это бы не прошло. Это было просто невозможно. Правильней было ничего ей не говорить. Карл понимал, что в худшем случае это могло привести к разрыву между ними. Так и произошло. И в течение нескольких лет рана почти зарубцевалась. А сейчас ее снова разбередили до крови одной-единственной открыткой с непонятным смыслом. "Тесси значила для меня больше, чем кто бы то ни было", - сказал он вслух, чтобы отбросить от себя эти мысли.
Карл рывком поднялся с кровати и быстро вернулся в дальнюю комнату, прошел через дубовую дверь, скрывавшую еще одну - стальную с кодовым замком, открыл ее и подошел к шкафу с оружием. Он взял револьвер 22-го калибра (надежная изоляция позволяла стрелять, во всяком случае, до сих пор никто из соседей не жаловался).
Стрелял он в течение получаса по нарисованной мишени - это был его способ забыться. С оружием в руке Карл мог концентрироваться, в каком бы настроении ни находился еще минуту назад. Гнев, сомнения, усталость, страх - все исчезает, как только указательным пальцем начинаешь нажимать на спусковой крючок. Нажимать нужно четко и в то же время очень легко, иначе попадешь только в семерку.
Не только Тесси О'Коннор с ее очаровательной белозубой улыбкой хотел он выкинуть из головы. Дело в том, что после письменного экзамена на улице Валхаллавеген он побывал в банке, в отделе ценных бумаг. (Экзамен, кстати, еще больше ставил его в двусмысленное положение - между полицией безопасности, где Карл еще числился, и военной разведкой, где по непонятным причинам для него в данный момент не оказалось должности. А ведь после экзамена он из лейтенанта превращался в капитана военно-морского флота в запасе - разница, правда, всего в одну нашивку на униформе, а ее он так и не удосужился получить.) Итак, сразу после экзамена он оказался в банке, в отделе ценных бумаг.
Речь шла о необходимом распоряжении относительно его капитала, распоряжении, которое должно было серьезно повлиять на налоговую декларацию в следующем году. Карл не мог ничего понять, вернее, отказывался что-либо понимать. Короче, его состояние будет оцениваться в пятнадцать или двадцать пять миллионов крон - в зависимости от того, как заполнить декларацию.
Банк предлагал клиенту, в котором был весьма заинтересован, декларировать свое состояние в ноль крон, а сумму годового дохода указать равной его годовой зарплате в отделе безопасности Государственного полицейского управления (хотя зарплата в сравнении с его реальными доходами больше походила на карманные деньги). А все было очень просто. В начале года надо взять в банке такой большой заем, чтобы долг в несколько миллионов покрывал миллионные доходы. Процентные издержки по такому большому краткосрочному займу могли позднее быть использованы для того, чтобы списать долг с недвижимости и ценных бумаг. Так что хотя общая стоимость всего, чем Карл владел, колебалась между пятнадцатью и двадцатью пятью миллионами - точного ответа он так и не получил, - в декларации будет указана сумма в ноль крон. И, как ни странно, все было законно, причин для сомнений не было.
Нужно было только подписать несколько бумаг. Однако он отказался и попросил еще один день на размышление.
Не так уж много лет назад Карл считал себя марксистом-ленинцем. Но сейчас это все казалось каким-то очень далеким и туманным, из совершенно другого времени, когда он еще входил в студенческий союз "Кларте". Но все же пытался убедить себя, что остался социалистом.
Он и в самом деле не собирался участвовать в большом переливе состояний, происходившем в восьмидесятых годах, от шведских трудящихся к небольшой кучке важных шишек - держателей акций и биржевых воротил. Это было просто дьявольским стечением обстоятельств, повторял он себе.
Отец возненавидел его за левые политические взгляды, и до самой его смерти они так и не виделись, однако из завещания были выкинуты все, кроме Карла, что его не удивило, но и не огорчило. Все же эти триста-четыреста тысяч крон, оставшиеся после налога на наследство, он передал своим товарищам-студентам через посредническую биржевую контору "Якобссон и Понсбах". Потом он пять лет находился в США за счет шведского государства, совершенно не думая о том, что владеет акциями. Это был для шведских бирж наиболее нестабильный год, когда курс поднялся больше, чем где бы то ни было в мире, когда одна за другой проводились экономические экспертизы и политики соглашались, что народ должен сопротивляться росту зарплаты и потребления, из солидарности должен потуже затянуть пояса и выдержать все тяготы, лишь бы поставить на ноги шведскую экономику. В этот год Карл, сам того не ведая и не отдавая себе отчета в реальном положении вещей, стал миллионером, причем первой категории.
Когда Карл вернулся домой из США и, к своему изумлению, понял, что к чему, то быстро продал акции - никаких проблем с налогами, поскольку он к тому времени владел ими больше чем два года, - и купил недвижимость, что было не так уж глупо, поскольку акции снова стали падать, а недвижимость - это то, на чем вырастал новый класс миллионеров и даже миллиардеров.
Так что положение было не таким уж сложным, и если он хотел следовать принципам всей своей сознательной жизни - принципам справедливости, то надо было перестать лицемерить. Тогда он может платить все положенные налоги, а деньги (согласно банковской экспертизе) без сложностей могли быть возвращены за эти три года, ему нужно было лишь отказаться подписывать предлагаемые бумаги и сомнительный заем"
Проблема была в том, что, очевидно, никогда нельзя быть вполне богатым и никогда нельзя остановиться на каком-то уровне, например в пять миллионов. И потом, нужно выбирать: или идти по законной, но узкой дорожке и платить все положенные налоги, или так же законно выбрать широкую дорогу, что означает возможность через пару лет удвоить свои настоящие пятнадцать или двадцать пять миллионов. Это была абсолютно абсурдная ситуация. И ему совершенно не хотелось забивать себе этим голову.
Сейчас, когда Карл стоял и стрелял серию за серией из малокалиберного револьвера, все эти проблемы он выкинул из головы, но как только прекратил стрельбу, вновь окунулся в хаос бытовых вопросов.
Но было еще одно дело, мучавшее его, пожалуй, больше, чем вопрос о том, быть ли специалистом на практике и распоряжаться особым образом быстро сколоченными миллионами. Он больше не сможет играть в гандбол из-за происшествия, вызвавшего у него одновременно и жгучий стыд, и испуг.
Перед поездкой в США Карл прилично играл в гандбол, выше среднешведского класса. Но годы в Америке были заполнены исключительно американским футболом, играл он четвертьзащитником в университетской команде Сан-Диего.
Он считал, что гандбол - хороший способ завести новых знакомых, выйти из изоляции. Старых друзей Карл избегал, они могли спросить то, на что он никогда не смог бы ответить. А среди новых друзей можно спокойно быть полурадикалом, дворянином, офицером в запасе, играющим в свободное время в гандбол. Ничего странного в этом не было. Так он думал.
На первых двух вечерних тренировках все шло нормально. Хотя сноровки, понятно, пока не было, и не удивительно, что игра вначале шла не очень быстро. Да и за годы, что он отсутствовал, приемы, похоже, стали жестче.
В тот вечер, который оказался последним, они играли "оранжевой" командой против "желтой". Карл постоянно пытался сдерживать себя, видя, как один из защитников применял борцовские приемы к нападающим противникам.
Карл играл в нападении, на одной линии с этим защитником. Четыре раза его внезапно блокировали, причем третий и четвертый раз - с захватом сзади, когда он уже, считалось, прорвался, а ведь это были нарушения, которые во время матча обязательно наказывались штрафом. Но матч - это другое дело. А применять такие приемы к товарищам по команде во время тренировки? Нет, это невозможно.
Когда они столкнулись в пятый раз, Карл совершенно неожиданно для себя сорвался. Вместо броска по воротам он сделал полуоборот назад, к этому типу, и локтем двинул его в солнечное сплетение.
Этот прием Карл выполнял, наверное, больше десяти тысяч раз и ввел его в свой обычный репертуар. Да и для рейнджеров, с которыми он обучался, удар этот был стандартным. Но результат для обычного человека - сломанное ребро, а то и несколько, или мгновенная потеря сознания.
В момент, когда этот защитник уже падал, нагнувшись вперед, подставив шею и затылок, Карл, к своему ужасу, заметил, что уже занес руку для смертельного удара. И в этот момент застыл, потрясенный, над своим товарищем по команде, мгновение назад лишившимся сознания. Всем показалось, что произошел несчастный случай.
Покидая площадку, Карл понял, что уже туда не вернется.
Больше всего его мучило неспортивное поведение. Сам он твердо был привержен английскому идеалу спортивной чести: никогда не обманывать, не утверждать, что мяч вне игры, зная, что это не так, не валяться на площадке, корчась от пустячной боли и привлекая к себе внимание, вроде того как это нередко делают итальянские или испанские футболисты, никогда не допускать сознательно грубой игры, которая могла бы повредить противнику.
То, что сделал Карл, было абсолютно недопустимо. Не отдавая себе отчета, он внезапно совершил спортивное преступление, которому нет оправдания.
Но больше, чем нарушение джентльменского поведения в игре, его беспокоило то, что он сейчас впервые использовал свои приемы в повседневной жизни. А этого с ним никогда не должно было случиться. Карл всегда избегал неприятностей, искушения мгновенно нанести сокрушительный удар, например, когда один пьяный сокурсник приставал к Тесси и пытался вызвать его на дуэль. Он всегда мог контролировать свою силу так же легко, как свои слова, когда даже Тесси не сказал, что шведское государство с американской помощью обучает его в Калифорнии.
Карл отстрелял восемь серий. Два патрона остались в обойме. Никаких особых различий в фигурных мишенях не было. Обычно к концу стрельбы результаты ухудшались. Судя по меткости выстрелов, он был уравновешен, хотя именно сейчас испытывал полное смятение. На секунду он ощутил в руке тяжесть револьвера и тут же почувствовал, как бремя дневных забот возвращается.
В этот момент зазвонил телефон, который он незаконно провел в свой спортивный зал. Это опять была секретарша Нэслюнда. Карл согласился быть у Нэслюнда через полчаса, - почему бы не покончить со всеми неприятностями одним махом? - убрал револьвер в шкаф с оружием, даже не почистив его, открыл кодовый замок, погасил свет и пошел одеваться.
Когда он вышел на улицу, было темна - типичная грустная шведская дневная темень в декабре. Перед его подъездом на площади Святого Йорана и Дракона выпало около пяти сантиметров мокрого тяжелого снега. Можно было вернуться и вызвать такси, но, скорее всего, автоответчик сообщит, что в такую погоду проще поймать такси на улице.
Его машина стояла в переулке через пару кварталов. Как обычно, "дворников" не было, и он очистил снег пластмассовой карточкой с государственным гербом. Машина сразу завелась. Вероятно, предыдущая его американская машина так бы не смогла: она никогда бы не приспособилась к смене Калифорнии на Швецию (да и в остальном была слишком необычной машиной для секретной службы). Кроме того, такой автомобиль не годился для езды по скользкой дороге. Карл быстро сменил машину, заплатив разницу наличными, и выбрал новую, исходя исключительно из ее скромного вида, что было крайне необходимо, а также из-за драматического названия, очень ему понравившегося: "Форд Скорпио". И не сожалел. Это была прекрасная машина для преследования, скоростная, к тому же совсем не броская. На дороге она не очень отличалась от других менее экстравагантных европейских автомобилей.
Карл решил, что Нэслюнд наконец-то нашел способ уволить его с работы, поскольку в контракте шефа бюро было записано, что он "ответствен перед Государственным полицейским управлением за подбор кадров в службу безопасности". Все это с самого начала походило на временное прибежище, хотя история тянулась уже много лет.
Нэслюнд и Карл не выносили друг друга. Что ж, в этот ужасный день Карл наконец получит отставку со службы в полиции безопасности, казавшейся ему ненужной ношей. Может быть, через несколько часов он начнет абсолютно новую жизнь. До сих пор он был в тупике, а сейчас, казалось, подошел вплотную к самой глухой стене. И уже следующий день сможет посвятить мыслям о Сан-Диего. Если, разумеется, это чему-нибудь поможет - ведь было уже слишком поздно все объяснять Тесси.
Нэслюнд был отвратительным типом: лгал, изворачивался и навязывал окружающим свои собственные непродуманные решения. Основой их вражды было подозрение Карла, что Нэслюнд некоторое время назад сотрудничал с израильтянами (и фактически покрывал одного из них), делая вид, будто это были палестинцы.
Когда несколько часов спустя после кровавой бойни, докладывая Нэслюнду и другим начальникам, Карл сказал, что четверо израильтян умерли, а один схвачен, он точно заметил реакцию Нэслюнда - тот, казалось, в это не мог поверить. Карл чувствовал, что Нэслюнд знает больше, чувствовал это наверняка. И было совершенно ясно, почему Нэслюнд запретил продолжать охоту на других соучастников. Словом, в глазах Карла он был скорее государственным изменником, чем полицейским из службы безопасности.
Карл припарковался прямо напротив главного входа в Государственное полицейское управление, не беспокоясь о совершенно очевидных последствиях - штрафах, квитанции на которые по непонятным причинам особенно усердно наклеивали на ветровые стекла машин в квартале вокруг здания полиции в районе Кунгсхольма. Спустя пять минут, пройдя через контроль, поднявшись на лифте и миновав последнего секретаря, он предстал перед Нэслюндом.
- Садись и прочти вот это. Из Ведомства по охране конституции, - перешел Нэслюнд прямо к делу.
Карл молча кивнул в ответ, взял стопку бумаг, сел в одно из кресел для посетителей, зажег настольную лампу и спокойно читал в течение получаса, в то время как Нэслюнд, стараясь не показывать своего беспокойства, делал вид, что занимается корреспонденцией и другими обычными бумагами.
Когда Карл прочел все бумаги, он сложил их в том порядке, в каком получил, и вложил в серую немецкую папку. Проделывая это, он изучал Нэслюнда.
- Ты хочешь меня угробить в Германии, ты ведь это задумал? - спросил Карл тоном, каким можно попросить коробок спичек.
Нэслюнд взирал на самого омерзительного ему человека в управлении, стараясь не дать волю бешенству, и в то же время продумывал, как ответить на дерзость. Слишком многое было поставлено на карту.
- Да, ты не лицемеришь, Хамильтон, - медленно начал он. - Но если я буду столь же откровенен, то, во-первых, ты лучше меня можешь судить о риске в подобной операции. Во-вторых, западные немцы тебя обеспечат поддержкой и прикрытием. В-третьих, это чертовски важно для нашего сотрудничества, я имею в виду не твое и мое, а между Западной Германией и Швецией. В-четвертых, ты можешь сам оценить ситуацию, поехав туда и побеседовав с ними. Я оставляю, таким образом, решение полностью за тобой.
- И преисподнюю ты тоже даруешь мне, Нэслюнд. То есть ты мне, по сути дела, не оставляешь никакого решения. Я не знаю, имеешь ли ты какое-нибудь представление о сложности подобной операции уже на первом ее этапе - внедрении. И потом, неизвестно, как долго я буду жить среди этих сумасшедших буквально с пистолетом у виска. О'кей, а почему ты думаешь, что я должен включиться в это? Ради спортивного интереса? Чтобы насладиться радостью от игры в "русскую рулетку"? Или просто сослужить службу моему высокоуважаемому старому другу Нэслюнду, который получит еще один повод для зазнайства?
Нэслюнд сидел за письменным столом, на котором стояла зеленая лампа. В комнате горели две настольные лампы, и собеседники на расстоянии нескольких метров не могли видеть лиц друг друга. Прежде чем ответить, Нэслюнд на некоторое время погрузился в бумаги, лежавшие перед ним. Затем спокойным голосом, без провоцирующих интонаций, объяснил:
- Тут две вещи, Хамильтон. Во-первых, у нас здесь собственный полицейский интерес, поскольку эти дьяволы, очевидно, задумали нанести удар в Швеции. Мне не нужно описывать тебе возможные последствия. Но если ты хочешь иметь благородный повод для вмешательства, ты его получишь. Или он для тебя не так уж важен?
- Это звучит как отговорка. Вполне возможно, что эти бандиты по какой-либо причине хотят заполучить шведа, но я не вижу никакой естественной причины для возникновения новой лиги Баадер-Майнхоф в Швеции. Этого недостаточно.
- Если я правильно информирован, это он в одиночку убил четверых израильских агентов? Я имею в виду сплетни о нашей новой специальной технике и другой чепухе, о которой трубили газеты. Они ведь только туману напустили, а действовал он один, не так ли?
Кристиан Каллен остановился в нерешительности, поскольку все дело было засекречено, на нем стоял специальный зеленый гриф, что, разумеется, породило множество слухов. Но слухи - это только слухи, и сейчас Каллен получил неожиданную возможность узнать правду.
- Ну да-а-а, - снова вздохнул Нэслюнд, - тогда мы не смогли его остановить, и, боюсь, сейчас может быть еще хуже. Это чертовски неприятный тип.
- Но его квалификацию ты не подвергаешь сомнению?
Нэслюнд внимательно посмотрел на своего подчиненного. В вопросе ему послышалась скрытая ирония. Но новый шеф антитеррористического отдела поднял голову, невинно глядя ему в глаза.
- Вовсе нет, - ответил Нэслюнд, подойдя к окну и созерцая хмурое декабрьское утро. Шел мокрый снег.
"Хамильтон, - думал Нэслюнд, - дьявольская военная выдумка, абсолютно чужеродное явление в шведской службе безопасности. И военная разведка, за чей счет Хамильтон создан, или как еще это называется, не хотела его брать, что, очевидно, было связано с его политическим прошлым. Может, они действительно были такими недалекими в штабе обороны?"
- Но если он один имеет необходимую квалификацию, - продолжал Каллен, - то что плохого, чтобы передать его немцам в качестве рождественского подарка? Они же открыто подчеркивают, что на этот раз просят оказать им услугу.
Вопрос на секунду повис в воздухе. Да, Каллен, похоже, не может понять чувств своего шефа. Вот предшественник Каллена - тот бы понял. Ведь речь шла о том самом Хамильтоне, который практически самостоятельно выследил свои жертвы, а затем - теперь это уже доказано - собственноручно прикончил их всех в перестрелке.
- Не вижу ничего путного в этом человеке, - пробормотал Нэслюнд, продолжая смотреть на мокрый снег за окном. - Он - машина для убийства. Обучен где-то в США, с деталями я, конечно, незнаком. В общем, эта дьявольская идея с террористами разработана в военной разведке FD6.
- FD6. Что еще за FD6?
- Да, это они занимались, точнее, прежде занимались оперативной стороной разведки. Это была контора подготовки нового поколения для военных. По-видимому, что-то произошло, что - я не знаю, но мы получили Хамильтона. На свою голову.
- Откровенно говоря, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. - Каллен помедлил, прежде чем продолжить свою мысль. Нэслюнд отнюдь не пользовался репутацией шефа, ценившего возражения. А Каллен сам попал впросак из-за собственного любопытства. Сказав "а", надо сказать "б", и он вздохнул, прежде чем продолжить.
- Я имею в виду... Если у Хамильтона не было... Вы поймали израильтян, стрелявших в Фолькессона?
- Нет, - ответил Нэслюнд, отвернувшись от окна и взглянув Каллену прямо в глаза. - Во-первых, мы не сделали этого, потому что операция могла потребовать с нашей стороны больших потерь. Но не в этом проблема... Такой человек больше подходит именно военной службе, а не разведке. Думаю, уважаемым немецким коллегам будет не так уж легко остановить этого оборотня.
В комнате снова стало тихо, и Нэслюнд в нерешительности повернулся к темному окну. Он не ожидал никаких дальнейших комментариев от начальника антитеррористического отдела. Но и закончить совещание без каких-либо конкретных распоряжений он не мог. Впрочем, какое бы решение ни было принято в данной ситуации, оно гарантировало одни неприятности.
Вначале ему показалось, что он ослышался, но, повернувшись, увидел, что начальник полиции Кристиан Каллен стоял посередине комнаты и хохотал.
- Что в этом такого уж смешного? - ледяным тоном спросил Нэслюнд.
- Подумай сам. Мы по меньшей мере полтора часа выслушивали развернутый доклад о западногерманской конституции и демократических гарантиях, запутанных законах и черт знает, о чем еще. И что же? После разговоров о демократической юрисдикции, после перечисления всех этих законов дело кончается тем, что государство с крепким демократическим порядком просто нанимает парня. Держу пари, что дон Корлеоне вряд ли смог бы все провернуть быстрее.
- Дон Карлионе? Какой еще чертов Карлионе?
- К-О-Р-Л-Е-О-Н-Е. "Крестный отец", мафиози. Хотя здесь все прозвучало более развернуто с юридической точки зрения, но в принципе это то же самое. Мы должны заключить контракт с этими ребятами или как?
Нэслюнду было не до смеха. Он не понял, о чем речь, и не собирался просить пояснений. Положение его удручало. Деться ему некуда, хочешь не хочешь, но придется просить об одолжении этого Хамильтона. Конечно, этого ему хотелось меньше всего, но что поделаешь? Немцы были правы. Слишком многое поставлено на карту.
Если сотрудничество в этом деле сорвется, то более чем вероятно, что в дальнейшем поток сообщений из Кёльна иссякнет. А для шведской службы безопасности немецкое Ведомство по охране конституции было неоценимо важным партнером и источником информации.
Внезапно Нэслюнд понял, что имел в виду Каллен, говоря о Корлеоне. Он вспомнил фильм.
- О'кей, - сказал он, - они сделали нам предложение, от которого мы просто не можем отказаться. Что ж, нам это подходит.
Он нажал кнопку селектора и убедился, что секретарша на месте.
- Соедините меня с этим Хамильтоном, вы знаете: Карл Густав Гильберт Хамильтон, где-то в Старом городе.
* * *
На свете существовал только один человек, вызывавший у Карла отвращение. И вот секретарша этого человека уже трижды настойчиво уведомляла Карла по автоответчику, что ее шеф его разыскивает и речь идет о деле чрезвычайной важности. Слова звучали неестественно в ее устах. Разумеется, это должно было быть что-то важное. Но поскольку это исходило от Нэслюнда, дело заведомо представлялось неприятным.Карл лежал на кровати с махровым полотенцем вокруг бедер. Он только что закончил тренировку в отделанном им самим спортивной зале, бывшем одновременно и тиром, который находился за стальной дверью в дальней части квартиры. В последние месяцы он достаточно много тренировался, поскольку, с одной стороны, понимал, что начинает стареть, а с другой - это была хорошая отдушина от агрессивности и отчаяния, если только "отчаяние" было уместным сейчас словом. Он не мог припомнить ни одного дня в своей жизни, сравнимого с фиаско 2 декабря.
В то утро, прежде чем он пошел в Высшую военную школу сдавать последний теоретический экзамен на капитанских курсах, почту принесли необычно рано. Казалось, там было только несколько счетов, но когда он задумчиво разглядывал их, то заметил открытку из Калифорнии. Она была от Тесси, и в ней сообщалось что-то абсолютно непонятное:
Дорогой Чарли!
Сегодня выхожу замуж. Надеюсь быть счастливой. Хочу только, чтобы ты знал.
Тесси.
Сюжет на открытке был тривиальный: серфинг в закатных солнечных лучах на красиво набегавших волнах. Это могла быть фотография тех времен, когда они были еще вместе, и она это прекрасно понимала, когда выбирала открытку.
Почему она ставит его в известность? Хочет его задеть? Поняла ли она наконец за два с половиной года совместной жизни, почему он не мог ей толком объяснить свои почти еженедельные отлучки из города?
И почему он ничего не рассказал ей? Тогда все могло бы быть иначе. Нет, все равно, по сути своей ничего бы не изменилось. Гражданская часть его калифорнийского образования не вызывала особых подозрений, компьютерные курсы можно не принимать во внимание. Но в основном его образование было военным, а поэтому секретным, так что едва ли он мог переехать в США. Она же изучала право, что практически невозможно применить в Швеции. Нет, в любом случае из этого, вероятно, ничего бы не получилось.
И в конце концов они разошлись врагами, ибо он не мог объяснить, почему изредка, а иногда и регулярно, исчезал из Калифорнийского университета в Сан-Диего, брал машину и отправлялся на север.
В течение пяти лет Карл учился и работал помощником инспектора на калифорнийской ферме "Солнечный закат", которую американские военные и ФБР в Мэриленде, на восточном берегу, в шутку окрестили "фермой ЦРУ". Об этом можно было рассказать, но требовались только некоторые разъяснения.
Но могло случиться и так, что, начав объяснять что-то, чтобы развеять ее нелепые сомнения, он мог запутаться и пришлось бы говорить о технике убийства при помощи ножа или пистолета, или о том, как взорвать ТНТ посредством радиопередатчика, или о детонаторах в выхлопной трубе автомобиля. Карл мог бы ей продемонстрировать миниатюрные инструменты, открывающие все замки, набор их в виде обычного красного перочинного ножа, но с насадками и с зажигательным стеклом он носил в кармане брюк, - а также и другие универсальные инструменты в том же роде.
Но нет, это бы не прошло. Это было просто невозможно. Правильней было ничего ей не говорить. Карл понимал, что в худшем случае это могло привести к разрыву между ними. Так и произошло. И в течение нескольких лет рана почти зарубцевалась. А сейчас ее снова разбередили до крови одной-единственной открыткой с непонятным смыслом. "Тесси значила для меня больше, чем кто бы то ни было", - сказал он вслух, чтобы отбросить от себя эти мысли.
Карл рывком поднялся с кровати и быстро вернулся в дальнюю комнату, прошел через дубовую дверь, скрывавшую еще одну - стальную с кодовым замком, открыл ее и подошел к шкафу с оружием. Он взял револьвер 22-го калибра (надежная изоляция позволяла стрелять, во всяком случае, до сих пор никто из соседей не жаловался).
Стрелял он в течение получаса по нарисованной мишени - это был его способ забыться. С оружием в руке Карл мог концентрироваться, в каком бы настроении ни находился еще минуту назад. Гнев, сомнения, усталость, страх - все исчезает, как только указательным пальцем начинаешь нажимать на спусковой крючок. Нажимать нужно четко и в то же время очень легко, иначе попадешь только в семерку.
Не только Тесси О'Коннор с ее очаровательной белозубой улыбкой хотел он выкинуть из головы. Дело в том, что после письменного экзамена на улице Валхаллавеген он побывал в банке, в отделе ценных бумаг. (Экзамен, кстати, еще больше ставил его в двусмысленное положение - между полицией безопасности, где Карл еще числился, и военной разведкой, где по непонятным причинам для него в данный момент не оказалось должности. А ведь после экзамена он из лейтенанта превращался в капитана военно-морского флота в запасе - разница, правда, всего в одну нашивку на униформе, а ее он так и не удосужился получить.) Итак, сразу после экзамена он оказался в банке, в отделе ценных бумаг.
Речь шла о необходимом распоряжении относительно его капитала, распоряжении, которое должно было серьезно повлиять на налоговую декларацию в следующем году. Карл не мог ничего понять, вернее, отказывался что-либо понимать. Короче, его состояние будет оцениваться в пятнадцать или двадцать пять миллионов крон - в зависимости от того, как заполнить декларацию.
Банк предлагал клиенту, в котором был весьма заинтересован, декларировать свое состояние в ноль крон, а сумму годового дохода указать равной его годовой зарплате в отделе безопасности Государственного полицейского управления (хотя зарплата в сравнении с его реальными доходами больше походила на карманные деньги). А все было очень просто. В начале года надо взять в банке такой большой заем, чтобы долг в несколько миллионов покрывал миллионные доходы. Процентные издержки по такому большому краткосрочному займу могли позднее быть использованы для того, чтобы списать долг с недвижимости и ценных бумаг. Так что хотя общая стоимость всего, чем Карл владел, колебалась между пятнадцатью и двадцатью пятью миллионами - точного ответа он так и не получил, - в декларации будет указана сумма в ноль крон. И, как ни странно, все было законно, причин для сомнений не было.
Нужно было только подписать несколько бумаг. Однако он отказался и попросил еще один день на размышление.
Не так уж много лет назад Карл считал себя марксистом-ленинцем. Но сейчас это все казалось каким-то очень далеким и туманным, из совершенно другого времени, когда он еще входил в студенческий союз "Кларте". Но все же пытался убедить себя, что остался социалистом.
Он и в самом деле не собирался участвовать в большом переливе состояний, происходившем в восьмидесятых годах, от шведских трудящихся к небольшой кучке важных шишек - держателей акций и биржевых воротил. Это было просто дьявольским стечением обстоятельств, повторял он себе.
Отец возненавидел его за левые политические взгляды, и до самой его смерти они так и не виделись, однако из завещания были выкинуты все, кроме Карла, что его не удивило, но и не огорчило. Все же эти триста-четыреста тысяч крон, оставшиеся после налога на наследство, он передал своим товарищам-студентам через посредническую биржевую контору "Якобссон и Понсбах". Потом он пять лет находился в США за счет шведского государства, совершенно не думая о том, что владеет акциями. Это был для шведских бирж наиболее нестабильный год, когда курс поднялся больше, чем где бы то ни было в мире, когда одна за другой проводились экономические экспертизы и политики соглашались, что народ должен сопротивляться росту зарплаты и потребления, из солидарности должен потуже затянуть пояса и выдержать все тяготы, лишь бы поставить на ноги шведскую экономику. В этот год Карл, сам того не ведая и не отдавая себе отчета в реальном положении вещей, стал миллионером, причем первой категории.
Когда Карл вернулся домой из США и, к своему изумлению, понял, что к чему, то быстро продал акции - никаких проблем с налогами, поскольку он к тому времени владел ими больше чем два года, - и купил недвижимость, что было не так уж глупо, поскольку акции снова стали падать, а недвижимость - это то, на чем вырастал новый класс миллионеров и даже миллиардеров.
Так что положение было не таким уж сложным, и если он хотел следовать принципам всей своей сознательной жизни - принципам справедливости, то надо было перестать лицемерить. Тогда он может платить все положенные налоги, а деньги (согласно банковской экспертизе) без сложностей могли быть возвращены за эти три года, ему нужно было лишь отказаться подписывать предлагаемые бумаги и сомнительный заем"
Проблема была в том, что, очевидно, никогда нельзя быть вполне богатым и никогда нельзя остановиться на каком-то уровне, например в пять миллионов. И потом, нужно выбирать: или идти по законной, но узкой дорожке и платить все положенные налоги, или так же законно выбрать широкую дорогу, что означает возможность через пару лет удвоить свои настоящие пятнадцать или двадцать пять миллионов. Это была абсолютно абсурдная ситуация. И ему совершенно не хотелось забивать себе этим голову.
Сейчас, когда Карл стоял и стрелял серию за серией из малокалиберного револьвера, все эти проблемы он выкинул из головы, но как только прекратил стрельбу, вновь окунулся в хаос бытовых вопросов.
Но было еще одно дело, мучавшее его, пожалуй, больше, чем вопрос о том, быть ли специалистом на практике и распоряжаться особым образом быстро сколоченными миллионами. Он больше не сможет играть в гандбол из-за происшествия, вызвавшего у него одновременно и жгучий стыд, и испуг.
Перед поездкой в США Карл прилично играл в гандбол, выше среднешведского класса. Но годы в Америке были заполнены исключительно американским футболом, играл он четвертьзащитником в университетской команде Сан-Диего.
Он считал, что гандбол - хороший способ завести новых знакомых, выйти из изоляции. Старых друзей Карл избегал, они могли спросить то, на что он никогда не смог бы ответить. А среди новых друзей можно спокойно быть полурадикалом, дворянином, офицером в запасе, играющим в свободное время в гандбол. Ничего странного в этом не было. Так он думал.
На первых двух вечерних тренировках все шло нормально. Хотя сноровки, понятно, пока не было, и не удивительно, что игра вначале шла не очень быстро. Да и за годы, что он отсутствовал, приемы, похоже, стали жестче.
В тот вечер, который оказался последним, они играли "оранжевой" командой против "желтой". Карл постоянно пытался сдерживать себя, видя, как один из защитников применял борцовские приемы к нападающим противникам.
Карл играл в нападении, на одной линии с этим защитником. Четыре раза его внезапно блокировали, причем третий и четвертый раз - с захватом сзади, когда он уже, считалось, прорвался, а ведь это были нарушения, которые во время матча обязательно наказывались штрафом. Но матч - это другое дело. А применять такие приемы к товарищам по команде во время тренировки? Нет, это невозможно.
Когда они столкнулись в пятый раз, Карл совершенно неожиданно для себя сорвался. Вместо броска по воротам он сделал полуоборот назад, к этому типу, и локтем двинул его в солнечное сплетение.
Этот прием Карл выполнял, наверное, больше десяти тысяч раз и ввел его в свой обычный репертуар. Да и для рейнджеров, с которыми он обучался, удар этот был стандартным. Но результат для обычного человека - сломанное ребро, а то и несколько, или мгновенная потеря сознания.
В момент, когда этот защитник уже падал, нагнувшись вперед, подставив шею и затылок, Карл, к своему ужасу, заметил, что уже занес руку для смертельного удара. И в этот момент застыл, потрясенный, над своим товарищем по команде, мгновение назад лишившимся сознания. Всем показалось, что произошел несчастный случай.
Покидая площадку, Карл понял, что уже туда не вернется.
Больше всего его мучило неспортивное поведение. Сам он твердо был привержен английскому идеалу спортивной чести: никогда не обманывать, не утверждать, что мяч вне игры, зная, что это не так, не валяться на площадке, корчась от пустячной боли и привлекая к себе внимание, вроде того как это нередко делают итальянские или испанские футболисты, никогда не допускать сознательно грубой игры, которая могла бы повредить противнику.
То, что сделал Карл, было абсолютно недопустимо. Не отдавая себе отчета, он внезапно совершил спортивное преступление, которому нет оправдания.
Но больше, чем нарушение джентльменского поведения в игре, его беспокоило то, что он сейчас впервые использовал свои приемы в повседневной жизни. А этого с ним никогда не должно было случиться. Карл всегда избегал неприятностей, искушения мгновенно нанести сокрушительный удар, например, когда один пьяный сокурсник приставал к Тесси и пытался вызвать его на дуэль. Он всегда мог контролировать свою силу так же легко, как свои слова, когда даже Тесси не сказал, что шведское государство с американской помощью обучает его в Калифорнии.
Карл отстрелял восемь серий. Два патрона остались в обойме. Никаких особых различий в фигурных мишенях не было. Обычно к концу стрельбы результаты ухудшались. Судя по меткости выстрелов, он был уравновешен, хотя именно сейчас испытывал полное смятение. На секунду он ощутил в руке тяжесть револьвера и тут же почувствовал, как бремя дневных забот возвращается.
В этот момент зазвонил телефон, который он незаконно провел в свой спортивный зал. Это опять была секретарша Нэслюнда. Карл согласился быть у Нэслюнда через полчаса, - почему бы не покончить со всеми неприятностями одним махом? - убрал револьвер в шкаф с оружием, даже не почистив его, открыл кодовый замок, погасил свет и пошел одеваться.
Когда он вышел на улицу, было темна - типичная грустная шведская дневная темень в декабре. Перед его подъездом на площади Святого Йорана и Дракона выпало около пяти сантиметров мокрого тяжелого снега. Можно было вернуться и вызвать такси, но, скорее всего, автоответчик сообщит, что в такую погоду проще поймать такси на улице.
Его машина стояла в переулке через пару кварталов. Как обычно, "дворников" не было, и он очистил снег пластмассовой карточкой с государственным гербом. Машина сразу завелась. Вероятно, предыдущая его американская машина так бы не смогла: она никогда бы не приспособилась к смене Калифорнии на Швецию (да и в остальном была слишком необычной машиной для секретной службы). Кроме того, такой автомобиль не годился для езды по скользкой дороге. Карл быстро сменил машину, заплатив разницу наличными, и выбрал новую, исходя исключительно из ее скромного вида, что было крайне необходимо, а также из-за драматического названия, очень ему понравившегося: "Форд Скорпио". И не сожалел. Это была прекрасная машина для преследования, скоростная, к тому же совсем не броская. На дороге она не очень отличалась от других менее экстравагантных европейских автомобилей.
