Страница:
- Хорошо, что ты сохраняешь чувство юмора, - сказала Дженни почти ласково. - Подожди, меня Эля зовет. Слушай, я ее уложу и тебе перезвоню.
Я ждал и смотрел на часы. Звонка не было. Может, она сама задремала, убаюкивая девочку? День, наверно, выдался хлопотливый, устала на работе. Позвонить? Но после того, как на Диккенс-стрит опускают занавес, я туда не звоню.
Звонок.
- Извини. Я просто долго разговаривала с одним человеком. Позвонила ему за консультацией. Он дока в таких делах, знает всю процедуру оформления. Понимаешь, в Америке все - бизнес. Фонд, не подлежащий налогообложению, это очень хитрый бизнес. Это гораздо сложнее, чем взять рискованный кредит в банке под сомнительное предприятие. Тем не менее все возможно, если знать правила игры. Допустим, некий джентльмен решил построить фабрику по производству мыльных пузырей. Спрашивается, кто ему даст хоть доллар в долг? Дадут, если он грамотно проведет операцию. Он придет к банкиру не один, а с командой. В ней будет выпускник престижного университета, одетый с иголочки, и благообразная женщина-бухгалтер со стажем, внушающим доверие...
Она так трогательно растолковывала мне банковские истины, так старалась, что мне показалось, сейчас последует: "Тоничка, вызови такси и приезжай. Через час приедешь?" И я бы ответил: "Я буду у тебя через минуту. Как? Это мои правила игры". Через минуту я постучал бы в ее дверь на четвертом этаже дома на Диккенс-стрит, такой шанс не упускают, а дальше - гори все синим пламенем в адском огне с Глубоководными Рыбами на сковородке в томатном соусе. Бывала в ее голосе интонация, которую я называл "скрытой страстью", и вот мне почудилась эта интонация, и я моментально отреагировал. Я захотел свою девочку, захотел физически, ведь мы не занимались с ней любовью черт знает сколько времени! Я представил себе, как она открывает дверь, еще не веря, что это я. И я... И она... Такая радужная картина меня ослепила, интонация - сделала глухим, и я не сразу понял, не сразу осознал, что в трубке сменился тон, что в трубке орут. "Скрытая страсть" прорезалась.
- Тебя выебли. Повторяю по буквам: ВЫЕБЛИ! Они - мужики ушлые, грамотно подготовили досье, ты им был нужен в широком ассортименте. "Известный профессор из Европы". Для чиновников нашего провинциального штата это звучит. А когда все было завизировано и подписано, тебе сказали: "Катись, дорогуша, колбаской по Малой Спасской". Ты напоминаешь девицу, которая расфуфырилась, намарафетилась, выучила два стихотворения, думая, что ее пригласили в интеллигентную компанию. А как пришла в гости, ей без лишних разговоров накинули простыню на голову, завалили и исполнили хором спереди и сзади. Расщедрились, предложили поужинать в ресторане! Девице тоже после того, как затрахали, поднесли стакан водки.
В другой раз я бы спросил: мол, откуда такое знание деталей в истории с девицей? Спросил бы без подковырки, просто, чтоб парировать удар, перевести дыхание.
Перевести дыхание. Коварный враг, нагло улыбаясь, танком утюжил мне грудь. Поэтому я слабо возразил:
- Там же сокращают штат.
Подлил масла в огонь.
- Как ты это проверишь? Человек, с которым я только что говорила, сказал: "Твой профессор может потребовать, чтоб ему открыли досье? Заявиться в контору, сесть за компьютер и просмотреть их банковские счета? Передай своему профессору, что если он не способен снять рубашку с ближнего, ему нечего соваться в бизнес". Я ответила, что профессор живет по христианским заповедям. Когда его бьют по правой щеке, он подставляет левую. И если у него вытащат кошелек, он начнет извиняться: мол, простите, там мало.
- Дженни, - взмолился я, пытаясь вздохнуть поглубже, набрать побольше воздуха, - подумай, котенька, о чем ты говоришь. Я никогда не имел дела с ворами. Это люди из Системы, а Доула я вообще давно знаю.
Трубка гремела, как репродуктор на площади:
- Меня всегда удивляло твое преклонение перед спецслужбами. Разве нормальный человек туда пойдет? Туда записываются люди с психическими отклонениями, воры и жулики. Прикрываясь формой, легче воровать. Они чувствуют себя вне закона, выше простых смертных и набивают карманы. Мальчишкам нравятся люди в военной форме, у которых оружие. Но ты же давно не мальчик. Откуда у тебя такая инфантильность? На моей родине главными ворами и хапугами стали не уголовники, а бывшие сотрудники так называемых органов...
Я с трудом воспринимал ее слова.
- ...Кто продавал военные секреты Америки русским и китайцам? Респектабельные господа из ЦРУ. В твоей родной Франции кто выслеживал, арестовывал евреев и отправлял их в немецкие лагеря смерти? Эсэсовцы, гестапо? Французские полицейские.
Я ее почти не слышал.
- "...Ах, Доула я давно знаю". Что ты про него знаешь? Не успел ты улететь из Лос-Анджелеса, как он полез мне под юбку. Впрочем, успокойся, с ним у меня ничего не было и не будет. Не переживай за своего друга Доула. Вася Литвинов с ним поделится. Там четко - услуга за услугу. Где-нибудь в Мексике, на модном курорте, Доулу строят виллу.
Я прислушался к себе. Меня сейчас волновал извечный гамлетовский вопрос: to be or no to be? Что в переводе с датского означало: сдохну или нет?
- ...Самое грустное, - заговорила трубка нормальным голосом, поэтому я услышал... к сожалению. - Самое грустное, Тоничка, что ты никогда не мог за себя постоять. В твоей богатой событиями жизни тебя дважды выносило на вершину власти. Подчеркиваю глагол выносило. И что же? Ты пальцем не пошевельнул, чтобы удержать власть. Ты скрестил руки и молчал, когда уничтожали Робеспьера и твою революцию. Твоя Революция, небось, с большой буквы? Кстати, Жозефина Богарне тоже досталась тебе случайно, и ты за нее не дрался. Ты добровольно отдал шведскую корону, как только появился претендент... Поэтому не случайно тебя сделали механической куклой. Твоя судьба - исполнять чужую волю. Я не слишком тебя утомила? Good night.
Трубка сразу потеряла свою магию и издавала короткий писк. Я повертел ее и положил на рычаг. Трубка заткнулась, но коварный враг продолжал нагло ухмыляться. Целеустремленно я перешел к активным действиям. Удар в челюсть первой рюмкой. Удар в ухо второй. После пятой рюмки наглая рожа растаяла в воздухе. Я свободно вдохнул полной грудью и выпил за здоровье моей девочки. Я понимал, почему она проехалась по мне асфальтовым катком. Характер. Жалея человека, которого обидели и обманули, она приходит в такую ярость (в первую очередь потому, что человек позволил себя обмануть и обидеть), что готова его убить. Характер. Я сам когда-то был таким.
* * *
Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении. Его можно сложить вчетверо и спрятать в ящик платяного шкафа, потом вывесить на веревочке на террасу, как занавеску от солнца, потом расстелить на полу у входной двери, потом запустить в стиральную машину, высушить и прихватить в гости в качестве модной накидки. Опять забросить в шкаф и забыть. Перебирая старые вещи, случайно наткнуться и подумать, как же его использовать. В "понтиак" на сиденье себе под?.. Нет, слишком много ему чести прикасаться к таким частям. В багажник! Пригодится для протирки стекол.
И никакой мороки.
* * *
У меня наладилось. Я, можно сказать, подженился. Мы помирились. Ну если некуда деться, что толку отбрыкиваться? Приходится как-то договариваться. (Я имею в виду своего коварного врага. А вы о ком подумали?) Обычно он начинал резвиться утром, не очень усердствуя, скорее напоминая о своем присутствии. Вот когда я спускался на улицу, чтобы переть пехом в университет или сделать кружок на парочку км, тут он наваливался и запускал свою музыку. Я это предвидел, замедляя ход, заранее выбирал место, где бы присесть. Ну если ему так хочется, если ему это доставляет удовольствие - пускай себе давит и душит на здоровье!
Наверно, он тоже ценил мое к нему расположение, ибо, добросовестно выполнив свою программу, он затихал и больше меня не тревожил. Казалось бы, вечером, когда я устал, перекурил и совершал прогулку гораздо интенсивнее самое время ему снова пакостить. Нет, спит до утра сном праведника.
То есть я не мешал ему утром, а он мне - вечером. Знаете, я знавал семьи, где дорого бы дали за такое обоюдное согласие.
Конечно, разумеется, естественно было постараться прекратить эту принудиловку и обратиться к врачам. Но, во-первых, неясно, как мой сожитель (коварный!) прореагирует на нарушение нашей джентльменской конвенции, может, от лекарств я взвою! Во-вторых, я уже сказал, что некуда было деваться. Ведь Инга оформила по всем правилам, с социальной страховкой, беднягу, который попал в автокатастрофу и до сих пор проходил курс реабилитации в госпиталях. Оформлять на его место другого было поздно, да и средств не было. Инга, чтоб спасти курс, пригласила меня полуофициально. В том смысле, что я француз и у меня во Франции свое securite social. И все закрыли глаза на то, что американское сейшел секьюрити французское секьюрити в гробу видало, в Америке оно не действительно. Правда, Инга, как человек совестливый, меня спросила: "Ты собираешься болеть?" "Никогда не занимался такими глупостями", - честно ответил я.
Раз слово дано, надо его держать. Не подводить людей. А к здешним врачам обращаться - никаких денег не хватит. Вернусь в Париж и направлю свои стопы в отделение ядерной медицины. Или прямиком в небесную медицину. Там по ходу дела разберемся.
* * *
Как-то после того, как меня в очередной раз забросили в стиральную машину, я проснулся в середине ночи. Проснулся, перевернулся. Уважая некое подобие субтропической зимы, никто давно не шлялся у меня по балкону. Но тут почудилось, что кто-то прилип к стеклу. Я встал, подкрался к балконной двери, отдернул занавеску. Туману набили, как вату в одеяло. Я с трудом различал палубные перила. Пространство за ними кончилось. На палубе никого - ни в трусах, ни без. И тем не менее было ощущение, что мне подали знак.
Коварный враг, как верная жена, заворочался в постели и в полусне забормотал: "На поиски приключений? Очень не советую. Подумай об утре. Очень потом пожалеешь..."
И, как верную жену, я успокоил, убаюкал его шепотом: "Какие приключения? Бессонница. Я хочу немного проветриться. Клянусь, я не буду заходить к ней в дом..."
Быстро оделся. Вышел на балкон. Плотно притворил за собой дверь. Шагнул. Еще шаг. Где перила? Еще шаг и... подо мной белое море, а я скольжу по его поверхности, и далеко внизу, в глубине мелькнула цепочка тлеющих огней фривея. Всегда было тайной, загадкой, как же я перемещаюсь в своих путешествиях. Вот так, как писал австрийский поэт Цейдлиц:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Не гнутся высокие мачты.
На них флюгера не шумят
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
Только скользил не я один. За мной на приличном расстоянии, но не отставая, два белых бурунчика. Припомнилось: "За тобой следуют демоны, злые и беспощадные". Однако, раз они держат дистанцию, значит, рутинное дежурство, не более того. Что ж, интуиция меня не подвела, сегодня надо было высунуть нос на улицу и убедиться, что ничего не изменилось.
А дальше? Куда летит корабль? "По синим волнам океана, лишь звезды блеснут в небесах и молча в открытые люки чугунные пушки глядят". Забыл. Права Дженни, плохо у меня с поэзией. Ладно, пусть, куда летит корабль - останется тайной, а я благополучно приземлился на Диккенс-стрит.
На Диккенс-стрит не туман, а туманчик, разведенное молоко. На Диккенс-стрит экономят - то на фонарях, то на тумане. Я пристроился между красной "тойотой" и старым "шевроле". Когда-то я смотрел на них с балкона четвертого этажа, а теперь вот гляжу снизу на темные окна. И если кто-то оттуда смотрит вниз (молча, в открытые люки, как чугунные пушки), то он видит то же самое, что и я тогда: кучу опавших листьев, красную "тойоту", "шевроле"-пикап, но меня он не видит, я в своих путешествиях - невидимка. Кот с ошейником (тот же самый? другой? - хоть убейте, не знаю) трусцой пересек улицу. "Сейчас появится зеленый "ягуар", - подумал я, и верно, появился, только не "ягуар", а длинный-предлинный драндулет. Может, у него тоже было кошачье имя? Не знаю. На таких обычно разъезжают гангстеры или звезды поп-рока (рок-попа?). Такой длинный, что он изогнулся, как поезд, будто состоял из нескольких вагонов, чтобы вырулить из-за угла на Диккенс-стрит. Вырулил, подъехал к дому Дженни и нагло затормозил посередине улицы. Сколько их в машине, кто за рулем? Через затемненные стекла, заиндевевшие, словно они прихватили из соседних кварталов клочья тумана, я ничего не мог рассмотреть. Не пора ли мне, так сказать, материализоваться и бежать к телефонной будке, звонить в полицию?
