Голубев Василий. Во имя Ленинграда

   Нужно спешить, чтобы успеть встать на пути вражеских истребителей, дать возможность нашим завершить бомбовый удар и отойти за линию фронта.
   - "Ноль третий", скорей в зону два!
   - Понял! - ответил Кожанов.
   Но через 25-30 секунд полета последовал его поспешный доклад:
   - Слева выше шестерка. "Тридцать третий", спеши! Задержу! Женя, на встречных!
   Кожанов немедленно дал команду Куликову вести бой на встречно-пересекающихся курсах.
   - Понял! Я - "Тридцать третий", держитесь, - дал я ответ и, снижаясь, начал набирать максимально допустимую скорость.
   Хотя и спешили мы только парой, но не зря. Со стороны Красногвардейска к Ропше тоже спешила большая группа ФВ-190. Считать их некогда, тем более что у нас высота и скорость.
   Увеличив угол пикирования, атакую ведущего ближайшей четверки и, не наблюдая результатов, свечой ухожу вверх. Сейчас мысль одна: повторить атаки, сбить с пути, задержать хотя бы часть вражеских истребителей.
   Слежу все время за Катковым, нужно так маневрировать, чтобы не подставить его под удар.
   В наушниках сплошной гвалт. Штурмовики, пикировщики и их прикрытие ведут бой с истребителями, которые все же успели проскочить и атакуют на отходе. Оценивая складывающуюся обстановку, понимаю, что скованная нами группа фашистских истребителей не догонит бомбардировщиков и штурмовиков. Нам нужно за счет высоты и скорости оторваться, оказать помощь хотя бы "Петляковым", уходящим от цели последними. Отрыв наш был своевременным. Догоняем последнее звено Пе-2. Около "Петляковых" четыре Як-7 ведут бой. С разных сторон их атакуют несколько пар ФВ-190.
   Положение замыкающего звена и его прикрытия тяжелое. Сейчас нужно немного - всего одна-две внезапные атаки по врагу, и победа будет за нами.
   Ловлю в прицел самый опасный для Пе-2 истребитель. Но стреляю короткой очередью и с большой дистанции. Очередь прошла правее. Враг заметил трассу, крутнул самолет влево, но и мое упреждение, взятое для второй очереди, было безошибочным. Несколько снарядов попали по кабине, заставили "фокке-вульф" клюнуть вниз и, увеличивая угол пикирования, врезаться в болото южнее Порзоловского озера, где уже горел чей-то самолет.
   Наша внезапная атака дала хорошие результаты. Гитлеровцы прекратили преследование Пе-2, да и мы уже миновали линию фронта.
   Бой кончился, но из него вышли живыми пока двое. Нажимаю кнопку передатчика, вызываю КП:
   - "Сокол ноль один", я - "Тридцать третий", возвращаюсь парой, запросите все посты восточнее объекта.
   - Я - "Сокол", вас понял, - ответил неузнаваемым голосом Тарараксин.
   Зарулив на стоянку и выключив мотор, я задержался в кабине. Нужно вспомнить все, что произошло в полете. Мерещилась разноцветная трасса, поразившая самолет Творогова. Цвет такой трассы только на самолете Ла-5. Неужели с перепугу Мартыщенко дал очередь по своему ведущему? Не должно быть, ведь бой только начинался. Но куда делся Мартыщенко? Ведь сзади и выше нас все это время "фокке-вульфов" не было. И на запрос по радио он не ответил. А что с парой Кожанова? Из отрывков команд, услышанных по радио, я понял, что он свою задачу выполнил - задержал группы ФВ-190. Но я также слышал его слова: "Что-то горит, посмотри..."
   Звук авиационного мотора оборвал поток мыслей. Ла-5 с ходу, не делая круга над аэродромом, заходил на посадку. Это оказался Куликов.
   Я пулей выскочил из кабины самолета.
