Страница:
которая захватывает в свой вечный плен каждого, кто, как говорится, "вдохнул
чистый озон пятого океана".
- Посмотрим настоящих истребителей! - шутит, бывало, наш командир звена
лейтенант Лепин, кивая на проносящихся мимо стрижей. В его словах есть доля
истины. Хотя мы и готовим летчиков-истребителей, и сами давно не новички в
летном деле, но что значит наша техника пилотирования в сравнении с полетами
стрижей? Как стремительно взмывают они вверх, как круто, сложив крылья,
пикируют в ущелье!
Мы частенько подкармливали стрижей хлебными крошками, которые они с
удивительной ловкостью подхватывали на лету. Любили мы и подразнить стрижей,
помахать на них руками, посвистеть. Стрижи незамедлительно принимали наш
вызов - они начинали "воздушный бой". Да не как-нибудь! Свечой взмывали
вверх и со стороны солнца мчались прямо на нас. Они словно понимали, что мы
не простые зрители, а летчики и что ни одна их атака не пропадет даром -
получит оценку.
Стриж с большой скоростью мчится прямо на Лепина, а Лепин тоже не из
робких - стоит в полный рост и руки назад спрятал. Азартная игра: кажется,
вот-вот стриж, не рассчитав, не успеет отвернуть - и наш приятель получит
таранный удар в лицо, но нет! Перед самым лицом Лепина стриж резко
отворачивает - нам даже вроде бы слышен свист воздуха. Молодец! Да и Лепин
тоже не подкачал. Выстоял, глазом не моргнул, а это нелегко. Я тоже пробовал
- не сразу привык.
А уже на следующий день мы, инструкторы, запрокинув головы, следим с
земли за "воздушным боем" наших курсантов и с удовлетворением отмечаем:
"Зреют истребители!"
Вскоре в нашу школу поступила новая машина - истребитель И-16,
тактико-технические данные которого были гораздо выше, чем у истребителя
И-15 "бис".
Для начальника школы полковника Попова И-16 был уже "старым знакомым":
он летал на нем в ту пору, когда работал на авиационном заводе испытателем.
Поэтому он показал нам на И-16 такую блестящую технику пилотирования, такую
высокую культуру полета, что все мы невольно позавидовали ему. С этого дня
мы начали осваивать истребитель И-16.
Мы часто наблюдали, как высоко в синеве безбрежного неба Кавказа старые
орлы учили молодых орлят искусству парящего полета. Иногда и наши курсанты,
как бы соревнуясь с орлами в мастерстве, отрабатывали в это время
самостоятельные полеты в зону и по маршруту - захватывающее зрелище! Бывало,
отойдешь недалеко от "квадрата", ляжешь на мягкую, теплую траву и, подложив
руки под голову, долго всматриваешься в безоблачную высь.
Лежишь - и мечтаешь: как интересно все же устроен мир! Нет у него ни
начала ни конца. И все же когда-то человек поднимется в эту бесконечную
пустоту Вселенной. И шаг за шагом начнет прокладывать себе путь к звездам,
бесчисленное множество которых видишь в ночи над головой - мерцающих и еле
заметных, далеких и близких, больших и малых...
И вдруг встрепенешься от захватывающих своей фантазией мыслей и
переведешь взгляд на громадную цепь гор с вершинами, покрытыми снегом. И
видишь, как в небе, распластав свои еще не окрепшие большие крылья, орлы
стаей робко описывают круг за кругом: то снижаются, то вновь набирают
высоту, да такую, что становятся еле заметными, а затем уходят куда-то в
горы.
Спустя некоторое время стая снова показывается в небе и повторяет свой
"учебный" полет.
И так - изо дня в день, от простого - к сложному старые орлы "проходят
программу" со своими орлятами, которые с каждым часом растут и крепнут.
Наконец время подходит и к одному из самых сложных элементов орлиной школы -
пикированию, при котором отрабатывается стремительное падение к земле и
точность выхода из пикирования.
Вот старый орел, первым сложив крылья, пикирует к земле, а затем
выравнивается и снова поднимается вверх, к стае. Вслед за старым начинают
повторять "упражнение" молодые орлята. С каждым разом "задание" усложняется,
пикирование становится более глубоким и продолжительным.
Обучение длится до тех пор, пока не окрепнут, не наберут силы молодые
крылья. А потом наступает самый ответственный момент в жизни каждого орленка
- "экзамен на зрелость".
С огромной высоты, с парящего полета орлята камнем падают вниз и у
самой земли, расправив во всю ширь свои могучие крылья, на какое-то
мгновение как бы зависают на одном месте, чтобы схватить добычу в когти, и
снова устремляются ввысь. Ошибки здесь не должно быть. Здесь должны быть
точный расчет и сила в крыльях. Если молодой орел переоценит свои
возможности, ошибется, то это будет стоить ему жизни.
Но так бывает редко. Обычно весь выводок орлят успешно выдерживает
неписаный для них экзамен, после которого они становятся уже орлами и у
каждого из них начинается самостоятельная жизнь.
...Наступил и наш день, наш праздник: школа дала Родине сто боевых
летчиков-истребителей. И наши орлята получили путевку в небо.
Часть II. ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ
22 июня 1941 года... Это был самый обыкновенный воскресный день -
солнечный, небо синее-синее, на фоне которого ослепительно блестели снежные
вершины Кавказских гор. На душе у нас было легко и весело от сознания, что
еще одна трудная летная неделя закончена и что нами по праву заслужен отдых.
Как и обычно в выходные дни, мы, летчики, вместе с техниками
направились ранним утром по холодку в небольшой городок Сигнах,
расположенный высоко на горе. Посмотрели кино, а затем зашли в небольшой,
единственный в Сигнахе ресторанчик, славившийся своими шашлыками.
Нас любезно встретил Сандро - немолодой тучноватый грузин, местный
чародей кулинарии. Сандро уважал летчиков, и каждый раз, когда мы приходили,
он хоть на минутку оставлял свою жаркую кухню и, вытирая о передник руки,
спешил нам навстречу, приглашая за стол:
- Добро пожаловать, дорогие друзья! Кто моего шашлыка не едал - тот в
Сигнахе не бывал!
Потом он удалялся готовить шашлыки, а мы, чтобы скоротать время,
выходили на веранду покурить.
Так было и в тот день. Стоя у барьера, мы любовались живописным видом
городка, беседовали неторопливо о жизни, строили всевозможные планы.
- Смотрите, что там происходит! - крикнул кто-то вдруг из летчиков,
указывая рукой вниз, на центральную городскую улицу. Действительно,
происходило что-то непонятное. Люди собирались в небольшие группки, о чем-то
оживленно говорили. Другие куда-то бежали, останавливались, размахивали
руками, что-то объясняя, снова бежали.
Что же произошло?
В это время на веранду вбежал инструктор второй эскадрильи Обухов. По
дороге в ресторан он приотстал от нашей компании.
- Товарищи, война! - крикнул Обухов.
Мы не сразу осознали это слово. Окружили Обухова, стали его
расспрашивать.
- Сейчас... по радио... - сбивчиво, волнуясь, начал он рассказывать, -
передали сообщение...
Мы стрелой вылетели из ресторана и пустились по крутой, мощенной
булыжником дороге на центральную площадь города.
Да, все так и есть! У репродуктора близ кинотеатра стояли молчаливые
люди, внимательно ловившие каждое слово диктора. Здесь же были и старики,
которым молодые грузины торопливо пересказывали суровые слова первой
фронтовой сводки. В нашем сознании как-то не укладывалось, что именно
сейчас, ясным июньским утром, от Балтийского до Черного морей идут жестокие
бои. Но это было так...
Когда мы прибежали на аэродром, наши курсанты и летно-технический
состав были уже на построении. Мы быстро переоделись в форму и тоже встали в
строй.
Начальник школы полковник Попов открыл митинг. Слово взял заместитель
начальника школы по политчасти батальонный комиссар Аристархов. Коротко
сообщил он о вероломном нападении гитлеровской Германии, о развернувшихся
ожесточенных боях по всей нашей западной границе, о мобилизации всех сил
страны на отпор врагу.
Затем выступали летчики, техники, механики. Люди возмущались,
негодовали, заявляли о своем желании отправиться на фронт. Мой друг Баланин,
крепко сжав зубы, сказал:
- Ну, смотрите, фашистские псы! Придет время - завоете, да будет
поздно!
Каждому из нас весть о войне оборвала какие-то планы, мечты, в каждом
сердце заныла щемящая тревога за нашу Родину, за родных, близких...
Потянулись длинные военные дни. По радио передавали тревожные вести:
враг рвется к столице нашей Родины - Москве. Армия сражается за каждую пядь
земли. В воздушных боях, несмотря на численное превосходство вражеской
авиации, наши летчики показывают образцы мужества и героизма.
Подвиги капитана Гастелло и многих других наших собратьев волновали и
вдохновляли нас. Мы искренне верили в нашу славную авиацию, верили в то, что
не сегодня-завтра враг будет остановлен и разбит.
Школа наша перешла на уплотненную программу подготовки
курсантов-летчиков. С самого рассвета и до темноты в небе беспрерывно стоял
гул моторов. Мы летали в две смены, делая по .пятьдесят вылетов в смену на
один самолет: фронту нужны летчики!
В один из дней после окончания полетов нас прямо здесь же, на
аэродроме, собрал начальник школы. Рядом с ним стоял батальонный комиссар.
- Товарищи летчики! - сказал полковник Попов, - фронту нужны
бойцы-истребители. Кто желает поехать на фронт и готов драться с фашистами -
шаг вперед!
Весь наш строй сделал шаг вперед - только загудела земля.
- Спасибо! - растроганно произнесли в один голос Попов и Аристархов.
Затем начальник школы, немного помолчав и справившись с волнением,
сказал:
- Мы подумаем... Мы отберем необходимое число добровольцев. А кто
останется - не огорчайтесь: должен же кто-то и здесь, в тылу, готовить
летные кадры для фронта!..
На следующий день нам зачитали список отъезжающих на фронт. Моя фамилия
была названа в числе десяти фамилий летчиков-добровольцев. На сборы - два
дня. Собираясь, я кое-что из своих вещей роздал друзьям, кое-что оставил
хозяевам, где жил на квартире.
И вот долгожданный час настал. Нас торжественно провожали. На плацу был
построен весь личный состав школы. Полковник Попов и батальонный комиссар
Аристархов произнесли напутственные речи. Мы в ответ заверили товарищей, что
на фронте не посрамим чести нашей школы, что задание партии и правительства
выполним!
Через два дня мы приехали в тот город, где формировалась наша
истребительная часть. Еще издали заметил наспех замаскированные самолеты
И-15 "бис". Видимо, будем воевать на них.
Бывалые летчики, уже понюхавшие пороху, проводя меня с чемоданом в
дверь, тут же незамедлительно стали изощряться в остротах:
- Эй, парень, куда это ты с таким пульманом собрался?
Понятное дело - авиация без шуток не может, и шутников во все времена
на аэродромах хоть отбавляй. Но как бы там ни было, мне стало неловко, и уже
на следующий день я поспешил избавиться от "пульмана" и лишних вещей. Себе
оставил только пару белья да фотоаппарат "ФЭД", с которым я впоследствии
прошел всю войну и который мне помог многое сохранить на память.
Фронтовики нас встретили дружелюбно. Распределили по эскадрильям - и
началась наша новая жизнь. Мы готовили материальную часть, расчищали
взлетно-посадочную полосу, которую все время заносило снегом...
Время было трудное. Полеты производились редко: не хватало горючего,
запасных частей. А тут еще мартовская слякоть, грязь, перемешанная со
снегом.
Унты и одежда у нас были вечно мокрые, а за день так находишься, что к
вечеру еле добираешься до койки. На наш вопрос "Почему мало летаем?" майор
из штаба недовольно буркнул:
- Погодите, налетаетесь еще!
Каждый вечер, сгрудившись у старенького репродуктора, мы слушали сводки
Совинформбюро, спорили, обсуждали создавшуюся обстановку. Бои на всех
фронтах шли по-прежнему ожесточенные.
Я, как и большинство из нас, все время думал о фронтовой жизни, рвался
поскорее начать боевые дела. Но вот к нам приехал начальник штаба полка и
зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось: всех
летчиков-инструкторов, прибывших в марте, вернуть обратно в свои школы.
Это известие свалилось на нас, как снег на голову. И хотя мы понимали,
что возражать и доказывать что-то бесполезно, - приказ есть приказ, - все же
попросили командование полка повременить денек-другой: может, в Москве
передумают - все бывает! - летчики-то очень нужны фронту.
- Вот именно, очень нужны фронту, - отпарировал начальник штаба полка.
- Так что езжайте и готовьте летчиков фронту.
Как же мы теперь будем смотреть в глаза своим товарищам, когда вернемся
в школу? Но ничего не попишешь - приказ! Как назло, и документы на этот раз
нам выдали тут же, незамедлительно, без всяких проволочек. А мы еще
надеялись: пока оформят документы, пока то, да се... А там глядишь... Но
ничего этого не случилось, и пришлось нам возвращаться обратно.
Настроение у всех было пресквернейшее. Но мы зря расстраивались. В
школе нас встретили как фронтовиков, хотя ни одного вражеского самолета мы
не видели, даже в воздухе.
Командир эскадрильи майор Михайлов сказал:
- А мы знали, что вы вернетесь - и ваши группы курсантов снова
закреплены за вами.
Вскоре мы привели себя в порядок, успокоились: кто-то ведь должен,
действительно, готовить летные кадры для фронта.
И все же вышло по-нашему! Правда, не сразу, но вышло. Как-то нам,
"горемыкам", поручили перегнать самолеты УТИ-4 на один из аэродромов,
расположенных на юге страны. Здесь находился центр комплектования и
пополнения фронтовых частей летным составом. Был, это, своего рода,
перевалочный пункт летчиков. И с кем ни поговоришь - каждый уверен, что без
него фронт не обойдется и что именно ему кто-то из штаба обещал ускорить
оформление в боевую часть. Мы сдали самолеты и ждали оформления документов,
прислушиваясь, кто что говорит.
- Ну вот что, хлопцы! - сказал как-то один из нашей группы, Дубровский.
- Победителей не судят. Давайте, пока мы здесь находимся, потревожим
начальство, "постучимся", может, и нам откроют? А выгонят - так выгонят, нам
не привыкать!
Так мы и постановили. И уже на следующий день с утра обратились к
начальнику штаба запасного авиаполка со своей просьбой, рассказав ему по
порядку всю историю, приключившуюся с нами.
- Ну и народ! - сокрушенно покачал он головой. И к нашей неописуемой
радости вдруг сказал:
- Хорошо. Обещаю. Заберем вас в действующую авиацию! Только сразу это
сделать пока невозможно. Сейчас у нас организуются ККЗ - курсы командиров
звеньев, хотите там заниматься? Начало занятий со следующей недели.
Хотим ли мы? Что за вопрос? Конечно. Мы с радостью согласились. Наш
острослов Ахапкин тут же расшифровал ККЗ по-своему - "кое-как зацепились!".
Начальник штаба свое слово сдержал, и через несколько дней мы
приступили к занятиям. Они были организованы хорошо; проводили их опытные
фронтовые летчики и инженеры. Учеба нас захватила, особенно нам нравилось
изучать тактику воздушного боя и использование самолетов различных типов в
воздушном бою.
Недели две спустя нашу группу вызвали утром в отдел кадров полка.
Начальник отдела кадров сказал, что с нами желает побеседовать командир
штурмового полка. Встреча с ним состоялась в тот же день. Мы, конечно,
догадались, что нам будут предлагать перейти в штурмовую авиацию, которая
уже тогда становилась грозной силой в борьбе с наземными войсками фашистских
захватчиков.
Командир штурмового полка оказался опытным боевым летчиком и хорошим
агитатором. На его груди сверкали орден Ленина и три ордена Красного
Знамени. Он радушно встретил нас в штабе, познакомил с летчиками своего
полка, у которых на гимнастерках, как и у него, сверкали ордена и медали.
Тут, в части, мы неожиданно для себя увидели портрет нашего товарища по
Ульяновской школе Сынбулатова. На его груди было немало орденов. Внизу под
портретом надпись, говорящая о том, что этот летчик является гордостью
полка. Сынбулатов смотрел на нас с фотографии и точно спрашивал: "Что
задумались, друзья? Профессия штурмовика не хуже профессии
летчика-истребителя!" Командир полка повел нас к самолету Ил-2, показал нам
его, сообщил тактико-технические данные и боевое применение.
- Это, товарищи, грозная машина, фашисты называют ее "черная смерть".
Летчик-штурмовик, как никто другой, видит плоды своей работы, видит панику и
ужас в фашистских колоннах. Его, как родного брата, любят и ждут наши
пехотинцы.
Так говорил командир полка, и мы почувствовали, что он по-настоящему
влюблен в свое оружие и в совершенстве владеет им.
- Ну что, товарищи, кто желает в наш полк? Мы быстро переучим - и на
фронт!
Тут же несколько наших товарищей дали согласие перейти в штурмовой
полк. Командир с радостью принял их.
Мы же - "твердые истребители" - остались верны своему призванию и
решили, что у нас еще будет не меньше шансов рассчитаться с гитлеровцами за
все их злодеяния, за все их черные дела. По интенсивности нашей подготовки
мы почувствовали, что скоро, очень скоро пойдем в боевые полки!
Так оно и произошло. Через несколько недель нас, оставшихся летчиков,
вызвали в отдел кадров, выдали нам предписания и отправили прямо на фронт -
в 229-ю ИАД (истребительная авиационная дивизия), которой командовал
генерал-майор авиации Шевченко. Нас распределили по полкам. Дубровский,
Сокольский и я попали в 40-й ИАП, а остальные ребята - в 84-й ИАП.
Мне на первых порах не повезло: я подхватил где-то малярию, и уже по
дороге на фронт она меня начала трепать - температура временами доходила до
39o. Мы добирались, как говорят, на перекладных - на машинах, на открытых
железнодорожных платформах. Болезнь от этого только прогрессировала. Не
успел я приехать на место, где размещался наш полк, как меня сразу же
отвезли в лазарет. Итак, вместо строевой части я оказался... в лазарете.
Лечение проходило медленно. Иногда я сидел у окна и с грустью думал:
"Мои друзья уже, наверное, воюют, а я ничем не могу им помочь".
Целыми днями мне слышен был гул самолетов, уходящих на боевые задания и
возвращавшихся обратно. Порой сквозь рев наших моторов пробивался
пронзительный звук "мессершмиттов", и тогда раздавался грохот зениток,
стучали пушечно-пулеметные очереди. Все это мне говорило о том, что идет
воздушный бой. С каким нетерпением в такие минуты я ждал своего
выздоровления! Как хотелось мне скорее прийти своим товарищам на помощь!
Однажды вечером меня навестили Дубровский и Сокольский. Они сообщили,
что моего товарища Женю Шахова сбили "мессеры" прямо над нашим аэродромом.
Группа пришла тогда с задания и стала заходить на посадку. В это время два
"мессера" атаковали самолет Шахова, и он прямо на глазах всего полка сгорел
в воздухе.
Я не мог представить себе, что Евгения уже нет в живых, ведь я хорошо
знал его! Мы с ним много поработали в школе в одной эскадрилье, даже сидели
в летной столовой за одним столом. И вот его нет...
Да, к бою надо готовиться как следует, и во фронтовое небо взлетать
нужно во всеоружии! Война не признает слабых, не прощает тем, кто допускает
промахи. Значит, надо учиться у летчиков, которым довелось уже не раз и не
два встретиться в бою с фашистскими асами, нужно знать тактические приемы
врага, знать слабые и сильные стороны немецких самолетов.
Здоровье мое вскоре пошло на поправку: шатаясь от слабости, я начал
выходить на воздух, выбирал место поудобнее и наблюдал за небом. Меня
одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я понимал, что я еще слаб
и идти в бой мне сейчас нельзя, а с другой, как-то неловко, стыдно было
лежать в одной палате с раненными в воздушных схватках. Мне хотелось
немедленно покинуть лазарет. Я стал торопить врачей, досадуя на медицину,
что не придумала еще лекарство, которое бы сразу излечивало от малярии.
- Ох, парень, парень! - сказал мне с грустью главный врач лазарета. -
Разве на одну малярию нужно быстровылечивающее лекарство? Нам бы препарат
такой, чтобы смертельно раненные и безнадежные выживали - какие люди
уходят...
Да, и он, врач, и я, летчик, оба понимали, что такого волшебного
лекарства пока нет и что лучшее лекарство сегодня - это смерть врага. Чем
больше будет уничтожено фашистских захватчиков - тем больше хороших людей
останется жить на земле.
Наконец через двадцать дней меня выписали из лазарета, и я возвратился
в полк. К тому времени мои товарищи Дубровский и Сокольский уже летали на
боевые задания. И хотя не имели еще на своем счету сбитых фашистских
самолетов, но уверяли, что сбивать их можно!
Меня представили всем летчикам полка. Я смотрел на них и думал, что мне
крепко повезло: я попал в семью опытных воздушных бойцов, таких, как
Чупиков, Баранов, Шлепов, Додонов, Пилипенко...
Я уже физически окреп, и меня стали "провозить" на УТИ-4 по кругу и в
зону. Затем, когда я восстановил технику пилотирования, командир эскадрильи
капитан Пилипенко слетал со мной в зону и дал "добро" на самостоятельную
работу.
Приказом по части за мной закрепили боевой самолет. Это был уже
старенький истребитель И-16, вооружение его состояло из двух крыльевых
пулеметов "ШКАС" нормального калибра и двух "РС". Но я и такому самолету был
рад. Чтобы успешнее воевать, на разборах воздушных боев я внимательно
прислушивался к выступлениям командиров, к рассказам опытных летчиков,
делившихся впечатлениями после удачно проведенных схваток с врагом. Даже
самые разрозненные, отрывочные данные, касающиеся тактики немецких
истребителей, я старался как-то осмыслить, понять.
В скором времени погибли мои друзья Дубровский и Сокольский. Дубровский
был сбит в воздушном бою, а Сокольский погиб при штурмовке вражеской
механизированной колонны.
И вот я узнаю, что завтра лечу на задание. Значит, завтра я получу
боевое крещение. Скрывать не Стану: поволноваться мне пришлось изрядно. Я
пытался мысленно, по рассказам своих боевых товарищей, нарисовать картину
завтрашнего боевого вылета, а в голову лезла другая мысль: "А может быть,
полет практически будет проходить совсем не так, как я предполагаю?"
Одно дело - слушать рассказы о боях и боевых вылетах, другое - самому
слетать и провести бой. Меня волновали многие вопросы воздушного боя и
боевого вылета. Например, как быть, если я лечу самым крайним в строю или,
как в авиации говорят, замыкающим, а в это время мне в хвост для атаки
заходят "мессеры"? Что же я должен делать? Какой надо выполнить маневр?
Мне отвечали:
- Ты должен развернуться "мессеру" в лоб и атаковать его. Затем, после
атаки, пристроиться к свой группе.
Это говорили опытные летчики, побывавшие не раз в боях и имевшие на
своем счету сбитые самолеты. Не верить я им не мог. Но и понять их мне тоже
было трудно. "Как же так, - размышлял я, - мне в хвост для атаки заходит
пара "мессеров", я разворачиваюсь им навстречу и, открыв огонь, тоже
перехожу в атаку. Но моя ведь группа продолжает идти дальше на цель. Значит,
атакуя "мессеров", я отрываюсь от нее и улетаю в противоположную сторону. Но
после такого маневра мне долго придется догонять свою группу, чтобы
пристроиться к ней. Да и "мессеры" этого не допустят..."
Другие товарищи говорили, что, наоборот, ни в коем случае отрываться от
группы нельзя, иначе сразу же собьют. Кому же верить? Я придерживался
второго мнения. И решил, что если завтра при выполнении задания сложится
такая обстановка, то любыми путями буду держаться в строю.
На следующий день полк выполнял прежние задачи: штурмовал наземные
укрепления врага, сопровождая истребителей-бомбардировщиков - "чаек" на
боевые задания, вел воздушную разведку.
После обеда командир звена лейтенант Григорьев подозвал меня к себе:
- Товарищ старший сержант Голубев, готовьтесь к вылету на боевое
задание.
- Есть! - ответил я и побежал к своему самолету. Наконец-то!
Техник был у самолета и заполнял формуляр.
- Самолет готов к вылету? - спросил я.
- Так точно!
Мы еще раз, уже вместе с техником, осмотрели мой истребитель, и я,
убедившись в его готовности, пошел в эскадрилью.
В четыре часа дня командир полка подполковник Чупиков собрал летчиков,
участвующих в очередном вылете, и поставил задачу: двумя шестерками
истребителей И-16 сопровождать истребителей-бомбардировщиков И-153 и
совместными бомбардировочно-штурмовыми ударами уничтожить скопление живой
силы и техники противника в районе Малгобек. Боевой порядок на маршруте
истребителей-бомбардировщиков - колонна двух восьмерок. Первую прикрываю я
своей шестеркой, вторую - капитан Пилипенко; Высота полета до цели-1500
метров, над целью - 1000 метров. Встреча с истребителями-бомбардировщиками -
в воздухе над аэродромом. Вылет в 17 часов.
- Вопросы ко мне будут? - обратился к нам Чупиков. Все молчали.
- По самолетам!..
В 17.00 раздается команда: "По самолетам!"
Я спешу к своему "ишачку". Механик докладывает о готовности -
показывает большой палец. Пулеметы снаряжены полным боекомплектом, под
крылья подвешены реактивные снаряды. Это уже не учебные стрельбы - это вылет
на боевое задание.
Команду на взлет пока не дают, и кажется, что сижу я в кабине целую
вечность. Смотрю на часы: 17.05. Еще раз мысленно повторяю задачу,
осматриваю кабину, приборы. Наконец, самолет ведущего группы поднимает пыль
и спешит к старту. Взлетаем парами. Мы со старшим лейтенантом Григорьевым -
в последней паре. Ко второму развороту вся группа в сборе. Едва набираем
чистый озон пятого океана".
- Посмотрим настоящих истребителей! - шутит, бывало, наш командир звена
лейтенант Лепин, кивая на проносящихся мимо стрижей. В его словах есть доля
истины. Хотя мы и готовим летчиков-истребителей, и сами давно не новички в
летном деле, но что значит наша техника пилотирования в сравнении с полетами
стрижей? Как стремительно взмывают они вверх, как круто, сложив крылья,
пикируют в ущелье!
Мы частенько подкармливали стрижей хлебными крошками, которые они с
удивительной ловкостью подхватывали на лету. Любили мы и подразнить стрижей,
помахать на них руками, посвистеть. Стрижи незамедлительно принимали наш
вызов - они начинали "воздушный бой". Да не как-нибудь! Свечой взмывали
вверх и со стороны солнца мчались прямо на нас. Они словно понимали, что мы
не простые зрители, а летчики и что ни одна их атака не пропадет даром -
получит оценку.
Стриж с большой скоростью мчится прямо на Лепина, а Лепин тоже не из
робких - стоит в полный рост и руки назад спрятал. Азартная игра: кажется,
вот-вот стриж, не рассчитав, не успеет отвернуть - и наш приятель получит
таранный удар в лицо, но нет! Перед самым лицом Лепина стриж резко
отворачивает - нам даже вроде бы слышен свист воздуха. Молодец! Да и Лепин
тоже не подкачал. Выстоял, глазом не моргнул, а это нелегко. Я тоже пробовал
- не сразу привык.
А уже на следующий день мы, инструкторы, запрокинув головы, следим с
земли за "воздушным боем" наших курсантов и с удовлетворением отмечаем:
"Зреют истребители!"
Вскоре в нашу школу поступила новая машина - истребитель И-16,
тактико-технические данные которого были гораздо выше, чем у истребителя
И-15 "бис".
Для начальника школы полковника Попова И-16 был уже "старым знакомым":
он летал на нем в ту пору, когда работал на авиационном заводе испытателем.
Поэтому он показал нам на И-16 такую блестящую технику пилотирования, такую
высокую культуру полета, что все мы невольно позавидовали ему. С этого дня
мы начали осваивать истребитель И-16.
Мы часто наблюдали, как высоко в синеве безбрежного неба Кавказа старые
орлы учили молодых орлят искусству парящего полета. Иногда и наши курсанты,
как бы соревнуясь с орлами в мастерстве, отрабатывали в это время
самостоятельные полеты в зону и по маршруту - захватывающее зрелище! Бывало,
отойдешь недалеко от "квадрата", ляжешь на мягкую, теплую траву и, подложив
руки под голову, долго всматриваешься в безоблачную высь.
Лежишь - и мечтаешь: как интересно все же устроен мир! Нет у него ни
начала ни конца. И все же когда-то человек поднимется в эту бесконечную
пустоту Вселенной. И шаг за шагом начнет прокладывать себе путь к звездам,
бесчисленное множество которых видишь в ночи над головой - мерцающих и еле
заметных, далеких и близких, больших и малых...
И вдруг встрепенешься от захватывающих своей фантазией мыслей и
переведешь взгляд на громадную цепь гор с вершинами, покрытыми снегом. И
видишь, как в небе, распластав свои еще не окрепшие большие крылья, орлы
стаей робко описывают круг за кругом: то снижаются, то вновь набирают
высоту, да такую, что становятся еле заметными, а затем уходят куда-то в
горы.
Спустя некоторое время стая снова показывается в небе и повторяет свой
"учебный" полет.
И так - изо дня в день, от простого - к сложному старые орлы "проходят
программу" со своими орлятами, которые с каждым часом растут и крепнут.
Наконец время подходит и к одному из самых сложных элементов орлиной школы -
пикированию, при котором отрабатывается стремительное падение к земле и
точность выхода из пикирования.
Вот старый орел, первым сложив крылья, пикирует к земле, а затем
выравнивается и снова поднимается вверх, к стае. Вслед за старым начинают
повторять "упражнение" молодые орлята. С каждым разом "задание" усложняется,
пикирование становится более глубоким и продолжительным.
Обучение длится до тех пор, пока не окрепнут, не наберут силы молодые
крылья. А потом наступает самый ответственный момент в жизни каждого орленка
- "экзамен на зрелость".
С огромной высоты, с парящего полета орлята камнем падают вниз и у
самой земли, расправив во всю ширь свои могучие крылья, на какое-то
мгновение как бы зависают на одном месте, чтобы схватить добычу в когти, и
снова устремляются ввысь. Ошибки здесь не должно быть. Здесь должны быть
точный расчет и сила в крыльях. Если молодой орел переоценит свои
возможности, ошибется, то это будет стоить ему жизни.
Но так бывает редко. Обычно весь выводок орлят успешно выдерживает
неписаный для них экзамен, после которого они становятся уже орлами и у
каждого из них начинается самостоятельная жизнь.
...Наступил и наш день, наш праздник: школа дала Родине сто боевых
летчиков-истребителей. И наши орлята получили путевку в небо.
Часть II. ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ
22 июня 1941 года... Это был самый обыкновенный воскресный день -
солнечный, небо синее-синее, на фоне которого ослепительно блестели снежные
вершины Кавказских гор. На душе у нас было легко и весело от сознания, что
еще одна трудная летная неделя закончена и что нами по праву заслужен отдых.
Как и обычно в выходные дни, мы, летчики, вместе с техниками
направились ранним утром по холодку в небольшой городок Сигнах,
расположенный высоко на горе. Посмотрели кино, а затем зашли в небольшой,
единственный в Сигнахе ресторанчик, славившийся своими шашлыками.
Нас любезно встретил Сандро - немолодой тучноватый грузин, местный
чародей кулинарии. Сандро уважал летчиков, и каждый раз, когда мы приходили,
он хоть на минутку оставлял свою жаркую кухню и, вытирая о передник руки,
спешил нам навстречу, приглашая за стол:
- Добро пожаловать, дорогие друзья! Кто моего шашлыка не едал - тот в
Сигнахе не бывал!
Потом он удалялся готовить шашлыки, а мы, чтобы скоротать время,
выходили на веранду покурить.
Так было и в тот день. Стоя у барьера, мы любовались живописным видом
городка, беседовали неторопливо о жизни, строили всевозможные планы.
- Смотрите, что там происходит! - крикнул кто-то вдруг из летчиков,
указывая рукой вниз, на центральную городскую улицу. Действительно,
происходило что-то непонятное. Люди собирались в небольшие группки, о чем-то
оживленно говорили. Другие куда-то бежали, останавливались, размахивали
руками, что-то объясняя, снова бежали.
Что же произошло?
В это время на веранду вбежал инструктор второй эскадрильи Обухов. По
дороге в ресторан он приотстал от нашей компании.
- Товарищи, война! - крикнул Обухов.
Мы не сразу осознали это слово. Окружили Обухова, стали его
расспрашивать.
- Сейчас... по радио... - сбивчиво, волнуясь, начал он рассказывать, -
передали сообщение...
Мы стрелой вылетели из ресторана и пустились по крутой, мощенной
булыжником дороге на центральную площадь города.
Да, все так и есть! У репродуктора близ кинотеатра стояли молчаливые
люди, внимательно ловившие каждое слово диктора. Здесь же были и старики,
которым молодые грузины торопливо пересказывали суровые слова первой
фронтовой сводки. В нашем сознании как-то не укладывалось, что именно
сейчас, ясным июньским утром, от Балтийского до Черного морей идут жестокие
бои. Но это было так...
Когда мы прибежали на аэродром, наши курсанты и летно-технический
состав были уже на построении. Мы быстро переоделись в форму и тоже встали в
строй.
Начальник школы полковник Попов открыл митинг. Слово взял заместитель
начальника школы по политчасти батальонный комиссар Аристархов. Коротко
сообщил он о вероломном нападении гитлеровской Германии, о развернувшихся
ожесточенных боях по всей нашей западной границе, о мобилизации всех сил
страны на отпор врагу.
Затем выступали летчики, техники, механики. Люди возмущались,
негодовали, заявляли о своем желании отправиться на фронт. Мой друг Баланин,
крепко сжав зубы, сказал:
- Ну, смотрите, фашистские псы! Придет время - завоете, да будет
поздно!
Каждому из нас весть о войне оборвала какие-то планы, мечты, в каждом
сердце заныла щемящая тревога за нашу Родину, за родных, близких...
Потянулись длинные военные дни. По радио передавали тревожные вести:
враг рвется к столице нашей Родины - Москве. Армия сражается за каждую пядь
земли. В воздушных боях, несмотря на численное превосходство вражеской
авиации, наши летчики показывают образцы мужества и героизма.
Подвиги капитана Гастелло и многих других наших собратьев волновали и
вдохновляли нас. Мы искренне верили в нашу славную авиацию, верили в то, что
не сегодня-завтра враг будет остановлен и разбит.
Школа наша перешла на уплотненную программу подготовки
курсантов-летчиков. С самого рассвета и до темноты в небе беспрерывно стоял
гул моторов. Мы летали в две смены, делая по .пятьдесят вылетов в смену на
один самолет: фронту нужны летчики!
В один из дней после окончания полетов нас прямо здесь же, на
аэродроме, собрал начальник школы. Рядом с ним стоял батальонный комиссар.
- Товарищи летчики! - сказал полковник Попов, - фронту нужны
бойцы-истребители. Кто желает поехать на фронт и готов драться с фашистами -
шаг вперед!
Весь наш строй сделал шаг вперед - только загудела земля.
- Спасибо! - растроганно произнесли в один голос Попов и Аристархов.
Затем начальник школы, немного помолчав и справившись с волнением,
сказал:
- Мы подумаем... Мы отберем необходимое число добровольцев. А кто
останется - не огорчайтесь: должен же кто-то и здесь, в тылу, готовить
летные кадры для фронта!..
На следующий день нам зачитали список отъезжающих на фронт. Моя фамилия
была названа в числе десяти фамилий летчиков-добровольцев. На сборы - два
дня. Собираясь, я кое-что из своих вещей роздал друзьям, кое-что оставил
хозяевам, где жил на квартире.
И вот долгожданный час настал. Нас торжественно провожали. На плацу был
построен весь личный состав школы. Полковник Попов и батальонный комиссар
Аристархов произнесли напутственные речи. Мы в ответ заверили товарищей, что
на фронте не посрамим чести нашей школы, что задание партии и правительства
выполним!
Через два дня мы приехали в тот город, где формировалась наша
истребительная часть. Еще издали заметил наспех замаскированные самолеты
И-15 "бис". Видимо, будем воевать на них.
Бывалые летчики, уже понюхавшие пороху, проводя меня с чемоданом в
дверь, тут же незамедлительно стали изощряться в остротах:
- Эй, парень, куда это ты с таким пульманом собрался?
Понятное дело - авиация без шуток не может, и шутников во все времена
на аэродромах хоть отбавляй. Но как бы там ни было, мне стало неловко, и уже
на следующий день я поспешил избавиться от "пульмана" и лишних вещей. Себе
оставил только пару белья да фотоаппарат "ФЭД", с которым я впоследствии
прошел всю войну и который мне помог многое сохранить на память.
Фронтовики нас встретили дружелюбно. Распределили по эскадрильям - и
началась наша новая жизнь. Мы готовили материальную часть, расчищали
взлетно-посадочную полосу, которую все время заносило снегом...
Время было трудное. Полеты производились редко: не хватало горючего,
запасных частей. А тут еще мартовская слякоть, грязь, перемешанная со
снегом.
Унты и одежда у нас были вечно мокрые, а за день так находишься, что к
вечеру еле добираешься до койки. На наш вопрос "Почему мало летаем?" майор
из штаба недовольно буркнул:
- Погодите, налетаетесь еще!
Каждый вечер, сгрудившись у старенького репродуктора, мы слушали сводки
Совинформбюро, спорили, обсуждали создавшуюся обстановку. Бои на всех
фронтах шли по-прежнему ожесточенные.
Я, как и большинство из нас, все время думал о фронтовой жизни, рвался
поскорее начать боевые дела. Но вот к нам приехал начальник штаба полка и
зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось: всех
летчиков-инструкторов, прибывших в марте, вернуть обратно в свои школы.
Это известие свалилось на нас, как снег на голову. И хотя мы понимали,
что возражать и доказывать что-то бесполезно, - приказ есть приказ, - все же
попросили командование полка повременить денек-другой: может, в Москве
передумают - все бывает! - летчики-то очень нужны фронту.
- Вот именно, очень нужны фронту, - отпарировал начальник штаба полка.
- Так что езжайте и готовьте летчиков фронту.
Как же мы теперь будем смотреть в глаза своим товарищам, когда вернемся
в школу? Но ничего не попишешь - приказ! Как назло, и документы на этот раз
нам выдали тут же, незамедлительно, без всяких проволочек. А мы еще
надеялись: пока оформят документы, пока то, да се... А там глядишь... Но
ничего этого не случилось, и пришлось нам возвращаться обратно.
Настроение у всех было пресквернейшее. Но мы зря расстраивались. В
школе нас встретили как фронтовиков, хотя ни одного вражеского самолета мы
не видели, даже в воздухе.
Командир эскадрильи майор Михайлов сказал:
- А мы знали, что вы вернетесь - и ваши группы курсантов снова
закреплены за вами.
Вскоре мы привели себя в порядок, успокоились: кто-то ведь должен,
действительно, готовить летные кадры для фронта.
И все же вышло по-нашему! Правда, не сразу, но вышло. Как-то нам,
"горемыкам", поручили перегнать самолеты УТИ-4 на один из аэродромов,
расположенных на юге страны. Здесь находился центр комплектования и
пополнения фронтовых частей летным составом. Был, это, своего рода,
перевалочный пункт летчиков. И с кем ни поговоришь - каждый уверен, что без
него фронт не обойдется и что именно ему кто-то из штаба обещал ускорить
оформление в боевую часть. Мы сдали самолеты и ждали оформления документов,
прислушиваясь, кто что говорит.
- Ну вот что, хлопцы! - сказал как-то один из нашей группы, Дубровский.
- Победителей не судят. Давайте, пока мы здесь находимся, потревожим
начальство, "постучимся", может, и нам откроют? А выгонят - так выгонят, нам
не привыкать!
Так мы и постановили. И уже на следующий день с утра обратились к
начальнику штаба запасного авиаполка со своей просьбой, рассказав ему по
порядку всю историю, приключившуюся с нами.
- Ну и народ! - сокрушенно покачал он головой. И к нашей неописуемой
радости вдруг сказал:
- Хорошо. Обещаю. Заберем вас в действующую авиацию! Только сразу это
сделать пока невозможно. Сейчас у нас организуются ККЗ - курсы командиров
звеньев, хотите там заниматься? Начало занятий со следующей недели.
Хотим ли мы? Что за вопрос? Конечно. Мы с радостью согласились. Наш
острослов Ахапкин тут же расшифровал ККЗ по-своему - "кое-как зацепились!".
Начальник штаба свое слово сдержал, и через несколько дней мы
приступили к занятиям. Они были организованы хорошо; проводили их опытные
фронтовые летчики и инженеры. Учеба нас захватила, особенно нам нравилось
изучать тактику воздушного боя и использование самолетов различных типов в
воздушном бою.
Недели две спустя нашу группу вызвали утром в отдел кадров полка.
Начальник отдела кадров сказал, что с нами желает побеседовать командир
штурмового полка. Встреча с ним состоялась в тот же день. Мы, конечно,
догадались, что нам будут предлагать перейти в штурмовую авиацию, которая
уже тогда становилась грозной силой в борьбе с наземными войсками фашистских
захватчиков.
Командир штурмового полка оказался опытным боевым летчиком и хорошим
агитатором. На его груди сверкали орден Ленина и три ордена Красного
Знамени. Он радушно встретил нас в штабе, познакомил с летчиками своего
полка, у которых на гимнастерках, как и у него, сверкали ордена и медали.
Тут, в части, мы неожиданно для себя увидели портрет нашего товарища по
Ульяновской школе Сынбулатова. На его груди было немало орденов. Внизу под
портретом надпись, говорящая о том, что этот летчик является гордостью
полка. Сынбулатов смотрел на нас с фотографии и точно спрашивал: "Что
задумались, друзья? Профессия штурмовика не хуже профессии
летчика-истребителя!" Командир полка повел нас к самолету Ил-2, показал нам
его, сообщил тактико-технические данные и боевое применение.
- Это, товарищи, грозная машина, фашисты называют ее "черная смерть".
Летчик-штурмовик, как никто другой, видит плоды своей работы, видит панику и
ужас в фашистских колоннах. Его, как родного брата, любят и ждут наши
пехотинцы.
Так говорил командир полка, и мы почувствовали, что он по-настоящему
влюблен в свое оружие и в совершенстве владеет им.
- Ну что, товарищи, кто желает в наш полк? Мы быстро переучим - и на
фронт!
Тут же несколько наших товарищей дали согласие перейти в штурмовой
полк. Командир с радостью принял их.
Мы же - "твердые истребители" - остались верны своему призванию и
решили, что у нас еще будет не меньше шансов рассчитаться с гитлеровцами за
все их злодеяния, за все их черные дела. По интенсивности нашей подготовки
мы почувствовали, что скоро, очень скоро пойдем в боевые полки!
Так оно и произошло. Через несколько недель нас, оставшихся летчиков,
вызвали в отдел кадров, выдали нам предписания и отправили прямо на фронт -
в 229-ю ИАД (истребительная авиационная дивизия), которой командовал
генерал-майор авиации Шевченко. Нас распределили по полкам. Дубровский,
Сокольский и я попали в 40-й ИАП, а остальные ребята - в 84-й ИАП.
Мне на первых порах не повезло: я подхватил где-то малярию, и уже по
дороге на фронт она меня начала трепать - температура временами доходила до
39o. Мы добирались, как говорят, на перекладных - на машинах, на открытых
железнодорожных платформах. Болезнь от этого только прогрессировала. Не
успел я приехать на место, где размещался наш полк, как меня сразу же
отвезли в лазарет. Итак, вместо строевой части я оказался... в лазарете.
Лечение проходило медленно. Иногда я сидел у окна и с грустью думал:
"Мои друзья уже, наверное, воюют, а я ничем не могу им помочь".
Целыми днями мне слышен был гул самолетов, уходящих на боевые задания и
возвращавшихся обратно. Порой сквозь рев наших моторов пробивался
пронзительный звук "мессершмиттов", и тогда раздавался грохот зениток,
стучали пушечно-пулеметные очереди. Все это мне говорило о том, что идет
воздушный бой. С каким нетерпением в такие минуты я ждал своего
выздоровления! Как хотелось мне скорее прийти своим товарищам на помощь!
Однажды вечером меня навестили Дубровский и Сокольский. Они сообщили,
что моего товарища Женю Шахова сбили "мессеры" прямо над нашим аэродромом.
Группа пришла тогда с задания и стала заходить на посадку. В это время два
"мессера" атаковали самолет Шахова, и он прямо на глазах всего полка сгорел
в воздухе.
Я не мог представить себе, что Евгения уже нет в живых, ведь я хорошо
знал его! Мы с ним много поработали в школе в одной эскадрилье, даже сидели
в летной столовой за одним столом. И вот его нет...
Да, к бою надо готовиться как следует, и во фронтовое небо взлетать
нужно во всеоружии! Война не признает слабых, не прощает тем, кто допускает
промахи. Значит, надо учиться у летчиков, которым довелось уже не раз и не
два встретиться в бою с фашистскими асами, нужно знать тактические приемы
врага, знать слабые и сильные стороны немецких самолетов.
Здоровье мое вскоре пошло на поправку: шатаясь от слабости, я начал
выходить на воздух, выбирал место поудобнее и наблюдал за небом. Меня
одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, я понимал, что я еще слаб
и идти в бой мне сейчас нельзя, а с другой, как-то неловко, стыдно было
лежать в одной палате с раненными в воздушных схватках. Мне хотелось
немедленно покинуть лазарет. Я стал торопить врачей, досадуя на медицину,
что не придумала еще лекарство, которое бы сразу излечивало от малярии.
- Ох, парень, парень! - сказал мне с грустью главный врач лазарета. -
Разве на одну малярию нужно быстровылечивающее лекарство? Нам бы препарат
такой, чтобы смертельно раненные и безнадежные выживали - какие люди
уходят...
Да, и он, врач, и я, летчик, оба понимали, что такого волшебного
лекарства пока нет и что лучшее лекарство сегодня - это смерть врага. Чем
больше будет уничтожено фашистских захватчиков - тем больше хороших людей
останется жить на земле.
Наконец через двадцать дней меня выписали из лазарета, и я возвратился
в полк. К тому времени мои товарищи Дубровский и Сокольский уже летали на
боевые задания. И хотя не имели еще на своем счету сбитых фашистских
самолетов, но уверяли, что сбивать их можно!
Меня представили всем летчикам полка. Я смотрел на них и думал, что мне
крепко повезло: я попал в семью опытных воздушных бойцов, таких, как
Чупиков, Баранов, Шлепов, Додонов, Пилипенко...
Я уже физически окреп, и меня стали "провозить" на УТИ-4 по кругу и в
зону. Затем, когда я восстановил технику пилотирования, командир эскадрильи
капитан Пилипенко слетал со мной в зону и дал "добро" на самостоятельную
работу.
Приказом по части за мной закрепили боевой самолет. Это был уже
старенький истребитель И-16, вооружение его состояло из двух крыльевых
пулеметов "ШКАС" нормального калибра и двух "РС". Но я и такому самолету был
рад. Чтобы успешнее воевать, на разборах воздушных боев я внимательно
прислушивался к выступлениям командиров, к рассказам опытных летчиков,
делившихся впечатлениями после удачно проведенных схваток с врагом. Даже
самые разрозненные, отрывочные данные, касающиеся тактики немецких
истребителей, я старался как-то осмыслить, понять.
В скором времени погибли мои друзья Дубровский и Сокольский. Дубровский
был сбит в воздушном бою, а Сокольский погиб при штурмовке вражеской
механизированной колонны.
И вот я узнаю, что завтра лечу на задание. Значит, завтра я получу
боевое крещение. Скрывать не Стану: поволноваться мне пришлось изрядно. Я
пытался мысленно, по рассказам своих боевых товарищей, нарисовать картину
завтрашнего боевого вылета, а в голову лезла другая мысль: "А может быть,
полет практически будет проходить совсем не так, как я предполагаю?"
Одно дело - слушать рассказы о боях и боевых вылетах, другое - самому
слетать и провести бой. Меня волновали многие вопросы воздушного боя и
боевого вылета. Например, как быть, если я лечу самым крайним в строю или,
как в авиации говорят, замыкающим, а в это время мне в хвост для атаки
заходят "мессеры"? Что же я должен делать? Какой надо выполнить маневр?
Мне отвечали:
- Ты должен развернуться "мессеру" в лоб и атаковать его. Затем, после
атаки, пристроиться к свой группе.
Это говорили опытные летчики, побывавшие не раз в боях и имевшие на
своем счету сбитые самолеты. Не верить я им не мог. Но и понять их мне тоже
было трудно. "Как же так, - размышлял я, - мне в хвост для атаки заходит
пара "мессеров", я разворачиваюсь им навстречу и, открыв огонь, тоже
перехожу в атаку. Но моя ведь группа продолжает идти дальше на цель. Значит,
атакуя "мессеров", я отрываюсь от нее и улетаю в противоположную сторону. Но
после такого маневра мне долго придется догонять свою группу, чтобы
пристроиться к ней. Да и "мессеры" этого не допустят..."
Другие товарищи говорили, что, наоборот, ни в коем случае отрываться от
группы нельзя, иначе сразу же собьют. Кому же верить? Я придерживался
второго мнения. И решил, что если завтра при выполнении задания сложится
такая обстановка, то любыми путями буду держаться в строю.
На следующий день полк выполнял прежние задачи: штурмовал наземные
укрепления врага, сопровождая истребителей-бомбардировщиков - "чаек" на
боевые задания, вел воздушную разведку.
После обеда командир звена лейтенант Григорьев подозвал меня к себе:
- Товарищ старший сержант Голубев, готовьтесь к вылету на боевое
задание.
- Есть! - ответил я и побежал к своему самолету. Наконец-то!
Техник был у самолета и заполнял формуляр.
- Самолет готов к вылету? - спросил я.
- Так точно!
Мы еще раз, уже вместе с техником, осмотрели мой истребитель, и я,
убедившись в его готовности, пошел в эскадрилью.
В четыре часа дня командир полка подполковник Чупиков собрал летчиков,
участвующих в очередном вылете, и поставил задачу: двумя шестерками
истребителей И-16 сопровождать истребителей-бомбардировщиков И-153 и
совместными бомбардировочно-штурмовыми ударами уничтожить скопление живой
силы и техники противника в районе Малгобек. Боевой порядок на маршруте
истребителей-бомбардировщиков - колонна двух восьмерок. Первую прикрываю я
своей шестеркой, вторую - капитан Пилипенко; Высота полета до цели-1500
метров, над целью - 1000 метров. Встреча с истребителями-бомбардировщиками -
в воздухе над аэродромом. Вылет в 17 часов.
- Вопросы ко мне будут? - обратился к нам Чупиков. Все молчали.
- По самолетам!..
В 17.00 раздается команда: "По самолетам!"
Я спешу к своему "ишачку". Механик докладывает о готовности -
показывает большой палец. Пулеметы снаряжены полным боекомплектом, под
крылья подвешены реактивные снаряды. Это уже не учебные стрельбы - это вылет
на боевое задание.
Команду на взлет пока не дают, и кажется, что сижу я в кабине целую
вечность. Смотрю на часы: 17.05. Еще раз мысленно повторяю задачу,
осматриваю кабину, приборы. Наконец, самолет ведущего группы поднимает пыль
и спешит к старту. Взлетаем парами. Мы со старшим лейтенантом Григорьевым -
в последней паре. Ко второму развороту вся группа в сборе. Едва набираем