Наутро мы все отправились вместе - мы верхами, а мистер Берчелл, - так
звали нашего нового знакомца - пешком по обочине, причем он говорил с
улыбкой, что не обгоняет наших одров из одного лишь великодушия. Так как
вода еще не совсем спала, нам пришлось нанять проводника, который трусил
впереди, в то время как мы с мистером Берчеллом замыкали шествие. Мы
разгоняли дорожную скуку с помощью философских споров, в которых он оказался
весьма искусным. Особенно же меня поразило то обстоятельство, что защищал он
свои убеждения с таким упорством, словно был не должником моим, а
покровителем. Время от времени он сообщал мне, кому принадлежат поместья,
мимо которых мы ехали.
- Это вот, - сказал он, указывая на великолепнейший дом несколько
поодаль, - принадлежит мистеру Торнхиллу; его дядя, сэр Уильям Торнхилл,
довольствуясь малым и проживая большей частью в городе, предоставляет почти
все свое состояние в распоряжение молодого человека.
- Возможно ли, - вскричал я, - чтобы соседом моим оказался племянник
человека, столь известного своею добродетелью, щедростью и чудачествами!' Я
слышал, что сэр Уильям Торнхилл самый щедрый человек и вместе с тем самый
большой оригинал во всем королевстве; говорят также, что это человек
непревзойденной доброты!
- И даже несколько чрезмерной как будто, - возразил мистер Берчелл. - В
юности, во всяком случае, он доводил свою доброту до излишества, ибо,
обладая пылкой душой, он даже в добродетели своей не мог удержаться от
романтического преувеличения. С молодых лет почувствовал он склонность к
военному искусству и к наукам; и на том и на другом поприще преуспел:
отличился как солдат и прослыл ученым человеком. Но лесть, эта непременная
спутница честолюбцев, - ибо из всех людей они наиболее падки на нее, - не
замедлила явиться и тут. Он был окружен толпой, где каждый стремился
обнаружить перед ним лишь одну сторону своего характера, и в своем
благоволении ко всему роду людскому он забывал об отдельных его
представителях. Ему был мил весь свет, богатство мешало ему видеть, что в
мире водятся также и негодяи. Врачи говорят, что есть такой недуг, при
котором тело больного становится настолько остро чувствительным, что
малейшее прикосновение причиняет боль. И вот то, что некоторым довелось
испытать физически, этот господин ощущал душевно. Чужая невзгода, -
подлинная ли, вымышленная, все равно, - трогала его сердце, и душа его
содрогалась от боли, которую причиняли ей страдания ближнего. Так как он был
готов оказывать помощь всякому, то, разумеется, в тех, кто был расположен
просить его о помощи, тоже не было недостатка; щедрость его начала уже
отражаться на его кошельке, но великодушие от того нисколько не убывало;
оно, казалось, росло по мере того, как скудел кошелек. Сам же он становился
что ни беднее, то безрассуднее.
И хоть речи его были разумны, вел он себя, как последний глупец.
И вот, окруженный наглецами и уже бессильный удовлетворить всех, кто к
нему обращался, он стал вместо денег раздавать обещания. Это было все, что у
него осталось, огорчить же кого-либо отказом у него не хватало решимости.
Таким образом он собрал вокруг себя целую толпу прихлебателей, которых он
жаждал облагодетельствовать, а вместо того невольно обманывал. Люди эти
некоторое время продолжали осаждать его, затем, осыпав заслуженными
упреками, с презрением его оставили. При этом чем ничтожнее становился он в
глазах людей, тем более жалким начинал он казаться самому себе. Он привык
полагаться на лесть, и теперь, когда лишился этой опоры, голос сердца не в
состоянии был утешить его, ибо он не привык к нему прислушиваться.
Все переменилось. Друзья более не расточали ему восторженных похвал,
ограничиваясь простым одобрением, да и оно все чаще стало принимать форму
дружеского совета, а за советом, если он его отвергал, следовали упреки. Тут
он понял цену друзьям, которых привлекали к нему блага, им расточаемые.
Тут-то понял он, что, если хочешь, чтобы сердце другого человека
принадлежало тебе, нужно отдать ему взамен свое. Тут-то понял я, что...
что... что же это я хотел сказать? Забыл!.. Короче говоря, сударь, он решил
подумать о себе и составил план спасения своего быстро тающего состояния.
Своеобычный и тут, он исходил пешком всю Европу, и теперь, хотя ему нет еще
тридцати, он сделался богаче прежнего. Щедрость его стала разумнее и
умереннее, но он по-прежнему слывет чудаком в благодеяния свои облекает в
самую затейливую форму.
Я слушал мистера Берчелла с таким увлечением, что даже ни разу не
взглянул вперед; но вдруг до моих ушей донеслись тревожные крики, и,
повернув голову, я увидел младшую свою дочь посреди бурного потока, с
которым она тщетно боролась: лошадь выбросила ее из седла. Она уже дважды
погрузилась в воду с головой, а я не мог соскочить достаточно проворно, чтоб
поспеть ей на помощь. Да и смятение мое было так велико, что я все равно не
был бы в состоянии ее спасти; гибель ее казалась неминуемой. Но тут мой
спутник, увидев, какая ей угрожает опасность, кинулся в воду и после
значительных усилий доставил ее на противоположный берег,
Меж тем мы поднялись несколько выше по течению, нашли брод и
благополучно переправились на ту сторону; вместе с дочерью пытались мы
выразить свою признательность ее избавителю. Впрочем, благодарность ее легче
представить, чем описать! Не столько словами, сколько взглядами выражала она
своп чувства, продолжая между тем опираться на его руку, словно все еще
нуждаясь в его поддержке. Жена тоже высказала надежду, что ей представится
случай когда-нибудь отблагодарить его под нашей кровлей.
Затем, после того как мы все вместе подкрепились обедом в ближайшей
харчевне, мистер Берчелл простился с нами, так как отсюда путь его лежал в
другую сторону; мы поехали дальше, причем жена не преминула заметить, что он
ей до чрезвычайности понравился, прибавив, что, если бы он был человеком
благородного происхождения и обладал приличным состоянием, позволяющим ему
думать о такой семье, как наша, она лучшего жениха для своей дочери и не
пожелала бы. Я не мог удержаться от улыбки, слушая эту горделивую речь;
впрочем, я никогда не считал нужным осуждать невинные заблуждения, если они
доставляют человеку немного радости.