   - Ну вот, нашелся еще один, - сказал я ожидавшим у самолета Ройтбергу, Безносову, Николаеву и Каткову.
   Куликов зарулил на стоянку, быстро выскочил из кабины, мокрый от пота и возбужденный, торопливо доложил:
   - Товарищ командир! Задание выполнено. Вели бой с шестеркой "сто девяностых", сбили два. В одной из атак капитана Кожанова подбили - самолет начал гореть, но большого пламени не было. Летчик дотянул до Ленинграда. Самолет посадил на фюзеляж на Комендантском аэродроме. Выскочил из кабины, а пламя полностью охватило самолет. Я решил на остатке горючего все же долететь сюда и доложить, что командир эскадрильи жив. Он стоял в стороне от самолета и махал рукой.
   - Спасибо, товарищ Куликов, сейчас позвоним на тот аэродром. Пока еще нет пары Творогова. Пишите письменный доклад и приложите схему боя вашей пары.
   В это время произвели посадку два звена Васильева. Судя по докладам с воздуха, боев они не вели.
   Прошел 1 час 20 минут с момента нашего взлета. Может быть, Творогов и Мартыщенко сели на аэродром восточнее Ленинграда?
   Начштаба бригады подошел ко мне, вид у него был опечаленный и виноватый.
   - Василий Федорович, поедем в штаб, там доложишь командиру. А потом мы по прямому проводу переговорим с воздушными постами фронта и корректировщиками артиллерии флота.
   Ехать в штаб бригады нам не пришлось. Над аэродромом появился самолет Мартыщенко. Сердце мое начало стучать, как будто я пробежал несколько километров. Если он где-то вел бой, то горючее давно должно кончиться. Но вот он здесь...
   - Товарищ подполковник, капитан Мартыщенко вернулся с выполнения боевого задания.
   - Что вы мне докладываете! - не дал ему говорить Катков. - Докладывайте командиру группы.
   - Я докладываю по уставу - старшему по должности и званию, срывающимся голосом продолжал Мартыщенко.
   У меня терпения не хватило.
   - Где Творогов?
   - Творогова в начале боя на пикировании сбил ФВ-190, а на выходе из пике я немца сбил. Самолет Творогова и "фокке-вульф" упали рядом, западнее небольшого озера. Потом меня сверху атаковали два ФВ-190. Отбиваясь на малой высоте, я потерял ориентировку. С трудом вышел на Неву. Хотел сесть на Карельском перешейке, но понял, что дотяну до Кронштадта.
   - У какого озера упал самолет?
   - Мне кажется, это Порзоловское. Давайте слетаем - я могу точно показать место, оба самолета на земле горели.
   Когда Мартыщенко назвал место падения самолета и сообщил, что они оба горели, я с трудом удержался, чтобы не ударить его по лицу. Ведь названное им озеро находится более чем в сорока километрах западнее! Этот лжец нагло смотрел на всех присутствующих.
   - Сколько раз стреляли по противнику? Мартыщенко помолчал, потом ответил:
   - Дал три очереди по ФВ-190, который сбил Творогова. Иные вопросы задавать было бесполезно. Нужно ждать сообщения наземных наблюдательных постов...
   - Товарищ Николаев! Срочно готовьте самолет Мартыщенко, мой и пару капитана Цыганова. Полетим к месту падения самолетов. Капитан Мартыщенко пойдет ведущим, покажет озеро и место падения самолетов. Ведомым пойду я. Лететь будем на высоте триста метров.
   На лбу инспектора выступили крупные капли пота. Лицо его побледнело, он едва выговорил:
   - Это же за линией фронта! На такой высоте любой зенитный пулемет может сбить.
   - Летали же вы более часа на малой высоте - вас не сбили...
   Едва мы вошли в землянку командного пункта, как адъютант позвал меня в комнату командира и тихо сказал:
   - Вас просил срочно позвонить Тарараксин, сейчас соединю по прямому.
   Я взял телефонную трубку.
   - Слушаю, Алексей Васильевич! Какие есть данные с постов и соседних аэродромов?
   - Самые радостные, - ответил начштаба. - Кожанов жив и даже не ранен, немного обжег лицо и правую руку, а главное, нашли Творогова, сел на фюзеляж прямо на нашем минном поле у больницы Фореля - это в южной части Ленинграда. Саперы принимают меры, чтобы вывести летчика с минного поля. Потом его привезут на аэродром, а если ранен, то в ближайший госпиталь. Я с командиром батальона держу связь.
   - Спасибо, Алексей Васильевич, это всем нам награда за пережитое. Но, кроме командира бригады, об этом больше никому... Понял? Через пятнадцать минут приеду на КП полка...
   - Товарищ адъютант, - сказал я, положив телефонную трубку, - вызовите инженера эскадрильи Бороздина, врача полка Званцова и летчика связи Цаплина. О разговоре по телефону - ни слова.
   Вернувшись в оперативную комнату КП, я сказал:
   - Прошу внимания! Будем еще раз слушать доклад капитана Мартыщенко о потере ведущего.
   Мартыщенко продолжал сидеть, как будто сказанное его не касалось.
   - Встаньте и докладывайте, товарищ Мартыщенко! - стараясь сдержать гнев, повторил я приказание.
   Он встал, и слово в слово повторил свой рассказ.
   - Значит, Творогов сбит? Упал недалеко от озера? - переспросил я еще раз.
   - Да, сбит, и там же сбит ФВ-190, - последовал уверенный ответ.
   На КП вошли адъютант, инженер и летчик связи Цаплин.
   Настал момент раскрыть подлинное лицо человека, так упорно рвавшегося на боевое задание в качестве моего ведомого.
   - Товарищи! Сегодня на ответственное задание с нами летал капитан Мартыщенко. Он только что доложил о гибели капитана Творогова...
   Сделав паузу, я взял трубку полевого телефона, крутнул ручку.
   - Начальника штаба!
   Пока Тарараксин шел к телефону, я смотрел на сидевшего в оцепенении инспектора. Он, видимо, чувствовал, что вот-вот над его головой грянет гром.
   - У телефона майор Тарараксин, - раздался все тот же радостный голос.
   - Алексей Васильевич! Какие данные из Ленинграда? - спросил я начштаба.
   - Все идет хорошо, Творогов сейчас у командира пехотного батальона. Имеет легкие осколочные ранения в ногу. Через двадцать - тридцать минут его отвезут на аэродром. Можно послать У-2 и вместе с Кожановым привезти их в Кронштадт.
   - Хорошо, давайте заявку на перелет двух У-2. Пошлем туда врача и двух инженеров. Я им задачу поставлю, - ответил я начальнику штаба.
   Мой разговор всех озадачил: присутствующие поняли, о чем речь.
   - Товарищи! Творогов жив, посадил самолет на фюзеляж в расположении наших войск.
   Мартыщенко вскочил и, заикаясь, закричал:
   - Я, я не позво... не позволю издеваться над офицером из старшего штаба... Я сейчас полечу прямо к командующему, буду жаловаться.
   - Садись! Никуда ты, Мартыщенко, не улетишь и с командного пункта не уйдешь, мы еще тебя послушаем, как только привезем Творогова, а инженеры посмотрят, какими снарядами подбит самолет. Товарищ Цыганов! Возьмите инженеров и на самолетах У-2 вылетайте в Ленинград. Привезите Кожанова и Творогова. Вам, товарищ Бороздин, срочно добраться до места приземления самолета, осмотреть и результаты доложить по телефону, а потом эвакуировать самолет в мастерские для детального обследования каждой пробоины в нем. Капитан Мартыщенко, положите на стол оружие! Вы арестованы!
   - Ты, ты... не имеешь права меня арестовывать!.. - в ярости кричал Мартыщенко. Он хрипел, задыхался.
   Стоящий в стороне Куликов молча подошел к капитану, вынул пистолет ТТ из его кобуры, положил на мой стол. Взяв пистолет, я сказал то, что говорить не следовало:
   - А если подтвердится, что ты, негодяй, сбил ведущего, то из этого же пистолета я тебя расстреляю на месте стоянки самолета Творогова...
   Когда адъютант и старшина эскадрильи увели Мартыщенко, замполит Безносов, стоявший рядом, дружески взял меня под руку.
   - Пойдем, Василий Федорович, пройдемся по стоянке. Тебе надо немного успокоиться и потом обстоятельно доложить лично полковнику Кондратьеву о случившемся.
   - Нет, Александр Алексеевич, сейчас никакой прогулкой я себя не успокою. Но ты, дорогой наш комиссар, не беспокойся: расстреливать я этого подлеца не буду. Сгоряча я пригрозил, а теперь малость охладился. С ним пусть разберутся соответствующие органы. Он ведь был в плену у фашистов и непонятным образом сбежал. Пойдемте на КП. А в целом, Александр Алексеевич, - сказал я замполиту, - это боевое задание для нас окончилось, можно сказать, на редкость счастливо. Погибни Творогов за линией фронта чужой, возможно, продолжал бы летать с нами или с другими.
   Придя на КП, я по телефону подробно доложил полковнику Кондратьеву, а замполит - полковнику Сербину. В конце доклада я попросил командира бригады приехать в полк для проведения разбора боевого задания и принятия решения о дальнейшей судьбе Мартыщенко.
   - Хорошо, Василий Федорович, - ответил мне Кондратьев, - я предварительный доклад командующему сделал. Но мне, уважаемый командир, доложил начштаба, что ты собираешься учинить самосуд. Смотри не делай глупости! Понял?
   - Понял, товарищ командир, сохраним его для трибунала, это я погорячился.
   Творогова и Кожанова часа через три привезли в Кронштадт. К этому времени получили и предварительный доклад инженера Бороздина. Оказалось, что самолет Творогова получил более двух десятков пробоин 20-миллиметровыми снарядами. В самолете и моторе обнаружены осколки снарядов от пушек, установленных на "лавочкине".
   Командующий приказал командиру бригады лично доставить Мартыщенко в Ленинград в штаб авиации флота. Срочно подготовили двухместный самолет Ут-2, на котором Кондратьев собрался лететь из Кронштадта в Ленинград.
   Я считал, что командир бригады сделает общий разбор. Но Кондратьев приказал привести арестованного к самолету.
   - Разбор, товарищ Голубев, проведете вечером сами, мне нужно срочно быть у командующего вместе с Мартыщенко. Он полетит со мной, - сухо сказал командир.
   - Есть, товарищ полковник, - ответил я. - Разрешите мне пока дать указания механику самолета.
   - Не надо, он все знает, и самолет готов, - раздраженно сказал Кондратьев.
   Но я пошел к самолету и приказал механику снять ручку управления из второй кабины.
   Адъютант привел бледного, тупо смотревшего на нас инспектора.
   Кондратьев окинул его взглядом, сказал:
   - Садись во вторую кабину Ут-2, полетим к командующему.
   - У меня отобрали оружие, прошу вернуть... - заплетающимся языком проговорил Мартыщенко.
   Кондратьев посмотрел на меня. Я, не дожидаясь вопроса, ответил:
   - Оружие я отправлю вместе с осколками снарядов наших пушек, которые нашли в сбитом самолете. К тому же я приказал снять ручку управления самолетом во второй кабине.
   Кондратьев одобрительно кивнул мне и пошел к самолету. Не прощаясь с нами, что было с ним впервые, занял место в первой кабине, запустил мотор и прямо от стоянки самолетов взлетел. Видно было, что он вместе с нами тяжело переживает редкое в нашей военной авиации чрезвычайное происшествие. Самолет скрылся за горизонтом, а я пошел по аэродрому, обдумывая события сегодняшнего дня. Поведение Мартыщенко, его наглость и трусость, равно как и темные дела в прошлом, свидетельствовали о том, что к нам затесался чужой. Но мне далеко не все было ясно. Преступление Мартыщенко - попытка сбить своего ведущего - представлялось бессмысленным. С Твороговым он раньше никогда не встречался (я это точно знал), и, стало быть, личной ненависти у него не было. Тогда что же? На мгновение в мою душу закралось сомнение: а может быть, случайность? Ошибка в горячке боя? Но сомнение я тут же отбросил. Не та была обстановка, ни один "фокке-вульф" не находился в непосредственной близости от самолета Творогова. Значит, очередь Мартыщенко была прицельной, он намеренно стрелял по своему ведущему.
   И тут меня осенило: были причины. Мартыщенко, конечно, знал, что фашисты стремятся заполучить либо сам Ла-5, либо летчика с такого самолета. И Мартыщенко, одолеваемый ненавистью, наверняка решился нанести двойной удар: отдать гитлеровцам Ла-5 и лишить нашу авиацию замечательного летчика...
   Через два месяца пришло сообщение: военный трибунал приговорил Мартыщенко к высшей мере наказания.
   Но Мартыщенко не расстреляли. Заменили десятью годами тюремного заключения. Отсидел полный срок. После смерти Сталина он начал писать во все высшие органы власти, не только о возвращении ему звания и орденов, но нашел сочувствие в политуправлении ВМФ, которое возбудило ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
   Газета "Известия" поместила большую статью о его "героизме". Обнаружив эту затею, я как бывший командир полка и бывший командующий ВВС Балтийского флота генерал-полковник авиации М. И. Самохин с трудом, через все высшие органы власти, сумели остановить эту безответственность - сделать из преступника Героя Советского Союза.
   Опыт первого боя с ФВ-190 на самолетах Ла-5 для нас стал большим уроком на весь оставшийся период войны. Он показал, что решать задачи вытеснения противника от объекта на его территории, при нанесении наших бомбоштурмовых ударов, нужно посылать не малые группы (4-6 самолетов), а значительно большие силы - не менее эскадрильи (10-12 единиц), а если полк располагает большими возможностями, то две-три группы по 6-8 самолетов в рассредоточенном боевом порядке (по фронту и высоте).
   Летчиков, не обладавших достаточным боевым опытом или новичков, а тем более летчиков из других частей на такие задания вообще посылать нельзя будут большие неоправданные потери.
   Командование 54-й эскадры, видимо, тоже сделало необходимые выводы. В этом бою, при численном превосходстве истребителей свободного боя, не было обеспечено надежное прикрытие ведущих, особенно имеющих большое число личных побед.
   Самой тяжелой потерей для эскадры была потеря двух опытных летчиков. Унтер-офицер Теодор Вольфан (17 побед) выбросился с парашютом в районе Пушкина и был взят в плен; командир звена обер-лейтенант Граф Зигфрид Матушка (29 побед), не имея прикрытия, был сбит в районе озера Порзолово.
   С другом случилась беда
   Апрель выдался на редкость теплым, солнечным для Балтики. Удачно складывались и боевые дела полка. С каждым днем, с каждой схваткой повышалось мастерство летчиков-гвардейцев, рос счет побед, число сбитых самолетов врага. Молодое пополнение твердо "становилось на крыло", как сказал бы охотник, если бы он тогда был среди нас.
   В середине месяца мне на КП полка позвонил командующий авиацией Балтийского флота. После обычных вопросов генерал сказал:
   - Вам первым доверено осваивать самолет Ла-5, воюйте на нем как следует. - Потом, помолчав, добавил: - Капитана Костылева - летчика третьего гвардейского - знаешь?
   - Знаю отлично, много раз вместе дрались, вместе получали и Золотые Звезды, - ответил я.
   - Так вот, он сейчас не капитан. Этот ас, сбивший более тридцати самолетов, в конце февраля напился и избил старшего офицера. За это мы его разжаловали. Он теперь - рядовой краснофлотец. Отправили его на Ораниенбаумский плацдарм в штрафной батальон. Он там месяц понюхал пороха в траншеях на переднем крае. Сражался на земле, как и в небе, отлично. А сейчас просится воевать летчиком на любом самолете, даже на У-2.
   - Ясно.
   - Командир и замполит третьего ГИАП от него категорически отказались. Говорят: пусть еще повоюет на земле. А летчик он первоклассный, так? Может быть, ты его возьмешь? Жаль, если там, в окопах, погибнет такой летчик. Вот он стоит передо мной и клянется, что больше в рот капли водки не возьмет.
   Я, не раздумывая, ответил:
   - Товарищ генерал! Готов принять его в нашу боевую семью. Только прошу вас послать его на недельку на тыловой аэродром. Там переучивается наша эскадрилья. Пусть полетает на Ла-5.
   В этот же день Костылев с попутным транспортным самолетом улетел на тыловой аэродром.
   Егор, как звали его близкие друзья, действительно обладал незаурядными летными способностями. На следующий же день он приступил к полетам на "лавочкине". Выполнив за пять дней полтора десятка безошибочных полетов, он упросил командира 2-й эскадрильи капитана Цоколаева отправить его с попутным самолетом в Кронштадт.
   Вечером 18 апреля на КП полка вошел высокого роста белокурый человек. Он был одет в поношенный кожаный реглан и залихватски натянутую на голову тесноватую бескозырку. Длинные черные ленты с золотыми якорьками на концах свисали на грудь у правого плеча.
   - Товарищ командир! Летчик-краснофлотец Костылев прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы.
   Я был рад встрече с боевым другом, которого не видел ровно три месяца.
   - Здравствуй, Егор!
   Мы шагнули друг другу навстречу и крепко обнялись. На его всегда веселых глазах заблестели слезы. И, чтобы скрыть их, он отошел к вешалке, стоявшей в углу, и начал не торопясь снимать реглан, положив аккуратно на тумбочку бескозырку.
   - Я думал, и ты, Василий, откажешься от меня, - проговорил Егор. Подошел и вновь крепко обнял меня.
   Присутствующие на КП сочувственно наблюдали нашу встречу.
   Мне хотелось побыть с другом наедине, поговорить о случившейся с ним беде, о которой ходили разные слухи, и я предложил:
   - Пойдем, дорогой штрафничок, ужинать. Отдам тебе свои сто граммов, они мне в настоящее время пользы не приносят, а для тебя такая доза - как слону дробинка. Ты и правда дал командующему клятву - спиртного в рот не брать? Это мне известно. Но надо же отметить твое возвращение в авиацию, ты как считаешь? Вот то-то... А ответственность за нарушение клятвы я беру на себя. К тому же успокоительная норма дается по приказу. Считай, что приказ начштаба сейчас подпишет...
   Я повернулся к Тарараксину и приказал:
   - Включите Костылева в список довольствия с сегодняшнего дня, и прилет на Ли-2 засчитаем ему условно боевым вылетом.
   Начштаба понял и оценил мою шутку. Он четко, по-строевому ответил:
   - Такую поправку в приказ внесу, а если желаете, распоряжусь, чтобы ужин на двоих принесли в домик.
   - Предложение дельное, Алексей Васильевич, мы спокойно поедим, поговорим о прошлом и настоящем. Егор сегодня у меня и переночует, а завтра разместится в 3-й эскадрилье. Первые боевые вылеты он сделает со мной, ведущим второй пары. Двумя парами, я думаю, мы быстрее снимем грехи с "Георгия Победоносца". Согласен, Егор, с таким предварительным решением? обратился я к радостно улыбающемуся краснофлотцу.
   - Не подведу, Василий, жизнь отдам, если потребуется. Спасибо, дорогие друзья. Не ждал, что в вашем полку так тепло примут человека, принесшего неприятность всей авиации флота, - сказал Костылев и облегченно вздохнул.
   Комнатка, в которой я иногда ночевал или два-три часа отдыхал после ночных боевых вылетов и дежурства, была площадью восемь квадратных метров. В ней с трудом размещались кровать, диван старинного образца, шкаф, небольшой письменный стол и две табуретки. Примечательной она была тем, что вместе со мной здесь поселился веселый маленький мышонок. Я прозвал его Василий Иванович. Приходя в комнату, я приносил ему кусочек сухарика. И зверек, как мне казалось, всегда встречал меня радостно. Мышонок прыгал на стол и ждал, когда я положу сухарик или кусочек галеты. Он грыз свой паек спокойно, прижимая его лапками, посматривал на меня своими глазками-бусинками. Когда я садился писать за стол, он переходил на подоконник. Туда приходилось перекладывать и угощение. Утолив аппетит, Василий Иванович залезал по свисавшему проводу на репродуктор и оттуда наблюдал за каждым моим движением, не обращая внимания на музыку и голоса, раздававшиеся возле него.
   Когда я смотрел на этого крошечного зверька, на душе у меня становилось легче. Почему-то, видя рядом мышонка, мыслями я уносился в далекое детство, во времена гражданской войны. Тогда мальчонкой, таким же глупеньким, как мышонок, я впервые увидел в небе огромную летящую птицу - аэроплан. А потом виделся окровавленный человек, лежащий в обломках упавшей на землю огромной птицы...
   Все это я часто видел в беспокойных коротких снах, вижу и теперь.
   Не думал я, не только в детстве, но и позже, что те кружившиеся над лугом аэропланы входили в отряд морской авиации Балтики, который постепенно превратится в 4-й гвардейский истребительный авиационный полк. Вместе с боевыми друзьями я насмерть сражаюсь, чтобы защитить Родину. А ведь часть моей Родины - пусть совсем крохотная - это тот самый луг, где мое детство вывело меня на главную дорогу жизни... Воспоминания захлестнули меня.
   Неожиданного гостя Василий Иванович встретил настороженно. Мышонок мелькнул хвостиком и спрятался за черную бумажную маскировочную штору, полностью закрывавшую узкое высокое окно. Когда мы разделись, сели на табуретки в ожидании ужина, я достал из кармана реглана маленький белый сухарик, постучал по столу. Зверек выглянул из-за шторы, но на стол не пришел, вновь спрятался. Егор с удивлением посмотрел на моего Василия Ивановича и сказал:
   - Ну и зверище живет у тебя! Не боишься, что ночью ухо прокусит?
   - Нет, он добрый, ласковый, а вот посторонних остерегается, - пояснил я гостю и положил сухарик за штору. - Угощайся, Василий Иванович, мы тоже сейчас будем ужинать.
   В дверь постучала и вошла с небольшой круглой корзинкой официантка летной столовой Таня, за которой еще с 1941 года закрепилось ласковое прозвище - Рыжик. Она уже знала, кто этот летчик в краснофлотской форме. Поэтому, бегло взглянув на сидевшего, проговорила певучим, мягким голосом:
   - Первый раз вижу краснофлотца-летчика. Если к нам надолго, то буду кормить хорошо, а если на день-два, то и технической нормы хватит. А на всякий случай, Василий Федорович, я прихватила дополнительно сто грамм, от которых вы вчера отказались.
   Таня вначале достала из корзинки маленький графинчик и две стопочки, поставила их на стол, улыбнувшись, разложила в тарелки второе - мясное блюдо, положила на блюдечки по два кусочка сыра и колбасы.