Страница:
С Дженни получился аналогичный вариант. Меня не спрашивали. Послали к чертовой матери.
* * *
Лос-Анджелес больше не звонит. Звоню сам. Не так часто, чтобы не надоесть, не так редко, чтобы не сложилось впечатление, будто я от нее отдаляюсь.
Интересуюсь подробностями быта, Элиным воспитанием, отношениями с японским адмиралом Квазимодо, лабораторией доктора Хоффера. Никаких лишних вопросов, которые бы воспринимались как вторжение в ее личную жизнь. Мы оба играем. Я в жмурки. Дженни играет роль усталой, задерганной работой женщины. "Зря я взяла лабораторию Хоффера, приходится вкалывать дома, ты бы посмотрел на меня: круги под глазами, стала похожа на сову. Не сплю ночами". (Не спит ночами с кем?) Словом, статус-кво. Ничего не произошло. Просто она с головой нырнула в бизнес, а я застрял в парижской командировке. Бывает.
Дженни с жаром одобрила мои научные планы: "Здорово! Напиши десять томов. Их выставят на полки в каждой университетской библиотеке. Университеты любят многотомные сочинения. Введут тебя в учебную программу. Обретешь мировую известность". Десять томов! Я хмыкнул. Такое пожелание в нашей нынешней ситуации звучало двусмысленно.
Иногда в ее голосе появлялись интонации, от которых я начинал трепетать, ожидая, что сейчас, по логике, последует... Не следовало. (Все-таки, уважаемый принц Перигор, для следствия нужны причины. Вы меня не переубедили. А причин, видимо, не было.) Иногда, кладя трубку, я думал, что телефон остается единственным нашим средством общения, но в конце концов Дженни обязательно и непременно прилетит в Париж - тут я в нее верил! На мои похороны.
* * *
Ура! Ура! Ура! Я в работе, я начал писать. Не ведаю, на сколько томов замахнулся, но первый в голове, конструкция готова, все встало на место. И есть название: "Мир, который предвидел Талейран". Читая его мемуары, я долго и зло с ним спорил, и в этой полемике выкристаллизовался сюжет. Если бы я мог рассказать его в двух словах, то незачем было бы писать книгу. Задача сложная, и это меня вдохновляет. На Талейране ярлык, приклеенный ему Шатобрианом (знаменитая фраза: "Вошло Предательство в обнимку с Преступлением" - Шатобриан о Талейране и Фуше). Кажется, принц Перигор сделал все и даже чуть больше, чтобы заслужить столь хлесткую репутацию.
Моя отправная точка:
Талейран не предавал. Он предвидел. Он не изменял. Изменялись обстоятельства. Альтернатива была такова, что приходилось выбирать не лучшее решение, а меньшее из зол. И тут Талейран выбирал безошибочно, поэтому пережил (для политиков пережить соперников - значит победить) всех.
К примеру, после отречения Императора в Фонтенбло Талейран предложил реставрацию Бурбонов. Русский царь не осмеливался на такую инициативу! Трудно было придумать худший вариант. Однако благодаря этому ловкому демаршу Франция была спасена от территориального раздела (а ведь соседи не забыли унижений и поражений, точили зубы на лакомые кусочки). Естественно, растроганный король Луи Восемнадцатый поспешил отстранить Талейрана от власти. Талейран и это предвидел. Он предвидел, что правление королей Реставрации не вечно. Но в 1814 году, а уж после Ватерлоо - особенно, иной альтернативы не было.
Правда, в угоду моей концепции придется опустить один факт. Осторожность была главной чертой характера Талейрана. В 1829 году он пошел на поклон к Шарлю Десятому, хотя чувствовал, что королевский трон шатается. Почему? Талейрана одолевали сомнения, он не был уверен в будущем. А в Брюгге за год до "коленопреклонения" князя Перигора (закончившегося фиаско) швед Карл Валленберг твердо заявил: "Графа Д'Артуа (то есть Его Величество короля - как трусливо поправил Талейран) прогонят с престола". Вот кто на самом деле четко предвидел ход событий!
Увы, шведский граф по ряду причин выпал из Истории. А в респектабельной науке не принято ссылаться на свидетельства фантомов.
* * *
Сегодня мой "родительский день". Брал Аньку из школы. К полпятому у железных барьеров, отгораживающих двери, собралась толпа разнокалиберных мамаш. (Справка для историков. Почему барьеры? Средство борьбы против террористов. Когда на протяжении веков в Европе свирепствовали войны, бомбы к школьным зданиям все же не подкладывали. Похоже, что в дальнейшем, по мере торжества миротворческих идей на планете, у каждой школы выставят бронетранспортер.) Дамы в основном молодые. Цветник. Но я давно заметил, что в отличие от солдат женщины, построенные в каре, теряются, тушуются. Женщина хороша в мужском обрамлении, а тут выделялись лишь стопятидесятикилограммовая негритянка гренадер, с шахматным полем на голове (говорят, моднейшая прическа!), в ярко-зеленом пятнистом платье, и здешняя примадонна - благодаря своей оранжево-фиолетовой копне волос. Примадонна дымила сигаретой и раздаривала папашам, присутствующим в явном меньшинстве, благосклонные взгляды.
Я вспоминал скромный детский садик в Лос-Анджелесе и как мы туда подъезжаем за Элей.
Анькин класс вышел последним. К этому времени элегантный строй поредел. Анька сразу меня увидела, обрадовалась. Я поднял девочку на руки, поцеловал, снял с ее плеч огромный ранец, по весу предназначенный для зелено-пятнистой гренадерши.
- Деда, ты купил конфеты?
Покупать конфеты мне было строжайше запрещено. (Угадайте - кем?) Вредно для зубов. Согласен. А ребенок не согласен. И зачем тогда в семействе завели деда?
И вот деда гордо шествует, держа за руку довольного ребенка (у Аньки конфета за щекой). Так немного надо для блаженства! И еще деда думает, что тем самым он наверстывает упущенное - ведь со своей дочерью, когда она была в Анькином возрасте, ему гулять не пришлось. И еще деда думает, какое немыслимое счастье испытывал бы Сережа, если бы смог сейчас оказаться на его месте...
* * *
У меня нет прямых путей на Кэ д'Орфевр. Хотелось бы знать, насколько продвинулось дело Дмитрия Копытина. Идут допросы, протоколы допросов аккуратно складываются в папочку, папка запирается в сейф. Заглянуть бы в эту папочку.