Даже при самом скромном достатке возможно счастье, ибо оно заложено
в нас самих и не зависит от внешних обстоятельств
Новое наше пристанище находилось в небольшой деревушке, где поселяне
пахали свою землю сами, не ведая ни нужды, ни избытка. В собственном
хозяйстве находили они почти все необходимое и лишь изредка выезжали в город
за покупками. Вдали от света они сохранили первозданную простоту и, скромные
и неприхотливые от века, даже не вменяли себе в заслугу свою умеренность. В
будние дни они трудились, весело и с охотою, а в праздник предавались отдыху
и развлечениям. В сочельник пели гимны, в утро святого Валентина дарили
девушкам ленты, на масленицу пекли блины, первого апреля изощрялись в
остроумии и накануне Михайлова дня свято соблюдали обычай колоть орехи.
Предупрежденная о нашем прибытии, вся деревня в праздничных нарядах,
под звуки флейты и барабана высыпала встречать своего нового священника. В
нашу честь было приготовлено пиршество, и мы весело уселись за стол; пусть
шутки и не блистали остроумием, зато смеялись им от души.
Наш домик стоял у косогора, позади подымалась прелестная рощица,
впереди протекал говорливый ручей, по одну сторону простирался луг, по
другую - полянка. Мне принадлежало около двадцати акров пахотной земли,
после того над я уплатил своему предшественнику сто фунтов за право владения
ею. Невозможно представить себе что-либо прелестней маленьких моих полей,
окаймленных кустарником, среди которого высились вязы неописуемой красоты.
Соломенная крыша придавала особенно уютный вид одноэтажному домику; внутри
стены были чисто выбелены, и мои дочки взялись украсить их произведениями
собственной кисти. Правда, одна и та же комната должна была служить нам
гостиной и кухней, но нам от этого было только теплее. - К тому же
содержалась она в образцовом порядке: блюда, тарелки и медные кастрюли были
вычищены и натерты до блеска и стояли по полкам сверкающими рядами, так что
любо было смотреть на них, и глаз не требовал более богатого убранства. В
доме было еще три комнаты - в первой расположились мы с женой, во второй,
смежной с нею, - наши две дочери, в третьей стояли две кровати для
мальчиков.
Вот какой порядок был установлен в маленькой республике, которою я
управлял: к восходу солнца все собирались в общей комнате, где уже горел
огонь, разведенный служанкой. Обменявшись приветствиями, - а надо сказать,
что я всегда стоял за то, чтобы близкие соблюдали друг с другом известные
обряды вежливости, ибо излишняя свобода в обращении губительна для дружбы, -
мы склоняли голову и воздавали хвалу всевышнему, даровавшему нам еще один
день. Исполнив этот долг, я отправлялся с сыном на обычные наши работы,
между тем как жена и дочки приготовляли завтрак, за который мы садились
всегда в одно и то же время. Этой трапезе я отводил полчаса, обеду - час; за
столом жена и дочки болтали какой-нибудь невинный вздор, мы же с сыном
заводили философскую беседу.
Вставая вместе с солнцем, мы прекращали свои труды с его заходом, и
возвращались в лоно семьи, где нас ожидали приветливые взоры и уютный очаг,
в котором весело потрескивали дрова. Не испытывали мы также и недостатка в
гостях. И фермер Флембро, наш разговорчивый сосед, и слепой музыкант со
своей флейтой - оба частенько заглядывали к нам отведать нашей крыжовенной
настойки; жена не забыла секрет приготовления этого напитка, который
по-прежнему составлял гордость дома. Простодушные эти люди помогали нам
коротать вечера каждый на свой лад: один играл на флейте, другой ему
подпевал, услаждая наш слух какой-нибудь старинной балладой, вроде "Жестокой
Барбары Аллен" или "Последнего "прости" Джонни Армстронга". День завершался
так же, как и начинался, - молитвой, и тут я заставлял младших сыновей
читать заданную на тот день главу из Писания. Кто читал громче, отчетливей и
лучше другого, получал полпенса, которые и опускал в воскресенье в кружку
для бедных.
Воскресный день у нас бывал днем истинного великолепия, и все мои
попытки как-то ограничить эту пышность оказывались бесплодными. Тщетно чаял
я проповедями своими против гордыни подавить тщеславие моих дочерей; тайное
влечение к былой роскоши так или иначе обнаруживало себя, и они по-прежнему
обожали кружева, ленты, узорную вышивку и стеклярус; и даже матушка их не
могла перебороть свою страсть к пунцовому атласному платью, ибо я как-то
обмолвился, что оно ей к лицу.
Особенно огорчили они меня в первое наше воскресенье на новом месте.
Еще накануне я высказал пожелание, чтобы мои девицы были готовы пораньше,
так как привык появляться в церкви задолго до своих прихожан. Они точно
исполнили мое приказание; но когда мы утром собрались к завтраку, я увидел,
Что жена моя и дочки блистали нарядами совсем как в былые дни - волосы
напомажены, лица усеяны мушками, шлейфы собраны сзади в шуршавший при
малейшем движении узел. Я не удержался от улыбки при виде такого тщеславия;
от жены своей, во всяком случае, я ожидал большего благоразумия. Однако я не
растерялся и с важностью обратился к сыну, чтобы тот велел закладывать
карету. Девицы были поражены моим приказом, я, однако, повторил его еще
торжественнее прежнего.
- Ты, верно, шутишь, мой друг, - воскликнула жена, - мы прекрасно
дойдем пешком; нам уже не нужна больше карета!
- Ошибаешься, душа моя, - возразил я, - нам как раз очень нужна карета,
ибо если мы пойдем в церковь в этом наряде пешком, то все мальчишки будут
улюлюкать нам вслед.
- Вот как! - ответила жена. - А я - то думала, что мой Чарльз любит,
чтобы его детки были чистенько и нарядно одеты.
- Чистенько и нарядно - пожалуйста! - прервал я ее. - Я буду только
рад; но тут у вас не чистота, а просто-напросто мишура какая-то. Ваши
оборки, рюши да мушки приведут лишь к тому, что нас возненавидят все женщины
в приходе. Нет, дети мои, - продолжал я, оставив шутливый тон, - эти ваши
платья придется перекроить, ибо франтовство вовсе не к лицу людям, чье
состояние не позволяет предаваться подобной роскоши. Впрочем, и богачи - так
ли уж пристало им бахвалиться великолепием своих нарядов? Ведь самый
приблизительный подсчет покажет, что весь неимущий мир мог бы прикрыть свою
наготу на то золото, что наши щеголи и щеголихи тратят на отделку своего
платья.
