Страница:
Прусская "стенка" медленно отступала под нашим натиском, но держалась. Внезапно, без всякой видимой причины, неприятель дрогнул и бросился наутек. И тут я заметил впереди улепетывающих пруссаков синие мундиры французской кавалерии.
Позже мне объяснили, что произошло. Следовавшие за нами полки вклинились в пруссаков колоннами, протаранили пехотные цепи и оказались за спиной противника.
* * *
Поздно вечером солдаты жгли костры, пили вино, пели песни. Армия ликовала. Все знали, что пруссаки разбиты наголову. Император объезжал бивуаки, поздравлял офицеров с великой победой.
Я не принимал участия в общих торжествах. Я чувствовал, что совершил серьезный промах. В моем полку было больше всего потерь личного состава. Служебный эвфемизм. Мои молодые солдаты спешили на Йену, как на свадьбу, а я их завел в мясорубку.
Прискакал нарочный, сказал, что меня вызывают в штаб корпуса.
Когда я вошел в штабную палатку, маршал Ней, оживленный и бодрый (как будто не было трехсуточного марш-броска и утомительного дня сражения), прощался с корпусным начальством, каждому пожимал руку, говорил благодарственные слова. На меня зыркнул глазом и обратился ко всем:
- Спасибо, господа, и еще раз - браво! Не хочу вам портить праздник, поэтому предпочитаю поговорить с полковником наедине.
- Покорнейше прошу вас учесть, Monsieur le Marechal, - почтительно сказал командир нашей дивизии, - полковник Готар сам повел полк в атаку и бился в первых рядах.
Мой генерал пытался меня защитить!
- Геройски сражалась вся ваша дивизия, - ласково улыбнулся ему маршал Ней.
Улыбка сошла с его лица, как только за последним генералом опустился полог палатки. Страшен был в гневе первый маршал империи, непобедимый Ней!
- Откуда вы свалились, Готар? Что за архаическая манера воевать? Так воевали при Бурбонах и Капетах: выстраивались фронтом и под барабан в атаку, как на параде. Наша армия прорывает оборону противника колонной, массированным кулачным ударом! Так обучают новобранцев в казармах? Чудеса! Недаром я говорю солдатам: забудьте все, чему вас учили тыловики, не нюхавшие пороха! Кто вас назначил в мой корпус? Бертье? Идиот Бертье и прислал идиота. Я бы вам не доверил даже роту пожарной команды. Как прикажете с вами поступить, Готар? У меня боевой корпус, не богадельня.
- Проще всего меня убить, - ответил я, стараясь выдержать его взгляд, - и у вас не будет никаких забот с офицером, которого заперли в казарме и не пускали в действующую армию. Кстати, вы уже пробовали это сделать одиннадцать лет назад, когда мы дрались на дуэли на площади Святой Екатерины.
Маршал нахмурился:
- Дуэль? С вами? Вы, случайно, не сумасшедший? Постойте, мне знакомо ваше лицо. - И вдруг Ней развеселился: - Помню! Хорошо помню! Если бы не вмешалась полиция, я бы вас порубил, как капусту. Однако, Готар, вы же тогда меня выручили. Вы сказали патрульным, что мы устроили урок фехтования на потеху публике. Ха-ха! На потеху! Я еще подумал: "Отважный малый". Не знаю, долго ли вас мариновали в участке, а меня быстро отпустили. - Теперь маршал смотрел на меня с любопытством: - Да, сколько лет прошло... И вы их провели в казарме. Вас здорово задвинули... Были какие-то основания?
- А вы не помните, из-за кого мы дрались на дуэли?
Судорога передернула лицо маршала Нея, но он тут же взял себя в руки.
- Не помню, полковник. И вам не советую. Ладно, сегодня мы празднуем победу. По этому поводу - и только по этому! - я сохраняю за вами полк, но подержу вас какое-то время в резерве. Набирайтесь опыта. Как видите, я стараюсь вас прикрыть. Но не забывайте, у Императора отличная память. Мне передали, что он наблюдал ваш маневр и воскликнул: "Какая бестолочь!" Он когда-нибудь вспомнит, и тут я буду бессилен.
* * *
Мокрый снег, ледяной ветер. Какой уж там аллюр! Наши бедные кони вязнут в грязи. Закоченевшие пальцы с трудом сжимают эфес сабли. Снежный заряд слепит глаза. Нас накрывает белая, клубящаяся, обжигающая холодом волна. Небо рухнуло. Земли не видно. Вой снежной бури заглушает ружейные залпы. Слева и справа, как привидения, слабо маячат силуэты моих солдат. Неожиданно, словно разорвали белый занавес, буря уносится. Свет? Светопреставление! Прямо перед нами стена русских войск, и заблудившийся луч солнца играет на их штыках.
И потом все повторяется. Снова и снова сквозь слепящую белую тьму мы идем (бредем!) в атаку и натыкаемся на стену русских штыков.
Это не кошмарный сон. Это восьмое февраля, битва при Эйлау.
Прав был полковник Паскаль Тордо. В армии не существует плохой или хорошей погоды. Я бы уточнил: в армии существует только плохая погода. Кони месят копытами грязь. Снег, ветер, дикий холод. Эйлау.
Русские стояли.
Мы атаковали так, как нас учили наши маршалы: Ней, Мюрат, Даву. Мы вклинивались колоннами, били кулачным ударом.
Русские стояли.
Мой полк поредел наполовину. В других частях было еще хуже. В сумерках последней атаки мы шли по трупам. Император ввел в бой весь свой резерв кавалерии. Никогда не видел такую массу конницы. Фронтальный напор семи дивизий отодвинул русскую стенку.
На этом сражение кончилось.
При свете факелов мы подбирали раненых. Император объезжал побоище. От его свиты отделился всадник и направился в нашу сторону. Когда он приблизился, я узнал маршала Нея. Маршал задержался у подводы со стонущими людьми, затем выпрямился в седле и отдал нам честь:
- Молодцы, ребята! Браво, полковник Готар!
Но в его голосе не чувствовалось радости.
* * *
Густые белые хлопья кружились в воздухе, когда мы подъехали к заиндевевшим воротам немецкого замка, в котором размещалась зимняя штаб-квартира Императора. У меня было недоброе предчувствие, и почему-то я подумал: снег заметает мои следы, я могу исчезнуть бесследно.
Часовые козырнули сопровождавшему меня офицеру штаба, нас пустили во двор, мы спешились, наших коней увели.
В замке на первом этаже громкие, оживленные голоса, мелькание гвардейских мундиров, запах кухни. На втором этаже тишина, в нишах коридора застыли фигуры средневековых рыцарей с закрытыми забралами. И опять тревожная мысль: это не пустые железные панцири Прусского ордена, может, чьи-то глаза наблюдают из прорезей шлема за идущими по коридору? И вообще, вызов к Императору - это предлог (почему меня? с какой стати?), на самом деле я окажусь там, где однажды побывал - в помещении военной разведки, оборудованном для допросов.
