Страница:
— Ну, что пригорюнился? Может, оно для тебя и к лучшему обернется... Эй, оболтусы, дайте гостю хлебнуть чего покрепче!
Недомерок поднес к губам «гостя» глиняную фляжку. Тот, запрокинув голову, жадно глотнул.
— Ну, вот... Да не переживай! Уж я расстараюсь, пристрою тебя в хорошие руки, в богатый дом. Будут тебя там ценить и беречь, как камень в перстеньке... Давно в бегах-то?
— С полгода уже... — чуть помедлив, признался пленник.
Сзади громко ойкнула девчушка. Шершень обернулся, бросил взгляд на изумленное, испуганное личико (похоже, парень скрыл от подружки, что он беглый) и вернулся к задушевной беседе:
— И не надоело тебе бродяжить?
— И то уж надоело... — признался пленник. Губы его расползлись в доверчивой улыбке, придавшей ему глуповатый вид. — А только бывают хозяева, от которых и улитка деру даст.
— Это верно, — сочувственно поддакнул Шершень. — Вон у тебя спина какая, прямо жалость берет... Это где ж такие зверюги поганые водятся, неужто в здешних краях?
— Не-а, в Грайане, — разоткровенничался парень (похоже, успевший окосеть от глотка из фляги). — На границе крепость такая — Найлигрим. Дарнигар тамошний... у-у, сволочь рыжая... нахлебался я от него...
— Оно и видно. Крепко тебе досталось.
— Мне досталось?! — громогласно возмутился захмелевший дурень. — А ему, думаешь, не досталось? Я ему на прощанье такое учудил... такое... в следующей жизни не забудет награду за меня назначил, зараза!
— Да-а? — уважительно удивился Шершень. — И велика награда?
Но дурень уже сообразил, что ляпнул лишнее, и захлопнул свой болтливый рот. Поздно, дружок, поздно! Награда — это очень интересно, а вернуть беглого раба владельцу — дело вполне законное и угодное богам.
Шершень поднялся на ноги и оглядел поляну. Он любил это место — считал, что оно приносит удачу. Хотя здесь даже дома настоящего не было — так, полуразвалившийся сарай без дверей. На зиму придется перебираться под крыло к господину...
Атаман сделал короткий повелительный жест. Подлетел Красавчик, всем своим видом выражая исполнительность и расторопность. С чего это он так суетится?.. Ах да, на нем же новый плащ! Красивый такой, коричневый, с меховой оторочкой... Сколько раз паршивцу было сказано: без атамана добычу не делить!.. Ладно, сегодня ему это с рук сойдет — хороших рабов приволок.
— Обоих — в сарай! — приказал Шершень. — К девчонке не лезть, не то оборву все, что выпирает...
— Парня бы на цепь, — подсказал Красавчик, — а то шустрый да задиристый. Недомерку пинком чуть все мужское хозяйство не отшиб...
— Лучше обоих на цепь, только не покалечьте!
Девчонка горько расплакалась. Это хорошо, подумал Шершень вскользь. А то иная сидит-сидит, смотрит перед собой сухими глазами — так и умом может тронуться. А так-то лучше, слезами горе наружу вымывается...
Атаман был прав. Вволю наревевшись, измученная Ингила забылась глубоким сном.
Когда она проснулась, сквозь щели в крыше сарая стекали полосы полуденного солнца. Совсем немного, стало быть, про спала — а тоска перестала до боли сжимать горло, перед глаза ми рассеялась черная пелена.
Когда бродишь по свету, с тобой всякое случается... но чтоб в рабство угодить — не допустят такое Безликие!
Обязательно кто-нибудь придет на помощь... или будет случай удрать...
Ингила упрямо тряхнула темной головкой и подобрала босые ножки под подол мерзкого серого балахона, который дала ей старуха. На одной из щиколоток красовалось железное кольцо, от которого к стене сарая отбегала цепь. Девушка вспомнила, как долговязый негодяй, прилаживая кольцо, лапал ее своими ручищами. К горлу подступил тугой ком. Эх, был бы здесь Тихоня — как бы он задал этим сволочам!..
Ее товарищ по несчастью бросил на нее доброжелательный взгляд:
— Проснулась? Вот и хорошо...
Ингила шарахнулась в сторону.
Ралидж был не связан, а прямо-таки скручен: локти заведены назад, меж ними и спиной пропущена цепь, ноги стянуты веревкой. Но даже беспомощный, скованный, он внушал девушке страх, пожалуй, больше, чем похитители. Он сказал главарю, что он беглый раб... а главное — спина, спина... кто посмел бы так люто пороть Сына Клана? Что же это — рядом с Ингилой... самозванец? Какой ужас! Боги такого не потерпят... обрушат на святотатца свой гнев...
А может, уже обрушили? И она, Ингила, под удар попала — за то, что такому грешнику на шею вешалась?..
Эти смятенные мысли отразились на лице девушки. Ответом на них была невеселая улыбка.
— Ты умница, что меня не выдала. Они мой плащ нашли, а цепочку с соколом не заметили на ветке.
— А почему... — Ингила подбирала слова осторожно и неуверенно, словно брела по тонкому льду, — почему мой господин не сказал, что он — Сын Клана?
— Чтоб это ворье ужаснулось своим поступкам, с извинениями вернуло мои вещи и проводило меня до постоялого двора?.. Ты что, девочка, первый день как по свету странствовать пустилась? Да они ж меня немедленно сбагрят по дешевке в ближайшую шахту, чтоб на белый свет не вышел и про их черные дела людям не рассказал. А для полной уверенности язык мне отрежут!