Моя речь возымела действие: они тотчас и без возражений отправились
переодеваться, а на следующий день, к великой моей радости, я обнаружил, что
дочери сами, по своей воле, сели перекраивать шлейфы в воскресные жилетки
для наших малышей - Дика и Билла. Замечательнее же всего то, что без шлейфов
платья обеих девиц только выиграли!
Новое и блистательное знакомство. То, на что мы более всего уповаем,
обычно и губит нас
Неподалеку от дома, в тени боярышника и жимолости, мой предшественник
поставил скамью. Сюда-то в хорошую погоду, когда работа спорилась, мы все
собирались отдохнуть от дневных трудов и в вечерней тиши любоваться обширной
панорамой, открывающейся взору. Здесь же иной раз пили мы чай; трапеза эта
ныне казалась нам настоящим пиршеством; мы справляли ее не каждый день, и
всякий раз испытывали неизведанное доселе удовольствие, облекая все хлопоты,
связанные с ее приготовлением, чрезвычайной торжественностью. Покуда мы пили
чай, оба наших малыша поочередно читали вслух и свою порцию получали после
взрослых. Иногда же, разнообразия ради, дочки пели, аккомпанируя себе на
гитаре; мы с женой во время такого концерта обычно прохаживались по зеленому
склону, украшенному колокольчиками и васильками, с упоением беседуя о наших
детях и наслаждаясь ветерком, который, казалось, нес нам здоровье и душевный
покой.
Постепенно мы пришли к убеждению, что всякое состояние таит в себе
какие-нибудь, ему одному свойственные радости. Каждое утро мы вставали,
чтобы вновь приняться за труды; зато вечером мы могли предаваться
безмятежному веселью.
Однажды в начале осени, в праздник, - а праздники я соблюдал, ибо надо
же было когда-нибудь и отдыхать, - мы собрались в привычном месте, и дочки
по обыкновению своему затеяли концерт. Вдруг шагах в двадцати от нас быстро
пронесся олень, и по его частому дыханию мы заключили, что за ним гонятся
охотники. Не успели мы как следует погоревать о бедняге, как увидали
мчавшихся за оленем по той же тропе собак и всадников. Я хотел тут же
вернуться в дом со всем своим семейством, но любопытство ли было виною, или
внезапность, или еще какая, более затаенная причина, а только жена моя с
дочками не двинулись с места. Охотник, ехавший впереди всех, пролетел мимо
нас, за ним столь же стремительно проскакало еще четверо или пятеро
всадников.
Наконец появился какой-то молодой человек, по наружности более
благородного происхождения, чем остальные; он круто осадил коня, некоторое
время разглядывал нас и, вместо того чтобы следовать за охотниками, соскочил
наземь, бросил поводья слуге, который сопровождал его, и легкой, небрежной
походкой направился к нам. Не взяв на себя труда представиться, он подошел к
моим дочкам и, - очевидно, не сомневаясь в ласковом приеме, - намеревался
приветствовать их поцелуем; но они уже с малых лет постигли искусство единым
взглядом пресекать дерзость в самом ее зародыше. Тогда, сообщив, что его
фамилия Торнхилл, а также что обширные угодья, расстилавшиеся вокруг,
принадлежат ему, он снова приблизился, чтобы поцеловать мою жену и дочерей,
и - таково обаяние богатства и красивого наряда! - на этот раз ему отказа не
было. Непринужденность его манер, - не лишенных, правда, некоторой доли
самонадеянности, - вскоре передалась и нам; заметив музыкальные инструменты,
лежавшие подле нас, он стал уговаривать моих дочерей спеть. Не в моих
правилах поощрять дружбу с неровней, поэтому я мигнул девочкам, чтобы они не
соглашались; однако намек мой остался втуне, ибо, увидев, что матушка
одобрительно им кивает, они, не задумываясь, спели модную песенку Драйдена.
Мистер Торнхилл пришел в восторг и от исполнения и от выбора и, когда
они кончили, сам схватил гитару. Играл он весьма посредственно: тем не менее
старшая моя дочь отплатила ему за его похвалы с лихвой, уверяя, что он
играет еще громче, чем ее учитель музыки. На этот комплимент он отвечал
поклоном, она же, в свою очередь, сделала ему реверанс. Он стал расхваливать
ее вкус, она - изумляться тонкости его суждения; можно было подумать, что
они уже век знакомы; а любящая мать, разделяя их восторг, стала усиленно
приглашать молодого помещика в дом - отведать крыжовенной настойки. Вся
семья, казалось, только и думала, как ему угодить; девицы мои стремились
развлекать его разговором на самые, по их мнению, злободневные темы, в то
время как Мозес, напротив, задал ему несколько вопросов, касающихся древних
писателей, за что и был награжден смехом; малыши тоже так и льнули к новому
знакомцу. С трудом удерживал я их от того, чтобы они своими грязными
пальчиками не пачкали кружева его костюма и не задирали клапаны карманов,
желая ознакомиться с их содержимым. С наступлением вечера он стал прощаться,
но прежде попросил разрешения повторить свой визит, и мы с величайшей
готовностью позволение свое дали - как-никак мы жили в его владениях!
Не успел он уйти, как жена открыла военный совет, посвященный исходу
сражения. Она была довольна: и не такое сбывалось! Настанет день, говорила
она, когда мы снова поднимем голову и будем не хуже всяких иных прочих, и,
наконец, с какой это стати морщинистые мисс Ринкльс обе нашли себе по
богатому жениху, а ее собственные дети ни одного? Так как последний довод
адресовался прямо ко мне, я отвечал, что и сам не вижу никаких к тому
причин, так же как не вижу, почему мистер Симкинс выиграл десять тысяч
фунтов в лотерее, а мы ничего.
- Право, Чарльз! - воскликнула жена. - Вечно ты так, чуть только мы с
девочками воспрянем духом, ты непременно должен испортить нам настроение.
Софья, дружок, как тебе показался гость? Не правда ли, мил?
- Очень даже, матушка, - отвечала та, - обо всем-то он может говорить,
никогда-то не растеряется; и чем ничтожней предмет разговора, тем больше
мыслей высказывает он о нем.
- Ну да, - возразила Оливия, - он человек, может, и неплохой, но мне,
признаться, совсем не по душе; он так развязен и дерзок и на гитаре играет
из рук вон плохо.
Оба эти высказывания я истолковал в обратном смысле. Надо было
понимать, что Софья столь же в душе презирает его, сколь восхищается им
втайне Оливия.
- Что бы вы о нем ни думали, дети мои, - сказал я, - мне, говоря
откровенно, он не очень-то пришелся по сердцу. Неравная дружба всегда
кончается разочарованием; и мне показалось, что, несмотря на всю свою
непринужденность, он не забывал ни на минуту о расстоянии, разделяющем нас.