...Свет ослепил. В зале пылали сотни свечей. Император в оливковом мундире без эполет сидел за большим столом и что-то писал. При моем появлении он даже не поднял головы. Зато от стены отделился человек в черном сюртуке и пошел мне навстречу. Фуше, министр полиции!
Что все это значило? Великая честь? Или сбывались мои худшие опасения? Мысли закружились беспорядочно, как снежные хлопья в воздухе. Я ощутил себя в разных временах - испытал нечто вроде раздвоения личности. Но в этом хаосе проглядывалась какая-то логика, странная логика. За столом сидел не бригадный генерал артиллерии Бонапарт, которого я видел близко тринадцать лет тому назад в Революционном трибунале, - нет, Император, Наполеон, Сир! И я был для него всего лишь безвестным полковником Готаром. А всесильный министр мог спокойно стереть меня в порошок, однако в моих глазах он по-прежнему оставался депутатом Конвента, презренным Жозефом Фуше, интриганом и организатором Термидорианского заговора. И поразительно, он это понял, ибо, сладко улыбаясь, шепнул мне приветствие, как раньше, бывало, в Якобинском клубе:
- Салют, гражданин!
- Салют, предатель, - ответил я тихо, но жестко.
Он насупился, поиграл лицом, стараясь произвести самое зловещее впечатление. Полковник Готар отметил, что технику наведения страха министр освоил великолепно: тонко сжатый рот, раздувающиеся ноздри, обжигающий огонь темных зрачков. Наверно, даже высших полицейских чинов, не угодивших министру, пробирала дрожь. Но тот, кем я был раньше, помнил, что Жозеф Фуше панически боялся моего взгляда, и Фуше это тоже помнил. Театральным жестом он вознес руки к потолку и опять расплылся в приторной улыбке:
- Не надо беспокоить тени прошлого, полковник Готар, они этого не любят.
- О чем вы там шепчетесь, заговорщики? - раздался голос Императора, и хоть в голосе звучала ирония, мы с Фуше отпрянули друг от друга.
Строевым шагом я подошел к столу и отрапортовал:
- Полковник Готар, командир второго драгунского полка из корпуса маршала Нея прибыл по вашему приказанию, Сир!
Я не скрывал своих эмоций. И впрямь, мог ли я мечтать еще года два тому назад, что меня удостоят высочайшим вниманием! Благословенный день! Видеть перед собой Великого полководца, Императора Франции! Готов умереть за него и за Отечество!
Император откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди. Знаменитая поза. Он молча меня рассматривал. Его глаза, все понимающие и схватывающие, обладали такой силой, что я поплыл, скукожился и начал тупо созерцать свои сапоги.
- Тонкая работа, Фуше, - услышал я голос Императора. - Невероятно. Разумеется, полковник Готар выполнит любой мой приказ и геройски погибнет, штурмуя русские редуты. У меня хорошая зрительная память, но я, пожалуй, его бы не узнал. Хотя что-то проскальзывает в его взгляде, что-то осталось от Ангела Смерти.
Когда он успел это заметить? Спросить? Императору вопросы не задаются. Мне много раз рассказывали: аудиенция у Императора заключается в том, что Император произносит монологи, а все присутствующие благоразумно помалкивают. Однако, видя, как вольготно, без робости (удивительно!) передвигается по залу Фуше (то он за моей спиной, то за спиной Императора), я догадался, что лишь министр полиции имеет здесь право слова. И какое-то мелкое чувство - ревности или зависти? - кольнуло меня.
- Я помню, как он внезапно появился в Революционном трибунале, - продолжал Император. - Я не знал, кто это, но по тому, как судьи пригнулись и пришипились, понял, что именно он, а не они, будет решать мою судьбу. Фуше, ему ведь отрубили голову? А выглядит он замечательно. Моложе нас.
- Сир, на гильотине казнили глухонемого разбойника, внешне похожего на него, - ответил Фуше (без робости, без робости! - милостивые государи, Фуше беседовал с Императором почти на равных!). - Робеспьер был ранен, Кутон впал в истерику. Царила такая неразбериха, что мне удалась подмена. Ему дали стакан воды, он упал и не приходил в сознание. Ночью я тайком вывез его из Шотландского колледжа...
- Надеюсь, такой стакан воды меня минует?
- Сир! - верноподданнически взревел министр.
- А зачем вы это сделали?
- Услуга за услугу. В тот день он стоял на трибуне, скрестив руки, и не произнес ни слова. Если бы заговорил - Термидор был бы невозможен.
- Вот чему я не верю, так это благородным помыслам моего министра полиции, - язвительно рассмеялся Император. - Если вы что-то задумали, то с дальним прицелом.
- В октябре 95-го года он нам очень помог. И пригодится еще, - бесстрастно ответил Фуше.
- И пригодился ранее, когда спал с моей будущей женой?
- Сир! - невольно вырвалось у меня.
Фуше довольно грубо сделал мне знак - дескать, тебя не спрашивают. Но Император опять соизволил посмотреть в мою сторону:
- Полковник, вы предприняли бестолковый маневр при Йене, - (сбылось предсказание Нея, Император ничего не забывал), - потом вы выравнялись. При Эйлау дрались отменно. В общем, я вами доволен. Полк - для вас мало. Но что вам предложить? Вы были инициатором смелой контратаки при Флерюсе... Маршал Журдан может рассказывать сказки кому угодно, только не мне. Правда, рядом с вами находился Бернадот. - (Император переглянулся с Фуше. Продолжение другого диалога, в котором мне не было места. Еще меньше я хотел бы оказаться на месте Бернадота... Что-то я уловил в воздухе.) - Бернадот мне почти родственник, без всякой логики (для меня!) добавил Император. Взгляд на Фуше, потом - на мою скромную особу. - Итак, вернемся к Флерюсу. Совсем неплохо по тем временам, хоть и рискованно. Теперь это прошлый век. Мюрат контратакует играючи. А как Сульт взял плато Аустерлиц кинжальным ударом? Согласитесь, другой класс! На маршала вы не тянете. Кроме того, - в голосе Императора появились капризные нотки, - я не желаю, чтоб в моей армии служил человек, который спас мне жизнь и у которого был роман с моей женой. Такое соседство мне не нравится. Тем не менее я не желаю быть вашим должником. У меня свои принципы. Поэтому выбирайте: королем в Швецию или послом в Россию? И подальше с моих глаз!
Я - король Швеции? Я - посол в России? О чем говорит Император? Может, у меня начались галлюцинации?
- Сир, будьте покойны. Полковник Готар примет новое назначение, - учтиво заверил Фуше. Затем так же учтиво он кивнул мне, показывая, что аудиенция окончена.
Мне стало жутковато. Любезность министра, не знаю почему, пугала. Словно проснулся звериный инстинкт и я нутром почувствовал опасность. В голове пронеслось: "Снег заметает мои следы. Я исчезну бесследно".
И не презренный интриган Фуше, депутат Конвента, провожал меня по коридору, когда за нами затворились двери приемной Императора, - нет, министр полиции! И он знал, что я это знаю.
