Гребенюк Иван. На далеких рубежах

   -- Тут не только Поддубный виноват, -- возразил полковник.
   -- Разве не он готовил летчиков к полетам?
   -- Готовил правильно.
   -- Но Телюков-то не справился... разве это не говорит о том, что предварительная подготовка, в частности тренаж, не оправдала себя?
   -- Дело не в тренажах, Алексей Александрович. Вы, если не знаете, на торопитесь с выводами...
   "Не иначе как Поддубный околдовал полковника. Он не желает даже слушать никаких замечаний в адрес своего помощника!" -- с глубокой обидой подумал Гришин.
   На разборе полетов он подсел к замполиту Горбунову.
   -- Амбиции много в Поддубном, -- шепнул он вкрадчивым голосом, -- а вот амуниции не хватает. Чуть не потерял летчика. Окончательно распоясался человек, и некому его остановить. Но полковник вспомнит меня. Увидите! Вспомнит, да будет поздно.
   -- Будет вам, товарищ майор! -- не вытерпел замполит.
   У Гришина брови полезли вверх:
   -- Конечно, вы, как политработник, должны поддерживать командира. Это ваш долг. Но что касается помощника, то вы вспомните мое слово...
   -- Я вас прошу...
   О предпосылке к катастрофе на разборе полетов упомянули, однако причину не проанализировали, виновного не наказали, как это делалось прежде.
   "Ага, замазывают недочеты, лакируют действительность, -- заключил Гришин. -- Не желают, чтобы о предпосылке дозналось вышестоящее начальство. Ну нет, голубчики! Вам не спрятать концы в воду!"
   Давненько чесалась у Гришина рука написать жалобу на помощника командира по огневой и тактической подготовке, да все как-то не решался. А теперь решил твердо: напишет. Больше терпеть невозможно. Заодно пожалуется и на командира полка, поскольку тот поддерживает своего любимчика. Да, да, любимчика. Это ясно!
   Поздним вечером, когда из штаба ушли все, Гришин заперся в своем кабинете, раскрыл Дисциплинарный устав и внимательно перечел главу "О жалобах и заявлениях". В этой главе, в частности, говорится, что офицеры, генералы и адмиралы при выявлении фактов, которые наносят ущерб боеспособности Вооруженных Сил, имеют право одновременно с подачей заявления по команде подавать заявление вышестоящему начальнику включительно до Министра обороны Союза ССР.
   Таким образом, убедившись еще раз, что он имеет право жаловаться даже на командира полка, Гришин начал писать жалобу на имя генерал-майора Щукина. Прежде всего обрисовал недопустимую посадку эскадрильи майора Дроздова во время бурана и как следствие вывел, что только случайность позволила избежать катастрофы. Затем описал случай с Телюковым, которого якобы командир полка и его помощник неподготовленным выпустили в воздух, а когда возникла предпосылка к катастрофе, сделали попытку умолчать, скрыть этот факт.
   "Полку угрожает серьезная опасность, о чем и ставлю Вас в известность, товарищ генерал, -- писал Гришин. -- Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает".
   Шаг довольно серьезный, и прежде чем отправлять жалобу, штурман, теребя пальцами свою шевелюру, несколько раз перечитал написанное и на следующее утро, взвешивая каждую фразу и каждое слово, внес коррективы. Фразу "Меня, как временного заместителя командира полка, майор Поддубный не признает" вычеркнул. По сути, не было случая, чтобы помощник не выполнил приказа заместителя командира.
   "Тут я малость переборщил", -- признался самому себе Гришин.
   На всякий случай он заглянул в журнал помощника руководителя полетов на полигоне и... обомлел. "Старший лейтенант Телюков вывел самолет из пикирования на недопустимо малой высоте, что угрожало катастрофой", -отмечал собственноручно майор Поддубный. То же самое значилось в журнале персонального учета ошибок и нарушений летных правил. Выходило, что предпосылка к катастрофе не скрывалась, раз она отмечается в документации. Но почему же на разборе полетов предпосылку не анализировали?
   Чтобы разрешить эту загадочную историю, Гришин обратился к полковнику. Тот нехотя выслушал заместителя и, подписывая какие-то документы, сказал:
   -- Это правда, Алексей Александрович, получается довольно странно: летчик допустил ошибку, а мы замалчиваем.
   -- Вот именно. Меня это просто удивляет.
