Страница:
— То есть как это «куда-нибудь»? — строго поинтересовался Аншасти, ясно увидевший в подозрительном бродяге угрозу для вверенных ему товаров.
Молодой человек ответил, взвешивая каждое слово:
— Предполагалось, что я унаследую семейное дело. Но с этим... с этим возникли сложности. Пожалуй, попытаюсь стать бродячим поэтом и сказителем. Я раньше пробовал писать стихи... и говорили, что у меня есть способности...
— Да? — встрепенулась Ингила. — А на каком-нибудь музыкальном инструменте играешь?
— На лютне, но у меня с собой ее нет.
— Стыдно, юноша! — поджал губы Аншасти. — Нехорошо пренебрегать семейными традициями! Вот у меня и сын, и внук, и племянник — все в лавке помогают. А ты... по дорогам... со всякими бродягами...
— Действительно, ничего хорошего! — надменно поддержал его Челивис и опять поднял к лицу руку с платочком. — Я рассчитывал совершить путешествие в более приличной компании. Ну, еще почтенный Аншасти... торговля — занятие уважаемое... Но циркачи разные... или рифмоплет бездомный...
— Рифмоплет? — оживился загрустивший было юноша. — Мне нравится — Рифмоплет! Пожалуй, так меня и зовите!
Сын Рода безнадежно махнул рукой и обернулся к Орешку:
— По одежде ты выглядишь вполне достойным человеком. Но вырядиться, как мы сейчас убедились, может кто угодно. И если ты тоже какой-нибудь актеришка... или бродячий зубодер... или гадальщик... или другое украшение придорожных канав... умоляю, не говорю мне об этом! Оставь мне хоть надежду, что среди моих спутников есть приличные люди!
Все притихли, с любопытством глядя на последнего незнакомца в компании: обидится на спесивые речи или нет? Айфер заухмылялся, предвидя, как обернутся события.
— Вырядиться может каждый, это верно, — смиренно вздохнул Орешек. — Пожалуй, я и впрямь не гожусь в попутчики моему господину. Сказали бы мне заранее, что на этом корабле плывет такая знать, ни за что бы побеспокоить не осмелился. Лучше уж вплавь до самого Джангаша! Или напросился бы туда, где самое место такой мелюзге, как я... скажем, на один из кораблей короля Джангилара. Я же всего-навсего Хранитель крепости Найлигрим. Мое скромное имя — Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.
И, распахнув плащ, повертел в пальцах висящую на цепочке бляху с вычеканенной птицей.
Эффект был оглушительный. Айфер сиял, но остальные... Каждый почувствовал себя так, словно в горах постучал палкой по большому валуну, а это оказалась выглядывавшая из расселины голова дракона.
Наконец торговец неуверенно сказал:
— Может, нам устроить Сына Клана поудобнее? Вот только не знаю... в такой тесноте...
— А может, — мечтательно сказала Ингила, — Сокол спустится вниз, вышвырнет капитана из его каюты и займет ее сам?
И бросила мстительный взгляд на палубу, где ничего не подозревающий капитан распекал за что-то матроса.
Челивис молча открывал и закрывал рот, словно произносил длинную беззвучную речь.
Орешек не успел отказаться от предложения Ингилы: девчонка вдруг вскочила, замахала руками:
— Смотрите-смотрите-смотрите! Вон там! Кто это?
Все обернулись.
По обрывистому берегу, догоняя корабль, неслись всадники. Те, что скакали впереди, что-то кричали, но ветер доносил до «Шустрой красотки» лишь обрывки слов.
— Это еще что за радость на мою голову? — озадаченно бормотнул капитан, остановившись в двух шагах от «беседки». Порыв ветра ударил в парус. Все четко расслышали:
— Повора-ачивай!..
— Как же! — возмутился капитан. — Чтоб на камни прибрежные напороться? Да если б на меня все Безымянные хором вот так заорали, я и то бы не смог...
Орешку почудилась в летящей кавалькаде некая странность Он обернулся, чтобы посоветоваться с Айфером... и замер, увидев еще более странное зрелище.
Любопытствующими зрителями были только Айфер и циркачи. Остальные путники появлением отряда были весьма встревожены... точнее сказать, перепуганы.
Сын Рода сполз под скамью, чтобы его не видно было с берега.
Загадочный Никто, прижавшись к столбу навеса, содрогался крупной дрожью, да так, что от тряски сверху упала одна из циновок.
Вояка Ваастан, положив руку на эфес, сузившимися глазами пересчитывал всадников.
Торговец Аншасти в ужасе вскинул перед собой ладони, словно отстраняя опасность.
Круглолицый Пилигрим уже не выглядел добродушным: лицо напряглось, всем телом он подался к перилам, словно собирался кинуться за борт.
Юный Фаури в отчаянии закрыл лицо руками.
А Рифмоплет как преобразился! В руке нож — из-за голенища вытащил, что ли? Больше он не напоминает потерянного ребенка. Какое там! На хищника похож, который не даст запереть себя в клетку! Глаза стальные, свирепые...
Все кончилось быстро. Береговая линия превратилась в беспорядочное нагромождение скал, где не проехать верховому. Погоня отстала.
— Да как же тут повернешь? — угрюмо бубнил внизу капитан. — Тут течение, там подводные камни... ну, никак не повернешь...
Рифмоплет с ловкостью фокусника спрятал нож. Ваастан хрипло выругался и убрал руку с эфеса. Остальные вернулись на свои места, старательно делая вид, что им совсем не было страшно.
Дерзкая девчонка Ингила фыркнула:
— А и перетрусила наша пестрая компания! Правда-правда-правда!
Никто ей не ответил.
Ралидж отметил для себя в памяти странное поведение попутчиков и шепнул Айферу:
— Не показалось ли тебе, что среди всадников... на вороном коне, в мужской одежде... была наша госпожа... Волчица?
Айфер захлопал глазами, а Ралидж погрузился в невеселые раздумья о своей отчаянной супруге. И не заметил, не почувствовал брошенный ему в спину короткий хмурый взгляд одного из попутчиков.
Четвертому не было жаль Сокола. И не угрызениями совести рыло полно сердце, опаленное жаром погребального костра. Существом, восставшим из пепла, целиком владело единственное чувство, которое он сумел сберечь из прежней жизни.
Ненависть. Лютая ненависть к чародею, который сделал из живого человека говорящую куклу... или нож в ножнах...
Здесь, вдали от хозяина, не так ощущалась его гнетущая власть. Даже всплывали обрывки воспоминаний — какие-то траки, попойки... Имя не возвратилось. Безымянное существо Оставалось Глиняным Человеком — а жаль. Почему-то казалось, что, если он назовет свое имя, ненавистные чары развеются, он обретет свободу.
