Голсуорси Джон. Фриленды

   - Нет, он ушел с ними совершенно спокойно. Задняя дверь была открыта ему ничего не стоило скрыться. Я ему, правда, этого не советовала. Хорошо, что никто, кроме меня, не видел его лица. Он ведь слепо предан Диреку, прибавила она, - и Дирек это знает, вот почему мальчик в таком отчаянии. Поймите, Феликс, у Дирека обостренное чувство чести.
   В ее спокойном голосе Феликс уловил ноту тоски и боли. Да, эта женщина действительно способна видеть и чувствовать. Ее протест идет не от бесплодного умствования, не от скепсиса. Ее на бунт толкает горячее сердце. Однако он сказал:
   - Но хорошо ли раздувать это пламя? Приведет ли это к чему-нибудь доброму?..
   Дожидаясь ее ответа, Феликс поймал себя на том, что разглядывает темный пушок над ее верхней губой - как он его раньше не заметил!
   Очень тихо, словно обращаясь к самой себе, Кэрстин сказала:
   - Я покончила бы с собой, если б не верила, что тирании и несправедливости будет положен конец.
   - Еще при нашей жизни?
   - Не знаю. Может быть, нет.
   - Значит, вы трудитесь ради утопии, которой никогда не увидите, - и вас это удовлетворяет?
   - Пока крестьяне живут в конурах, как собаки, и пока с ними обращаются, как с собаками, пока лучшая жизнь на земле - а крестьянская жизнь действительно самая лучшая жизнь на земле - поругана, пока люди голодают, а их несчастья - это только повод для праздной болтовни, - пока все это длится, ни я, ни мои близкие не успокоимся.
   Кэрстин вызывала у Феликса восхищение, к которому примешивалось нечто вроде жалости. Он стал горячо ее убеждать:
   - Представляете ли вы себе те силы, против которых восстаете? Загляните в причины этих несчастий - вы увидите бездонную пропасть. Знаете ли вы, как притягивает город, как деньги идут к деньгам? Как разрушительна и неугомонна современная жизнь? Какой чудовищный эгоизм проявляют люди, когда затрагиваются их интересы? А вековая апатия тех, кому вы стремитесь помочь, - что делать с ней? Знаете ли вы все это?
   - Знаю и это и гораздо больше...
   - В таком случае вы действительно смелый человек, - сказал Феликс и протянул ей руку.
   Она покачала головой.
   - Меня это захватило, когда я была еще совсем молодой. В детстве я жила в Шотландии среди мелких фермеров, в самые тяжелые для них времена. По сравнению с этим здешний народ живет не так уж плохо, но и они рабы.
   - Если не считать, что они могут уехать в Канаду и тем самым спасти старую Англию.
   - Я не люблю иронии, - сказала она, покраснев.
   Феликс смотрел на нее с возрастающим интересом: эта женщина, можно поручиться, никому не даст покоя!
   - Отнимите у нас способность улыбаться, и мы раздуемся и лопнем от чванства, - сказал он. - Меня, например, утешает мысль, что, когда мы наконец решим всерьез помочь английскому пахарю, в Англии уже не останется ни одного пахаря.
   - У меня это не вызывает охоты улыбаться. Вглядываясь в ее лицо, Феликс подумал: "А ты права - тебе юмор не поможет".
   В тот же день Феликс со своим племянником (между ними сидела Недда) быстро ехали по дороге в Треншем.
   Городок - в те дни, когда Эдмунд Моретон выбросил из своей фамилии "е" и основал завод, который Стенлн так расширил, это была просто деревушка, теперь раскинулся по всему холму. Жил он почти исключительно производством плугов, но все же не походил на настоящий фабричный английский город, потому что застраивался в тот период, когда в моду вошли архитектурные фантазии. Впрочем, красные крыши и трубы придавали ему лишь умеренное безобразие, а кое-где еще виднелись белые деревянные домики, напоминая, что некогда здесь была деревня. В этот прелестный воскресный день его жители высыпали на улицы, и повсюду мелькали узкие, продолговатые головы, уродливые, перекошенные лица - это удивительное отсутствие красоты черт, фигуры и одежды составляет гордость тех британцев, чьи семьи успели в течение трех поколений прожить в городах. "И все это натворил мой прадед! - подумал Феликс. - Да упокоит господь его душу".
   Они остановились на самой вершине холма, около сравнительно новой церкви, и зашли внутрь посмотреть надгробные плиты Мортонов. Они были размещены по углам: "Эдмунд и жена его Кэтрин", "Чарльз Эдмунд и жена его Флоренс", "Морис Эдмунд и жена его Дороти". Клара восстала и не позволила закрепить четвертый угол за "Стенли и женой его Кларой"; она считала, что она выше каких-то плугов, и мечтала в награду за помощь в разрешении земельного вопроса быть погребенной в Бекете в качестве "Клары, вдовствующей леди Фриленд". Феликс любил наблюдать, как и на что реагируют люди, и сейчас потихоньку поглядывал на Дирека, когда тот осматривал надгробные плиты своих предков; он заметил, что у юноши нет никакого желания посмеяться над ними. Дирек, конечно, не мог видеть в этих плитах то, что Феликс: краткую историю громадной и, может быть, роковой перемены, пережитой его родной страной, летопись той давней лихорадки, которая, все усиливаясь с годами, опустошала деревни и заставила расти города, медленно, но верно изменив весь ход национальной жизни. Когда около 1780 года Эдмунд Moретон подхватил эту лихорадку, вспыхнувшую от развития машинного производства, и в погоне за наживой перестал обрабатывать свою землю в этой округе, произошло то, о чем все сейчас кричат, стремясь задним числом поправить положение: "Вернемся на землю! Назад, к здоровой и мирной жизни под вязами! Назад, к простому и патриархальному образу мыслей, о котором свидетельствуют старинные документы! Назад, к эпохе, не знавшей маленьких сплюснутых голов, уродливых лиц, искривленных тел! Эпохе, когда еще не выросли длинные сплюснутые ряды серых домов, длинные и приплюснутые с боков трубы, изрыгающие клубы губительного дыма; длинные ряды сплюснутых могил, длинные сплюснутые полосы в ежедневных газетах. Назад, к сытым крестьянам, еще не умеющим читать, но зато знающим свое общинное право; крестьянам, благодушно относившимся к Моретонам, которые так же благодушно относились к ним". Назад ко всему этому? Праздные мечты, господа, все это праздные мечты! Сейчас нам остается только одно: прогресс. Прогресс! А ну-ка в круг, господа, пусть беснуются машины, а вместе с ними и маленькие человечки со сплюснутыми головами! Коммерция, литература, наука и политика - все прикладывают к этому руку! Какой простор для денег, уродства и злобы!.. Вот что думал Феликс, стоя перед медной доской:
   "НЕЗАБВЕННЫМ ЭДМОНДУ МОРТОНУ
   и
   ЕГО ВЕРНОЙ СУПРУГЕ
   КЭТРИН
   Да упокоит их господь!
   1816"
   Покинув церковь, они занялись делом, которое привело их в Треншем, и отправились к мистеру Погрему (фирма "Погрем и Коллет, частные поверенные", в чьи верные руки большинство горожан и помещиков передавали защиту своих интересов). По забавному совпадению Погрем занимал тот самый дом, где некогда жил все тот же Эдмунд Мортон, управляя заводом и по-прежнему оставаясь местным сквайром. Бывшая усадьба сейчас превратилась в один из домов длинной и неровной улицы, но и теперь она несколько отступала от своих соседей, прячась среди каменных дубов за высокой живой изгородью.
   Мистер Погрем докуривал сигару после воскресного завтрака; это был невысокий, чисто выбритый крепыш с выдающимися скулами и похотливыми серо-голубыми глазами. Когда ввели посетителей, он сидел, скрестив жирные ноги, но тотчас приподнялся и спросил, чем может служить.
   Феликс изложил историю ареста, стараясь говорить как можно понятнее и не касаться эмоциональной подоплеки дела: ему было как-то неловко, что он оказался на стороне нарушителя порядка - что не должно было бы смущать современного писателя. Но что-то в мистере Погреме успокаивало Феликса. Этот коротышка выглядел воякой и, казалось, мог посочувствовать Трайсту, которому нужна была в доме женщина. Зубастый, но добросердечный человек слушал и непрерывно кивал круглой головой, поросшей редкими волосами, источая запах сигар, лаванды и гуттаперчи. Когда Феликс кончил, он сказал сухо:
   - Сэр Джералд Маллоринг? Да, да... По-моему, его дела ведет мистер Постл из Вустера... Да, да, совершенно верно...
   Мистер Погрем, очевидно, считал, что дела следует поручать не какому-то Постлу, а Погрему и Коллету из Треншема, и Феликс окончательно убедился, что они не ошиблись в выборе поверенного.
   - Насколько я понимаю, - сказал мистер Погрем и бросил на Недду взгляд, который он постарался очистить от плотских вожделений, - насколько я понимаю, сэр, вы с вашим племянником желали бы повидаться с арестованным. Миссис Погрем будет рада показать мисс Фриленд наш сад. Ваш прадед с материнской стороны, сэр, жил в этом доме. Очень приятно было с вами познакомиться, сэр, я так часто слышал о ваших книгах; миссис Погрем даже прочла одну - дай бог памяти! - "Балкон", кажется...
   - "Балюстрада", - мягко поправил Феликс.
   - Совершенно верно, - сказал мистер Погрем и позвонил. - Выездная сессия закончилась совсем недавно, следовательно, дело будет слушаться не раньше августа или сентября. Жалко, очень жалко! На поруки? Батрака, обвиняемого в поджоге? Сомнительно, чтобы на это согласились... Попросите миссис Погрем зайти сюда...
   Вскоре пришла женщина, похожая на увядшую розу, - мистер Погрем в свое время, очевидно, произвел на нее неотразимое впечатление. За ней тянулся хвост из двух или трех маленьких Погремов, но служанка вовремя успела их увести. Все общество вышло в сад.
   - Сюда, - сказал мистер Погрем, подойдя к боковой калитке в ограде. Так ближе к полицейскому участку. По дороге я позволю задать вам два-три щекотливых вопроса... - И он выпятил нижнюю губу. - Почему, собственно, вы заинтересованы в этом деле?
   Не успел Феликс открыть рта, как вмешался Дирек:
   - Дядя был так добр, что приехал со мной. Заинтересован в этом деле я. Этот человек - жертва произвола.
   - Да, да, - насторожился мистер Погрем. - Конечно, конечно... Он, кажется, еще ни в чем не признался?
   - Нет, но...
   Мистер Погрем прижал палец к губам.
   - Никогда не ставьте крест раньше времени... Вот для чего существуем мы, поверенные. Итак, - продолжал он, - вы один из этих недовольных. Может быть, и социалист? Боже мой! Все мы теперь к чему-то примыкаем, я, например, гуманист. Всегда говорю миссис Погрем: "Гуманизм в наши дни - это все!" И это чистая правда. Но надо обдумать, какой линии нам придерживаться. - Он потер руки. - Может, сразу попробуем опровергнуть их улики, если они у них есть? Но алиби Должно быть неопровержимым. Следственный суд, несомненно, признает его виновным - никто не любит поджигателей. Насколько я понял, он жил у вас в доме... На каком этаже? Внизу?
   - Да, но...
   Мистер Погрем нахмурился с таким видом, будто желал предостеречь: "Осторожнее!.."
   - Пожалуй, лучше будет, если он пока откажется отвечать на вопросы и даст нам время оглядеться, - сказал он.
   Они пришли в полицейский участок, и после недолгих переговоров их отвели к Трайсту.
   Великан сидел в камере на табуретке, прислонившись к стене; руки у него свисали, как плети. Он перевел взгляд с мистера Погрема и Феликса, вошедших первыми, на Дирека, и во взгляде его можно было прочесть все, чем была полна его бессловесная душа, - с таким обожанием смотрит на своего хозяина собака. Феликс впервые увидел человека, который уже успел причинить ему столько беспокойства; широкое, грубое лицо и трагический взгляд, полный тоски и преданности, произвели на Феликса огромное впечатление. Такие лица никогда не забываются, и люди обычно боятся увидеть их во сне. Кто пренебрег гармонией, вложил тоскующий дух в это грубое тело? Почему судьба не сделала Трайста обыкновенным любителем пива, не способным оплакивать жену и рваться к той, которая напоминала покойницу? Не сделала его олухом, глухим к словам Дирека? И при мысли о том, что предстоит этому безмолвному человеку, застывшему в тяжком и безнадежном ожидании, сердце Феликса мучительно сжалось, и он отвел глаза.
   Дирек схватил широкую, загорелую руку крестьянина, и Феликс увидел, с каким трудом юноша старается сдержать свои чувства.
   - Боб, взгляни, это мистер Погрем. Он адвокат и сделает для тебя все, что в его силах.
   Феликс взглянул на мистера Погрема. Маленький человечек стоял подбоченясь, на лице у него было какое-то странное выражение лукавства и сочувствия, от него исходил почти одуряющий запах гуттаперчи.
   - Да, да, - сказал он. - Поговорите с этими джентльменами, а потом и мы с вами потолкуем. - И, повернувшись на каблуках, он начал чистить перочинным ножичком короткие розовые ногти перед самым носом полицейского, который стоял за порогом камеры, всем своим видом выражая, что и у заключенных есть свои права и он на них не посягает.
   Феликса охватило то же чувство, с каким в зоологическом саду смотрят на зверя, которому некуда спрятаться от любопытных глаз. Не выдержав, он отвернулся, хотя невольно продолжал слушать:
   - Прости меня, Боб, это я виноват в твоей беде...
   - Нет, сэр, прощать тут нечего. Вот я скоро вернусь, и тогда они еще увидят...
   Судя по тому, как у мистера Погрема покраснели уши, он тоже слышал этот разговор.
   - Скажите ей, мистер Дирек, пусть не убивается. Мне бы нужно рубаху на случай, если меня задержат. А детям не надо знать, где я, хотя стыдиться мне нечего.
   - Это может продлиться дольше, чем ты думаешь, Боб.
   Наступило молчание. Феликс не выдержал и обернулся. Батрак тревожно озирался - он словно впервые сообразил, что находится в заключении; внезапно он поднял руки, большие и грубые, и сжал их между коленями; и снова его взгляд заметался по стенам камеры. Феликс услышал, как у него за спиной кто-то откашлялся, и, снова ощутив запах гуттаперчи, понял, что этот запах всегда сопутствует тем минутам, когда сердце мистера Погрема преисполняется жалостью. Потом он услышал шепот Дирека: "Помни, Боб, мы тебя не оставим" и еще что-то, вроде: "Только ни в чем не признавайся". Затем, проскочив мимо Феликса и маленького адвоката, юноша выбежал из камеры. Он высоко держал голову, но по лицу у него текли слезы. Феликс вышел вслед за ним.
   Гряда белесовато-серых облаков поднималась над красными черепичными крышами, но солнце светило ярко. Образ простодушного великана, запертого в камере, неотступно преследовал Феликса. Даже к своему племяннику он впервые почувствовал какую-то теплоту. Вскоре к ним присоединился мистер Погрем, и они ушли.
   - Ну как? - спросил Феликс.
   Мистер Погрем ответил ворчливым тоном:
   - Не виновен и отвечать на вопросы до суда не будет. Вы имеете на него влияние, молодой человек. Молчит, как рыба. Бедняга...
   И до самого дома он больше не произнес ни слова.
   Дамы сидели в саду, окруженные множеством маленьких Погремов, и пили чай. Феликс занял место рядом с адвокатом, который не сводил глаз с Недды он заметил, что в хорошем настроении мистер Погрем благоухает только сигарами и лавандой.
   ГЛАВА XXIII
   После посещения Трайста Феликс и Недда вернулись в Бекет, высадив Дирека у поворота на Джойфилдс. В Бекете уже знали об аресте. Попутно с оплакиванием "положения в деревне", последними городскими сплетнями и забавными происшествиями во время гольфа это известие составило тему для разговоров за столом, ибо чудотворные болгарские углеводы уже отошли в прошлое. На этот раз здесь съехались "шишки" совсем другого пошиба, чем три недели назад; и общество оказалось довольно однородным - они выдвигали всего три проекта решения земельного вопроса, и ни один из этих проектов, к счастью, так же не посягал на существующий порядок, как панацея из картофеля и черного хлеба, ибо они строились на вере (разделяемой солидной прессой и всеми столпами общества) в то, что яичницу можно сделать, не разбивая яиц. Во всяком случае, гости Клары сходились в одном: вопрос этот чрезвычайно важен. Согласие в этом пункте несколько напоминало билет, который предъявляют при входе: никто не мог войти в Бекет без этого убеждения, а если случайно входил, то выклянчивал этот пропуск или просто заимствовал его у других, как только вдыхал в прихожей запах цветочной смеси; правда, когда гости возвращались в город, они нередко еще по дороге выбрасывали из головы даже мысль о земельном вопросе, но это не меняет дела. Словесная оргия за первым обедом (увы, даже в Бекете бывало лишь два обеда в те два дня, когда туда съезжались "шишки") только лишний раз доказала, что, по всеобщему мнению, батракам и арендаторам живется вовсе не плохо, и вся беда в том, что упрямцы почему-то не желают оставаться "на земле".
   Однако Генри Уилтрем и полковник Мартлет выдвинули проект, запрещавший под страхом наказания покидать "землю" без достаточных на то причин; для того, чтобы установить, были ли у батрака достаточные причины уйти, предполагалось создать беспристрастные местные комиссии из одного, землевладельца, одного фермера и одного батрака, которые должны принимать решения большинством голосов. Кто-то позволил себе заметить, что обязательное соотношение двух голосов против одного может ущемить свободу личности, но большинство считало, что интересы страны стоят гораздо выше подобных соображений, что такой или схожий метод, пожалуй, - наилучший выход из всех трудностей. Прежние, более примитивные планы поощрения мелкого землевладения с помощью обеспечения прав арендатора и строительства добротных домов вышли из моды, так как появился страх, что они противоречат законам об охоте и ставят под угрозу другие почтенные институты. Не могли же государственные мужи притеснять тех, кто сам, а еще раньше их отцы и деды с большими затратами огораживали общинные земли, превращали леса в заповедники для дичи, а поля - в прелестные зеленые лужайки. Часть гостей - судя по тому, как они молчали, это были самые влиятельные люди, - явно склонялась к новой линии Генри Уилтрема. В сочетании с его скользящим налогом на импорт зерна это составляло вполне солидную платформу.
   Другая группа гостей открыто высказывалась за лорда Сетлхема с его политикой доброй воли. Все должно делаться добровольно, говорили они: положитесь на доброту и благие намерения помещиков, и земельный вопрос разрешится сам собой. Во всех графствах возникнут советы, где будут заседать, применяя великий принцип доброй воли, такие образцовые помещики, как сэр Джералд Маллоринг и даже сам лорд Сетлхем.
   Один только Феликс поднял голос против этого проекта. Он был бы готов с ним согласиться, если бы не видел, что и лорд Сетлхем и все помещики считают, что доброй воли у них уже хоть отбавляй, и не желают ничего менять в своих взглядах. А раз так и совершенствоваться им некуда, то почему же они до сих пор не сделали того, что здесь предлагают, и не разрешили земельного вопроса? По его мнению, земельный вопрос, как и всякий другой, можно решить, только если все заинтересованные стороны станут человечнее; но можно ли поверить в искренность намерений лорда Сетлхема и прочих помещиков, раз они уже считают себя совершенством? Другими словами, они и здесь попросту хотят поставить на своем, ничего не уступив.
   Но Феликсу не позволили усомниться в искренности лорда Сетлхема, нет, он, очевидно, не знаком с лордом Сетлхемом, ведь это воплощенная искренность! Феликс честно признался, что не имеет чести быть знакомым с лордом Сетлхемом; он никогда не осмелился бы подвергнуть сомнению искренность лорда Сетлхема и его сторонников во всем, что касается их парламентской деятельности... Но он не уверен, отдают ли они себе отчет, что и у них тоже есть человеческие слабости. Зная, в каких домах они росли и в каких школах обучались, он не может не видеть, что существует заговор, имеющий целью ослепить лорда Сетлхема и ему подобных, чтобы они не могли ничего разглядеть в земельном вопросе; а так как сами они и есть наиболее рьяные заговорщики, то заговор вряд ли будет когда-нибудь разоблачен. Тут все почувствовали, что Феликс переступил границы дозволенной критики, и, если бы не терпимость по отношению к писателям с именем, которых специально приглашают в загородные дома, чтобы они изрекали безответственные парадоксы, он получил бы надлежащий отпор.
   Гости, составлявшие третью группу, придерживались куда менее радикальных взглядов, чем остальные, и ограничились следующим замечанием: хотя земельный вопрос, несомненно, - вопрос важный и серьезный, но, возлагая новые тяготы на землевладельцев, добиться ничего нельзя. Что такое в конце концов земля? Особый вид капиталовложения да еще довольно невыгодный. А что такое капитал? Средство, чтобы выплачивать заработную плату, и ничего больше. А не все ли равно, кому платят - тем, кто ухаживает за птицами и собаками, заряжает ружья, гонит дичь или возит охотников к дальнему лесу, или тем, кто пашет и удобряет землю? А указывать человеку, кому он должен платить, значило бы нарушить все английские традиции. Все знают, какова судьба нашего капитала или, во всяком случае, какая судьба ему угрожает. Его беспощадно изгоняют из страны, хотя он с непонятным упорством с каждым годом выплачивает все больший подоходный налог. Так неужели надо забыть о благородстве и попробовать отыграться на "земле" только потому, что это единственный вид капитала, который не может быть вывезен из страны в трудную годину! К этой группе, несомненно, принадлежал и Стенли, хотя он говорил мало и совсем не спорил, как и подобает хозяину; Клара уже начинала беспокоиться: она трудится не покладая рук, чтобы собрать в Бекете все оттенки мнений по земельному вопросу, но ей до сих пор не удалось преодолеть пассивности и равнодушия даже собственного супруга. Но, зная, что не следует преждевременно прибегать к хлысту, она решила занять выжидательную позицию и положилась на свою интуицию, чтобы в нужную минуту заставить мужа "в один рывок дойти до финиша", как выражаются любители скачек.
   Маллоринг вызывал всеобщее сочувствие. Такой образцовый хозяин - если уж у него трения с батраками, то кто же от этого гарантирован? Поджог! До чего мы дожили! Хотя Феликс в душе разделял ужас Недды перед бессмысленной яростью пламени, он был очень встревожен, что все так радуются поимке поджигателя. Перед его глазами по-прежнему стоял образ великана батрака, растерянным взглядом обводящего свою камеру; жалость в нем боролась с его врожденным отвращением ко всякому насилию и с такой же естественной нелюбовью к тому, что грозит внести смуту в его собственную жизнь или в еще более драгоценную жизнь его дочери. Все, что он слышал в этот вечер - каждое слово, - вызывало в нем только одно чувство: как далеко от жизни все это красноречие. Как зажирели эти люди в уютной скорлупе благополучия и комфорта! Что они знают? Представляют ли они себе гнет тюрьмы и то, как бьется живое сердце там, за решеткой? Даже я, видевший его, что я об этом знаю? Нам так же легко осудить человека, как убить крысу, пожирающую наше верно, или блоху, сосущую нашу кровь. Поджигатель! Взбесившийся зверь - в тюрьму его! Что-то в Феликсе твердило: так нужно, нужно для порядка, для нашей безопасности. Но душа его противилась: как наше самодовольное ханжество омерзительно!
   Он внимательно наблюдал за дочерью и заметил, что несколько раз краска бросалась ей в лицо, а однажды он готов был поклясться, что увидел в ее глазах слезы. Если эта болтовня невыносима даже для него, закаленного сотнями званых обедов, как должна Она ранить молодое и пылкое существо! И он почувствовал облегчение, когда, войдя в гостиную, увидел, что Недда сидит у рояля и тихо разговаривает с дядей Джоном...
   Недда, как и всякая женщина, знала, кому из мужчин она нравится; еще в прошлую встречу она подметила какую-то теплоту во взгляде дяди Джона, и он смотрел на нее, а не на тех, с кем разговаривал. Вот почему она чувствовала некоторое доверие и даже нежность к своему дядюшке, не забывая, впрочем, что он служит в том министерстве, которое вершит судьбы людей, "попавших в беду". Ведь если даже в поступках государственных мужей можно обнаружить личные побуждения, то что говорить о влюбленных девушках? Спрятавшись за роялем - Недда догадывалась, что на рояле в этом доме никогда не играют, она поглядывала из-под опущенных ресниц на дядюшку, еще не потерявшего военной выправки.
   - Как мило с вашей стороны, дядя Джон, что вы приехали! - нежно сказала она.
   Дядя Джон смотрел на темную головку и на юные белые плечи племянницы.
   - Пустяки! - ответил он. - Я всегда рад подышать свежим воздухом.
   И он украдкой подтянул белый жилет, - он давно этого не делал, а сегодня жилет вдруг показался ему мешковатым.
   - У вас такой большой жизненный опыт, дядя. Как, по-вашему, можно ли оправдать бунт?
   - Нельзя.
   - Как я рада, что вы тоже так думаете, - вздохнула Недда. - Ведь и я так считаю... Как бы мне хотелось, дядя Джон, чтобы вы полюбили Дирека, ведь мы - только это пока секрет почти от всех - мы помолвлены...
   У Джона чуть дернулась голова, как будто его ударили в подбородок: новость была не из приятных. Но он, как всегда, сохранил выдержку и ответил:
   - А? Неужели! Э... э...
   - Пожалуйста, дядя Джон, не судите Дирека по тому вечеру, - еще вкрадчивей сказала Недда. - Я знаю, он тогда был немного резок.
   Джон откашлялся.
   Сообразив, что дядюшка не одобряет поведения Дирека, Недда грустно добавила:
   - Поймите, мы оба так ужасно молоды. Совсем другое дело, если имеешь богатый жизненный опыт...
   На лице Джона - две морщины между бровями, две глубокие складки на худых щеках и одна линия твердого рта под седыми усами - мелькнула гримаса.
   - Что касается молодости, - сказал он, - она быстро проходит, да, слишком быстро...
   Что в этой девушке напоминает ему ту, с кем он прожил только два года и кого пятнадцать лет оплакивал? Что это? Ее молодость? Или манера быстро поднимать глаза и прямо смотреть на него? Или ее волосы? Или что-то другое?