На четвертом этаже, в гостиной, вспыхнул верхний свет. Погас. И сразу зажегся на лестнице. Кто-то спускался. Облегченно вздохнув и не таясь (ведь невидимка!), я пересек улицу. Отнюдь не желая вмешиваться в личную жизнь Дженни, я просто хотел поближе поглядеть рок-попу, которой подают такую посудину.
Открылась входная дверь. Он спускался по ступенькам наружной лестницы. Сапоги, белые лосины, оливковый сюртук без погон. Косая челка рассекала лоб.
Повторяю, я знал, что невидим, но автоматически вытянулся во фрунт.
Поравнявшись со мной, он остановился. Он меня увидел.
- Знакомое лицо, - проговорил он командным тоном. - Вы служили в кавалерии?
- Так точно, Ваше Величество, - отрапортовал я. - Второй драгунский полк...
- ...Из корпуса маршала Нея. Помню, помню. Вы еще бестолково маневрировали при Йене. Впрочем, - он милостиво улыбнулся, - при Эйлау вы дрались отменно, я был вами доволен.
Его лицо вдруг исказилось несвойственной ему болезненной гримасой.
- Теперь много пишут, вы, наверно, читали: непобедимый маршал Ней. Непобедимый... Он мог управлять корпусом, десятитысячной армией - не больше. Какой из него стратег? Интриган.
Резким движением он приложил руку к виску, хотя на голове у него не было треуголки, и державным шагом направился к машине. Замер на полдороге. Обернулся. Пальцем поманил меня. Я беспрекословно повиновался. По ироническому блеску его глаз я понял, что он видит меня насквозь. Правда, в данный момент видеть сквозь меня ни для кого не представляло труда. Император же читал мои мысли и, кажется, тайные помыслы тоже. И взгляд его тяжелел от обиды и гнева.
- И вы туда же? Проторенным путем? Послушайте, полковник, сколько лет прошло? Зачем же повторять за всеми? Давайте взглянем трезво, без эмоций. Ну как я мог на Бородинском поле отправить в бой Старую Гвардию? Там уже никто и ничто не контролировал - сплошная мясорубка. Остаться под Москвой без резерва? Бестолковщина!
Император сел на заднее сиденье, драндулет бесшумно тронулся и на перекрестке, выруливая с Диккенс-стрит, изогнулся, как поезд.
Туман начал быстро сгущаться. Создавалось впечатление, что туман, как публику во время посещения объекта Важной Персоной, сдерживала полиция. Оцепление сняли - туман повалил со всех сторон. Исчез слабый свет фонаря над входной дверью четырехэтажного дома. Туман забивался за ворот плаща, его наваливали мне на плечи и утрамбовывали лопатами. И вот в этом белесо-темном вареве меня озарило, и я хлопнул себя ладонью по лбу: "Прав Император. Действительно, ты бестолочь. Взгляни трезво и без эмоций. Ведь Дженни, пока у вас была любовь, тебя не обманывала. Она тебе открытым текстом сказала, что Император тайно приезжал к ней в Мальмезон и никто про это не знал. И ты не догадался? Ну не может женщина сказать яснее. Женщина, исповедуясь, рассказывает про прошлое - и - никогда! - про настоящее".
Я проснулся от острой боли. Свело левую ногу. Помассировал ее, подождал, чтоб отпустило. Проковылял к балконной двери, отдернул занавеску.
На улице густая вата тумана, как в моем сегодняшнем сне. Тут я обратил внимание, что левая нога распухла. Не так, чтоб очень, но заметно. С некоторыми сложностями запихнул ее в ботинок и отправился на утреннюю прогулку. Я знал, что обязательно надо прохаживать ногу, чтоб кровь стала нормально циркулировать. А коварный враг, урча от удовольствия, пакостил на полную катушку и гнусавил мне в ухо: "Я же тебе говорил, я же тебя по-дружески предупреждал - не ищи приключений!"
* * *
Ногу, конечно, надо было бы починить. Заплатить один раз хорошему врачу не разорюсь. Только бы найти хорошего. Где такой? У кого спросить? У Инги. Да закавыка в том, что у Инги никак нельзя спрашивать. "Зачем тебе?" - "Нога распухла". И Инга тут же нашла бы врача, может, самого хорошего и не очень дорогого, и устроила бы мне головомойку, мол, легкомысленно отношусь к собственному здоровью. А попутно, уж не знаю, по какому поводу, позвонила бы Дженни и, как бы между прочим (или из самых лучших побуждений), проябедничала: дескать, вот у нас какая новость.
И в глазах Дженни история нашей любви превратилась бы в банальную историю болезни. История болезни - медицинский термин. В каждом госпитале таких историй - тысячи. Раньше они хранились в картотеках, теперь - в компьютерах. И Дженни обрыдли эти истории и возится она с ними лишь потому, что ей за это прилично платят.
* * *
Просыпаясь, вспоминаю Дженни. Ах и ох!
Уточним. Просыпаясь, вспоминаю слова Дженни: "Тебя сделали механической куклой". Не чувствую левую ногу. Чужая она. Как будто действительно ее мне приделали. И по этому поводу мои "ах" и "ох". Ежедневно упорно прохаживаю ее. "Прохаживайте ногу" - новый термин в медицине, мое изобретение, умные люди его бы запатентовали. Еще год назад я гулял с Дженни и Элей. Приехав в Л.-А. по приглашению университета, гулял сам по себе. Нынче прохаживаю, прогуливаю левую ногу, и когда наконец она оживает - почти счастлив. Эволюция. Несколько в ином направлении, чем у Дарвина. Но при таком темпе скоро буду скакать по пальмам и питаться бананами.
В общем, встаю каждое утро с левой ноги. И настрой - соответствующий. И коварный враг не устает гнусавить (он вообще не устает): "Не рыпайся".
Куда рыпаться? Все пути-дороги к делу Сережи перекрыты. Я хотел обойти с неожиданной стороны, через Калифорнийский Информационный Культурный Центр, КИКЦ, строил хитроумные планы, да меня кикцанули, или, как сказала Дженни... Надо бы забыть то, что она сказала.
О'кей, по эту сторону все перекрыто. Тогда по другую сторону... Но по ту сторону тебе точно нельзя соваться. Ты до сих пор не знаешь, заглянул ли ты в потусторонний мир в ту туманную ночь или это тебе приснилось, однако в результате левая нога распухла, и какой подарочек тебе преподнесут в следующий раз... Жаждешь заполучить полную инвалидность? Глубоководная Рыба предупреждала: последствия непредсказуемые.
Интересно, что Дженни проговорилась, - не во сне, а наяву! - а я не обратил внимания.