Ингила закивала, с огромным облегчением чувствуя, как черные подозрения начинают отступать.
— А сейчас, — продолжал Сокол (так хотелось верить, что Сокол!), — ничего они мне не сделают, пока не выяснят, велика ли награда.
— Они сунутся к дарнигару, — с энтузиазмом подхватила циркачка, — а тот все поймет и догадается Хранителя выкупить!
— Вот еще! Мне б только время выиграть, а там я уж сам удеру. Не допущу, чтоб весь Найлигрим хихикал за моей спиной! Не хватало, чтоб меня снова продали...
«Снова»! Случайная оговорка заставила Ингилу насторожиться. Так и подмывало спросить Сокола про шрамы на спине, но язык не поворачивался на такую дерзость.
Ралидж догадался о ее сомнениях.
— Девочка, у меня была бурная жизнь. И я столько раз о ней рассказывал, что вся эта история уже в горле застряла... Лучше поешь, а заодно и меня покорми, а то руки связаны.
Циркачка взглянула в ту сторону, куда кивком указал Сокол, и по-детски потерла кулачками глаза.
На коричневом сукне аппетитной грудой лежали толстые ломти окорока, две лепешки, зеленел большой пучок лука, стоял кувшинчик — судя по аромату, не с водой.
— Это они нас так кормить собираются? — восхитилась девушка. — Надо же! Вот ведь гады, сволочи — а какие люди хорошие!
— Ну да, от них дождешься! — хмыкнул Ралидж. — Они и знать не знают... Тихо! Идут! А ну, прячем!..
Он всем телом качнулся в сторону, загораживая разложенную на сукне еду. Сообразительная циркачка поспешно подалась навстречу, прижалась к его плечу.
Вставший в дверном проеме верзила увидел трогательную картину: хрупкая девушка, сломленная горем, припала к своему беспомощному спутнику, словно в поисках защиты.
— И здесь нету... — озадаченно бросил Недомерок через плечо.
— Кончай языком тину баламутить! — нараспев отозвался снаружи светлобородый. — Ты же в сарай не заходил, так как бы оно туда попало? Договаривались вместе жрать, так что не крути и возвращай окорок! И плащ мой отдай!
— Кто крутит?! — возмутился долговязый и вышел из сарая (теперь пленники только слышали его голос). — Я твой плащ за сараем постелил, чтобы бабка не застукала... все нарезал красиво, разложил — как на королевской трапезе. Ненадолго и отлучился-то...
— Как на королевской трапезе? — насмешливо пропел его приятель. — Когда я последний раз был на королевской трапезе, твоей воровской морды там и близко не было. Отдавай, зараза, окорок! И вино!
— Да ты что, Красавчик, сдурел?.. А-а, сам небось окорок и спер! Да я ж из твоей бородатой тыквы кашу сделаю!
От оскорбления Красавчик перестал выпевать слова и начал заикаться:
— Я? Сп-пер? А п-по рылу за т-такие слова, хрен б-болотный?
Судя по доносящимся из-за стены звукам, высокие договаривающиеся стороны перешли от переговоров к решительным действиям. Ралидж с явным удовольствием вслушивался в драку, а Ингила пыталась понять, каким образом связанный и прикованный к стене человек ухитрился заполучить разложенную за стеной сарая еду, да еще вместе с плащом! Видела циркачка в своей жизни фокусы, но чтобы так!..
Внезапно в ссору ворвался голос, сочетавший в себе нежность и благозвучие камнепада:
— А кто из вас, мерзавцы, еловым суком деланные, мой окорок стащил? Порядочной женщине на миг отвернуться нельзя! Да чтоб вас заживо в муравейник закопали и костра не сложили!..
Похоже, бабку в ватаге ценили не в медяк. Красавчик и Недомерок разом прекратили драку и напролом дернули сквозь кусты — только треск пошел по лесу. Старуха ринулась вслед, на ходу громко объясняя, какие именно части тела она оторвет подлым ворам и что прицепит взамен оторванного.
— Вряд ли парни выиграют от такой замены, — сказала Ингила, с уважением внимая бабкиным руладам.
— Судя по скорости, они это понимают, — кивнул Ралидж. — Слушай, пока хозяева про нас забыли, покорми меня, а? — И заскулил голосом матерого нищего: — Рученьками-ноженьками не владе-ею!
Укладывая на лепешку широкий нежно-розовый ломоть, Ингила задумчиво промолвила:
— Не знаю, как попала сюда эта вкуснотища... но... пусть мои слова не обидят Сына Клана... в господине пропадает огромный талант!
— Ты хочешь сказать — воровской?
Ингила хотела горячо заверить, что имела в виду вовсе не это, а талант циркового фокусника... но тут сообразила, что голос у Сокола отнюдь не оскорбленный, а очень даже польщенный. Поэтому она воздержалась от уточнений и поднесла лепешку к губам господина.
Они по очереди откусывали хлеб и мясо и запивали вином, пока не почувствовали, что сыты до отвала.
Ралидж непонятно сказал в пространство:
— Что ж, Заплатка, спасибо за угощение...
— Я остатки в плащ заверну, — хозяйственно сказала Ингила, — и в темный угол запихну, чтоб не видно было...
— Побыстрее, — бросил, прислушиваясь, Ралидж. — Бабуся вернулась.
Подтянувшись, насколько позволили цепи, к дверному проему, пленники следили за сердито бормочущей старухой, укладывающей на поляне валежник, чтобы заново развести потухший костер.
— Она одна, — шепнул Орешек Ингиле. — Попробуй с ней заговорить.
— Зачем?
— Затем, дура, что у нее ключ на поясе.