Бунтовать он уже пробовал — и узнал, что может сделать с ним золотое колечко, надетое на хозяйский палец. Это было страшное воспоминание. Самое страшное в этой куцей новой жизни.
Но хозяин со своим проклятым кольцом остался так далеко! Река несет маленький корабль на север... А вдруг невидимый поводок, на котором господин держит своего раба, имеет предел? Вдруг на каком-то расстоянии от замка чародей утратит власть над Глиняным Человеком? Тогда он убежит, спрячется... Ворон никогда его не отыщет...
Стать прежним невозможно, это он знал твердо. Но даже если обретенная свобода превратит его в горстку пепла... что ж, он согласен заплатить такую цену!
А может, уже настал миг, когда цепь порвалась? Ведь ему все легче и легче играть роль обычного путника...
Что ж, это можно проверить. Ночью Сокол должен умереть? А Четвертый попытается удержать свои руки от убийства! Если Ралидж встретит рассвет живым — значит, для Глиняного Человека есть надежда!
Невольник колдуна решал судьбу Сына Клана и не подозревал, что и его собственная жизнь, опутанная черными чарами, тоже находится сейчас под угрозой. Как и жизни всех на борту судна.
Далеко впереди по течению Тагизарны лучи закатного солнца скользили по изломам скалистого берега, пропадали в трещинах и ущельях, набрасывая на утесы причудливые одеяния из резких теней.
Внезапно эти призрачные покрывала зашевелились, задвигались, словно отделяясь от скал — или словно сами скалы ожили. Недобрая, опасная жизнь пробуждалась среди мрачных камней, в местах, куда и волк боялся забегать.
Круглый год Большая Река грозила кораблям порогами и перекатами, прихотливыми течениями и стволами-топляками. Но с приходом холодов смерть тянулась к последним дерзким суденышкам не только с воды, но и с берега...
10
Молодой человек ответил, взвешивая каждое слово:
— Предполагалось, что я унаследую семейное дело. Но с этим... с этим возникли сложности. Пожалуй, попытаюсь стать бродячим поэтом и сказителем. Я раньше пробовал писать стихи... и говорили, что у меня есть способности...
— Да? — встрепенулась Ингила. — А на каком-нибудь музыкальном инструменте играешь?
— На лютне, но у меня с собой ее нет.
— Стыдно, юноша! — поджал губы Аншасти. — Нехорошо пренебрегать семейными традициями! Вот у меня и сын, и внук, и племянник — все в лавке помогают. А ты... по дорогам... со всякими бродягами...
— Действительно, ничего хорошего! — надменно поддержал его Челивис и опять поднял к лицу руку с платочком. — Я рассчитывал совершить путешествие в более приличной компании. Ну, еще почтенный Аншасти... торговля — занятие уважаемое... Но циркачи разные... или рифмоплет бездомный...
— Рифмоплет? — оживился загрустивший было юноша. — Мне нравится — Рифмоплет! Пожалуй, так меня и зовите!
Сын Рода безнадежно махнул рукой и обернулся к Орешку:
— По одежде ты выглядишь вполне достойным человеком. Но вырядиться, как мы сейчас убедились, может кто угодно. И если ты тоже какой-нибудь актеришка... или бродячий зубодер... или гадальщик... или другое украшение придорожных канав... умоляю, не говорю мне об этом! Оставь мне хоть надежду, что среди моих спутников есть приличные люди!
Все притихли, с любопытством глядя на последнего незнакомца в компании: обидится на спесивые речи или нет? Айфер заухмылялся, предвидя, как обернутся события.
— Вырядиться может каждый, это верно, — смиренно вздохнул Орешек. — Пожалуй, я и впрямь не гожусь в попутчики моему господину. Сказали бы мне заранее, что на этом корабле плывет такая знать, ни за что бы побеспокоить не осмелился. Лучше уж вплавь до самого Джангаша! Или напросился бы туда, где самое место такой мелюзге, как я... скажем, на один из кораблей короля Джангилара. Я же всего-навсего Хранитель крепости Найлигрим. Мое скромное имя — Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.
И, распахнув плащ, повертел в пальцах висящую на цепочке бляху с вычеканенной птицей.
Эффект был оглушительный. Айфер сиял, но остальные... Каждый почувствовал себя так, словно в горах постучал палкой по большому валуну, а это оказалась выглядывавшая из расселины голова дракона.
Наконец торговец неуверенно сказал:
— Может, нам устроить Сына Клана поудобнее? Вот только не знаю... в такой тесноте...
— А может, — мечтательно сказала Ингила, — Сокол спустится вниз, вышвырнет капитана из его каюты и займет ее сам?
И бросила мстительный взгляд на палубу, где ничего не подозревающий капитан распекал за что-то матроса.
Челивис молча открывал и закрывал рот, словно произносил длинную беззвучную речь.
Орешек не успел отказаться от предложения Ингилы: девчонка вдруг вскочила, замахала руками:
— Смотрите-смотрите-смотрите! Вон там! Кто это?
Все обернулись.
По обрывистому берегу, догоняя корабль, неслись всадники. Те, что скакали впереди, что-то кричали, но ветер доносил до «Шустрой красотки» лишь обрывки слов.
— Это еще что за радость на мою голову? — озадаченно бормотнул капитан, остановившись в двух шагах от «беседки». Порыв ветра ударил в парус. Все четко расслышали:
— Повора-ачивай!..
— Как же! — возмутился капитан. — Чтоб на камни прибрежные напороться? Да если б на меня все Безымянные хором вот так заорали, я и то бы не смог...
Орешку почудилась в летящей кавалькаде некая странность Он обернулся, чтобы посоветоваться с Айфером... и замер, увидев еще более странное зрелище.
Любопытствующими зрителями были только Айфер и циркачи. Остальные путники появлением отряда были весьма встревожены... точнее сказать, перепуганы.
Сын Рода сполз под скамью, чтобы его не видно было с берега.
Загадочный Никто, прижавшись к столбу навеса, содрогался крупной дрожью, да так, что от тряски сверху упала одна из циновок.
Вояка Ваастан, положив руку на эфес, сузившимися глазами пересчитывал всадников.
Торговец Аншасти в ужасе вскинул перед собой ладони, словно отстраняя опасность.
Круглолицый Пилигрим уже не выглядел добродушным: лицо напряглось, всем телом он подался к перилам, словно собирался кинуться за борт.
Юный Фаури в отчаянии закрыл лицо руками.
А Рифмоплет как преобразился! В руке нож — из-за голенища вытащил, что ли? Больше он не напоминает потерянного ребенка. Какое там! На хищника похож, который не даст запереть себя в клетку! Глаза стальные, свирепые...
Все кончилось быстро. Береговая линия превратилась в беспорядочное нагромождение скал, где не проехать верховому. Погоня отстала.
— Да как же тут повернешь? — угрюмо бубнил внизу капитан. — Тут течение, там подводные камни... ну, никак не повернешь...
Рифмоплет с ловкостью фокусника спрятал нож. Ваастан хрипло выругался и убрал руку с эфеса. Остальные вернулись на свои места, старательно делая вид, что им совсем не было страшно.
Дерзкая девчонка Ингила фыркнула:
— А и перетрусила наша пестрая компания! Правда-правда-правда!
Никто ей не ответил.
Ралидж отметил для себя в памяти странное поведение попутчиков и шепнул Айферу:
— Не показалось ли тебе, что среди всадников... на вороном коне, в мужской одежде... была наша госпожа... Волчица?
Айфер захлопал глазами, а Ралидж погрузился в невеселые раздумья о своей отчаянной супруге. И не заметил, не почувствовал брошенный ему в спину короткий хмурый взгляд одного из попутчиков.
* * *
Тот, кто должен был умереть этой ночью, сидел неподалеку от Четвертого. Ралидж из Клана Сокола — именно его приговорил к смерти всемогущий создатель и повелитель Глиняных Людей.Четвертому не было жаль Сокола. И не угрызениями совести рыло полно сердце, опаленное жаром погребального костра. Существом, восставшим из пепла, целиком владело единственное чувство, которое он сумел сберечь из прежней жизни.
Ненависть. Лютая ненависть к чародею, который сделал из живого человека говорящую куклу... или нож в ножнах...
Здесь, вдали от хозяина, не так ощущалась его гнетущая власть. Даже всплывали обрывки воспоминаний — какие-то траки, попойки... Имя не возвратилось. Безымянное существо Оставалось Глиняным Человеком — а жаль. Почему-то казалось, что, если он назовет свое имя, ненавистные чары развеются, он обретет свободу.
Бунтовать он уже пробовал — и узнал, что может сделать с ним золотое колечко, надетое на хозяйский палец. Это было страшное воспоминание. Самое страшное в этой куцей новой жизни.
Но хозяин со своим проклятым кольцом остался так далеко! Река несет маленький корабль на север... А вдруг невидимый поводок, на котором господин держит своего раба, имеет предел? Вдруг на каком-то расстоянии от замка чародей утратит власть над Глиняным Человеком? Тогда он убежит, спрячется... Ворон никогда его не отыщет...
Стать прежним невозможно, это он знал твердо. Но даже если обретенная свобода превратит его в горстку пепла... что ж, он согласен заплатить такую цену!
А может, уже настал миг, когда цепь порвалась? Ведь ему все легче и легче играть роль обычного путника...
Что ж, это можно проверить. Ночью Сокол должен умереть? А Четвертый попытается удержать свои руки от убийства! Если Ралидж встретит рассвет живым — значит, для Глиняного Человека есть надежда!
Невольник колдуна решал судьбу Сына Клана и не подозревал, что и его собственная жизнь, опутанная черными чарами, тоже находится сейчас под угрозой. Как и жизни всех на борту судна.
Далеко впереди по течению Тагизарны лучи закатного солнца скользили по изломам скалистого берега, пропадали в трещинах и ущельях, набрасывая на утесы причудливые одеяния из резких теней.
Внезапно эти призрачные покрывала зашевелились, задвигались, словно отделяясь от скал — или словно сами скалы ожили. Недобрая, опасная жизнь пробуждалась среди мрачных камней, в местах, куда и волк боялся забегать.
Круглый год Большая Река грозила кораблям порогами и перекатами, прихотливыми течениями и стволами-топляками. Но с приходом холодов смерть тянулась к последним дерзким суденышкам не только с воды, но и с берега...
10
Джилинер ласкающе тронул кончиками пальцев резную раму зеркала.
— Да, — сказал он негромко, — забавная компания подобралась на борту. И в самом деле — пестрая...
В последнее время у Ворона появилась привычка разговаривать со своим отражением. Полушутя-полувсерьез он называл это «побеседовать с умным человеком». Даже самому себе он не признавался в том, что это было вызвано глубочайшим одиночеством. Раньше он мог обсуждать свои планы с верным Шайсой, а теперь...
Оставался лишь двойник за неуловимой светлой гранью. И хотя сейчас на поверхности стекла покачивался борт речного судна, Ворон знал: там, в зеркальной глубине, смиренно ждет темноволосый бледный человек, чуткий, внимательный, все понимающий, разделяющий каждую мысль, каждое чувство Джилинера...
Чародей насмешливо скользил взглядом по скучающим лицам путников в «беседке»:
— И Сокол здесь... и Четвертый... удачно, очень удачно...
Внезапно Ворон подобрался, глаза его сузились:
— Но это же... ого, вот так подарок судьбы! Не ждал, не ждал... Значит, убегаем? В Силуран, да? Ну беги, беги! Я встречу тебя на пристани в Джангаше. И на голове у меня будет корона!
Возбуждение смело прочь небрежную ленцу. Ворон встал, прошелся по комнате.
— Я уже был бы королем! Уже! Если бы не эти идиоты... так провалить покушение! Так опозориться! А этот придурок Второй — ну, куда он вылез с предсказанием, раз король еще не умер? Вот Шайса сообразил бы... Что ж, придется Нуртору скончаться во время переговоров. И на третий день траура, как гласит пророчество, время потечет вспять: я напомню всем, что до Вепрей Силураном правили Вороны... И наречет меня Дракон другом своим... наречет, куда он денется! Ему куда выгоднее видеть на троне Силурана меня, чем...
Джилинер оборвал монолог, напрягся. В резной раме исчезли река и корабль. Зеркало, словно окно, распахнулось в непролазную чащу, где могучие дубы и грабы отряхивали последнюю листву на заросли дикой малины и боярышника, среди которых с трудом угадывались очертания полуразрушенной каменной стены...
Лес крепко потрудился над развалинами крепости. Та часть стены, что видна была меж могучими стволами, осела, превратилась в груду камней, полускрытую под слоем мха и мертвых осенних стеблей. Орда захватчиков не смогла бы так расправиться со злополучной стеной, как трава и кусты, что терзали ее из года в год, из века в век.
Корни и ветки не пощадили ни крепостных стен, ни построек, ни обширной площади с мраморной чашей фонтана и солнечными часами. Плющ так густо оплел башни, что превратил их в слепые скалы — не отыскать ни входа, ни окон. Кабаны и олени, без страха стуча копытами по выщербленным плитам, заходили в проломы стены, не зная, что ступают по искусно высеченным на камне колдовским знакам, некогда охранявшим обитателей крепости от злобных лесных духов. Живое сильнее мертвого: его сила в вечном обновлении. Давным-давно нет на свете оленя, что столетия назад первым рискнул заглянуть в опустевшие человеческие владения, а его дальние потомки каждую весну щиплют здесь молодые побеги крапивы. А статуи, лежащие в этой самой крапиве, никогда уже не поднимутся на свои постаменты. И дождям, которые по высоким стеблям стекают на мрамор и гранит, все равно, что они размывают своими струями — лики древних героев или морды зверобогов...
Но было в лесных развалинах нечто такое, над чем оказалось не властно даже Время.
Меж кряжистых стволов и сплетенных ветвей распахнулась поляна. Заросли разбивались о ее края, как волны об утес. Сухие стебли бурьяна остриями вражеских пик бессильно грозили поляне.
На ровных, безукоризненно подогнанных друг к другу гранитных черных плитах была выбита большая звезда с восемью лучами, сплошь покрытая загадочными мелкими значками. Ни один мокрый лист не прилип к гладкой поверхности плит, ни пятна грязи не было на них, словно старательные рабы мыльным раствором отчистили каждый желобок.
Звуки вечернего леса — похрустывание, шелест, ленивая перекличка засыпающих птиц — слились над этими плитами в странную, звонкую, настороженную тишину. Тишину, полную ожидания — долгого, неослабного, напряженного.
Внезапно из этой тишины родился шуршащий голос, в котором не отражались никакие чувства:
— Я слышу. Люди. Двое. Идут сюда.
И сразу же тишина рассыпалась возбужденной разноголосицей.
— Люди! Сюда идут люди! Чуткий услышал их!
— Да не шумите, вы... спугнете!
— Спас-с-сение! С-с-скорее!
— Приглядите за Безумцем, чтоб не помешал...
— Все равно ничего хорошего из этого не...
— Заткнись, старый глупец! Да где же они?!
— Я сказал — тихо!!
И вновь все смолкло. Но тишины уже не было над полянкой: лес огласился приближающимся стуком топоров и неразборчивой бранью на два голоса.
Кусты затрещали. На полянку вывалились двое. Один из них патлатый тощий парень — огляделся и возмущенно заявил:
— Ты куда меня завел, придурок? Одни камни остались...
— Люди зря болтать не будут, — озабоченно откликнулся его спутник, верзила с изрытым оспой лицом. — У этих Ночных Магов, говорят, подземелья были битком набиты сокровищами!
— И вот так пятьсот лет они лежат, нас ждут? Небось пошустрее нашлись, все выгребли...
— Захлопни пасть! Всю дорогу ноешь... пришибу тебя, и дело с концом!..
— Стой! — перебил его патлатый. — А это что такое?
— Где?! — оскалился рябой, вскинув топор.
— Да вот... — указал его спутник на плиты с рисунком.
— Тьфу! Я думал, ты впрямь что-то углядел...
— Ты что, дурень, не видишь? Вокруг все заросло, а плиты чистые!
— И хорошо, что чистые. Сейчас тут сядем, перекусим, а потом поищем вход в подземелье. Тут и костер разведем, ночь будет ясная...
— Ох, лучше бы в лес уйти! Говорят, здесь призраки магов до сих пор бродят... все восемь...
— Семь, — поправил патлатого звучный, красивый женский голос.
Рябой, уже усевшийся на край плиты, вскочил, подхватил из травы свой топор и яростно заозирался в поисках той, что заговорила с ним. Патлатый позеленел от ужаса, рухнул на колени и закрыл голову руками.
— Э-эй! — рявкнул рябой. — А ну, выходи, кто тут есть! Покажись!
Раздался смех, совсем не похожий на женский. Очень неприятный смех — лязгающий, жестяной какой-то...
— Пощадите нас! — провизжал патлатый, стоя на коленях. Мы сейчас... мы уйдем... и никогда, никогда...
— Уйдете? — отозвался въедливый старческий голос. — Ну уж нет!
У патлатого перехватило горло. Рябой застыл с поднятым топором, глаза свирепо сузились.
Над черной плитой замерцал рой огоньков. Предвечерний воздух сгустился, задрожал, поплыл тонкими полупрозрачными струями, которые сплелись в туманную фигуру. Перед потрясенными людьми возник седобородый старец в длинной мантии. На вытянутом темном лице колючими огоньками сверкали глаза.
— Уйти хотите? — въедливым голосом поинтересовался он. — В Кровавую крепость прийти легче, чем уйти.
Рябой оказался неустрашимым до тупости. Он крепче стиснул топорище и со злым вызовом спросил:
— Ты, что ли, старый козел, меня останавливать будешь? А я сам не уйду. Не для того сюда тащился...
Призрак заколыхался, туманные струи свились в новый узор — и перед глазами смельчака предстала прекрасная женщина, гордая и властная. Темные волосы, невероятно длинные и пышные, спадали ей на грудь и спину, закрывая тело блестящим плащом. Это была ее единственная одежда, но держалась женщина так спокойно и надменно, словно на ней блистала парча королевского наряда.
— Ты дерзок, смертный! Раз забрел во владения Семи Магов, будь почтителен и послушен — и тебе подарят жизнь... может быть!
Женщина горделиво вскинула голову, длинные пряди волос разметались на ее высокой груди. Рябой, ошалев от такого зрелища, чуть не выронил топор, а патлатый, до этого закрывавший ладонями лицо и глядевший сквозь пальцы, потрясенно опустил руки.
Но туман над плитами вновь всколыхнулся — и явил глазам незваных гостей широкоплечего человека с резкими, энергичными чертами лица. На нем была кожаная куртка с нашитыми металлическими полосами. Не только этот боевой доспех и меч у пояса, но и жесткий взгляд, и прямая осанка выдавали воина.
— Вижу, вы не трусите, парни! — заговорил призрак с грубоватым дружелюбием. — Пришли искать клад, верно? Хорошее дело! Клад здесь и впрямь есть, да не всякий его взять сумеет...
Рябой недоверчиво заморгал, а патлатый, который до сих пор трясся от немого ужаса, неожиданно успокоился и поднялся с колен. Их не убили на месте? С ними беседуют? Отлично! Переговоры — это по его части!
— Скажи, о доблестный воин, — начал он льстиво и велеречиво, — что мы можем сделать, чтобы взять сокровища и не навлечь на себя гнев Восьми Магов?
— Семи, — вновь поправил его гневный женский голос.
— Не влезай в разговор! — грубо одернул невидимую женщину воин. — Не видишь, что ли: дело идет на лад! Парни, похоже, соображают, что даром на свете ничего не даемся. Услуга за услугу...
— Понимаю! — просиял патлатый. — Почтенные призраки хотят, чтобы мы с другом разыскали их бренные останки и предали честному погребальному костру?
— Да мы сами кого хочешь на костер уложим! — возмутился въедливый старческий голос.
— Ты тоже заткнись, — негромко, но веско бросил воин в пустоту и продолжил, обращаясь к патлатому: — Недра Кровавой крепости хранят сокровища, но не один охотник за чужим добром свернул себе шею, добираясь до них. Хочешь получить клад — отработай его!
— Так что сделать-то? — с жадной готовностью спросил патлатый. Его дружок стряхнул оторопь и закивал: мол, о чем разговор, отработаем...
Но воин не успел объяснить, чем люди могут пригодиться призракам чародеев. Туман соткал новую фигуру — и у кладоискателей пропала охота вести переговоры.
Над ними поднялось высоченное — в полтора человеческих роста — чудовище, похожее на ящерицу, вставшую на задние лапы. Тело покрывала синеватая чешуя, в клыкастой пасти метался раздвоенный змеиный язык. Два маленьких острых глаза горели алыми рубинами, а третий, большой, ярко-зеленый, сиял на лбу, над плоским носом.
Чудовище распахнуло пасть так, что видно стало багровое нёбо. Глотка, плохо приспособленная для человеческой речи просипела:
— Рас-с-сыскать... привес-с-сти...
Тут и у рябого смельчака подкосились ноги — в прямом смысле слова. Впрочем, он не стал мешкать и на четвереньках рванул в кусты. Его в два прыжка догнал патлатый.
Но убежать не удалось. Невидимая сеть, липкая и тягучая, опутала их, сковала движения, повалила на землю.
— Ну полно, полно! — раздался над ними укоризненный голос воина. — Призраков бояться — клада не найти...
Патлатый поспешно обернулся, всем своим видом выражая готовность слушать. Рябой еще подергался, понял, что это бесполезно, и тоже смирился.
— Не все мы — люди, — снисходительно объяснил воин. — Когда-то нас было пятеро... пять Ночных Магов... — Голос воина стал резким, в нем заплескалась горечь. — Мы не были Детьми Клана... я, например, всего-навсего незаконный сын одного из Воронов... Поэтому Истинные Маги презирали нас... называли нашу силу черным колдовством, идущим от Хозяйки Зла. Общая боль сплотила нас. Мы объединились — и стали могучи. Настолько могучи, что сумели прорвать Грань Миров и уйти туда, где до нас не бывал ни один человек...
— Это в Подгорный Мир, что ли? — спросил патлатый.
— То, что сейчас называют Подгорным Миром... когда-то это были несколько миров, непохожих друг на друга, по-своему прекрасных. Их населяли разумные существа... Там мы встретили еще троих чародеев, которые вошли в наш круг. Нас стало восемь — и сила наша возросла настолько, что нам позавидовал сам Шадридаг. — Мечтательное выражение исчезло с лица воина. — Я знаю, вы и сейчас помните его... считаете величайшим из магов...
— Величайшими были Первые Двенадцать, — набожно поправил патлатый. — Но после них — да, Шадридаг... ох, то есть... так говорят...
— Говорят?! — провизжал откуда-то старик. — Шадридаг — мерзавец! Как он посмел обвинить нас... свалить на нас...
— Какой-то природный катаклизм уничтожил соседние Миры, — холодно пояснила невидимая женщина. — Смял их в ком. А Шадридаг посмел заявить, что всему виной наша магия, — мол, созданные нами волшебные предметы нарушают граничное равновесие...
— И даже заявил, что еще немного — и наш родной мир погибнет! — возмущенно подхватил воин. — Да, действительно, граница начала разрушаться... появились Врата... но при чем тут мы?
— Ему просто нужен был повод! — выкрикнул старик. — Расправиться с нами!.. Уничтожить наши артефакты!..
— Прекратите вопить! — Женщина первой взяла себя в руки. — Ему же это удалось, разве нет?
Воцарилось молчание, в которое робко втиснулся голос патлатого:
— И чего же вы хотите?
— Мы хотим вернуться в мир живых! — повелительно изрекла женщина. — Хотим вновь обрести жизнь, славу и власть!
— Да нам-то что сделать будет велено?
В столбе света вновь возник седобородый старец.
— Нас было восемь, — сказал он. — Когда Шадридаг осадил крепость, одна из нас тайком выбралась за стену... э-э... на разведку...
— Сбежала! — Голос женщины, прежде величественный и звучный, сорвался на визг. — Предательница! Гадина!
— Может, и сбежала, — примирительно согласился старик. — Важно другое: когда Шадридаг разделался с нами, она уцелела. И сможет теперь вернуть нас в мир живых. Найди ее, приведи сюда — и получишь столько золота, что утонешь в нем по самую макушку.
От изумления патлатый забыл о страхе:
— Так то ж было пятьсот лет назад! Она ж умерла давно, эта ваша... как ее... ну, восьмая!
— Ясное дело, умерла! — весело согласился из вечернего сумрака голос воина. — И не один раз! Она такая — умрет, потом снова на свет рождается. И помнит все, что было раньше! За то и прозвана — Вечная Ведьма.
— А... я... как ее найти?
— Наши волшебные предметы мертвы. Но одна вещица, принадлежащая Вечной Ведьме, сохранила силу — ведь ее хозяйка жива! Возьмешь эту вещь, она укажет путь к своей госпоже. Но помни: едва ты коснешься чародейского артефакта как твоя жизнь окажется в нашей власти. Попробуй предать нас — издохнешь в мучениях!
— Да ладно пугать! — вмешался в разговор рябой, до сих пор молчавший. — Что там за штуковина?
Каменная плита под ногами призрака засветилась изнутри, стала прозрачной. В ее глубине возникли очертания золотого ожерелья: массивные звенья, крупные, грубо обработанные полудрагоценные камни. Ожерелье не выглядело изящным дамским украшением. Была в нем скрытая мощь, утверждение могущества того, кто осмелился бы его надеть. Оно подошло бы древней воинственной королеве.
Патлатый тихо застонал от восторга и страха. Рябой молча встал на четвереньки, недоверчиво потрогал поверхность камня.
— Не спеши, — ледяным голосом посоветовала женщина (теперь именно она сверху вниз глядела на ползающего по плитам рябого). — Запомни: ожерелье позволяет тому, кто его наденет, проходить сквозь стены. Но пользуйся им как можно реже! Этот артефакт... вот из-за таких-то и ополчился на нас Шадридаг! Ожерелье и в самом деле нарушает равновесие природных сил: меняет погоду, может вызвать вспышки болезней... — Чуть помолчав, женщина неохотно добавила: — К тому же оно и впрямь размывает границу Миров. Ты понимаешь, как это опасно?
Рябой что-то неразборчиво проурчал. Похоже, он не слышал ни слова, увлеченный видом ярких камней.
Женщина презрительно взмахнула рукой — и исчезла прозрачная преграда меж ожерельем и пальцами охотника за сокровищами.
Подхватив добычу, рябой напролом двинулся сквозь кусты — прочь от поляны призраков. Он не сказал ничего, даже не обернулся — исчез в сгустившемся сумраке леса.
Патлатый поспешил было следом, но, томимый страхом, оглянулся, чтобы попрощаться с грозными хозяевами руин.
Там, где только что гордо красовалась нагая женщина в плаще длинных волос, теперь недвижно стояло дитя — хрупкая девочка лет восьми, в сером платье до земли, в чепце на белокурых локонах. Громадные темные глаза глядели вслед кладоискателю так строго и сурово, что патлатый не смог выдавить из себя ни слова и поспешил за приятелем.
Когда черная стена леса отделила людей от недоброй поляны, рябой остановился и взвесил ожерелье на руке:
— Ух ты... Тяжелое! Целиком лучше не продавать, а то вдруг впрямь колдовское... я с чарами не вожусь! Камни выковыряем, цепь переплавим.
— Да тихо ты! — затрясся патлатый. — Услышат!
— Ну их в болото, пускай слышат! Я ж знаю: привидение не уходит с того места, где его убили... ну, не его, а того, который... Тьфу! — Рябой запутался, махнул рукой и вновь принялся разглядывать добычу, близко поднеся ее к лицу: было уже темно. — А камни паршиво закреплены! Ну-ка, ножом попробую...
И кончиком ножа поддел алую пластинку, глубоко сидящую в золотом гнезде.
Лес содрогнулся под порывом ветра, деревья загудели, содрогаясь полуобнаженными кронами. В грозном шуме ясно различались шелестящие, сухие, как осенние листья, слова:
— Да, — сказал он негромко, — забавная компания подобралась на борту. И в самом деле — пестрая...
В последнее время у Ворона появилась привычка разговаривать со своим отражением. Полушутя-полувсерьез он называл это «побеседовать с умным человеком». Даже самому себе он не признавался в том, что это было вызвано глубочайшим одиночеством. Раньше он мог обсуждать свои планы с верным Шайсой, а теперь...
Оставался лишь двойник за неуловимой светлой гранью. И хотя сейчас на поверхности стекла покачивался борт речного судна, Ворон знал: там, в зеркальной глубине, смиренно ждет темноволосый бледный человек, чуткий, внимательный, все понимающий, разделяющий каждую мысль, каждое чувство Джилинера...
Чародей насмешливо скользил взглядом по скучающим лицам путников в «беседке»:
— И Сокол здесь... и Четвертый... удачно, очень удачно...
Внезапно Ворон подобрался, глаза его сузились:
— Но это же... ого, вот так подарок судьбы! Не ждал, не ждал... Значит, убегаем? В Силуран, да? Ну беги, беги! Я встречу тебя на пристани в Джангаше. И на голове у меня будет корона!
Возбуждение смело прочь небрежную ленцу. Ворон встал, прошелся по комнате.
— Я уже был бы королем! Уже! Если бы не эти идиоты... так провалить покушение! Так опозориться! А этот придурок Второй — ну, куда он вылез с предсказанием, раз король еще не умер? Вот Шайса сообразил бы... Что ж, придется Нуртору скончаться во время переговоров. И на третий день траура, как гласит пророчество, время потечет вспять: я напомню всем, что до Вепрей Силураном правили Вороны... И наречет меня Дракон другом своим... наречет, куда он денется! Ему куда выгоднее видеть на троне Силурана меня, чем...
Джилинер оборвал монолог, напрягся. В резной раме исчезли река и корабль. Зеркало, словно окно, распахнулось в непролазную чащу, где могучие дубы и грабы отряхивали последнюю листву на заросли дикой малины и боярышника, среди которых с трудом угадывались очертания полуразрушенной каменной стены...
Лес крепко потрудился над развалинами крепости. Та часть стены, что видна была меж могучими стволами, осела, превратилась в груду камней, полускрытую под слоем мха и мертвых осенних стеблей. Орда захватчиков не смогла бы так расправиться со злополучной стеной, как трава и кусты, что терзали ее из года в год, из века в век.
Корни и ветки не пощадили ни крепостных стен, ни построек, ни обширной площади с мраморной чашей фонтана и солнечными часами. Плющ так густо оплел башни, что превратил их в слепые скалы — не отыскать ни входа, ни окон. Кабаны и олени, без страха стуча копытами по выщербленным плитам, заходили в проломы стены, не зная, что ступают по искусно высеченным на камне колдовским знакам, некогда охранявшим обитателей крепости от злобных лесных духов. Живое сильнее мертвого: его сила в вечном обновлении. Давным-давно нет на свете оленя, что столетия назад первым рискнул заглянуть в опустевшие человеческие владения, а его дальние потомки каждую весну щиплют здесь молодые побеги крапивы. А статуи, лежащие в этой самой крапиве, никогда уже не поднимутся на свои постаменты. И дождям, которые по высоким стеблям стекают на мрамор и гранит, все равно, что они размывают своими струями — лики древних героев или морды зверобогов...
Но было в лесных развалинах нечто такое, над чем оказалось не властно даже Время.
Меж кряжистых стволов и сплетенных ветвей распахнулась поляна. Заросли разбивались о ее края, как волны об утес. Сухие стебли бурьяна остриями вражеских пик бессильно грозили поляне.
На ровных, безукоризненно подогнанных друг к другу гранитных черных плитах была выбита большая звезда с восемью лучами, сплошь покрытая загадочными мелкими значками. Ни один мокрый лист не прилип к гладкой поверхности плит, ни пятна грязи не было на них, словно старательные рабы мыльным раствором отчистили каждый желобок.
Звуки вечернего леса — похрустывание, шелест, ленивая перекличка засыпающих птиц — слились над этими плитами в странную, звонкую, настороженную тишину. Тишину, полную ожидания — долгого, неослабного, напряженного.
Внезапно из этой тишины родился шуршащий голос, в котором не отражались никакие чувства:
— Я слышу. Люди. Двое. Идут сюда.
И сразу же тишина рассыпалась возбужденной разноголосицей.
— Люди! Сюда идут люди! Чуткий услышал их!
— Да не шумите, вы... спугнете!
— Спас-с-сение! С-с-скорее!
— Приглядите за Безумцем, чтоб не помешал...
— Все равно ничего хорошего из этого не...
— Заткнись, старый глупец! Да где же они?!
— Я сказал — тихо!!
И вновь все смолкло. Но тишины уже не было над полянкой: лес огласился приближающимся стуком топоров и неразборчивой бранью на два голоса.
Кусты затрещали. На полянку вывалились двое. Один из них патлатый тощий парень — огляделся и возмущенно заявил:
— Ты куда меня завел, придурок? Одни камни остались...
— Люди зря болтать не будут, — озабоченно откликнулся его спутник, верзила с изрытым оспой лицом. — У этих Ночных Магов, говорят, подземелья были битком набиты сокровищами!
— И вот так пятьсот лет они лежат, нас ждут? Небось пошустрее нашлись, все выгребли...
— Захлопни пасть! Всю дорогу ноешь... пришибу тебя, и дело с концом!..
— Стой! — перебил его патлатый. — А это что такое?
— Где?! — оскалился рябой, вскинув топор.
— Да вот... — указал его спутник на плиты с рисунком.
— Тьфу! Я думал, ты впрямь что-то углядел...
— Ты что, дурень, не видишь? Вокруг все заросло, а плиты чистые!
— И хорошо, что чистые. Сейчас тут сядем, перекусим, а потом поищем вход в подземелье. Тут и костер разведем, ночь будет ясная...
— Ох, лучше бы в лес уйти! Говорят, здесь призраки магов до сих пор бродят... все восемь...
— Семь, — поправил патлатого звучный, красивый женский голос.
Рябой, уже усевшийся на край плиты, вскочил, подхватил из травы свой топор и яростно заозирался в поисках той, что заговорила с ним. Патлатый позеленел от ужаса, рухнул на колени и закрыл голову руками.
— Э-эй! — рявкнул рябой. — А ну, выходи, кто тут есть! Покажись!
Раздался смех, совсем не похожий на женский. Очень неприятный смех — лязгающий, жестяной какой-то...
— Пощадите нас! — провизжал патлатый, стоя на коленях. Мы сейчас... мы уйдем... и никогда, никогда...
— Уйдете? — отозвался въедливый старческий голос. — Ну уж нет!
У патлатого перехватило горло. Рябой застыл с поднятым топором, глаза свирепо сузились.
Над черной плитой замерцал рой огоньков. Предвечерний воздух сгустился, задрожал, поплыл тонкими полупрозрачными струями, которые сплелись в туманную фигуру. Перед потрясенными людьми возник седобородый старец в длинной мантии. На вытянутом темном лице колючими огоньками сверкали глаза.
— Уйти хотите? — въедливым голосом поинтересовался он. — В Кровавую крепость прийти легче, чем уйти.
Рябой оказался неустрашимым до тупости. Он крепче стиснул топорище и со злым вызовом спросил:
— Ты, что ли, старый козел, меня останавливать будешь? А я сам не уйду. Не для того сюда тащился...
Призрак заколыхался, туманные струи свились в новый узор — и перед глазами смельчака предстала прекрасная женщина, гордая и властная. Темные волосы, невероятно длинные и пышные, спадали ей на грудь и спину, закрывая тело блестящим плащом. Это была ее единственная одежда, но держалась женщина так спокойно и надменно, словно на ней блистала парча королевского наряда.
— Ты дерзок, смертный! Раз забрел во владения Семи Магов, будь почтителен и послушен — и тебе подарят жизнь... может быть!
Женщина горделиво вскинула голову, длинные пряди волос разметались на ее высокой груди. Рябой, ошалев от такого зрелища, чуть не выронил топор, а патлатый, до этого закрывавший ладонями лицо и глядевший сквозь пальцы, потрясенно опустил руки.
Но туман над плитами вновь всколыхнулся — и явил глазам незваных гостей широкоплечего человека с резкими, энергичными чертами лица. На нем была кожаная куртка с нашитыми металлическими полосами. Не только этот боевой доспех и меч у пояса, но и жесткий взгляд, и прямая осанка выдавали воина.
— Вижу, вы не трусите, парни! — заговорил призрак с грубоватым дружелюбием. — Пришли искать клад, верно? Хорошее дело! Клад здесь и впрямь есть, да не всякий его взять сумеет...
Рябой недоверчиво заморгал, а патлатый, который до сих пор трясся от немого ужаса, неожиданно успокоился и поднялся с колен. Их не убили на месте? С ними беседуют? Отлично! Переговоры — это по его части!
— Скажи, о доблестный воин, — начал он льстиво и велеречиво, — что мы можем сделать, чтобы взять сокровища и не навлечь на себя гнев Восьми Магов?
— Семи, — вновь поправил его гневный женский голос.
— Не влезай в разговор! — грубо одернул невидимую женщину воин. — Не видишь, что ли: дело идет на лад! Парни, похоже, соображают, что даром на свете ничего не даемся. Услуга за услугу...
— Понимаю! — просиял патлатый. — Почтенные призраки хотят, чтобы мы с другом разыскали их бренные останки и предали честному погребальному костру?
— Да мы сами кого хочешь на костер уложим! — возмутился въедливый старческий голос.
— Ты тоже заткнись, — негромко, но веско бросил воин в пустоту и продолжил, обращаясь к патлатому: — Недра Кровавой крепости хранят сокровища, но не один охотник за чужим добром свернул себе шею, добираясь до них. Хочешь получить клад — отработай его!
— Так что сделать-то? — с жадной готовностью спросил патлатый. Его дружок стряхнул оторопь и закивал: мол, о чем разговор, отработаем...
Но воин не успел объяснить, чем люди могут пригодиться призракам чародеев. Туман соткал новую фигуру — и у кладоискателей пропала охота вести переговоры.
Над ними поднялось высоченное — в полтора человеческих роста — чудовище, похожее на ящерицу, вставшую на задние лапы. Тело покрывала синеватая чешуя, в клыкастой пасти метался раздвоенный змеиный язык. Два маленьких острых глаза горели алыми рубинами, а третий, большой, ярко-зеленый, сиял на лбу, над плоским носом.
Чудовище распахнуло пасть так, что видно стало багровое нёбо. Глотка, плохо приспособленная для человеческой речи просипела:
— Рас-с-сыскать... привес-с-сти...
Тут и у рябого смельчака подкосились ноги — в прямом смысле слова. Впрочем, он не стал мешкать и на четвереньках рванул в кусты. Его в два прыжка догнал патлатый.
Но убежать не удалось. Невидимая сеть, липкая и тягучая, опутала их, сковала движения, повалила на землю.
— Ну полно, полно! — раздался над ними укоризненный голос воина. — Призраков бояться — клада не найти...
Патлатый поспешно обернулся, всем своим видом выражая готовность слушать. Рябой еще подергался, понял, что это бесполезно, и тоже смирился.
— Не все мы — люди, — снисходительно объяснил воин. — Когда-то нас было пятеро... пять Ночных Магов... — Голос воина стал резким, в нем заплескалась горечь. — Мы не были Детьми Клана... я, например, всего-навсего незаконный сын одного из Воронов... Поэтому Истинные Маги презирали нас... называли нашу силу черным колдовством, идущим от Хозяйки Зла. Общая боль сплотила нас. Мы объединились — и стали могучи. Настолько могучи, что сумели прорвать Грань Миров и уйти туда, где до нас не бывал ни один человек...
— Это в Подгорный Мир, что ли? — спросил патлатый.
— То, что сейчас называют Подгорным Миром... когда-то это были несколько миров, непохожих друг на друга, по-своему прекрасных. Их населяли разумные существа... Там мы встретили еще троих чародеев, которые вошли в наш круг. Нас стало восемь — и сила наша возросла настолько, что нам позавидовал сам Шадридаг. — Мечтательное выражение исчезло с лица воина. — Я знаю, вы и сейчас помните его... считаете величайшим из магов...
— Величайшими были Первые Двенадцать, — набожно поправил патлатый. — Но после них — да, Шадридаг... ох, то есть... так говорят...
— Говорят?! — провизжал откуда-то старик. — Шадридаг — мерзавец! Как он посмел обвинить нас... свалить на нас...
— Какой-то природный катаклизм уничтожил соседние Миры, — холодно пояснила невидимая женщина. — Смял их в ком. А Шадридаг посмел заявить, что всему виной наша магия, — мол, созданные нами волшебные предметы нарушают граничное равновесие...
— И даже заявил, что еще немного — и наш родной мир погибнет! — возмущенно подхватил воин. — Да, действительно, граница начала разрушаться... появились Врата... но при чем тут мы?
— Ему просто нужен был повод! — выкрикнул старик. — Расправиться с нами!.. Уничтожить наши артефакты!..
— Прекратите вопить! — Женщина первой взяла себя в руки. — Ему же это удалось, разве нет?
Воцарилось молчание, в которое робко втиснулся голос патлатого:
— И чего же вы хотите?
— Мы хотим вернуться в мир живых! — повелительно изрекла женщина. — Хотим вновь обрести жизнь, славу и власть!
— Да нам-то что сделать будет велено?
В столбе света вновь возник седобородый старец.
— Нас было восемь, — сказал он. — Когда Шадридаг осадил крепость, одна из нас тайком выбралась за стену... э-э... на разведку...
— Сбежала! — Голос женщины, прежде величественный и звучный, сорвался на визг. — Предательница! Гадина!
— Может, и сбежала, — примирительно согласился старик. — Важно другое: когда Шадридаг разделался с нами, она уцелела. И сможет теперь вернуть нас в мир живых. Найди ее, приведи сюда — и получишь столько золота, что утонешь в нем по самую макушку.
От изумления патлатый забыл о страхе:
— Так то ж было пятьсот лет назад! Она ж умерла давно, эта ваша... как ее... ну, восьмая!
— Ясное дело, умерла! — весело согласился из вечернего сумрака голос воина. — И не один раз! Она такая — умрет, потом снова на свет рождается. И помнит все, что было раньше! За то и прозвана — Вечная Ведьма.
— А... я... как ее найти?
— Наши волшебные предметы мертвы. Но одна вещица, принадлежащая Вечной Ведьме, сохранила силу — ведь ее хозяйка жива! Возьмешь эту вещь, она укажет путь к своей госпоже. Но помни: едва ты коснешься чародейского артефакта как твоя жизнь окажется в нашей власти. Попробуй предать нас — издохнешь в мучениях!
— Да ладно пугать! — вмешался в разговор рябой, до сих пор молчавший. — Что там за штуковина?
Каменная плита под ногами призрака засветилась изнутри, стала прозрачной. В ее глубине возникли очертания золотого ожерелья: массивные звенья, крупные, грубо обработанные полудрагоценные камни. Ожерелье не выглядело изящным дамским украшением. Была в нем скрытая мощь, утверждение могущества того, кто осмелился бы его надеть. Оно подошло бы древней воинственной королеве.
Патлатый тихо застонал от восторга и страха. Рябой молча встал на четвереньки, недоверчиво потрогал поверхность камня.
— Не спеши, — ледяным голосом посоветовала женщина (теперь именно она сверху вниз глядела на ползающего по плитам рябого). — Запомни: ожерелье позволяет тому, кто его наденет, проходить сквозь стены. Но пользуйся им как можно реже! Этот артефакт... вот из-за таких-то и ополчился на нас Шадридаг! Ожерелье и в самом деле нарушает равновесие природных сил: меняет погоду, может вызвать вспышки болезней... — Чуть помолчав, женщина неохотно добавила: — К тому же оно и впрямь размывает границу Миров. Ты понимаешь, как это опасно?
Рябой что-то неразборчиво проурчал. Похоже, он не слышал ни слова, увлеченный видом ярких камней.
Женщина презрительно взмахнула рукой — и исчезла прозрачная преграда меж ожерельем и пальцами охотника за сокровищами.
Подхватив добычу, рябой напролом двинулся сквозь кусты — прочь от поляны призраков. Он не сказал ничего, даже не обернулся — исчез в сгустившемся сумраке леса.
Патлатый поспешил было следом, но, томимый страхом, оглянулся, чтобы попрощаться с грозными хозяевами руин.
Там, где только что гордо красовалась нагая женщина в плаще длинных волос, теперь недвижно стояло дитя — хрупкая девочка лет восьми, в сером платье до земли, в чепце на белокурых локонах. Громадные темные глаза глядели вслед кладоискателю так строго и сурово, что патлатый не смог выдавить из себя ни слова и поспешил за приятелем.
Когда черная стена леса отделила людей от недоброй поляны, рябой остановился и взвесил ожерелье на руке:
— Ух ты... Тяжелое! Целиком лучше не продавать, а то вдруг впрямь колдовское... я с чарами не вожусь! Камни выковыряем, цепь переплавим.
— Да тихо ты! — затрясся патлатый. — Услышат!
— Ну их в болото, пускай слышат! Я ж знаю: привидение не уходит с того места, где его убили... ну, не его, а того, который... Тьфу! — Рябой запутался, махнул рукой и вновь принялся разглядывать добычу, близко поднеся ее к лицу: было уже темно. — А камни паршиво закреплены! Ну-ка, ножом попробую...
И кончиком ножа поддел алую пластинку, глубоко сидящую в золотом гнезде.
Лес содрогнулся под порывом ветра, деревья загудели, содрогаясь полуобнаженными кронами. В грозном шуме ясно различались шелестящие, сухие, как осенние листья, слова: