Голсуорси Джон. Фриленды

   Когда Кэрстин и Шейла пришли его сменить, он спустился вниз. В кухне Бидди мыла посуду, а Сюзи и Билли обувались, чтобы идти в школу. Они замерли, глядя, как Тод шарит у себя в карманах, зная, что это им сулит. Сегодня оттуда появились две морковки, несколько кусков сахара, веревка, какой-то счет, садовый нож, кусочек воска, кусочек мела, три кремешка, кисет с табаком, две трубки, коробок спичек с одной только спичкой, шестипенсовик, галстук, плитка шоколада, помидор, носовой платок, мертвая пчела, старая бритва, кусок марли, немного пакли, палочка каустика, катушка ниток, иголка, но без наперстка, два листика щавеля и несколько листов желтоватой бумаги. Он отложил в сторону шестипенсовик, мертвую пчелу и все, что было съедобного. Трое маленьких Трайстов следили за ним в восторженном молчании; наконец Бидди кончиком мокрого пальца потрогала пчелу.
   - Она невкусная, Бидди.
   Услышав это, малыши один за другим несмело улыбнулись. Заметив, что и Тод улыбается, они заулыбались открыто, а Бидди даже захихикала. Потом, сбившись на пороге, все трое, переговариваясь и крепко зажав в руках гостинцы и шестипенсовик, долго смотрели, как удаляется по дороге его высокая фигура.
   ГЛАВА XII
   В то же самое утро, но несколько позже Дирек и Шейла медленно шли по хорошо подметенной аллее усадьбы Маллорингов. Губы у них были сжаты, как будто они уже произнесли последнее слово перед битвой, и старый фазан, пробежавший мимо них к кустам, вдруг шумно взмахнул крыльями и полетел к своему убежищу, испугавшись, очевидно, решительности, с которой шагали брат и сестра.
   Они вошли под портик, который, по мнению некоторых, придавал дому Маллорингов облик греческого храма, - и только тогда Дирек нарушил молчание:
   - А что, если они откажут?
   - Поживем, увидим, но держи себя в руках, Дирек. Дверь им открыл высокий, важный лакей с напудренными волосами. Он молча ждал.
   - Спросите, пожалуйста, сэра Джералда и леди Маллоринг, не могут ли они принять мисс Фриленд и мистера Дирека Фриленда; скажите, что мы пришли по срочному делу.
   Слуга поклонился, докинул их и вскоре вернулся.
   - Ее милость примет; вас, мисс; сэра Джералда нет дома. Пожалуйте сюда...
   Они прошли через прихожую; мимо статуй, цветов и оленьих рогов, затем длинным, прохладным коридором к белой двери, за которой оказалась небольшая, но очень красивая белая комната. Когда они вошли, двое детей вскочили со своих мест и шмыгнули мимо них в открытую дверь, как молодые куропатки, а сидевшая за письменным столом леди Маллоринг поднялась и, сделав несколько шагов им навстречу, протянула руку. Молодые Фриленды молча ее пожали. Они понимали, несмотря на всю свою враждебность, что если они ограничатся поклоном, их сочтут заносчивыми и невоспитанными. Молодые Фриленды внимательно, смотрели на хозяйку - до сих пор им еще не приходилось так близко ее видеть. Леди Маллоринг, урожденная Милдред Киллори, дочь виконта Силпорта, была высокой, худощавой женщиной, не особенно примечательной внешности, с очень светлыми и уже седеющими волосами; выражение ее лица, когда она молчала, казалось приятным и чуточку озабоченным; только глаза наводили на мысль, что она обладает недюжинной волей. В этих глазах была своеобразная двойственность, которая так часто встречается у англичан, - они сияли вдохновенным самоотречением и в то же время, предупреждали, что отрекаться от своих интересов придется отнюдь не только их обладательнице.
   - Чем могу быть вам полезной? - приветливо обратилась она к посетителям и поглядела на них, с, некоторым любопытством.
