Страница:
Она сразу же подумала: "Злая воля! Какая мерзость!" Значит, никому не известна истинная подоплека всего этого дела, никто не знает о выселении Трайста и о выселении, грозящем Гонту. Не знают, что все это носит глубоко принципиальный характер и что беспорядки начались в знак протеста против мелочной тирании помещиков во всей стране? Во имя свободы! Во имя того, чтобы с человеком не обращались так, будто у него нет ни своего ума, ни души, - неужели люди этого так и не узнают? Если им позволено будет думать, что все это - злое озорство, что Дирек просто-напросто любит устраивать смуту, - это будет ужасно! Кто-то должен об этом написать, чтобы люди знали правду. Но кто? Отец? Папа решит, что это слишком близко его касается, тут ведь замешаны его родственники. Мистер Каскот! В его доме живет Уилмет Гонт. Да-да! Ведь мистер Каскот сказал ей, что всегда будет рад ей помочь. А почему бы нет? И мысль, что наконец-то и она принесет какую-то пользу, привела ее в восторг. Если она попросит у Шейлы велосипед, она успеет на девятичасовой лондонский поезд, увидится с мистером Каскотом, заставит его что-то сделать, может быть, даже привезет его сюда! Она проверила содержимое своего кошелька. Да, денег у нее хватит. Пока она ничего никому не скажет ведь мистер Каскот может отказаться. В глубине души Недда верила, что если какая-нибудь настоящая газета встанет на сторону батраков, положение Дирека будет менее опасным; его как бы официально признают, и это, в свою очередь, заставит его вести себя осторожнее и осмотрительнее. Трудно сказать, откуда у нее взялась эта вера в узаконивающую силу прессы; по-видимому, редко читая газеты, она все еще разделяла их собственное мнение о себе и верила, что когда они пишут: "Мы сделаем то-то" или "Мы должны сделать то-то", - они действительно выступают от лица всей страны, от имени сорока пяти миллионов людей, которые намерены что-то совершить. На самом же деле, как это знают все читатели старше Недды, газеты выступают, и к тому же не слишком решительно, от лица какого-то одного, никому не известного господина, которому недосуг делать что бы то ни было. Недда верила, что пресса могучая сила, она ведь постоянно об этом слышала, но ей до сих пор еще не приходило в голову подумать, в чем эта сила заключается. Не то она поняла бы, что хотя пресса и пользуется определенной монополией пропаганды своих мнений и обладает тем корпоративным духом, который заставляет полицейских горой стоять друг за друга, она тем не менее полна самых крайних противоречий и при всей своей трезвости, совершенно бесплодна; поэтому деятельность ее практически сводится к распространению новостей (семи из десяти этих новостей лучше было бы сгинуть во мраке неизвестности!) и "разжиганию низменных страстей". Нельзя, конечно, сказать, что пресса это сознает, да и вряд ли ей кто-нибудь это скажет, ведь пресса - могучая сила!
Недда успела на поезд. Она вся горела - щеки от быстрой езды, душа от сознания своей отваги и от радости, что наконец-то и она может что-то сделать.
Соседями ее по купе третьего класса был какой-то симпатичный человек, очевидно, вернувшийся из плавания матрос, и худая, высохшая деревенская женщина в черном, очевидно, его старенькая мать. Они сидели друг против друга. Сын глядел на старушку сияющими глазами, а она ему рассказывала:
- Вот я и говорю, говорю я: "Что?" - а он мне говорит: "Да, - говорит. - Я же это самое и говорю..."
Недда подумала: "Какая прелесть! Да и сын очень милый. Я люблю простых людей!"
Спутники ее вышли на первой остановке, и дальше она ехала одна. Выйдя на вокзале Пэддингтон, Недда взяла такси и поехала в Грейс-Инн. Но теперь, когда цель ее была так близка, она вдруг очень встревожилась. Разве такой занятый человек, как мистер Каскот, сможет уделить ей столько времени и поехать так далеко? Но если она хотя бы объяснит ему, что там происходит, и то будет хорошо; он тогда сможет опровергнуть мнение того человека в другой газете! Как это замечательно - иметь возможность писать каждый день в газете, чтобы тебя читали тысячи людей! Такая жизнь дает ощущение, что ты выполняешь священный долг. Иметь возможность авторитетно выражать свое мнение, навязывая его стольким людям, то есть убеждая в своей правоте такое множество людей! Какое должно быть у человека чувство ответственности - он ведь просто вынужден вести себя благородно, даже если он по натуре и не очень благороден! Да, профессия эта замечательная, ее достойны только лучшие люди. Кроме мистера Каскота, она была знакома только с тремя молодыми журналистами, которые работали в еженедельниках.
На ее несмелый звонок дверь отворила широколицая девушка, кокетливо одетая в черное платье и передник; яркий цвет лица, мясистый рот и плутовские глаза сразу говорили, что она не дитя Лондона. Недда мгновенно сообразила, что это та самая девушка, за которую она тогда просила мистера Каскота. Она спросила:
- Вы Уилмет Гонт?
Девушка заулыбалась так, что у нее совсем не стало видно глаз:
- Да, мисе.
- Я Недда Фриленд, двоюродная сестра мисс Шейлы. Я приехала из Джойфилдса. Как вы живете?
- Спасибо, мисс, хорошо. Тут не соскучишься.
Недда подумала: "Вот так о ней и рассказывал Дирек! От нее прямо пышет жизнерадостностью!" И она с сомнением поглядела на девушку, - строгое черное платье и передник, казалось, были для нее ненадежной уздой.
- Мистер Каскот дома?
- Нет, мисс, он, верно, у себя в газете. Фладгейтстрит, дом двести пять.
"Ах, - тоскливо подумала Недда, - я ни за что не решусь пойти туда!" И снова взглянув на девушку, - плутоватые глаза-щелочки, глубоко запрятанные между скулами и лбом, казалось, поддразнивали ее: "Ну, будто я не знаю про вас и мистера Дирека!" - Недда с огорчением ушла. Сначала она решила поехать домой в Хэмпстед, потом - обратно на вокзал, но вдруг подумала: "А почему бы мне, в сущности, не попытаться? Никто меня не съест".
Она добралась до Фладгейт-стрит в обеденный час, поэтому редакция большой вечерней газеты показалась ей довольно пустынной. Недда предъявила визитную карточку и, переходя из рук в руки, попала наконец в небольшую, мрачную комнату, где какая-то молодая женщина быстро стучала на пишущей машинке. Недде очень хотелось спросить, нравится ли ей это занятие, но она не решилась. Вся обстановка, казалось, была насыщена какой-то деловитой важностью, словно все вокруг нее беспрерывно твердило: "Да, мы могучая сила!" Сев у окна, выходившего на улицу, она принялась ждать. На здании напротив можно было прочесть название другой знаменитой вечерней газеты. Да ведь это та самая газета, которую она читала за завтраком! Номер с заметкой она купила потом на вокзале. Направление этой газеты, как она знала, было диаметрально противоположно направлению газеты мистера Каскота. Но и в здании напротив, несомненно, царит такая же важная, деловая атмосфера; если бы отворить окна обоих домов, над головами прохожих, наверное, замелькали бы дымки мощных залпов, словно два старинных фрегата встретились в зеленом море.
И тут у Недды впервые блеснуло понимание того комического равнодействия сил, которое существует не только на Фладгейт-стрит, но и во всех человеческих делах. Они палят, палят, но только дымки выстрелов клубятся в воздухе! Вот, наверно, почему папа их всегда зовет: "Эти субъекты!" Но едва она начала задумываться над этим вопросом, как в одной из соседних комнат резко зазвонил колокольчик и молодая женщина чуть было не упала на пишущую машинку. Вновь обретя равновесие, она встала и поспешно вышла. Дверь осталась открытой, и Недда увидела большую приятную комнату, стены в ней были сплошь увешаны изображениями людей в таких позах, что Недда сразу узнала в них государственных деятелей; посредине, у стола спиной к ней на вертящемся стуле сидел мистер Каскот, пол вокруг него усеивали исписанные листы, словно опавшие листья - поверхность пруда.
Недда услышала его приглушенный, но все равно приятный голос. Он торопливо сказал:
- Возьмите их, возьмите их, мисс Мейн! Начинайте с них, начинайте сразу! Ах, черт, который час?
Голос молодой женщины ответил:
- Половина второго, мистер Каскот!
Тут мистер Каскот издал горловой звук, похожий на молитву какому-то божеству с просьбой чего-то не прозевать. Молодая женщина согнулась и стала собирать с пола листы; поверх ее красивой спины Недде отлично был виден мистер Каскот; он поднял коричневое плечо, словно от чего-то оборонялся, а одна из его худых рук то и дело вскидывалась, отбрасывая назад каштановые волосы; перо, зажатое в другой, яростно скрипело по бумаге. Сердце Недды упало: ясно, что он "всыпает им по первое число" и ему не до нее. Невольно она взглянула на окно его комнаты: вылетают ли из него дымки залпов? Но окно было закрыто. Молодая женщина поднялась и вернулась к себе, складывая листы по порядку; когда дверь за ней затворялась, со стороны вертящегося стула донесся вопль: имя божье соединялось в нем с названием места, предназначенного для дураков. Когда молодая женщина снова уселась за машинку, Недда встала и спросила ее:
- Вы ему передали мою визитную карточку? Молодая женщина взглянула на нее с удивлением, словно Недда нарушила какие-то правила этикета.
- Нет.
- Тогда, пожалуйста, не надо. Я вижу, как он занят. Мне не стоит ждать.
Молодая женщина рассеянно вложила в машинку чистый лист бумаги.
- Хорошо, - сказала она. - До свидания!
И не успела Недда дойти до двери, как машинка застрекотала снова, делая мысли мистера Каскота удобочитаемыми.
"Глупо, что я пришла, - подумала Недда. - Он, видно, ужасно много работает. Бедный! Но он так чудесно говорит!" Она уныло побрела по нескончаемым коридорам и снова очутилась на Фладгейт-стрит. Шла она нахмурившись, и какой-то газетчик сказал ей, когда она проходила мимо:
- Смотрите, барышня, не дай бог, еще улыбнетесь! Увидев, что он продает газету мистера Каскота, она поискала монетку, чтобы купить ее, и, вытаскивая деньги, стала разглядывать газетчика, почти целиком закрытого буквами на темно-рыжей доске:
ВЕЛИКИЙ ЖИЛИЩНЫЙ ПЛАН
НАДЕЖДА МИЛЛИОНОВ
Над этой надписью виднелось лицо, достаточно бескровное, чтобы не быть цинготным, с тем философским выражением, которое гласило: "Уйди, надежда роковая!" Человек этот был типичным уличным стоиком. И Недда смутно постигла великую социальную истину: "Запах половины булки ничем не лучше полного отсутствия хлеба!" А не так ли поступает Дирек с батраками - не дает ли он им вдохнуть слабый запах свободы, которой вовсе и нет? Ей вдруг мучительно захотелось увидеть отца. Он, только он может помочь, потому что только он любит ее достаточно сильно, чтобы понять, как она растеряна и несчастна, как она испугана. И, повернув к метро, она села в поезд, идущий в Хемпстед...
Шел третий час, и Феликс собирался совершить моцион. Он уехал из Бекета на другой день после неожиданного переезда Недды в Джойфилдс и с тех пор делал все, чтобы забыть дело Трайста, так болезненно повлиявшее и на ее жизнь и на его собственную, - он ведь все равно ничем не мог тут помочь! Правда, забыть это до конца ему все же не удавалось.
Флора, сама человек довольно рассеянный, часто попрекала его в эти дни, что он выполняет даже простые домашние дела с отсутствующим видом; Алан же то и дело ему говорил:
- Да очнись же, отец!
После того как Недду поглотил маленький водоворот Джойфилдса, солнце совсем перестало светить для Феликса. И лихорадочный труд над "Последним Пахарем" не принес ожидаемых результатов. Поэтому сердце его дрогнуло под песочным жилетом, когда он увидел, что в калитку входит Недда. Ей, наверно, что-нибудь от него нужно! Вот до какого самоотречения он дошел в своей любви к дочери. А если ей что-нибудь от него нужно, значит, там снова неприятности! И даже когда она с жаром обняла его и сказала: "Ах, папочка, до чего же хорошо увидеться с тобой!", - это только укрепило его подозрения, хотя деликатность и не позволила ему спросить, чего она от него хочет. Он разговаривал с ней о том, какое сегодня небо, и на другие посторонние темы, думал, какая она хорошенькая, и ожидал нового подтверждения того, что молодости принадлежит первое место, а старик отец должен отныне играть вторую скрипку. Из записки Стенли он уже знал о забастовке батраков. Эта новость почему-то его даже обрадовала. Как бы там ни было, но забастовка законная форма политического протеста, и весть о ней не мешала ему по-прежнему убеждать себя, что все это, в сущности, чепуха. Однако он не читал в газетах о штрейкбрехерах, а когда она показала ему заметку, рассказала о своем посещении мистера Каскота, и о том, как она хотела увезти его с собой, чтобы в истинном свете показать ему то, что там творится, Феликс, помолчав, оказал ей как-то даже робко:
- Может, и я на что-нибудь пригожусь, детка?
Она покраснела, ничего не говоря, сжала ему руку, и Феликс понял, что он ей нужен.
Он уложил саквояж, оставил Флоре записку и спустился к Недде в прихожую.
Был уже восьмой час, когда они вышли из поезда и, наняв извозчика, медленно поехали в Джойфилдс под небом, затянутым дождевыми тучами.
ГЛАВА XXIX
Когда Феликс и Недда добрались до дома Тода, там не было ни души, кроме трех малышей Трайста, тихонько занятых каким-то своим делом, мало похожим на обычную детскую возню.
- Где миссис Фриленд, Бидди?
- Мы не знаем, ее позвал какой-то человек, и она ушла.
- А мисс Шейла?
- Она ушла еще утром. И мистер Фриленд тоже ушел.
- И собака ушла, - добавила Сюзи.
- Тогда давайте пить чай. Помоги мне накрыть на стол.
- Хорошо.
С помощью маленькой мамы и скорее мешавших им Билли и Сюзи Недда заварила чай и накрыла на стол; на душе у нее было тревожно. Ее беспокоило отсутствие тети, редко покидавшей дом, и, пока Феликс отдыхал, она несколько раз под различными предлогами выбегала к калитке.
Выбежав в третий раз, она увидела, что от церкви к дороге движется несколько фигур, - темные силуэты людей, которые что-то несут, окруженные другими людьми. Тяжелые тучи совсем заволокли небо и скрыли солнце; стало сумрачно, очертания деревьев потемнели, и только когда процессия приблизилась и до нее оставалось шагов двести, Недда увидела, что это идут полицейские. Но рядом с тем, что они несли, она разглядела синее платье Кэрстин. Что же они несут? Недда кинулась вниз по ступенькам, но сразу остановилась. Не надо! Если это он, его принесут сюда. Она в растерянности бросилась назад. Теперь ей уже было видно, что на куске плетня несут какое-то тело. Это он!
- Папа! Скорей!
Выбежав на ее крик, перепуганный Феликс увидел, что она стоит посреди дорожки, ломая руки, но она тут же бросилась назад к калитке. Процессия уже приближалась к дому. Недда увидела, как люди взбираются по ступенькам; те, кто шел сзади, поднимали руки повыше, чтобы выровнять носилки. Дирек лежал на спине; лоб и голова у него были замотаны мокрым синим полотном, оторванным от материнской юбки; лицо у него было очень бледное. Лежал он совершенно неподвижно; костюм был весь выпачкан глиной. Недда в ужасе вцепилась в рукав Кэрстин.
- Что с ним?
- Сотрясение мозга.
Спокойствие этой женщины в синем придало Недде мужество, и она тихонько попросила:
- Положите его ко мне в комнату, тетя Кэрстин, там больше воздуха.
Она бросилась наверх, широко распахнула дверь, скинула с подушки свою ночную рубашку и приготовила постель, налила в таз холодной воды и опрыскала комнату одеколоном. Потом она замерла. Может быть, они его сюда не принесут? Нет, вот они поднимаются по лестнице. Дирека внесли и положили на кровать. Она услышала, как один из полицейских сказал:
- Доктор сейчас придет, сударыня. Пусть пока полежит спокойно.
Потом они с его матерью остались одни.
- Расшнуруй ему башмаки, - попросила Кэрстин.
Пальцы у Недды дрожали, и она злилась на свою неловкость, снимая грязные башмаки. Потом тетя мягко сказала:
- Поддержи, дорогая, я его сейчас раздену.
Она поддерживала его, прислонив к своей груди, и испытывала какую-то странную радость, что ей это позволяют. Только когда Кэрстин сняла стеснявшую его одежду и они опустили безжизненное тело на кровать, она решилась шепотом спросить:
- А он долго еще будет?..
Кэрстин покачала головой и, обняв ее, шепнула:
- Мужайся, Недда!
Девушка почувствовала, что ее захлестнула горячая волна любви и страха. Она подавила эти чувства и тихонько пообещала:
- Хорошо. Только позвольте мне за ним ухаживать!
Кэрстин кивнула. Они сели рядом и стали ждать.
Следующие четверть часа показались ей самыми длинными в ее жизни. Видеть его живым и в то же время как бы неживым, без сознания, которое, быть может, никогда не вернется! Странно, как она замечала все, что творится вокруг, несмотря на то, что смотрела только на его лицо. Она знала, что за окном опять идет дождь; слышала его шелест и стук капель, чувствовала, как его душистый, прохладный запах пробивается сквозь запах одеколона, которым она опрыскала комнату. На руке Кэрстин, когда та меняла компресс и широкий синий рукав соскальзывал на локоть, она заметила синие жилки, заметила белизну этой руки и ее округлость. Близко от нее, на самом краю постели, лежала ступня Дирека. Недда украдкой сунула руку под одеяло. Ступня на ощупь была совсем холодная, и Недда крепко ее сжала. Если бы ее горячая рука могла влить в него жизнь! Ей было слышно тиканье маленьких дорожных часов, видны мухи, кружившие высоко под белым потолком; они кидались друг на друга, делая в воздухе сложные зигзаги. В ней проснулось чувство, которого она никогда еще не испытывала, оно наполнило ее всю, в глазах ее, в лице, даже в позе молодого тела появилась новая мягкость, материнская нежность, в ней проснулось желание поцеловать больное место, выходить, вылечить, вынянчить и утешить свое дитя. Она не сводила глаз с этих белых округлых рук в синих рукавах, - как уверенно и точно они двигаются, как мягко, бесшумно и быстро меняют холодные компрессы на темной голове! Но вот под повязкой она вдруг увидела его глаза, и ей чуть не стало дурно. Глаза у него были полуоткрыты, словно у него не хватало сил даже их закрыть! Недда прикусила губу, чтобы не закричать. Какой ужас, - ведь они совсем стеклянные! Почему до сих пор нет врача? В голове у нее снова и снова звучала та же молитва: "Господи, не дай ему умереть! Только не дай ему умереть!"
Дрозды во фруктовом саду затягивали вечернюю песню. Как ужасно, что они поют, как будто ничего не случилось! А ведь если он умрет, для нее погаснет свет, как он погас в его бедных глазах! И все равно на земле по-прежнему будет так, будто ничего не случилось! Как же это возможно? Нет, этого не может быть, ведь она тоже тогда умрет! Недда увидела, что Кэрстин быстро повернула голову, словно испуганный зверек, - по лестнице кто-то поднимался! Это был врач, молодой человек в гетрах, он на ходу вытирал мокрое лицо. Но ведь он еще совсем мальчишка! Нет, у него на висках поблескивает седина! Что он им скажет? Недда сидела, крепко сжав на коленях руки, неподвижная, как маленький притаившийся сфинкс. Бесконечный осмотр, вопросы и ответы! Никогда не курил, никогда не пил, никогда не болел! Удар? Где, здесь? Ага! Да, здесь. Сотрясение мозга. Потом врач долго вглядывался в глаза, оттянув веки большим и указательным пальцами. И наконец (как у него хватает духа говорить громко! Но, может быть, это к лучшему - он не стал бы так говорить, если бы Дирек был при смерти!)... Волосы остричь покороче... лед... следить, не спуская глаз!.. Сделать то-то и то-то,, если он придет в себя. Ничем больше помочь нельзя. А в заключение, слава богу, сказал:
- Но особенно бояться не надо. Все кончится благополучно.
Недда не могла сдержать легкого вздоха, вырвавшегося сквозь сжатые губы.
Доктор посмотрел на нее. Глаза у него были добрые.
- Сестра?
- Двоюродная.
- А-а... Ну, так я вернусь к себе и сразу же пришлю вам лед.
Еще какие-то разговоры за дверью. Недда, оставшись наедине со своим любимым, потянулась, не вставая с колен, и поцеловала его в губы. Они не были такими холодными, как ноги, и Недда впервые почувствовала надежду. Следить за ним, не спуская глаз, она будет, не сомневайтесь! Но как это произошло? И где Шейла? А Дядя Тод?
Кэрстин вернулась и погладила ее по плечу. В сарае фермы Мэрроу была драка. Шейлу арестовали. Дирек прыгнул, чтобы ее освободить, и ударился головой о точильный камень. Дядя отправился туда, куда увели Шейлу. Недда и Кэрстин будут дежурить по очереди. Сейчас Недде надо пойти и чего-нибудь поесть; ее дежурство с восьми до полуночи.
Помня о своем решении сохранять спокойствие, Недда покорно вышла из комнаты. Полиция ушла. Маленькая мама укладывала спать малышей, в кухне Феликс готовил ужин. Он заставил Недду сесть и стал ее кормить, следя, как тигр, за тем, чтобы она ела, - раньше одна только Флора страдала от этой его настойчивости, но вид у него был такой встревоженный, несчастный и трогательный, что Недда заставляла себя глотать пищу, которая с трудом проходила через ее сухое, сдавленное горло. Феликс то и дело подходил к ней, чтобы погладить ее по плечу или пощупать лоб.
- Ничего страшного нет, деточка, не бойся. Сотрясение мозга часто длится два дня.
Два дня видеть эти мертвые глаза! Слова Феликса не принесли ей того утешения, какого он желал бы, но она понимала, что отец старается хоть чем-нибудь ей помочь. Она вдруг сообразила, что ему здесь негде спать. Надо устроить его в комнате Дирека. Нет, оказывается, в той комнате будет спать она между дежурствами. Феликсу придется просидеть всю ночь в кухне. Он давно об этом мечтал, уж много лет, и наконец-то мечта его сбылась. Такой прекрасный случай: "Нет мамы, понимаешь, детка, и некому заставлять меня спать, когда не хочется". И, глядя на то, как он ей улыбается, Недда подумала: "Он совсем, как бабушка, - лучше всего проявляет себя в беде. Ах, если бы я была такая, как они!"
Лед привезли на мотоцикле как раз перед тем, как началось ее дежурство. Теперь, когда у нее появилось какое-то реальное дело, ей стало легче. Какими робкими и смиренными становятся мысли у изголовья больного, особенно, когда больной лежит без сознания, отгороженный от сиделки этим подобием смерти! Однако того, кто любит, все же согревает чувство, что он наедине с любимым и делает все, что в его силах, и не расстается сердцем с его блуждающим духом. Недде, не сводившей глаз с неподвижного лица Дирека, порою казалось, что дух этот тут, рядом с ней. И в эти часы ожидания она, казалось, заглядывала в самые сокровенные тайники его души, словно глядела в глубь потока и видела пятнистый, будто шкура леопарда, песок на дне и темные тени водорослей, чуть-чуть освещенные солнечным лучом. Она еще никогда так ясно не понимала его гордыню, его смелость и нетерпимость, его сдержанность и угловатую, неохотно прорывающуюся нежность. У нее вдруг появилось странное, пугающее ощущение, что когда-то, в прежней жизни, она уже видела это мертвое лицо на поле боя, хмуро поднятое к звездному небу. Какая чепуха, переселения душ не бывает! А может, это-предчувствие того, что ей когда-нибудь суждено увидеть? В половине десятого стало смеркаться, и она зажгла возле себя две свечи в высоких чугунных подсвечниках. Свечи горели ровно, двумя язычками желтого пламени, медленно побеждая уходящие сумерки; их мягкое сияние наполнило комнату живыми, теплыми тенями, а ночь за окном стала еще черней и беспросветней. Два-три раза входила Кэрстин, смотрела на сына, спрашивала, не остаться ли ей, и, увидев, что Недда отрицательно качает головой, снова выходила. В одиннадцать часов, когда Недда меняла на голове Дирека лед, глаза у него все еще были тусклые, и на мгновение ее охватило отчаяние. Ей казалось, что он никогда не придет в себя, что в комнате уже воцарилась смерть, что она в пламени свечей, в тиканье часов, в темной, дождливой ночи и в ее сердце. Неужели он от нее уйдет, прежде чем она стала его женой? Уйдет? Куда? Она упала на колени и закрыла глаза руками. Какой смысл его стеречь, если он никогда не вернется? Прошло долгое время, ей казалось часы, в ней все больше и больше крепла уверенность, что, пока она его сторожит, ему не станет лучше. И, спрятав лицо, она отчаянно боролась со своим малодушием. Если что-нибудь случится, значит, так суждено! Нечего себя обманывать. Она отняла руки от лица. Глаза! Что это, неужели в них появился свет? Неужели правда? Они видят, видят! И губы у него чуть-чуть шевелятся. Ее сразу охватил такой восторг, что она и сама не помнила, как совладала с ним и осталась стоять на коленях возле больного, касаясь его рук. Но все, что она чувствовала, светилось в ее глазах и звало к себе его дух, мучительно пробивавшийся из глубин его существа. Борьба длилась долго, потом он улыбнулся. Слабее этой улыбки нельзя было ничего вообразить, но по щекам Недды покатились слезы и закапали на его руки. Потом, сделав усилие, на которое она не считала себя способной, и победив обуревавшее ее волнение, Недда стоически вернулась на свое место у его ног, чтобы следить за ним и его не волновать. На губах его все еще была чуть приметная улыбка, а открытые глаза все темнели и темнели от вернувшегося в них сознания.
Так их и нашла в полночь Кэрстин.
ГЛАВА XXX
Коротать ночные часы Феликсу сперва помогали воспоминания, а потом Кэрстин.
- Больше всего меня беспокоит Тод, - оказала она. - Я знаю этот взгляд, который был у него, когда он уходил с фермы Мэрроу. Если они будут плохо обращаться с Шейлой, он может натворить бог знает чего. Если бы только у нее хватило ума не толкать полицейских на грубость!
Недда успела на поезд. Она вся горела - щеки от быстрой езды, душа от сознания своей отваги и от радости, что наконец-то и она может что-то сделать.
Соседями ее по купе третьего класса был какой-то симпатичный человек, очевидно, вернувшийся из плавания матрос, и худая, высохшая деревенская женщина в черном, очевидно, его старенькая мать. Они сидели друг против друга. Сын глядел на старушку сияющими глазами, а она ему рассказывала:
- Вот я и говорю, говорю я: "Что?" - а он мне говорит: "Да, - говорит. - Я же это самое и говорю..."
Недда подумала: "Какая прелесть! Да и сын очень милый. Я люблю простых людей!"
Спутники ее вышли на первой остановке, и дальше она ехала одна. Выйдя на вокзале Пэддингтон, Недда взяла такси и поехала в Грейс-Инн. Но теперь, когда цель ее была так близка, она вдруг очень встревожилась. Разве такой занятый человек, как мистер Каскот, сможет уделить ей столько времени и поехать так далеко? Но если она хотя бы объяснит ему, что там происходит, и то будет хорошо; он тогда сможет опровергнуть мнение того человека в другой газете! Как это замечательно - иметь возможность писать каждый день в газете, чтобы тебя читали тысячи людей! Такая жизнь дает ощущение, что ты выполняешь священный долг. Иметь возможность авторитетно выражать свое мнение, навязывая его стольким людям, то есть убеждая в своей правоте такое множество людей! Какое должно быть у человека чувство ответственности - он ведь просто вынужден вести себя благородно, даже если он по натуре и не очень благороден! Да, профессия эта замечательная, ее достойны только лучшие люди. Кроме мистера Каскота, она была знакома только с тремя молодыми журналистами, которые работали в еженедельниках.
На ее несмелый звонок дверь отворила широколицая девушка, кокетливо одетая в черное платье и передник; яркий цвет лица, мясистый рот и плутовские глаза сразу говорили, что она не дитя Лондона. Недда мгновенно сообразила, что это та самая девушка, за которую она тогда просила мистера Каскота. Она спросила:
- Вы Уилмет Гонт?
Девушка заулыбалась так, что у нее совсем не стало видно глаз:
- Да, мисе.
- Я Недда Фриленд, двоюродная сестра мисс Шейлы. Я приехала из Джойфилдса. Как вы живете?
- Спасибо, мисс, хорошо. Тут не соскучишься.
Недда подумала: "Вот так о ней и рассказывал Дирек! От нее прямо пышет жизнерадостностью!" И она с сомнением поглядела на девушку, - строгое черное платье и передник, казалось, были для нее ненадежной уздой.
- Мистер Каскот дома?
- Нет, мисс, он, верно, у себя в газете. Фладгейтстрит, дом двести пять.
"Ах, - тоскливо подумала Недда, - я ни за что не решусь пойти туда!" И снова взглянув на девушку, - плутоватые глаза-щелочки, глубоко запрятанные между скулами и лбом, казалось, поддразнивали ее: "Ну, будто я не знаю про вас и мистера Дирека!" - Недда с огорчением ушла. Сначала она решила поехать домой в Хэмпстед, потом - обратно на вокзал, но вдруг подумала: "А почему бы мне, в сущности, не попытаться? Никто меня не съест".
Она добралась до Фладгейт-стрит в обеденный час, поэтому редакция большой вечерней газеты показалась ей довольно пустынной. Недда предъявила визитную карточку и, переходя из рук в руки, попала наконец в небольшую, мрачную комнату, где какая-то молодая женщина быстро стучала на пишущей машинке. Недде очень хотелось спросить, нравится ли ей это занятие, но она не решилась. Вся обстановка, казалось, была насыщена какой-то деловитой важностью, словно все вокруг нее беспрерывно твердило: "Да, мы могучая сила!" Сев у окна, выходившего на улицу, она принялась ждать. На здании напротив можно было прочесть название другой знаменитой вечерней газеты. Да ведь это та самая газета, которую она читала за завтраком! Номер с заметкой она купила потом на вокзале. Направление этой газеты, как она знала, было диаметрально противоположно направлению газеты мистера Каскота. Но и в здании напротив, несомненно, царит такая же важная, деловая атмосфера; если бы отворить окна обоих домов, над головами прохожих, наверное, замелькали бы дымки мощных залпов, словно два старинных фрегата встретились в зеленом море.
И тут у Недды впервые блеснуло понимание того комического равнодействия сил, которое существует не только на Фладгейт-стрит, но и во всех человеческих делах. Они палят, палят, но только дымки выстрелов клубятся в воздухе! Вот, наверно, почему папа их всегда зовет: "Эти субъекты!" Но едва она начала задумываться над этим вопросом, как в одной из соседних комнат резко зазвонил колокольчик и молодая женщина чуть было не упала на пишущую машинку. Вновь обретя равновесие, она встала и поспешно вышла. Дверь осталась открытой, и Недда увидела большую приятную комнату, стены в ней были сплошь увешаны изображениями людей в таких позах, что Недда сразу узнала в них государственных деятелей; посредине, у стола спиной к ней на вертящемся стуле сидел мистер Каскот, пол вокруг него усеивали исписанные листы, словно опавшие листья - поверхность пруда.
Недда услышала его приглушенный, но все равно приятный голос. Он торопливо сказал:
- Возьмите их, возьмите их, мисс Мейн! Начинайте с них, начинайте сразу! Ах, черт, который час?
Голос молодой женщины ответил:
- Половина второго, мистер Каскот!
Тут мистер Каскот издал горловой звук, похожий на молитву какому-то божеству с просьбой чего-то не прозевать. Молодая женщина согнулась и стала собирать с пола листы; поверх ее красивой спины Недде отлично был виден мистер Каскот; он поднял коричневое плечо, словно от чего-то оборонялся, а одна из его худых рук то и дело вскидывалась, отбрасывая назад каштановые волосы; перо, зажатое в другой, яростно скрипело по бумаге. Сердце Недды упало: ясно, что он "всыпает им по первое число" и ему не до нее. Невольно она взглянула на окно его комнаты: вылетают ли из него дымки залпов? Но окно было закрыто. Молодая женщина поднялась и вернулась к себе, складывая листы по порядку; когда дверь за ней затворялась, со стороны вертящегося стула донесся вопль: имя божье соединялось в нем с названием места, предназначенного для дураков. Когда молодая женщина снова уселась за машинку, Недда встала и спросила ее:
- Вы ему передали мою визитную карточку? Молодая женщина взглянула на нее с удивлением, словно Недда нарушила какие-то правила этикета.
- Нет.
- Тогда, пожалуйста, не надо. Я вижу, как он занят. Мне не стоит ждать.
Молодая женщина рассеянно вложила в машинку чистый лист бумаги.
- Хорошо, - сказала она. - До свидания!
И не успела Недда дойти до двери, как машинка застрекотала снова, делая мысли мистера Каскота удобочитаемыми.
"Глупо, что я пришла, - подумала Недда. - Он, видно, ужасно много работает. Бедный! Но он так чудесно говорит!" Она уныло побрела по нескончаемым коридорам и снова очутилась на Фладгейт-стрит. Шла она нахмурившись, и какой-то газетчик сказал ей, когда она проходила мимо:
- Смотрите, барышня, не дай бог, еще улыбнетесь! Увидев, что он продает газету мистера Каскота, она поискала монетку, чтобы купить ее, и, вытаскивая деньги, стала разглядывать газетчика, почти целиком закрытого буквами на темно-рыжей доске:
ВЕЛИКИЙ ЖИЛИЩНЫЙ ПЛАН
НАДЕЖДА МИЛЛИОНОВ
Над этой надписью виднелось лицо, достаточно бескровное, чтобы не быть цинготным, с тем философским выражением, которое гласило: "Уйди, надежда роковая!" Человек этот был типичным уличным стоиком. И Недда смутно постигла великую социальную истину: "Запах половины булки ничем не лучше полного отсутствия хлеба!" А не так ли поступает Дирек с батраками - не дает ли он им вдохнуть слабый запах свободы, которой вовсе и нет? Ей вдруг мучительно захотелось увидеть отца. Он, только он может помочь, потому что только он любит ее достаточно сильно, чтобы понять, как она растеряна и несчастна, как она испугана. И, повернув к метро, она села в поезд, идущий в Хемпстед...
Шел третий час, и Феликс собирался совершить моцион. Он уехал из Бекета на другой день после неожиданного переезда Недды в Джойфилдс и с тех пор делал все, чтобы забыть дело Трайста, так болезненно повлиявшее и на ее жизнь и на его собственную, - он ведь все равно ничем не мог тут помочь! Правда, забыть это до конца ему все же не удавалось.
Флора, сама человек довольно рассеянный, часто попрекала его в эти дни, что он выполняет даже простые домашние дела с отсутствующим видом; Алан же то и дело ему говорил:
- Да очнись же, отец!
После того как Недду поглотил маленький водоворот Джойфилдса, солнце совсем перестало светить для Феликса. И лихорадочный труд над "Последним Пахарем" не принес ожидаемых результатов. Поэтому сердце его дрогнуло под песочным жилетом, когда он увидел, что в калитку входит Недда. Ей, наверно, что-нибудь от него нужно! Вот до какого самоотречения он дошел в своей любви к дочери. А если ей что-нибудь от него нужно, значит, там снова неприятности! И даже когда она с жаром обняла его и сказала: "Ах, папочка, до чего же хорошо увидеться с тобой!", - это только укрепило его подозрения, хотя деликатность и не позволила ему спросить, чего она от него хочет. Он разговаривал с ней о том, какое сегодня небо, и на другие посторонние темы, думал, какая она хорошенькая, и ожидал нового подтверждения того, что молодости принадлежит первое место, а старик отец должен отныне играть вторую скрипку. Из записки Стенли он уже знал о забастовке батраков. Эта новость почему-то его даже обрадовала. Как бы там ни было, но забастовка законная форма политического протеста, и весть о ней не мешала ему по-прежнему убеждать себя, что все это, в сущности, чепуха. Однако он не читал в газетах о штрейкбрехерах, а когда она показала ему заметку, рассказала о своем посещении мистера Каскота, и о том, как она хотела увезти его с собой, чтобы в истинном свете показать ему то, что там творится, Феликс, помолчав, оказал ей как-то даже робко:
- Может, и я на что-нибудь пригожусь, детка?
Она покраснела, ничего не говоря, сжала ему руку, и Феликс понял, что он ей нужен.
Он уложил саквояж, оставил Флоре записку и спустился к Недде в прихожую.
Был уже восьмой час, когда они вышли из поезда и, наняв извозчика, медленно поехали в Джойфилдс под небом, затянутым дождевыми тучами.
ГЛАВА XXIX
Когда Феликс и Недда добрались до дома Тода, там не было ни души, кроме трех малышей Трайста, тихонько занятых каким-то своим делом, мало похожим на обычную детскую возню.
- Где миссис Фриленд, Бидди?
- Мы не знаем, ее позвал какой-то человек, и она ушла.
- А мисс Шейла?
- Она ушла еще утром. И мистер Фриленд тоже ушел.
- И собака ушла, - добавила Сюзи.
- Тогда давайте пить чай. Помоги мне накрыть на стол.
- Хорошо.
С помощью маленькой мамы и скорее мешавших им Билли и Сюзи Недда заварила чай и накрыла на стол; на душе у нее было тревожно. Ее беспокоило отсутствие тети, редко покидавшей дом, и, пока Феликс отдыхал, она несколько раз под различными предлогами выбегала к калитке.
Выбежав в третий раз, она увидела, что от церкви к дороге движется несколько фигур, - темные силуэты людей, которые что-то несут, окруженные другими людьми. Тяжелые тучи совсем заволокли небо и скрыли солнце; стало сумрачно, очертания деревьев потемнели, и только когда процессия приблизилась и до нее оставалось шагов двести, Недда увидела, что это идут полицейские. Но рядом с тем, что они несли, она разглядела синее платье Кэрстин. Что же они несут? Недда кинулась вниз по ступенькам, но сразу остановилась. Не надо! Если это он, его принесут сюда. Она в растерянности бросилась назад. Теперь ей уже было видно, что на куске плетня несут какое-то тело. Это он!
- Папа! Скорей!
Выбежав на ее крик, перепуганный Феликс увидел, что она стоит посреди дорожки, ломая руки, но она тут же бросилась назад к калитке. Процессия уже приближалась к дому. Недда увидела, как люди взбираются по ступенькам; те, кто шел сзади, поднимали руки повыше, чтобы выровнять носилки. Дирек лежал на спине; лоб и голова у него были замотаны мокрым синим полотном, оторванным от материнской юбки; лицо у него было очень бледное. Лежал он совершенно неподвижно; костюм был весь выпачкан глиной. Недда в ужасе вцепилась в рукав Кэрстин.
- Что с ним?
- Сотрясение мозга.
Спокойствие этой женщины в синем придало Недде мужество, и она тихонько попросила:
- Положите его ко мне в комнату, тетя Кэрстин, там больше воздуха.
Она бросилась наверх, широко распахнула дверь, скинула с подушки свою ночную рубашку и приготовила постель, налила в таз холодной воды и опрыскала комнату одеколоном. Потом она замерла. Может быть, они его сюда не принесут? Нет, вот они поднимаются по лестнице. Дирека внесли и положили на кровать. Она услышала, как один из полицейских сказал:
- Доктор сейчас придет, сударыня. Пусть пока полежит спокойно.
Потом они с его матерью остались одни.
- Расшнуруй ему башмаки, - попросила Кэрстин.
Пальцы у Недды дрожали, и она злилась на свою неловкость, снимая грязные башмаки. Потом тетя мягко сказала:
- Поддержи, дорогая, я его сейчас раздену.
Она поддерживала его, прислонив к своей груди, и испытывала какую-то странную радость, что ей это позволяют. Только когда Кэрстин сняла стеснявшую его одежду и они опустили безжизненное тело на кровать, она решилась шепотом спросить:
- А он долго еще будет?..
Кэрстин покачала головой и, обняв ее, шепнула:
- Мужайся, Недда!
Девушка почувствовала, что ее захлестнула горячая волна любви и страха. Она подавила эти чувства и тихонько пообещала:
- Хорошо. Только позвольте мне за ним ухаживать!
Кэрстин кивнула. Они сели рядом и стали ждать.
Следующие четверть часа показались ей самыми длинными в ее жизни. Видеть его живым и в то же время как бы неживым, без сознания, которое, быть может, никогда не вернется! Странно, как она замечала все, что творится вокруг, несмотря на то, что смотрела только на его лицо. Она знала, что за окном опять идет дождь; слышала его шелест и стук капель, чувствовала, как его душистый, прохладный запах пробивается сквозь запах одеколона, которым она опрыскала комнату. На руке Кэрстин, когда та меняла компресс и широкий синий рукав соскальзывал на локоть, она заметила синие жилки, заметила белизну этой руки и ее округлость. Близко от нее, на самом краю постели, лежала ступня Дирека. Недда украдкой сунула руку под одеяло. Ступня на ощупь была совсем холодная, и Недда крепко ее сжала. Если бы ее горячая рука могла влить в него жизнь! Ей было слышно тиканье маленьких дорожных часов, видны мухи, кружившие высоко под белым потолком; они кидались друг на друга, делая в воздухе сложные зигзаги. В ней проснулось чувство, которого она никогда еще не испытывала, оно наполнило ее всю, в глазах ее, в лице, даже в позе молодого тела появилась новая мягкость, материнская нежность, в ней проснулось желание поцеловать больное место, выходить, вылечить, вынянчить и утешить свое дитя. Она не сводила глаз с этих белых округлых рук в синих рукавах, - как уверенно и точно они двигаются, как мягко, бесшумно и быстро меняют холодные компрессы на темной голове! Но вот под повязкой она вдруг увидела его глаза, и ей чуть не стало дурно. Глаза у него были полуоткрыты, словно у него не хватало сил даже их закрыть! Недда прикусила губу, чтобы не закричать. Какой ужас, - ведь они совсем стеклянные! Почему до сих пор нет врача? В голове у нее снова и снова звучала та же молитва: "Господи, не дай ему умереть! Только не дай ему умереть!"
Дрозды во фруктовом саду затягивали вечернюю песню. Как ужасно, что они поют, как будто ничего не случилось! А ведь если он умрет, для нее погаснет свет, как он погас в его бедных глазах! И все равно на земле по-прежнему будет так, будто ничего не случилось! Как же это возможно? Нет, этого не может быть, ведь она тоже тогда умрет! Недда увидела, что Кэрстин быстро повернула голову, словно испуганный зверек, - по лестнице кто-то поднимался! Это был врач, молодой человек в гетрах, он на ходу вытирал мокрое лицо. Но ведь он еще совсем мальчишка! Нет, у него на висках поблескивает седина! Что он им скажет? Недда сидела, крепко сжав на коленях руки, неподвижная, как маленький притаившийся сфинкс. Бесконечный осмотр, вопросы и ответы! Никогда не курил, никогда не пил, никогда не болел! Удар? Где, здесь? Ага! Да, здесь. Сотрясение мозга. Потом врач долго вглядывался в глаза, оттянув веки большим и указательным пальцами. И наконец (как у него хватает духа говорить громко! Но, может быть, это к лучшему - он не стал бы так говорить, если бы Дирек был при смерти!)... Волосы остричь покороче... лед... следить, не спуская глаз!.. Сделать то-то и то-то,, если он придет в себя. Ничем больше помочь нельзя. А в заключение, слава богу, сказал:
- Но особенно бояться не надо. Все кончится благополучно.
Недда не могла сдержать легкого вздоха, вырвавшегося сквозь сжатые губы.
Доктор посмотрел на нее. Глаза у него были добрые.
- Сестра?
- Двоюродная.
- А-а... Ну, так я вернусь к себе и сразу же пришлю вам лед.
Еще какие-то разговоры за дверью. Недда, оставшись наедине со своим любимым, потянулась, не вставая с колен, и поцеловала его в губы. Они не были такими холодными, как ноги, и Недда впервые почувствовала надежду. Следить за ним, не спуская глаз, она будет, не сомневайтесь! Но как это произошло? И где Шейла? А Дядя Тод?
Кэрстин вернулась и погладила ее по плечу. В сарае фермы Мэрроу была драка. Шейлу арестовали. Дирек прыгнул, чтобы ее освободить, и ударился головой о точильный камень. Дядя отправился туда, куда увели Шейлу. Недда и Кэрстин будут дежурить по очереди. Сейчас Недде надо пойти и чего-нибудь поесть; ее дежурство с восьми до полуночи.
Помня о своем решении сохранять спокойствие, Недда покорно вышла из комнаты. Полиция ушла. Маленькая мама укладывала спать малышей, в кухне Феликс готовил ужин. Он заставил Недду сесть и стал ее кормить, следя, как тигр, за тем, чтобы она ела, - раньше одна только Флора страдала от этой его настойчивости, но вид у него был такой встревоженный, несчастный и трогательный, что Недда заставляла себя глотать пищу, которая с трудом проходила через ее сухое, сдавленное горло. Феликс то и дело подходил к ней, чтобы погладить ее по плечу или пощупать лоб.
- Ничего страшного нет, деточка, не бойся. Сотрясение мозга часто длится два дня.
Два дня видеть эти мертвые глаза! Слова Феликса не принесли ей того утешения, какого он желал бы, но она понимала, что отец старается хоть чем-нибудь ей помочь. Она вдруг сообразила, что ему здесь негде спать. Надо устроить его в комнате Дирека. Нет, оказывается, в той комнате будет спать она между дежурствами. Феликсу придется просидеть всю ночь в кухне. Он давно об этом мечтал, уж много лет, и наконец-то мечта его сбылась. Такой прекрасный случай: "Нет мамы, понимаешь, детка, и некому заставлять меня спать, когда не хочется". И, глядя на то, как он ей улыбается, Недда подумала: "Он совсем, как бабушка, - лучше всего проявляет себя в беде. Ах, если бы я была такая, как они!"
Лед привезли на мотоцикле как раз перед тем, как началось ее дежурство. Теперь, когда у нее появилось какое-то реальное дело, ей стало легче. Какими робкими и смиренными становятся мысли у изголовья больного, особенно, когда больной лежит без сознания, отгороженный от сиделки этим подобием смерти! Однако того, кто любит, все же согревает чувство, что он наедине с любимым и делает все, что в его силах, и не расстается сердцем с его блуждающим духом. Недде, не сводившей глаз с неподвижного лица Дирека, порою казалось, что дух этот тут, рядом с ней. И в эти часы ожидания она, казалось, заглядывала в самые сокровенные тайники его души, словно глядела в глубь потока и видела пятнистый, будто шкура леопарда, песок на дне и темные тени водорослей, чуть-чуть освещенные солнечным лучом. Она еще никогда так ясно не понимала его гордыню, его смелость и нетерпимость, его сдержанность и угловатую, неохотно прорывающуюся нежность. У нее вдруг появилось странное, пугающее ощущение, что когда-то, в прежней жизни, она уже видела это мертвое лицо на поле боя, хмуро поднятое к звездному небу. Какая чепуха, переселения душ не бывает! А может, это-предчувствие того, что ей когда-нибудь суждено увидеть? В половине десятого стало смеркаться, и она зажгла возле себя две свечи в высоких чугунных подсвечниках. Свечи горели ровно, двумя язычками желтого пламени, медленно побеждая уходящие сумерки; их мягкое сияние наполнило комнату живыми, теплыми тенями, а ночь за окном стала еще черней и беспросветней. Два-три раза входила Кэрстин, смотрела на сына, спрашивала, не остаться ли ей, и, увидев, что Недда отрицательно качает головой, снова выходила. В одиннадцать часов, когда Недда меняла на голове Дирека лед, глаза у него все еще были тусклые, и на мгновение ее охватило отчаяние. Ей казалось, что он никогда не придет в себя, что в комнате уже воцарилась смерть, что она в пламени свечей, в тиканье часов, в темной, дождливой ночи и в ее сердце. Неужели он от нее уйдет, прежде чем она стала его женой? Уйдет? Куда? Она упала на колени и закрыла глаза руками. Какой смысл его стеречь, если он никогда не вернется? Прошло долгое время, ей казалось часы, в ней все больше и больше крепла уверенность, что, пока она его сторожит, ему не станет лучше. И, спрятав лицо, она отчаянно боролась со своим малодушием. Если что-нибудь случится, значит, так суждено! Нечего себя обманывать. Она отняла руки от лица. Глаза! Что это, неужели в них появился свет? Неужели правда? Они видят, видят! И губы у него чуть-чуть шевелятся. Ее сразу охватил такой восторг, что она и сама не помнила, как совладала с ним и осталась стоять на коленях возле больного, касаясь его рук. Но все, что она чувствовала, светилось в ее глазах и звало к себе его дух, мучительно пробивавшийся из глубин его существа. Борьба длилась долго, потом он улыбнулся. Слабее этой улыбки нельзя было ничего вообразить, но по щекам Недды покатились слезы и закапали на его руки. Потом, сделав усилие, на которое она не считала себя способной, и победив обуревавшее ее волнение, Недда стоически вернулась на свое место у его ног, чтобы следить за ним и его не волновать. На губах его все еще была чуть приметная улыбка, а открытые глаза все темнели и темнели от вернувшегося в них сознания.
Так их и нашла в полночь Кэрстин.
ГЛАВА XXX
Коротать ночные часы Феликсу сперва помогали воспоминания, а потом Кэрстин.
- Больше всего меня беспокоит Тод, - оказала она. - Я знаю этот взгляд, который был у него, когда он уходил с фермы Мэрроу. Если они будут плохо обращаться с Шейлой, он может натворить бог знает чего. Если бы только у нее хватило ума не толкать полицейских на грубость!