"Для вас, дьяволов, путешествующих во времени, годы не имеют значения". Правда, помнится, спросил себя: "Почему во множественном числе?" Спросил и забыл. Ведь в голове не укладывалось, что все запрограммировано таким образом. Что если я по собственной инициативе буду партизанить по ту сторону, даже сохраняя доброе здравие, то в итоге окажусь в тупике 1806 года. Круг замкнется. И вот нарвался. И не ревность толкала. С познавательной точки зрения (сидит где-то во мне страсть - зуд! - разведчика) опознал неопознанный объект. На свою голову. Да, все они для меня бывшие, кроме... И объект (не то слово, найти более почтительное определение) может мне скомандовать: "Кругом! Шагом марш!" И пойду. Строевым шагом. Чтоб на Диккенс-стрит никогда не появляться.
Знает ли об этом Дженни? Или два мира по обе стороны у нее между собой не контачат?
Тема для размышления? Нет темы. Не о чем размышлять. В 1806 году из окна императорской кареты Жозефина залепила мне пощечину. А Дженни не нуждается даже в видимости атрибутов власти. Начистить мне репу она способна в любое время дня и ночи, не утруждая свои белые ручки. Просто по телефону. Технический прогресс. Да надо ли ей это? Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении.
* * *
Не рыпаться. Закрыть глаза. Ничего не вижу (даже если вижу), ничего не слышу. "Шеф отдал нам приказ - лететь в Кейптаун". Никто больше не отдаст тебе приказ. Эти сказки не про тебя. Ты исчерпал себя в качестве механической куклы, износился. Кончилась романтика дальних дорог, секретных миссий, тайных разработок и поисков справедливости в этом лучшем из миров (В другом - тоже. Финита.). Твой рыцарский плащ Дженни пригвоздила твоим же ржавым кинжалом к позорному столбу.
В сущности, ничего ужасного не происходит. Скажем так - не ты первый, не ты последний. Тебе предстоит (еще какое-то время и не более) обыкновенная жизнь обыкновенного человека пенсионного возраста. И только. Что в моей ситуации, наверно, самое скверное.
* * *
В субботу и воскресенье я изменил свой распорядок. Основная моя прогулка (кто с кем, а я - с левой ногой) не вечерняя, а утренняя. Утром в эти дни в университетских окрестностях очень оживленно. И все бегут. Бегут группами, парами, поодиночке. Издалека похоже на цветные ленты серпантина. В массе своей мужики. С некоторой завистью слежу за трусцой пятидесятилетних и старше. Увы, сам бегать не рискую, коварный враг мне это категорически запрещает. Встречаются и юные создания женского пола. Весьма привлекательные. Но я обращаю внимание на атлетически сложенных парней от двадцати до тридцати лет. Присматриваюсь. Придирчиво выбираю Этот высок, широкоплеч, да ноги как жерди. Этот в теле, бицепсы, трицепсы - загляденье, однако лоб скошен, кретинский вид. Вот ребята с рекламной картинки, загорелые, белозубые, бегут без малейшего напряжения, весело переговариваясь между собой - беру любого.
Сексуальная переориентация? Хуже. Старческое слабоумие. Мечты о том... Мечтают все же о чем-то реальном. Значит, не мечты, а суходрочка... Химеры. Вдруг, тра-та-та-та-та, барабаны, трубы, Система призывает меня под знамена, и моя душа вселяется, въезжает, как в пустую квартиру, в обличье, тело того или другого парня, которого я заприметил (А что будет с их душами? 06 этом не задумываюсь. Психология типичного душегуба.). И тогда, здоровый, тридцатилетний, скроенный по американским стандартам, я начну планомерную осаду дома на Диккенс-стрит. С такими физическими данными, да с моей змеиной мудростью, я вышибу с четвертого этажа и зеленый костюм, и всех визитеров мужского пола. Кроме. Ну с НИМ я пересекаться не буду, Система позаботится. И буду спать с Дженни Каждую ночь... Каждую ночь не получится, сучья Система обязательно ушлет в служебные командировки. Ладно, окромя командировок и кроме... я все же буду спать с Дженни. Каждую ночь. В течение сорока лет.
О'кей, тогда выбираю вон того, двадцатилетнего. Двадцатилетний - надежнее, больше неизрасходованных сил, что весьма пригодится со временем.
* * *
Есть мнение, что предыдущее поколение всегда завидует следующему. Не совсем так. Сначала молодежь завидует старшим, у которых ключевые посты в этой жизни. Пользуется протекцией старших, их помощью, чтоб продвинуться. Вот если удастся продвинуться, а главное, сдвинуть старшее поколение с насиженных мест (что не всегда очевидно), тогда старики (задвинутые) поднимают вопль: не та нынче молодежь пошла и не тем путем топает. Извечный конфликт отцов и детей.
Кажется, со мной такого не случалось (или еще не было времени на старческое брюзжание - наверстаешь). У меня молодые вызывают страх, в том смысле, что я боюсь за них. Смогут ли они прожить отпущенный им срок? Увернуться от грузовика, уцепиться за веревку, опоздать на самолет? То есть избежать роковых несчастий, которые поджидают каждого, ибо грузовик все равно в кого-то врежется и кто-то сядет в самолет, который рухнет в океан. И минуют ли их пули, предназначенные им, персонально (перед глазами - пример Сережи), ведь стрелять всегда будут, тут иллюзии абсолютно беспочвенны. Как человек, неоднократно бывший мишенью, свидетельствую: чтоб в тебя не попали - это вопрос не столько сноровки, сколько везения. Чему завидовать? Молодости, здоровью? На собственном опыте убедился, на опыте пяти или шести жизней, как все это быстро проходит.
Есть мнение, что существование наших детей и внуков станет безопаснее: дескать, большие войны кончились и кнопка ядерного чемоданчика гарантирует стабильность на Земле. Общество потребления, поверив на слово, радостно пустилось в пляс. Говорить о том, что человечество повисло над бездной, что к кнопке обязательно дотянется рука маньяка или фанатика, - считается занудством и дурным тоном. Дотянется (не хотят слушать, танцуют), еще взорвется (не слушают, поют), еще полыхнет (заткнули уши, потребляют). Не дотянется маньяк, нажмут на кнопку сами охранники. И не спрашивайте почему. Я их знаю, охранников, наблюдал с близкого расстояния.
Конечно, будущие поколения будут жить более комфортно. То есть с меньшими затратами физической энергии и сил, то есть пагубнее для собственного здоровья. Победили прежние болезни? Нагрянут новые, неизведанные. Плюс изобретут диеты и средства для похудения, которые будут косить людей эффективнее, чем холера и чума.
В общем, я пессимист. В светлое будущее не верю. Тем не менее люто завидую вон тому мальчишке, что беззаботно бросает мяч в баскетбольную корзину на спортивной площадке. Лет через десять он вырастет в двухметрового лохматого бугая, сексуально озабоченного, а Дженни (шикарная леди, мечта дворового хулигана) специально остановит открытое ландо у баскетбольного поля. То есть у мальчишки будет шанс, которого у меня уже не будет.
