Страница:
Полк построился за 30 минут до рассвета. Знаменосцы вынесли боевое гвардейское знамя, заняли место перед строем, рядом с руководством полка и дивизии. Мокрый снег осыпал развевавшееся на ветру бархатное полотнище. Тусклое освещение и тишина создавали особую торжественность. Через несколько минут начнется невиданное под Ленинградом событие. Каждый в строю, волнуясь, ждет начала громовых раскатов "бога войны" - орудийных залпов кронштадтской береговой и корабельной артиллерии. Они возвестят - началось...
Наверное, так же, как и мы, сейчас в предрассветной мгле, осыпаемые снегом, стоят более тысячи летчиков, которые вместе с артиллеристами должны начать авиационную обработку опорных пунктов врага, а потом непрерывно поддерживать атаки пехоты и танков, взламывающих фашистскую оборону.
Даны последние указания, сказаны короткие напутственные речи. 9 часов 25 минут. Дробный, исключительной силы гул потряс весь остров Котлин. Гигантскими сполохами и вспышками озарилось предрассветное мглистое небо. "Ура-а-а!" - прокатилось несколько раз по строю и заглохло в громовой мелодии артиллерийской канонады.
В 10 часов 40 минут внезапно, так же, как и началась, затихла канонада. Но она затихла здесь, в Кронштадте, а там, на Ораниенбаумском плацдарме, в полосах прорыва, десятки тысяч бойцов, поддержанные танками и артиллерией, преодолевая сопротивление противника и отражая контратаки, начали продвигаться в глубь его обороны.
Грохот канонады показывал, что идет подавление отдельных узлов сопротивления гитлеровцев. Несколько локаторов, наблюдавших воздушную обстановку, фиксировали полное отсутствие авиации в воздухе. Но, несмотря на тяжелейшие метеорологические условия, над полем боя появились самолеты Ил-2. Это действовали на предельно малой высоте прославленные балтийские штурмовики. Мы же сидели на аэродроме и, стиснув зубы, ждали улучшения погоды.
15 и 16 января для нас все повторилось. Опять с рассветом оглушительно гремела канонада. Кронштадтские артиллеристы и моряки теперь вели огонь, поддерживая наступление 42-й армии, начавшей взламывать оборону врага юго-западнее Ленинграда. И только 17-го в середине дня в разрывах облаков показалось голубое небо. В это время войска 2-й ударной армии прорвали оборону на участке Петергоф - Гостилицы и вели бои на подступах к Ропше, а 42-я армия, сломив упорное сопротивление фашистов на участке фронта Стрельна - Пушкин, была уже на подступах к Красному Селу и Дудергофу.
Нанеся новую линию фронта на полетные карты, полк начал непрерывное патрулирование над войсками 2-й армии. Восточнее наших эскадрилий истребители фронта держали "зонтик" над войсками 42-й.
До наступления темноты несколько сот штурмовиков и бомбардировщиков морской авиации и Ленинградского фронта нанесли ошеломляющие удары по опорным узлам гитлеровцев. В этих налетах 12-й пикировочный авиаполк под командованием Героя Советского Союза майора Ракова сбросил тяжелые бомбы на командный пункт фашистской пехотной дивизии в Ропше. Уничтожив его, балтийцы оказали неоценимую помощь наземным войскам. К нашему удивлению, немецкая авиация в том районе отсутствовала.
Истребители прикрытия фронта и флота оказались "безработными ".
19 января вечером пришло сообщение о соединении войск 2-й ударной и 42-й армий в районе Ропши, а 20-го разрозненные остатки окруженных частей противника были полностью ликвидированы. Образовав общий фронт наступления, обе армии начали преследование и разгром отступающего врага в западном и южном направлениях.
Полное господство нашей авиации в воздухе в первые дни операции позволило часть истребительной авиации 1-й гвардейской дивизии использовать для нанесения штурмовых ударов по дорогам в тылу врага. Мы гордились каждым вылетом на штурмовку - ведь гвардейцы-летчики вместе со всеми воинами фронта и флота уничтожали врага, расплачивались за все страдания, принесенные фашистами ленинградцам.
Разгром красносельско-ропшинской группировки врага был только грандиозным началом. Перешли в наступление от Гонтоловой Липки у Ладожского озера до Новгорода войска Волховского фронта, а южнее озера Ильмень - войска 2-го Прибалтийского. Повсюду наши части и соединения, ломая сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону немцев, день за днем очищали многострадальную землю Ленинградской и Новгородской областей.
22 января для полка был особо радостным днем. Добрые вести о наших наступающих армиях были дополнены сообщением Всесоюзного радио. Оно объявило очередной Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Высокое звание получил гвардии капитан Е. Т. Цыганов командир 3-й эскадрильи. Поэтому полк начал боевой день не утренним построением, а торжественным митингом всего личного состава по случаю такого события. Перед началом растерявшегося, краснеющего и радостного Женю (так называли его друзья и товарищи) несколько раз подбрасывали в воздух, обнимали и поздравляли.
Женя Цыганов - юноша с красивым девичьим лицом, замечательный воздушный боец, прекрасный товарищ и волевой командир. Ему всего 22 года. Семнадцатилетним он окончил аэроклуб в Баку, потом курсы летчиков-инструкторов и здесь же начал учить летному делу сверстников. Осенью 1940 года окончил Ейское училище. Войну начал 22 июня 1941 года младшим летчиком. Воевал Женя бесстрашно, а командуя парой, звеном и эскадрильей, умело руководил воздушными боями и штурмовиками. Ко дню присвоения высокого звания он совершил 490 боевых вылетов, из них 120 - на штурмовку и разведку, провел 65 воздушных боев, в которых сбил 11 вражеских самолетов лично и 8 - вместе с товарищами.
Капитан Цыганов стал двенадцатым в полку и шестым в 3-й эскадрилье Героем. Поэтому в тот день я запретил вылеты Цыганову. А на его возражения ответил:
- Успокойся, Женя. Умерь немного радостное волнение, напиши родителям и девушке в далекий Баку. А как только закончится Ленинградско-Новгородская операция, поедешь в отпуск.
Минуло двенадцать суток с начала нашего наступления. Наблюдения воздушной разведки и сообщения партизан подтверждали, что 18-я фашистская армия на южном и западном направлениях подтягивает резервы и закрепляется на рубеже реки Луги, намереваясь остановить продвижение войск 2-й и 42-й армий. А в воздухе немецкая авиация пока активности не проявляет. Отдельные мелкие стычки кончаются бегством хваленых ФВ-190 и "юнкерсов".