- Полковник, сейчас в моем кабинете я вам изложу суть дела, - любезным тоном дьявола объяснял министр. - Император перекраивает карту Европы. В Швеции положение нестабильно. Континентальная блокада там непопулярна. Мотовство и легкомыслие короля Густава раздражают народ. Естественно, проанглийская партия...
На повороте (коридор загибался дугой, следуя конфигурации наружных стен замка) министр чуть-чуть ушел вперед. Такое было впечатление - оглушающее, последнее, - что средневековый рыцарь, застывший в нише, ударил меня сзади алебардой.
* * *
Они, эти канальи и ублюдки, свора эмигрантов, ничего не умеют и не хотят делать сами - только чужими руками! Они боятся привести приговор в исполнение, но держать маршала Нея под стражей еще страшнее - вдруг стража ненадежна? Он, маршал Ней, прекрасно понимает куриную логику дряблого короля и его камарильи. На подмогу вызвали наследного принца шведского престола - ха-ха! - Жана Батиста Бернадота. Пусть один маршал бывшей империи расстреляет другого! Публике это будет подано, как сведение старых счетов. А мешок с дерьмом - Луи Восемнадцатый выходит сухим из воды. И у шведских солдат не дрогнет ружейный прицел. Вот что придумали, курвы! Тюрьму обложили тройной охраной, да тюремные стены имеют уши. Не сегодня, так завтра появится Бернадот.
Ней подставил табуретку, взобрался на нее и попытался через решетчатое окно заглянуть в тюремный двор. Стекло покрыл иней, и в синеве декабрьского утра он бы все равно ничего не увидел. К тому же, подтягиваясь к окну, он потерял равновесие и чуть не грохнулся с табуретки. От этой неудавшейся глупой затеи маршал пришел в еще большую ярость.
Merde! Как он ненавидит холода! С зимой у него связаны все неудачи: Эйлау, отступление из Москвы, переправа через Березину... По иронии судьбы, что ли, Император дал ему титул Князя Московского? Бр-р-р! Любая выжженная солнцем испанская провинция, только не Москва. Он ведь по темпераменту южанин. А Бернадот прижился в Швеции, не зябнет. Неужели Бернадот пришлет за ним конвой, а сам будет прятаться за спинами солдат? Нет, Бернадот не трус и в каком-то смысле человек чести, хоть и переметнулся на сторону коалиции. Недаром, когда Император отрекся в Фонтенбло, военные, и Ней в том числе, предлагали кандидатуру Бернадота в правители Франции, да Сенат проголосовал против. Немудрено. Фуше и Талейран уже плели свои интриги... Конечно, лучше всех Бернадота знал Император. То ли в шутку, то ли всерьез повторял (и Ней сам его слышал): "Бернадота надо расстрелять или сделать королем". И сделал. А в благодарность...
"Вот как вы отблагодарили Императора, маршал! - скажет Ней, когда Бернадот перешагнет порог этой камеры. - А теперь не стыдно ли вам быть на посылках у толстозадого кретина и всей этой дряни, которые ничего не забыли и ничему не научились? Видя вашу жалкую роль, я ни секунды не жалею, что в марте присоединился к Императору. Есть и на моей душе грех, ляпнул сгоряча: "Если Наполеон высадится на юге, я его поймаю, посажу в клетку и привезу в Париж". Продажные газеты это напечатали. Но Император забыл мои слова, Император простил меня. Вот величие души! Увы, нам фатально не повезло при Ватерлоо. Злой рок. Иначе не гулять бы эмигрантской своре по нашей земле. Меня обвиняют в измене. Но одиннадцать лет тому назад вы, Бернадот, и я, Ланн, Массена, Бертье, Даву, Мюрат, Келлерман, получая маршальские звания, присягали на верность Императору. В чем, спрашивается, измена, кто кому изменил? В Швеции вас избрали наследным принцем, потому что так захотел Император. Я, маршал, нисколько не сожалею, что ухожу из жизни в расцвете сил. Я имел все: славу, почести, богатство, ибо честно служил Императору и своей стране. Разумеется, "заблудись" я с корпусом, как это сделал в решающий момент Ватерлоо маршал Груши, - никто бы меня пальцем не тронул. При нынешнем режиме трусость поощряется. - (Нет, про славу и почести и так далее говорить не стоит. Получаются жалобы, недостойные офицера.) Надо сказать так: - С чем вы приехали, маршал? Привезли радостную весть, что меня не казнят, как вора и разбойника, на гильотине, а расстреляют? Не вам ли я обязан таким снисхождением? Если "да" - спасибо. Встать перед строем - это своего рода продолжение армейской службы. Вы, маршал, достойно воевали в наших рядах, но попадись вы мне под руку после Ваграма, когда вы проявили удивительную пассивность, я бы первый поставил вас к стенке, у Императора было такое намерение, да победа все списала".
Шаги! Множество шагов! Шаги по лестнице, шаги по коридору. Четкий строевой солдатский шаг, приближаясь, гулко резонировал в тюремных стенах.
Маршал Ней накинул на плечи шинель, выпрямился и по-наполеоновски скрестил руки. Вот так встретит смерть.
Лязгнули засовы, дверь открылась, солдаты в шведской форме внесли подсвечники, камера наполнилась светом. Ней успел подумать: "Койка не заправлена, беспорядок", но тут вошел высокий человек в зеленой шинели с золотыми эполетами, рявкнул что-то на чужом лающем языке (шведском?), и солдаты оставили их наедине, закрыв за собой дверь.
Маршалы молча смотрели друг на друга, набычившись, как перед дуэлью. Дуэль? Почему дуэль? С Бернадотом он не дрался на дуэли. Ней давно не видел Бернадота, естественно, с годами лицо Бернадота несколько изменилось, исчезло выражение веселой удали, с которой Бернадот выслушивал поздравления Нея после Аустерлица, а так Бернадот все тот же... Однако цепкая зрительная память подсказывала Нею - странные, нереальные ощущения, - что он встречался с этим человеком в иных обстоятельствах.
Волевым усилием отбросив мистику, Ней начал заранее заготовленную речь:
- Не стыдно ли вам быть на посылках у толстозадого кретина?
- Маршал Ней, - прервал его Бернадот, - у нас мало времени. В саквояже как в камере очутился черный саквояж, Ней и не заметил - вы найдете все необходимое. Быстро сбрить бакенбарды. Быстро переодеться. Надеть парик. А я пока буду громко читать приговор. Не обращайте на него внимания. Действуйте!
"Что это значит?" - хотел спросить Ней, но подчинился напряженному незнакомо-знакомому взгляду.
- "Именем Его Королевского Величества..." - читал Бернадот, уткнувшись в бумагу, что было весьма деликатно с его стороны: Ней не смог бы раздеться перед посторонним человеком.
Маршал Ней облачился в мундир шведского офицера, надел зеленую шинель, темноволосый парик. Бернадот придирчиво его осмотрел, поправил парик, сложил одежду Нея и синюю маршальскую шинель без погон в саквояж, громко прочел последние строчки:
- "...приговаривается к расстрелу. Оный произвести во дворе тюрьмы 7 декабря 1815 года".
Потом опять рявкнул на чужом лающем языке. Возник шведский пехотинец и, не поднимая глаз, схватил черный саквояж, исчез с ним за дверью.
- Маршал Ней, - сказал Бернадот, - минут через десять за вами придут, выведут во двор и... - тень улыбки замаячила на губах Бернадота, тень улыбки другого человека, - ...посадят в мою карету. Умоляю, никому не слова. Рта не раскрывать.
За Бернадотом со скрежетом захлопнулась дверь. Лязгнули засовы. Четкий строевой солдатский шаг, удаляясь, глухо резонировал в тюремных стенах.
Перед уходом Бернадот загасил свечи. В маленьком решетчатом окне забрезжило мутное зимнее утро.
Никогда не вспоминал маршал Ней, что он передумал, свой хаос мыслей за эти десять минут в полумраке камеры. И шведского офицера, жестом пригласившего его следовать за собой - и говорившего, говорившего на непонятном лающем языке, а маршал Ней в ответ кивал, будто участвовал в разговоре, - и они спустились во двор (тюремная охрана им козыряла!) и сели в большую шестиместную карету с вензелями шведской короны на коричневых лакированных дверцах - все произошло как во сне. Зато каждую ночь - отчетливо, словно наяву - он видел фигуру приговоренного, в синей маршальской шинели с белой повязкой на глазах, которого тюремщики вели под руки через двор, и тот еле волочил ноги; и били барабаны, и взвод солдат (французских!) вскинул ружья, а приговоренный стоял у стены, пошатываясь (болен или пьян?), и грянул сухой залп, и приговоренный рухнул, ударившись спиной об стенку, и застыл в скрюченной позе.
Перед тем как сесть в карету, Бернадот приказал:
- Маршала Нея похоронить согласно воинскому ритуалу!
* * *
В затемненной комнате придорожной таверны им принесли бутылку вина. Шведский конвой расположился в общей зале.
- Выпьем за ваше второе рождение, маршал Ней, - предложил Бернадот, - вам пора взбодриться. Осторожно, не опрокиньте бокал. Я специально не зажигаю свечи. По правилам конспирации. Скоро сюда явится генерал Паскаль Тордо, верный вам человек (кажется, он был начальником вашего штаба?) и уведет вас через черный ход. Куда? Не знаю. Под каким именем вы будете жить дальше - меня не касается. В какой стране? Не ведаю. Думаю, что ваши друзья обо всем позаботились.
- Зачем вы это сделали, Бернадот?
- Меня попросили люди, которым мне трудно отказать. Но я это сделал с удовольствием. Однажды вы меня хорошо прикрыли.
- Под Фридландом, когда Багратион атаковал вас с фланга?
- Именно.
Но маршал Ней почувствовал, что Бернадот имеет в виду совсем другое, только говорить не хочет. И не стал спрашивать, какие люди просили Бернадота, догадавшись, что Бернадот на этот вопрос не ответит.
- Вы привыкаете к Швеции?
- Народ мне доверил свою судьбу, и, кажется, не ошибся. Я вывел Швецию из войны и из континентальной блокады. Шведы мне благодарны.
- Я вам тоже благодарен, Бернадот. Единственное, о чем сожалею, - так это о том бое в Северной Германии, под деревушкой - как ее? забыл! сложные немецкие названия. Я вам проиграл тогда и отступил. Право, досадно. Однако в тринадцатом году побить меня было немудрено. Мы комплектовали дивизии из новобранцев. Великая Армия осталась в российских снегах.
- А вы остались маршалом Неем, - рассмеялся Бернадот, - такая манера благодарить очень в вашем характере.
Без шума и скрипа отодвинулась часть стены. Потайная дверь? В светлом квадрате вырос силуэт во французской военной форме, приложил ладонь к треуголке:
- Votre Altesse monsieur le Marechal Bernadotte! - И этот негромкий голос сразу успокоил Нея. - Генерал от кавалерии Паскаль Тордо. Смею ли я забрать моего гостя?
* * *
В карете с зашторенными окнами генерал Тордо докладывал маршалу Нею, что удалось спасти от конфискации половину его состояния, деньги переведены в иностранные банки, пас, порта... Тут генерал заметил, что Ней сидит с закрытыми глазами, вроде бы задремал. Он понял: маршал устал. Еще бы! Пережить сегодняшнее ужасное утро!
А маршал мучился над загадкой. Он обладал прекрасной зрительной памятью, такой же, как у Императора, он знал всех своих офицеров в лицо. Так вот, утром к нему в комнату вошел не Бернадот, то есть копия Бернадота, абсолютно похожий на Бернадота человек, но взгляд другой, выражение глаз другое, характерная манера речи - короче, маршал Ней готов был поклясться, что это был полковник Готар, командир второго драгунского полка, бестолково действовавший под Иеной и отличившийся при Эйлау. Потом полковника Готара зачем-то вызвали в императорский замок, а на обратном пути его убили прусские солдаты-мародеры. Он присутствовал на похоронах полковника, видел, как гроб опускали в могилу. Однако он готов поклясться всеми святыми, что сегодня разговаривал с Готаром (недаром при его появлении он вспомнил дуэль), трясся с ним в королевской карете, пил вино в таверне. Разве такое возможно? А почему нет? Ведь все, кто утром находились на тюремном дворе, поклянутся, что своими глазами видели казнь маршала Нея! И человек в маршальской шинели, с кудрявыми бакенбардами и белой повязкой на глазах, застывший у стены в скрюченной позе, был, конечно, маршал Ней! Тем не менее полковник Готар и наследный принц Швеции Бернадот - в одном лице? Все вопреки здравому смыслу! Но жизнь давно потеряла здравый смысл (уж точно, начиная с Бородино, когда Император отказался двинуть в бой Старую Гвардию и сломить сопротивление русских), и в этом маршалу Нею (или кто он теперь?), наверно, еще предстоит убедиться.
V. ДЖЕННИ
Израиль звонил в семь утра, так было всем удобно: родители как раз приходили с работы, а Дженни выскакивала из ванной. В разговоре с противоположной точкой земного шара Дженни не покидало ощущение, что кто-то из них (она или родители) стоит на голове. Вышколенные папа и мама лишних вопросов не задавали (сестра - другое дело), но в их интонациях чувствовалась скрытая тревога: еще бы, бедная девочка, разошлась с мужем, всеми покинута, кто ее кормит манной кашей? Они звали дочь в Тель-Авив, обещали сами приехать - пустые обещания, хотя своего рода маленькая поддержка. Отец недавно открыл кабинет, обрастал, так сказать, клиентурой, и Дженни понимала: ему нельзя срываться с места. Видя, что он помощник только на словах, и зная, что дочь озвереет, если тема "манной каши" прорежется, папа мужественно старался вести светские беседы, рекомендовал читать экзотических американских авторов, например Чарлза Буковского, то есть стоял на голове. Мама методично интересовалась подробностями быта и Элей, и так здорово замаскировалась, что Дженни обомлела, когда услышала:
Позже мне объяснили, что произошло. Следовавшие за нами полки вклинились в пруссаков колоннами, протаранили пехотные цепи и оказались за спиной противника.
