Страница:
В тюрьме быть хозяином своей судьбы! Это меня так утешило, что я сладко проспал всю ночь, а утром проснулся свежим как огурчик. И даже несколько растерялся, ибо пока не знал, хорошо или плохо в моей ситуации быть опять здоровым...
Что касается врача, то он чуть не взвыл и вызвал на подмогу еще двух эскулапов. Работали в поте лица. Сначала я лежал, потом сидел, потом стоял.
- Сделайте десять приседаний.
- Ой, Валера, он же умрет!
- Он? Да никогда в жизни!
Какая оптимистическая диагностика. Что ж, медицине виднее.
В последний раз смерили мне давление, сняли кардиограмму.
- Не ценим мы наш родной валокордин, - сказал Валера. - Все, блин, импортную дрянь выписываем.
И утопали. Наверняка кому-то докладывать.
Мне принесли мою одежду, записную книжку, авторучку "Ватерман", часы, рубли, доллары, франки, ключи от дома - все, кроме паспорта. Я переоделся. В дверях возник двухметровый детина. Я пошел за ним. Мы спустились на лифте. Во внутреннем дворе Лубянки меня посадили в воронок. Детина занял место охранника, сзади, за решеткой. Мы долго колесили по городу. Иногда воронок набирал скорость и я думал, что мы выехали на загородное шоссе, но нет, опять частые остановки, явно на светофорах, просто улицы в Москве длиннее парижских... Куда меня везли? Детина был из тех людей, с которыми избегают вступать в разговоры. И потом, это их обычный трюк. У человека пробуждается надежда, а его хоп - в другую тюрьму. Арестантская роба, отпечатки пальцев, допрос. Но я им был благодарен, что они дали мне возможность привести себя в порядок, точнее, сами меня подлатали какими-то домашними средствами (Неужели валокордином? Не понял.). Что ж, продолжим наши игры, если не на равных, то в меру моих сил. Очень гуманно с их стороны.
В узком крытом дворе с тусклым электрическим освещением угрюмый детина сдал меня под расписку, как мешок с углем, двум офицерам. Слова не вымолвил.
Мы прошли по подвальным коридорам, поднялись в обшарпанном лифте на два этажа.
Вестибюль очень респектабельного советского учреждения. И лифт, возносивший нас куда-то на верхотуру, был не для рядовых сотрудников, а для начальства и званых гостей: просторный, с зеркалами, отделан полированным деревом. В зеркало я заметил, что офицеры учтиво улыбаются.
Огромный кабинет, залитый солнцем. Окно во всю стену. Где-то далеко внизу лес, уходящий к горизонту. Даже если бы я не узнал хозяина кабинета, спешившего мне навстречу, то по одному виду из окна я бы догадался, что нахожусь в "Аквариуме".
(Для справки. Когда я говорю: "Я догадался, я сразу понял" - то не потому, что такой умный, а просто малость информированный, Давным-давно кто-то изловчился сделать снимок из окна, который отпечатали в нескольких экземплярах. Я видел эту фотографию в скромном офисе в Лондоне, на 85[2] Воксхолл-кросс.)
Нервная гримаса, казалось, навсегда застыла на лице заместителя начальника ГРУ. Мы обменялись дружеским рукопожатием. Он усадил меня за уютный столик с кофейным сервизом - в другом углу от руководящего стола с телефонным пультом, сам сел напротив, налил кофе в чашки и, главное, придвинул мне пачку "Marlboro lights". Какой милейший человек! Я с наслаждением затянулся. Что касается моего визави, то он вообще не выпускал сигарету изо рта.
Мы поговорили о здоровье и о том, что, в принципе, надо бы бросить курить.
Потом он извинился, пересек по диагонали кабинет, поднял телефонную трубку:
- Виктор Михайлович? У меня профессор Сан-Джайст. Пьем кофе. Конечно, он. Кто же еще? Немного прибавил в годах. Да все мы не помолодели. Помнишь, как в Вашингтоне он поломал всю малину американцам? Разумеется. Вот тут ты не прав. Сейчас произошла накладка. Он очень сожалеет. Его грубо подставили. Французские интриги. Сам знаешь, как бывает. Да, да. Конечно. Не беспокойся. Привет.
Вернулся. Зажег очередную сигарету.
- Они так на вас обижены в ФСБ. Так обижены... Слышали? Я пытаюсь вас отмазать. Между прочим, ваши дорогие соотечественники вас кинули. Трусливо отмежевались. Мол, понятия не имеем, кто такой и что он в Москве делает.
По его взгляду я понял, что он или они все вместе сочинили удобоваримую легенду, и не в моих интересах ее опровергать.
- Что ж, вы все верно просчитали. Скажите, а бывало на вашей памяти когда-нибудь иначе? Основа основ западных спецслужб: отбрыкиваться от своих засветившихся агентов. Нам в разведшколе вдалбливали: "Вас никто не поздравит с успехом, вас никто не прикроет при неудаче". Думаете, я надеялся, что они хоть пальцем шевельнут в случае моего провала?
К моему случаю бедные западные спецслужбы не были причастны ни ухом, ни рылом. Однако то, что я говорил, было общеизвестной истиной. Увы, месьедам, это именно так и происходит. И очень хорошо укладывалось в сочиненную московскими коллегами легенду.
С пафосом:
- Профессор, при вашем опыте и мудрости, зачем вы согласились быть втянутым в эту авантюру?
- Я не согласился быть втянутым. Это была моя инициатива.
Проникновенно:
- Профессор, спасибо за честность. У вас репутация последнего романтика Системы. И все же могу я узнать причины?
Неужели ему не успели доложить? Или по их сценарию Требовалось, чтоб я сам все рассказал?
Я рассказал.
В ответ ледяным тоном он повторил официальную версию о русской мафии. Его щеки дергались:
- Здесь, профессор, вы не рассчитывайте на мое сочувствие. Вашему родственнику надо было раньше думать, прежде чем влезать в опасные игры. Государство имеет право защищаться.
- Не стыкуется, - сказал я - Русская мафия и интересы государства. Нет логики. Или, наоборот, по логике... - Я махнул рукой. Мы отработали легенду, он с чувством продекламировал свой текст. Какая еще к черту логика? - Ладно, перейдем на другие темы. Засекаю время. Попробуйте десять минут не курить. Вы же загнетесь при таком темпе.
- Загнусь. - Он смял сигарету. - Ну и что? Вы не представляете себе, какой урон понесло управление с началом перестройки. Каких только кретинов нам не сажали! А сколько мы потеряли отличных ребят из-за предателей-перебежчиков? Но за наших разведчиков, попавших в беду, мы боролись до конца. Я не умывал руки, как ваши чистюли французы. Вы говорите: "Детей жалко". У меня на столе список вдов и сирот. Я его никогда не убираю в ящик. Всегда перед глазами. Я пытаюсь им выбить приличную пенсию. Государство не может прокормить семьи людей, которые отдали за него жизнь. А вы ищете логику... - Он смял вторую сигарету. Десяти минут не прошло?
- Минута.
- Вы инквизитор, профессор. Вы мне подстроили ловушку. Конечно, теперь я обязан доказать, что могу обойтись без курева. Хорошо, что вы хотите?
- Найти убийцу.
Тут он неожиданно расслабился. Даже щека перестала дергаться. Отодвинул от себя пачку "Малборо".
- Я охотно бы вам помог. Как? Объясняю. Предположим, ваша нелепая гипотеза имеет какое-то реальное основание. Замечу в скобках, что, начиная с Брежнева постыдные застойные времена! - теракты за границей не проводились. Нужно было разрешение секретариата ЦК партии. Нынче не тот контроль, не та дисциплина в органах. Предположим, какой-то бандит из "новых русских", награбивший народные деньги, желает свести с кем-то счеты. С кем-то, кто улизнул за кордон. Дружки бандита знакомят его с рядовым сотрудником ФСБ. Увы, взяточничество на этом уровне имеет место быть. Ведь государство экономит на зарплате! Итак, респектабельный бандит в своем "мерсе" передает Ивану Петровичу атташе-кейс с "зелененькими" (я упрощаю схему) и говорит: "У тебя, дорогуша, есть служебная информация. Воспользуйся ею и организуй". Что сделает Иван Петрович (по которому тюрьма плачет)? Поедет сам? Пошлет оперативника? Никогда в жизни! Он наймет за тысячу баксов киллера (самая модная в наши дни профессия), оплатит визу, дорогу, гостиницу, ресторан, прибавит пару сотен на проститутку-и киллер, не задавая лишних вопросов, нажмет на гашетку по указанному адресу. Все! И пусть газеты орут об очередном загадочном убийстве Но если Иван Петрович (с которого давно пора сорвать погоны) не потерял остаток мозгов, то он сообразит, не пожадничает и наймет другого киллера, чтоб тот за ту же таксу убрал первого. От свидетелей такого рода предпочитают поскорее избавиться! Профессор, я не утверждаю, что так оно и было. Я теоретически рассматриваю вашу нелепую гипотезу, сложившуюся в результате вполне понятного эмоционального потрясения Я подниму трубку, и мне принесут пачку фотографий убитых киллеров. Я ткну пальцем в любую и скажу: "Вот он". Вы мне поверите? Прошло десять минут? Закурим.
Не сомневался, что ему через пять минут принесут фотографии. Все было заранее подготовлено. У меня рассматривать их не было никакого желания. Не было. Что было? Ощущение внезапной пустоты. Изменились методы. Зубы теперь не вышибали Меня самого элементарно вышибли из игры. Грамотно сработали, и мой собеседник знал, что с профессиональной точки зрения я это оценил.
В качестве сладкого десерта после горькой пилюли я опять услышал сетования. Нынче служба не та, люди не те, делаем не то. Раньше собирали разведданные в стане врага. Теперь собирают компромат на вышестоящих чиновников. Конечно, еще есть порох в пороховницах, иначе зачем жить? Мы еще поживем, профессор, не правда ли? Да вы принимайте таблетки, профессор, не смущайтесь. Позвольте полюбопытствовать, чем вас кормят... Наши, отечественные? У меня точно такие же, я их жру килограммами, привык... С тех пор как Горбачев сбросил с барского плеча Восточную Европу, НАТО уже заглатывает Польшу, Чехию, Венгрию.
- Для вас же это хорошо, - заметил я. - Для вашего управления. Выход на оперативный простор с заранее укрепленных позиций.
Он глянул на меня в упор. Усмехнулся:
- Приятно беседовать с умным человеком. Немножечко отравы мы оставили. Жадность фраера сгубила. У Клинтона еще будут желудочные колики. Профессор, помнится тогда, в Вашингтоне, мы с вами на банкете пропустили по рюмашке. Не смею предлагать. Вижу, у нас сейчас соревнование: кто больше таблеток принимает... Вам оформили пенсию? Замечательно. Франция - страна победившего социализма. Отдыхайте, гуляйте с внуками... Здоровье дороже всего. Соседи... ну, догадываетесь, кто... меня спрашивают: "Как он миновал все контрольные посты? Он что, сквозь стены проходит?" Я ответил: "Разведчик старой школы, учиться у него надо, товарищи. А как он прошел, он никому не расскажет. Не беспокойтесь, профессор Сан-Джайст свято чтит традиции старой школы, интервью газетам не дает и мемуары не пишет. Верно? И в Россию он больше не приедет. Профессор ведь знает, что я перед вами за него поручился, вытащил из квашни, куда его французы сунули. Профессор - человек слова, меня он подводить не будет. Или я что-то неправильно говорил?"
Из "Аквариума" на белой "Волге" доставили в Шереметьево. В сопровождении. Я купил билет на рейс "Эр Франс". В сопровождении провели через таможенный и паспортный контроль. Сопроводили прямо в кабину самолета. И когда я сел в кресло и пристегнул ремни, спохватились - мол, чуть было не забыли. И вернули мне паспорт. В окошко я видел, что они стоят на бетонном полу и приветливо мне машут.
Человек, за меня поручившийся, конечно, не верил, что я могу проходить сквозь стены, но на всякий случай принял соответствующие меры.
* * *
Самолет плыл в ночи, а рядом с ним - освещенный салон, ряды кресел, головы пассажиров, бюст стюардессы и ближе всего мое смутное лицо в зрачке иллюминатора. Тем самым создавалось ощущение спокойствия: наш искусственно ограниченный мир, где у каждого нумерованное место, поднос на откидном столике с остатками казенного ужина, свобода передвижения до туалета и обратно - все это имеет продолжение за бортом. Освещенный салон слева, освещенный салон справа, ряды кресел слева, ряды кресел справа, вдоль рядов снуют стюардессы, и пассажиры там видят в иллюминаторе еще один освещенный салон. И так до бесконечности. Плывущий в ночи, сияющий огнями остров. И незыблемая убежденность, как в арифметической задаче: автомобиль, поезд, трактор (Почему не верблюд? Скверный характер?), отправившийся из пункта А с такой-то скоростью, должен обязательно прибыть в пункт Б через столько-то часов. Между тем тряска кабины и секундные провалы (сердце подкатывало к затылку) показывали иллюзорность нашего арифметического уюта. Я прижимался лбом к окошку и различал под крылом клубящуюся тьму. Над Альпами буйствовал циклон. Голос пилота в репродукторе предупредил: "Мы входим в район грозовой облачности". Может, так. А может, циклон и грозовая облачность были так же призрачны, как освещенные салоны слева и справа от самолета, и на самом деле я заглядывал в ту бездну, которая мне так часто снилась, и край черной воронки, закрутивший и унесший Сережу (и многих других, многих-многих тех, кого я знал), теперь приблизился, клубящаяся тьма была в двух сантиметрах от моих глаз. Я не причитал, не плакал, не звал Сережу, настоящая реальность - тьма и вечный холод ("За бортом, ласково сообщал пилот, - температура минус сорок один градус") - была в двух сантиметрах, толщина окна.
Ловкий начальник военной разведки вышиб меня не только из игры. Из жизни. (Понимал ли он это? А зачем ему понимать? У него своих забот навалом, о них он подробно рассказывал.) Мне доказали, что я живу в выдуманном мире, что в настоящем я уже не разбираюсь. Мой прежний опыт и навыки не помогли мне исполнить своей клятвы. Серия смешных телодвижений... Я чувствовал, что хрупкое окошко, отделявшее меня от клубящейся тьмы, треснуло, вот-вот разлетится вдребезги. И я вспомнил последние слова, произнесенные на прощание в высоком кабинете (без улыбки, и щека высшего начальника дергалась):
- На вас обижены. Вы заглянули туда, куда не следовало заглядывать. Не мне вам объяснять, что это означает. Будем надеяться, что о существовании тихого пенсионера все постепенно забудут. Но если вы еще раз появитесь в России... Заказные киллеры? А что-нибудь попроще не видите? В Москве столько автокатастроф, наездов на пешеходов... И "Московский комсомолец" опубликует заметку в свойственном этой газете развязном стиле: "Вчера семнадцатилетний пэтэушник Вадик Удальцов осушил в одиночку бутылку водки и, чтоб как-то развлечься, решил ее разбить о плешь старикана, замаячившего перед ним на улице. Несмотря на то что в глазах у Вадика двоилось, удар попал в цель. Несчастная "цель" - старикан, профессор из Франции, приехавший в Москву по туру, умер в "скорой помощи", не приходя в сознание. Вадик Удальцов в хулиганских поступках ранее замечен не был и на учете в милиции не состоял. Ребята, пить надо меньше".
Признаться, меня покоробила "плешь старикана". Неужто я так выгляжу? Или это дежурный перл московской журналистики?
Я пытался вытащить себя из этого марева-варева, ватных рук и ног, ватной головы, собрать по чайной ложке. Это нормально, внушал я себе, что ты устал. Спланировать невидимкой в Москву, пройти на Лубянку сквозь стены - сколько сил потребовалось, любого человека кондрашка хватит, а у тебя был всего лишь сердечный приступ. Значит, ты еще "ого-го" и "иго-го", еще попрыгаешь по зеленой лужайке, а глубоководные теоретики ничего толком не знают, только пугают. Я собирал себя по чайной ложке, но это все куда-то выливалось, я пытался взбодриться, но еще больше распадался. И было ощущение, что я остался там, в матово-блеклом салоне за бортом самолета (хотя самолет уже подруливал по дорожке - по которой крадется огромная кошка с острыми когтями - к аэропорту "Шарль де Голль-2"), и продолжаю полет, не подозревая, что захвачен клубящейся тьмой, и меня мягко и неотвратимо закручивает воронка. И тут я увидел Сережу. Он шел по проходу между кресел ко мне, с плутовской улыбкой, как всегда небритый. Приложил палец к губам, сел рядом, обнял меня за плечи. "Сережа, ты живой? - Я чувствовал тепло его ладони. - Ты живой? Значит, как я и раньше думал, это была инсценировка?" "Конечно, А. В., конечно, пришлось разыграть, он хитрюще подмигнул. - Мы с полицией ломали головы. От заказного киллера не уйдешь. Пусть решат, что убили. И к двери я спустился в пуленепробиваемом жилете. Потом меня долго прятали. Et voila, nous sommes arrive".
- Et voila, nous sommes arrive! Прибыли!
Стюардесса трясла меня за плечо. Несколько секунд я соображал, где я и в каком из миров. Потом вытер мокрые глаза, извинился и пожелал стюардессе приятного вечера.
Надо же, задремал после приземления! Усталость свалила. Зато теперь руки и ноги функционировали нормально и мозги заработали.
В пустом салоне на задних сиденьях спал еще один пассажир. И стюардесса почему-то его не будила. Ясненько. Хвост из Москвы или нос из Парижа. Что ж они дальше предпримут?
Полицейский в коридоре взглянул с безразличием. На паспортном контроле вежливо кивнули. В багажном зале все уже разобрали, на движущейся ленте плыли три чемодана и оранжевая спортивная сумка. Дама с ребенком что-то высматривала.
В вымершем вестибюле на уборочной машине лениво разъезжал араб в зеленом комбинезоне. Я завернул в кафе. Парочка за угловым столиком нежно ворковала. Бармен откровенно зевал.
Я заказал кофе и коньяк. Итак, можно представить себе, с какой интенсивностью шли телефонные переговоры Парижа с Москвой в последние двое суток. Из Москвы наябедничали жутко. В Париже пообещали примерно наказать. Ведь, в сущности, я совершил даже не должностной проступок - хуже, узурпацию прерогатив. А это уголовный кодекс.
Что ж они медлят?
За спиной я слышал мерное дыхание огромной кошки. Полосатая, черно-серая, помоечная расцветка, ростом с дога. Но ее, кроме меня, никто не замечал. Она, я знал точно, не из московских или французских спецслужб - посланец другого ведомства.
Я сел в такси. Никто не прыгнул следом за мной в кабину. Занятно. Вот как теперь делают. Таксист повезет прямехонько в главное полицейское управление на набережную Орфевр.
Таксист остановился на улице Лурмель. Я открыл ключом дверь своей квартиры. Зажег свет. Никого. Ладно, гости вот-вот припрутся.
Дочь следила, чтоб в холодильнике был запас консервов. Не теряя времени, сварганил ужин. Краем глаза наблюдал по телевизору ночные "Новости". Опять в стране серьезные проблемы: подскочили цены на салат.
Выключил телевизор. Прислушался. Кто-то на мягких лапах поднимался на этаж. Царапнул когтями пол. Разлегся на коврике перед дверью. Тогда я понял, что сегодня меня трогать не будут.
Проснулся в четыре утра. Ворочался. Сна ни в одном глазу. И то верно - не надо было пить вечером кофе. В темноте принял ванну. Побрился на ощупь. Свет в квартире не зажигал. Почему? Пусть думают, что я еще дрыхну. На свежую голову соображал, как бы я сам поступил на их месте. В шесть утра приедут, разбудят (раньше шести закон не позволяет) и отвезут в ближайший полицейский участок. И там тупой инспектор будет задавать нудные вопросы и отстукивать мои ответы на допотопной пишущей машине. Вопросы типа: как вы полетели в Москву без визы? Каким рейсом? Почему нет вашей фамилии в списке пассажиров? Каким образом вы узнали имя дивизионного комиссара на набережной Орфевр? Откуда такие нелепые фантазии - дескать, ваша эскапада согласована с парижской бригадой по борьбе с особо опасными преступлениями? Месье имел некоторое отношение к полиции? Что значит "некоторое отношение"? Два века тому назад? Гм... К какому психиатру вы ходите?
То есть их задача будет показать мне, что я действовал, как городской сумасшедший, они слыхом обо мне не слыхали, и если такое повторится...
В общем, здоровое решение. В Москве выбрали метод разговора на высоком уровне, в Париже утонченнее - мордой об стол участкового инспектора. И не воображайте из себя значительную персону.
Я готовился к большому путешествию. Требовалось сконцентрироваться, собраться с силами. Конечно, разумнее было отдохнуть, навестить кардиолога (Навестить в первую очередь детей! Нет, нельзя. Для дочери я уехал на семинар в Норвегию), но уж очень не хотелось выставлять себя на потеху Глубоководным Рыбам и прочим мелким чванливым хранителям тины морской. Я проиграл? Тем хуже. Тем лучше. Меня освободили от всех обязательств.
Чего же я жду? Еще десять минут. Мне просто интересно выяснить - прав ли я был в своих предположениях?
Ровно в шесть утра резко зазвонили в дверь.
* * *
В Лос-Анджелесе было девять вечера и сколько-то там минут. Я стоял около ее дома. Вдалеке, по улицам, перпендикулярным Вентура-бульвару, изредка скользили фары машин. На Диккенс-стрит темно и тихо. На четвертом этаже в ее окнах горел свет.
Моя полосатая спутница ткнулась мне мордой в ноги, я отвел руку назад, она лизнула ладонь шершавым языком. "Умница, - сказал я, - в дом не входи. По ночам здесь гуляет кот. Найдешь с кем развлечься".
Чтоб оставаться невидимым нужно соблюдать три условия: держать себя под строгим контролем, не отвлекаться, не допускать никаких эмоций. Элементарно. Вот как перемещаться во времени и пространстве - тут рецепта дать не могу, самому до сих пор неведомо. Но если давит грудь, колет справа под лопаткой и дышите так, будто пробежали кросс с полной выкладкой - значит, вы куда-то переместились. Или скоро предстоит,
Я жадно втягивал воздух. Воздух был прохладным. В Лос-Анджелесе кончилась жара. Хороший знак.
Полегчало. М-да, в уик-энд я бы не осмелился. Однако середина недели, завтра рано на работу... Она, должно быть, одна с Элей. Сегодня мой день! Пошли.
По ступенькам до парадного. Шаг... и я на темной лестнице внутри здания. Поднялся на четвертый этаж. Замер у ее двери. Громких голосов не слышно. Эля, наверно, спит. Дженни? Читает, гладит белье, смотрит телевизор, залезла в ванну.
"Я к тебе очень хорошо отношусь. Может, лучше, чем ты думаешь..." Правда, она поспешила добавить еще кое-что, но это было чисто женским кокетством.
Я провел ладонью по двери. Замки она так и не сменила, значит, ключи по-прежнему застревают. Надо бы этим заняться. Чтоб не шлялись тут всякие...
Мне замки не помеха.
Я шагнул сквозь дверь и застыл на верхней ступеньке. Дженни сидела за обеденным столом на своем обычном месте у стены. Напротив нее, на моем месте парень в майке с эмблемой университета, квадратные плечи, загорелые локти, волосы на затылке собраны в короткую косичку.
Без эмоций. Строгий контроль.
Дженни подняла голову и посмотрела в мою сторону, задержав взгляд. Она меня видит? Невозможно. На бордовом линолеуме ступенек нет даже тени моих ботинок.
Спустился в гостиную, пересек ее, стараясь не скрипеть по паркету (Чушь собачья! Я же невидим и невесом!), и устроился в кресле у телевизора так, чтобы плечи и затылок парня не закрывали мне лицо Дженни.
Господи, счастье какое, как давно я не любовался своей девочкой!
Стоп. Без эмоций. Строгий контроль.
Они пили белое вино, говорили... Говорили какие-то глупости, не важно, я вслушивался, чтоб удостовериться: его голос мне совершенно не знаком, никогда не слышал его по телефону. Новый кадр? Хотелось спросить - а где темно-зеленый костюм, по каким стенкам его размазали? Небось даже не помнит такого... Дженни, Дженничка! Она совсем стала юной, зазывающе смеялась, в глазах озорные искры, и казалось, для нее весь мир сошелся на этом парне, никого и ничего больше не существует. Парень, наверно, был энциклопедией всех мужских достоинств... Не знаю. Мне было достаточно наблюдать его модную косичку... Дженничка. Глаза какие-то другие... Красивые? Не знаю... И тут я понял, что должен до гроба быть благодарным своей девочке - она меня оберегала, ведь никогда при мне она ни на кого так не смотрела. Если бы хоть раз я зафиксировал такой взгляд, то сдох бы на месте.
Вдруг, как бы мимоходом, полуобернувшись в мою сторону, она бросила по-русски:
- Зачем тебе это надо?
- What? - переспросил парень.
- Ерунда, - ответила Дженни по-английски, - привычка разговаривать самой с собой вслух, чтоб не забывать русский.
Потом они унесли все со стола на кухню, парень отправился прямиком в спальню, а Дженни аккуратно разложила бокалы, тарелки, вилки по полкам посудомоечной машины, включила ее, и у входа в ванно-спальный отсек квартиры не оборачиваясь сказала по-русски:
- Раз ты так решил, получай!
Дверь за собой притворила наполовину.
Как добропорядочный, воспитанный джентльмен, я должен был подняться в свой бывший кабинет. Разумнее было там прилечь на койку и отдохнуть с дороги. Но я не знал, сколько еще смогу продержаться в невидимом состоянии. И я не знал... Зато Дженни отлично знала, что я буду делать, поэтому даже не прикрыла дверь своей спальни и не потушила тлевший на тумбочке у кровати ночник.
Я слышал громкое мужское сопение и ее стоны.
Со мной она никогда не стонала. Значит, мне предназначался наглядный урок.
"Полный контроль, никаких эмоций", - повторил я себе и переступил порог.
Это не называлось любовью, я кое-что понимаю в таких вещах. Он ее драл грубо, сильно, и она, придерживая рукой за шею (как меня когда-то), стонала, всхлипывала, и глаза ее были закрыты. Затем без лишних слов он ее перевернул и поставил в позицию.
"Что они вытворяют, охламоны! - возмутился я. - Они так Элю разбудят".
Плотно прихлопнул за собой дверь их спальни. Заглянул в комнату Эли. Над детской кроваткой парил ангел-хранитель (прислали по городской разнарядке как бэби-ситтера?), и девочка во сне причмокивала губами. Я вспомнил, что когда-то тут в спальне рассказывал Эле сказки и она вроде бы засыпала, а потом обязательно выскакивала в гостиную...
Что касается врача, то он чуть не взвыл и вызвал на подмогу еще двух эскулапов. Работали в поте лица. Сначала я лежал, потом сидел, потом стоял.
- Сделайте десять приседаний.
- Ой, Валера, он же умрет!
- Он? Да никогда в жизни!
Какая оптимистическая диагностика. Что ж, медицине виднее.
В последний раз смерили мне давление, сняли кардиограмму.
- Не ценим мы наш родной валокордин, - сказал Валера. - Все, блин, импортную дрянь выписываем.
И утопали. Наверняка кому-то докладывать.
Мне принесли мою одежду, записную книжку, авторучку "Ватерман", часы, рубли, доллары, франки, ключи от дома - все, кроме паспорта. Я переоделся. В дверях возник двухметровый детина. Я пошел за ним. Мы спустились на лифте. Во внутреннем дворе Лубянки меня посадили в воронок. Детина занял место охранника, сзади, за решеткой. Мы долго колесили по городу. Иногда воронок набирал скорость и я думал, что мы выехали на загородное шоссе, но нет, опять частые остановки, явно на светофорах, просто улицы в Москве длиннее парижских... Куда меня везли? Детина был из тех людей, с которыми избегают вступать в разговоры. И потом, это их обычный трюк. У человека пробуждается надежда, а его хоп - в другую тюрьму. Арестантская роба, отпечатки пальцев, допрос. Но я им был благодарен, что они дали мне возможность привести себя в порядок, точнее, сами меня подлатали какими-то домашними средствами (Неужели валокордином? Не понял.). Что ж, продолжим наши игры, если не на равных, то в меру моих сил. Очень гуманно с их стороны.
В узком крытом дворе с тусклым электрическим освещением угрюмый детина сдал меня под расписку, как мешок с углем, двум офицерам. Слова не вымолвил.
Мы прошли по подвальным коридорам, поднялись в обшарпанном лифте на два этажа.
Вестибюль очень респектабельного советского учреждения. И лифт, возносивший нас куда-то на верхотуру, был не для рядовых сотрудников, а для начальства и званых гостей: просторный, с зеркалами, отделан полированным деревом. В зеркало я заметил, что офицеры учтиво улыбаются.
Огромный кабинет, залитый солнцем. Окно во всю стену. Где-то далеко внизу лес, уходящий к горизонту. Даже если бы я не узнал хозяина кабинета, спешившего мне навстречу, то по одному виду из окна я бы догадался, что нахожусь в "Аквариуме".
(Для справки. Когда я говорю: "Я догадался, я сразу понял" - то не потому, что такой умный, а просто малость информированный, Давным-давно кто-то изловчился сделать снимок из окна, который отпечатали в нескольких экземплярах. Я видел эту фотографию в скромном офисе в Лондоне, на 85[2] Воксхолл-кросс.)
Нервная гримаса, казалось, навсегда застыла на лице заместителя начальника ГРУ. Мы обменялись дружеским рукопожатием. Он усадил меня за уютный столик с кофейным сервизом - в другом углу от руководящего стола с телефонным пультом, сам сел напротив, налил кофе в чашки и, главное, придвинул мне пачку "Marlboro lights". Какой милейший человек! Я с наслаждением затянулся. Что касается моего визави, то он вообще не выпускал сигарету изо рта.
Мы поговорили о здоровье и о том, что, в принципе, надо бы бросить курить.
Потом он извинился, пересек по диагонали кабинет, поднял телефонную трубку:
- Виктор Михайлович? У меня профессор Сан-Джайст. Пьем кофе. Конечно, он. Кто же еще? Немного прибавил в годах. Да все мы не помолодели. Помнишь, как в Вашингтоне он поломал всю малину американцам? Разумеется. Вот тут ты не прав. Сейчас произошла накладка. Он очень сожалеет. Его грубо подставили. Французские интриги. Сам знаешь, как бывает. Да, да. Конечно. Не беспокойся. Привет.
Вернулся. Зажег очередную сигарету.
- Они так на вас обижены в ФСБ. Так обижены... Слышали? Я пытаюсь вас отмазать. Между прочим, ваши дорогие соотечественники вас кинули. Трусливо отмежевались. Мол, понятия не имеем, кто такой и что он в Москве делает.
По его взгляду я понял, что он или они все вместе сочинили удобоваримую легенду, и не в моих интересах ее опровергать.
- Что ж, вы все верно просчитали. Скажите, а бывало на вашей памяти когда-нибудь иначе? Основа основ западных спецслужб: отбрыкиваться от своих засветившихся агентов. Нам в разведшколе вдалбливали: "Вас никто не поздравит с успехом, вас никто не прикроет при неудаче". Думаете, я надеялся, что они хоть пальцем шевельнут в случае моего провала?
К моему случаю бедные западные спецслужбы не были причастны ни ухом, ни рылом. Однако то, что я говорил, было общеизвестной истиной. Увы, месьедам, это именно так и происходит. И очень хорошо укладывалось в сочиненную московскими коллегами легенду.
С пафосом:
- Профессор, при вашем опыте и мудрости, зачем вы согласились быть втянутым в эту авантюру?
- Я не согласился быть втянутым. Это была моя инициатива.
Проникновенно:
- Профессор, спасибо за честность. У вас репутация последнего романтика Системы. И все же могу я узнать причины?
Неужели ему не успели доложить? Или по их сценарию Требовалось, чтоб я сам все рассказал?
Я рассказал.
В ответ ледяным тоном он повторил официальную версию о русской мафии. Его щеки дергались:
- Здесь, профессор, вы не рассчитывайте на мое сочувствие. Вашему родственнику надо было раньше думать, прежде чем влезать в опасные игры. Государство имеет право защищаться.
- Не стыкуется, - сказал я - Русская мафия и интересы государства. Нет логики. Или, наоборот, по логике... - Я махнул рукой. Мы отработали легенду, он с чувством продекламировал свой текст. Какая еще к черту логика? - Ладно, перейдем на другие темы. Засекаю время. Попробуйте десять минут не курить. Вы же загнетесь при таком темпе.
- Загнусь. - Он смял сигарету. - Ну и что? Вы не представляете себе, какой урон понесло управление с началом перестройки. Каких только кретинов нам не сажали! А сколько мы потеряли отличных ребят из-за предателей-перебежчиков? Но за наших разведчиков, попавших в беду, мы боролись до конца. Я не умывал руки, как ваши чистюли французы. Вы говорите: "Детей жалко". У меня на столе список вдов и сирот. Я его никогда не убираю в ящик. Всегда перед глазами. Я пытаюсь им выбить приличную пенсию. Государство не может прокормить семьи людей, которые отдали за него жизнь. А вы ищете логику... - Он смял вторую сигарету. Десяти минут не прошло?
- Минута.
- Вы инквизитор, профессор. Вы мне подстроили ловушку. Конечно, теперь я обязан доказать, что могу обойтись без курева. Хорошо, что вы хотите?
- Найти убийцу.
Тут он неожиданно расслабился. Даже щека перестала дергаться. Отодвинул от себя пачку "Малборо".
- Я охотно бы вам помог. Как? Объясняю. Предположим, ваша нелепая гипотеза имеет какое-то реальное основание. Замечу в скобках, что, начиная с Брежнева постыдные застойные времена! - теракты за границей не проводились. Нужно было разрешение секретариата ЦК партии. Нынче не тот контроль, не та дисциплина в органах. Предположим, какой-то бандит из "новых русских", награбивший народные деньги, желает свести с кем-то счеты. С кем-то, кто улизнул за кордон. Дружки бандита знакомят его с рядовым сотрудником ФСБ. Увы, взяточничество на этом уровне имеет место быть. Ведь государство экономит на зарплате! Итак, респектабельный бандит в своем "мерсе" передает Ивану Петровичу атташе-кейс с "зелененькими" (я упрощаю схему) и говорит: "У тебя, дорогуша, есть служебная информация. Воспользуйся ею и организуй". Что сделает Иван Петрович (по которому тюрьма плачет)? Поедет сам? Пошлет оперативника? Никогда в жизни! Он наймет за тысячу баксов киллера (самая модная в наши дни профессия), оплатит визу, дорогу, гостиницу, ресторан, прибавит пару сотен на проститутку-и киллер, не задавая лишних вопросов, нажмет на гашетку по указанному адресу. Все! И пусть газеты орут об очередном загадочном убийстве Но если Иван Петрович (с которого давно пора сорвать погоны) не потерял остаток мозгов, то он сообразит, не пожадничает и наймет другого киллера, чтоб тот за ту же таксу убрал первого. От свидетелей такого рода предпочитают поскорее избавиться! Профессор, я не утверждаю, что так оно и было. Я теоретически рассматриваю вашу нелепую гипотезу, сложившуюся в результате вполне понятного эмоционального потрясения Я подниму трубку, и мне принесут пачку фотографий убитых киллеров. Я ткну пальцем в любую и скажу: "Вот он". Вы мне поверите? Прошло десять минут? Закурим.
Не сомневался, что ему через пять минут принесут фотографии. Все было заранее подготовлено. У меня рассматривать их не было никакого желания. Не было. Что было? Ощущение внезапной пустоты. Изменились методы. Зубы теперь не вышибали Меня самого элементарно вышибли из игры. Грамотно сработали, и мой собеседник знал, что с профессиональной точки зрения я это оценил.
В качестве сладкого десерта после горькой пилюли я опять услышал сетования. Нынче служба не та, люди не те, делаем не то. Раньше собирали разведданные в стане врага. Теперь собирают компромат на вышестоящих чиновников. Конечно, еще есть порох в пороховницах, иначе зачем жить? Мы еще поживем, профессор, не правда ли? Да вы принимайте таблетки, профессор, не смущайтесь. Позвольте полюбопытствовать, чем вас кормят... Наши, отечественные? У меня точно такие же, я их жру килограммами, привык... С тех пор как Горбачев сбросил с барского плеча Восточную Европу, НАТО уже заглатывает Польшу, Чехию, Венгрию.
- Для вас же это хорошо, - заметил я. - Для вашего управления. Выход на оперативный простор с заранее укрепленных позиций.
Он глянул на меня в упор. Усмехнулся:
- Приятно беседовать с умным человеком. Немножечко отравы мы оставили. Жадность фраера сгубила. У Клинтона еще будут желудочные колики. Профессор, помнится тогда, в Вашингтоне, мы с вами на банкете пропустили по рюмашке. Не смею предлагать. Вижу, у нас сейчас соревнование: кто больше таблеток принимает... Вам оформили пенсию? Замечательно. Франция - страна победившего социализма. Отдыхайте, гуляйте с внуками... Здоровье дороже всего. Соседи... ну, догадываетесь, кто... меня спрашивают: "Как он миновал все контрольные посты? Он что, сквозь стены проходит?" Я ответил: "Разведчик старой школы, учиться у него надо, товарищи. А как он прошел, он никому не расскажет. Не беспокойтесь, профессор Сан-Джайст свято чтит традиции старой школы, интервью газетам не дает и мемуары не пишет. Верно? И в Россию он больше не приедет. Профессор ведь знает, что я перед вами за него поручился, вытащил из квашни, куда его французы сунули. Профессор - человек слова, меня он подводить не будет. Или я что-то неправильно говорил?"
Из "Аквариума" на белой "Волге" доставили в Шереметьево. В сопровождении. Я купил билет на рейс "Эр Франс". В сопровождении провели через таможенный и паспортный контроль. Сопроводили прямо в кабину самолета. И когда я сел в кресло и пристегнул ремни, спохватились - мол, чуть было не забыли. И вернули мне паспорт. В окошко я видел, что они стоят на бетонном полу и приветливо мне машут.
Человек, за меня поручившийся, конечно, не верил, что я могу проходить сквозь стены, но на всякий случай принял соответствующие меры.
* * *
Самолет плыл в ночи, а рядом с ним - освещенный салон, ряды кресел, головы пассажиров, бюст стюардессы и ближе всего мое смутное лицо в зрачке иллюминатора. Тем самым создавалось ощущение спокойствия: наш искусственно ограниченный мир, где у каждого нумерованное место, поднос на откидном столике с остатками казенного ужина, свобода передвижения до туалета и обратно - все это имеет продолжение за бортом. Освещенный салон слева, освещенный салон справа, ряды кресел слева, ряды кресел справа, вдоль рядов снуют стюардессы, и пассажиры там видят в иллюминаторе еще один освещенный салон. И так до бесконечности. Плывущий в ночи, сияющий огнями остров. И незыблемая убежденность, как в арифметической задаче: автомобиль, поезд, трактор (Почему не верблюд? Скверный характер?), отправившийся из пункта А с такой-то скоростью, должен обязательно прибыть в пункт Б через столько-то часов. Между тем тряска кабины и секундные провалы (сердце подкатывало к затылку) показывали иллюзорность нашего арифметического уюта. Я прижимался лбом к окошку и различал под крылом клубящуюся тьму. Над Альпами буйствовал циклон. Голос пилота в репродукторе предупредил: "Мы входим в район грозовой облачности". Может, так. А может, циклон и грозовая облачность были так же призрачны, как освещенные салоны слева и справа от самолета, и на самом деле я заглядывал в ту бездну, которая мне так часто снилась, и край черной воронки, закрутивший и унесший Сережу (и многих других, многих-многих тех, кого я знал), теперь приблизился, клубящаяся тьма была в двух сантиметрах от моих глаз. Я не причитал, не плакал, не звал Сережу, настоящая реальность - тьма и вечный холод ("За бортом, ласково сообщал пилот, - температура минус сорок один градус") - была в двух сантиметрах, толщина окна.
Ловкий начальник военной разведки вышиб меня не только из игры. Из жизни. (Понимал ли он это? А зачем ему понимать? У него своих забот навалом, о них он подробно рассказывал.) Мне доказали, что я живу в выдуманном мире, что в настоящем я уже не разбираюсь. Мой прежний опыт и навыки не помогли мне исполнить своей клятвы. Серия смешных телодвижений... Я чувствовал, что хрупкое окошко, отделявшее меня от клубящейся тьмы, треснуло, вот-вот разлетится вдребезги. И я вспомнил последние слова, произнесенные на прощание в высоком кабинете (без улыбки, и щека высшего начальника дергалась):
- На вас обижены. Вы заглянули туда, куда не следовало заглядывать. Не мне вам объяснять, что это означает. Будем надеяться, что о существовании тихого пенсионера все постепенно забудут. Но если вы еще раз появитесь в России... Заказные киллеры? А что-нибудь попроще не видите? В Москве столько автокатастроф, наездов на пешеходов... И "Московский комсомолец" опубликует заметку в свойственном этой газете развязном стиле: "Вчера семнадцатилетний пэтэушник Вадик Удальцов осушил в одиночку бутылку водки и, чтоб как-то развлечься, решил ее разбить о плешь старикана, замаячившего перед ним на улице. Несмотря на то что в глазах у Вадика двоилось, удар попал в цель. Несчастная "цель" - старикан, профессор из Франции, приехавший в Москву по туру, умер в "скорой помощи", не приходя в сознание. Вадик Удальцов в хулиганских поступках ранее замечен не был и на учете в милиции не состоял. Ребята, пить надо меньше".
Признаться, меня покоробила "плешь старикана". Неужто я так выгляжу? Или это дежурный перл московской журналистики?
Я пытался вытащить себя из этого марева-варева, ватных рук и ног, ватной головы, собрать по чайной ложке. Это нормально, внушал я себе, что ты устал. Спланировать невидимкой в Москву, пройти на Лубянку сквозь стены - сколько сил потребовалось, любого человека кондрашка хватит, а у тебя был всего лишь сердечный приступ. Значит, ты еще "ого-го" и "иго-го", еще попрыгаешь по зеленой лужайке, а глубоководные теоретики ничего толком не знают, только пугают. Я собирал себя по чайной ложке, но это все куда-то выливалось, я пытался взбодриться, но еще больше распадался. И было ощущение, что я остался там, в матово-блеклом салоне за бортом самолета (хотя самолет уже подруливал по дорожке - по которой крадется огромная кошка с острыми когтями - к аэропорту "Шарль де Голль-2"), и продолжаю полет, не подозревая, что захвачен клубящейся тьмой, и меня мягко и неотвратимо закручивает воронка. И тут я увидел Сережу. Он шел по проходу между кресел ко мне, с плутовской улыбкой, как всегда небритый. Приложил палец к губам, сел рядом, обнял меня за плечи. "Сережа, ты живой? - Я чувствовал тепло его ладони. - Ты живой? Значит, как я и раньше думал, это была инсценировка?" "Конечно, А. В., конечно, пришлось разыграть, он хитрюще подмигнул. - Мы с полицией ломали головы. От заказного киллера не уйдешь. Пусть решат, что убили. И к двери я спустился в пуленепробиваемом жилете. Потом меня долго прятали. Et voila, nous sommes arrive".
- Et voila, nous sommes arrive! Прибыли!
Стюардесса трясла меня за плечо. Несколько секунд я соображал, где я и в каком из миров. Потом вытер мокрые глаза, извинился и пожелал стюардессе приятного вечера.
Надо же, задремал после приземления! Усталость свалила. Зато теперь руки и ноги функционировали нормально и мозги заработали.
В пустом салоне на задних сиденьях спал еще один пассажир. И стюардесса почему-то его не будила. Ясненько. Хвост из Москвы или нос из Парижа. Что ж они дальше предпримут?
Полицейский в коридоре взглянул с безразличием. На паспортном контроле вежливо кивнули. В багажном зале все уже разобрали, на движущейся ленте плыли три чемодана и оранжевая спортивная сумка. Дама с ребенком что-то высматривала.
В вымершем вестибюле на уборочной машине лениво разъезжал араб в зеленом комбинезоне. Я завернул в кафе. Парочка за угловым столиком нежно ворковала. Бармен откровенно зевал.
Я заказал кофе и коньяк. Итак, можно представить себе, с какой интенсивностью шли телефонные переговоры Парижа с Москвой в последние двое суток. Из Москвы наябедничали жутко. В Париже пообещали примерно наказать. Ведь, в сущности, я совершил даже не должностной проступок - хуже, узурпацию прерогатив. А это уголовный кодекс.
Что ж они медлят?
За спиной я слышал мерное дыхание огромной кошки. Полосатая, черно-серая, помоечная расцветка, ростом с дога. Но ее, кроме меня, никто не замечал. Она, я знал точно, не из московских или французских спецслужб - посланец другого ведомства.
Я сел в такси. Никто не прыгнул следом за мной в кабину. Занятно. Вот как теперь делают. Таксист повезет прямехонько в главное полицейское управление на набережную Орфевр.
Таксист остановился на улице Лурмель. Я открыл ключом дверь своей квартиры. Зажег свет. Никого. Ладно, гости вот-вот припрутся.
Дочь следила, чтоб в холодильнике был запас консервов. Не теряя времени, сварганил ужин. Краем глаза наблюдал по телевизору ночные "Новости". Опять в стране серьезные проблемы: подскочили цены на салат.
Выключил телевизор. Прислушался. Кто-то на мягких лапах поднимался на этаж. Царапнул когтями пол. Разлегся на коврике перед дверью. Тогда я понял, что сегодня меня трогать не будут.
Проснулся в четыре утра. Ворочался. Сна ни в одном глазу. И то верно - не надо было пить вечером кофе. В темноте принял ванну. Побрился на ощупь. Свет в квартире не зажигал. Почему? Пусть думают, что я еще дрыхну. На свежую голову соображал, как бы я сам поступил на их месте. В шесть утра приедут, разбудят (раньше шести закон не позволяет) и отвезут в ближайший полицейский участок. И там тупой инспектор будет задавать нудные вопросы и отстукивать мои ответы на допотопной пишущей машине. Вопросы типа: как вы полетели в Москву без визы? Каким рейсом? Почему нет вашей фамилии в списке пассажиров? Каким образом вы узнали имя дивизионного комиссара на набережной Орфевр? Откуда такие нелепые фантазии - дескать, ваша эскапада согласована с парижской бригадой по борьбе с особо опасными преступлениями? Месье имел некоторое отношение к полиции? Что значит "некоторое отношение"? Два века тому назад? Гм... К какому психиатру вы ходите?
То есть их задача будет показать мне, что я действовал, как городской сумасшедший, они слыхом обо мне не слыхали, и если такое повторится...
В общем, здоровое решение. В Москве выбрали метод разговора на высоком уровне, в Париже утонченнее - мордой об стол участкового инспектора. И не воображайте из себя значительную персону.
Я готовился к большому путешествию. Требовалось сконцентрироваться, собраться с силами. Конечно, разумнее было отдохнуть, навестить кардиолога (Навестить в первую очередь детей! Нет, нельзя. Для дочери я уехал на семинар в Норвегию), но уж очень не хотелось выставлять себя на потеху Глубоководным Рыбам и прочим мелким чванливым хранителям тины морской. Я проиграл? Тем хуже. Тем лучше. Меня освободили от всех обязательств.
Чего же я жду? Еще десять минут. Мне просто интересно выяснить - прав ли я был в своих предположениях?
Ровно в шесть утра резко зазвонили в дверь.
* * *
В Лос-Анджелесе было девять вечера и сколько-то там минут. Я стоял около ее дома. Вдалеке, по улицам, перпендикулярным Вентура-бульвару, изредка скользили фары машин. На Диккенс-стрит темно и тихо. На четвертом этаже в ее окнах горел свет.
Моя полосатая спутница ткнулась мне мордой в ноги, я отвел руку назад, она лизнула ладонь шершавым языком. "Умница, - сказал я, - в дом не входи. По ночам здесь гуляет кот. Найдешь с кем развлечься".
Чтоб оставаться невидимым нужно соблюдать три условия: держать себя под строгим контролем, не отвлекаться, не допускать никаких эмоций. Элементарно. Вот как перемещаться во времени и пространстве - тут рецепта дать не могу, самому до сих пор неведомо. Но если давит грудь, колет справа под лопаткой и дышите так, будто пробежали кросс с полной выкладкой - значит, вы куда-то переместились. Или скоро предстоит,
Я жадно втягивал воздух. Воздух был прохладным. В Лос-Анджелесе кончилась жара. Хороший знак.
Полегчало. М-да, в уик-энд я бы не осмелился. Однако середина недели, завтра рано на работу... Она, должно быть, одна с Элей. Сегодня мой день! Пошли.
По ступенькам до парадного. Шаг... и я на темной лестнице внутри здания. Поднялся на четвертый этаж. Замер у ее двери. Громких голосов не слышно. Эля, наверно, спит. Дженни? Читает, гладит белье, смотрит телевизор, залезла в ванну.
"Я к тебе очень хорошо отношусь. Может, лучше, чем ты думаешь..." Правда, она поспешила добавить еще кое-что, но это было чисто женским кокетством.
Я провел ладонью по двери. Замки она так и не сменила, значит, ключи по-прежнему застревают. Надо бы этим заняться. Чтоб не шлялись тут всякие...
Мне замки не помеха.
Я шагнул сквозь дверь и застыл на верхней ступеньке. Дженни сидела за обеденным столом на своем обычном месте у стены. Напротив нее, на моем месте парень в майке с эмблемой университета, квадратные плечи, загорелые локти, волосы на затылке собраны в короткую косичку.
Без эмоций. Строгий контроль.
Дженни подняла голову и посмотрела в мою сторону, задержав взгляд. Она меня видит? Невозможно. На бордовом линолеуме ступенек нет даже тени моих ботинок.
Спустился в гостиную, пересек ее, стараясь не скрипеть по паркету (Чушь собачья! Я же невидим и невесом!), и устроился в кресле у телевизора так, чтобы плечи и затылок парня не закрывали мне лицо Дженни.
Господи, счастье какое, как давно я не любовался своей девочкой!
Стоп. Без эмоций. Строгий контроль.
Они пили белое вино, говорили... Говорили какие-то глупости, не важно, я вслушивался, чтоб удостовериться: его голос мне совершенно не знаком, никогда не слышал его по телефону. Новый кадр? Хотелось спросить - а где темно-зеленый костюм, по каким стенкам его размазали? Небось даже не помнит такого... Дженни, Дженничка! Она совсем стала юной, зазывающе смеялась, в глазах озорные искры, и казалось, для нее весь мир сошелся на этом парне, никого и ничего больше не существует. Парень, наверно, был энциклопедией всех мужских достоинств... Не знаю. Мне было достаточно наблюдать его модную косичку... Дженничка. Глаза какие-то другие... Красивые? Не знаю... И тут я понял, что должен до гроба быть благодарным своей девочке - она меня оберегала, ведь никогда при мне она ни на кого так не смотрела. Если бы хоть раз я зафиксировал такой взгляд, то сдох бы на месте.
Вдруг, как бы мимоходом, полуобернувшись в мою сторону, она бросила по-русски:
- Зачем тебе это надо?
- What? - переспросил парень.
- Ерунда, - ответила Дженни по-английски, - привычка разговаривать самой с собой вслух, чтоб не забывать русский.
Потом они унесли все со стола на кухню, парень отправился прямиком в спальню, а Дженни аккуратно разложила бокалы, тарелки, вилки по полкам посудомоечной машины, включила ее, и у входа в ванно-спальный отсек квартиры не оборачиваясь сказала по-русски:
- Раз ты так решил, получай!
Дверь за собой притворила наполовину.
Как добропорядочный, воспитанный джентльмен, я должен был подняться в свой бывший кабинет. Разумнее было там прилечь на койку и отдохнуть с дороги. Но я не знал, сколько еще смогу продержаться в невидимом состоянии. И я не знал... Зато Дженни отлично знала, что я буду делать, поэтому даже не прикрыла дверь своей спальни и не потушила тлевший на тумбочке у кровати ночник.
Я слышал громкое мужское сопение и ее стоны.
Со мной она никогда не стонала. Значит, мне предназначался наглядный урок.
"Полный контроль, никаких эмоций", - повторил я себе и переступил порог.
Это не называлось любовью, я кое-что понимаю в таких вещах. Он ее драл грубо, сильно, и она, придерживая рукой за шею (как меня когда-то), стонала, всхлипывала, и глаза ее были закрыты. Затем без лишних слов он ее перевернул и поставил в позицию.
"Что они вытворяют, охламоны! - возмутился я. - Они так Элю разбудят".
Плотно прихлопнул за собой дверь их спальни. Заглянул в комнату Эли. Над детской кроваткой парил ангел-хранитель (прислали по городской разнарядке как бэби-ситтера?), и девочка во сне причмокивала губами. Я вспомнил, что когда-то тут в спальне рассказывал Эле сказки и она вроде бы засыпала, а потом обязательно выскакивала в гостиную...