26 января на картах летчиков красными кружками были отмечены освобожденные города Тосно и Красногвардейск, а также многие населенные пункты. 27-го - бои в Любани и Чудове. Враг повсюду отброшен от Ленинграда на 65-100 километров, решена главная задача - город освобожден от блокады. Кончились варварские артиллерийские обстрелы.
С наступлением темноты на аэродром приехали командир и начальник политотдела дивизии. Судя по их веселым лицам, можно было ожидать приятного сообщения. Так и случилось.
- Василий Федорович, прикажи подготовить два У-2, полетишь с нами в Ленинград, а сейчас включите по всему гарнизону радиотрансляцию, пусть все слушают передачу из города, - сказал полковник Корешков и сел ближе к висевшему на стене репродуктору.
Через несколько минут диктор начал передавать приказ Военного совета Ленинградского фронта о полном освобождении Ленинграда от вражеской блокады, в котором объявлялась благодарность всем воинам фронта и морякам Краснознаменного Балтийского флота, участвовавшим в боях за освобождение Ленинграда от блокады. В обращении Военного совета к жителям города говорилось: "Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для победы все свои силы..." Военный совет сердечно поздравил трудящихся города Ленина с великим событием.
В ознаменование одержанной победы на 20 часов вечера был назначен салют двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий.
Летим на "тихоходах" в Ленинград. У меня во второй кабине сидит все еще сияющий от радости капитан Цыганов. Жаль, что нет возможности взять с собой всех летчиков, так много сил и отваги вложивших в защиту Ленинграда.
19 часов 30 минут. Вчетвером проталкиваемся на середину Дворцового моста. Ленинградцы впервые за 900 дней и ночей вышли на улицы, не опасаясь обстрелов и бомбежек. Город, сбросив маскировку, засветился окнами домов. Свет вспыхнул даже в искалеченных, полуразрушенных зданиях. Зажглись фонари на изрытых воронками и траншеями, перегороженных еще металлическими ежами, противотанковыми устройствами улицах и площадях.
20 часов. Мглистую тьму рассекли вспышки орудий. Загремели раскаты первого залпа салюта. Россыпь взлетевших разноцветных огоньков осветила все - от земли до облаков. Ракеты медленно снижались и гасли. Но тут же им навстречу хлынула новая разноцветная огненная волна. А за ней, как бы опомнившись, вдогонку разноголосое, но слитное "Ура-а-а!". И так двадцать четыре раза подряд...
Не знающие друг друга солдаты, офицеры, многострадальные ленинградцы, чувствуя, что вокруг все родные и близкие, взволнованно смотрели в небо, поздравляли друг друга, жали руки, обнимались. Многие плачут. У меня тоже сжало грудь, на глаза набежали слезы. Текут слезы и по юному лицу Цыганова бакинца, ставшего за годы суровых испытаний коренным ленинградцем...
Утих грохот последнего залпа, угасли разноцветные огни. Мы еще долго стояли в плотной толпе людей, не желающих расходиться. Они продолжали радоваться великому торжеству города на Неве. Ленинградцы были счастливы, что дожили до того дня, когда можно ходить по улицам, не обращая внимания на белые в синих квадратах надписи: "Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". Надписи кое-где сохранятся - напоминание о героизме и страданиях великого города.
Окончился первый этап великой битвы на Балтике. Теперь наш путь - на запад, до полного изгнания врага с родной земли и полного разгрома фашистских полчищ там, откуда они пришли...
Часть IV.
На Запад
Так в бой, товарищи, вперед!
Все небо пламенеет в залпах.
И штурмом молодость идет
За землю Русскую, на запад!
Вс. Азаров
Нарвский барьер
Наконец-то мы дали себе небольшой роздых - отошла на второй план вся тяжесть испытаний, связанных с длительной битвой за Ленинград. Нет больше блокады, снята! Немцы разгромлены, их остатки в панике отступают на "заранее подготовленные оборонительные рубежи" по рекам Луге, Нарве и Чудскому озеру. Там враг надеялся остановить наши войска. Фашистское командование срочно усиливало 18-ю армию и 1-й воздушный флот, подтягивало морские силы в Финский залив, обновляя минные поля, укрепляя противолодочный таллинский рубеж. Задача - блокировать наш Балтийский флот в восточной части залива.
Нелегкая работа предстояла нашей воздушной армии, и особенно морской авиации. Ждать пришлось недолго. 1 февраля 2-я ударная армия освободила город Кингисепп, на плечах фашистов форсировала реку Лугу, затем Нарву и южнее города захватила небольшой плацдарм на левом берегу.
В этот день впервые за весь период операции фашистские бомбардировщики нанесли удары по переднему краю, а истребители завязали воздушные бои. Было сбито шесть немецких самолетов, в том числе два Ю-87. 3-й полк потерял два самолета и одного летчика. В нашем полку потерь не было.
Появление пикирующих бомбардировщиков Ю-87 на этом участке фронта оказалось неожиданным. Видимо, их срочно перебросили сюда для уничтожения переправ через реку Нарву и разрушения восстанавливаемых мостов на Луге.
Нарвский оборонительный рубеж, который гитлеровцы сооружали с 1943 года, оказался для наших войск пока что непреодолимым. Войска расширяли плацдарм, пытались форсировать реку в других местах. Но напрасно. Захватить новые участки побережья Нарвы, несмотря на активную помощь штурмовиков Ил-2, не удавалось.
Усиление воздушного противника в районе нарвского направления потребовало перегруппировки нашей истребительной авиации, восстановления старых аэродромов восточнее Кингисеппа. 4 февраля поступил приказ: "4-му ГИАП к исходу 6 февраля перебазироваться на аэродром Лавенсари, имея главной задачей ночное и дневное прикрытие переправ через р. Нарва и войск на захваченном плацдарме".
В полку произошли перемены. Вместо убывшего на должность командира 3-го ГИАП майора Шмелева моим заместителем стал капитан Е. М. Карпунин, опытный летчик-истребитель, пять лет прослуживший на Тихоокеанском флоте. У нас он вырос от ведомого до командира 1-й эскадрильи. Он был моложе меня года на два, хороший методист, исполнительный, требовательный к подчиненным командир.
На земле он выглядел несколько медлительным, мешковатым, но стоило услышать команду "по самолетам", как Карпунин преображался. Первым успевал занять место в кабине самолета, запустить мотор, прослушать радиоинформацию с КП и тому, кто последним докладывал: "К вылету готов", грубовато ронял: "Мешок, долго возишься".