— От наших цепей?
— Нет, от королевской сокровищницы... Да не молчи, говори что-нибудь!
— А почему я?
— Она еще на тех уродов злится. Женщине охотнее ответит.
— Милостивая госпожа-а! — печально воззвала Ингила. — А что теперь с нами бу-удет?
Старуха покосилась на дверной проем, откуда выглядывали головы пленников, и с ленивым презрением произнесла странные слова:
— Это тебя, полудурка, туда «судьбы причуда завела однажды»! А я там играла, понятно? Про аршмирский театр когда-нибудь слышал, псина ты в ошейнике?
— Слышал, — дрогнувшим голосом ответил Орешек. — Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.
Старуха замахнулась на связанного пленника... но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.
— Ну, я тогда моложе была... красивая такая... В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!
— Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?
— Дурак! Говорят тебе — молодая была, стройная, пышноволосая... Играла Прекрасную Луанни.
— Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся!.. Какая б ты там молодая ни была, но Луанни — это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!
Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:
— Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!
Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:
— Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!
Бабка недобро сощурилась:
— Ах так? Тебе надо — в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!
Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов... И в воздухе затрепетал голос — нежный, глубокий, полный сердечной боли:
— Молодцы! — пронзительно закричала Ингила. — Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
— У меня было такое платье... — блаженно улыбнулась старуха. — Белое, с огромными васильками... Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки... А Раушарни стоял рядом...
— Во имя Хозяйки Зла! — заявил вдруг Орешек с явным отвращением. — А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни...
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
— Да, ты могла бы сыграть, — с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. — У тебя неплохо получается... выразительно... но надо же чувствовать сцену! Травка... Ромашки... Когда эту пьесу играли мы — усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..
— Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
— Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
— Ага-а! — протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. — Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!..» И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
— Кланялся! — завопила старуха. — Я вот так сидела... колени к подбородку... — Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. — Вот так свои ноги обнимала... А он — лицом мне в колени... У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался... изящно так...
— Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
— Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
— Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом... это как же ему нужно было гнуться?
— Да, ростом он, пожалуй, с тебя... А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся...
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
— Вот я сажусь... Да стой ровно, пенек неуклюжий!
— Сама бы так постояла... со связанными-то ногами! — зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то... Но что?
Девушка в отчаянии огляделась — и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи...
Правильно! У нее-то руки свободны... Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
— Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
— Сам дурак! Говорю тебе — он на лютню...
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
— Пошли! — скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
— Ты, бабушка, не сердись, — почти виновато сказала Ингила. — Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
— Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! — бормотнул Орешек.
Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу — мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:
— Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?
— И не думал издеваться! — удивился Орешек. — Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.
— А для кого было стараться? Зрителей-то нет...
— Зрители есть всегда. Они смотрят на нас каждое мгновение — до погребального костра. Только мы об этом все время забываем... Да, а куда мы идем? Меня-то без сознания сюда приволокли...
— Ничего, я запомнила дорогу. По пути прихватим одежду, чтоб не в таком позорном виде на постоялый двор заявиться... — Циркачка, чуть склонив головку набок, бросила на спутника задорный взгляд и спросила с лукавым намеком: — А может, заодно... искупаемся? Очень бы не помешало после всех этих приключений, а?
Орешек ухмыльнулся и, не ответив озорнице, весело запел:
— Мой господин так красиво читал стихи... Если б я не знала, что имею дело с Сыном Клана, и впрямь бы поверила, что он играл главную роль в «Принце-изгнаннике»... на сцене аршмирского театра...
Прикусила язычок, быстро глянула в лицо спутнику: не рассердился ли за дерзкие слова? И увидела: Сокол улыбается мягко, задумчиво.
— Ну что ты... такая роль!.. Я мечтал, но не довелось... В этой пьесе я играл слугу. У меня были целых три строчки:
23
Недомерок поднес к губам «гостя» глиняную фляжку. Тот, запрокинув голову, жадно глотнул.
— Ну, вот... Да не переживай! Уж я расстараюсь, пристрою тебя в хорошие руки, в богатый дом. Будут тебя там ценить и беречь, как камень в перстеньке... Давно в бегах-то?
— С полгода уже... — чуть помедлив, признался пленник.
Сзади громко ойкнула девчушка. Шершень обернулся, бросил взгляд на изумленное, испуганное личико (похоже, парень скрыл от подружки, что он беглый) и вернулся к задушевной беседе:
— И не надоело тебе бродяжить?
— И то уж надоело... — признался пленник. Губы его расползлись в доверчивой улыбке, придавшей ему глуповатый вид. — А только бывают хозяева, от которых и улитка деру даст.
— Это верно, — сочувственно поддакнул Шершень. — Вон у тебя спина какая, прямо жалость берет... Это где ж такие зверюги поганые водятся, неужто в здешних краях?
— Не-а, в Грайане, — разоткровенничался парень (похоже, успевший окосеть от глотка из фляги). — На границе крепость такая — Найлигрим. Дарнигар тамошний... у-у, сволочь рыжая... нахлебался я от него...
— Оно и видно. Крепко тебе досталось.
— Мне досталось?! — громогласно возмутился захмелевший дурень. — А ему, думаешь, не досталось? Я ему на прощанье такое учудил... такое... в следующей жизни не забудет награду за меня назначил, зараза!
— Да-а? — уважительно удивился Шершень. — И велика награда?
Но дурень уже сообразил, что ляпнул лишнее, и захлопнул свой болтливый рот. Поздно, дружок, поздно! Награда — это очень интересно, а вернуть беглого раба владельцу — дело вполне законное и угодное богам.