Я ждал и смотрел на часы. Звонка не было. Может, она сама задремала, убаюкивая девочку? День, наверно, выдался хлопотливый, устала на работе. Позвонить? Но после того, как на Диккенс-стрит опускают занавес, я туда не звоню.
Звонок.
- Извини. Я просто долго разговаривала с одним человеком. Позвонила ему за консультацией. Он дока в таких делах, знает всю процедуру оформления. Понимаешь, в Америке все - бизнес. Фонд, не подлежащий налогообложению, это очень хитрый бизнес. Это гораздо сложнее, чем взять рискованный кредит в банке под сомнительное предприятие. Тем не менее все возможно, если знать правила игры. Допустим, некий джентльмен решил построить фабрику по производству мыльных пузырей. Спрашивается, кто ему даст хоть доллар в долг? Дадут, если он грамотно проведет операцию. Он придет к банкиру не один, а с командой. В ней будет выпускник престижного университета, одетый с иголочки, и благообразная женщина-бухгалтер со стажем, внушающим доверие...
Она так трогательно растолковывала мне банковские истины, так старалась, что мне показалось, сейчас последует: "Тоничка, вызови такси и приезжай. Через час приедешь?" И я бы ответил: "Я буду у тебя через минуту. Как? Это мои правила игры". Через минуту я постучал бы в ее дверь на четвертом этаже дома на Диккенс-стрит, такой шанс не упускают, а дальше - гори все синим пламенем в адском огне с Глубоководными Рыбами на сковородке в томатном соусе. Бывала в ее голосе интонация, которую я называл "скрытой страстью", и вот мне почудилась эта интонация, и я моментально отреагировал. Я захотел свою девочку, захотел физически, ведь мы не занимались с ней любовью черт знает сколько времени! Я представил себе, как она открывает дверь, еще не веря, что это я. И я... И она... Такая радужная картина меня ослепила, интонация - сделала глухим, и я не сразу понял, не сразу осознал, что в трубке сменился тон, что в трубке орут. "Скрытая страсть" прорезалась.
- Тебя выебли. Повторяю по буквам: ВЫЕБЛИ! Они - мужики ушлые, грамотно подготовили досье, ты им был нужен в широком ассортименте. "Известный профессор из Европы". Для чиновников нашего провинциального штата это звучит. А когда все было завизировано и подписано, тебе сказали: "Катись, дорогуша, колбаской по Малой Спасской". Ты напоминаешь девицу, которая расфуфырилась, намарафетилась, выучила два стихотворения, думая, что ее пригласили в интеллигентную компанию. А как пришла в гости, ей без лишних разговоров накинули простыню на голову, завалили и исполнили хором спереди и сзади. Расщедрились, предложили поужинать в ресторане! Девице тоже после того, как затрахали, поднесли стакан водки.
В другой раз я бы спросил: мол, откуда такое знание деталей в истории с девицей? Спросил бы без подковырки, просто, чтоб парировать удар, перевести дыхание.
Перевести дыхание. Коварный враг, нагло улыбаясь, танком утюжил мне грудь. Поэтому я слабо возразил:
- Там же сокращают штат.
Подлил масла в огонь.
- Как ты это проверишь? Человек, с которым я только что говорила, сказал: "Твой профессор может потребовать, чтоб ему открыли досье? Заявиться в контору, сесть за компьютер и просмотреть их банковские счета? Передай своему профессору, что если он не способен снять рубашку с ближнего, ему нечего соваться в бизнес". Я ответила, что профессор живет по христианским заповедям. Когда его бьют по правой щеке, он подставляет левую. И если у него вытащат кошелек, он начнет извиняться: мол, простите, там мало.
- Дженни, - взмолился я, пытаясь вздохнуть поглубже, набрать побольше воздуха, - подумай, котенька, о чем ты говоришь. Я никогда не имел дела с ворами. Это люди из Системы, а Доула я вообще давно знаю.
Трубка гремела, как репродуктор на площади:
- Меня всегда удивляло твое преклонение перед спецслужбами. Разве нормальный человек туда пойдет? Туда записываются люди с психическими отклонениями, воры и жулики. Прикрываясь формой, легче воровать. Они чувствуют себя вне закона, выше простых смертных и набивают карманы. Мальчишкам нравятся люди в военной форме, у которых оружие. Но ты же давно не мальчик. Откуда у тебя такая инфантильность? На моей родине главными ворами и хапугами стали не уголовники, а бывшие сотрудники так называемых органов...
Я с трудом воспринимал ее слова.
- ...Кто продавал военные секреты Америки русским и китайцам? Респектабельные господа из ЦРУ. В твоей родной Франции кто выслеживал, арестовывал евреев и отправлял их в немецкие лагеря смерти? Эсэсовцы, гестапо? Французские полицейские.
Я ее почти не слышал.
- "...Ах, Доула я давно знаю". Что ты про него знаешь? Не успел ты улететь из Лос-Анджелеса, как он полез мне под юбку. Впрочем, успокойся, с ним у меня ничего не было и не будет. Не переживай за своего друга Доула. Вася Литвинов с ним поделится. Там четко - услуга за услугу. Где-нибудь в Мексике, на модном курорте, Доулу строят виллу.
Я прислушался к себе. Меня сейчас волновал извечный гамлетовский вопрос: to be or no to be? Что в переводе с датского означало: сдохну или нет?
- ...Самое грустное, - заговорила трубка нормальным голосом, поэтому я услышал... к сожалению. - Самое грустное, Тоничка, что ты никогда не мог за себя постоять. В твоей богатой событиями жизни тебя дважды выносило на вершину власти. Подчеркиваю глагол выносило. И что же? Ты пальцем не пошевельнул, чтобы удержать власть. Ты скрестил руки и молчал, когда уничтожали Робеспьера и твою революцию. Твоя Революция, небось, с большой буквы? Кстати, Жозефина Богарне тоже досталась тебе случайно, и ты за нее не дрался. Ты добровольно отдал шведскую корону, как только появился претендент... Поэтому не случайно тебя сделали механической куклой. Твоя судьба - исполнять чужую волю. Я не слишком тебя утомила? Good night.
Трубка сразу потеряла свою магию и издавала короткий писк. Я повертел ее и положил на рычаг. Трубка заткнулась, но коварный враг продолжал нагло ухмыляться. Целеустремленно я перешел к активным действиям. Удар в челюсть первой рюмкой. Удар в ухо второй. После пятой рюмки наглая рожа растаяла в воздухе. Я свободно вдохнул полной грудью и выпил за здоровье моей девочки. Я понимал, почему она проехалась по мне асфальтовым катком. Характер. Жалея человека, которого обидели и обманули, она приходит в такую ярость (в первую очередь потому, что человек позволил себя обмануть и обидеть), что готова его убить. Характер. Я сам когда-то был таким.