   -- А меня нисколько. -- Полковник откинулся на спинку стула. -- Была у меня старшая сестра. Пряха -- на все село. Пойдет, бывало, на посиделки -больше всех напрядет. А то вдруг приносит по полпасма. Так и дома: сядет за прялку, попрядет малость и задумается. Судили-рядили про такую перемену родители -- ничего поделать не смогли. Совсем от рук отбилась, работой пренебрегать стала. Бранили, да, выходит, зря...А как вышла замуж -- все на место стало; бывало расстелит на лугу полотно -- ни у кого больше, ни у кого белоснежнее не бывало. Вот так...
   Гришин счел этот разговор шуткой.
   Но жалобу послать не рискнул.
   Глава девятая
   Дни и ночи проходили в напряженном учении. Учились авиаторы в воздухе и на земле, на аэродроме и в классах.
   Сегодня день наземной подготовки. Полковник Слива ходил из класса в класс, проверяя занятия.
   -- Всем понятно, как изменяются области возможной атаки с подъемом на высоту? Если кому неясно, задавайте вопросы, -- доносился из-за приоткрытой двери голос помощника.
   -- Все ясно!
   -- Хорошо! Теперь поговорим о воздушных боях в стратосфере.
   "Вот чертов сын, скоро до практического потолка доберется", -- подумал довольный полковник, входя в класс.
   -- Товарищи офицеры! -- скомандовал Поддубный.
   По классу пробежал шум -- все поднялись.
   -- Продолжайте, -- махнул рукой полковник и сел за стол.
   -- Товарищи офицеры! -- подал команду Поддубный. Летчики сели, и он продолжал:
   -- Как известно из аэродинамики, в стратосфере легко потерять высоту, а чтобы восстановить ее, нужно много времени. Значит, необходимо следить за высотой. Потерял ее -- проиграл бой.
   Поддубный прикрепил к доске чертеж.
   -- Тут воспроизведен воздушный, проведенный мною со старшим лейтенантом Телюковым в стратосфере. Синяя линия -- маневр Телюкова. Красная -- моя. Вначале у Телюкова был перевес в высоте. Он, между прочим, хорошо берет динамический потолок, чему я сам еще не научился. Но вскоре Телюков потерял высоту. Это для него было началом проигрыша боя. Здесь Телюков намеревался атаковать меня снизу. Ничего не получилось, и не могло получиться. Летчик поставил свой самолет на большой угол атаки, что привело к уменьшению скорости и нарушению устойчивости самолета. Атака не дала желаемых результатов...
   Семену Петровичу самому еще не приходилось вести воздушный бой на высоте, близкой боевому потолку самолета, и он с интересом слушал помощника.
   После перерыва полковник зашел в класс, где занятия проводил инженер. Слушал инженера, а думал о Поддубном. Хороший помощник -- образованный, смелый, настойчивый. За что ни возьмется -- доведет до конца. И по мере того как полетные задания усложнялись, предпосылок к летным происшествиям становилось меньше. А все потому, что, во-первых, строго сохраняется методическая последовательность, во-вторых, хорошо проводится наземная подготовка, в-третьих, Поддубный отлично знает каждого летчика, все его положительные качества, недостатки. Телюков, тот самый Телюков, о котором майор Гришин говорил: "Горбатого могила исправит", -- стал шелковым. Не нарадуешься на него, и в этом заслуга Поддубного. Сумел-таки обуздать неистовый характер старшего лейтенанта!
   Нелегко авиационному командиру вести учебный процесс. Перегнешь где-нибудь палку, поставишь перед летчиком непосильное задание -- угрожает авария. Чуть недогнешь, слабину дашь -- тоже плохо, потому что остаются прорехи, а значит, опять-таки авария. Здесь надо гнуть, но не перегибать. Поддубному это отлично удается.
   А взять, например, дисциплину, и в частности отдание чести. Сколько говорилось в полку, что отдание чести -- священный долг воина. Невзирая на это, некоторые солдаты забывали об этом долге. Идет солдат, засмотрелся и на видит старшего по званию. Остановишь его, спросишь, почему честь не отдал? "Виноват, не заметил". Или: "У меня руки заняты". Объективные причины находились всегда.
   -- Довольно толочь воду в ступе, заниматься разговорами. Надо взыскивать с тех, кто сквозь пальцы смотрит на нарушение устава, -- заметил Поддубный.
   Полковник наложил строгое взыскание на офицера лишь за то, что тот равнодушно прошел мимо солдата, не отдавшего ему чести. Это сразу принесло свои результаты. Офицеры, а по их примеру и сержанты повысили требовательность. Не стало в полку таких, которые "не видят начальников", и руки у всех сразу освободились...