Шершень поднялся на ноги и оглядел поляну. Он любил это место — считал, что оно приносит удачу. Хотя здесь даже дома настоящего не было — так, полуразвалившийся сарай без дверей. На зиму придется перебираться под крыло к господину...
Атаман сделал короткий повелительный жест. Подлетел Красавчик, всем своим видом выражая исполнительность и расторопность. С чего это он так суетится?.. Ах да, на нем же новый плащ! Красивый такой, коричневый, с меховой оторочкой... Сколько раз паршивцу было сказано: без атамана добычу не делить!.. Ладно, сегодня ему это с рук сойдет — хороших рабов приволок.
— Обоих — в сарай! — приказал Шершень. — К девчонке не лезть, не то оборву все, что выпирает...
— Парня бы на цепь, — подсказал Красавчик, — а то шустрый да задиристый. Недомерку пинком чуть все мужское хозяйство не отшиб...
— Лучше обоих на цепь, только не покалечьте!
Девчонка горько расплакалась. Это хорошо, подумал Шершень вскользь. А то иная сидит-сидит, смотрит перед собой сухими глазами — так и умом может тронуться. А так-то лучше, слезами горе наружу вымывается...
Атаман был прав. Вволю наревевшись, измученная Ингила забылась глубоким сном.
Когда она проснулась, сквозь щели в крыше сарая стекали полосы полуденного солнца. Совсем немного, стало быть, про спала — а тоска перестала до боли сжимать горло, перед глаза ми рассеялась черная пелена.
Когда бродишь по свету, с тобой всякое случается... но чтоб в рабство угодить — не допустят такое Безликие!
Обязательно кто-нибудь придет на помощь... или будет случай удрать...
Ингила упрямо тряхнула темной головкой и подобрала босые ножки под подол мерзкого серого балахона, который дала ей старуха. На одной из щиколоток красовалось железное кольцо, от которого к стене сарая отбегала цепь. Девушка вспомнила, как долговязый негодяй, прилаживая кольцо, лапал ее своими ручищами. К горлу подступил тугой ком. Эх, был бы здесь Тихоня — как бы он задал этим сволочам!..
Ее товарищ по несчастью бросил на нее доброжелательный взгляд:
— Проснулась? Вот и хорошо...
Ингила шарахнулась в сторону.
Ралидж был не связан, а прямо-таки скручен: локти заведены назад, меж ними и спиной пропущена цепь, ноги стянуты веревкой. Но даже беспомощный, скованный, он внушал девушке страх, пожалуй, больше, чем похитители. Он сказал главарю, что он беглый раб... а главное — спина, спина... кто посмел бы так люто пороть Сына Клана? Что же это — рядом с Ингилой... самозванец? Какой ужас! Боги такого не потерпят... обрушат на святотатца свой гнев...
А может, уже обрушили? И она, Ингила, под удар попала — за то, что такому грешнику на шею вешалась?..
Эти смятенные мысли отразились на лице девушки. Ответом на них была невеселая улыбка.
— Ты умница, что меня не выдала. Они мой плащ нашли, а цепочку с соколом не заметили на ветке.
— А почему... — Ингила подбирала слова осторожно и неуверенно, словно брела по тонкому льду, — почему мой господин не сказал, что он — Сын Клана?
— Чтоб это ворье ужаснулось своим поступкам, с извинениями вернуло мои вещи и проводило меня до постоялого двора?.. Ты что, девочка, первый день как по свету странствовать пустилась? Да они ж меня немедленно сбагрят по дешевке в ближайшую шахту, чтоб на белый свет не вышел и про их черные дела людям не рассказал. А для полной уверенности язык мне отрежут!
Ингила закивала, с огромным облегчением чувствуя, как черные подозрения начинают отступать.
— А сейчас, — продолжал Сокол (так хотелось верить, что Сокол!), — ничего они мне не сделают, пока не выяснят, велика ли награда.
— Они сунутся к дарнигару, — с энтузиазмом подхватила циркачка, — а тот все поймет и догадается Хранителя выкупить!
— Вот еще! Мне б только время выиграть, а там я уж сам удеру. Не допущу, чтоб весь Найлигрим хихикал за моей спиной! Не хватало, чтоб меня снова продали...
«Снова»! Случайная оговорка заставила Ингилу насторожиться. Так и подмывало спросить Сокола про шрамы на спине, но язык не поворачивался на такую дерзость.
Ралидж догадался о ее сомнениях.
— Девочка, у меня была бурная жизнь. И я столько раз о ней рассказывал, что вся эта история уже в горле застряла... Лучше поешь, а заодно и меня покорми, а то руки связаны.
Циркачка взглянула в ту сторону, куда кивком указал Сокол, и по-детски потерла кулачками глаза.
На коричневом сукне аппетитной грудой лежали толстые ломти окорока, две лепешки, зеленел большой пучок лука, стоял кувшинчик — судя по аромату, не с водой.
— Это они нас так кормить собираются? — восхитилась девушка. — Надо же! Вот ведь гады, сволочи — а какие люди хорошие!
— Ну да, от них дождешься! — хмыкнул Ралидж. — Они и знать не знают... Тихо! Идут! А ну, прячем!..
Он всем телом качнулся в сторону, загораживая разложенную на сукне еду. Сообразительная циркачка поспешно подалась навстречу, прижалась к его плечу.
Вставший в дверном проеме верзила увидел трогательную картину: хрупкая девушка, сломленная горем, припала к своему беспомощному спутнику, словно в поисках защиты.
— И здесь нету... — озадаченно бросил Недомерок через плечо.
— Кончай языком тину баламутить! — нараспев отозвался снаружи светлобородый. — Ты же в сарай не заходил, так как бы оно туда попало? Договаривались вместе жрать, так что не крути и возвращай окорок! И плащ мой отдай!
— Кто крутит?! — возмутился долговязый и вышел из сарая (теперь пленники только слышали его голос). — Я твой плащ за сараем постелил, чтобы бабка не застукала... все нарезал красиво, разложил — как на королевской трапезе. Ненадолго и отлучился-то...
— Как на королевской трапезе? — насмешливо пропел его приятель. — Когда я последний раз был на королевской трапезе, твоей воровской морды там и близко не было. Отдавай, зараза, окорок! И вино!
— Да ты что, Красавчик, сдурел?.. А-а, сам небось окорок и спер! Да я ж из твоей бородатой тыквы кашу сделаю!
От оскорбления Красавчик перестал выпевать слова и начал заикаться:
— Я? Сп-пер? А п-по рылу за т-такие слова, хрен б-болотный?
Судя по доносящимся из-за стены звукам, высокие договаривающиеся стороны перешли от переговоров к решительным действиям. Ралидж с явным удовольствием вслушивался в драку, а Ингила пыталась понять, каким образом связанный и прикованный к стене человек ухитрился заполучить разложенную за стеной сарая еду, да еще вместе с плащом! Видела циркачка в своей жизни фокусы, но чтобы так!..
Внезапно в ссору ворвался голос, сочетавший в себе нежность и благозвучие камнепада:
— А кто из вас, мерзавцы, еловым суком деланные, мой окорок стащил? Порядочной женщине на миг отвернуться нельзя! Да чтоб вас заживо в муравейник закопали и костра не сложили!..
Похоже, бабку в ватаге ценили не в медяк. Красавчик и Недомерок разом прекратили драку и напролом дернули сквозь кусты — только треск пошел по лесу. Старуха ринулась вслед, на ходу громко объясняя, какие именно части тела она оторвет подлым ворам и что прицепит взамен оторванного.
— Вряд ли парни выиграют от такой замены, — сказала Ингила, с уважением внимая бабкиным руладам.
— Судя по скорости, они это понимают, — кивнул Ралидж. — Слушай, пока хозяева про нас забыли, покорми меня, а? — И заскулил голосом матерого нищего: — Рученьками-ноженьками не владе-ею!
Укладывая на лепешку широкий нежно-розовый ломоть, Ингила задумчиво промолвила:
— Не знаю, как попала сюда эта вкуснотища... но... пусть мои слова не обидят Сына Клана... в господине пропадает огромный талант!
— Ты хочешь сказать — воровской?
Ингила хотела горячо заверить, что имела в виду вовсе не это, а талант циркового фокусника... но тут сообразила, что голос у Сокола отнюдь не оскорбленный, а очень даже польщенный. Поэтому она воздержалась от уточнений и поднесла лепешку к губам господина.
Они по очереди откусывали хлеб и мясо и запивали вином, пока не почувствовали, что сыты до отвала.
Ралидж непонятно сказал в пространство:
— Что ж, Заплатка, спасибо за угощение...
— Я остатки в плащ заверну, — хозяйственно сказала Ингила, — и в темный угол запихну, чтоб не видно было...
— Побыстрее, — бросил, прислушиваясь, Ралидж. — Бабуся вернулась.
Подтянувшись, насколько позволили цепи, к дверному проему, пленники следили за сердито бормочущей старухой, укладывающей на поляне валежник, чтобы заново развести потухший костер.
— Она одна, — шепнул Орешек Ингиле. — Попробуй с ней заговорить.
— Зачем?
— Затем, дура, что у нее ключ на поясе.
— От наших цепей?
— Нет, от королевской сокровищницы... Да не молчи, говори что-нибудь!
— А почему я?
— Она еще на тех уродов злится. Женщине охотнее ответит.
— Милостивая госпожа-а! — печально воззвала Ингила. — А что теперь с нами бу-удет?
Старуха покосилась на дверной проем, откуда выглядывали головы пленников, и с ленивым презрением произнесла странные слова:
Ингила распахнула глаза, решив, что бабка свихнулась. А Орешек почти не удивился. Лишь приподнял бровь и отозвался так же лениво-равнодушно:
Что будет с человеком — знают боги.
Известно ль придорожному цветку,
Чья на него пята наступит завтра?
Фраза, на взгляд Ингилы, вполне безобидная, но старуха вскинулась, как от пощечины. Она швырнула наземь охапку валежника, подошла к сараю. Уперев руки в бока, грозно встала над пленниками и рявкнула в своей обычной манере, без витиеватых размеренных фраз:
Я вижу, госпожу мою однажды
Судьбы причуда завела в театр?
— Это тебя, полудурка, туда «судьбы причуда завела однажды»! А я там играла, понятно? Про аршмирский театр когда-нибудь слышал, псина ты в ошейнике?
— Слышал, — дрогнувшим голосом ответил Орешек. — Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.
Старуха замахнулась на связанного пленника... но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.
— Ну, я тогда моложе была... красивая такая... В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!
— Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?
— Дурак! Говорят тебе — молодая была, стройная, пышноволосая... Играла Прекрасную Луанни.
— Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся!.. Какая б ты там молодая ни была, но Луанни — это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!
Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:
— Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!
Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:
— Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!
Бабка недобро сощурилась:
— Ах так? Тебе надо — в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!
Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов... И в воздухе затрепетал голос — нежный, глубокий, полный сердечной боли:
Женщина смолкла, словно обессилев в борьбе с собой. И тут же ей ответил мужской голос: низкий, хрипловатый, изнемогающий от страсти:
Нет, мой любимый, не проси, не надо!
Не страх в моих словах, и не гордыня,
И не наивная девичья слабость...
Чтоб быть с тобой, прошла б я босиком
По снегу или углям раскаленным!
Но плата непомерная за счастье —
Своей любовью мир тебе затмить,
Из нежных слов и ласк соткать тенета
И спутать крылья сильные твои!
Враги считают, что глупа Луанни,
Годится лишь на роль приманки сладкой,
Чтоб в клетку заманить тебя... Постой,
Дай мне договорить! Ведь поцелуи
Твои лишат решимости меня...
Отвага тает... Путаются мысли...
Прощай! Взгляни туда, на горизонт!
Ты видишь, там рассветная полоска
Так ярко и победно заалела?
Пусть так же солнце славы и величья
Разгонит ночь судьбы твоей жестокой!
В седло, мой принц! В бессмертие скачи!
Женщина, которую сейчас нельзя было назвать старухой, вгляделась в лицо мужчины так, словно ничего дороже ей в жизни видеть не приходилось и не придется, и ответила:
Но если власть, и слава, и величье
Не стоят слезки девочки моей,
Грустящей тихо у ручья лесного?..
Ты говоришь, любовь твоя — приманка?
Злорадный смех врагов тебя тревожит?
Но кто они для нас с тобой, Луанни?
Так... стайка пауков из темной щели...
Моя красавица, во всех балладах
Звенят слова: «Любовь костром пылает».
Избитая, затасканная фраза...
А я сегодня понял: да, костром!
Смотри, Луанни, как я в это пламя
Бросаю без тоски, без сожаленья
Мечты, что в черном холоде изгнанья
Спасали от отчаянья и боли!
Бросаю замыслы, что и меня
Порой пугали царственным размахом,
Бросаю память о печальном детстве,
Об одинокой юности... В огонь!..
А это что?.. Жемчужина ценнее,
Чем все, что я швырнул в костер любви:
Месть за отца... Смотри, моя Луанни:
Рука не дрогнет... На костер ее,
Кровавую, жестокую химеру!..
Ну вот и все. Теперь я чист, Луанни.
Я — это я. Без мишуры, без блеска.
Я остаюсь у нашего ручья...
Отзвучали последние слова, на поляне воцарилась тишина. Ее разбили звонкие хлопки в ладоши.
Нет, милый! Память, и мечты о славе,
И жажда мести, что меня пугает,
В огне любви великой не исчезнут...
А знаешь, почему? Все это — ты!
«Я — это я», — сказал ты... Нет, любимый!
Не сможешь ты самим собой остаться,
Отвергнув все, чем жил, страдал, дышал!
Ты не судьбу сейчас приносишь в жертву —
Ты разрушаешь самого себя!
В развалины души ворвется стужа,
Любовь умрет — поверь, мой ненаглядный!
А это страшный грех — убить любовь!
Уж лучше за спиной оставь Луанни,
Забудь свою «девчонку у ручья».
Как сор, швырни в траву воспоминанья!
Я соберу их — каждое мгновенье! —
И буду помнить, помнить за двоих!..
— Молодцы! — пронзительно закричала Ингила. — Ох, какие молодцы!..
Старуха и Орешек, как по команде, обернулись к своей маленькой «публике» и величественно кивнули. Связанный по рукам и ногам Орешек при этом выглядел весьма комично, но не замечал этого.
— У меня было такое платье... — блаженно улыбнулась старуха. — Белое, с огромными васильками... Я сидела в траве, вокруг были такие ромашки... А Раушарни стоял рядом...
— Во имя Хозяйки Зла! — заявил вдруг Орешек с явным отвращением. — А я-то, дурак, почти поверил, что ты и впрямь играла Луанни...
Обе женщины с негодованием уставились на грубияна.
— Да, ты могла бы сыграть, — с полупрезрительной снисходительностью протянул Орешек. — У тебя неплохо получается... выразительно... но надо же чувствовать сцену! Травка... Ромашки... Когда эту пьесу играли мы — усаживали Луанни на большой валун!
Женщины недоуменно переглянулись. Какая разница, на чем сидит героиня пьесы?..
— Стало быть, Раушарни стоял рядом с тобой? На коленях стоял?
— Ты что, сдурел? Он же принца играл! Ему нельзя было на коленях!..
— Ага-а! — протянул Орешек въедливым тоном судьи, поймавшего преступника на противоречивых показаниях. — Он дальше говорит: «Позволь припасть пылающим челом к ручьям твоих прохладных белых ножек!..» И кланяется Луанни в ноги! Это как же его должно скорчить, если ты сидишь на полу, а ему, бедняге, и на колени встать нельзя?
— Кланялся! — завопила старуха. — Я вот так сидела... колени к подбородку... — Она плюхнулась на траву, коричневая домотканая юбка веером легла вокруг грубых стоптанных сапог. — Вот так свои ноги обнимала... А он — лицом мне в колени... У него лютня в руках была, он на лютню чуть опирался... изящно так...
— Да сроду Раушарни такой трюк не проделать!
— Дурень, он ведь моложе был, спина лучше гнулась!
— Все равно б не вышло! Он высокий, с меня ростом... это как же ему нужно было гнуться?
— Да, ростом он, пожалуй, с тебя... А ну вставай! Вставай, кому сказано! Сейчас примеримся...
Старуха вошла в сарай, рывком за цепь заставила Орешка подняться на ноги.
— Вот я сажусь... Да стой ровно, пенек неуклюжий!
— Сама бы так постояла... со связанными-то ногами! — зло ответил Орешек и через голову бабки бросил Ингиле странный взгляд. Словно просил сделать что-то... Но что?