* * *
Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении. Его можно сложить вчетверо и спрятать в ящик платяного шкафа, потом вывесить на веревочке на террасу, как занавеску от солнца, потом расстелить на полу у входной двери, потом запустить в стиральную машину, высушить и прихватить в гости в качестве модной накидки. Опять забросить в шкаф и забыть. Перебирая старые вещи, случайно наткнуться и подумать, как же его использовать. В "понтиак" на сиденье себе под?.. Нет, слишком много ему чести прикасаться к таким частям. В багажник! Пригодится для протирки стекол.
И никакой мороки.
* * *
У меня наладилось. Я, можно сказать, подженился. Мы помирились. Ну если некуда деться, что толку отбрыкиваться? Приходится как-то договариваться. (Я имею в виду своего коварного врага. А вы о ком подумали?) Обычно он начинал резвиться утром, не очень усердствуя, скорее напоминая о своем присутствии. Вот когда я спускался на улицу, чтобы переть пехом в университет или сделать кружок на парочку км, тут он наваливался и запускал свою музыку. Я это предвидел, замедляя ход, заранее выбирал место, где бы присесть. Ну если ему так хочется, если ему это доставляет удовольствие - пускай себе давит и душит на здоровье!
Наверно, он тоже ценил мое к нему расположение, ибо, добросовестно выполнив свою программу, он затихал и больше меня не тревожил. Казалось бы, вечером, когда я устал, перекурил и совершал прогулку гораздо интенсивнее самое время ему снова пакостить. Нет, спит до утра сном праведника.
То есть я не мешал ему утром, а он мне - вечером. Знаете, я знавал семьи, где дорого бы дали за такое обоюдное согласие.
Конечно, разумеется, естественно было постараться прекратить эту принудиловку и обратиться к врачам. Но, во-первых, неясно, как мой сожитель (коварный!) прореагирует на нарушение нашей джентльменской конвенции, может, от лекарств я взвою! Во-вторых, я уже сказал, что некуда было деваться. Ведь Инга оформила по всем правилам, с социальной страховкой, беднягу, который попал в автокатастрофу и до сих пор проходил курс реабилитации в госпиталях. Оформлять на его место другого было поздно, да и средств не было. Инга, чтоб спасти курс, пригласила меня полуофициально. В том смысле, что я француз и у меня во Франции свое securite social. И все закрыли глаза на то, что американское сейшел секьюрити французское секьюрити в гробу видало, в Америке оно не действительно. Правда, Инга, как человек совестливый, меня спросила: "Ты собираешься болеть?" "Никогда не занимался такими глупостями", - честно ответил я.
Раз слово дано, надо его держать. Не подводить людей. А к здешним врачам обращаться - никаких денег не хватит. Вернусь в Париж и направлю свои стопы в отделение ядерной медицины. Или прямиком в небесную медицину. Там по ходу дела разберемся.
* * *
Как-то после того, как меня в очередной раз забросили в стиральную машину, я проснулся в середине ночи. Проснулся, перевернулся. Уважая некое подобие субтропической зимы, никто давно не шлялся у меня по балкону. Но тут почудилось, что кто-то прилип к стеклу. Я встал, подкрался к балконной двери, отдернул занавеску. Туману набили, как вату в одеяло. Я с трудом различал палубные перила. Пространство за ними кончилось. На палубе никого - ни в трусах, ни без. И тем не менее было ощущение, что мне подали знак.
Коварный враг, как верная жена, заворочался в постели и в полусне забормотал: "На поиски приключений? Очень не советую. Подумай об утре. Очень потом пожалеешь..."
И, как верную жену, я успокоил, убаюкал его шепотом: "Какие приключения? Бессонница. Я хочу немного проветриться. Клянусь, я не буду заходить к ней в дом..."
Быстро оделся. Вышел на балкон. Плотно притворил за собой дверь. Шагнул. Еще шаг. Где перила? Еще шаг и... подо мной белое море, а я скольжу по его поверхности, и далеко внизу, в глубине мелькнула цепочка тлеющих огней фривея. Всегда было тайной, загадкой, как же я перемещаюсь в своих путешествиях. Вот так, как писал австрийский поэт Цейдлиц:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Не гнутся высокие мачты.
На них флюгера не шумят
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят.
Только скользил не я один. За мной на приличном расстоянии, но не отставая, два белых бурунчика. Припомнилось: "За тобой следуют демоны, злые и беспощадные". Однако, раз они держат дистанцию, значит, рутинное дежурство, не более того. Что ж, интуиция меня не подвела, сегодня надо было высунуть нос на улицу и убедиться, что ничего не изменилось.
А дальше? Куда летит корабль? "По синим волнам океана, лишь звезды блеснут в небесах и молча в открытые люки чугунные пушки глядят". Забыл. Права Дженни, плохо у меня с поэзией. Ладно, пусть, куда летит корабль - останется тайной, а я благополучно приземлился на Диккенс-стрит.
На Диккенс-стрит не туман, а туманчик, разведенное молоко. На Диккенс-стрит экономят - то на фонарях, то на тумане. Я пристроился между красной "тойотой" и старым "шевроле". Когда-то я смотрел на них с балкона четвертого этажа, а теперь вот гляжу снизу на темные окна. И если кто-то оттуда смотрит вниз (молча, в открытые люки, как чугунные пушки), то он видит то же самое, что и я тогда: кучу опавших листьев, красную "тойоту", "шевроле"-пикап, но меня он не видит, я в своих путешествиях - невидимка. Кот с ошейником (тот же самый? другой? - хоть убейте, не знаю) трусцой пересек улицу. "Сейчас появится зеленый "ягуар", - подумал я, и верно, появился, только не "ягуар", а длинный-предлинный драндулет. Может, у него тоже было кошачье имя? Не знаю. На таких обычно разъезжают гангстеры или звезды поп-рока (рок-попа?). Такой длинный, что он изогнулся, как поезд, будто состоял из нескольких вагонов, чтобы вырулить из-за угла на Диккенс-стрит. Вырулил, подъехал к дому Дженни и нагло затормозил посередине улицы. Сколько их в машине, кто за рулем? Через затемненные стекла, заиндевевшие, словно они прихватили из соседних кварталов клочья тумана, я ничего не мог рассмотреть. Не пора ли мне, так сказать, материализоваться и бежать к телефонной будке, звонить в полицию?
На четвертом этаже, в гостиной, вспыхнул верхний свет. Погас. И сразу зажегся на лестнице. Кто-то спускался. Облегченно вздохнув и не таясь (ведь невидимка!), я пересек улицу. Отнюдь не желая вмешиваться в личную жизнь Дженни, я просто хотел поближе поглядеть рок-попу, которой подают такую посудину.
Открылась входная дверь. Он спускался по ступенькам наружной лестницы. Сапоги, белые лосины, оливковый сюртук без погон. Косая челка рассекала лоб.
Повторяю, я знал, что невидим, но автоматически вытянулся во фрунт.
Поравнявшись со мной, он остановился. Он меня увидел.
- Знакомое лицо, - проговорил он командным тоном. - Вы служили в кавалерии?
- Так точно, Ваше Величество, - отрапортовал я. - Второй драгунский полк...
- ...Из корпуса маршала Нея. Помню, помню. Вы еще бестолково маневрировали при Йене. Впрочем, - он милостиво улыбнулся, - при Эйлау вы дрались отменно, я был вами доволен.
Его лицо вдруг исказилось несвойственной ему болезненной гримасой.
- Теперь много пишут, вы, наверно, читали: непобедимый маршал Ней. Непобедимый... Он мог управлять корпусом, десятитысячной армией - не больше. Какой из него стратег? Интриган.
Резким движением он приложил руку к виску, хотя на голове у него не было треуголки, и державным шагом направился к машине. Замер на полдороге. Обернулся. Пальцем поманил меня. Я беспрекословно повиновался. По ироническому блеску его глаз я понял, что он видит меня насквозь. Правда, в данный момент видеть сквозь меня ни для кого не представляло труда. Император же читал мои мысли и, кажется, тайные помыслы тоже. И взгляд его тяжелел от обиды и гнева.
- И вы туда же? Проторенным путем? Послушайте, полковник, сколько лет прошло? Зачем же повторять за всеми? Давайте взглянем трезво, без эмоций. Ну как я мог на Бородинском поле отправить в бой Старую Гвардию? Там уже никто и ничто не контролировал - сплошная мясорубка. Остаться под Москвой без резерва? Бестолковщина!
Император сел на заднее сиденье, драндулет бесшумно тронулся и на перекрестке, выруливая с Диккенс-стрит, изогнулся, как поезд.
Туман начал быстро сгущаться. Создавалось впечатление, что туман, как публику во время посещения объекта Важной Персоной, сдерживала полиция. Оцепление сняли - туман повалил со всех сторон. Исчез слабый свет фонаря над входной дверью четырехэтажного дома. Туман забивался за ворот плаща, его наваливали мне на плечи и утрамбовывали лопатами. И вот в этом белесо-темном вареве меня озарило, и я хлопнул себя ладонью по лбу: "Прав Император. Действительно, ты бестолочь. Взгляни трезво и без эмоций. Ведь Дженни, пока у вас была любовь, тебя не обманывала. Она тебе открытым текстом сказала, что Император тайно приезжал к ней в Мальмезон и никто про это не знал. И ты не догадался? Ну не может женщина сказать яснее. Женщина, исповедуясь, рассказывает про прошлое - и - никогда! - про настоящее".
Я проснулся от острой боли. Свело левую ногу. Помассировал ее, подождал, чтоб отпустило. Проковылял к балконной двери, отдернул занавеску.
На улице густая вата тумана, как в моем сегодняшнем сне. Тут я обратил внимание, что левая нога распухла. Не так, чтоб очень, но заметно. С некоторыми сложностями запихнул ее в ботинок и отправился на утреннюю прогулку. Я знал, что обязательно надо прохаживать ногу, чтоб кровь стала нормально циркулировать. А коварный враг, урча от удовольствия, пакостил на полную катушку и гнусавил мне в ухо: "Я же тебе говорил, я же тебя по-дружески предупреждал - не ищи приключений!"
* * *
Ногу, конечно, надо было бы починить. Заплатить один раз хорошему врачу не разорюсь. Только бы найти хорошего. Где такой? У кого спросить? У Инги. Да закавыка в том, что у Инги никак нельзя спрашивать. "Зачем тебе?" - "Нога распухла". И Инга тут же нашла бы врача, может, самого хорошего и не очень дорогого, и устроила бы мне головомойку, мол, легкомысленно отношусь к собственному здоровью. А попутно, уж не знаю, по какому поводу, позвонила бы Дженни и, как бы между прочим (или из самых лучших побуждений), проябедничала: дескать, вот у нас какая новость.
И в глазах Дженни история нашей любви превратилась бы в банальную историю болезни. История болезни - медицинский термин. В каждом госпитале таких историй - тысячи. Раньше они хранились в картотеках, теперь - в компьютерах. И Дженни обрыдли эти истории и возится она с ними лишь потому, что ей за это прилично платят.
* * *
Просыпаясь, вспоминаю Дженни. Ах и ох!
Уточним. Просыпаясь, вспоминаю слова Дженни: "Тебя сделали механической куклой". Не чувствую левую ногу. Чужая она. Как будто действительно ее мне приделали. И по этому поводу мои "ах" и "ох". Ежедневно упорно прохаживаю ее. "Прохаживайте ногу" - новый термин в медицине, мое изобретение, умные люди его бы запатентовали. Еще год назад я гулял с Дженни и Элей. Приехав в Л.-А. по приглашению университета, гулял сам по себе. Нынче прохаживаю, прогуливаю левую ногу, и когда наконец она оживает - почти счастлив. Эволюция. Несколько в ином направлении, чем у Дарвина. Но при таком темпе скоро буду скакать по пальмам и питаться бананами.
В общем, встаю каждое утро с левой ноги. И настрой - соответствующий. И коварный враг не устает гнусавить (он вообще не устает): "Не рыпайся".
Куда рыпаться? Все пути-дороги к делу Сережи перекрыты. Я хотел обойти с неожиданной стороны, через Калифорнийский Информационный Культурный Центр, КИКЦ, строил хитроумные планы, да меня кикцанули, или, как сказала Дженни... Надо бы забыть то, что она сказала.
О'кей, по эту сторону все перекрыто. Тогда по другую сторону... Но по ту сторону тебе точно нельзя соваться. Ты до сих пор не знаешь, заглянул ли ты в потусторонний мир в ту туманную ночь или это тебе приснилось, однако в результате левая нога распухла, и какой подарочек тебе преподнесут в следующий раз... Жаждешь заполучить полную инвалидность? Глубоководная Рыба предупреждала: последствия непредсказуемые.
Интересно, что Дженни проговорилась, - не во сне, а наяву! - а я не обратил внимания.
"Для вас, дьяволов, путешествующих во времени, годы не имеют значения". Правда, помнится, спросил себя: "Почему во множественном числе?" Спросил и забыл. Ведь в голове не укладывалось, что все запрограммировано таким образом. Что если я по собственной инициативе буду партизанить по ту сторону, даже сохраняя доброе здравие, то в итоге окажусь в тупике 1806 года. Круг замкнется. И вот нарвался. И не ревность толкала. С познавательной точки зрения (сидит где-то во мне страсть - зуд! - разведчика) опознал неопознанный объект. На свою голову. Да, все они для меня бывшие, кроме... И объект (не то слово, найти более почтительное определение) может мне скомандовать: "Кругом! Шагом марш!" И пойду. Строевым шагом. Чтоб на Диккенс-стрит никогда не появляться.
Знает ли об этом Дженни? Или два мира по обе стороны у нее между собой не контачат?
Тема для размышления? Нет темы. Не о чем размышлять. В 1806 году из окна императорской кареты Жозефина залепила мне пощечину. А Дженни не нуждается даже в видимости атрибутов власти. Начистить мне репу она способна в любое время дня и ночи, не утруждая свои белые ручки. Просто по телефону. Технический прогресс. Да надо ли ей это? Человек, по которому проехались асфальтовым катком, становится плоским, тихим и очень комфортным в общении.
* * *
Не рыпаться. Закрыть глаза. Ничего не вижу (даже если вижу), ничего не слышу. "Шеф отдал нам приказ - лететь в Кейптаун". Никто больше не отдаст тебе приказ. Эти сказки не про тебя. Ты исчерпал себя в качестве механической куклы, износился. Кончилась романтика дальних дорог, секретных миссий, тайных разработок и поисков справедливости в этом лучшем из миров (В другом - тоже. Финита.). Твой рыцарский плащ Дженни пригвоздила твоим же ржавым кинжалом к позорному столбу.
В сущности, ничего ужасного не происходит. Скажем так - не ты первый, не ты последний. Тебе предстоит (еще какое-то время и не более) обыкновенная жизнь обыкновенного человека пенсионного возраста. И только. Что в моей ситуации, наверно, самое скверное.
* * *
В субботу и воскресенье я изменил свой распорядок. Основная моя прогулка (кто с кем, а я - с левой ногой) не вечерняя, а утренняя. Утром в эти дни в университетских окрестностях очень оживленно. И все бегут. Бегут группами, парами, поодиночке. Издалека похоже на цветные ленты серпантина. В массе своей мужики. С некоторой завистью слежу за трусцой пятидесятилетних и старше. Увы, сам бегать не рискую, коварный враг мне это категорически запрещает. Встречаются и юные создания женского пола. Весьма привлекательные. Но я обращаю внимание на атлетически сложенных парней от двадцати до тридцати лет. Присматриваюсь. Придирчиво выбираю Этот высок, широкоплеч, да ноги как жерди. Этот в теле, бицепсы, трицепсы - загляденье, однако лоб скошен, кретинский вид. Вот ребята с рекламной картинки, загорелые, белозубые, бегут без малейшего напряжения, весело переговариваясь между собой - беру любого.
Сексуальная переориентация? Хуже. Старческое слабоумие. Мечты о том... Мечтают все же о чем-то реальном. Значит, не мечты, а суходрочка... Химеры. Вдруг, тра-та-та-та-та, барабаны, трубы, Система призывает меня под знамена, и моя душа вселяется, въезжает, как в пустую квартиру, в обличье, тело того или другого парня, которого я заприметил (А что будет с их душами? 06 этом не задумываюсь. Психология типичного душегуба.). И тогда, здоровый, тридцатилетний, скроенный по американским стандартам, я начну планомерную осаду дома на Диккенс-стрит. С такими физическими данными, да с моей змеиной мудростью, я вышибу с четвертого этажа и зеленый костюм, и всех визитеров мужского пола. Кроме. Ну с НИМ я пересекаться не буду, Система позаботится. И буду спать с Дженни Каждую ночь... Каждую ночь не получится, сучья Система обязательно ушлет в служебные командировки. Ладно, окромя командировок и кроме... я все же буду спать с Дженни. Каждую ночь. В течение сорока лет.
О'кей, тогда выбираю вон того, двадцатилетнего. Двадцатилетний - надежнее, больше неизрасходованных сил, что весьма пригодится со временем.
* * *
Есть мнение, что предыдущее поколение всегда завидует следующему. Не совсем так. Сначала молодежь завидует старшим, у которых ключевые посты в этой жизни. Пользуется протекцией старших, их помощью, чтоб продвинуться. Вот если удастся продвинуться, а главное, сдвинуть старшее поколение с насиженных мест (что не всегда очевидно), тогда старики (задвинутые) поднимают вопль: не та нынче молодежь пошла и не тем путем топает. Извечный конфликт отцов и детей.
Кажется, со мной такого не случалось (или еще не было времени на старческое брюзжание - наверстаешь). У меня молодые вызывают страх, в том смысле, что я боюсь за них. Смогут ли они прожить отпущенный им срок? Увернуться от грузовика, уцепиться за веревку, опоздать на самолет? То есть избежать роковых несчастий, которые поджидают каждого, ибо грузовик все равно в кого-то врежется и кто-то сядет в самолет, который рухнет в океан. И минуют ли их пули, предназначенные им, персонально (перед глазами - пример Сережи), ведь стрелять всегда будут, тут иллюзии абсолютно беспочвенны. Как человек, неоднократно бывший мишенью, свидетельствую: чтоб в тебя не попали - это вопрос не столько сноровки, сколько везения. Чему завидовать? Молодости, здоровью? На собственном опыте убедился, на опыте пяти или шести жизней, как все это быстро проходит.
Есть мнение, что существование наших детей и внуков станет безопаснее: дескать, большие войны кончились и кнопка ядерного чемоданчика гарантирует стабильность на Земле. Общество потребления, поверив на слово, радостно пустилось в пляс. Говорить о том, что человечество повисло над бездной, что к кнопке обязательно дотянется рука маньяка или фанатика, - считается занудством и дурным тоном. Дотянется (не хотят слушать, танцуют), еще взорвется (не слушают, поют), еще полыхнет (заткнули уши, потребляют). Не дотянется маньяк, нажмут на кнопку сами охранники. И не спрашивайте почему. Я их знаю, охранников, наблюдал с близкого расстояния.
Конечно, будущие поколения будут жить более комфортно. То есть с меньшими затратами физической энергии и сил, то есть пагубнее для собственного здоровья. Победили прежние болезни? Нагрянут новые, неизведанные. Плюс изобретут диеты и средства для похудения, которые будут косить людей эффективнее, чем холера и чума.
В общем, я пессимист. В светлое будущее не верю. Тем не менее люто завидую вон тому мальчишке, что беззаботно бросает мяч в баскетбольную корзину на спортивной площадке. Лет через десять он вырастет в двухметрового лохматого бугая, сексуально озабоченного, а Дженни (шикарная леди, мечта дворового хулигана) специально остановит открытое ландо у баскетбольного поля. То есть у мальчишки будет шанс, которого у меня уже не будет.