   А вот еще факт.
   Облака в пустыне -- редкие гости. Бывает, что целый месяц не увидишь в небе тучки. Если же летчик долгое время не летает в облаках, то теряет навыки в полетах по приборам. Эти навыки в некоторой степени можно поддерживать полетами на учебно-боевом самолете, где имеются две кабины, из которых одна закрывается шторками. Но в полку мало было таких самолетов.
   -- Давайте проводить полеты в закрытых кабинах на боевых самолетах, -предложил Поддубный. -- Инструктор будет подавать команды по радио, ограждая напарника от ошибок. Получится почти то же самое, что при полете на двухместном самолете.
   -- То, да не то, -- возражал Семен Петрович. -- Потеряет летчик пространственную ориентировку, тогда что? За хвост самолет не поймаешь!
   -- Разрешите мне попробовать с Дроздовым?
   -- Ну пробуйте.
   Оказалось, что так летать можно. Начали летать на боевых самолетах в закрытых кабинах командиры эскадрилий, затем командиры звеньев и, наконец, летчики, имевшие соответствующую подготовку. Эта новость дошла до дивизии. Прибыл инспектор, чтобы удостовериться на месте. А спустя некоторое время полковник получил указание: "Начать полеты под колпаком на боевых самолетах".
   Семен Петрович вышел из класса покурить. Как и вчера, и позавчера, нещадно палило солнце. До чего ни дотронешься -- раскалено. Возле столовой двое солдат обливали друг друга холодной водой. Захотелось и полковнику освежиться.
   -- Ану, полейте-ка на меня, -- обратился он к шоферу водовозки, снимая китель и подставляя под шланг широкую спину.
   Вдруг над аэродромом показался одиночный самолет. Либо кто-то из летчиков заблудился, либо начальство прилетело.
   Полковник поспешил в штаб и оттуда позвонил на аэродром.
   -- Кто там летает?
   -- Подполковник Удальцов запросил разрешение на посадку, -- доложил диспетчер.
   -- А-а, ну так принимайте его.
   Подполковник Удальцов командовал одним из полков дивизии. Между ним и полковником Сливой в течение нескольких лет продолжалось негласное соревнование. Прибудет Семен Петрович в штаб дивизии, обязательно поинтересуется, сколько часов налетал полк Удальцова, какие упражнения выполнил, какие не выполнил. То же самое делал и Удальцов. И если находил, что у него показатели лучше, говорил:
   -- Гаснет, Семен Петрович, трубка, гаснет!
   Если же показатели были лучше у Семена Петровича, тот в свою очередь подтрунивал над соседом:
   -- В хвосте плетешься, Иннокентий Михайлович, не к лицу это Герою Советского Союза! Не с кого брать пример нам, простым смертным...
   Соседи-командиры дружили между собой -- хотя Удальцов был моложе Сливы лет на пятнадцать, -- и частенько навещали друг друга. При этом не упускали случая указать на замеченные неполадки.
   -- У вас, Семен Петрович, авиационные специалисты вне строя, табуном ходят на стоянку самолетов. Непорядок!
   -- Разве?
   -- Сам видел.
   Но полковник Слива не оставался в долгу:
   -- Пусть так, но и я кое-что подметил на твоем аэродроме, Иннокентий Михайлович! Автобус для летчиков обшарпан, совсем как в отстающем колхозе. Да и телефонная связь... одна порча нервов.
   Расставались командиры и брались за дело. Семен Петрович читал мораль инженерам за то, что "распустили младших авиационных специалистов".
   -- Сраму из-за вас набрался.
   А подполковник Удальцов звонил командиру обслуживающего подразделения:
   -- Соседи потешаются над автобусом, который ты подаешь для перевозки летчиков. Обрати-ка внимание! Может, найдется килограммчик краски, чтобы освежить, а? Подмажь, сделай милость! А телефоны у нас -- одна порча нервов!..
   Аварийность, возникшая в Кизыл-Калынском полку, прекратила эти взаимные посещения и соревнования. Обоим командирам стало как-то неловко вести прежние разговоры. Что уж за показатели, какое может быть соревнование при аварийности! Семен Петрович и Иннокентий Михайлович встречались теперь лишь на совещаниях у командира дивизии, что бывало не так уж часто.
   И вот неожиданно Удальцов прилетел.
   -- С чего бы это? -- недоумевал Слива.
   Отправив на аэродром "Победу", Семен Петрович похаживал по штабу, придираясь к каждой мелочи и без конца делая замечания подчиненным. Прежде всего он напал на дежурного по штабу.
   -- Это что? -- указал он на окурок в углу. -- Прибрать, подмести! Быстрее!
   -- Есть! -- вытянулся дежурный.
   -- А у вас чего кобура обвисла, как свиное ухо? Силушки не хватает потуже пояс затянуть? -- набросился он на дежурного по полку.
   -- Жарко, товарищ полковник!
   -- Подтянуться!
   -- Есть!
   В коридор выбежал писарь в расстегнутой гимнастерке.
   -- А ну, ко мне, -- поманил его полковник. -- Ты что ж это, голубчик, разбойником носишься по штабу?
   -- Начштаба подполковник Асинов разрешил, больно душно, -- ответил писарь, солдатик первого года службы.
   -- Разрешил? Коль разрешил -- дело иное. Но ты все-таки застегнись, голубь! -- и полковник провел рукой по колючей, стриженой голове солдата.
   -- Есть, товарищ полковник! -- проговорил польщенный отцовским вниманием солдат.
   Не найдя, к чему бы еще придраться, Семен Петрович зашел в кабинет и тоже начал готовиться к встрече. Убрал со стола лишние бумаги, набил табаком трубку и послал посыльного за бутылкой минеральной воды.
   За окном просигналила "Победа" -- это Челматкин предупреждал командира о приезде гостя. Семен Петрович подошел к окну. Блеснув на солнце Золотой Звездой Героя, Удальцов бравым шагом вошел в штаб.
   -- Здравия желаю, Семен Петрович! -- приветствовал он Сливу еще из коридора.
   -- Здравствуйте, Иннокентий Михайлович! -- воскликнул Слива и бросился навстречу гостю с распростертыми объятиями.
   -- Как живем-можем в царстве песков?
   -- Так и живем. А ты чего тут летаешь, гудишь, варанов и тушканчиков пугаешь?
   -- Дело есть, сами же затеяли, Семен Петрович!
   -- Какое дело?
   -- Забыли?
   -- Нет, в самом деле?
   Удальцов хитро прищурил глаз.
   -- Не прикидывайтесь, Семен Петрович, казанской сиротой.
   -- Ну садись, садись, а то еще обидишься! -- примирительно сказал Семен Петрович. -- Я вот холодной водицы для тебя припас. Не то что некоторые мои друзья...
   Удальцов погрозил пальцем:
   -- Грешите, Семен Петрович! Когда ж это я негостеприимно принимал вас?
   -- На-ка, выпей с полета холоднячка!
   Удальцов наполнил стакан.
   -- Так, так, Семен Петрович, высоту, значит, набираете?
   -- Да где уж нам! -- отнекивался полковник, начиная догадываться, на что намекает собеседник.
   -- Так, так... По стрельбам обогнали? Обошли? По ночной подготовке вплотную приблизились к моему полку! А полеты под колпаком на боевых самолетах! А полет на предельную дальность. Вон какую шумиху поднял тот полет! Сам генерал Щукин обратил внимание: "Так нужно летать, как Слива" -сказал.
   -- Правда? -- обрадовался Семен Петрович.
   -- Сам слышал. Прилетал ко мне генерал Щукин, рассказывал. И я очень за вас рад, Семен Петрович. Очень рад. Теперь мы с вами еще потягаемся. Я вижу: есть порох в пороховницах! А ваше предложение относительно воздушного боя между двумя полками -- это идея! Этой идеей вы просто утерли нам нос. У меня, правда, не раз возникала такая мысль, но, к сожалению, как говорится, -- руки не дошли. Текущие дела задушили, вот и опередили вы нас.
   "Какой бой?" -- чуть не вырвалось у Семена Петровича. И тут же сообразил: "Да ведь это очередное предложение помощника по огневой и тактической подготовке!"
   -- Весьма ценное предложение, Семен Петрович, -- продолжал Удальцов. -Вот я и прибыл сюда с тем, чтобы договориться, когда, где, какой группой и как будем драться. А драться надо между собой так, чтобы чужие и духу боялись. Не будем драться меж собой -- нас побьют.
   -- Черта с два! -- возразил полковник. -- Мы уже не те, что были!
   -- Правда ваша, Семен Петрович, но надо смотреть в оба. Это не помешает.