Девушка в отчаянии огляделась — и сразу взгляд наткнулся на вбитое рядом в стену кольцо со змеящимся длинным обрывком цепи...
Правильно! У нее-то руки свободны... Вот только как добраться до цепи, чтобы бабка не заметила?
Тем временем Орешек неловко ткнулся головой в сторону старухиных колен, упал, перевернулся на бок и, не вставая, заорал во весь голос:
— Грымза! Актриса с большой дороги! Корова старая! В ромашках она восседала! А принц через нее кувыркался!
Под эти крики Ингила подвинулась к соседнему кольцу. Это осталось незамеченным для бабки, которая продолжала упрямо возражать:
— Сам дурак! Говорю тебе — он на лютню...
Старуха недоговорила. Два крайних звена цепи аккуратно хлестнули ее по макушке. Всхлипнув, старуха осела к ногам Ингилы.
Когда вредная карга очнулась, она была уже опутана веревкой, а рот ее был завязан полосой от подола юбки. Разбойница завозилась и свирепо замычала, но не устрашила этим пленников, которые уже освободились от цепей.
— Пошли! — скомандовал Ралидж, отшвыривая ненужную уже связку ключей и набрасывая на голые плечи свой плащ с меховой оторочкой.
— Ты, бабушка, не сердись, — почти виновато сказала Ингила. — Ты хорошо роль сыграла, правда-правда-правда! Я чуть не разревелась!
— Еще извинись за то, что она тебе к горлу нож приставила! — бормотнул Орешек.
Бывшие пленники покинули было поляну, как вдруг Орешек хлопнул себя по лбу — мол, забыл! Поспешно вернулся к дверям сарая, нагнулся над связанной старухой и произнес серьезно, с глубоким чувством:
И в несколько прыжков догнал негодующую Ингилу.
Тебе лишь кажется, что я свободен.
Да, руки не в цепях... но разум, сердце
Всегда к тебе одной стремиться будут,
И этого уже не изменить.
Моя душа с тобою остается.
Прощай, моя последняя любовь!
— Зачем моему господину понадобилось издеваться над старухой?
— И не думал издеваться! — удивился Орешек. — Просто не хотелось оставлять сцену скомканной. Уверен, бабка меня поняла правильно.
— А для кого было стараться? Зрителей-то нет...
— Зрители есть всегда. Они смотрят на нас каждое мгновение — до погребального костра. Только мы об этом все время забываем... Да, а куда мы идем? Меня-то без сознания сюда приволокли...
— Ничего, я запомнила дорогу. По пути прихватим одежду, чтоб не в таком позорном виде на постоялый двор заявиться... — Циркачка, чуть склонив головку набок, бросила на спутника задорный взгляд и спросила с лукавым намеком: — А может, заодно... искупаемся? Очень бы не помешало после всех этих приключений, а?
Орешек ухмыльнулся и, не ответив озорнице, весело запел:
Ингила отвела в сторону загадочный, многообещающий взгляд — мол, там видно будет! — и перевела разговор на другое:
Угощала курочка
Ястреба пшеном.
Радовалась, дурочка,
Что они вдвоем.
Рассыпала зернышки...
Ну а поутру —
Беленькие перышки
По всему двору...
— Мой господин так красиво читал стихи... Если б я не знала, что имею дело с Сыном Клана, и впрямь бы поверила, что он играл главную роль в «Принце-изгнаннике»... на сцене аршмирского театра...
Прикусила язычок, быстро глянула в лицо спутнику: не рассердился ли за дерзкие слова? И увидела: Сокол улыбается мягко, задумчиво.
— Ну что ты... такая роль!.. Я мечтал, но не довелось... В этой пьесе я играл слугу. У меня были целых три строчки:
Ингила округлила глаза, отшатнулась. Да кто же он, этот человек?
Мой господин, пора! На горизонте
Уже зари сиянье разлилось,
И кони бьют копытом в нетерпеньи...
23
Дракон снижался, черный и тяжелый, как грозовое облако. Удары широких крыльев поднимали ветер, от которого задрожала листва на дереве.
Стая завыла, кинулась врассыпную. Но крылатый хищник оказался невероятно проворным. Скользнув над самой землей, он выбросил вперед лапы с длинными когтями, подцепил извивающееся бурое тело, перехватил пастью, встряхнул в воздухе... Верещание стало пронзительным, перешло в визг — и оборвалось.
— Прижмись к ветвям! — крикнул Керумик. — Он плохо видит!
Арлина распласталась на толстой ветке, боясь пошевелиться.
Может, дракон и плохо видел, но со слухом у него явно все было в порядке. Прервал погоню... резким, сильным движением развернулся... в два взмаха крыльев очутился под деревом... встал на четыре крепкие лапы, вглядываясь в листву...
Люди затаили дыхание. Они были уверены, что жуткий хищник слышит удары их обезумевших сердец.
Дракон поднял в воздух переднюю пару лап, вытянул вверх тяжелое тело, а затем начал подниматься на хвосте, как змея. Даже в эту ужасную минуту Арлина не могла не удивляться силе плоского хвоста, удерживающего в воздухе грузную тушу.
А потом изумление перешло какую-то запредельную грань и превратилось в ледяное спокойствие. Потому что дракон приоткрыл пасть и заговорил — внятно, выразительно, даже красиво:
— Мое зрение и впрямь оставляет желать лучшего, но я не понимаю, почему мой физический недостаток нужно обсуждать вслух, да еще в присутствии дамы?
Вытянутая клыкастая морда не шевелилась, словно кто-то другой говорил изнутри, из драконьего чрева. Громадный зеленовато-черный глаз в упор глянул на женщину.