   После краткого молчания Шейла ответила:
   - Нам - ничем, благодарим вас. А другим - можете.
   Леди Маллоринг чуть подняла брови, как будто слово "другим" чем-то ее покоробило.
   - Да?.. - сказала она.
   Шейла стояла, сжав руки, и ее лицо, только что пунцовое, вдруг сразу побледнело.
   - Леди Маллоринг, - сказала она, - будьте добры, разрешите Гонтам остаться, а свояченице Трайста жить у него и смотреть за его детьми.
   Леди Маллоринг подняла руку - движение это было совершенно непроизвольным - и потрогала крестик у себя на груди.
   - Боюсь, что вы не все понимаете, - спокойно сказала она.
   - Нет, - ответила Шейла, побледнев еще больше, - мы отлично все понимаем. Вы действуете во имя того, что считается требованиями морали. Но все равно, исполните нашу просьбу. Пожалуйста...
   - Мне очень жаль, но не могу.
   - Нельзя ли узнать, почему?
   Леди Маллоринг вздрогнула и перевела взгляд на Дирека.
   - Я не уверена, - сказала она с улыбкой, - что обязана отчитываться перед вами в своих поступках. К тому же вы, вероятно, отлично знаете, почему...
   Шейла сделала умоляющий жест.
   - Если вы их выселите, Уилмет Гонт погибнет.
   - Боюсь, что это уже случилось, и я не хочу, чтобы она увлекла с собой других. А бедного Трайста мне очень жаль, и я была бы рада, если бы он женился на какой-нибудь порядочной женщине. Но то, что он задумал, абсолютно невозможно.
   Лицо Шейлы снова вспыхнуло - оно было краснее индюшачьего гребня.
   - Почему, собственно, он не может жениться на сестре жены? Это вполне законно, и запрещать такой брак вы не имеете права.
   Леди Маллоринг прикусила губу и смерила Шейлу жестким взглядом.
   - Я никому ничего не запрещаю; я не могу запретить этот брак. Но если он женится, жить в доме, который принадлежит нам, он не будет. Я считаю лишним продолжать этот разговор.
   - Разрешите мне...
   Это сказал Дирек. Леди Маллоринг остановилась - она уже шла к звонку. Тонкие губы юноши искривились в презрительной улыбке.
   - Мы знали, что получим отказ. В сущности, мы пришли предостеречь вас, что это может вызвать неприятности.
   Леди Маллоринг только улыбнулась.
   - Все это касается только нас и наших арендаторов, и мы были бы очень рады, если бы вы сочли возможным в это не вмешиваться.
   Дирек поклонился и взял сестру под руку, но Шейла не сдвинулась с места; она дрожала от гнева.
   - Кто вы такие? - внезапно заговорила она. - Кто вы такие, чтобы распоряжаться людьми, владеть их душой и телом? Кто дал вам право вмешиваться в их частную жизнь? Хватит с вас и того, что вы получаете с них арендную плату.
   Леди Маллоринг поспешно двинулась к звонку. Уже дотронувшись до него, она обернулась.
   - Мне очень жаль вас обоих: вы получили ужасное воспитание.
   Наступила тишина. Затем Дирек спокойно сказал:
   - Благодарю вас, мы не забудем, что вы оскорбили наших родителей. Не трудитесь звонить: мы уходим.
   В молчании, пожалуй, даже более глубоком, чем перед входом в усадьбу, брат и сестра возвращались по той же аллее. Они еще не познали простой, но весьма трудно постижимой истины, что на свете могут быть люди, совсем на них непохожие. Им всегда казалось, что стоит им изложить свою точку зрения и противная сторона тут же с ними в душе согласится, а если и будет упорствовать, то разве что из корыстных соображений. Поэтому они возвращались после этой стычки с врагом пораженные открытием, что леди Маллоринг искренне верит в свою правоту. Это привело их в смятение и только распалило их гнев. Они уже давно успели отряхнуть прах этого дома со своих ног, когда Шейла наконец нарушила молчание:
   - Они все такие... ни мыслей, ни чувств... только уверенность, что они существа высшей породы. И я... и я их за это ненавижу. Они ужасны, они отвратительны...
   Шейла говорила, запинаясь, и по щекам ее катились слезы ярости. Дирек обнял ее.
   - Хватит. Нечего ныть. Давай лучше подумаем, что теперь делать.
   Шейлу сразу подбодрило, что роли их переменились.
   - Нам надо их ошеломить, - продолжал Дирек. - Мы ничего не добьемся, если будем только метаться и протестовать. - И он процедил сквозь зубы:
   "Англичане, почему
   Покорились вы ярму?" {*}
   {* Шелли "Мужам Англии". Перевод С. Маршака.}
   Милдред Маллоринг сидела в белой комнате, медленно приходя в себя после стычки. Она с детства считала, что ее природная доброта и ее долг требуют, чтобы она делала людям "добро". С детства она не сомневалась, что ее положение позволяет ей делать это добро, и даже если люди против него бунтуют, сопротивляются, все равно в конце концов они должны будут признать, что все это делается для их же "блага". Ей ни разу не приходило в голову, что люди могут не признавать ее превосходства, потому что подсознательно была абсолютно в нем убеждена. Тяжело было такой женщине столкнуться с грубой откровенностью! Леди Маллоринг, конечно, не показала виду, как задел ее этот разговор (она отнюдь не была бессердечной женщиной), но он так глубоко ее потряс, что она чуть не задалась вопросом, нет ли в выпадах этой невоспитанной девчонки и ее брата какой-то доли истины. Нет, этого не может быть: ведь она-то твердо знает, что батраки в поместье Маллорингов живут лучше, чем в большинстве других поместий, - им лучше платят, у них лучшие жилищные условия и за их нравственностью следят лучше, чем где бы то ни было... Что ж, перестать этим заниматься? Когда она настолько лучше их самих знает, что для них хорошо, а что плохо? Милдред Маллоринг могла бы расстаться с этим убеждением только в том случае, если бы сумела отказаться от всех своих мыслей, представлений и привычек, привитых ей с детства. И поэтому, сидя в белой комнате с зеленым, как мох, ковром, она постепенно оправлялась от полученного удара, пока в ее душе не осталась лишь ноющая ранка; как грубы и несправедливы молодые Фриленды! Они получили "ужасное воспитание", и до сих пор никто не поставил их на место и не объяснил, что они просто глупые щенки, которых еще нещадно проучит жизнь. Теперь она не сомневалась, что действительно жалела их, когда сказала; "Мне очень жаль вас обоих". Да, ей искренне жаль их - у этих детей такие дурные манеры и такие дикие взгляды, а ведь они в этом, в сущности, не виноваты - чего можно ожидать при такой матери!
   Милдред Маллоринг, при всей своей мягкости и доброте, обладала здоровой прямолинейностью: для нее пройденный шаг был пройденным, шагом, а то, что обдумано и решено, пересмотру не подлежало; будучи женщиной религиозного склада, она всегда держалась фарватера, размеченного буйками, которые ставили те, кто был для этого предназначен, и была не в силах представить себе, каким образом то, что удовлетворяет ее духовные потребности, может оказаться недостаточным для других. Впрочем, в этой трогательной узости она была не одинока - таким же свойством обладает множество людей во всех классах общества. Сидя за письменным столом, она склонила свое тонкое, несколько удлиненное, нежное, но в то же время упрямое лицо на руку и задумалась. Эти Гонты - очаг вечного недовольства в приходе - хорошо бы освободиться от них поскорее, хотя она, поддавшись жалости, и разрешила им остаться до двадцать пятого июня, когда истекал срок полугодовой аренды. Лучше бы им уехать немедленно; но как это устроить? Что же касается бедняги Трайста, то эти Фриленды совершают настоящее преступление, внушая ему, будто он может облегчить свою жизнь и жизнь своих детей ценой греха... До сих пор она избегала беспокоить Джералда деревенскими делами - у него ведь и так столько забот! Но сейчас ему пора вмешаться. И она позвонила.
   - Передайте, пожалуйста, сэру Джералду, что я хотела бы его повидать, как только он вернется.
   - Сэр Джералд только что вошел, миледи.
   - Тогда попросите его сюда...
   Джералд Маллоринг, славный малый, о чем свидетельствовало его лицо отличной нормандской архитектуры с окнами синего стекла глубоко посаженных глаз, имел только один недостаток: он не был поэтом. Впрочем, если бы ему об этом сказали, он счел бы это скорее достоинством. Он принадлежал к породе высокопринципиальных людей, считающих широту взглядов синонимом слабости. Можно без преувеличения сказать, что его редкие встречи с натурами поэтическими были ему удивительно неприятны. Молчаливый, почти молчальник по природе, он был страстным любителем поэзии и почти никогда не засыпал, не переварив страничку-другую Вордсворта, Мильтона, Теннисона или Скотта. От Байрона, за исключением таких вещей, как "Дон-Жуан" и "Вальс", он воздерживался из боязни подать дурной пример. К Бернсу, Шелли и Китсу любви не питал. Браунинг раздражал его, за исключением стихотворения "О том, как доставили добрую весть из Гента в Аахен" и "Рыцарских песен"; что же касается до Омара Хайяма и "Гончей небес", то их он решительно отвергал. Шекспир ему совсем не нравился, но он скрывал это из уважения к общепринятым взглядам. Он отличался твердостью принципов и уверенностью в себе, но никому не навязывал своей правоты. Достоинств у него было, сколько угодно, и преотличных, поэтому его недостатки обнажались только при встречах с людьми, обладавшими поэтической искрой.
   Но это случалось редко, а с годами все реже, так что ему почти не приходилось подвергать себя таким неприятным испытаниям.
   Он явился на зов супруги, - его лоб был нахмурен. Только что он завершил утренние труды над планом осушительных работ, чем и подобало заниматься такому образцовому хозяину. Жена приветствовала его легкой интимной улыбкой. Отношения между этой парой были как нельзя более дружескими. Их объединяла общность чувств и мыслей во всем, что касается религии, детей и собственности, а также общность взглядов, в особенности на половой вопрос, а ведь это действительно необычайное единомыслие, особенно если учесть, что он был мужчиной, а она женщиной.
   - Я хочу поговорить с тобой о Гонтах, Джералд. По-моему, они должны уехать немедленно. Если они останутся до двадцать пятого июня, это вызовет лишнее брожение. Сегодня ко мне приходили молодые Фриленды.
   - Эти щенки! - Нельзя ли как-нибудь ускорить их отъезд?
   Маллоринг не спешил с ответом. Он обладал отменным достоинством настоящего англичанина - не любил отклоняться от намеченной линии, если этого не требовала его совесть.
   - Не знаю, зачем нам менять то, что мы считаем справедливым, - сказал он. - Надо дать Гонту время оглядеться и поискать работу в другом месте.
   - Да, но состояние умов становится опасным. Нельзя давать Фрилендам такой повод для агитации - это неблагородно по отношению к крестьянам. Рабочие руки нужны всюду, и ему нетрудно будет найти себе место, если он этого захочет.
   - Конечно. Но мне даже нравится, как этот человек защищает свою дочь, хотя сам он вечно разглагольствует на всех сборищах. По-моему, немножко жестоко его сразу выгонять.
   - Раньше и я так думала, но, поговорив с этими бесноватыми, я поняла, какой вред приносит подобное промедление. Они мутят всех арендаторов. Ты знаешь, как легко распространяется недовольство. И Трайста они и его на нас натравливают, это несомненно.
   Маллоринг задумчиво набил трубку. Он никогда не поддавался панике; если даже для нее были основания, он до тех пор закрывал на них глаза, пока все само собой не успокаивалось. Вот тут он обычно давал волю воображению и сообщал, что то или это, так или эдак грозило опасностью.
   - Я, пожалуй, попробую поговорить с Фрилендом, - сказал Маллоринг. - Он хоть и чудак, но человек неплохой.
   Леди Маллоринг поднялась и взяла мужа за пуговицу из дорогой кожи.
   - Милый Джералд, мистера Фриленда просто не существует!
   - Не знаю, не знаю... Мужчина всегда, если захочет, может сказать решающее слово в своей семье.
   Леди Маллоринг промолчала. Это было правдой. Несмотря на все их единомыслие и на ту роль, которую она играла в домашних и деревенских делах, сэр Джералд все же имел обыкновение пропускать мимо ушей ее советы. Она это позволяла, но только ему одному, хотя иногда все-таки чуть-чуть бунтовала в душе. Однако, к ее чести, она не только заявляла, что мужья должны руководить женами, но и свято следовала этому убеждению на практике. Но на этот раз у нее все же сорвалось:
   - Ах, эта Фриленд! Только подумай, какой вред она приносит, подавая подобный пример. Безбожница!.. Нет, нет, я не могу ее простить! Не думаю, что тебе удастся повлиять на мистера Фриленда. Он у нее под башмаком!
   Маллоринг ответил, неторопливо покуривая трубку и устремив взгляд поверх ее головы:
   - Я все же попробую. Не принимай этого так близко к сердцу.
   Леди Маллоринг отвернулась. Она все-таки жаждала утешения.
   - Эти молодые Фриленды сегодня наговорили мне кучу грубостей, пробормотала она, - в мальчике, пожалуй, еще есть какие-то проблески добра, но девчонка - сущий ужас...
   - Гм... А по-моему, наоборот.
   - Они плохо кончат, если их вовремя не образумят. Их следовало бы послать в колонии, чтобы они отведали настоящей жизни.
   Маллоринг кивнул.
   - Пойдем, Милдред, посмотрим, как подвигается теплица...
   И они вместе вышли через стеклянную дверь в сад. Теплица строилась по их проекту, и они были ею очень увлечены.
   Любуясь высоким стеклянным потолком и алюминиевыми трубами, леди Маллоринг забыла о своей обиде. Как приятно стоять рядом с Джералдом и смотреть на то, что они вместе задумали! В этом было что-то успокаивающее, что-то, настоящее, особенно после утреннего происшествия, которое принесло такое разочарование, напомнило ей о безнравственности, о недовольстве, о неблагодарном народе, - а она ведь так о нем пеклась! И, сжав руку мужа, она прошептала:
   - Это выглядит точь-в-точь, как мы задумали, правда, Джералд?
   ГЛАВА XIII
   В тот же день около пяти часов Маллоринг отправился к Тоду. Джералд тоже любил проводить время на свежем воздухе и часто сетовал, что ему столько долгих часов приходится проводить в Палате Общин - там так душно! И он даже завидовал вольной жизни Трда: милый старый дом, такой обветшалый, увитый глициниями, вьющимися розами, утопающий в шиповнике, жимолости, диком винограде. Фриленду, по мнению Джералда, жилось славно, а что жена у бедняги немножко тронутая и дети такие трудные - ничего не поделаешь... По дороге Маллоринг вспомнил свой разговор со Стенли в Бекете, когда тот под свежим впечатлением от вспышки Феликса наговорил ему бог знает чего. Он сказал, например, что они (подразумевая, очевидно, Маллоринга и самого себя) совершенно неспособны войти положение всех этих Трайстов и Гонтов. Он говорил о них так, словно они были символом всех себе подобных, и это поразило Маллоринга: частный случай в его поместье - разве тут может быть какая-нибудь связь с общей проблемой, которая требует серьезного этического подхода? Для обсуждения подобных проблем существует парламент - там их можно всесторонне рассматривать, ссылаясь на отчеты всевозможных комиссий. В своей частной жизни Маллоринг не признавал никаких общих проблем, тут надо было думать совсем о другом, ну, хотя бы о человеческой натуре... Он довольно сердито посмотрел на Стенли, когда тот заявил: "Лично я вовсе не хотел бы вставать утром в половине шестого и выходить из дому, не приняв ванны". Ибо он не понял, какое это имело отношение к земельному вопросу и к заботам землевладельца о нравственности своих арендаторов. Один привык принимать ванну, другой не привык - вот и все, во всяком случае, это не проливает ни малейшего света на основной вопрос, обязан ли он терпеть в своем поместье людей, чье поведение и он и его жена решительно не одобряют. В жизни нации вечно возникает эта проблема поведения индивидуума, особенно в сфере взаимоотношения полов, и если здесь нет устойчивости, - это страшная угроза для семьи, первичной ячейки национальной жизни. А как можно внушить крестьянам, что они должны быть нравственно устойчивы, если не наказывать иногда тех, кто уклонился с пути добродетели?
   Маллоринг надеялся поговорить с Фрилендом, не столкнувшись с его женой и детьми, поэтому он с облегчением вздохнул, увидев, что Тод сидит на скамейке под окном, курит трубку и смотрит в пространство. Маллоринг присел рядом и вдруг заметил, что Фриленд, оказывается, красивый малый. Оба они были одинакового роста, то есть шести с лишним футов, оба белокурые, крепкие люди с правильными чертами лица. Но голова у Тода была круглой и большой, волосы - длинными, вьющимися; голова у Маллоринга удлиненной формы, а волосы прямыми и коротко подстриженными. Глаза Тода, синие и глубоко посаженные, глядели куда-то вдаль, а глаза Маллоринга, тоже синие и глубоко посаженные, всегда рассматривали ближайший предмет. Тод улыбался, но как-то бессознательно, а Маллоринг отлично знал, к чему относится его улыбка. Но ему было все-таки приятно сознавать, что Тод так же застенчив и молчалив, как он сам; при таком сходстве характеров и в их взглядах не могло быть серьезных разногласий. Вскоре Маллоринг сообразил, что, если он не заговорит, они так и промолчат, пока он не уйдет. И он сказал:
   - Послушайте, Фриленд. Я насчет моей жены и вашей, да еще Трайста, Гонта и о прочем... Жаль ведь, правда? Живем мы все рядом. Как вам кажется?
   - Человек живет только раз, - ответил Тод.
   Это несколько озадачило Маллоринга.
   - В земной юдоли, конечно... Но я не улавливаю связи...
   - Живите сами и давайте жить другим.
   Душа Маллоринга сочувственно отозвалась на это краткое изречение, но тут же яростно восстала; сначала даже было непонятно, какое чувство возьмет верх.
   - Видите ли, - сказал он наконец. - Вам легко так говорить, потому что вы стоите в стороне, а что бы вы сказали, если бы вам пришлось занимать такое положение, как наше?
   - А зачем вам его занимать?
   Маллоринг нахмурил брови;
   - А что же тогда будет?
   - Ничего плохого не будет, - ответил Тод.
   Маллоринг резко поднялся. Такое "laisser faire" {Пусть идет, как идет (франц.).}, дальше некуда! Подобная философия, он всегда это считал, имеет опасный анархический душок. Однако, прожив по соседству с Тодом добрых двадцать лет, он убедился, что это самый безобидный человек во всем Вустершире, хотя большинство людей в округе почему-то относится к нему с уважением. Маллоринг пожал плечами и снова опустился на свое место.
   - У меня еще не было случая поговорить с вами серьезно, - сказал он. Вокруг нас немало людей, которые дурно себя ведут. Мы ведь все-таки не пчелы.
   Он растерянно замолчал, заподозрив, что собеседник его не слушает.
   - В первый раз в этом году, - сказал Тод, - ни разу еще не пел.
   Маллоринга прервали, да еще довольно грубо, но он не мог не заинтересоваться. Он и сам любил птиц. К несчастью, он не умел различать их голосов в общем хоре.
   - А я-то думал, что они совсем перевелись, - пробормотал Тод.
   Маллоринг снова встал.
   - Послушайте, Фриленд, - сказал он, - вы должны заняться этим делом. Вы не должны позволять, чтобы ваша жена и дети сеяли смуту в деревне.
   "Черт бы его побрал! Он улыбается, и улыбка-то какая, - подумал Маллоринг, - лукавая, заразительная..."
   - Нет, серьезно, - сказал он, - вы не представляете себе, каких можно натворить бед...
   - Вы когда-нибудь видели, как собака смотрит на огонь? - спросил Тод.
   - Да, часто... А при чем тут собака?
   - Она понимает, что огня лучше не касаться.
   - Вы хотите сказать, что вы ничего не можете сделать? Но нельзя же так...
   И опять он улыбается во весь рот!
   - Значит, вы отказываетесь что-либо предпринять?
   Тод кивнул. Маллоринг покраснел.
   - Простите, Фриленд, - сказал он, - но, по-моему, это цинизм. Неужели вы думаете, мне приятно следить, чтобы все шло, как полагается?
   Тод поднял голову.
   - Птицы, - сказал он, - растения, звери и насекомые - все они поедают друг друга, но они не вмешиваются в чужие дела.
   Маллоринг круто повернулся и ушел. Вмешиваются в чужие дела! Он никогда не вмешивается в чужие дела. Это просто оскорбление. Если он что-нибудь смертельно ненавидит и в личной и в общественной жизни - это всяческое "вмешательство". Разве он не входит в "Лигу борьбы с посягательствами на свободу личности"? Разве он не член партии, которая противится законодательству, посягающему на эту свободу, - когда находится в оппозиции? В этом его никто никогда не обвинял, а если и обвинял, то он, во всяком случае, этого не слышал. Разве он вмешивается в чужие дела, если по мере сил старается помочь церкви поднять нравственность местных жителей? Разве принять решение и настаивать на нем - это значит вмешиваться в чужие дела? Нет справедливость подобного обвинения глубоко ранила его. И чем больше ныла эта рана, тем медленнее и величественнее он шествовал к своим воротам.
   Легкие облачка на утреннем небе были предвестниками непогоды. С запада надвигались темные тучи и уже накрапывал дождь. Джералд прошел мимо старика, стоявшего около калитки, и сказал: "Добрый вечер". Старик дотронулся до шляпы, но ничего не ответил.
   - Как ваша нога, Гонт?
   - Все так же, сэр Джералд.
   - Перед дождем, наверное, побаливает?
   - Да.
   Маллоринг остановился. Ему захотелось попробовать, нельзя ли уладить дело так, чтобы не выселять старика Гонта и его сына.
   - Послушайте, - сказал он, - как быть с этим злосчастным делом? Почему бы вам с вашим сыном не отправить без проволочек вашу внучку куда-нибудь в услужение? Вы прожили здесь всю жизнь. Мне не хотелось бы, чтобы вы уезжали.
   Морщинистое, сероватое лицо старого Гонта чуть-чуть покраснело.
   - С вашего позволения, сэр Джералд, - сказал он, - мой сын стоит за свою дочь, а я стою за своего сына.
   - Как хотите. Дело ваше. Я желал вам добра.
   По губам старого Гонта пробежала улыбка, и уголки рта под усами опустились вниз.
   - Нижайшее вам спасибо, - сказал он.