* * *
Поздно вечером солдаты жгли костры, пили вино, пели песни. Армия ликовала. Все знали, что пруссаки разбиты наголову. Император объезжал бивуаки, поздравлял офицеров с великой победой.
Я не принимал участия в общих торжествах. Я чувствовал, что совершил серьезный промах. В моем полку было больше всего потерь личного состава. Служебный эвфемизм. Мои молодые солдаты спешили на Йену, как на свадьбу, а я их завел в мясорубку.
Прискакал нарочный, сказал, что меня вызывают в штаб корпуса.
Когда я вошел в штабную палатку, маршал Ней, оживленный и бодрый (как будто не было трехсуточного марш-броска и утомительного дня сражения), прощался с корпусным начальством, каждому пожимал руку, говорил благодарственные слова. На меня зыркнул глазом и обратился ко всем:
- Спасибо, господа, и еще раз - браво! Не хочу вам портить праздник, поэтому предпочитаю поговорить с полковником наедине.
- Покорнейше прошу вас учесть, Monsieur le Marechal, - почтительно сказал командир нашей дивизии, - полковник Готар сам повел полк в атаку и бился в первых рядах.
Мой генерал пытался меня защитить!
- Геройски сражалась вся ваша дивизия, - ласково улыбнулся ему маршал Ней.
Улыбка сошла с его лица, как только за последним генералом опустился полог палатки. Страшен был в гневе первый маршал империи, непобедимый Ней!
- Откуда вы свалились, Готар? Что за архаическая манера воевать? Так воевали при Бурбонах и Капетах: выстраивались фронтом и под барабан в атаку, как на параде. Наша армия прорывает оборону противника колонной, массированным кулачным ударом! Так обучают новобранцев в казармах? Чудеса! Недаром я говорю солдатам: забудьте все, чему вас учили тыловики, не нюхавшие пороха! Кто вас назначил в мой корпус? Бертье? Идиот Бертье и прислал идиота. Я бы вам не доверил даже роту пожарной команды. Как прикажете с вами поступить, Готар? У меня боевой корпус, не богадельня.
- Проще всего меня убить, - ответил я, стараясь выдержать его взгляд, - и у вас не будет никаких забот с офицером, которого заперли в казарме и не пускали в действующую армию. Кстати, вы уже пробовали это сделать одиннадцать лет назад, когда мы дрались на дуэли на площади Святой Екатерины.
Маршал нахмурился:
- Дуэль? С вами? Вы, случайно, не сумасшедший? Постойте, мне знакомо ваше лицо. - И вдруг Ней развеселился: - Помню! Хорошо помню! Если бы не вмешалась полиция, я бы вас порубил, как капусту. Однако, Готар, вы же тогда меня выручили. Вы сказали патрульным, что мы устроили урок фехтования на потеху публике. Ха-ха! На потеху! Я еще подумал: "Отважный малый". Не знаю, долго ли вас мариновали в участке, а меня быстро отпустили. - Теперь маршал смотрел на меня с любопытством: - Да, сколько лет прошло... И вы их провели в казарме. Вас здорово задвинули... Были какие-то основания?
- А вы не помните, из-за кого мы дрались на дуэли?
Судорога передернула лицо маршала Нея, но он тут же взял себя в руки.
- Не помню, полковник. И вам не советую. Ладно, сегодня мы празднуем победу. По этому поводу - и только по этому! - я сохраняю за вами полк, но подержу вас какое-то время в резерве. Набирайтесь опыта. Как видите, я стараюсь вас прикрыть. Но не забывайте, у Императора отличная память. Мне передали, что он наблюдал ваш маневр и воскликнул: "Какая бестолочь!" Он когда-нибудь вспомнит, и тут я буду бессилен.
* * *
Мокрый снег, ледяной ветер. Какой уж там аллюр! Наши бедные кони вязнут в грязи. Закоченевшие пальцы с трудом сжимают эфес сабли. Снежный заряд слепит глаза. Нас накрывает белая, клубящаяся, обжигающая холодом волна. Небо рухнуло. Земли не видно. Вой снежной бури заглушает ружейные залпы. Слева и справа, как привидения, слабо маячат силуэты моих солдат. Неожиданно, словно разорвали белый занавес, буря уносится. Свет? Светопреставление! Прямо перед нами стена русских войск, и заблудившийся луч солнца играет на их штыках.
И потом все повторяется. Снова и снова сквозь слепящую белую тьму мы идем (бредем!) в атаку и натыкаемся на стену русских штыков.
Это не кошмарный сон. Это восьмое февраля, битва при Эйлау.
Прав был полковник Паскаль Тордо. В армии не существует плохой или хорошей погоды. Я бы уточнил: в армии существует только плохая погода. Кони месят копытами грязь. Снег, ветер, дикий холод. Эйлау.
Русские стояли.
Мы атаковали так, как нас учили наши маршалы: Ней, Мюрат, Даву. Мы вклинивались колоннами, били кулачным ударом.
Русские стояли.
Мой полк поредел наполовину. В других частях было еще хуже. В сумерках последней атаки мы шли по трупам. Император ввел в бой весь свой резерв кавалерии. Никогда не видел такую массу конницы. Фронтальный напор семи дивизий отодвинул русскую стенку.
На этом сражение кончилось.
При свете факелов мы подбирали раненых. Император объезжал побоище. От его свиты отделился всадник и направился в нашу сторону. Когда он приблизился, я узнал маршала Нея. Маршал задержался у подводы со стонущими людьми, затем выпрямился в седле и отдал нам честь:
- Молодцы, ребята! Браво, полковник Готар!
Но в его голосе не чувствовалось радости.
* * *
Густые белые хлопья кружились в воздухе, когда мы подъехали к заиндевевшим воротам немецкого замка, в котором размещалась зимняя штаб-квартира Императора. У меня было недоброе предчувствие, и почему-то я подумал: снег заметает мои следы, я могу исчезнуть бесследно.
Часовые козырнули сопровождавшему меня офицеру штаба, нас пустили во двор, мы спешились, наших коней увели.
В замке на первом этаже громкие, оживленные голоса, мелькание гвардейских мундиров, запах кухни. На втором этаже тишина, в нишах коридора застыли фигуры средневековых рыцарей с закрытыми забралами. И опять тревожная мысль: это не пустые железные панцири Прусского ордена, может, чьи-то глаза наблюдают из прорезей шлема за идущими по коридору? И вообще, вызов к Императору - это предлог (почему меня? с какой стати?), на самом деле я окажусь там, где однажды побывал - в помещении военной разведки, оборудованном для допросов.
...Свет ослепил. В зале пылали сотни свечей. Император в оливковом мундире без эполет сидел за большим столом и что-то писал. При моем появлении он даже не поднял головы. Зато от стены отделился человек в черном сюртуке и пошел мне навстречу. Фуше, министр полиции!
Что все это значило? Великая честь? Или сбывались мои худшие опасения? Мысли закружились беспорядочно, как снежные хлопья в воздухе. Я ощутил себя в разных временах - испытал нечто вроде раздвоения личности. Но в этом хаосе проглядывалась какая-то логика, странная логика. За столом сидел не бригадный генерал артиллерии Бонапарт, которого я видел близко тринадцать лет тому назад в Революционном трибунале, - нет, Император, Наполеон, Сир! И я был для него всего лишь безвестным полковником Готаром. А всесильный министр мог спокойно стереть меня в порошок, однако в моих глазах он по-прежнему оставался депутатом Конвента, презренным Жозефом Фуше, интриганом и организатором Термидорианского заговора. И поразительно, он это понял, ибо, сладко улыбаясь, шепнул мне приветствие, как раньше, бывало, в Якобинском клубе:
- Салют, гражданин!
- Салют, предатель, - ответил я тихо, но жестко.
Он насупился, поиграл лицом, стараясь произвести самое зловещее впечатление. Полковник Готар отметил, что технику наведения страха министр освоил великолепно: тонко сжатый рот, раздувающиеся ноздри, обжигающий огонь темных зрачков. Наверно, даже высших полицейских чинов, не угодивших министру, пробирала дрожь. Но тот, кем я был раньше, помнил, что Жозеф Фуше панически боялся моего взгляда, и Фуше это тоже помнил. Театральным жестом он вознес руки к потолку и опять расплылся в приторной улыбке:
- Не надо беспокоить тени прошлого, полковник Готар, они этого не любят.
- О чем вы там шепчетесь, заговорщики? - раздался голос Императора, и хоть в голосе звучала ирония, мы с Фуше отпрянули друг от друга.
Строевым шагом я подошел к столу и отрапортовал:
- Полковник Готар, командир второго драгунского полка из корпуса маршала Нея прибыл по вашему приказанию, Сир!
Я не скрывал своих эмоций. И впрямь, мог ли я мечтать еще года два тому назад, что меня удостоят высочайшим вниманием! Благословенный день! Видеть перед собой Великого полководца, Императора Франции! Готов умереть за него и за Отечество!
Император откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди. Знаменитая поза. Он молча меня рассматривал. Его глаза, все понимающие и схватывающие, обладали такой силой, что я поплыл, скукожился и начал тупо созерцать свои сапоги.
- Тонкая работа, Фуше, - услышал я голос Императора. - Невероятно. Разумеется, полковник Готар выполнит любой мой приказ и геройски погибнет, штурмуя русские редуты. У меня хорошая зрительная память, но я, пожалуй, его бы не узнал. Хотя что-то проскальзывает в его взгляде, что-то осталось от Ангела Смерти.
Когда он успел это заметить? Спросить? Императору вопросы не задаются. Мне много раз рассказывали: аудиенция у Императора заключается в том, что Император произносит монологи, а все присутствующие благоразумно помалкивают. Однако, видя, как вольготно, без робости (удивительно!) передвигается по залу Фуше (то он за моей спиной, то за спиной Императора), я догадался, что лишь министр полиции имеет здесь право слова. И какое-то мелкое чувство - ревности или зависти? - кольнуло меня.
- Я помню, как он внезапно появился в Революционном трибунале, - продолжал Император. - Я не знал, кто это, но по тому, как судьи пригнулись и пришипились, понял, что именно он, а не они, будет решать мою судьбу. Фуше, ему ведь отрубили голову? А выглядит он замечательно. Моложе нас.
- Сир, на гильотине казнили глухонемого разбойника, внешне похожего на него, - ответил Фуше (без робости, без робости! - милостивые государи, Фуше беседовал с Императором почти на равных!). - Робеспьер был ранен, Кутон впал в истерику. Царила такая неразбериха, что мне удалась подмена. Ему дали стакан воды, он упал и не приходил в сознание. Ночью я тайком вывез его из Шотландского колледжа...
- Надеюсь, такой стакан воды меня минует?
- Сир! - верноподданнически взревел министр.
- А зачем вы это сделали?
- Услуга за услугу. В тот день он стоял на трибуне, скрестив руки, и не произнес ни слова. Если бы заговорил - Термидор был бы невозможен.
- Вот чему я не верю, так это благородным помыслам моего министра полиции, - язвительно рассмеялся Император. - Если вы что-то задумали, то с дальним прицелом.
- В октябре 95-го года он нам очень помог. И пригодится еще, - бесстрастно ответил Фуше.
- И пригодился ранее, когда спал с моей будущей женой?
- Сир! - невольно вырвалось у меня.
Фуше довольно грубо сделал мне знак - дескать, тебя не спрашивают. Но Император опять соизволил посмотреть в мою сторону:
- Полковник, вы предприняли бестолковый маневр при Йене, - (сбылось предсказание Нея, Император ничего не забывал), - потом вы выравнялись. При Эйлау дрались отменно. В общем, я вами доволен. Полк - для вас мало. Но что вам предложить? Вы были инициатором смелой контратаки при Флерюсе... Маршал Журдан может рассказывать сказки кому угодно, только не мне. Правда, рядом с вами находился Бернадот. - (Император переглянулся с Фуше. Продолжение другого диалога, в котором мне не было места. Еще меньше я хотел бы оказаться на месте Бернадота... Что-то я уловил в воздухе.) - Бернадот мне почти родственник, без всякой логики (для меня!) добавил Император. Взгляд на Фуше, потом - на мою скромную особу. - Итак, вернемся к Флерюсу. Совсем неплохо по тем временам, хоть и рискованно. Теперь это прошлый век. Мюрат контратакует играючи. А как Сульт взял плато Аустерлиц кинжальным ударом? Согласитесь, другой класс! На маршала вы не тянете. Кроме того, - в голосе Императора появились капризные нотки, - я не желаю, чтоб в моей армии служил человек, который спас мне жизнь и у которого был роман с моей женой. Такое соседство мне не нравится. Тем не менее я не желаю быть вашим должником. У меня свои принципы. Поэтому выбирайте: королем в Швецию или послом в Россию? И подальше с моих глаз!
Я - король Швеции? Я - посол в России? О чем говорит Император? Может, у меня начались галлюцинации?
- Сир, будьте покойны. Полковник Готар примет новое назначение, - учтиво заверил Фуше. Затем так же учтиво он кивнул мне, показывая, что аудиенция окончена.
Мне стало жутковато. Любезность министра, не знаю почему, пугала. Словно проснулся звериный инстинкт и я нутром почувствовал опасность. В голове пронеслось: "Снег заметает мои следы. Я исчезну бесследно".
И не презренный интриган Фуше, депутат Конвента, провожал меня по коридору, когда за нами затворились двери приемной Императора, - нет, министр полиции! И он знал, что я это знаю.
- Полковник, сейчас в моем кабинете я вам изложу суть дела, - любезным тоном дьявола объяснял министр. - Император перекраивает карту Европы. В Швеции положение нестабильно. Континентальная блокада там непопулярна. Мотовство и легкомыслие короля Густава раздражают народ. Естественно, проанглийская партия...
На повороте (коридор загибался дугой, следуя конфигурации наружных стен замка) министр чуть-чуть ушел вперед. Такое было впечатление - оглушающее, последнее, - что средневековый рыцарь, застывший в нише, ударил меня сзади алебардой.
* * *
Они, эти канальи и ублюдки, свора эмигрантов, ничего не умеют и не хотят делать сами - только чужими руками! Они боятся привести приговор в исполнение, но держать маршала Нея под стражей еще страшнее - вдруг стража ненадежна? Он, маршал Ней, прекрасно понимает куриную логику дряблого короля и его камарильи. На подмогу вызвали наследного принца шведского престола - ха-ха! - Жана Батиста Бернадота. Пусть один маршал бывшей империи расстреляет другого! Публике это будет подано, как сведение старых счетов. А мешок с дерьмом - Луи Восемнадцатый выходит сухим из воды. И у шведских солдат не дрогнет ружейный прицел. Вот что придумали, курвы! Тюрьму обложили тройной охраной, да тюремные стены имеют уши. Не сегодня, так завтра появится Бернадот.
Ней подставил табуретку, взобрался на нее и попытался через решетчатое окно заглянуть в тюремный двор. Стекло покрыл иней, и в синеве декабрьского утра он бы все равно ничего не увидел. К тому же, подтягиваясь к окну, он потерял равновесие и чуть не грохнулся с табуретки. От этой неудавшейся глупой затеи маршал пришел в еще большую ярость.
Merde! Как он ненавидит холода! С зимой у него связаны все неудачи: Эйлау, отступление из Москвы, переправа через Березину... По иронии судьбы, что ли, Император дал ему титул Князя Московского? Бр-р-р! Любая выжженная солнцем испанская провинция, только не Москва. Он ведь по темпераменту южанин. А Бернадот прижился в Швеции, не зябнет. Неужели Бернадот пришлет за ним конвой, а сам будет прятаться за спинами солдат? Нет, Бернадот не трус и в каком-то смысле человек чести, хоть и переметнулся на сторону коалиции. Недаром, когда Император отрекся в Фонтенбло, военные, и Ней в том числе, предлагали кандидатуру Бернадота в правители Франции, да Сенат проголосовал против. Немудрено. Фуше и Талейран уже плели свои интриги... Конечно, лучше всех Бернадота знал Император. То ли в шутку, то ли всерьез повторял (и Ней сам его слышал): "Бернадота надо расстрелять или сделать королем". И сделал. А в благодарность...
"Вот как вы отблагодарили Императора, маршал! - скажет Ней, когда Бернадот перешагнет порог этой камеры. - А теперь не стыдно ли вам быть на посылках у толстозадого кретина и всей этой дряни, которые ничего не забыли и ничему не научились? Видя вашу жалкую роль, я ни секунды не жалею, что в марте присоединился к Императору. Есть и на моей душе грех, ляпнул сгоряча: "Если Наполеон высадится на юге, я его поймаю, посажу в клетку и привезу в Париж". Продажные газеты это напечатали. Но Император забыл мои слова, Император простил меня. Вот величие души! Увы, нам фатально не повезло при Ватерлоо. Злой рок. Иначе не гулять бы эмигрантской своре по нашей земле. Меня обвиняют в измене. Но одиннадцать лет тому назад вы, Бернадот, и я, Ланн, Массена, Бертье, Даву, Мюрат, Келлерман, получая маршальские звания, присягали на верность Императору. В чем, спрашивается, измена, кто кому изменил? В Швеции вас избрали наследным принцем, потому что так захотел Император. Я, маршал, нисколько не сожалею, что ухожу из жизни в расцвете сил. Я имел все: славу, почести, богатство, ибо честно служил Императору и своей стране. Разумеется, "заблудись" я с корпусом, как это сделал в решающий момент Ватерлоо маршал Груши, - никто бы меня пальцем не тронул. При нынешнем режиме трусость поощряется. - (Нет, про славу и почести и так далее говорить не стоит. Получаются жалобы, недостойные офицера.) Надо сказать так: - С чем вы приехали, маршал? Привезли радостную весть, что меня не казнят, как вора и разбойника, на гильотине, а расстреляют? Не вам ли я обязан таким снисхождением? Если "да" - спасибо. Встать перед строем - это своего рода продолжение армейской службы. Вы, маршал, достойно воевали в наших рядах, но попадись вы мне под руку после Ваграма, когда вы проявили удивительную пассивность, я бы первый поставил вас к стенке, у Императора было такое намерение, да победа все списала".
Шаги! Множество шагов! Шаги по лестнице, шаги по коридору. Четкий строевой солдатский шаг, приближаясь, гулко резонировал в тюремных стенах.
Маршал Ней накинул на плечи шинель, выпрямился и по-наполеоновски скрестил руки. Вот так встретит смерть.
Лязгнули засовы, дверь открылась, солдаты в шведской форме внесли подсвечники, камера наполнилась светом. Ней успел подумать: "Койка не заправлена, беспорядок", но тут вошел высокий человек в зеленой шинели с золотыми эполетами, рявкнул что-то на чужом лающем языке (шведском?), и солдаты оставили их наедине, закрыв за собой дверь.
Маршалы молча смотрели друг на друга, набычившись, как перед дуэлью. Дуэль? Почему дуэль? С Бернадотом он не дрался на дуэли. Ней давно не видел Бернадота, естественно, с годами лицо Бернадота несколько изменилось, исчезло выражение веселой удали, с которой Бернадот выслушивал поздравления Нея после Аустерлица, а так Бернадот все тот же... Однако цепкая зрительная память подсказывала Нею - странные, нереальные ощущения, - что он встречался с этим человеком в иных обстоятельствах.
Волевым усилием отбросив мистику, Ней начал заранее заготовленную речь:
- Не стыдно ли вам быть на посылках у толстозадого кретина?
- Маршал Ней, - прервал его Бернадот, - у нас мало времени. В саквояже как в камере очутился черный саквояж, Ней и не заметил - вы найдете все необходимое. Быстро сбрить бакенбарды. Быстро переодеться. Надеть парик. А я пока буду громко читать приговор. Не обращайте на него внимания. Действуйте!
"Что это значит?" - хотел спросить Ней, но подчинился напряженному незнакомо-знакомому взгляду.
- "Именем Его Королевского Величества..." - читал Бернадот, уткнувшись в бумагу, что было весьма деликатно с его стороны: Ней не смог бы раздеться перед посторонним человеком.
Маршал Ней облачился в мундир шведского офицера, надел зеленую шинель, темноволосый парик. Бернадот придирчиво его осмотрел, поправил парик, сложил одежду Нея и синюю маршальскую шинель без погон в саквояж, громко прочел последние строчки:
- "...приговаривается к расстрелу. Оный произвести во дворе тюрьмы 7 декабря 1815 года".
Потом опять рявкнул на чужом лающем языке. Возник шведский пехотинец и, не поднимая глаз, схватил черный саквояж, исчез с ним за дверью.
- Маршал Ней, - сказал Бернадот, - минут через десять за вами придут, выведут во двор и... - тень улыбки замаячила на губах Бернадота, тень улыбки другого человека, - ...посадят в мою карету. Умоляю, никому не слова. Рта не раскрывать.
За Бернадотом со скрежетом захлопнулась дверь. Лязгнули засовы. Четкий строевой солдатский шаг, удаляясь, глухо резонировал в тюремных стенах.
Перед уходом Бернадот загасил свечи. В маленьком решетчатом окне забрезжило мутное зимнее утро.
Никогда не вспоминал маршал Ней, что он передумал, свой хаос мыслей за эти десять минут в полумраке камеры. И шведского офицера, жестом пригласившего его следовать за собой - и говорившего, говорившего на непонятном лающем языке, а маршал Ней в ответ кивал, будто участвовал в разговоре, - и они спустились во двор (тюремная охрана им козыряла!) и сели в большую шестиместную карету с вензелями шведской короны на коричневых лакированных дверцах - все произошло как во сне. Зато каждую ночь - отчетливо, словно наяву - он видел фигуру приговоренного, в синей маршальской шинели с белой повязкой на глазах, которого тюремщики вели под руки через двор, и тот еле волочил ноги; и били барабаны, и взвод солдат (французских!) вскинул ружья, а приговоренный стоял у стены, пошатываясь (болен или пьян?), и грянул сухой залп, и приговоренный рухнул, ударившись спиной об стенку, и застыл в скрюченной позе.
Перед тем как сесть в карету, Бернадот приказал:
- Маршала Нея похоронить согласно воинскому ритуалу!
* * *
В затемненной комнате придорожной таверны им принесли бутылку вина. Шведский конвой расположился в общей зале.
- Выпьем за ваше второе рождение, маршал Ней, - предложил Бернадот, - вам пора взбодриться. Осторожно, не опрокиньте бокал. Я специально не зажигаю свечи. По правилам конспирации. Скоро сюда явится генерал Паскаль Тордо, верный вам человек (кажется, он был начальником вашего штаба?) и уведет вас через черный ход. Куда? Не знаю. Под каким именем вы будете жить дальше - меня не касается. В какой стране? Не ведаю. Думаю, что ваши друзья обо всем позаботились.
- Зачем вы это сделали, Бернадот?
- Меня попросили люди, которым мне трудно отказать. Но я это сделал с удовольствием. Однажды вы меня хорошо прикрыли.
- Под Фридландом, когда Багратион атаковал вас с фланга?
- Именно.
Но маршал Ней почувствовал, что Бернадот имеет в виду совсем другое, только говорить не хочет. И не стал спрашивать, какие люди просили Бернадота, догадавшись, что Бернадот на этот вопрос не ответит.
- Вы привыкаете к Швеции?
- Народ мне доверил свою судьбу, и, кажется, не ошибся. Я вывел Швецию из войны и из континентальной блокады. Шведы мне благодарны.
- Я вам тоже благодарен, Бернадот. Единственное, о чем сожалею, - так это о том бое в Северной Германии, под деревушкой - как ее? забыл! сложные немецкие названия. Я вам проиграл тогда и отступил. Право, досадно. Однако в тринадцатом году побить меня было немудрено. Мы комплектовали дивизии из новобранцев. Великая Армия осталась в российских снегах.
- А вы остались маршалом Неем, - рассмеялся Бернадот, - такая манера благодарить очень в вашем характере.
Без шума и скрипа отодвинулась часть стены. Потайная дверь? В светлом квадрате вырос силуэт во французской военной форме, приложил ладонь к треуголке:
- Votre Altesse monsieur le Marechal Bernadotte! - И этот негромкий голос сразу успокоил Нея. - Генерал от кавалерии Паскаль Тордо. Смею ли я забрать моего гостя?
* * *
В карете с зашторенными окнами генерал Тордо докладывал маршалу Нею, что удалось спасти от конфискации половину его состояния, деньги переведены в иностранные банки, пас, порта... Тут генерал заметил, что Ней сидит с закрытыми глазами, вроде бы задремал. Он понял: маршал устал. Еще бы! Пережить сегодняшнее ужасное утро!
А маршал мучился над загадкой. Он обладал прекрасной зрительной памятью, такой же, как у Императора, он знал всех своих офицеров в лицо. Так вот, утром к нему в комнату вошел не Бернадот, то есть копия Бернадота, абсолютно похожий на Бернадота человек, но взгляд другой, выражение глаз другое, характерная манера речи - короче, маршал Ней готов был поклясться, что это был полковник Готар, командир второго драгунского полка, бестолково действовавший под Иеной и отличившийся при Эйлау. Потом полковника Готара зачем-то вызвали в императорский замок, а на обратном пути его убили прусские солдаты-мародеры. Он присутствовал на похоронах полковника, видел, как гроб опускали в могилу. Однако он готов поклясться всеми святыми, что сегодня разговаривал с Готаром (недаром при его появлении он вспомнил дуэль), трясся с ним в королевской карете, пил вино в таверне. Разве такое возможно? А почему нет? Ведь все, кто утром находились на тюремном дворе, поклянутся, что своими глазами видели казнь маршала Нея! И человек в маршальской шинели, с кудрявыми бакенбардами и белой повязкой на глазах, застывший у стены в скрюченной позе, был, конечно, маршал Ней! Тем не менее полковник Готар и наследный принц Швеции Бернадот - в одном лице? Все вопреки здравому смыслу! Но жизнь давно потеряла здравый смысл (уж точно, начиная с Бородино, когда Император отказался двинуть в бой Старую Гвардию и сломить сопротивление русских), и в этом маршалу Нею (или кто он теперь?), наверно, еще предстоит убедиться.
V. ДЖЕННИ
Израиль звонил в семь утра, так было всем удобно: родители как раз приходили с работы, а Дженни выскакивала из ванной. В разговоре с противоположной точкой земного шара Дженни не покидало ощущение, что кто-то из них (она или родители) стоит на голове. Вышколенные папа и мама лишних вопросов не задавали (сестра - другое дело), но в их интонациях чувствовалась скрытая тревога: еще бы, бедная девочка, разошлась с мужем, всеми покинута, кто ее кормит манной кашей? Они звали дочь в Тель-Авив, обещали сами приехать - пустые обещания, хотя своего рода маленькая поддержка. Отец недавно открыл кабинет, обрастал, так сказать, клиентурой, и Дженни понимала: ему нельзя срываться с места. Видя, что он помощник только на словах, и зная, что дочь озвереет, если тема "манной каши" прорежется, папа мужественно старался вести светские беседы, рекомендовал читать экзотических американских авторов, например Чарлза Буковского, то есть стоял на голове. Мама методично интересовалась подробностями быта и Элей, и так здорово замаскировалась, что Дженни обомлела, когда услышала: