Голсуорси Джон. Фриленды

   Влюбленные так устали в последний день сенокоса, что не могли даже пойти гулять; они сидели в саду и глядели на луну, выплывавшую из купы деревьев за церковью. Сидели они на бревне Тода, изнемогая от блаженной усталости, и вдыхали запах свежего сена. В синей тьме листвы мелькали серые ночные бабочки, призрачно белели стволы яблонь. Вечер был очень теплый, наполненный шорохами. В такой вечер нельзя таиться, и Дирек сказал:
   - Завтра ты все узнаешь, Недда.
   Она затрепетала от страха. Что она узнает?
   ГЛАВА XXVII
   Тринадцатого июня, вернувшись обедать из Палаты Общин, сэр Джералд Маллоринг нашел в прихожей письмо от своего управляющего и следующий вложенный в него документ:
   "Мы, нижеподписавшиеся, батраки в имении сэра Джералда Маллоринга, почтительно уведомляем его, что выселение батраков из предоставленных им жилищ по причинам, касающимся их личной жизни или политических убеждений, мы считаем несправедливым. Мы очень просим, чтобы прежде, чем объявлять батраку, что он будет уволен по одной из этих причин, вопрос был бы поставлен на обсуждение всех батраков, работающих в имении, и чтобы в будущем такое увольнение было возможно только в том случае, если большинство его товарищей по работе это одобрят. Если наше требование будет отклонено, мы, к сожалению, будем вынуждены отказаться убирать сено в имении сэра Джералда Маллоринга".
   Ниже следовали девяносто три подписи или крестики, под которыми печатными буквами была проставлена фамилия.
   Управляющий в своем письме писал, что траву уже пора косить; он всячески пытался убедить батраков отказаться от своего требования, но безуспешно, и среди фермеров царит большое волнение. Все это произошло внезапно. Управляющий даже не подозревал о том, что затевается. Дело подготавливалось тайком, очень хитро, и, по мнению управляющего, организаторами были члены семьи мистера Фриленда. Он ждет указаний сэра Джералда. Работая от зари до зари, фермеры со своими семьями, при удаче и хорошей погоде, может быть, сумеют спасти половину сена.
   Маллоринг дважды прочел письмо, три раза заявление батраков и, скомкав их, сунул в карман.
   Вот в такие минуты лучше всего проявляются черты, унаследованные от предков-норманнов. Первое, что сделал сэр Джералд, - он взглянул на барометр. Давление, несомненно, падало. После того как целый месяц держалась превосходная погода, это могло быть только самым зловещим предзнаменованием. Прибор был старинный, и сэр Джералд верил в него непоколебимо. Он постучал по стеклу, и стрелка опустилась еще ниже. Сэр Джералд стоял нахмурившись. Надо ли ему посоветоваться с женой? Дружеские чувства подсказывали: да! Рыцарские традиции предков-норманнов, а может быть, и более глубокий наследственный инстинкт предостерегали, что в решительные минуты женщины всегда настаивают на крайних мерах, и поэтому он сказал себе: нет) Он поднялся наверх, шагая через три ступеньки, и спустился вниз, через две. Во время обеда он не переставал обдумывать это происшествие, но разговаривал как ни в чем не бывало и поэтому больше молчал. Три четверти сена пропадет, если скоро пойдет дождь! Большой убыток для фермеров, и он повлечет за собой еще большее снижение ренты, которая и так очень низка. Что ему делать: улыбаться и терпеть, тем самым показывая этим субъектам, что он может позволить себе презреть их подлую уловку? Ведь это же в самом деле подлость, - дождаться, пока трава поспеет, и тогда сыграть с ним эту мерзкую штуку! Но если он им спустит на этот раз, они повторят свой шантаж, когда поспеет хлеб, - правда, его сеют не много в имении, ведь он считает, что хлеб - это только карта в политической борьбе.
   Может быть, заставить фермеров уволить всех батраков и нанять других? Но откуда их взять? Сельскохозяйственными рабочими не рождаются, их обучают! И учить их надо чертовски долго! Может быть, не платить им жалованья, пока они не возьмут назад свое требование? Это, пожалуй, поможет, но сено все равно пропадет. Сено! В конце концов участвовать в сенокосе может почти кто угодно, это наименее сложная из всех сельскохозяйственных работ, тем более, что фермеры сумеют управиться с машинами и организовать работу. Почему бы ему не принять решительных мер? И он с такой силой сжал челюсти, прожевывая кусок лососины, что даже прикусил язык. Но боль лишь укрепила его решимость. Вот так малые события влияют на большие. Задержать выплату жалованья, привести штрейкбрехеров, спасти сено! А если начнутся беспорядки, что же, пусть! Этим займется полиция. Да, он был по духу настоящим норманном, недаром ему и в голову не пришло, что он может согласиться на требование рабочих или хотя бы задуматься, не справедливо ли оно. Он принадлежал к тем людям (а из них сегодня состоит почти все его сословие, включая сюда и прессу), которые постоянно твердят, что их страна - демократическая держава и защитница демократии, и даже не подозревают, что означает это слово, и, по правде говоря, вряд ли когда-либо поймут его смысл. Больше всего сэра Маллоринга угнетала нерешительность. И поэтому, принимая решение, да еще такое решение, которое должно было вызвать бурю, сэр Джералд был просто окрылен. Снова изо всех сил стиснув зубы, - на этот раз на куске барашка, он опять прикусил язык. Но так как за столом сидели двое его детей, которым полагалось вести себя во время еды с благовоспитанностью, исключающей подобные происшествия, сэр Джералд не мог сознаться в том, что с ним произошло. Он встал из-за стола, уже больше не колеблясь. Вместо того, чтобы вернуться в Палату Общин, он отправился прямо в контору по найму штрейкбрехеров. Куй железо, пока горячо! Затем он нашел почтовое отделение, которое было еще открыто, и послал одну длинную телеграмму своему управляющему и другую: - начальнику вустерширской полиции. После чего, сознавая, что сделано все возможное, с чистым сердцем вернулся в Палату Общин, где обсуждалось положение с жильем в деревне. Маллоринг сидел, не очень внимательно прислушиваясь к речам, хотя и слыл знатоком этого вопроса. Завтра, по-видимому, в газетах появятся сообщения об этой истории. До чего же он ненавидит, когда посторонние суют нос в его дела! И вдруг в глубине его души зашевелилось чувство, которого он никак от себя не ждал: это было что-то вроде раскаяния. Ему стало неприятно, что он позволит банде бездельников и мерзавцев бродить по его земле, валяться на его траве и лакать там свое гнусное пиво. Он искренне любил свои поля и заповедники, был брезглив, как и подобает английскому джентльмену, и, кроме того, надо отдать ему справедливость, испытывал некоторые угрызения совести при мысли о том, что ждет людей, родившихся в его имении. Он откинулся на стуле, уперев длинные ноги в барьер. Его густые, волнистые и еще каштановые волосы были разделены безукоризненным пробором над квадратным лбом, который был сейчас нахмурен, над глубоко посаженными глазами и абсолютно прямым носом. Время от времени он покусывал кончик светло-русых усов или, подняв руку, подкручивал другой их кончик. Это был, несомненно, один из самых красивых людей в Палате, больше других похожий на норманна. Людям вокруг него казалось, что он глубоко о чем-то задумался. И они не ошибались. Но раз он что-то решил, менять свои решения было не в его правилах.
   Утром он почувствовал себя еще хуже. Фермеры ни за что не пустят к себе в дом сброд, который он послал в имение. Этим бродягам придется разбить лагерь. Лагерь на его земле! Вот тут-то у него на миг появилась мысль: не следовало ли ему подумать и согласиться на требование батраков? Но эта мысль сразу же исчезла. Единственное, с чем нельзя мириться, - это с насилием над личностью! Ни в коем случае! Но все же, может быть, он чуть-чуть поторопился, вызвав штрейкбрехеров? Нельзя ли еще спасти положение, если поехать туда первым же поездом? Его личное присутствие все может решить. Если он предъявит свой ультиматум, имея про запас штрейкбрехеров, должны же батраки послушаться голоса разума. В конце концов они же его люди. И вдруг он почувствовал изумление, что они решились на такой шаг. Что на них нашло? Ведь, говоря по совести, это такой малодушный народ, у них не хватало мужества даже вступить в стрелковое общество, которое получило от него в дар небольшой тир! И перед его глазами возникли эти люди, которых он так часто встречал на дорогах: сгорбившись, они смущенно кланялись и брели дальше со своими плетеными сумками и мотыгами. Да! Все это - дело рук Фрилендов. Его рабочих на него натравили, - вот именно, натравили! Это видно даже из того, как выражено их требование! Он с горечью думал о том, как не по-соседски ведут себя эта женщина и ее щенки! Нет, он не может скрыть этого от жены! Он ей все расскажет. И как ни странно, ее ничуть не смутило приглашение штрейкбрехеров. Конечно, надо спасти сено! И дать хороший урок батракам! Нельзя же им спускать те неприятности, которые они с Джералдом пережили из-за Трайста и этой дочери Гонта! Нельзя, чтобы люди говорили или даже думали, будто эта Фриленд и ее дети взяли верх! Если батраков как следует проучить, в другой раз им будет неповадно!
   Его восхищала ее твердость, но он все же почувствовал легкую досаду. Женщины не умеют смотреть вперед; не умеют предвидеть возможные последствия своих поступков. И он сказал себе: "Черт возьми! Вот не думал, что она может быть такой суровой! Правда, она гораздо ближе меня принимала к сердцу поведение и Трайста и дочки Гонта".
   Барометр в прихожей показывал, что давление по-прежнему падает. Сэр Джералд успел на поезд в девять пятнадцать, дав телеграмму управляющему, чтобы тот встретил его на станции, и распорядившись, чтобы выезд штрейкбрехеров задержали, пока он не протелеграфирует.
   Управляющий подробно изложил ему все обстоятельства дела, пока они ехали от станции в имение, - трехмильная дорога, половина которой пролегала по его собственным землям. Дело очень неприятное - батраки молчат, как рыбы; фермеры злы и ничего не понимают, но начали косить своими силами. Батраки не пошевелили и пальцем. Он видел среди них молодого мистера ФриленДа и мисс Фриленд. Все было подстроено очень ловко. Он ничего не подозревал, - все это так не похоже на батраков, он-то их знает! И, собственно говоря, нет у них настоящей причины для такого поведения! Да, другую работу они по-прежнему делают: доят коров, ухаживают за лошадьми и все такое; вот только косить не желают, ни под каким видом! Ну и странное же у них требование, просто смех да и только, никогда ничего подобного не слыхивал! Ведь, в сущности говоря, они требуют гарантии постоянной аренды. Все началось с дела Трайста! Маллоринг резко его прервал:
   - Пока они не возьмут назад своего требования, Симмонс, я не смогу разговаривать с ними ни по этому, ни по какому другому вопросу!
   Управляющий кашлянул, прикрыв рот рукой.
   - Да, конечно! Только, пожалуй, лучше это выразить как-нибудь помягче, чтобы их успокоить... Это, конечно, верно, - нельзя давать им волю в таких делах...
   В это время они как раз проезжали мимо дома Тода. У него был обычный мирный вид. Маллоринг не смог удержаться и раздраженно махнул рукой.
   Едва приехав, он разослал во все концы садовников и грумов, оповещая батраков, что будет рад их видеть у себя на ферме в четыре часа. Остаток времени он провел в раздумье и в переговорах с фермерами, которые все, за исключением одного, - пугливый субъект, чтобы не сказать больше! - стояли за то, чтобы дать батракам хороший урок.
   Маллоринг, хоть и отказался прислушаться к совету управляющего, считавшего, что батраков не грех и обмануть, все же прикидывал, нельзя ли дать рабочим какую-то гарантию того, что их не выгонят, не лишая при этом ни себя, ни фермеров свободы действий. Но чем больше он вдумывался в то, что произошло, тем глубже понимал, как это подрывает основное право землевладельца - знать, что хорошо для его арендаторов, лучше, чем они это знают сами.
   Около четырех часов он отправился на свою ферму. Небо заволокло тучами, и поднялся довольно холодный, пронизывающий ветер. Решив воздействовать на батраков своим авторитетом, он намекнул управляющему и фермерам, что их присутствие будет лишним, и пошел к воротам в приподнятом настроении, словно перед схваткой. На чистеньком дворе в зеленоватом пруду мирно плавали утки, на стрехах сарая, красуясь, расхаживали белые голуби, и его острый хозяйский глаз подметил, что на крыше не хватает нескольких черепиц. Четыре часа!
   Ага, вот кто-то идет! Бессознательно он сжал в кулаки руки, глубоко засунутые в карманы, и мысленно повторил вступительные слова своей речи. И тут он с негодованием заметил, что подходивший к нему батрак был тот самый неисправимый "законник" Гонт. Коренастый, широкоплечий человек с взлохмаченными волосами и блестящими серыми глазками поднес руку к голове, произнес обычным своим насмешливым тоном: "День добрый, сэр Джералд!" - и замер. В его глазах поблескивала издевка, не раз приводившая в смущение его противников на политических митингах. Затем в воротах появились два худых старика с похожими морщинистыми лицами и обвислыми, обкусанными усами. Они встали за спиной Гонта, дотронулись до падающей на лоб пряди и, переминаясь с ноги на ногу, искоса поглядывали друг на друга. Маллоринг ждал. Пять минут пятого! Десять минут пятого! Тогда он сказал:
   - Будьте добры, скажите остальным, что я уже здесь.
   Гонт ответил:
   - Ежели вы дожидаетесь, чтобы народ собрался, сэр Джералд, думается мне, это все, кого вы дождетесь!
   Маллоринг вспыхнул от гнева; лицо его побагровело. Ах, вот оно что! Он проделал весь этот путь с самыми лучшими намерениями, а они вот как с ним обошлись! Он пришел сюда не для того, чтобы разговаривать с этим "законником", - тот ведь явно намерен почесать язык, да еще привел с собой этих двух, чтобы они потом засвидетельствовали, как помещика приперли к стенке! Маллоринг резко спросил:
   - Значит, вот какую встречу вы мне приготовили?
   Гонт невозмутимо ответил:
   - Пожалуй, что да, сэр Джералд.
   - Видно, вы не понимаете, с кем имеете дело.
   - Почему же, сэр Джералд?
   Ни разу больше на них не. взглянув, Маллоринг вернулся домой. В прихожей его ждал управляющий, и по лицу его было видно, что он предвидел неудачу. Маллоринг не дал сказать ему ни слова:
   - Принимайте меры. Штрейкбрехеры приедут завтра около полудня. Теперь я это дело доведу до конца, Симмонс, даже если мне придется всех разогнать. Проверьте, будет ли наготове полиция, если батраки что-нибудь затеют. Дня через два я приеду снова.
   И, не дожидаясь ответа, он прошел к себе в кабинет. Пока готовили автомобиль, он стоял у окна, чувствуя себя глубоко оскорбленным, и думал о том, что он собирался сделать, о своих добрых намерениях, думал о том, куда идет страна, в которой нельзя добиться даже того, чтобы батраки пришли и выслушали своего хозяина. Его томили обида, гнев и недоумение.
   ГЛАВА XXVIII
   В первые два дня этой "встряски" семья Фрилендов вкушала радость победы. Бунт удался. Один только глава семьи неодобрительно качал головой. Он, как и Недда, ничего не подозревал, и для него такое обращение с ни в чем не повинным урожаем казалось неестественным и даже бесчеловечным.
   С тех пор, как он обо всем узнал, он почти не разговаривал; на его всегда ясном лбу залегли морщины. Рано утром на другой день после того, как Маллоринг вернулся в город, он отправился на соседний луг, где один из фермеров с помощью своей семьи и садовника Маллоринга сгребал сено; взяв вилы и не говоря никому ни слова, Тод принялся им помогать. Этот поступок показал его отношение к тому, что происходит, яснее, чем любая речь, и его дети наблюдали за ним в полной растерянности.
   - Пусть, - сказал в конце концов Дирек. - Отец никогда не понимал и никогда не поймет, что без борьбы ничего не добьешься. Деревья, пчелы и птицы ему куда дороже людей.
   - Но это не объясняет, почему он перешел на сторону врага, - ведь дело касается просто травы!
   Кэрстин ответила:
   - Он не перешел на сторону врага, Шейла. Ты не понимаешь отца, для него пренебрежение к земле - это святотатство. Она нас кормит, говорит он, мы на ней живем; мы не имеем права забывать, что если бы не земля, мы бы все умерли.
   - Как хорошо сказано и как справедливо! - воскликнула Недда.
   Шейла зло возразила:
   - Может, это и верно для Франции, где растет хлеб и делают вино. А тут людей не земля кормит; они почтя не едят того, что сами выращивают. Мы все едим привозную пищу и, значит, ничего такого чувствовать не можем. К тому же это просто сентиментальность, когда рядом такой произвол и с ним надо бороться!
   - Твой отец вовсе не сентиментален, Шейла. То, что он чувствует, слишком для этого глубоко и неосознанно. Просто ему больно смотреть на гибель сена, и он не может сидеть сложа руки.
   - Мама права, - вмешался в спор Дирек. - И это не имеет значения. Надо только, чтобы батраки не последовали его примеру. У них ведь к нему какое-то особое отношение...
   Кэрстин покачала головой.
   - Не бойся. Он им всегда казался чудаком!
   - Ладно, я все же пойду их немножко подбодрю. Идем, Шейла?
   И они куда-то отправились.
   Недду они не позвали - с тех пор, как батраки подали свое требование, ее постоянно оставляли одну. Она грустно спросила:
   - Что же будет дальше, тетя Кэрстин?
   Та стояла на крыльце и глядела куда-то прямо перед собой - побег цветущего клематиса упал на ее тонкие черные волосы и опускался на синее полотняное платье. Она ответила, не оборачиваясь:
   - Ты видела, как в дни юбилея жгли костры на каждом: холме, костер за костром, до самого края земли. Вот теперь загорелся первый костер.
   Недда почувствовала, как у нее сжалось сердце. Что такое эта женщина в синем? Жрица? Пророчица? И на миг девушке открылось то, что видели эти черные горящие глаза: что-то необузданное, возвышенное, неумолимое, полное огня. Но сразу же душа ее возмутилась, словно ее внушением заставляли видеть что-то призрачное, словно ее вынуждали смотреть не на то, что Действительно существует, а на то, чего жаждала эта женщина.
   Она негромко сказала:
   - Я не верю, тетя Кэрстин. Нет, я не верю. По-моему, костер должен погаснуть.
   Кэрстин обернулась к ней.
   - Ты похожа на своего отца, - сказала она. - Вечно во всем сомневаешься.
   Недда покачала головой,
   - Я не могу заставить себя видеть то, чего нет. Я этого не умею, тетя Кэрстин.
   Кэрстин ничего не ответила, у нее только дрогнули брови, и она вошла в дом. А Недда осталась одна на дорожке, чувствуя себя очень несчастной и стараясь понять, что у нее на душе. Почему она не видит? Потому ли, что боится видеть, или потому, что слишком близорука? А может быть, она права, и видеть нечего: нет ни костров, которые вспыхивают один за другим на вершинах холмов, нет ни взлета, ни разрывов туч в небесах над землей? Она подумала: "Лондон и все большие города с их дымом и всем, что они производят... со всем тем, что мы хотим от них получить и всегда будем хотеть получать, разве они не существуют? На каждого раба-батрака, говорит отец, приходится не меньше пяти таких же рабов - городских рабочих. А все эти "шишки" с их богатыми домами, разговорами и желанием, чтобы все оставалось как есть, ведь они тоже существуют! Я не верю и не могу поверить, что многое можно переменить. Ах, у меня никогда не будет видений, я не способна на несбыточные мечты!" И Недда грустно вздохнула.
   В это время Дирек и Шейла объезжали на велосипедах домики батраков, чтобы поднять их дух. Последнее время они повсюду появлялись вдвоем, считая, что так они меньше рискуют стычкой с фермерами. Матери была поручена вся переписка, на них же возложены устные уговоры, личное воздействие. Когда они после полудня возвращались домой, им встретились два шарабана с первыми штрейкбрехерами. Оба экипажа остановились у ворот фермы Мэрроу, и управляющий ссадил там четверых людей вместе с их походным имуществом. Возле открытых ворот стоял фермер, косо поглядывая на своих новых помощников. Они выглядели довольно жалко, эти бедняги, которых набрали по десять фунтов за дюжину, - судя по их лицам, которые выражали полнейшее безразличие, и по глупой ухмылке, они в жизни не видели вил и не нюхали клевера.
   Молодые Фриленды медленно проехали мимо; лицо юноши было презрительно непроницаемым, лицо девушки пылало, как огонь.
   - Не обращай внимания, - сказал Дирек, - мы скоро положим этому конец.
   Они проехали еще милю, прежде чем он добавил:
   - Нам снова придется всех обойти, только и всего. Слова мистера Погрема: "Вы пользуетесь влиянием, молодой человек!" - были верны. В Диреке было то качество, которым обладает хороший боевой офицер: люди шли за ним, а потом спрашивали себя, за каким чертом это им понадобилось! И если говорят, что для всякого движения нет хуже вожака, чем горячий молодой дурень, надо справедливости ради добавить, что без молодости, горячности и безрассудства не может быть никакого движения вообще.
   Они вернулись домой к вечеру, изнемогая от усталости. В этот вечер фермеры и их жены, проклиная весь свет, сами доили коров, чистили лошадей и выполняли остальные необходимые работы. А наутро батраки, во главе с Гонтом и черноволосым великаном по фамилии Телли, снова выставили свое требование. Управляющий послал телеграмму Маллорингу. Днем его ответ: "Не уступайте ни в чем" - был сообщен Гонту, который спокойно ответил:
   - Да я ничего другого от него и не ждал. Поблагодарите, пожалуйста, сэра Джералда. Мы выражаем ему свою признательность...
   Ночью пошел дождь. Недда, проснувшись, услышала, как тяжелые капли стучат по жимолости и клематису, нависшим над ее открытым окном. Порывы ветра доносили запах прохладной листвы, и ей расхотелось спать. Она встала, накинула халат и подошла к окну, чтобы погрузить голову в эту ванну душистой влаги. Ночь была темная, - все небо покрылось тучами, - и все же за ними угадывался слабый отсвет луны. Листья фруктовых деревьев тоже вступили а общий хор и нежно шуршали под Дождевыми каплями, время от времени слышался громкий шелест и словно тяжкий вздох; где-то ни с того ни с сего прокричал петух. Звезд не было видно. Повсюду смыкалась мягкая как бархат мгла.
   "Мир украшен живыми существами, - подумала Недда. - Деревья, цветы, травы, насекомые и мы, люди, - все это единая ткань жизни, одевающая мир. Я понимаю дядю Тода! Хоть бы дождь шел до тех пор, пока им не придется отослать этих штрейкбрехеров назад в город, - ведь сено все равно будет испорчено и не из-за чего будет спорить!" Вдруг сердце у нее забилось. Стукнула калитка. По дорожке двигалось что-то еще более темное, чем темнота. Испугавшись, но в то же время готовая кинуться в бой, она высунулась из окна и стала вглядываться вниз. Оттуда донесся легкий скрип. Открылось окно! Недда бросилась к двери. Но она не заперла ее и не позвала на помощь, потому что у нее сразу же мелькнула мысль: "А вдруг это он? Уходил, чтобы совершить какой-нибудь безумный поступок, - как тогда Трайст!" Если это так, он поднимется наверх и, по дороге в свою комнату, пройдет мимо ее комнаты. Она, затаив дыхание, чуть приоткрыла дверь. Сначала ничего не было слышно. Может, ей почудилось? А может, кто-то бесшумно шарит в комнате внизу? Но кто же придет красть у дяди Тода, когда все знают, что у него нет ничего ценного? Потом послышались тихие шаги: кто-то, сняв башмаки, украдкой поднимался по лестнице! У нее снова мелькнула мысль: "Что мне делать, если это не он?" А потом: "А что мне делать, если это он?"
   Недда в отчаянии распахнула дверь, прижав руки к тому месту, откуда сердце у нее ушло в пятки. Но она догадалась, что это Дирек, еще прежде, чем он шепнул:
   - Недда!
   Схватив его за рукав, она втащила его в свою комнату и закрыла дверь. Он был мокрый насквозь, с него просто текло, такой мокрый, что, нечаянно прикоснувшись к нему, она сразу почувствовала влагу сквозь тонкий халатик.
   - Где ты был? Что ты делал? О Дирек!
   В полутьме она различала овал его лица, его зубы и белки глаз.
   - Перерезал веревки их палаток под дождем! Ура! У нее сразу отлегло от сердца; она даже ахнула от облегчения и прижалась лбом к его куртке. Потом его мокрые руки сомкнулись вокруг нее, его мокрая одежда прильнула к ее халатику, и они закружились в дикой, воинственной пляске. Затем он внезапно остановился, упал на колени, прижался к ней лицом и прошептал:
   - Какая я скотина, какая я скотина! Всю тебя вымочил! Бедненькая ты моя!
   Недда нагнулась к нему; ее волосы упали на его мокрую голову, руки задрожали на его плечах, ей казалось, что ее сердце вот-вот растает совсем так ей хотелось его высушить, согреть своим телом. В ответ он крепко ее обнял, и его мокрые ладони скользнули по ее спине. Потом, отпрянув, он прошептал;
   - Ах, Недда, Недда... - И выбежал из комнаты, как темный призрак. Забыв, что и она промокла с головы до ног, Недда так и осталась стоять с зажмуренными глазами, полуоткрыв губы и покачиваясь, как пьяная; потом, вытянув руки, она обхватила себя и замерла...
   Утром, когда она спустилась к завтраку, Дирека уже не было дома и дяди Тода тоже, а Кэрстин что-то писала, сидя за бюро. Шейла сумрачно. с ней поздоровалась и тут же ушла. Недда быстро выпила кофе, съела яйцо и кусок хлеба с медом; у нее было очень тяжело на сердце. На столе лежала развернутая газета, и, лениво проглядывая ее, она наткнулась на следующую заметку:
   "Беспорядки, помешавшие уборке сена в вустерширском имении сэра Джералда Маллоринга, вынужденного вызвать штрейкбрехеров, до сих пор не прекращаются. В этих краях действует чья-то безответственная, злая воля. Трудно понять и причину недавно совершенного там поджога и теперешний взрыв недовольства. Известно, что экономическое положение батраков в этом! имении скорее выше, чем ниже среднего".