Опыт подсказывает, что ничего интересного я в ней не обнаружу. Пока Копытин с адвокатом выстраивали свою линию Мажино. Все, что я вычитал во "France-Soir" - косвенные улики. С ними эшелонированную оборону не взломаешь. Но даже если имеются веские аргументы (если имеются!), о которых не сообщили широкой публике, умный следователь не бросится сразу во фронтальную атаку. Зачем торопиться? Время работает на следствие. Время раздвоилось. Для чинов на Кэ д'Орфевр оно проносится стремительно, масса других забот. А в тюрьме время остановилось. И эта остановка наводит господина Копытина на грустные размышления. Чудодейственных заступников не видно. Обещали? Почему же тогда к воротам Санте не подъезжает дипломатический лимузин с российским флагом? С каждым днем все меньше надежды, зато пропорционально растет уверенность, что бедолагу элементарно подставили, кинули и умыли руки. И тогда возникает вопрос: что лучше - сидеть в Бутырке или в сравнительно комфортабельной парижской камере с цветным телевизором? На телевизор, конечно, можно наплевать, да в Бутырке могут втихаря придушить. А у французов все-таки законность и порядок. И Копытин начинает бить копытами, понимая, что в Германии он несколько погорячился, когда требовал вернуть его в родные пенаты. По совету адвоката Копытин меняет тактику. Теперь он готов кое-что рассказать, если следователь даст ему гарантию...
Заглянуть в папочку? У меня нет ни прямых, ни окольных путей на Кэ д'Орфевр. Вернее, есть один. Самый кратчайший. В былые времена, когда у меня не было проблем со Временем, я им иногда пользовался. И ночью в кабинете следователя мог спокойно полистать документы. Но в этом случае придется ставить крест на моих отношениях с Дженни. Я помню слова Глубоководной Рыбы про шагреневую кожу. Я убедился в их справедливости - достаточно посмотреть на себя в зеркало.
Пожалуй, пока рановато.
* * *
Я в гостях у Дженни и... Джека. И еще там какие-то люди. Джек приветлив и даже смотрит на меня несколько виновато. Я понимаю, что возобновилась их семейная жизнь. А потом Дженни говорит, мол, ей надо куда-то идти. Я предлагаю: давай тебя провожу. Нет, не надо. Ну хоть немного. Не надо. Дженни исчезает. Я ловлю сочувственный взгляд Джека. Мы с ним о чем-то болтаем, он хороший парень, Джек. И почему-то Канада. Чистый, ухоженный кленовый лес, без всяких кустарников. Я вижу удаляющуюся пару - Дженни и Джека...
Такой вот сон. Или то, что удалось из него запомнить. И я проснулся с ощущением не душевной, а настоящей физической боли в сердце. Давно этого не было.
Позвонил в Лос-Анджелес. Незнакомый женский голос начал по-английски, перешел на русский:
- Не узнаешь, Энтони? Инга Родней.
- Инга! Быть тебе богатой.
- Думаю, тебе быть богатым. Две тысячи в месяц тебя устроят? Клянусь, больше не наскребу. Зато студию около университетского кампуса предоставляю бесплатно. Чтоб тебе не таскаться по утрам через весь город. Впрочем, полагаю, тут будешь решать не ты, а Дженни.
- Инга, держи студию за мной. Дженни на другой конец города не поедет. И я не хочу эксплуатировать детский труд.
В трубке смешок:
- Благородная ты личность, Энтони. С таким бы крутить роман.
- Ты меня приглашаешь на роман? Я старая зануда, Инга. Намеков не схватываю. Растолкуй, что происходит.
Значит, так. Разбился на фривее преподаватель. Перелом основания черепа. (Я заохал. Инга повздыхала.) Есть надежда, что выживет. Нет надежд, что вернется в университет в этом учебном году. Повис курс новейшей европейской истории. Был на кафедре еще один специалист, но в связи с сокращениями уехал в Сиэтл. Университету выгоднее нанять временного лектора, без контракта. Когда я могу прибыть в Лос-Анджелес? Инга вышлет билет на самолет.
- Инга, я подумаю.
- Энтони, на первый раз я тебя прощаю. Ты действительно отстал от века. В Америке нынче так не делают. В Америке сначала говорят "да", а потом думают. Таким образом отсекают других претендентов.
- Yes, my darling!
- О'кей! Don't play games with me. Подтверди завтра звонком. Иначе пеняй на себя.
* * *
Сутки на размышления. Могла бы дать и неделю. На самом деле решение обычно принимают быстро, остальное время уходит на его обоснование. В общем, через двадцать минут я твердо знал, что лечу в Лос-Анджелес. Надо было лишь выработать линию поведения.
Меньше всего меня смущал курс лекций. Инга сообщила программу, и я сказал, что полмесяца мне достаточно для сбора материалов.
Проблема, как легко догадаться, заключалась в другом. Жить в одном городе с Дженни и не жить с ней. Сохранять непринужденные отношения, не надоедать, не приставать, не намекать. Возможно, Дженни пожелает меня познакомить с... С кем? Лично я в этом щекотливом вопросе никакого рвения проявлять не буду. Однако (кто знает?), Дженни захочет намеренно поставить точки на "i". И это тоже придется выдержать.
Спрашивается, зачем я обрекаю себя на казнь египетскую? До сих пор за мной не наблюдалось мазохистских наклонностей. По причине финансов? Глупости. То, что мне наскребла Инга (спасибо, голубка!), не только не заполнит наволочку, которую в розовых мечтах я торжественно вручал Дженни, но даже не покроет госпитальный долг. То есть, если реально смотреть на вещи, поездка в Л.-А. абсолютная бессмыслица. Все так. Я не строил иллюзий. С другой стороны, это последняя возможность увидеть мою девочку. Посидеть с ней в кафе. Полюбоваться на нее. (И на злые сполохи в глазах? Ко всему надо быть готовым.) Нельзя упустить уникальный шанс, чтобы попробовать переломить ситуацию. Вдруг? И потом Дженни привыкла появляться со мной на официальных мероприятиях, ведь я престижный партнер... Генерал Бонапарт в итальянской кампании никогда не уклонялся от боевых действий, поступал по принципу: ввяжемся, а там посмотрим. Бонапарт в Италии был, несомненно, моложе меня. Благоразумнее, конечно, не рыпаться из Парижа. Ждать у моря погоды? Но время работает против меня. Через год Дженни попросту забудет о моем существовании...
* * *
Вечером я набрал номер Лос-Анджелеса. Дженни на совещании.
Часам к одиннадцати Лариса откуда-то ее выудила.
- При-и-вет, - пропел волшебный голос.
Я рассказал о предложении Инги, о том, что, наверно, его приму. Поспешил, пока не перебила, добавить, что буду жить в кампусе и стараться не высовывать носа за пределы университета. Естественно, о своих планах переломить ситуацию я умолчал, но намекнул, что если соблаговолят выпить со мной чашку кофе в любом заведении, то с великим удовольствием порассуждаю о международном положении.
- Здорово! - сказал волшебный голос. - Приеду в аэропорт встречать.
- Дженни, прошу тебя не приезжать в аэропорт. - Я говорил как можно строже. - Прошу это запомнить. Какое бы каменное лицо ты ни сделала, я до последней минуты буду надеяться, что ты привезешь меня не к Инге, а на Диккенс-стрит. Увы, человек слаб. И вот, представь себе, я стою около дома Инги, а твоя машина разворачивается, тормозит... Фигу ты затормозишь! - уедешь, послав мне на прощание дьявольскую улыбку. Все это я уже проходил, но тогда у нас были иные отношения. Конечно, если у тебя прорезалась страсть заниматься вивисекцией - воля ваша, барыня-государыня. Всегда рад хоть чем-то вас развлечь.
* * *
В солидном конверте американского "Федерального экспресса" принесли домой билет в Лос-Анджелес. Дата вылета - 29 октября. Дата возвращения - 30 ноября. Странно. Звоню Инге. "На какой срок ты меня приглашаешь?" - "Как и договорились". "Но в билете..." - "А ты не вникай. Это маленькая французская компания, у нас с ней блат, здесь на месте за 50 долларов они тебе проставят любое число. Наша обычная практика. Все равно получается значительно дешевле, чем на "Дельте" или "TWA".
Ага, подумал я, мне прислали билет как бедному студенту. Чартерный рейс, самолет переполнен. Обидеться на Ингу? За что? За то, что у нее куцый бюджет и она экономит на спичках? Это в Системе не считают денег, хотя, точнее, смотря когда. А ты ищешь повода для обиды, чтоб отменить поездку. Почему? Нервничаешь, боишься, как тебя встретят в Городе Ангелов. Твой Ангел обещал не встречать. А вдруг она сама придет, первой, к тебе на лекцию? Послушать. На твоих лекциях, настоящих, для студентов, она еще ни разу не присутствовала. Козырную карту вытягиваешь. Ну, ради этого можешь через океан и на моторной лодке.
* * *
Ее Высочество выразило желание отвезти меня в аэропорт Орли. Я был польщен, тем более что испытывал за собой чувство вины. Прибавление семейства уже угадывалось невооруженным глазом, а я отваливаю за тридевять земель и, видимо, вернусь после родов. Правда, теперь всем верховодил Идеальный Вариант, но я же все-таки не сбоку припека... Давненько мы не были с ней наедине, поболтаем в машине. Я только настоял, чтоб она доставила меня не в аэропорт, а на площадь Данфер-Рошро, откуда уходит в Орли скоростное метро. И давай выедем пораньше: пятница, вечер, в городе пробки...
- Папа, с каких пор ты разбираешься в уличном движении? Я шофер, я знаю. Домчимся до Данфер-Рошро за пятнадцать минут.
Возражений моя дочь не допускает, тон у нее прокурорский. В кого бы это?
Действительно, поехали резво, дочь рассказывала смешные милые подробности о детях и о своей семейной жизни, от нее, от моего ребенка, исходило такое душевное тепло, что я млел и таял, как свечка. Пятнадцать минут нирваны! Потом мы прочно застряли на бульваре Распай. Машины бампер к бамперу, почти не двигались. С бешеной скоростью двигалась секундная стрелка на моих часах. Каким-то чудом, следуя за автобусом, игнорируя красные светофоры, заезжая колесами на тротуар, моя дочь сделала рывок, и мы попали на Данфер-Рошро. Пересечь площадь заняло бы минут сорок. Я вылез из машины, вытащил из багажника новый огромный чемодан, подарок дочери (пустой он весил тонну, а был набит под завязку), и в обход, по пешеходным дорожкам, поволок его к станции "воздушки".
В Орли на мой самолет, наверно, уже объявили посадку.
В вагоне "воздушки" я смотрел на циферблат и через окно вниз, на бесконечную реку желтых фар, медленно текущую по южной автостраде. Хороши бы мы были, если бы отправились в аэропорт на машине...
"Воздушка" - гениальное изобретение. Когда я выскочил на Западном Орли, до отлета оставалось двенадцать минут. Теоретически я еще успевал!
Опять бегом в вагон. Южное Орли. Широченные залы. Бегом к стойке проклятущей авиакомпании.
- Посадка на самолет закончена!
Что ж, не судьба. Вернусь к детям, позвоню Инге, извинюсь.
- Минуточку! - Девушка подымает трубку, говорит с пилотом и... регистрирует мой билет. Я ставлю чемодан на весы, он уплывает в багажное отделение.
- Бегите к пятому терминалу, вас ждут.
Иду быстрым шагом по длинному безлюдному коридору, похожему на резиновую кишку. Раз багаж взяли - без меня не улетят. Нигде не записано, чтоб пассажиры участвовали в спортивных соревнованиях. Такой кросс по пересеченной местности согнал бы с меня семь потов, да, к счастью, я одет не по-парижски - в Париже холодный осенний дождик, - я одет в джинсовый костюм (подарок Дженни), предназначенный для климата Южной Калифорнии.
Не опоздал, удачно выбрал, что надеть... Слишком много счастья!
У открытого самолетного люка стоит стюардесса и... торопливо курит. Меня пронизывает страшная догадка.
- Разве нельзя курить в самолете?
- У нас не курят.
- Даже на американских международных рейсах разрешено!
- У нас свои правила.
- Почему в агентстве не предупредили?
- А вы спрашивали?
...Билет куплен в Калифорнии и не мной. Наверно, Инга послала в агентство кого-нибудь из студентов. Ему в голову не пришло, что уважаемый профессор курит. Хочу разорвать билет и швырнуть его в кукольное личико стюардессы. Какие сволочи французы! Пытаются перещеголять американцев в ихнем идиотизме!
- Скажите вашему руководству, что тем самым вы теряете клиентов. Первый и последний раз лечу вашей компанией.
Пожимает плечами.
Я зажигаю сигарету и лихорадочно затягиваюсь.
* * *
"Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун". По приказу Системы я накрутил в общей сложности витков десять вокруг земного шара. На всех видах транспорта, включая почтовые дилижансы, парусники, поезда. Тихоходное средство по сравнению с авиацией. Но там можно было созерцать пейзажи. Впрочем, однообразие морского пространства или сыпучих песков тоже надоедает. Основные тяготы моей бывшей профессии связаны с ожиданием. Активные действия - употребим такой эвфемизм это все же экзотика. А так - ждешь. Ждешь конца путешествия, ждешь на явочной квартире, ждешь письма, курьера, звонка, нужного человека. Сидишь в гостинице или в собачей дыре, убиваешь время (а вы думали - кого?). Пьешь кофе, если он есть, и куришь, куришь, куришь.
В самолете, когда летишь куда-нибудь на противоположную точку глобуса, время останавливается. Как в тюрьме. Однако раньше самолеты ходили полупустыми. Устаешь от чтения, от сигарет, откинешь ручки кресел, ляжешь вдоль сидений, поспишь. В сидячем положении я спать не научился. Но тогда я легче переносил бессонницу.
Удивительно, до чего неприхотливая публика! Или сильно тренированная? С помощью каких инженерных генов выращивают нынешних пассажиров ночных рейсов? Их накормили ужином, показали фильм, затем погасили свет, и они дисциплинированно задрыхли в узких креслах, локтем к локтю, голова к голове... Мой персональный фонарик на потолке отбрасывает блеклый кружок. Читать трудно. Я стараюсь не смотреть на часы - и так знаю, что стрелки смазали клеем, даже секундная ворочается неохотно, словно во сне.
Мы взлетели в восемь вечера. Сейчас по-парижски четыре утра. А всего лететь тринадцать часов с хвостиком. Значит, в Лос-Анджелес прибудем к полуночи по местному времени. Но мой растянувшийся по океану и материкам день, боюсь, на этом не кончится. Инга предупредила, что к ней придут гости. Случайное совпадение? Подозреваю, она сначала потащит меня к себе. Продемонстрировать гостям свои особые отношения со знаменитостью. И гастролер-профессор обязан быть в форме, улыбаться, отпускать утонченные французские шуточки... Чума. Она забыла, сколько мне лет? Что я плохого ей сделал? Зачем она мне прислала такой билет? Никогда ей не прощу. Эх, покурить бы.
Простишь. Инга не виновата. И всегда тебе делала только хорошее. Ты сам жаждал, чтоб тебя принимали за молодого. Ou presque. И вот результат - будь добр соответствовать своей репутации. Проклятье! Одну сигарету! Представляю себе, в каком виде я выползу из самолета. Инга будет явно разочарована. Впрочем, говорят, у нее теперь юный бой-френд. Благодари небеса (они за стенкой, помахай им панибратски ладонью!), что тебя встречает Инга, а не Дженни.
Извиваясь ужом, чтоб не разбудить соседей, вылезаю из кресла. Иду к туалету. В салоне кроме моего горят еще три фонарика. Сонное царство. Даже стюардессы где-то закемарили. Воровато оглядываюсь и закуриваю. На подносе с пустыми пластмассовыми стаканчиками замечаю чинарик. Кто-то тоже не выдержал. Привет тебе, мой незнакомый товарищ - великомученик.
...В моей пестрой, длинной, запутанной биографии есть страница, которую я упорно не желаю вспоминать. Лубянка. Недаром о Лубянке я ничего не рассказывал Дженни. Там меня избивали. В прежних своих жизнях я получал ранения в боях, это другое дело, но меня никогда не били. На Лубянке били. Привязывали к спинке стула и молотили в кровь. Дикое, непереносимое унижение. Однако самой изощренной пыткой было, когда не давали папирос.
В глубине темного прохода возникает фигура. Последняя затяжка. Тушу окурок.
* * *
Выспавшиеся, повеселевшие пассажиры выстраиваются в очередь у паспортного контроля. Для многих из них сбылась мечта - они в Америке! Моя мечта была скромнее. Следуя за всеми по лабиринтам аэропорта, я искал курительную комнату. Дохлый номер. Ладно, скорее бы выйти на улицу, там уж мне никто не запретит.
Скорее не получается. По одному нас пропускают к регистрационным стойкам. Сначала работали четыре таможенника, потом двое. Понятно. В Лос-Анджелесе полночь, и, наверно, больше с неба никто не свалится.
Неожиданно выплескивается толпа мексиканцев. Прибыл запоздавший рейс. Как-то все перемешивается, и я оказываюсь в хвосте. А на таможне остался лишь седой негр. Он не торопится.
К едреной фене! Спрошу у полицейского, где тут место для прокаженных, выкурю там пачку, затем поменяю билет на первый же самолет в Европу (если не поменяют - куплю), и в гробу я видел вашу Калифорнию!
Так и скажу: не хочу, передумал! Первым же рейсом - в Париж.
Но Инга простояла час у выхода. Как я смогу ее предупредить?
Таможенник рассматривает мой билет:
- Вы возвращаетесь 30 ноября?
Объясняю, что должен задержаться, что у меня лекции в университете до июня. А сам злорадствую: "Сейчас он потребует доказательств. Откуда я их возьму? Пусть штампует вылет из Америки 30 ноября. Инга напортачила, ей и расхлебывать кашу. Почему только мне головная боль?"
Таможенник берет мой паспорт. В нем, еще со старых времен, постоянная американская виза.
- Сэр, - вежливо предлагает таможенник, - я перепишу дату отъезда на 31 мая. Вас устраивает?
Какой любезный папаша. Я ему желаю good night.
И вот, волоча чемодан на колесиках, поднимаюсь в вестибюль, где мексиканские семьи в полном составе, с грудными младенцами, встречают своих дорогих родственников. Встречают радостными воплями, будто на арену выбегает бык. А за спинами этой буйной корриды я замечаю Дженни, которая вытягивает вверх руку, чтобы привлечь мое внимание.
Я подхожу, обнимаю ее, церемонно целую в щеку (как дочку) и матерюсь:
- Та-та-та! Зачем ты приехала? Ты же устала! Второй час ночи.
- Завтра суббота. Инга попросила, у нее гости.
- Это ее проблемы. Пусть выкручивается.
- Да я сама захотела. У меня для тебя хорошая новость.
- Потом расскажешь. Умираю. Пятнадцать часов не курил.
В паркинге зажигаю сигарету. Какое блаженство! Чувствую прилив бодрости. Моя девочка рядом. Мой взгляд скользит по ее ногам, она без колготок, я различаю шрам на левой коленке, сувенир из Риги (бег на восемьдесят метров с барьерами). Моя девочка, моя! Я знаю наизусть каждое пятнышко на ее коже. С сигаретой совсем иная жизнь. Как будто и не было бессонной ночи. Какой теплый вечер в Лос-Анджелесе! Вечер, ночь? Теперь мне без разницы, я ощущаю каждый мускул своего тела, включая... Поразительно! Словно ключ повернули, я ожил, и мне двадцать лет.
Мы садимся в синий "понтиак". В кабине все привычно и знакомо. Не было и дня разлуки. Париж мне просто приснился. Дженни за рулем, а я - справа от нее, на своем законном месте. Юбка у Дженни чуть задрана... Бесстыдница. Хочу дать волю рукам. Не надо, успокойся... Выруливаем на фривей. Дженни сосредоточенно смотрит вперед, а губы расплываются в улыбке, ибо знает, что я обычно не слежу за дорогой. Я смотрю на нее.
- Тоничка, все в порядке.
- Даже не верится.
- Я получила бумаги. За твое лечение в госпитале заплатило министерство здравоохранения.
Вон она о чем... Однако новость ошеломляющая. Впрочем, я же говорил себе: не дергайся, не лезь на стену, все образуется. Странно только, что министерство, а не Сошел Секьюрити Южной Калифорнии.
- Какая там формулировка?
- Подожди, вспомню... "Учитывая, что до этого мистер Сан-Джайст выполнял поручения Федерального правительства в Атланте и Мейконе и тем самым как бы находился на государственной службе, министерство считает возможным..." Честно говоря, я не поняла. Когда ты был в штате Джорджия?
* * *
Лос-Анджелес больше не звонит. Звоню сам. Не так часто, чтобы не надоесть, не так редко, чтобы не сложилось впечатление, будто я от нее отдаляюсь.
Интересуюсь подробностями быта, Элиным воспитанием, отношениями с японским адмиралом Квазимодо, лабораторией доктора Хоффера. Никаких лишних вопросов, которые бы воспринимались как вторжение в ее личную жизнь. Мы оба играем. Я в жмурки. Дженни играет роль усталой, задерганной работой женщины. "Зря я взяла лабораторию Хоффера, приходится вкалывать дома, ты бы посмотрел на меня: круги под глазами, стала похожа на сову. Не сплю ночами". (Не спит ночами с кем?) Словом, статус-кво. Ничего не произошло. Просто она с головой нырнула в бизнес, а я застрял в парижской командировке. Бывает.
Дженни с жаром одобрила мои научные планы: "Здорово! Напиши десять томов. Их выставят на полки в каждой университетской библиотеке. Университеты любят многотомные сочинения. Введут тебя в учебную программу. Обретешь мировую известность". Десять томов! Я хмыкнул. Такое пожелание в нашей нынешней ситуации звучало двусмысленно.
Иногда в ее голосе появлялись интонации, от которых я начинал трепетать, ожидая, что сейчас, по логике, последует... Не следовало. (Все-таки, уважаемый принц Перигор, для следствия нужны причины. Вы меня не переубедили. А причин, видимо, не было.) Иногда, кладя трубку, я думал, что телефон остается единственным нашим средством общения, но в конце концов Дженни обязательно и непременно прилетит в Париж - тут я в нее верил! На мои похороны.
* * *
Ура! Ура! Ура! Я в работе, я начал писать. Не ведаю, на сколько томов замахнулся, но первый в голове, конструкция готова, все встало на место. И есть название: "Мир, который предвидел Талейран". Читая его мемуары, я долго и зло с ним спорил, и в этой полемике выкристаллизовался сюжет. Если бы я мог рассказать его в двух словах, то незачем было бы писать книгу. Задача сложная, и это меня вдохновляет. На Талейране ярлык, приклеенный ему Шатобрианом (знаменитая фраза: "Вошло Предательство в обнимку с Преступлением" - Шатобриан о Талейране и Фуше). Кажется, принц Перигор сделал все и даже чуть больше, чтобы заслужить столь хлесткую репутацию.
Моя отправная точка:
Талейран не предавал. Он предвидел. Он не изменял. Изменялись обстоятельства. Альтернатива была такова, что приходилось выбирать не лучшее решение, а меньшее из зол. И тут Талейран выбирал безошибочно, поэтому пережил (для политиков пережить соперников - значит победить) всех.
К примеру, после отречения Императора в Фонтенбло Талейран предложил реставрацию Бурбонов. Русский царь не осмеливался на такую инициативу! Трудно было придумать худший вариант. Однако благодаря этому ловкому демаршу Франция была спасена от территориального раздела (а ведь соседи не забыли унижений и поражений, точили зубы на лакомые кусочки). Естественно, растроганный король Луи Восемнадцатый поспешил отстранить Талейрана от власти. Талейран и это предвидел. Он предвидел, что правление королей Реставрации не вечно. Но в 1814 году, а уж после Ватерлоо - особенно, иной альтернативы не было.
Правда, в угоду моей концепции придется опустить один факт. Осторожность была главной чертой характера Талейрана. В 1829 году он пошел на поклон к Шарлю Десятому, хотя чувствовал, что королевский трон шатается. Почему? Талейрана одолевали сомнения, он не был уверен в будущем. А в Брюгге за год до "коленопреклонения" князя Перигора (закончившегося фиаско) швед Карл Валленберг твердо заявил: "Графа Д'Артуа (то есть Его Величество короля - как трусливо поправил Талейран) прогонят с престола". Вот кто на самом деле четко предвидел ход событий!
Увы, шведский граф по ряду причин выпал из Истории. А в респектабельной науке не принято ссылаться на свидетельства фантомов.
* * *
Сегодня мой "родительский день". Брал Аньку из школы. К полпятому у железных барьеров, отгораживающих двери, собралась толпа разнокалиберных мамаш. (Справка для историков. Почему барьеры? Средство борьбы против террористов. Когда на протяжении веков в Европе свирепствовали войны, бомбы к школьным зданиям все же не подкладывали. Похоже, что в дальнейшем, по мере торжества миротворческих идей на планете, у каждой школы выставят бронетранспортер.) Дамы в основном молодые. Цветник. Но я давно заметил, что в отличие от солдат женщины, построенные в каре, теряются, тушуются. Женщина хороша в мужском обрамлении, а тут выделялись лишь стопятидесятикилограммовая негритянка гренадер, с шахматным полем на голове (говорят, моднейшая прическа!), в ярко-зеленом пятнистом платье, и здешняя примадонна - благодаря своей оранжево-фиолетовой копне волос. Примадонна дымила сигаретой и раздаривала папашам, присутствующим в явном меньшинстве, благосклонные взгляды.
Я вспоминал скромный детский садик в Лос-Анджелесе и как мы туда подъезжаем за Элей.
Анькин класс вышел последним. К этому времени элегантный строй поредел. Анька сразу меня увидела, обрадовалась. Я поднял девочку на руки, поцеловал, снял с ее плеч огромный ранец, по весу предназначенный для зелено-пятнистой гренадерши.
- Деда, ты купил конфеты?
Покупать конфеты мне было строжайше запрещено. (Угадайте - кем?) Вредно для зубов. Согласен. А ребенок не согласен. И зачем тогда в семействе завели деда?
И вот деда гордо шествует, держа за руку довольного ребенка (у Аньки конфета за щекой). Так немного надо для блаженства! И еще деда думает, что тем самым он наверстывает упущенное - ведь со своей дочерью, когда она была в Анькином возрасте, ему гулять не пришлось. И еще деда думает, какое немыслимое счастье испытывал бы Сережа, если бы смог сейчас оказаться на его месте...
* * *
У меня нет прямых путей на Кэ д'Орфевр. Хотелось бы знать, насколько продвинулось дело Дмитрия Копытина. Идут допросы, протоколы допросов аккуратно складываются в папочку, папка запирается в сейф. Заглянуть бы в эту папочку.
Опыт подсказывает, что ничего интересного я в ней не обнаружу. Пока Копытин с адвокатом выстраивали свою линию Мажино. Все, что я вычитал во "France-Soir" - косвенные улики. С ними эшелонированную оборону не взломаешь. Но даже если имеются веские аргументы (если имеются!), о которых не сообщили широкой публике, умный следователь не бросится сразу во фронтальную атаку. Зачем торопиться? Время работает на следствие. Время раздвоилось. Для чинов на Кэ д'Орфевр оно проносится стремительно, масса других забот. А в тюрьме время остановилось. И эта остановка наводит господина Копытина на грустные размышления. Чудодейственных заступников не видно. Обещали? Почему же тогда к воротам Санте не подъезжает дипломатический лимузин с российским флагом? С каждым днем все меньше надежды, зато пропорционально растет уверенность, что бедолагу элементарно подставили, кинули и умыли руки. И тогда возникает вопрос: что лучше - сидеть в Бутырке или в сравнительно комфортабельной парижской камере с цветным телевизором? На телевизор, конечно, можно наплевать, да в Бутырке могут втихаря придушить. А у французов все-таки законность и порядок. И Копытин начинает бить копытами, понимая, что в Германии он несколько погорячился, когда требовал вернуть его в родные пенаты. По совету адвоката Копытин меняет тактику. Теперь он готов кое-что рассказать, если следователь даст ему гарантию...
Заглянуть в папочку? У меня нет ни прямых, ни окольных путей на Кэ д'Орфевр. Вернее, есть один. Самый кратчайший. В былые времена, когда у меня не было проблем со Временем, я им иногда пользовался. И ночью в кабинете следователя мог спокойно полистать документы. Но в этом случае придется ставить крест на моих отношениях с Дженни. Я помню слова Глубоководной Рыбы про шагреневую кожу. Я убедился в их справедливости - достаточно посмотреть на себя в зеркало.
Пожалуй, пока рановато.
* * *
Я в гостях у Дженни и... Джека. И еще там какие-то люди. Джек приветлив и даже смотрит на меня несколько виновато. Я понимаю, что возобновилась их семейная жизнь. А потом Дженни говорит, мол, ей надо куда-то идти. Я предлагаю: давай тебя провожу. Нет, не надо. Ну хоть немного. Не надо. Дженни исчезает. Я ловлю сочувственный взгляд Джека. Мы с ним о чем-то болтаем, он хороший парень, Джек. И почему-то Канада. Чистый, ухоженный кленовый лес, без всяких кустарников. Я вижу удаляющуюся пару - Дженни и Джека...
Такой вот сон. Или то, что удалось из него запомнить. И я проснулся с ощущением не душевной, а настоящей физической боли в сердце. Давно этого не было.
Позвонил в Лос-Анджелес. Незнакомый женский голос начал по-английски, перешел на русский:
- Не узнаешь, Энтони? Инга Родней.
- Инга! Быть тебе богатой.
- Думаю, тебе быть богатым. Две тысячи в месяц тебя устроят? Клянусь, больше не наскребу. Зато студию около университетского кампуса предоставляю бесплатно. Чтоб тебе не таскаться по утрам через весь город. Впрочем, полагаю, тут будешь решать не ты, а Дженни.
- Инга, держи студию за мной. Дженни на другой конец города не поедет. И я не хочу эксплуатировать детский труд.
В трубке смешок:
- Благородная ты личность, Энтони. С таким бы крутить роман.
- Ты меня приглашаешь на роман? Я старая зануда, Инга. Намеков не схватываю. Растолкуй, что происходит.
Значит, так. Разбился на фривее преподаватель. Перелом основания черепа. (Я заохал. Инга повздыхала.) Есть надежда, что выживет. Нет надежд, что вернется в университет в этом учебном году. Повис курс новейшей европейской истории. Был на кафедре еще один специалист, но в связи с сокращениями уехал в Сиэтл. Университету выгоднее нанять временного лектора, без контракта. Когда я могу прибыть в Лос-Анджелес? Инга вышлет билет на самолет.
- Инга, я подумаю.
- Энтони, на первый раз я тебя прощаю. Ты действительно отстал от века. В Америке нынче так не делают. В Америке сначала говорят "да", а потом думают. Таким образом отсекают других претендентов.
- Yes, my darling!
- О'кей! Don't play games with me. Подтверди завтра звонком. Иначе пеняй на себя.
* * *
Сутки на размышления. Могла бы дать и неделю. На самом деле решение обычно принимают быстро, остальное время уходит на его обоснование. В общем, через двадцать минут я твердо знал, что лечу в Лос-Анджелес. Надо было лишь выработать линию поведения.
Меньше всего меня смущал курс лекций. Инга сообщила программу, и я сказал, что полмесяца мне достаточно для сбора материалов.
Проблема, как легко догадаться, заключалась в другом. Жить в одном городе с Дженни и не жить с ней. Сохранять непринужденные отношения, не надоедать, не приставать, не намекать. Возможно, Дженни пожелает меня познакомить с... С кем? Лично я в этом щекотливом вопросе никакого рвения проявлять не буду. Однако (кто знает?), Дженни захочет намеренно поставить точки на "i". И это тоже придется выдержать.
Спрашивается, зачем я обрекаю себя на казнь египетскую? До сих пор за мной не наблюдалось мазохистских наклонностей. По причине финансов? Глупости. То, что мне наскребла Инга (спасибо, голубка!), не только не заполнит наволочку, которую в розовых мечтах я торжественно вручал Дженни, но даже не покроет госпитальный долг. То есть, если реально смотреть на вещи, поездка в Л.-А. абсолютная бессмыслица. Все так. Я не строил иллюзий. С другой стороны, это последняя возможность увидеть мою девочку. Посидеть с ней в кафе. Полюбоваться на нее. (И на злые сполохи в глазах? Ко всему надо быть готовым.) Нельзя упустить уникальный шанс, чтобы попробовать переломить ситуацию. Вдруг? И потом Дженни привыкла появляться со мной на официальных мероприятиях, ведь я престижный партнер... Генерал Бонапарт в итальянской кампании никогда не уклонялся от боевых действий, поступал по принципу: ввяжемся, а там посмотрим. Бонапарт в Италии был, несомненно, моложе меня. Благоразумнее, конечно, не рыпаться из Парижа. Ждать у моря погоды? Но время работает против меня. Через год Дженни попросту забудет о моем существовании...
* * *
Вечером я набрал номер Лос-Анджелеса. Дженни на совещании.
Часам к одиннадцати Лариса откуда-то ее выудила.
- При-и-вет, - пропел волшебный голос.
Я рассказал о предложении Инги, о том, что, наверно, его приму. Поспешил, пока не перебила, добавить, что буду жить в кампусе и стараться не высовывать носа за пределы университета. Естественно, о своих планах переломить ситуацию я умолчал, но намекнул, что если соблаговолят выпить со мной чашку кофе в любом заведении, то с великим удовольствием порассуждаю о международном положении.
- Здорово! - сказал волшебный голос. - Приеду в аэропорт встречать.
- Дженни, прошу тебя не приезжать в аэропорт. - Я говорил как можно строже. - Прошу это запомнить. Какое бы каменное лицо ты ни сделала, я до последней минуты буду надеяться, что ты привезешь меня не к Инге, а на Диккенс-стрит. Увы, человек слаб. И вот, представь себе, я стою около дома Инги, а твоя машина разворачивается, тормозит... Фигу ты затормозишь! - уедешь, послав мне на прощание дьявольскую улыбку. Все это я уже проходил, но тогда у нас были иные отношения. Конечно, если у тебя прорезалась страсть заниматься вивисекцией - воля ваша, барыня-государыня. Всегда рад хоть чем-то вас развлечь.
* * *
В солидном конверте американского "Федерального экспресса" принесли домой билет в Лос-Анджелес. Дата вылета - 29 октября. Дата возвращения - 30 ноября. Странно. Звоню Инге. "На какой срок ты меня приглашаешь?" - "Как и договорились". "Но в билете..." - "А ты не вникай. Это маленькая французская компания, у нас с ней блат, здесь на месте за 50 долларов они тебе проставят любое число. Наша обычная практика. Все равно получается значительно дешевле, чем на "Дельте" или "TWA".
Ага, подумал я, мне прислали билет как бедному студенту. Чартерный рейс, самолет переполнен. Обидеться на Ингу? За что? За то, что у нее куцый бюджет и она экономит на спичках? Это в Системе не считают денег, хотя, точнее, смотря когда. А ты ищешь повода для обиды, чтоб отменить поездку. Почему? Нервничаешь, боишься, как тебя встретят в Городе Ангелов. Твой Ангел обещал не встречать. А вдруг она сама придет, первой, к тебе на лекцию? Послушать. На твоих лекциях, настоящих, для студентов, она еще ни разу не присутствовала. Козырную карту вытягиваешь. Ну, ради этого можешь через океан и на моторной лодке.
* * *
Ее Высочество выразило желание отвезти меня в аэропорт Орли. Я был польщен, тем более что испытывал за собой чувство вины. Прибавление семейства уже угадывалось невооруженным глазом, а я отваливаю за тридевять земель и, видимо, вернусь после родов. Правда, теперь всем верховодил Идеальный Вариант, но я же все-таки не сбоку припека... Давненько мы не были с ней наедине, поболтаем в машине. Я только настоял, чтоб она доставила меня не в аэропорт, а на площадь Данфер-Рошро, откуда уходит в Орли скоростное метро. И давай выедем пораньше: пятница, вечер, в городе пробки...
- Папа, с каких пор ты разбираешься в уличном движении? Я шофер, я знаю. Домчимся до Данфер-Рошро за пятнадцать минут.
Возражений моя дочь не допускает, тон у нее прокурорский. В кого бы это?
Действительно, поехали резво, дочь рассказывала смешные милые подробности о детях и о своей семейной жизни, от нее, от моего ребенка, исходило такое душевное тепло, что я млел и таял, как свечка. Пятнадцать минут нирваны! Потом мы прочно застряли на бульваре Распай. Машины бампер к бамперу, почти не двигались. С бешеной скоростью двигалась секундная стрелка на моих часах. Каким-то чудом, следуя за автобусом, игнорируя красные светофоры, заезжая колесами на тротуар, моя дочь сделала рывок, и мы попали на Данфер-Рошро. Пересечь площадь заняло бы минут сорок. Я вылез из машины, вытащил из багажника новый огромный чемодан, подарок дочери (пустой он весил тонну, а был набит под завязку), и в обход, по пешеходным дорожкам, поволок его к станции "воздушки".
В Орли на мой самолет, наверно, уже объявили посадку.
В вагоне "воздушки" я смотрел на циферблат и через окно вниз, на бесконечную реку желтых фар, медленно текущую по южной автостраде. Хороши бы мы были, если бы отправились в аэропорт на машине...
"Воздушка" - гениальное изобретение. Когда я выскочил на Западном Орли, до отлета оставалось двенадцать минут. Теоретически я еще успевал!
Опять бегом в вагон. Южное Орли. Широченные залы. Бегом к стойке проклятущей авиакомпании.
- Посадка на самолет закончена!
Что ж, не судьба. Вернусь к детям, позвоню Инге, извинюсь.
- Минуточку! - Девушка подымает трубку, говорит с пилотом и... регистрирует мой билет. Я ставлю чемодан на весы, он уплывает в багажное отделение.
- Бегите к пятому терминалу, вас ждут.
Иду быстрым шагом по длинному безлюдному коридору, похожему на резиновую кишку. Раз багаж взяли - без меня не улетят. Нигде не записано, чтоб пассажиры участвовали в спортивных соревнованиях. Такой кросс по пересеченной местности согнал бы с меня семь потов, да, к счастью, я одет не по-парижски - в Париже холодный осенний дождик, - я одет в джинсовый костюм (подарок Дженни), предназначенный для климата Южной Калифорнии.
Не опоздал, удачно выбрал, что надеть... Слишком много счастья!
У открытого самолетного люка стоит стюардесса и... торопливо курит. Меня пронизывает страшная догадка.
- Разве нельзя курить в самолете?
- У нас не курят.
- Даже на американских международных рейсах разрешено!
- У нас свои правила.
- Почему в агентстве не предупредили?
- А вы спрашивали?
...Билет куплен в Калифорнии и не мной. Наверно, Инга послала в агентство кого-нибудь из студентов. Ему в голову не пришло, что уважаемый профессор курит. Хочу разорвать билет и швырнуть его в кукольное личико стюардессы. Какие сволочи французы! Пытаются перещеголять американцев в ихнем идиотизме!
- Скажите вашему руководству, что тем самым вы теряете клиентов. Первый и последний раз лечу вашей компанией.
Пожимает плечами.
Я зажигаю сигарету и лихорадочно затягиваюсь.
* * *
"Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун". По приказу Системы я накрутил в общей сложности витков десять вокруг земного шара. На всех видах транспорта, включая почтовые дилижансы, парусники, поезда. Тихоходное средство по сравнению с авиацией. Но там можно было созерцать пейзажи. Впрочем, однообразие морского пространства или сыпучих песков тоже надоедает. Основные тяготы моей бывшей профессии связаны с ожиданием. Активные действия - употребим такой эвфемизм это все же экзотика. А так - ждешь. Ждешь конца путешествия, ждешь на явочной квартире, ждешь письма, курьера, звонка, нужного человека. Сидишь в гостинице или в собачей дыре, убиваешь время (а вы думали - кого?). Пьешь кофе, если он есть, и куришь, куришь, куришь.
В самолете, когда летишь куда-нибудь на противоположную точку глобуса, время останавливается. Как в тюрьме. Однако раньше самолеты ходили полупустыми. Устаешь от чтения, от сигарет, откинешь ручки кресел, ляжешь вдоль сидений, поспишь. В сидячем положении я спать не научился. Но тогда я легче переносил бессонницу.
Удивительно, до чего неприхотливая публика! Или сильно тренированная? С помощью каких инженерных генов выращивают нынешних пассажиров ночных рейсов? Их накормили ужином, показали фильм, затем погасили свет, и они дисциплинированно задрыхли в узких креслах, локтем к локтю, голова к голове... Мой персональный фонарик на потолке отбрасывает блеклый кружок. Читать трудно. Я стараюсь не смотреть на часы - и так знаю, что стрелки смазали клеем, даже секундная ворочается неохотно, словно во сне.
Мы взлетели в восемь вечера. Сейчас по-парижски четыре утра. А всего лететь тринадцать часов с хвостиком. Значит, в Лос-Анджелес прибудем к полуночи по местному времени. Но мой растянувшийся по океану и материкам день, боюсь, на этом не кончится. Инга предупредила, что к ней придут гости. Случайное совпадение? Подозреваю, она сначала потащит меня к себе. Продемонстрировать гостям свои особые отношения со знаменитостью. И гастролер-профессор обязан быть в форме, улыбаться, отпускать утонченные французские шуточки... Чума. Она забыла, сколько мне лет? Что я плохого ей сделал? Зачем она мне прислала такой билет? Никогда ей не прощу. Эх, покурить бы.
Простишь. Инга не виновата. И всегда тебе делала только хорошее. Ты сам жаждал, чтоб тебя принимали за молодого. Ou presque. И вот результат - будь добр соответствовать своей репутации. Проклятье! Одну сигарету! Представляю себе, в каком виде я выползу из самолета. Инга будет явно разочарована. Впрочем, говорят, у нее теперь юный бой-френд. Благодари небеса (они за стенкой, помахай им панибратски ладонью!), что тебя встречает Инга, а не Дженни.
Извиваясь ужом, чтоб не разбудить соседей, вылезаю из кресла. Иду к туалету. В салоне кроме моего горят еще три фонарика. Сонное царство. Даже стюардессы где-то закемарили. Воровато оглядываюсь и закуриваю. На подносе с пустыми пластмассовыми стаканчиками замечаю чинарик. Кто-то тоже не выдержал. Привет тебе, мой незнакомый товарищ - великомученик.
...В моей пестрой, длинной, запутанной биографии есть страница, которую я упорно не желаю вспоминать. Лубянка. Недаром о Лубянке я ничего не рассказывал Дженни. Там меня избивали. В прежних своих жизнях я получал ранения в боях, это другое дело, но меня никогда не били. На Лубянке били. Привязывали к спинке стула и молотили в кровь. Дикое, непереносимое унижение. Однако самой изощренной пыткой было, когда не давали папирос.
В глубине темного прохода возникает фигура. Последняя затяжка. Тушу окурок.
* * *
Выспавшиеся, повеселевшие пассажиры выстраиваются в очередь у паспортного контроля. Для многих из них сбылась мечта - они в Америке! Моя мечта была скромнее. Следуя за всеми по лабиринтам аэропорта, я искал курительную комнату. Дохлый номер. Ладно, скорее бы выйти на улицу, там уж мне никто не запретит.
Скорее не получается. По одному нас пропускают к регистрационным стойкам. Сначала работали четыре таможенника, потом двое. Понятно. В Лос-Анджелесе полночь, и, наверно, больше с неба никто не свалится.
Неожиданно выплескивается толпа мексиканцев. Прибыл запоздавший рейс. Как-то все перемешивается, и я оказываюсь в хвосте. А на таможне остался лишь седой негр. Он не торопится.
К едреной фене! Спрошу у полицейского, где тут место для прокаженных, выкурю там пачку, затем поменяю билет на первый же самолет в Европу (если не поменяют - куплю), и в гробу я видел вашу Калифорнию!
Так и скажу: не хочу, передумал! Первым же рейсом - в Париж.
Но Инга простояла час у выхода. Как я смогу ее предупредить?
Таможенник рассматривает мой билет:
- Вы возвращаетесь 30 ноября?
Объясняю, что должен задержаться, что у меня лекции в университете до июня. А сам злорадствую: "Сейчас он потребует доказательств. Откуда я их возьму? Пусть штампует вылет из Америки 30 ноября. Инга напортачила, ей и расхлебывать кашу. Почему только мне головная боль?"
Таможенник берет мой паспорт. В нем, еще со старых времен, постоянная американская виза.
- Сэр, - вежливо предлагает таможенник, - я перепишу дату отъезда на 31 мая. Вас устраивает?
Какой любезный папаша. Я ему желаю good night.
И вот, волоча чемодан на колесиках, поднимаюсь в вестибюль, где мексиканские семьи в полном составе, с грудными младенцами, встречают своих дорогих родственников. Встречают радостными воплями, будто на арену выбегает бык. А за спинами этой буйной корриды я замечаю Дженни, которая вытягивает вверх руку, чтобы привлечь мое внимание.
Я подхожу, обнимаю ее, церемонно целую в щеку (как дочку) и матерюсь:
- Та-та-та! Зачем ты приехала? Ты же устала! Второй час ночи.
- Завтра суббота. Инга попросила, у нее гости.
- Это ее проблемы. Пусть выкручивается.
- Да я сама захотела. У меня для тебя хорошая новость.
- Потом расскажешь. Умираю. Пятнадцать часов не курил.
В паркинге зажигаю сигарету. Какое блаженство! Чувствую прилив бодрости. Моя девочка рядом. Мой взгляд скользит по ее ногам, она без колготок, я различаю шрам на левой коленке, сувенир из Риги (бег на восемьдесят метров с барьерами). Моя девочка, моя! Я знаю наизусть каждое пятнышко на ее коже. С сигаретой совсем иная жизнь. Как будто и не было бессонной ночи. Какой теплый вечер в Лос-Анджелесе! Вечер, ночь? Теперь мне без разницы, я ощущаю каждый мускул своего тела, включая... Поразительно! Словно ключ повернули, я ожил, и мне двадцать лет.
Мы садимся в синий "понтиак". В кабине все привычно и знакомо. Не было и дня разлуки. Париж мне просто приснился. Дженни за рулем, а я - справа от нее, на своем законном месте. Юбка у Дженни чуть задрана... Бесстыдница. Хочу дать волю рукам. Не надо, успокойся... Выруливаем на фривей. Дженни сосредоточенно смотрит вперед, а губы расплываются в улыбке, ибо знает, что я обычно не слежу за дорогой. Я смотрю на нее.
- Тоничка, все в порядке.
- Даже не верится.
- Я получила бумаги. За твое лечение в госпитале заплатило министерство здравоохранения.
Вон она о чем... Однако новость ошеломляющая. Впрочем, я же говорил себе: не дергайся, не лезь на стену, все образуется. Странно только, что министерство, а не Сошел Секьюрити Южной Калифорнии.
- Какая там формулировка?
- Подожди, вспомню... "Учитывая, что до этого мистер Сан-Джайст выполнял поручения Федерального правительства в Атланте и Мейконе и тем самым как бы находился на государственной службе, министерство считает возможным..." Честно говоря, я не поняла. Когда ты был в штате Джорджия?