Карл решил, что Нэслюнд наконец-то нашел способ уволить его с работы, поскольку в контракте шефа бюро было записано, что он "ответствен перед Государственным полицейским управлением за подбор кадров в службу безопасности". Все это с самого начала походило на временное прибежище, хотя история тянулась уже много лет.
Нэслюнд и Карл не выносили друг друга. Что ж, в этот ужасный день Карл наконец получит отставку со службы в полиции безопасности, казавшейся ему ненужной ношей. Может быть, через несколько часов он начнет абсолютно новую жизнь. До сих пор он был в тупике, а сейчас, казалось, подошел вплотную к самой глухой стене. И уже следующий день сможет посвятить мыслям о Сан-Диего. Если, разумеется, это чему-нибудь поможет - ведь было уже слишком поздно все объяснять Тесси.
Нэслюнд был отвратительным типом: лгал, изворачивался и навязывал окружающим свои собственные непродуманные решения. Основой их вражды было подозрение Карла, что Нэслюнд некоторое время назад сотрудничал с израильтянами (и фактически покрывал одного из них), делая вид, будто это были палестинцы.
Когда несколько часов спустя после кровавой бойни, докладывая Нэслюнду и другим начальникам, Карл сказал, что четверо израильтян умерли, а один схвачен, он точно заметил реакцию Нэслюнда - тот, казалось, в это не мог поверить. Карл чувствовал, что Нэслюнд знает больше, чувствовал это наверняка. И было совершенно ясно, почему Нэслюнд запретил продолжать охоту на других соучастников. Словом, в глазах Карла он был скорее государственным изменником, чем полицейским из службы безопасности.
Карл припарковался прямо напротив главного входа в Государственное полицейское управление, не беспокоясь о совершенно очевидных последствиях - штрафах, квитанции на которые по непонятным причинам особенно усердно наклеивали на ветровые стекла машин в квартале вокруг здания полиции в районе Кунгсхольма. Спустя пять минут, пройдя через контроль, поднявшись на лифте и миновав последнего секретаря, он предстал перед Нэслюндом.
- Садись и прочти вот это. Из Ведомства по охране конституции, - перешел Нэслюнд прямо к делу.
Карл молча кивнул в ответ, взял стопку бумаг, сел в одно из кресел для посетителей, зажег настольную лампу и спокойно читал в течение получаса, в то время как Нэслюнд, стараясь не показывать своего беспокойства, делал вид, что занимается корреспонденцией и другими обычными бумагами.
Когда Карл прочел все бумаги, он сложил их в том порядке, в каком получил, и вложил в серую немецкую папку. Проделывая это, он изучал Нэслюнда.
- Ты хочешь меня угробить в Германии, ты ведь это задумал? - спросил Карл тоном, каким можно попросить коробок спичек.
Нэслюнд взирал на самого омерзительного ему человека в управлении, стараясь не дать волю бешенству, и в то же время продумывал, как ответить на дерзость. Слишком многое было поставлено на карту.
- Да, ты не лицемеришь, Хамильтон, - медленно начал он. - Но если я буду столь же откровенен, то, во-первых, ты лучше меня можешь судить о риске в подобной операции. Во-вторых, западные немцы тебя обеспечат поддержкой и прикрытием. В-третьих, это чертовски важно для нашего сотрудничества, я имею в виду не твое и мое, а между Западной Германией и Швецией. В-четвертых, ты можешь сам оценить ситуацию, поехав туда и побеседовав с ними. Я оставляю, таким образом, решение полностью за тобой.
- И преисподнюю ты тоже даруешь мне, Нэслюнд. То есть ты мне, по сути дела, не оставляешь никакого решения. Я не знаю, имеешь ли ты какое-нибудь представление о сложности подобной операции уже на первом ее этапе - внедрении. И потом, неизвестно, как долго я буду жить среди этих сумасшедших буквально с пистолетом у виска. О'кей, а почему ты думаешь, что я должен включиться в это? Ради спортивного интереса? Чтобы насладиться радостью от игры в "русскую рулетку"? Или просто сослужить службу моему высокоуважаемому старому другу Нэслюнду, который получит еще один повод для зазнайства?
Нэслюнд сидел за письменным столом, на котором стояла зеленая лампа. В комнате горели две настольные лампы, и собеседники на расстоянии нескольких метров не могли видеть лиц друг друга. Прежде чем ответить, Нэслюнд на некоторое время погрузился в бумаги, лежавшие перед ним. Затем спокойным голосом, без провоцирующих интонаций, объяснил:
- Тут две вещи, Хамильтон. Во-первых, у нас здесь собственный полицейский интерес, поскольку эти дьяволы, очевидно, задумали нанести удар в Швеции. Мне не нужно описывать тебе возможные последствия. Но если ты хочешь иметь благородный повод для вмешательства, ты его получишь. Или он для тебя не так уж важен?
- Это звучит как отговорка. Вполне возможно, что эти бандиты по какой-либо причине хотят заполучить шведа, но я не вижу никакой естественной причины для возникновения новой лиги Баадер-Майнхоф в Швеции. Этого недостаточно.