Будем лучше держаться людей нашего круга! Все мы презираем охотников за
приданым, но ведь девушка, если она охотится за богатым женихом, ничуть не
лучше! Итак, даже если бы его намерения и оказались честными, мы все равно
были бы достойны презрения; а если нет... Я содрогаюсь при одной мысли о
том! Конечно, поведение моих дочек не внушает мне ни малейшей тревоги, но
его репутация заставляет меня насторожиться.
Я хотел было высказать еще несколько соображений по этому поводу, но
тут вошел слуга помещика; он принес нам олений бок и сказал, что его
господин велел кланяться и что он намерен отобедать у нас на этой педеле.
Подарок был так кстати и так красноречиво свидетельствовал в пользу нашего
нового знакомца, что все мои дальнейшие речи все равно были бы бессильны
стереть это выгодное впечатление. Я молчал, довольствуясь тем, что указал на
опасность, избежать которую теперь зависело от них самих. Ибо та
добродетель, что нуждается в постоянном стороже, едва ли стоит того, чтоб ее
сторожили.
Радости сельской жизни
Так как спорили мы до появления оленьего бока довольно горячо, то ради
наискорейшего восстановления семейного мира все единодушно сошлись на том,
чтобы часть оленины зажарить к ужину. Дочки живо принялись за дело.
- Какая жалость, - воскликнул я, - что ни сосед, ни путник не заглянет
к нам сегодня и не разделит с нами нашу роскошную трапезу, ибо всякое блюдо
становится вкуснее, когда приправой ему служит гостеприимство!
- Смотрите-ка, кто идет! - вскричала тут жена. - Наш добрый мистер
Берчелл, - тот самый, что спас Софью и переспорил вас.
- Переспорил меня?! - возразил я. - Душа моя, вы ошибаетесь. Человека,
который способен меня переспорить, не так то легко найти. Я никогда не
высказывал сомнений в вашей способности приготовить паштет из гусиной
печенки, там, где дело идет о споре, предоставьте, мой друг, мне самому
судить.
Едва успел я произнести эти слова, как вошел бедный мистер Берчелл; вся
семья радушно приветствовала его, все с чувством жали ему руку, а малютка
Дик услужливо пододвинул ему стул.
Я был рад дружить с беднягой по двум причинам: во-первых, он искал моей
дружбы, а во-вторых, всячески пытался выказать мне свою. Говорили, будто он
был происхождения благородного, хоть и беден, и что молодость его прошла
как-то безалаберно, - впрочем, ему и сейчас еще не было тридцати. Иной раз
от него можно было услышать весьма дельное слово; однако большую часть
времени он проводил с детьми, с этим "незлобивым народцем", как он их
называл. Он был мастер петь баллады и рассказывать сказки, и невозможно было
представить себе, чтобы он вышел из дому с пустыми карманами, - непременно
припасет для детишек либо пряник, либо грошовую свистульку. Он имел
обыкновение раз в год на несколько дней забредать в наши края и тогда
пользовался гостеприимством кого-нибудь из поселян.
Мы усадили его ужинать с нами, и жена щедрой рукой разливала
крыжовенную настойку. Пошли рассказы; он спел нам несколько старинных
песенок, а детям поведал историю Беверлендскэго Оленя, повесть о терпеливой
Гризельде, приключения Кота Мурлыки и, наконец, рассказал о замке прекрасной
Розамонды. Между тем петух наш, который всегда кричал в одиннадцать,
возвестил, что пора отправляться на покой; тут возникло непредвиденное
затруднение с устройством нашего гостя на ночь; в доме не оказалось
свободной постели, стучаться же на постоялый двор было поздно. Выход нашел
малютка Дик, сказав, что уступит гостю свою часть постели, а сам ляжет с
братцем Мозесом, если тот не будет возражать.
- А я, - подхватил Билл, - уступлю мистеру Берчеллу свою половину, если
меня приютят сестрички!
- Браво, детки! - вскричал я. - Молодцы! Гостеприимство есть первейший
долг христианина. Зверь лесной идет в свое логово, птица небесная летит в
гнездышко, а беспомощный человек находит пристанище только среди себе
подобных.
Величайшим скитальцем в этом мире был тот, кто пришел спасти его: он не
имел своего дома, словно нарочно, чтобы испытать наше гостеприимство.
Дебора, душа моя, - обратился я к жене, - дай мальчикам по кусочку сахара,
да смотри, чтобы Дику достался кусок побольше, - ведь главный затейщик тут
он!
Рано поутру я позвал всю семью ворошить сено от второго укоса; гость
вызвался помогать, и мы охотно приняли его в компанию; работа спорилась; мы
переворачивали ряд за рядом; я шел впереди, остальные - на мной следом. И
все же от меня не ускользнуло рвение, с каким мистер Берчелл помогал Софье
справляться с ее уроком. Закончив свою работу, он всякий раз принимался за
ее участок, и между ними завязывалась оживленная беседа; впрочем, я был
самого высокого мнения о Софьином благоразумии, знал, что честолюбие ей не
чуждо, и мне даже в голову не приходило, чтобы нищий неудачник мог
представлять для нее какую-либо опасность. Вечером мы снова пригласили
мистера Берчелла ночевать у нас; на этот раз он, однако, отказался - его
ждали у соседа, он даже запасся свистулькой для его сынишки.
За ужином, когда мы остались одни, разговор коснулся только что
покинувшего нас злополучного молодого человека.
- Бедняга! - воскликнул я. - На его примере можно видеть, сколь пагубно
предаваться легкомысленным проказам и расточительству в юные годы. Вот ведь
- и умом как будто не обижен, но тем непростительнее былые его
безрассудства! Несчастный горемыка! Где они все - льстецы и гуляки, некогда
столь послушные его воле? Как знать, может быть, угождают своднику, который
разбогател благодаря его мотовству! Те же самые люди, что когда-то
превозносили своего покровителя до небес, поют теперь хвалу этому своднику;
те, что прежде приходили в восторг от его остроумия, теперь глумятся над его
простотой. Он беден, и сам виноват в своей бедности, ибо у него нет ни
стремления стать независимым, ни навыка к какому-нибудь полезному ремеслу.
Тайная причина побудила меня высказаться, быть может, с большей
суровостью, чем следовало, и Софья тотчас мягко меня упрекнула.
- Как бы ни заблуждался он прежде, - сказала она, - нынешние его
обстоятельства, мне кажется, должны были бы оградить его от нареканий. За
звали нашего нового знакомца - пешком по обочине, причем он говорил с
улыбкой, что не обгоняет наших одров из одного лишь великодушия. Так как
вода еще не совсем спала, нам пришлось нанять проводника, который трусил
впереди, в то время как мы с мистером Берчеллом замыкали шествие. Мы
разгоняли дорожную скуку с помощью философских споров, в которых он оказался
весьма искусным. Особенно же меня поразило то обстоятельство, что защищал он
свои убеждения с таким упорством, словно был не должником моим, а
покровителем. Время от времени он сообщал мне, кому принадлежат поместья,
мимо которых мы ехали.
- Это вот, - сказал он, указывая на великолепнейший дом несколько
поодаль, - принадлежит мистеру Торнхиллу; его дядя, сэр Уильям Торнхилл,
довольствуясь малым и проживая большей частью в городе, предоставляет почти
все свое состояние в распоряжение молодого человека.
- Возможно ли, - вскричал я, - чтобы соседом моим оказался племянник
человека, столь известного своею добродетелью, щедростью и чудачествами!' Я
слышал, что сэр Уильям Торнхилл самый щедрый человек и вместе с тем самый
большой оригинал во всем королевстве; говорят также, что это человек
непревзойденной доброты!
- И даже несколько чрезмерной как будто, - возразил мистер Берчелл. - В
юности, во всяком случае, он доводил свою доброту до излишества, ибо,
обладая пылкой душой, он даже в добродетели своей не мог удержаться от
романтического преувеличения. С молодых лет почувствовал он склонность к
военному искусству и к наукам; и на том и на другом поприще преуспел:
отличился как солдат и прослыл ученым человеком. Но лесть, эта непременная
спутница честолюбцев, - ибо из всех людей они наиболее падки на нее, - не
замедлила явиться и тут. Он был окружен толпой, где каждый стремился
обнаружить перед ним лишь одну сторону своего характера, и в своем
благоволении ко всему роду людскому он забывал об отдельных его
представителях. Ему был мил весь свет, богатство мешало ему видеть, что в
мире водятся также и негодяи. Врачи говорят, что есть такой недуг, при
котором тело больного становится настолько остро чувствительным, что
малейшее прикосновение причиняет боль. И вот то, что некоторым довелось
испытать физически, этот господин ощущал душевно. Чужая невзгода, -
подлинная ли, вымышленная, все равно, - трогала его сердце, и душа его
содрогалась от боли, которую причиняли ей страдания ближнего. Так как он был
готов оказывать помощь всякому, то, разумеется, в тех, кто был расположен
просить его о помощи, тоже не было недостатка; щедрость его начала уже
отражаться на его кошельке, но великодушие от того нисколько не убывало;
оно, казалось, росло по мере того, как скудел кошелек. Сам же он становился
что ни беднее, то безрассуднее.
И хоть речи его были разумны, вел он себя, как последний глупец.
И вот, окруженный наглецами и уже бессильный удовлетворить всех, кто к
нему обращался, он стал вместо денег раздавать обещания. Это было все, что у
него осталось, огорчить же кого-либо отказом у него не хватало решимости.
Таким образом он собрал вокруг себя целую толпу прихлебателей, которых он
жаждал облагодетельствовать, а вместо того невольно обманывал. Люди эти
некоторое время продолжали осаждать его, затем, осыпав заслуженными
упреками, с презрением его оставили. При этом чем ничтожнее становился он в
глазах людей, тем более жалким начинал он казаться самому себе. Он привык
полагаться на лесть, и теперь, когда лишился этой опоры, голос сердца не в
состоянии был утешить его, ибо он не привык к нему прислушиваться.
Все переменилось. Друзья более не расточали ему восторженных похвал,
ограничиваясь простым одобрением, да и оно все чаще стало принимать форму
дружеского совета, а за советом, если он его отвергал, следовали упреки. Тут
он понял цену друзьям, которых привлекали к нему блага, им расточаемые.
Тут-то понял он, что, если хочешь, чтобы сердце другого человека
принадлежало тебе, нужно отдать ему взамен свое. Тут-то понял я, что...
что... что же это я хотел сказать? Забыл!.. Короче говоря, сударь, он решил
подумать о себе и составил план спасения своего быстро тающего состояния.
Своеобычный и тут, он исходил пешком всю Европу, и теперь, хотя ему нет еще
тридцати, он сделался богаче прежнего. Щедрость его стала разумнее и
умереннее, но он по-прежнему слывет чудаком в благодеяния свои облекает в
самую затейливую форму.
Я слушал мистера Берчелла с таким увлечением, что даже ни разу не
взглянул вперед; но вдруг до моих ушей донеслись тревожные крики, и,
повернув голову, я увидел младшую свою дочь посреди бурного потока, с
которым она тщетно боролась: лошадь выбросила ее из седла. Она уже дважды
погрузилась в воду с головой, а я не мог соскочить достаточно проворно, чтоб
поспеть ей на помощь. Да и смятение мое было так велико, что я все равно не
был бы в состоянии ее спасти; гибель ее казалась неминуемой. Но тут мой
спутник, увидев, какая ей угрожает опасность, кинулся в воду и после
значительных усилий доставил ее на противоположный берег,
Меж тем мы поднялись несколько выше по течению, нашли брод и
благополучно переправились на ту сторону; вместе с дочерью пытались мы
выразить свою признательность ее избавителю. Впрочем, благодарность ее легче
представить, чем описать! Не столько словами, сколько взглядами выражала она
своп чувства, продолжая между тем опираться на его руку, словно все еще
нуждаясь в его поддержке. Жена тоже высказала надежду, что ей представится
случай когда-нибудь отблагодарить его под нашей кровлей.
Затем, после того как мы все вместе подкрепились обедом в ближайшей
харчевне, мистер Берчелл простился с нами, так как отсюда путь его лежал в
другую сторону; мы поехали дальше, причем жена не преминула заметить, что он
ей до чрезвычайности понравился, прибавив, что, если бы он был человеком
благородного происхождения и обладал приличным состоянием, позволяющим ему
думать о такой семье, как наша, она лучшего жениха для своей дочери и не
пожелала бы. Я не мог удержаться от улыбки, слушая эту горделивую речь;
впрочем, я никогда не считал нужным осуждать невинные заблуждения, если они
доставляют человеку немного радости.
Даже при самом скромном достатке возможно счастье, ибо оно заложено
в нас самих и не зависит от внешних обстоятельств
Новое наше пристанище находилось в небольшой деревушке, где поселяне
пахали свою землю сами, не ведая ни нужды, ни избытка. В собственном
хозяйстве находили они почти все необходимое и лишь изредка выезжали в город
за покупками. Вдали от света они сохранили первозданную простоту и, скромные
и неприхотливые от века, даже не вменяли себе в заслугу свою умеренность. В
будние дни они трудились, весело и с охотою, а в праздник предавались отдыху
и развлечениям. В сочельник пели гимны, в утро святого Валентина дарили
девушкам ленты, на масленицу пекли блины, первого апреля изощрялись в
остроумии и накануне Михайлова дня свято соблюдали обычай колоть орехи.
Предупрежденная о нашем прибытии, вся деревня в праздничных нарядах,
под звуки флейты и барабана высыпала встречать своего нового священника. В
нашу честь было приготовлено пиршество, и мы весело уселись за стол; пусть
шутки и не блистали остроумием, зато смеялись им от души.
Наш домик стоял у косогора, позади подымалась прелестная рощица,
впереди протекал говорливый ручей, по одну сторону простирался луг, по
другую - полянка. Мне принадлежало около двадцати акров пахотной земли,
после того над я уплатил своему предшественнику сто фунтов за право владения
ею. Невозможно представить себе что-либо прелестней маленьких моих полей,
окаймленных кустарником, среди которого высились вязы неописуемой красоты.
Соломенная крыша придавала особенно уютный вид одноэтажному домику; внутри
стены были чисто выбелены, и мои дочки взялись украсить их произведениями
собственной кисти. Правда, одна и та же комната должна была служить нам
гостиной и кухней, но нам от этого было только теплее. - К тому же
содержалась она в образцовом порядке: блюда, тарелки и медные кастрюли были
вычищены и натерты до блеска и стояли по полкам сверкающими рядами, так что
любо было смотреть на них, и глаз не требовал более богатого убранства. В
доме было еще три комнаты - в первой расположились мы с женой, во второй,
смежной с нею, - наши две дочери, в третьей стояли две кровати для
мальчиков.
Вот какой порядок был установлен в маленькой республике, которою я
управлял: к восходу солнца все собирались в общей комнате, где уже горел
огонь, разведенный служанкой. Обменявшись приветствиями, - а надо сказать,
что я всегда стоял за то, чтобы близкие соблюдали друг с другом известные
обряды вежливости, ибо излишняя свобода в обращении губительна для дружбы, -
мы склоняли голову и воздавали хвалу всевышнему, даровавшему нам еще один
день. Исполнив этот долг, я отправлялся с сыном на обычные наши работы,
между тем как жена и дочки приготовляли завтрак, за который мы садились
всегда в одно и то же время. Этой трапезе я отводил полчаса, обеду - час; за
столом жена и дочки болтали какой-нибудь невинный вздор, мы же с сыном
заводили философскую беседу.
Вставая вместе с солнцем, мы прекращали свои труды с его заходом, и
возвращались в лоно семьи, где нас ожидали приветливые взоры и уютный очаг,
в котором весело потрескивали дрова. Не испытывали мы также и недостатка в
гостях. И фермер Флембро, наш разговорчивый сосед, и слепой музыкант со
своей флейтой - оба частенько заглядывали к нам отведать нашей крыжовенной
настойки; жена не забыла секрет приготовления этого напитка, который
по-прежнему составлял гордость дома. Простодушные эти люди помогали нам
коротать вечера каждый на свой лад: один играл на флейте, другой ему
подпевал, услаждая наш слух какой-нибудь старинной балладой, вроде "Жестокой
Барбары Аллен" или "Последнего "прости" Джонни Армстронга". День завершался
так же, как и начинался, - молитвой, и тут я заставлял младших сыновей
читать заданную на тот день главу из Писания. Кто читал громче, отчетливей и
лучше другого, получал полпенса, которые и опускал в воскресенье в кружку
для бедных.
Воскресный день у нас бывал днем истинного великолепия, и все мои
попытки как-то ограничить эту пышность оказывались бесплодными. Тщетно чаял
я проповедями своими против гордыни подавить тщеславие моих дочерей; тайное
влечение к былой роскоши так или иначе обнаруживало себя, и они по-прежнему
обожали кружева, ленты, узорную вышивку и стеклярус; и даже матушка их не
могла перебороть свою страсть к пунцовому атласному платью, ибо я как-то
обмолвился, что оно ей к лицу.
Особенно огорчили они меня в первое наше воскресенье на новом месте.
Еще накануне я высказал пожелание, чтобы мои девицы были готовы пораньше,
так как привык появляться в церкви задолго до своих прихожан. Они точно
исполнили мое приказание; но когда мы утром собрались к завтраку, я увидел,
Что жена моя и дочки блистали нарядами совсем как в былые дни - волосы
напомажены, лица усеяны мушками, шлейфы собраны сзади в шуршавший при
малейшем движении узел. Я не удержался от улыбки при виде такого тщеславия;
от жены своей, во всяком случае, я ожидал большего благоразумия. Однако я не
растерялся и с важностью обратился к сыну, чтобы тот велел закладывать
карету. Девицы были поражены моим приказом, я, однако, повторил его еще
торжественнее прежнего.
- Ты, верно, шутишь, мой друг, - воскликнула жена, - мы прекрасно
дойдем пешком; нам уже не нужна больше карета!
- Ошибаешься, душа моя, - возразил я, - нам как раз очень нужна карета,
ибо если мы пойдем в церковь в этом наряде пешком, то все мальчишки будут
улюлюкать нам вслед.
- Вот как! - ответила жена. - А я - то думала, что мой Чарльз любит,
чтобы его детки были чистенько и нарядно одеты.
- Чистенько и нарядно - пожалуйста! - прервал я ее. - Я буду только
рад; но тут у вас не чистота, а просто-напросто мишура какая-то. Ваши
оборки, рюши да мушки приведут лишь к тому, что нас возненавидят все женщины
в приходе. Нет, дети мои, - продолжал я, оставив шутливый тон, - эти ваши
платья придется перекроить, ибо франтовство вовсе не к лицу людям, чье
состояние не позволяет предаваться подобной роскоши. Впрочем, и богачи - так
ли уж пристало им бахвалиться великолепием своих нарядов? Ведь самый
приблизительный подсчет покажет, что весь неимущий мир мог бы прикрыть свою
наготу на то золото, что наши щеголи и щеголихи тратят на отделку своего
платья.
Моя речь возымела действие: они тотчас и без возражений отправились
переодеваться, а на следующий день, к великой моей радости, я обнаружил, что
дочери сами, по своей воле, сели перекраивать шлейфы в воскресные жилетки
для наших малышей - Дика и Билла. Замечательнее же всего то, что без шлейфов
платья обеих девиц только выиграли!
Новое и блистательное знакомство. То, на что мы более всего уповаем,
обычно и губит нас
Неподалеку от дома, в тени боярышника и жимолости, мой предшественник
поставил скамью. Сюда-то в хорошую погоду, когда работа спорилась, мы все
собирались отдохнуть от дневных трудов и в вечерней тиши любоваться обширной
панорамой, открывающейся взору. Здесь же иной раз пили мы чай; трапеза эта
ныне казалась нам настоящим пиршеством; мы справляли ее не каждый день, и
всякий раз испытывали неизведанное доселе удовольствие, облекая все хлопоты,
связанные с ее приготовлением, чрезвычайной торжественностью. Покуда мы пили
чай, оба наших малыша поочередно читали вслух и свою порцию получали после
взрослых. Иногда же, разнообразия ради, дочки пели, аккомпанируя себе на
гитаре; мы с женой во время такого концерта обычно прохаживались по зеленому
склону, украшенному колокольчиками и васильками, с упоением беседуя о наших
детях и наслаждаясь ветерком, который, казалось, нес нам здоровье и душевный
покой.
Постепенно мы пришли к убеждению, что всякое состояние таит в себе
какие-нибудь, ему одному свойственные радости. Каждое утро мы вставали,
чтобы вновь приняться за труды; зато вечером мы могли предаваться
безмятежному веселью.
Однажды в начале осени, в праздник, - а праздники я соблюдал, ибо надо
же было когда-нибудь и отдыхать, - мы собрались в привычном месте, и дочки
по обыкновению своему затеяли концерт. Вдруг шагах в двадцати от нас быстро
пронесся олень, и по его частому дыханию мы заключили, что за ним гонятся
охотники. Не успели мы как следует погоревать о бедняге, как увидали
мчавшихся за оленем по той же тропе собак и всадников. Я хотел тут же
вернуться в дом со всем своим семейством, но любопытство ли было виною, или
внезапность, или еще какая, более затаенная причина, а только жена моя с
дочками не двинулись с места. Охотник, ехавший впереди всех, пролетел мимо
нас, за ним столь же стремительно проскакало еще четверо или пятеро
всадников.
Наконец появился какой-то молодой человек, по наружности более
благородного происхождения, чем остальные; он круто осадил коня, некоторое
время разглядывал нас и, вместо того чтобы следовать за охотниками, соскочил
наземь, бросил поводья слуге, который сопровождал его, и легкой, небрежной
походкой направился к нам. Не взяв на себя труда представиться, он подошел к
моим дочкам и, - очевидно, не сомневаясь в ласковом приеме, - намеревался
приветствовать их поцелуем; но они уже с малых лет постигли искусство единым
взглядом пресекать дерзость в самом ее зародыше. Тогда, сообщив, что его
фамилия Торнхилл, а также что обширные угодья, расстилавшиеся вокруг,
принадлежат ему, он снова приблизился, чтобы поцеловать мою жену и дочерей,
и - таково обаяние богатства и красивого наряда! - на этот раз ему отказа не
было. Непринужденность его манер, - не лишенных, правда, некоторой доли
самонадеянности, - вскоре передалась и нам; заметив музыкальные инструменты,
лежавшие подле нас, он стал уговаривать моих дочерей спеть. Не в моих
правилах поощрять дружбу с неровней, поэтому я мигнул девочкам, чтобы они не
соглашались; однако намек мой остался втуне, ибо, увидев, что матушка
одобрительно им кивает, они, не задумываясь, спели модную песенку Драйдена.
Мистер Торнхилл пришел в восторг и от исполнения и от выбора и, когда
они кончили, сам схватил гитару. Играл он весьма посредственно: тем не менее
старшая моя дочь отплатила ему за его похвалы с лихвой, уверяя, что он
играет еще громче, чем ее учитель музыки. На этот комплимент он отвечал
поклоном, она же, в свою очередь, сделала ему реверанс. Он стал расхваливать
ее вкус, она - изумляться тонкости его суждения; можно было подумать, что
они уже век знакомы; а любящая мать, разделяя их восторг, стала усиленно
приглашать молодого помещика в дом - отведать крыжовенной настойки. Вся
семья, казалось, только и думала, как ему угодить; девицы мои стремились
развлекать его разговором на самые, по их мнению, злободневные темы, в то
время как Мозес, напротив, задал ему несколько вопросов, касающихся древних
писателей, за что и был награжден смехом; малыши тоже так и льнули к новому
знакомцу. С трудом удерживал я их от того, чтобы они своими грязными
пальчиками не пачкали кружева его костюма и не задирали клапаны карманов,
желая ознакомиться с их содержимым. С наступлением вечера он стал прощаться,
но прежде попросил разрешения повторить свой визит, и мы с величайшей
готовностью позволение свое дали - как-никак мы жили в его владениях!
Не успел он уйти, как жена открыла военный совет, посвященный исходу
сражения. Она была довольна: и не такое сбывалось! Настанет день, говорила
она, когда мы снова поднимем голову и будем не хуже всяких иных прочих, и,
наконец, с какой это стати морщинистые мисс Ринкльс обе нашли себе по
богатому жениху, а ее собственные дети ни одного? Так как последний довод
адресовался прямо ко мне, я отвечал, что и сам не вижу никаких к тому
причин, так же как не вижу, почему мистер Симкинс выиграл десять тысяч
фунтов в лотерее, а мы ничего.
- Право, Чарльз! - воскликнула жена. - Вечно ты так, чуть только мы с
девочками воспрянем духом, ты непременно должен испортить нам настроение.
Софья, дружок, как тебе показался гость? Не правда ли, мил?
- Очень даже, матушка, - отвечала та, - обо всем-то он может говорить,
никогда-то не растеряется; и чем ничтожней предмет разговора, тем больше
мыслей высказывает он о нем.
- Ну да, - возразила Оливия, - он человек, может, и неплохой, но мне,
признаться, совсем не по душе; он так развязен и дерзок и на гитаре играет
из рук вон плохо.
Оба эти высказывания я истолковал в обратном смысле. Надо было
понимать, что Софья столь же в душе презирает его, сколь восхищается им
втайне Оливия.
- Что бы вы о нем ни думали, дети мои, - сказал я, - мне, говоря
откровенно, он не очень-то пришелся по сердцу. Неравная дружба всегда
кончается разочарованием; и мне показалось, что, несмотря на всю свою
непринужденность, он не забывал ни на минуту о расстоянии, разделяющем нас.
Будем лучше держаться людей нашего круга! Все мы презираем охотников за
приданым, но ведь девушка, если она охотится за богатым женихом, ничуть не
лучше! Итак, даже если бы его намерения и оказались честными, мы все равно
были бы достойны презрения; а если нет... Я содрогаюсь при одной мысли о
том! Конечно, поведение моих дочек не внушает мне ни малейшей тревоги, но
его репутация заставляет меня насторожиться.
Я хотел было высказать еще несколько соображений по этому поводу, но
тут вошел слуга помещика; он принес нам олений бок и сказал, что его
господин велел кланяться и что он намерен отобедать у нас на этой педеле.
Подарок был так кстати и так красноречиво свидетельствовал в пользу нашего
нового знакомца, что все мои дальнейшие речи все равно были бы бессильны
стереть это выгодное впечатление. Я молчал, довольствуясь тем, что указал на
опасность, избежать которую теперь зависело от них самих. Ибо та
добродетель, что нуждается в постоянном стороже, едва ли стоит того, чтоб ее
сторожили.
Радости сельской жизни
Так как спорили мы до появления оленьего бока довольно горячо, то ради
наискорейшего восстановления семейного мира все единодушно сошлись на том,
чтобы часть оленины зажарить к ужину. Дочки живо принялись за дело.
- Какая жалость, - воскликнул я, - что ни сосед, ни путник не заглянет
к нам сегодня и не разделит с нами нашу роскошную трапезу, ибо всякое блюдо
становится вкуснее, когда приправой ему служит гостеприимство!
- Смотрите-ка, кто идет! - вскричала тут жена. - Наш добрый мистер
Берчелл, - тот самый, что спас Софью и переспорил вас.
- Переспорил меня?! - возразил я. - Душа моя, вы ошибаетесь. Человека,
который способен меня переспорить, не так то легко найти. Я никогда не
высказывал сомнений в вашей способности приготовить паштет из гусиной
печенки, там, где дело идет о споре, предоставьте, мой друг, мне самому
судить.
Едва успел я произнести эти слова, как вошел бедный мистер Берчелл; вся
семья радушно приветствовала его, все с чувством жали ему руку, а малютка
Дик услужливо пододвинул ему стул.
Я был рад дружить с беднягой по двум причинам: во-первых, он искал моей
дружбы, а во-вторых, всячески пытался выказать мне свою. Говорили, будто он
был происхождения благородного, хоть и беден, и что молодость его прошла
как-то безалаберно, - впрочем, ему и сейчас еще не было тридцати. Иной раз
от него можно было услышать весьма дельное слово; однако большую часть
времени он проводил с детьми, с этим "незлобивым народцем", как он их
называл. Он был мастер петь баллады и рассказывать сказки, и невозможно было
представить себе, чтобы он вышел из дому с пустыми карманами, - непременно
припасет для детишек либо пряник, либо грошовую свистульку. Он имел
обыкновение раз в год на несколько дней забредать в наши края и тогда
пользовался гостеприимством кого-нибудь из поселян.
Мы усадили его ужинать с нами, и жена щедрой рукой разливала
крыжовенную настойку. Пошли рассказы; он спел нам несколько старинных
песенок, а детям поведал историю Беверлендскэго Оленя, повесть о терпеливой
Гризельде, приключения Кота Мурлыки и, наконец, рассказал о замке прекрасной
Розамонды. Между тем петух наш, который всегда кричал в одиннадцать,
возвестил, что пора отправляться на покой; тут возникло непредвиденное
затруднение с устройством нашего гостя на ночь; в доме не оказалось
свободной постели, стучаться же на постоялый двор было поздно. Выход нашел
малютка Дик, сказав, что уступит гостю свою часть постели, а сам ляжет с
братцем Мозесом, если тот не будет возражать.
- А я, - подхватил Билл, - уступлю мистеру Берчеллу свою половину, если
меня приютят сестрички!
- Браво, детки! - вскричал я. - Молодцы! Гостеприимство есть первейший
долг христианина. Зверь лесной идет в свое логово, птица небесная летит в
гнездышко, а беспомощный человек находит пристанище только среди себе
подобных.
Величайшим скитальцем в этом мире был тот, кто пришел спасти его: он не
имел своего дома, словно нарочно, чтобы испытать наше гостеприимство.
Дебора, душа моя, - обратился я к жене, - дай мальчикам по кусочку сахара,
да смотри, чтобы Дику достался кусок побольше, - ведь главный затейщик тут
он!
Рано поутру я позвал всю семью ворошить сено от второго укоса; гость
вызвался помогать, и мы охотно приняли его в компанию; работа спорилась; мы
переворачивали ряд за рядом; я шел впереди, остальные - на мной следом. И
все же от меня не ускользнуло рвение, с каким мистер Берчелл помогал Софье
справляться с ее уроком. Закончив свою работу, он всякий раз принимался за
ее участок, и между ними завязывалась оживленная беседа; впрочем, я был
самого высокого мнения о Софьином благоразумии, знал, что честолюбие ей не
чуждо, и мне даже в голову не приходило, чтобы нищий неудачник мог
представлять для нее какую-либо опасность. Вечером мы снова пригласили
мистера Берчелла ночевать у нас; на этот раз он, однако, отказался - его
ждали у соседа, он даже запасся свистулькой для его сынишки.
За ужином, когда мы остались одни, разговор коснулся только что
покинувшего нас злополучного молодого человека.
- Бедняга! - воскликнул я. - На его примере можно видеть, сколь пагубно
предаваться легкомысленным проказам и расточительству в юные годы. Вот ведь
- и умом как будто не обижен, но тем непростительнее былые его
безрассудства! Несчастный горемыка! Где они все - льстецы и гуляки, некогда
столь послушные его воле? Как знать, может быть, угождают своднику, который
разбогател благодаря его мотовству! Те же самые люди, что когда-то
превозносили своего покровителя до небес, поют теперь хвалу этому своднику;
те, что прежде приходили в восторг от его остроумия, теперь глумятся над его
простотой. Он беден, и сам виноват в своей бедности, ибо у него нет ни
стремления стать независимым, ни навыка к какому-нибудь полезному ремеслу.
Тайная причина побудила меня высказаться, быть может, с большей
суровостью, чем следовало, и Софья тотчас мягко меня упрекнула.
- Как бы ни заблуждался он прежде, - сказала она, - нынешние его
обстоятельства, мне кажется, должны были бы оградить его от нареканий. За