Я считал, что Евгений с честью выполнит возложенные на него новые обязанности.
Второй раз в этом году принял должность начштаба полка майор Тарараксин. А Бискуп, так и не залечив своего душевного надлома, получил назначение в Ейское авиаучилище. Забегая вперед, должен сказать, что там он оказался более полезным, чем в строевых частях. Его труд в последующие годы мы почувствовали в хорошей подготовленности прибывающих из Ейского училища молодых летчиков. Правильно говорят в народе - на войне у каждого свой удел.
...Майор Тарараксин доложил о порядке перебазирования полка. Самолеты воздухом. Автомобили и другая тяжелая техника вместе с ремонтными мастерскими - морским транспортом. На все - три-четыре дня. Ответственность за организацию последнего эшелона наземных средств возлагалась на инженера по ремонту С. Ф. Мельникова.
Наконец все было готово, чтобы сняться с "насиженного" гнезда. Прощай, Кронштадт! За эти 18 месяцев мы, летчики морской авиации, вписали свою страничку в летопись твоей боевой славы. Замечательный остров, Петровский парк с рядами заросших могилок солдат и матросов, отдавших жизнь в Гангутском сражении, с десятками памятников и склепов, частично превращенных в жилье гвардейцев, стали нам близкими и родными. Улетая, мы оставляем рядом с аэродромом похороненных боевых друзей, а вместе с ними - часть своего сердца.
Прощальный ужин несколько задержался. Неутомимые труженицы столовой готовились угостить улетающих гвардейцев своими деликатесами - пирогами с капустой и рыбой горячего копчения. Своей заботой женщины и девушки хотели выразить нам уважение и любовь, пожелать успехов в трудной дороге на запад. Они как матери и любящие подруги провожали нас в далекий и неведомый путь.
Шумно и весело было в большой столовой - так называли квадратную комнату, в которой питался летный состав. Завтра летчики приземлятся на незнакомом острове, с которого будут громить врага в районе Нарвы, завоевывая господство в воздухе над акваторией Финского залива до меридиана Порккала-Удд - Таллин. Они впервые увидят бесчисленное количество островов и изрезанный большими и малыми проливами северный берег Финского залива, мысы на таллинском побережье.
С невольной грустью вспоминаю сорок первый год, Таллин, Ханко, острова Лавенсари, Сескари, сотни горящих кораблей, упорно, через минные поля плывущих на восток. Теперь же к этим знакомым трагическим местам возвращаются только трое летчиков: Владимир Дмитриев - штурман полка, Павел Макеев - командир звена и я, единственный из всех воздушных бойцов, оборонявших до 2 декабря 1941 года полуостров Ханко. А наши техники на земле, под Таллином и на Ханко, днями, неделями и месяцами работали под артиллерийским огнем и бомбами врага. Многие из них в том же лихом году по горло нахлебались соленой балтийской воды, оставив часть друзей в морской пучине.
Молодость и душевная дружба никогда не скудеют. Летчики, наблюдая друг за другом, перебрасываются шутками.
- Что же, Кира, приуныл? - с усмешкой обронил лейтенанту Столярскому неугомонный первый замкомэска старший лейтенант Федорин.
Столярский улыбнулся, промолчал, не желая раскрывать то, что беспокоило его в этот прощальный вечер на кронштадтской земле, где он вынес столько испытаний, оставивших рубцы от ожогов на лице, руках и ногах, и встретил человека, который навсегда вошел в его жизнь.
На вопрос Федорина ответил сидевший рядом "железный холостяк", как называл себя лейтенант Аркаша Селютин:
- Будешь грустить, если в пионерку влюбишься. Столярский спокойно ответил:
- Она уже в комсомоле, да и работает за взрослую. Я, Аркаша, пока идет война, жениться тоже не собираюсь, зачем вдов и сирот оставлять. Их и так хватает. Вот когда вернемся... А Биана - девочка что надо. К тому же стойкая, если сумела отразить твои любовные атаки.
- Я что? Как бы ее гвардейцы десятого не увели вместе с комсомольским билетом, пока ты будешь лететь на запад, - не унимался Селютин. - Вон, кивнул он на Бычкова, - тоски ни в одном глазу. Привязал к себе Валю-машинистку и твердо знает - куда полк, туда и она. А Биана здесь со своей мамой и вещевым складом останутся до конца войны. Опасное дело.
Шутливый разговор был прерван новым противнем с пирогами...
Прощальный ужин заставил взгрустнуть не одного Столярского, тень разлуки легла на лица и холостяков, и семейных. В "кают-компании" командира (морское название, данное комнате, где питались офицеры штаба и комэски) поникшие сидели инженер по вооружению и - чего я не ожидал - мой заместитель по летной части капитан Карпунин.
- Что, Евгений Михайлович, нос повесил? День вроде бы прошел нормально, без потерь, - спросил его майор Абанин.
- Без потерь и без особых успехов, - буркнул Карпунин. Сидевший напротив Абанина Тарараксин счел нужным добавить, лукаво поглядывая на Карпунина:
- Потери обнаружатся ночью и завтра, когда улетит полк. На кухне наша Танечка плачет в три ручья.
Щеки капитана заполыхали. Он уже готов был уйти, но не успел. Рыжик, не поднимая заплаканных глаз, уже ставила на стол тарелку с горячей копчушкой.
Я попросил ее позвать остальных работниц столовой, а присутствующим за столом налить по рюмке себе и нашим гостям.
Никогда не думал, что так тяжело будет прощаться с нашими кормилицами, - привыкли, жили как одна семья. Рыжик уже стояла за спиной Карпунина, сжимая руками спинку стула. Казалось, что Таня крепко обняла капитана, вот-вот крикнет: "Не пущу!" - и убежит на кухню. Я торопливо сказал:
- Товарищи, друзья! Предлагаю - не будем прощаться, лучше скажем нашим дорогим женщинам "до свидания". Наш путь - к последнему рубежу. Как бы он ни был труден, мы пронесем в сердцах ваше тепло. Спасибо вам, а теперь поднимем тост за успех. За боевую удачу, за житейское счастье!
Шорох белых халатов, легкий перезвон рюмочек, шепот, ласковые слова. Только одна Танюша словно прилипла к стулу. Вдруг вскинула голову и открыто, громко, с горькой улыбкой произнесла:
- До свидания, Женя, помни, ты всегда в моем сердце!..
Она крепко обняла капитана, поцеловала и, чокнувшись с каждым из нас, прямая, с запрокинутой головой, пошла на кухню.
Всю ночь два самолета Ли-2 перебрасывали личный состав и легкое оборудование на остров Лавенсари. Утром взяли старт двенадцать Ла-5. Погода была на редкость ясная, видимость прекрасная, и мне подумалось: такой денек - для воздушного боя. Ну, ничего, кое-что успеем и сегодня, не уйдут от нас стервятники. Обернувшись, оглядел строй. Ведомый капитан Володя Дмитриев, коренной ленинградец, лихой воздушный боец, в левом пеленге держал боевую дистанцию, всегда готовый к любой неожиданности. В правом пеленге 3-я эскадрилья Жени Цыганова. Мы выбрали такой боевой порядок, чтобы с одного круга парами произвести посадку на глазах гвардейцев 3-го полка. Пусть посмотрят, как на узкой, с изгибом полосе "впритирку" друг к другу сядут их друзья, гвардейцы 4-го.
Под нами стелется круглое поле - аэродром Котлы, слева на горизонте станция Веймарн, чуть подальше разрушенный Кингисепп, впереди аэродром Купля - места, где в 41-м насмерть бились на старых "ишачках" с численно превосходящим врагом. Сейчас мы летим не отдельными звеньями, не малыми группами - в каждой эскадрилье по 10-12 лучших в мире самолетов. Так, оправившись от удара, на втором дыхании мы шли громить фашистов. И, словно угадав мои мысли, доносится голос Дмитриева:
- "Тридцать третий"! В сорок первом бы так пролететь. Я - "Ноль четвертый".
- Понял, понял. Сейчас заправимся и пойдем сводить счеты за сорок первый.
Не думал я в эту минуту, что завтра над Кургаловским полуостровом вспыхнет свечой Володин самолет и сам он сгорит вместе с машиной.
...Смотреть нашу посадку было некому. Эскадрильи 3-го полка, сменяя одна другую, с рассвета вели бои над Нарвским плацдармом. Через сорок минут десять наших Ла-5 улетели сменять воздушный патруль. Еще через четверть часа Цыганов доложил:
- Веду бой с большой группой "Юнкерсов-87" и "фокке-вульфов". Резерв только моя пара.
И хотя я понимал, что не успеть, все же решил вылететь на помощь. Набирая высоту, прослушиваю торопливые, но уверенные команды Цыганова и командиров звеньев. Радуюсь - у врага есть сбитые. А у нас?
- "Ноль тридцать первый"! Подхожу на высоте четыре, с севера. Я "Тридцать третий".
- Понял, понял! Удар отбит, объект в порядке, пара "лаптей" догорает (значит, два пикирующих "бомбера" сбиты)...
- Молодцы! Через три минуты подойду на четырех с половиной, держите свою высоту!
Рассчитывая, что немцы должны проверить результаты своего удара (они не верят на слово командирам ударных групп), тщательно просматриваю верхнюю сферу над плацдармом.
У Цыганова время вышло, но смена задерживается, приказываю ему уходить на базу, сам остаюсь над объектом.
- Понял! - коротко ответил Цыганов.
А мне - глядеть в оба. Увеличиваю высоту до пяти тысяч метров, а скорость до пятисот, жду подкрепления от соседей на случай, если противник повторит удар по переправам.
Видимость - "миллион на миллион", ослепительно светит солнце, выручают светофильтровые очки. В голубом небе далеко от Чудского озера прорезалась едва заметная "тирешка". Слежу не отрываясь, но "тирешка" то исчезает, то снова ближе. Неужели разведчик на такой высоте? Вполне возможно. Однажды в январе мы перехватили его на шеститысячной высоте, но сейчас под ним восемь тысяч - не меньше. Но вот обозначился след инверсии, и сомнения рассеялись: высотный фоторазведчик!
- "Ноль четвертый"! Приготовить кислород! - негромко командую Дмитриеву, словно разведчик и впрямь может услышать меня.
Горло знакомо сжимает нетерпеливый комок - с таким напарником, как Дмитриев, бой с одиночным высотником кажется красивой игрой. Опасная самоуверенность, которую гонишь прочь. С небом будь на "вы", особенно если в нем - враг. Это закон, пренебрежение которым может окончиться плохо. Риск должен быть оправданным всегда... Но вот на переднем конце белой инверсии проклюнулась черная точка. Вот он, голубчик, держит курс на север, прямо на плацдарм. Вряд ли его спасет высота, да и прикрытия пока не вижу, подумал я, прибавив обороты. Высота - семь тысяч. Отчетливо различаю разведчика - это Ме-110, две белые полоски тянутся за его хвостом. Летит, как по натянутой струне, навстречу нам, но значительно выше. В лоб выйти не успеем, тем более что рядом с разведчиком возникают дымки зенитных взрывов. Внезапность потеряна, и, набирая высоту, отворачиваю, чтобы отрезать разведчику путь назад.
Я видел, как он пошел зигзагами, ища нас под собой. Вот он совсем близко, рукой подать, но еще не пора, еще не верняк, упустишь - спикирует и уйдет. Так и есть - заметил, нырнул, солнечно блеснули плоскости и фонарь кабины. Машинально делаю правый переворот и почти отвесно падаю на него. По свисту воздуха, обтекающего кабину, чувствую, скорость вот-вот перевалит критическую, и в последний, чутьем угаданный момент даю длинную очередь. Кажется, попал.
Выход из пике стоит немыслимых усилий. Словно тисками сдавило грудь, в глазах темно. Снова обгон по горизонтали и крутое снижение, только бы отрезать ему путь, едва он выйдет из пике. Знаю: у него автоматический вывод, специальные тормозные щитки и он, конечно, не новичок, - резко сломав курс, помчался над кромкой уже "своего" леса, но тут его достала моя вторая очередь - она пришлась по кабине, "мессер" на огромной скорости срезал в лесу огненную просеку, словно густую траву.
Только теперь ко мне со всех сторон потянулись трассы вражеских "эрликонов". И, как всегда в таких случаях, спасает противозенитный маневр: свечой - вверх, прочь из зоны огня.
На высоте ищу глазами ведомого. Молодец Дмитриев! Головокружительный маневр не сбил его с толку - идет за мной. Уже над плацдармом встретили восьмерку "лавочкиных", круживших над переправами, по которым нескончаемой вереницей тянулись боевые колонны 2-й ударной армии.
На стоянке, не вылезая из кабины, осмотрел крылья: дыры, вмятины, вспученная обшивка. Мелькнула острая мысль: опоздай я с выходом из пикирования секунды на три - лежал бы сейчас в болоте вместо "мессера". Инженеры Николаев и Мельников долго еще ходили вокруг самолета, обстукивали его, осматривали, словно тяжелобольного. Николаев сказал, покачав головой и поглядев на меня как-то странно, будто на воскресшего из мертвых:
Наверное, так же, как и мы, сейчас в предрассветной мгле, осыпаемые снегом, стоят более тысячи летчиков, которые вместе с артиллеристами должны начать авиационную обработку опорных пунктов врага, а потом непрерывно поддерживать атаки пехоты и танков, взламывающих фашистскую оборону.
Даны последние указания, сказаны короткие напутственные речи. 9 часов 25 минут. Дробный, исключительной силы гул потряс весь остров Котлин. Гигантскими сполохами и вспышками озарилось предрассветное мглистое небо. "Ура-а-а!" - прокатилось несколько раз по строю и заглохло в громовой мелодии артиллерийской канонады.
В 10 часов 40 минут внезапно, так же, как и началась, затихла канонада. Но она затихла здесь, в Кронштадте, а там, на Ораниенбаумском плацдарме, в полосах прорыва, десятки тысяч бойцов, поддержанные танками и артиллерией, преодолевая сопротивление противника и отражая контратаки, начали продвигаться в глубь его обороны.
Грохот канонады показывал, что идет подавление отдельных узлов сопротивления гитлеровцев. Несколько локаторов, наблюдавших воздушную обстановку, фиксировали полное отсутствие авиации в воздухе. Но, несмотря на тяжелейшие метеорологические условия, над полем боя появились самолеты Ил-2. Это действовали на предельно малой высоте прославленные балтийские штурмовики. Мы же сидели на аэродроме и, стиснув зубы, ждали улучшения погоды.
15 и 16 января для нас все повторилось. Опять с рассветом оглушительно гремела канонада. Кронштадтские артиллеристы и моряки теперь вели огонь, поддерживая наступление 42-й армии, начавшей взламывать оборону врага юго-западнее Ленинграда. И только 17-го в середине дня в разрывах облаков показалось голубое небо. В это время войска 2-й ударной армии прорвали оборону на участке Петергоф - Гостилицы и вели бои на подступах к Ропше, а 42-я армия, сломив упорное сопротивление фашистов на участке фронта Стрельна - Пушкин, была уже на подступах к Красному Селу и Дудергофу.
Нанеся новую линию фронта на полетные карты, полк начал непрерывное патрулирование над войсками 2-й армии. Восточнее наших эскадрилий истребители фронта держали "зонтик" над войсками 42-й.
До наступления темноты несколько сот штурмовиков и бомбардировщиков морской авиации и Ленинградского фронта нанесли ошеломляющие удары по опорным узлам гитлеровцев. В этих налетах 12-й пикировочный авиаполк под командованием Героя Советского Союза майора Ракова сбросил тяжелые бомбы на командный пункт фашистской пехотной дивизии в Ропше. Уничтожив его, балтийцы оказали неоценимую помощь наземным войскам. К нашему удивлению, немецкая авиация в том районе отсутствовала.
Истребители прикрытия фронта и флота оказались "безработными ".
19 января вечером пришло сообщение о соединении войск 2-й ударной и 42-й армий в районе Ропши, а 20-го разрозненные остатки окруженных частей противника были полностью ликвидированы. Образовав общий фронт наступления, обе армии начали преследование и разгром отступающего врага в западном и южном направлениях.
Полное господство нашей авиации в воздухе в первые дни операции позволило часть истребительной авиации 1-й гвардейской дивизии использовать для нанесения штурмовых ударов по дорогам в тылу врага. Мы гордились каждым вылетом на штурмовку - ведь гвардейцы-летчики вместе со всеми воинами фронта и флота уничтожали врага, расплачивались за все страдания, принесенные фашистами ленинградцам.
Разгром красносельско-ропшинской группировки врага был только грандиозным началом. Перешли в наступление от Гонтоловой Липки у Ладожского озера до Новгорода войска Волховского фронта, а южнее озера Ильмень - войска 2-го Прибалтийского. Повсюду наши части и соединения, ломая сильно укрепленную, глубоко эшелонированную оборону немцев, день за днем очищали многострадальную землю Ленинградской и Новгородской областей.
22 января для полка был особо радостным днем. Добрые вести о наших наступающих армиях были дополнены сообщением Всесоюзного радио. Оно объявило очередной Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Высокое звание получил гвардии капитан Е. Т. Цыганов командир 3-й эскадрильи. Поэтому полк начал боевой день не утренним построением, а торжественным митингом всего личного состава по случаю такого события. Перед началом растерявшегося, краснеющего и радостного Женю (так называли его друзья и товарищи) несколько раз подбрасывали в воздух, обнимали и поздравляли.
Женя Цыганов - юноша с красивым девичьим лицом, замечательный воздушный боец, прекрасный товарищ и волевой командир. Ему всего 22 года. Семнадцатилетним он окончил аэроклуб в Баку, потом курсы летчиков-инструкторов и здесь же начал учить летному делу сверстников. Осенью 1940 года окончил Ейское училище. Войну начал 22 июня 1941 года младшим летчиком. Воевал Женя бесстрашно, а командуя парой, звеном и эскадрильей, умело руководил воздушными боями и штурмовиками. Ко дню присвоения высокого звания он совершил 490 боевых вылетов, из них 120 - на штурмовку и разведку, провел 65 воздушных боев, в которых сбил 11 вражеских самолетов лично и 8 - вместе с товарищами.
Капитан Цыганов стал двенадцатым в полку и шестым в 3-й эскадрилье Героем. Поэтому в тот день я запретил вылеты Цыганову. А на его возражения ответил:
- Успокойся, Женя. Умерь немного радостное волнение, напиши родителям и девушке в далекий Баку. А как только закончится Ленинградско-Новгородская операция, поедешь в отпуск.
Минуло двенадцать суток с начала нашего наступления. Наблюдения воздушной разведки и сообщения партизан подтверждали, что 18-я фашистская армия на южном и западном направлениях подтягивает резервы и закрепляется на рубеже реки Луги, намереваясь остановить продвижение войск 2-й и 42-й армий. А в воздухе немецкая авиация пока активности не проявляет. Отдельные мелкие стычки кончаются бегством хваленых ФВ-190 и "юнкерсов".
26 января на картах летчиков красными кружками были отмечены освобожденные города Тосно и Красногвардейск, а также многие населенные пункты. 27-го - бои в Любани и Чудове. Враг повсюду отброшен от Ленинграда на 65-100 километров, решена главная задача - город освобожден от блокады. Кончились варварские артиллерийские обстрелы.
С наступлением темноты на аэродром приехали командир и начальник политотдела дивизии. Судя по их веселым лицам, можно было ожидать приятного сообщения. Так и случилось.
- Василий Федорович, прикажи подготовить два У-2, полетишь с нами в Ленинград, а сейчас включите по всему гарнизону радиотрансляцию, пусть все слушают передачу из города, - сказал полковник Корешков и сел ближе к висевшему на стене репродуктору.
Через несколько минут диктор начал передавать приказ Военного совета Ленинградского фронта о полном освобождении Ленинграда от вражеской блокады, в котором объявлялась благодарность всем воинам фронта и морякам Краснознаменного Балтийского флота, участвовавшим в боях за освобождение Ленинграда от блокады. В обращении Военного совета к жителям города говорилось: "Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для победы все свои силы..." Военный совет сердечно поздравил трудящихся города Ленина с великим событием.
В ознаменование одержанной победы на 20 часов вечера был назначен салют двадцатью четырьмя залпами из 324 орудий.
Летим на "тихоходах" в Ленинград. У меня во второй кабине сидит все еще сияющий от радости капитан Цыганов. Жаль, что нет возможности взять с собой всех летчиков, так много сил и отваги вложивших в защиту Ленинграда.
19 часов 30 минут. Вчетвером проталкиваемся на середину Дворцового моста. Ленинградцы впервые за 900 дней и ночей вышли на улицы, не опасаясь обстрелов и бомбежек. Город, сбросив маскировку, засветился окнами домов. Свет вспыхнул даже в искалеченных, полуразрушенных зданиях. Зажглись фонари на изрытых воронками и траншеями, перегороженных еще металлическими ежами, противотанковыми устройствами улицах и площадях.
20 часов. Мглистую тьму рассекли вспышки орудий. Загремели раскаты первого залпа салюта. Россыпь взлетевших разноцветных огоньков осветила все - от земли до облаков. Ракеты медленно снижались и гасли. Но тут же им навстречу хлынула новая разноцветная огненная волна. А за ней, как бы опомнившись, вдогонку разноголосое, но слитное "Ура-а-а!". И так двадцать четыре раза подряд...
Не знающие друг друга солдаты, офицеры, многострадальные ленинградцы, чувствуя, что вокруг все родные и близкие, взволнованно смотрели в небо, поздравляли друг друга, жали руки, обнимались. Многие плачут. У меня тоже сжало грудь, на глаза набежали слезы. Текут слезы и по юному лицу Цыганова бакинца, ставшего за годы суровых испытаний коренным ленинградцем...
Утих грохот последнего залпа, угасли разноцветные огни. Мы еще долго стояли в плотной толпе людей, не желающих расходиться. Они продолжали радоваться великому торжеству города на Неве. Ленинградцы были счастливы, что дожили до того дня, когда можно ходить по улицам, не обращая внимания на белые в синих квадратах надписи: "Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна". Надписи кое-где сохранятся - напоминание о героизме и страданиях великого города.
Окончился первый этап великой битвы на Балтике. Теперь наш путь - на запад, до полного изгнания врага с родной земли и полного разгрома фашистских полчищ там, откуда они пришли...
Часть IV.
На Запад
Так в бой, товарищи, вперед!
Все небо пламенеет в залпах.
И штурмом молодость идет
За землю Русскую, на запад!
Вс. Азаров
Нарвский барьер
Наконец-то мы дали себе небольшой роздых - отошла на второй план вся тяжесть испытаний, связанных с длительной битвой за Ленинград. Нет больше блокады, снята! Немцы разгромлены, их остатки в панике отступают на "заранее подготовленные оборонительные рубежи" по рекам Луге, Нарве и Чудскому озеру. Там враг надеялся остановить наши войска. Фашистское командование срочно усиливало 18-ю армию и 1-й воздушный флот, подтягивало морские силы в Финский залив, обновляя минные поля, укрепляя противолодочный таллинский рубеж. Задача - блокировать наш Балтийский флот в восточной части залива.
Нелегкая работа предстояла нашей воздушной армии, и особенно морской авиации. Ждать пришлось недолго. 1 февраля 2-я ударная армия освободила город Кингисепп, на плечах фашистов форсировала реку Лугу, затем Нарву и южнее города захватила небольшой плацдарм на левом берегу.
В этот день впервые за весь период операции фашистские бомбардировщики нанесли удары по переднему краю, а истребители завязали воздушные бои. Было сбито шесть немецких самолетов, в том числе два Ю-87. 3-й полк потерял два самолета и одного летчика. В нашем полку потерь не было.
Появление пикирующих бомбардировщиков Ю-87 на этом участке фронта оказалось неожиданным. Видимо, их срочно перебросили сюда для уничтожения переправ через реку Нарву и разрушения восстанавливаемых мостов на Луге.
Нарвский оборонительный рубеж, который гитлеровцы сооружали с 1943 года, оказался для наших войск пока что непреодолимым. Войска расширяли плацдарм, пытались форсировать реку в других местах. Но напрасно. Захватить новые участки побережья Нарвы, несмотря на активную помощь штурмовиков Ил-2, не удавалось.
Усиление воздушного противника в районе нарвского направления потребовало перегруппировки нашей истребительной авиации, восстановления старых аэродромов восточнее Кингисеппа. 4 февраля поступил приказ: "4-му ГИАП к исходу 6 февраля перебазироваться на аэродром Лавенсари, имея главной задачей ночное и дневное прикрытие переправ через р. Нарва и войск на захваченном плацдарме".
В полку произошли перемены. Вместо убывшего на должность командира 3-го ГИАП майора Шмелева моим заместителем стал капитан Е. М. Карпунин, опытный летчик-истребитель, пять лет прослуживший на Тихоокеанском флоте. У нас он вырос от ведомого до командира 1-й эскадрильи. Он был моложе меня года на два, хороший методист, исполнительный, требовательный к подчиненным командир.
На земле он выглядел несколько медлительным, мешковатым, но стоило услышать команду "по самолетам", как Карпунин преображался. Первым успевал занять место в кабине самолета, запустить мотор, прослушать радиоинформацию с КП и тому, кто последним докладывал: "К вылету готов", грубовато ронял: "Мешок, долго возишься".
Я считал, что Евгений с честью выполнит возложенные на него новые обязанности.
Второй раз в этом году принял должность начштаба полка майор Тарараксин. А Бискуп, так и не залечив своего душевного надлома, получил назначение в Ейское авиаучилище. Забегая вперед, должен сказать, что там он оказался более полезным, чем в строевых частях. Его труд в последующие годы мы почувствовали в хорошей подготовленности прибывающих из Ейского училища молодых летчиков. Правильно говорят в народе - на войне у каждого свой удел.
...Майор Тарараксин доложил о порядке перебазирования полка. Самолеты воздухом. Автомобили и другая тяжелая техника вместе с ремонтными мастерскими - морским транспортом. На все - три-четыре дня. Ответственность за организацию последнего эшелона наземных средств возлагалась на инженера по ремонту С. Ф. Мельникова.
Наконец все было готово, чтобы сняться с "насиженного" гнезда. Прощай, Кронштадт! За эти 18 месяцев мы, летчики морской авиации, вписали свою страничку в летопись твоей боевой славы. Замечательный остров, Петровский парк с рядами заросших могилок солдат и матросов, отдавших жизнь в Гангутском сражении, с десятками памятников и склепов, частично превращенных в жилье гвардейцев, стали нам близкими и родными. Улетая, мы оставляем рядом с аэродромом похороненных боевых друзей, а вместе с ними - часть своего сердца.
Прощальный ужин несколько задержался. Неутомимые труженицы столовой готовились угостить улетающих гвардейцев своими деликатесами - пирогами с капустой и рыбой горячего копчения. Своей заботой женщины и девушки хотели выразить нам уважение и любовь, пожелать успехов в трудной дороге на запад. Они как матери и любящие подруги провожали нас в далекий и неведомый путь.
Шумно и весело было в большой столовой - так называли квадратную комнату, в которой питался летный состав. Завтра летчики приземлятся на незнакомом острове, с которого будут громить врага в районе Нарвы, завоевывая господство в воздухе над акваторией Финского залива до меридиана Порккала-Удд - Таллин. Они впервые увидят бесчисленное количество островов и изрезанный большими и малыми проливами северный берег Финского залива, мысы на таллинском побережье.
С невольной грустью вспоминаю сорок первый год, Таллин, Ханко, острова Лавенсари, Сескари, сотни горящих кораблей, упорно, через минные поля плывущих на восток. Теперь же к этим знакомым трагическим местам возвращаются только трое летчиков: Владимир Дмитриев - штурман полка, Павел Макеев - командир звена и я, единственный из всех воздушных бойцов, оборонявших до 2 декабря 1941 года полуостров Ханко. А наши техники на земле, под Таллином и на Ханко, днями, неделями и месяцами работали под артиллерийским огнем и бомбами врага. Многие из них в том же лихом году по горло нахлебались соленой балтийской воды, оставив часть друзей в морской пучине.
Молодость и душевная дружба никогда не скудеют. Летчики, наблюдая друг за другом, перебрасываются шутками.
- Что же, Кира, приуныл? - с усмешкой обронил лейтенанту Столярскому неугомонный первый замкомэска старший лейтенант Федорин.
Столярский улыбнулся, промолчал, не желая раскрывать то, что беспокоило его в этот прощальный вечер на кронштадтской земле, где он вынес столько испытаний, оставивших рубцы от ожогов на лице, руках и ногах, и встретил человека, который навсегда вошел в его жизнь.
На вопрос Федорина ответил сидевший рядом "железный холостяк", как называл себя лейтенант Аркаша Селютин:
- Будешь грустить, если в пионерку влюбишься. Столярский спокойно ответил:
- Она уже в комсомоле, да и работает за взрослую. Я, Аркаша, пока идет война, жениться тоже не собираюсь, зачем вдов и сирот оставлять. Их и так хватает. Вот когда вернемся... А Биана - девочка что надо. К тому же стойкая, если сумела отразить твои любовные атаки.
- Я что? Как бы ее гвардейцы десятого не увели вместе с комсомольским билетом, пока ты будешь лететь на запад, - не унимался Селютин. - Вон, кивнул он на Бычкова, - тоски ни в одном глазу. Привязал к себе Валю-машинистку и твердо знает - куда полк, туда и она. А Биана здесь со своей мамой и вещевым складом останутся до конца войны. Опасное дело.
Шутливый разговор был прерван новым противнем с пирогами...
Прощальный ужин заставил взгрустнуть не одного Столярского, тень разлуки легла на лица и холостяков, и семейных. В "кают-компании" командира (морское название, данное комнате, где питались офицеры штаба и комэски) поникшие сидели инженер по вооружению и - чего я не ожидал - мой заместитель по летной части капитан Карпунин.
- Что, Евгений Михайлович, нос повесил? День вроде бы прошел нормально, без потерь, - спросил его майор Абанин.
- Без потерь и без особых успехов, - буркнул Карпунин. Сидевший напротив Абанина Тарараксин счел нужным добавить, лукаво поглядывая на Карпунина:
- Потери обнаружатся ночью и завтра, когда улетит полк. На кухне наша Танечка плачет в три ручья.
Щеки капитана заполыхали. Он уже готов был уйти, но не успел. Рыжик, не поднимая заплаканных глаз, уже ставила на стол тарелку с горячей копчушкой.
Я попросил ее позвать остальных работниц столовой, а присутствующим за столом налить по рюмке себе и нашим гостям.
Никогда не думал, что так тяжело будет прощаться с нашими кормилицами, - привыкли, жили как одна семья. Рыжик уже стояла за спиной Карпунина, сжимая руками спинку стула. Казалось, что Таня крепко обняла капитана, вот-вот крикнет: "Не пущу!" - и убежит на кухню. Я торопливо сказал:
- Товарищи, друзья! Предлагаю - не будем прощаться, лучше скажем нашим дорогим женщинам "до свидания". Наш путь - к последнему рубежу. Как бы он ни был труден, мы пронесем в сердцах ваше тепло. Спасибо вам, а теперь поднимем тост за успех. За боевую удачу, за житейское счастье!
Шорох белых халатов, легкий перезвон рюмочек, шепот, ласковые слова. Только одна Танюша словно прилипла к стулу. Вдруг вскинула голову и открыто, громко, с горькой улыбкой произнесла:
- До свидания, Женя, помни, ты всегда в моем сердце!..
Она крепко обняла капитана, поцеловала и, чокнувшись с каждым из нас, прямая, с запрокинутой головой, пошла на кухню.
Всю ночь два самолета Ли-2 перебрасывали личный состав и легкое оборудование на остров Лавенсари. Утром взяли старт двенадцать Ла-5. Погода была на редкость ясная, видимость прекрасная, и мне подумалось: такой денек - для воздушного боя. Ну, ничего, кое-что успеем и сегодня, не уйдут от нас стервятники. Обернувшись, оглядел строй. Ведомый капитан Володя Дмитриев, коренной ленинградец, лихой воздушный боец, в левом пеленге держал боевую дистанцию, всегда готовый к любой неожиданности. В правом пеленге 3-я эскадрилья Жени Цыганова. Мы выбрали такой боевой порядок, чтобы с одного круга парами произвести посадку на глазах гвардейцев 3-го полка. Пусть посмотрят, как на узкой, с изгибом полосе "впритирку" друг к другу сядут их друзья, гвардейцы 4-го.
Под нами стелется круглое поле - аэродром Котлы, слева на горизонте станция Веймарн, чуть подальше разрушенный Кингисепп, впереди аэродром Купля - места, где в 41-м насмерть бились на старых "ишачках" с численно превосходящим врагом. Сейчас мы летим не отдельными звеньями, не малыми группами - в каждой эскадрилье по 10-12 лучших в мире самолетов. Так, оправившись от удара, на втором дыхании мы шли громить фашистов. И, словно угадав мои мысли, доносится голос Дмитриева:
- "Тридцать третий"! В сорок первом бы так пролететь. Я - "Ноль четвертый".
- Понял, понял. Сейчас заправимся и пойдем сводить счеты за сорок первый.
Не думал я в эту минуту, что завтра над Кургаловским полуостровом вспыхнет свечой Володин самолет и сам он сгорит вместе с машиной.
...Смотреть нашу посадку было некому. Эскадрильи 3-го полка, сменяя одна другую, с рассвета вели бои над Нарвским плацдармом. Через сорок минут десять наших Ла-5 улетели сменять воздушный патруль. Еще через четверть часа Цыганов доложил:
- Веду бой с большой группой "Юнкерсов-87" и "фокке-вульфов". Резерв только моя пара.
И хотя я понимал, что не успеть, все же решил вылететь на помощь. Набирая высоту, прослушиваю торопливые, но уверенные команды Цыганова и командиров звеньев. Радуюсь - у врага есть сбитые. А у нас?
- "Ноль тридцать первый"! Подхожу на высоте четыре, с севера. Я "Тридцать третий".
- Понял, понял! Удар отбит, объект в порядке, пара "лаптей" догорает (значит, два пикирующих "бомбера" сбиты)...
- Молодцы! Через три минуты подойду на четырех с половиной, держите свою высоту!
Рассчитывая, что немцы должны проверить результаты своего удара (они не верят на слово командирам ударных групп), тщательно просматриваю верхнюю сферу над плацдармом.
У Цыганова время вышло, но смена задерживается, приказываю ему уходить на базу, сам остаюсь над объектом.
- Понял! - коротко ответил Цыганов.
А мне - глядеть в оба. Увеличиваю высоту до пяти тысяч метров, а скорость до пятисот, жду подкрепления от соседей на случай, если противник повторит удар по переправам.
Видимость - "миллион на миллион", ослепительно светит солнце, выручают светофильтровые очки. В голубом небе далеко от Чудского озера прорезалась едва заметная "тирешка". Слежу не отрываясь, но "тирешка" то исчезает, то снова ближе. Неужели разведчик на такой высоте? Вполне возможно. Однажды в январе мы перехватили его на шеститысячной высоте, но сейчас под ним восемь тысяч - не меньше. Но вот обозначился след инверсии, и сомнения рассеялись: высотный фоторазведчик!
- "Ноль четвертый"! Приготовить кислород! - негромко командую Дмитриеву, словно разведчик и впрямь может услышать меня.
Горло знакомо сжимает нетерпеливый комок - с таким напарником, как Дмитриев, бой с одиночным высотником кажется красивой игрой. Опасная самоуверенность, которую гонишь прочь. С небом будь на "вы", особенно если в нем - враг. Это закон, пренебрежение которым может окончиться плохо. Риск должен быть оправданным всегда... Но вот на переднем конце белой инверсии проклюнулась черная точка. Вот он, голубчик, держит курс на север, прямо на плацдарм. Вряд ли его спасет высота, да и прикрытия пока не вижу, подумал я, прибавив обороты. Высота - семь тысяч. Отчетливо различаю разведчика - это Ме-110, две белые полоски тянутся за его хвостом. Летит, как по натянутой струне, навстречу нам, но значительно выше. В лоб выйти не успеем, тем более что рядом с разведчиком возникают дымки зенитных взрывов. Внезапность потеряна, и, набирая высоту, отворачиваю, чтобы отрезать разведчику путь назад.
Я видел, как он пошел зигзагами, ища нас под собой. Вот он совсем близко, рукой подать, но еще не пора, еще не верняк, упустишь - спикирует и уйдет. Так и есть - заметил, нырнул, солнечно блеснули плоскости и фонарь кабины. Машинально делаю правый переворот и почти отвесно падаю на него. По свисту воздуха, обтекающего кабину, чувствую, скорость вот-вот перевалит критическую, и в последний, чутьем угаданный момент даю длинную очередь. Кажется, попал.
Выход из пике стоит немыслимых усилий. Словно тисками сдавило грудь, в глазах темно. Снова обгон по горизонтали и крутое снижение, только бы отрезать ему путь, едва он выйдет из пике. Знаю: у него автоматический вывод, специальные тормозные щитки и он, конечно, не новичок, - резко сломав курс, помчался над кромкой уже "своего" леса, но тут его достала моя вторая очередь - она пришлась по кабине, "мессер" на огромной скорости срезал в лесу огненную просеку, словно густую траву.
Только теперь ко мне со всех сторон потянулись трассы вражеских "эрликонов". И, как всегда в таких случаях, спасает противозенитный маневр: свечой - вверх, прочь из зоны огня.
На высоте ищу глазами ведомого. Молодец Дмитриев! Головокружительный маневр не сбил его с толку - идет за мной. Уже над плацдармом встретили восьмерку "лавочкиных", круживших над переправами, по которым нескончаемой вереницей тянулись боевые колонны 2-й ударной армии.
На стоянке, не вылезая из кабины, осмотрел крылья: дыры, вмятины, вспученная обшивка. Мелькнула острая мысль: опоздай я с выходом из пикирования секунды на три - лежал бы сейчас в болоте вместо "мессера". Инженеры Николаев и Мельников долго еще ходили вокруг самолета, обстукивали его, осматривали, словно тяжелобольного. Николаев сказал, покачав головой и поглядев на меня как-то странно, будто на воскресшего из мертвых: