Голубев Василий. Во имя Ленинграда

   Сейчас же главной трудностью была не борьба с воздушным противником, а размеры взлетно-посадочной полосы аэродрома, которая была явно мала для полетов на скоростном самолете Ла-5.
   Взлет и посадка с аэродромов или площадок ограниченных размеров всегда сопряжены с определенным риском. Поэтому от летного состава в первую очередь требовался точный расчет при посадке, строгое удерживание направления на пробеге и особенно при взлете.
   Первые дни полетов на аэродроме Бычье Поле более рельефно выявили некоторые недостатки "лавочкина".
   Самолет любой конструкции наряду с положительными качествами всегда имеет особенности, которые выявляются на заводе и при войсковых испытаниях. Знание летно-техническим составом "минусов" самолета позволяет своевременно предупредить возникновение сложных ситуаций, которые, как правило, ведут к летным происшествиям.
   Самолет Ла-5 не был исключением. В инструкции по его эксплуатации было записано:
   - самолет на взлете имеет тенденцию к развороту вправо;
   - при работе на земле мотор быстро перегревается;
   - при быстром рулении по мягкому грунту имеет стремление к капотированию.
   Все эти недостатки самолета и мотора летный состав знал и учитывал. Но вот частые повторные заходы на посадку при ограниченной длине полосы выявили то, что было ранее неизвестно. Мы установили, что Ла-5 резко кренится на левое крыло в момент ухода на второй круг с полностью выпущенными посадочными щитками. Это создавало иной раз довольно опасные положения. Если не удержать кренение, то самолет, находясь на высоте в три-четыре метра, мог зацепить крылом за землю, а при большей высоте - перевернуться через крыло. В любом случае катастрофа неминуема.
   Единственной причиной непроизвольного кренения оказалась чрезмерная чувствительность самолета к режиму работы мотора и винта при скорости, близкой к посадочной. И чем энергичнее летчик переводил мотор на полную мощность в момент ухода на второй круг с малой высоты, тем больше и быстрее кренился самолет на левое крыло. Специально проведенные мной и капитаном Васильевым полеты показали, что при плавном переводе мотора на полную мощность и с увеличением скорости никаких опасных ситуаций не возникало. Поэтому на одном из полковых разборов итогов летного дня пришлось детально раскрыть летчикам причину, которая ведет самолет к непроизвольному кренению, и дать рекомендации, как следует действовать, чтобы предотвратить опасность.
   На этом разборе я назвал фамилии летчиков, молодых и опытных, которые все еще допускали неточный расчет на посадку строго у знака "Т", а при уходе на второй круг резко переводили* мотор на максимальную мощность. Такие действия были неправильны и вели к аварии. Пришлось мне - в числе других назвать и довольно опытного пилота, воевавшего с первого дня войны, капитана Александра Овчинникова, замполита 1-й эскадрильи. По характеру он был человек спокойный, отзывчивый, в бою смелый и находчивый. Но в этот раз на замечание он отреагировал болезненно. Я понимал причину его неуравновешенности: в воздушных боях и на штурмовках его самолет был несколько раз поврежден, а сам он дважды ранен... Два года беспрерывно воюет - устал и нервы на пределе.
   Не ожидая конца разбора, Овчинников встал и раздраженно произнес:
   - Это мелочь, и ее в мой адрес можно было не говорить. Я на истребителях летаю много лет, сам знаю, как исправлять ошибки, в том числе и на Ла-5. И в воздухе, и на земле. Лучше бы сегодня поподробнее поговорить о тактике действий на новом самолете с учетом первых встреч с "фокке-вульфами".
   Зная Овчинникова как хорошего летчика и делового замполита, я был удивлен его репликой.
   - Садитесь, Александр Харламович! - сказал я, стараясь сдержаться. Ошибки в авиации могут допускать не только малоопытные летчики, но и авиаторы с большим стажем.
   Я назвал фамилии опытных летчиков, которые делают при полетах частые повторные заходы лишь потому, что в авиации мелочей нет. Любая ошибка или пустяковый вроде бы недосмотр может повлечь за собой тяжелые последствия. Назвал летчиков, которым будут даны тренировочные полеты. Овчинникову решил предоставить отпуск в Ленинград на четыре дня.
   - Нет, товарищ врид командира полка, - сделав ударение на слове "врид", ответил Овчинников. - Я никуда отдыхать не поеду. Раз назвали меня в числе слабаков, допускающих ошибки в полетах на Ла-5, то позвольте мне сначала доказать, что я этим самолетом владею не хуже других. И вообще, никакой отпуск мне не нужен. У меня хватит сил летать на любые боевые и учебные задания.
   Такой ответ поставил нас в тупик. Майор Тарараксин, знавший Овчинникова с момента прихода в полк, примирительно сказал:
   - Что ты, Саша, вспылил? Четыре дня отпуска, да еще с выездом в Ленинград... Поспишь, отдохнешь, а полеты от тебя не уйдут, им пока и конца не видно...
   Я, как командир, был озадачен больше других. Боролись во мне два решения. Первое - подписать приказ об отпуске и связным самолетом отправить Овчинникова в Ленинград. Второе - согласиться с его требованием, разрешить ему продолжать летать на новом самолете. Я понимал, что Овчинников желает продемонстрировать летное мастерство на более высоком уровне, чем мое. Это, пожалуй, и положило конец моим колебаниям:
   - Ну хорошо, Александр Харламович, завтра утром сделаете два-три полета по кругу, получите отпускной - и на У-2 в Ленинград. Это мое окончательное решение.
   На следующий день начались учебные полеты, и сразу после взлета Овчинникова я окончательно понял свою ошибку. Опытный летчик-инструктор мог сразу заметить, что пилот нервничает и ведет самолет не совсем правильно, особенно на посадочном курсе. Пришлось взять микрофон и передать Овчинникову, что он идет на повышенной скорости планирования. Капитан не ответил. Обстановка требовала повторить команду:
   - "Ноль двенадцатый", уходите на второй круг!
   - Сяду нормально!
   Я понял, что ответ Овчинникова означает: не нуждаюсь, дескать, в подсказке.
   "Капитан закусил удила", - мелькнула у меня тревожная мысль. Видя, что он садится с большим перелетом расчетной точки и обязательно выкатится за пределы посадочной полосы, я третий раз дал команду уйти на второй круг.
   Что в этот момент думал Овчинников, можно было только предположить. Мотор взревел, выходя за одну-две секунды на полную мощность. Самолет как бы вздрогнул, медленно пошел в набор высоты, потом перевернулся через левое крыло и вверх колесами врезался в землю.
   Вот в тот момент, когда на моих глазах погиб славный боевой товарищ, с которым вместе были проведены сотни боев и дерзких бомбоштурмовых ударов, я понял, как пагубны нерешительность, колебания. Нужно было отдать приказ об отпуске Овчинникова... Я не сделал этого вчера и даже сегодня до начала полетов...
   Через час после катастрофы я стоял перед полковником Кондратьевым, докладывал о чрезвычайном происшествии, случившемся по моей вине. Он молча выслушал мое объяснение, показал жестом, чтобы я сел. Достал папиросы, закурил, два-три раза глубоко затянулся, потом сказал:
   - Пойдем подышим свежим воздухом, поговорим.
   Мы вышли на улицу, и Кондратьев, посмотрев на моросящее небо, заговорил вовсе не о том, чего я ждал.
   - Есть народная примета: если в апреле "слепые" дожди, лето будет хорошее. Не знаю, верно это или нет, но нам в нынешнем году такое лето очень нужно. Хорошая погода поможет быстрее переучить все полки бригады на самолеты Ла-5. Такое решение уже принято, да и воевать на "лавочкиных" против "фокке-вульфов", видимо, будет легче в ясную погоду. Нам ведь, Василий Федорович, в этом году необходимо полностью завоевать превосходство в воздухе в районе восточной части Финского залива и на Ладожском озере. Вот почему из-за мелких недостатков нового самолета нам больше людей и технику терять нельзя. Гибель Овчинникова - не случайность. Это старая болезнь опытных летчиков: пренебрегать "пороками" самолетов, на которых они летают... Мой вам совет, товарищ Голубев, - повернувшись ко мне, твердо сказал Кондратьев, - не допускайте послаблений в требовательности к подчиненным, в воспитании молодых. Вы должны чувствовать себя командиром полка и при временном исполнении обязанностей. Ведь именно в полку в полном объеме решается военная судьба людей и достигается тактическая победа над врагом. Поэтому, принимая решение, не торопитесь, а если уж приняли, то не меняйте. Поняли, о чем я говорю?
   - Понял, товарищ полковник, - ответил я.
   - Ну хорошо, что поняли. Езжайте к себе и продолжайте работу.
   Кондратьев молча подал руку, приветливо улыбнулся и твердой походкой пошел в помещение командного пункта бригады...
   Чужой
   Десять дней в апреле полк воевал с уменьшенной боевой нагрузкой, поэтому удалось полностью выполнить учебный план: провести стрельбы по конусу, воздушные бои и бомбометание на самолете Ла-5.
   Вылетая в эти дни на боевые задания, летчики неоднократно встречали в воздухе группы "фокке-вульфов", которые, не принимая боя над нашей территорией и водами Финского залива, старались затянуть самолеты за линию фронта, сбить "лавочкиных" над расположением своих войск. Фашистов, видимо, интересовали конструктивные особенности нового советского истребителя, его летные качества, вооружение, навигационное оборудование, - наши летчики начали успешно воевать на Ла-5 и на других фронтах. На Ленинградском фронте и Балтийском флоте эти самолеты были только в нашем полку.
   Утром 10 апреля я доложил командиру авиабригады о завершении программы боевой подготовки молодых летчиков и некоторых выводах о тактике фашистских истребителей. Одновременно сообщил, что из Ленинграда вот уже несколько раз прилетает вновь назначенный инспектор по воздушно-стрелковой службе авиации флота капитан Михаил Мартыщенко. Он старался вылететь на боевое задание за линию фронта ведомым у меня или у любого командира эскадрильи и - вроде в шутку - упрекал нас в боязни перехватывать "фоккеров" как над своей территорией, так и за линией фронта.
   "Пора вам дать хороший бой "фокке-вульфам", показать, на что способен Ла-5, а не одной подготовкой заниматься", - сказал мне этот инспектор при последней встрече. А когда я спросил его, почему он желает лететь ведомым только у летчиков - Героев Советского Союза, он ответил: "Не летать же мне ведомым у командира звена или старшего летчика, ведь я начальник службы всей авиации флота..."
   - Вы, товарищ полковник, вероятно, будете ругать меня, но я категорически отказал ему в просьбе, сказав, что на боевые задания с любыми летчиками полка будет летать тот, кого мы хорошо знаем и верим, что он по-гвардейски выполнит приказ.
   Кондратьев немного помолчал, потом спокойно, но твердо ответил:
   - Правильно сделал! Я его знаю. Он скомпрометировал себя еще в первые месяцы войны и был из пятого истребительного авиаполка переведен в группу перегонщиков самолетов с тыловых аэродромов на фронт. Там, во время одного из перелетов, потерял ориентировку, попал в плен к фашистам. Потом каким-то чудом сбежал. Я узнаю о его прохождении службы после возвращения из плена, а пока на задания его не берите.
   Сказанное Кондратьевым - бывшим командиром 5-го авиаполка восстановило в моей памяти рассказ одного из летчиков этого полка. Однажды из боевого вылета не вернулся пилот Мартыщенко. Через двое суток он появился в полку и доложил, что вел неравный бой с фашистскими истребителями, таранил самолет врага, а затем посадил свой "миг" в расположении противника. Отстреливаясь от преследователей, вышел на дорогу, идущую в Ленинград, и на попутных повозках и машинах добрался до своего аэродрома.
   Ему поверили, представили к награде, а на второй день после Указа Верховного Совета о его награждении нашли в 25 километрах от аэродрома самолет МиГ-3. Он лежал на фюзеляже с погнутыми лопастями винта, пробоинами в передней части правого крыла и капота мотора, где сохранились застрявшие сучья сосны. Поврежденный самолет привезли в полк, а в районе "тарана" обнаружили кудрявую высокую сосну с обрубленной вершиной.
   Дешево отделался тогда Мартыщенко - его перевели из боевого полка в перегоночную эскадрилью.
   Разведку аэродромов врага в районах Нарвы и главного аэроузла Гатчина Сиверская летчики называли "полет в осиное гнездо". Именно такое задание полк получил вечером 10 апреля. Было принято решение: летят одновременно две группы по шесть самолетов в каждой. Вылет в 6 часов утра 11 апреля. Вылет в район, насыщенный "фокке-вульфами" и "мессерами", требовал не только увеличенной боеспособной группы, но и подбора грамотных, волевых, опытных летчиков. Вот почему на это первое и трудное задание готовились лететь "старики".
   Вторую группу, летящую в район Нарвы, возглавлял один из самых опытных - комэск капитан Васильев. Замыкающую - пару обеспечения - вел только что назначенный вместо погибшего замполита эскадрильи Овчинникова парторг 3-й эскадрильи старший лейтенант Валентин Бакиров.
   За тридцать минут до вылета на аэродром опять прилетел Мартыщенко. Он, не спрашивая разрешения, ворвался на командный пункт эскадрильи, где я давал последние указания летчикам перед вылетом.
   - Что вам нужно, товарищ капитан? - спросил я Мартыщенко.
   Он визгливо ответил:
   - Заместитель командующего дал приказание командиру бригады о моем вылете вместе с разведчиками. Я пойду ведомым у старшего группы.
   - У меня нет такого приказания, но если бы оно и было, то все равно вам в составе группы места нет. К тому же здесь собраны летчики, которые полетят на задание, и поэтому прошу покинуть командный пункт!
   Глаза инспектора зло блеснули. Он медленно повернулся к двери и, тяжело шагая по крутым ступенькам, вышел из землянки.
   Летчики молчали, явно одобряя мое решение. Воспоминания о "таране" и загадочном побеге из плена заставляли меня не доверять человеку, который по неведомым причинам настойчиво добивается вылета на задание именно ведомым у старшего группы.
   Что ему нужно? Пользуясь опытом ведущего, обеспечить отличное выполнение задания и восстановить запятнанный авторитет? К тому же Мартыщенко имел бы за спиной надежный заслон гвардейцев. Опасность, стало быть, уменьшалась для него значительно.
   И я тут же твердо решил: этот хитрый и нечестный человек летать с нами не будет. И, забыв о самом существовании назойливого инспектора, я закончил указания, сверил часы и дал команду на запуск моторов в 6.00 без сигнала по радио.
   Наш замысел - провести "разведку боем" - оказался совершенно правильным. Через час после взлета мы располагали данными о количестве и типах самолетов противника, базирующихся на пяти аэродромах. Только в Красногвардейске (Гатчина) и Сиверской находилось более ста самолетов ФВ-190 и Ме-109Ф. Самолетов-бомбардировщиков на всех пяти аэродромах обнаружили всего восемнадцать. Видимо, фашисты такую авиацию держали в удаленных местах.
   В целом удачное выполнение боевого задания не обошлось без тяжелой потери. Группа Васильева потеряла Бакирова. Истинной причины гибели Бакирова - боевого летчика, превосходного партийного руководителя и замечательного человека - мы не узнали. Скорее всего, он был ранен осколком зенитного снаряда, а потом потерял сознание. Схваток с вражескими самолетами группа Васильева не имела.
   Доклад о воздушной разведке полковник принял прямо на аэродроме. Командир бригады подробно расспросил каждого летчика. Завтра будет нанесен первый за время войны совместный с тяжелой корабельной и береговой артиллерией удар по артиллерийской группировке врага в районе Ропши.
   Заслушав старших групп и летчиков, Кондратьев отвел меня в сторону, сел на пустой патронный ящик, закурил, подал мне пачку папирос.
   - Давай подымим, я знаю, что значит пролететь над Красногвардейском и Сиверской. Сильнее, чем там, противовоздушной обороны у фашистов на нашем фронте нет.
   - Бросил курить, Петр Васильевич, берегу здоровье для дочери, - со вздохом и усмешкой ответил я. Не мог же я сказать командиру, что после каждой выкуренной папиросы усиливается боль в правом подреберье, а тошнота комом подкатывает к горлу.
   - Если хватило сил бросить курить, это хорошо. Я вот несколько раз до войны пытался, да ничего не получилось. - Потом, помолчав, он сказал: Василий Федорович, зачем же ты выгнал Мартыщенко с командного пункта?
   О своем нетактичном поведении с Мартыщенко я и сам хотел доложить командиру, но послеполетные волнения отодвинули мой доклад на второй план.
   - Ведь он мне тоже грубо сказал, что на его вылет вам дано приказание от заместителя командующего. Вот и не выдержало мое сердце, прогнал нахала...
   - Приказание такое было, да я не счел нужным тебе говорить. - Потом добавил: - Завтра будем наносить совместный удар авиацией и артиллерией флота по батареям врага в районе Ропши. Об этом ты уже знаешь. А боевое задание для полка получишь сегодня к вечеру, нарочным. Сегодня и завтра надежно прикрой аэродромы на "пятачке" и на Бычьем Поле в Кронштадте. Есть данные, что по ним "фокке-вульфы" могут нанести бомбовые удары.
   Докурив папиросу, Кондратьев быстро поднялся, пошел к стоящей невдалеке машине. Закрыв дверцу, он опустил стекло и негромко спросил:
   - А мой заместитель овладел "лавочкиным"?
   - Дополнительную программу полетов согласно вашему указанию подполковник Катков закончил. Я вылетал с ним четыре раза на учебные бои. Ведет он их грамотно, но к большим перегрузкам еще не привык. На это нужно время, и летать ему нужно чаще. Желательно несколько вылетов подполковнику Каткову выполнить ведомым у опытного летчика, - ответил я.
   - Завтра включи его ведомым в состав одной из боевых групп.
   - Есть, товарищ командир! Могу взять к себе. В обиду не дадим.
   - Знаю я вас, смельчаков, но не все иной раз зависит от вас, - сказал на прощание Кондратьев и помчался на свой КП...
   Задача, поставленная нашему полку, была лаконичной: сковать врага боем в районе Ропши до прихода основных сил ударной авиации.
   Штаб полка и командиры эскадрилий до поздней ночи примеряли различные варианты выполнения поставленной задачи. В конце концов пришли к единому решению: шестеркой Ла-5 из эскадрилий Кожанова под моим руководством обеспечить "выметание" (как стали называть такую задачу в дальнейшем) истребителей из заданного района. Два звена капитана Васильева прикрывают аэродромы. Последние два самолета - резерв - остаются на аэродроме в наивысшей степени готовности к вылету.
   На большее у нас сил не было.
   За час до вылета к стоянке самолетов 3-й эскадрильи подъехали на легковой машине начальник штаба и заместитель командира бригады, с ними был и капитан Мартыщенко. Он прилетел на аэродром в 7 часов утра и, не докладывая мне, уехал в штаб бригады.
   Я представился и доложил о готовности полка к выполнению боевой задачи. Подполковник Ройтберг, не глядя мне в глаза, передал последнее приказание командира бригады:
   - Резерва на аэродроме не оставлять! На этих самолетах пойдут на задание в составе группы "вытеснения" подполковник Катков и капитан Мартыщенко.
   В первый момент я не мог найти слов для ответа. Стоял как ошпаренный.
   - Кто будет отвечать за потерю пожилых новичков в воздушном бою? Зачем менять решение без командира полка, да еще за час до вылета на задание?
   - Не горячись, Василий, приказание на вылет капитана передали от замкомандующего, а Владимир Иванович упросил командира пойти отдельной парой вместе с твоей группой, - старался успокоить меня начальник штаба. И добавил: - Да и группа будет состоять не из шести, а из восьми пилотов. Ведь резерв не успеет своевременно подойти к месту боя.
   - Нет, Петр Львович и Владимир Иванович, на скорую руку в бой только безумцы летают. Кому-кому, а вам это должно быть известно, вы же руководитель бригады.
   Вдруг подал голос молчавший до этого Мартыщенко:
   - Товарищ майор, давайте пойду у вас ведомым, а ваш ведомый - капитан Творогов - пойдет у подполковника Каткова.
   Я молчал, вспоминая свои недавние раздумья. Получалось, что Мартыщенко настоятельно ищет место понадежнее. Что же делать? Звонить командиру бригады, просить отменить приказание? Выполнять? Но времени было в обрез. И я решил изменить боевой состав шестерки, но сохранить варианты боя, над которыми много думали.
   - Слушайте мое решение, - обратился я к Каткову и Мартыщенко. - Боевой порядок группы: ведомым у меня - подполковник Катков, вторую ударную пару поведет капитан Творогов, у него ведомым - Мартыщенко, пара верхнего обеспечения - капитан Кожанов и старший лейтенант Куликов. Но предупреждаю вас, Владимир Иванович, и особенно вас, Мартыщенко, от начала и до конца боя держаться ведущих, атаковать только те самолеты, которые им угрожают. Понятно? Тебя, Петя, - обратился я к Кожанову, - прошу следить за парой Творогова. Находись выше моего звена на восемьсот - тысячу метров. В том случае, если моя группа вступит в бой, тебе в схватку без команды не вступать!
   Решение о расстановке летчиков в группе было воспринято инспектором как крушение каких-то замыслов. Мартыщенко посмотрел на меня, стиснул зубы и сухо спросил:
   - Товарищ майор, через какие пункты полетим и на какой высоте?
   - Сегодня заблудиться невозможно. Видимость - более двадцати километров. Вам положено смотреть за воздухом и держаться ведущего. Детальную ориентировку вести будут ведущие пар, а линия фронта и важные пункты врага покажут свое место разрывами зенитных снарядов... Какие еще есть вопросы? - успокаивая себя, обратился я к летчикам.
   Все молчали.
   - Осмотреть оружие! Проверить настройку радиостанций! Взлет через пятнадцать минут по сигналу двух зеленых ракет...
   Группа Васильева дружно пошла к стоянке самолетов. Кожанов, Творогов, замполит Безносов и инженер Николаев молча продолжали стоять. Мне понятны были их задержка и молчание - всех беспокоило, что на задание летят двое, которых мы как боевых летчиков не знаем.
   Линию фронта группа пересекла на высоте 3500 метров у Порзоловского озера южнее Петергофа. Летим с небольшим набором высоты, скорость - 520 километров в час. Впереди, по сторонам и сзади вспыхивают разом десятки зенитных разрывов. Держу курс прямо на Ропшу. Мы сами ищем боя, поэтому с напряжением осматриваю воздушное пространство, периодически слежу за полетом группы. Все на своих местах, только крайний в звене, Мартыщенко, шарахается то вправо, то влево, а то и перегонит ведущего.
   Слышу в наушниках голос Творогова: "Ноль седьмой", займи место слева!" Но самолет Мартыщенко по-прежнему мечется из стороны в сторону. Вновь голос в наушниках: "Тридцать третий", впереди двадцать, две группы мелких облачков. .." Это голос Тарараксина. Его сигнал означает: в двадцати километрах две небольшие группы вражеских истребителей.
   - Понял! - ответил я одним словом.
   Лихорадочно ищу темные точки. Смотрю через светофильтровые очки: враг приближается со стороны солнца. Вот они, фашисты, на расстоянии шести восьми километров движутся поперек нашего курса. Опознаю - четыре "фокке-вульфа" растянутой цепочкой летят на нашей высоте. Творогов качает крылом - значит, видит, молодец...
   Вдруг все четыре ФВ-190 повернули в нашу сторону - им подсказали с земли. Спешат к Ропше или хотят встретить нас лобовой атакой. Ни то, ни другое нас не устраивает, нам нужно оттянуть их в сторону Пушкина и там завязать короткий бой. Сейчас к Ропше с двух сторон подойдут "илы" и "Петляковы".
   Секунда - и решение созрело: уклониться от лобовой атаки и с небольшим набором высоты взять курс на Пушкин. Противник обязательно пойдет на преследование, уйдет от Ропши. Там, над Пушкином, - короткий бой на вертикальном маневре. Потом быстрый отход к Дудергофу на отсечку истребителей, идущих с юга.
   Сближаемся. До противника около километра, полторы секунды до открытия огня. Делаю пологую горку с доворотом вправо. Вижу резкий левый разворот ФВ-190.
   Пошли на преследование - это хорошо. Впереди внизу знакомый до деталей город. Разрушенный Екатерининский дворец, озеро, покрытое серым льдом и окаймленное вековым парком. Вот теперь пора в настоящую лобовую атаку. Передаю команду из трех слов:
   - Иван, левую косую!
   Сам же потянул что есть силы ручку управления на себя, повел самолет на правую косую "петлю Нестерова". Через шесть-семь секунд мы парами с разных сторон встретимся с Иваном и на пикировании атакуем врага, если он не разделится так же, как мы.
   Противник просчитался, он всей четверкой друг за другом тянется за моей парой, но разница в высоте - 600-700 метров. Тяжелые "фоккеры" поздно поняли свою ошибку. Им нужно уходить только вниз.
   Резко перевернув самолет через крыло, пикирую на ведущего первой пары. Вижу, как Творогов строит маневр, направляет самолет на последний, чуть отставший ФВ-190.
   Самолет пухнет в сетке прицела, дистанция сокращается до 100-75 метров. Длинная очередь из обеих пушек по мотору и кабине. Больше можно не преследовать - "фоккер", охваченный пламенем, переворачиваясь, входит в отвесное пикирование.
   Опять максимальная перегрузка, секунды три-четыре темно в глазах, тело многопудовым грузом придавило к сиденью и бронеспинке, но послушный Ла-5 стрелой лезет вверх.
   В любом бою главное - видеть, где друзья и где враги. Смотрю в зеркало - вижу самолет Каткова, дистанция - метров сто пятьдесят. Взгляд вправо, там должен быть Творогов, он еще идет вниз за самолетом врага. Его трассы стелются в двух-трех метрах левее мотора "фокке-вульфа". Видимо, тот спасает себя скольжением - грамотный вражина. Но что такое? Цветная трасса, идущая слева, прошила самолет Ла-5. Из своей кабины я не вижу, кто ведет огонь по Ивану. Самолет его завертелся, почти отвесно пошел вниз. Тороплюсь вывести свой самолет в горизонтальный полет, чтобы осмотреться. Катков держится за мной. Вижу пару Кожанова, она слева, выше на 400-500 метров. Нет Творогова и Мартыщенко. Запрашиваю их по радио, но в наушниках одна за другой команды штурмовиков, они наносят удар по целям.