— Но кого я вижу! Отважная Дочь Клана вновь посетила наши края! Какая честь для Подгорного Мира! Но почему — на дереве... и в столь несолидной позе?.. Как я догадываюсь, это Керумик затащил Волчицу на верхотуру? Прости его, высокородная госпожа, он глуп и вряд ли когда-нибудь поумнеет!
«Я сошла с ума, — равнодушно, словно не о себе, подумала Арлина. — На самом деле никто со мной не разговаривает, драконы вообще не разговаривают. Сейчас он меня слопает».
Дракон опустился лапами на землю, поднял вверх хвост, бережно обвил его гибким концом плечи закаменевшей, несопротивляющейся женщины. Арлина не успела вдохнуть воздух, чтобы заорать, как очутилась на земле. Мягкая хватка тут же разжалась.
— А тебе, молокососу, придется слезть самому, — адресовался дракон наверх. — Я с тобой возиться не намерен.
Раздался треск ветвей — и на землю обрушился Керумик. То ли неудачно пытался спуститься, то ли просто от потрясения сверзился с дерева.
— Цел? — поинтересовался дракон небрежно. — А по-человечески слезть было нельзя? — Громадная голова повернулась к женщине. — Не скажет ли моя госпожа, почему она взяла в проводники этого безнадежного недотепу?
— Я... а... м-на... — «вразумительно» отозвалась Арлина, потому что от нее явно ждали ответа.
— По-моему, меня не узнают. — В голосе дракона звучало огорчение. — Хотя это можно понять: я несколько изменился с нашей последней встречи. Позволю себе представиться: Эрвap Двойной Удар из Рода Тагиторш.
Арлина коротко, судорожно вздохнула и потеряла сознание.
Громадное гладкое крыло изгибалось удобно, словно спинка кресла. Арлина полулежала, расслабившись и глядя в низкое серое небо.
Все в порядке. Просто она забыла главное правило Подгорного Мира: ничему не удивляться. Здесь еще и не то может быть.
Стая завыла, кинулась врассыпную. Но крылатый хищник оказался невероятно проворным. Скользнув над самой землей, он выбросил вперед лапы с длинными когтями, подцепил извивающееся бурое тело, перехватил пастью, встряхнул в воздухе... Верещание стало пронзительным, перешло в визг — и оборвалось.
— Прижмись к ветвям! — крикнул Керумик. — Он плохо видит!
Арлина распласталась на толстой ветке, боясь пошевелиться.
Может, дракон и плохо видел, но со слухом у него явно все было в порядке. Прервал погоню... резким, сильным движением развернулся... в два взмаха крыльев очутился под деревом... встал на четыре крепкие лапы, вглядываясь в листву...
Люди затаили дыхание. Они были уверены, что жуткий хищник слышит удары их обезумевших сердец.
Дракон поднял в воздух переднюю пару лап, вытянул вверх тяжелое тело, а затем начал подниматься на хвосте, как змея. Даже в эту ужасную минуту Арлина не могла не удивляться силе плоского хвоста, удерживающего в воздухе грузную тушу.
А потом изумление перешло какую-то запредельную грань и превратилось в ледяное спокойствие. Потому что дракон приоткрыл пасть и заговорил — внятно, выразительно, даже красиво:
— Мое зрение и впрямь оставляет желать лучшего, но я не понимаю, почему мой физический недостаток нужно обсуждать вслух, да еще в присутствии дамы?
Вытянутая клыкастая морда не шевелилась, словно кто-то другой говорил изнутри, из драконьего чрева. Громадный зеленовато-черный глаз в упор глянул на женщину.
— Но кого я вижу! Отважная Дочь Клана вновь посетила наши края! Какая честь для Подгорного Мира! Но почему — на дереве... и в столь несолидной позе?.. Как я догадываюсь, это Керумик затащил Волчицу на верхотуру? Прости его, высокородная госпожа, он глуп и вряд ли когда-нибудь поумнеет!
«Я сошла с ума, — равнодушно, словно не о себе, подумала Арлина. — На самом деле никто со мной не разговаривает, драконы вообще не разговаривают. Сейчас он меня слопает».
Дракон опустился лапами на землю, поднял вверх хвост, бережно обвил его гибким концом плечи закаменевшей, несопротивляющейся женщины. Арлина не успела вдохнуть воздух, чтобы заорать, как очутилась на земле. Мягкая хватка тут же разжалась.
— А тебе, молокососу, придется слезть самому, — адресовался дракон наверх. — Я с тобой возиться не намерен.
Раздался треск ветвей — и на землю обрушился Керумик. То ли неудачно пытался спуститься, то ли просто от потрясения сверзился с дерева.
— Цел? — поинтересовался дракон небрежно. — А по-человечески слезть было нельзя? — Громадная голова повернулась к женщине. — Не скажет ли моя госпожа, почему она взяла в проводники этого безнадежного недотепу?
— Я... а... м-на... — «вразумительно» отозвалась Арлина, потому что от нее явно ждали ответа.
— По-моему, меня не узнают. — В голосе дракона звучало огорчение. — Хотя это можно понять: я несколько изменился с нашей последней встречи. Позволю себе представиться: Эрвap Двойной Удар из Рода Тагиторш.
Арлина коротко, судорожно вздохнула и потеряла сознание.
Громадное гладкое крыло изгибалось удобно, словно спинка кресла. Арлина полулежала, расслабившись и глядя в низкое серое небо.
Все в порядке. Просто она забыла главное правило Подгорного Мира: ничему не удивляться. Здесь еще и не то может быть.