   -- В той войне нас не побили, а ныне тем более! -- не уступал Семен Петрович.
   -- Я тоже уверен, что нынче тем паче не побьют. Но в сорок первом нам намяли бока -- и здорово намяли! Вот и надо заботиться, чтобы старое не повторилось. Поэтому и нужно быть начеку. Давайте уславливаться.
   Тут выяснилось, что Удальцов привез и наметки организации воздушного боя. Рассматривая их, полковник Слива размышлял вслух:
   -- Так, так... Значит, локаторы будут наводить.
   -- А как же? По всем правилам бой...
   -- Согласен, вполне согласен.
   -- По рукам, значит? -- вскочил Удальцов.
   -- По рукам.
   Согласовали дату и на том поставили точку.
   Подполковник Удальцов принял решение возвратиться и собрался в обратный путь.
   -- Так скоро?
   -- Не располагаю временем. Надо готовить людей к ночным полетам. Разрешите откланяться, Семен Петрович, и надеяться, что победа будет за моими летчиками.
   -- А это еще увидим, -- возразил Семен Петрович. -- У меня, брат, помощник по тактике и воздушному бою -- лучшего не сыщешь. Обведет. Ей-богу, обведет!
   -- Вы о Поддубном?
   -- А ты разве его знаешь?
   -- Слыхал. Командир дивизии превозносит его до небес, да и старшие начальники не раз упоминали его фамилию.
   -- Это правильно: помощник у меня, Иннокентий Михайлович, золото!
   -- Ну, ну, не думаете ли вы, что у меня люди лыком шиты?
   -- Не думаю, а знаю, что летчики у тебя -- сила! Но Поддубный все равно обведет. В этом я не сомневаюсь.
   -- Это еще бабушка надвое сказала. Там будет видно!
   Удальцов направился к двери, но полковник остановил его:
   -- Так скоро? Хоть бы пообедал со мной. Ведь не близко лететь-то!
   Удальцов поглядел на часы:
   -- В Москву поспею к обеду. А за приглашение весьма благодарствую. Только не могу -- тороплюсь.
   Семен Петрович проводил гостя на аэродром, сам выпустил его в воздух. Возвратившись, он застал в своем кабинете штурмана Гришина: тот сидел, углубившись в плановую таблицу, и делал в ней какие-то пометки карандашом. Соображая и обдумывая что-то, он по привычке ерошил шевелюру.
   -- Беда, товарищ полковник, -- сказал он. -- Вы только поглядите, что тут планирует ваш помощник.
   -- А что?
   -- Воздушный бой чуть ли не на боевом потолке самолетов. Допустим, летчики поднимутся на такую высоту. Допустим. Но где гарантия, что кто-нибудь не сорвется?
   -- Вот гарантия, Алексей Александрович, -- полковник размашисто подписал плановую таблицу.
   -- Вы смертный приговор подписали летчикам, а не плановую таблицу полетов, -- пробормотал штурман, покидая кабинет.
   Полковник вернул его назад.
   -- Как? Как вы сказали?
   Гришина всего передернуло, и он стал похож на драчливого петуха.
   -- Я сказал грубо, но правду.
   -- Так... Значит, смертный приговор, говорите? А вам известно, на какую высоту поднимаются современные реактивные бомбардировщики? Известно? Какого же черта вы ратуете за то, чтобы наши истребители вели бои на средних высотах? Кого они будут там уничтожать -- воробьев?
   -- Подобный вопрос я уже слышал от Поддубного.
   -- Так извольте выслушать и от меня! -- запальчиво крикнул полковник и так стукнул кулаком по столу, что чернильница подскочила.
   Обомлев, Гришин вытянулся в струнку.
   Лиля не знала о случае с Телюковым и поэтому никак е могла разобраться в непонятном поведении Поддубного за последнее время. Он на приходил.
   "Разлюбил? Остерегается матери?" -- терзалась она в догадках.
   Ей хотелось самой пойти к нему, да как-то неудобно... Рядом, в одном коттедже, молодые летчики живут. Еще пойдет молва, до матери докатится.
   Сегодня -- воскресенье. Лиля выпросила у отца машину, чтобы съездить в аул к своей школьной подруге Зейнаб. Таила надежду, что и Поддубный поедет с ней -- это была бы чудесная прогулка! Теперь, оказывается, придется ехать одной...
   К двенадцати часам Челматкин подал к коттеджу "Победу". А Лиля и не думала собираться. "Пожалуй, лучше сказаться больной, не поехать", -- думала она. Но ведь ее ждет Зейнаб -- лучшая и самая близкая ее подруга. И, поразмыслив, решила ехать. Оделась, вышла на крыльцо и остолбенела. Поддубный в белом, отлично выутюженном кителе, со свертками в руках стоял перед ней. Она давно не видела его таким веселым и жизнерадостным. Поздоровался ласково с Лилей и повернулся к родителям:
   -- Здравствуйте, Харитина Львовна! Здравствуйте, Семен Петрович! Разрешите мне поехать с вашей дочерью в аул? Я поведу машину, а Челматкин пусть отдыхает. Ведь сегодня выходной.
   Харитина Львовна промолчала, а Семен Петрович поддержал Поддубного:
   -- И то правда, идите, Челматкин, отдыхайте. А вы, Иван Васильевич, все же не забывайте, что "Победа" не МиГ, не больно нажимайте на скорость.
   -- Не беспокойтесь, Семен Петрович! -- ответил Поддубный, садясь за руль. А Лилю спросил взглядом: "Не ждали?"
   -- Ради Бога, осторожнее, -- только и успела сказать Харитина Львовна.
   Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.
   -- Переходи, Лилечка, ко мне.
   Девушка молча пересела.
   -- Я не понимаю вас, Иван Васильевич. То скрывались от меня, а то не постеснялись отца... А если бы он не согласился? А если бы мать запротестовала?
   -- О, ты уже сразу на "вы"!
   -- Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе...
   -- Ну, об этом я даже не подумал.
   -- Ты слишком самонадеян.
   -- Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.
   -- А как ты узнал, что я собираюсь в аул?
   -- Интересовался...
   -- А где пропадал?
   -- Как где? На аэродроме. Дома.
   -- Я сержусь на тебя.
   -- А я люблю сердитых.
   Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.
   За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.
   -- Не смей смотреть!
   -- Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.
   -- Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.
   -- Вот это уже неправда, -- рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. -- А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?
   -- Ну и что?
   -- Гречка не так уж ошибся.
   -- Что ты хочешь этим сказать?
   -- Я хочу сказать, Лиля, -- уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, -- я хочу сказать... -- он запнулся и остановил машину. -- Я серьезно...
   У Лили замерло сердце: "Говори, милый, любимый, говори!"
   Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего...
   "Глупый, -- подумала Лиля, -- неужели это так трудно сказать?.."
   Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.
   Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.
   Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.
   До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли "Победы", "Москвичи", мотоциклы. Аул был зажиточный -это сразу бросалось в глаза.
   -- Вон там живет Зейнаб, -- Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. -- Да вот и она сама!
   Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.
   -- Зейнаб! -- окликнула ее Лиля.
   Зейнаб бросилась к машине.
   Девушки обнялись. Лиля познакомила подругу с Поддубным.
   -- Я тебя ждала, ждала, да и ждать перестала, -- сказала Зейнаб на отличном русском языке. Год назад она окончила университет и теперь преподавала в школе-десятилетке русский язык и литературу.
   Все трое вошли в дом.
   Зейнаб приоткрыла дверь в соседнюю комнату.
   -- Эдже! -- позвала она.
   На зовы вышла пожилая женщина, закутанная в белый платок. Поздоровавшись с Лилей, как со старой знакомой, она с приседанием, по-восточному, поклонилась летчику.
   Поддубный огляделся. Пол в сенях заслан войлоком-кече, а в комнате -коврами. Круглый стол, стулья, шкаф с книгами и кровать завершали убранство этой опрятной и уютной комнаты.
   На стенах -- фотографии, картины в рамах.
   Кроме этой комнаты в доме было еще три. Очевидно, мужские и женские спальни.
   Вскоре пришел хозяин дома -- пожилой плечистый человек в халате и шапке -- и его сын Байрам -- подвижный паренек лет шестнадцати-семнадцати. Сын был одет так же, как и отец, но вместо простого халата носил шелковый, и шапка у него была не черная, а серая, из каракульчи, с раструбом вверху.
   Отец и сын также разговаривали по-русски. Байрам, узнав, что майор недавно служит здесь, вызвался показать ему аул. Прежде всего он повел гостя в чайхану, верне, в чайчи. Там несколько дехкан, разместившись на ковре и обливаясь потом, пили гокчай. Отдельно в углу перед недопитой пиалой сидел старый туркмен, напевая какую-то песню под аккомпанемент дутара.