Гребенюк Иван. На далеких рубежах

   Это сообщение вызвало возмущение решительно всех коммунистов. А Гришин, одолеваемый чувством стыда, пришел в неописуемую ярость.
   -- Вы подрываете мой авторитет! -- горячился он. -- Нарушаете инструкцию! Я буду жаловаться генералу! Главкому!
   -- Жалуйтесь! -- оборвал его замполит. -- Но помните: ни генерал, ни главком не похвалят вас и не поддержат. Они тоже коммунисты. У всех нас, больших и малых начальников, у членов партии и беспартийных, есть один самый главный главком -- это наша Коммунистическая партия. Мы здесь не делаем ничего такого, что противоречило бы указаниям партии, ее политике. Коммунисты не могут, не должны равнодушно относиться к недостаткам, от кого бы эти недостатки ни исходили!
   Три с лишним часа длилось собрание. Оно всколыхнуло сердца и чувства всех коммунистов. Каждый ощущал приближение переломного момента.
   После собрания майор Поддубный сразу же возвратился домой. Уборщицы, очевидно, не было. Комната оставалась неубранной. В пепельнице торчали окурки, на полу валялись скомканные листы бумаги и старые, пожелтевшие от времени газеты, по-видимому слетевшие со стола.
   Он снял с себя тужурку и принялся наводить порядок. Свернул из бумаги кулек и высыпал туда содержимое пепельницы. Смахнул газетой пыль со стола. Веника не оказалось, и он стал подметать пол сапожной щеткой. Это было чертовски неудобно. Он отбросил щетку и устало опустился на диван, который пока служил ему и кроватью.
   Он лежал и думал о только что закончившемся партийном собрании. Какую залежавшуюся глыбу своротило оно! По всему видно, что Гришин, конечно, не сдастся с первого раза. Он, ко всему прочему, был еще невероятно упрямым. Но сдвиги наметились, и это очень хорошо! Правильно сделал замполит, подняв коммунистов полка на борьбу с упрощенчеством и послаблением в летной учебе.
   Послабление... Какими последствиями чревато оно, когда над миром нависла зловещая туча, готовая разразиться ливнем атомных ядер... Ослабишь напряжение в боевой учебе сегодня, завтра, послезавтра, а там, глядишь, уже и вовсе отстал. А отсталых бьют беспощадно, безжалостно. Враг потому и называется врагом, что он неумолим. Его можно одолеть только превосходящей силой, и силу эту надо кропотливо накапливать изо дня в день. Все это тем более важно, что враги Советского Союза и всего социалистического лагеря лихорадочно готовятся к военным мероприятиям... И не только в войсках, но и в научных лабораториях, в цехах заводов, одним словом -- везде.
   Наша партия, наше правительство прилагают огромные усилия, чтобы предотвратить войну. Они требуют разоружения, обращаются к народам всего земного шара. Но пока правящие круги капиталистических стран отвергают эту миролюбивую политику Советского правительства, нашим ученым, инженерам, рабочим тоже приходится делать бомбы, снаряды, ракеты... Иного выхода нет. Когда сумасшедший беснуется, на него надевают смирительную рубаху.
   Военная техника движется вперед семимильными шагами. Самолет новой конструкции, поставленный для сборки на ленту конвейера, стареет, едва успев сойти с нее. Научная мысль врывается в заводские цехи, как воздух в вакуумный сосуд, в стенке которого просверлили отверстие, и выметает даже то, что может устареть в самое ближайшее время. И раз такова современная действительность, позволительно ли вести в авиационном полку учебный процесс черепашьими темпами? Ведь не секрет, что скоро должны прийти в полк самолеты с большими скоростями и потолком. А тут еще не используются в полной мере возможности старых. Да, -- одобрил свои действия Поддубный, -- я поступаю правильно, идя в решительную атаку против Гришина и ему подобных! Они опасны своей слепотой, трусостью, консерватизмом.
   Поддубный не был на фронте. Он не видел тяжелого сорок первого года. Но однополчане с горечью рассказывали, что первые свои боевые вылеты они совершали звеньями, состоящими из трех самолетов. А немцы сразу выставили пары, которые оказались более маневренными. Ведущий атакует, ведомый прикрывает, и наоборот. А наш третий самолет вертелся, как пятое колесо в колеснице, пока летчики сами не отбросили его. Между тем и в этом полку находились люди, которые еще до войны предлагали создать пары. Почему же их не создали? Да потому, что такие вот гришины мешали. Они боялись новшества, не задумывались у себя в полку над тактическими приемами, ждали, когда Генштаб подскажет, как сподручнее действовать звеном... Сами ничего не создавали и у других опыта не перенимали. "Как? Изменить боевой порядок звена? Что вы!" -- ужасались эти трусы и перестраховщики.
   Досадно, что они и теперь встречаются, хотя времена нынче уже не те!.. Это показало и сегодняшнее партийное собрание...
   Глава шестая
   Гауптвахта отрезвляюще повлияла на старшего лейтенанта Телюкова. В конце концов он понял, что мишень отбил случайно (кто же может точно прицелиться в трос толщиной в папиросу!), да и маневр был бессмысленный и действительно слишком рискованный. Пушечная трасса пролетела в каких-нибудь двух-трех метрах от стабилизатора самолета-буксировщика. Достаточно было взять чуть меньший ракурс, чтобы снаряды отбили стабилизатор. Тогда -катастрофа или в лучшем случае авария. Кроме того, он, Телюков, сам мог наткнуться на отбитую мишень или, что еще опаснее, на стальной трос.
   "Пора, пора тебе, Филипп Кондратьевич, браться за ум" -- мысленно отчитывал он себя, сидя после освобождения в парикмахерской.
   Побрившись, он на попутной машине помчался на аэродром: уж больно стосковался по самолету и всему тому, чем живут летчики.
   Конечно, командир не допустит его, Телюкова, к полетам потому, что, во-первых, он не проходил предварительной и предполетной подготовки, а во-вторых, для него вообще не планировали и не могли планировать полеты. Но ему необходимо хоть подышать аэродромным воздухом после этой гауптвахты, чтобы ее песком занесло...
   День клонился к вечеру. В дальнем небе загорались звезды. Прожектористы, прибыв на свои точки, раскиданные по пустыне, проверяли прожекторы, направляя лучи в зону воздушной стрельбы. Авиационные специалисты выводили самолеты на старт, буксируя их автомобилями.
   Еще издали увидел Телюков, что его самолет стоит в чехле. Ожидает хозяина, с горечью подумал он, а хозяин, будто обыкновенный воришка, под арестом...
   Стыд охватил старшего лейтенанта. Но еще больший стыд -- впереди. Товарищи наверняка будут потешаться над ним: "Ну как там, Филипп Кондратьевич, на гарнизонном курорте?" Совестно будет в глаза глядеть подчиненным -- технику и механику! Требует от них, а сам что?..
   По рулежной дорожке мимо самолетов промчалась зеленая "Победа". Увидев в машине полковника, Телюков отдал честь. Неожиданно из-за аэродромного домика навстречу вышел "академик". Ничего приятного эта встреча не сулила, но отступать было поздно. Телюков подготовился к исповеди.
   -- Возвратился с гауптвахты, -- вяло козырнул он, понуря голову.
   -- А я вас жду. Идемте, поговорим.
   "Мало, значит, того, что говорил на разборе полетов", -- подумал старший лейтенант.
   Они примостились на ящике с аэродромным имуществом.
   -- Напрасно вы, товарищ Телюков, тратите свои способности и недюжинные силы. Не туда вы их направляете, рискуете там, где это совсем не нужно...
   "Ага, значит, мои способности он все-таки признает!" -- мелькнула мысль.
   -- А способности у вас большие. И любовь к своей профессии настоящая. При одном слове "полет" у вас загорается веселый блеск в глазах. Так бывает лишь у подлинных летчиков.
   "Смотри пожалуйста! Уж не собирается ли он объявить мне благодарность за примерное поведение на гауптвахте? Вот было бы здорово! Благодарность за честное пребывание под арестом!" -- ехидно подумал Телюков.
   -- Итак, -- продолжал Поддубный, -- учитывая ваши безусловные способности, любовь к полету, смелость и решительность, я хочу взять вас к себе в напарники. Попробуем с вами начать подготовку по особой программе. Я тут кое-что наметил новое...
   Телюков недоверчиво поглядел на помощника командира. Уж не шутит ли он? Но лицо Поддубного было совершенно серьезно.
   -- А согласится ли командир полка после того, что произошло? -- спросил он осторожно.
   -- Произошла, Филипп Кондратьевич, большая неприятность. Над аэродромом реет флаг Военно-Воздушных Сил страны. Торжественный момент -- полеты. А вы сидите в кабине самолета и думаете, как бы это получше обмануть кого-нибудь, отбить мишень, сорвать полеты на стрельбу. Между прочим, об этом вам еще напомнят на комсомольском бюро. Я сам буду критиковать вас. Но, несмотря на это, думаю, что полковник согласится с моими доводами. Я лично поручусь за вас. Надеюсь, что вы меня не подведете.
   -- Что ж это такое "новое"? -- поинтересовался Телюков, все еще не доверяя майору. -- На асов учиться будем? Тогда я вам буду крайне признателен. Ас -- это в переводе с французского -- туз. Самая старшая карта в колоде. Никакая другая карта не бьет ее.
   -- При условии, если туз козырный, -- резонно заметил Поддубный. -- А если нет, его и шестерка козырная бьет. Но вы почти угадали.
   Ас, мастер! Сердце Телюкова радостно забилось, и он сказал торжественно:
   -- С мишенью, товарищ майор, такое никогда больше не повторится.
   -- Верю вам, товарищ Телюков. Но у нас скоро будут новые мишени, настоящие.
   -- Какие?
   -- Потом увидите. Я написал в штаб... Мне ответили...
   "Вот тебе и академик!" -- со скрытым восхищением подумал Телюков.
   Поддубный закурил и протянул Телюкову портсигар.
   -- Филипп Кондратьевич... -- сказал он и запнулся.
   -- Слушаю вас, товарищ майор.
   -- Филипп Кондратьевич, я по-дружески советовал бы вам сбрить усы и бакенбарды. Для чего они? Ведь совсем вам не подходят...
   Телюкову стало очень неловко.
   -- Разрешите быть свободным?
   -- Идите.
   Над аэродромом неожиданно взвилась красная ракета.
   -- Что случилось? Отменили полеты? -- Летчики переглянулись.
   В направлении взлетно-посадочной полосы двигался верблюд со всадником. От СКП дали вторую ракету. Но, как видно, человек, который управлял верблюдом, не очень-то разбирался в авиационных порядках. Неуклюжее животное пустыни медленно продвигалось в прежнем направлении.
   Выслали солдата, чтобы тот предупредил непрошеного гостя. Солдат жестами показывал, чтобы всадник повернул назад, объяснил, что здесь аэродром. Верблюд остановился, но, понукаемый хозяином, снова зашагал.
   Поддубный и Телюков подбежали на помощь.
   -- Стой! Куда тебя черт несет! -- замахнулся Телюков на верблюда кулаком.
   Всадник -- это был старый туркмен -- начал что-то говорить, обращаясь к офицерам на своем родном языке.
   -- Аэродром здесь, -- втолковывал ему Поддубный.
   -- Началнык! Началник давай! -- требовал старый туркмен, ничего не желая слушать.
   -- Я начальник, -- сказал Поддубный.
   -- Началнык полковнык давай. Началнык полковнык.
   Эге, всадник, оказывается, не такой уж профан в военном деле!
   Пришлось посылать за полковником.
   -- Что здесь происходит? -- сердито спросил Семен Петрович, вылезая из машины.
   Старик туркмен встретил полковника таким сладко-добродушным взглядом, что тот сразу остыл.
   -- По какому вы делу?
   Всадник что-то крикнул верблюду. Животное подогнуло ноги и послушно опустилось на песок. Старик проворно соскочил на землю, поклонился в пояс и начал рыться в мешке, переброшенном через спину верблюда. Наконец он вытащил моток проволоки.
   Это оказался трос от планера-мишени, отбитой Телюковым.
   Старик взял трос и торжественно, как драгоценный дар, преподнес полковнику. Сделав это, он остановился перед ним в согнутой позе, ожидая, вероятно, вознаграждения. Семен Петрович порылся в кармане, достал десятирублевую бумажку.
   -- Большое вам спасибо, возьмите!
   Старик вежливо поклонился, прижав ладонь к сердцу, но от денег отказался.
   "Мало" -- решил полковник и вынул еще одну десятирублевку.
   -- Нэт, нэт, нэт! -- туркмен упрямо замотал головой. Он что-то говорил, но никто не понимал его.
   В полку служил старший техник лейтенант Артыков, туркмен. Пришлось послать за ним машину.
   -- Ну-ка, Артыков, растолкуйте нам, чего хочет этот старик, привезший нам трос.
   -- Да ведь это мой земляк! Он из аула Талхан-Али. Его знают многие здесь, -- ответил старший техник-лейтенант и обратился к приезжему на своем родном языке. Старик приободрился. Приятно было ему поговорить с офицером на родном языке. Он сел на землю, скрестив под собой ноги, и заговорил, жестикулируя руками.
   А Артыков переводил:
   -- Старика зовут Бояром. Ему восемьдесят лет. У него уже правнуки. Старший сын Ата -- лучший чабан в колхозе. Ата видел, как летчики уронили маленький самолетик, который тянули в небе... Старший сын долго искал его в горах. Самолетик разбился, а вот этот трос уцелел. Вещь не хитрая. Но старый Бояр много прожил на белом свете и знает: каждая вещь может пригодиться...
   Так растолковал старый Бояр своим сыновьям. Он велел им пригнать верблюда, а когда они пригнали, положил в мешок найденное и отправился к усатому полковнику в Кизыл-Калу, где летчики летают, как беркуты. А денег старый не возьмет: не торговать прибыл он сюда за шестьдесят километров, а помочь летчикам.
   Шестьдесят километров по знойной пустыне везти никому не нужную вещь! Об этом, однако, не сказали старому Бояру, чтобы не разочаровать его. Пусть думает старик, что сделал доброе дело...
   -- Спасибо вам, Бояр, -- полковник пожал ему руку. Он знал, что старые люди Востока любят разные металлические украшения, и, прощаясь со стариком, подарил ему кокарду с фуражки. Надо было видеть, как обрадовался старый Бояр! Он покажет эту вещь сыновьям и внукам, и тогда они убедятся, что Бояр был у людей, которые летают...
   Эта неожиданная встреча с туркменом отняла добрых полчаса. Полеты пришлось начать позже.
   Делать на аэродроме Телюкову было решительно нечего, и он вскоре отправился на попутной машине обратно в городок. Дома подогрел воду, сбрил усы и бакенбарды -- к черту их! Посмотрел в зеркало -- ей-богу, майор Поддубный был прав: красивее стал без усов и бакенбардов, вроде помолодел. Надел белый китель, слегка обрызгал себя духами и, потушив в комнате свет, вышел на крыльцо.
   В коттедж, однако, не решился зайти, остановился под карагачем в надежде, что Лиля выйдет в сад.
   А она, не замечая Телюкова, в самом деле вышла. Поставила в саду на плетеном столике переносную электрическую лампу, села в кресло, положила ногу на ногу, раскрыла книгу.
   Свет серебристой пылью лег на мокрую и свежую от полива листву, весело разлился под ногами, заиграл в оросительных ровиках.
   Хорошо под деревьями после дневного палящего зноя! Лиля посидит здесь до тех пор, пока за палисадником не покажется "Победа". Быть может, вместе с отцом приедет Поддубный. Он частенько возвращается с аэродрома в машине и подолгу сидит с отцом вот за этим столиком.
   За палисадником послышались шаги.
   -- Кто там? Ты, Лиза? Ты, Людмила? -- наугад перебирала имена подруг Лиля.
   -- Какая там Людмила! Это сам Руслан!
   Среди листвы мелькнул белый китель Телюкова. Лиля не узнала летчика. Он как будто помолодел, стал гораздо лучше: усики и нелепые бакенбарды не портили теперь его лица.
   -- Лилечка, милая, -- нежно заговорил Телюков не то шутя, не то серьезно, -- не гоните меня! -- Он поднялся на носках и поглядел на веранду, нет ли там Харитины Львовны. -- Не гоните меня! Я только что вышел на свободу. Ваш отец, а мой командир влепил мне арест с содержанием на гауптвахте...
   -- А я думаю, куда это вы запропастились? -- улыбнулась девушка.
   -- Значит, все-таки вспоминали обо мне? А я так намучился, Лилечка. Сидел за решеткой, как жулик. Ждал, надеялся, что вы посетите меня...
   -- Вот еще новости! Чтоб люди смеялись?
   Телюков опустился в кресло, оперся подбородком на руку.
   -- Эх, Лиля... Жены декабристов вслед за мужьями в Сибирь не стыдились ехать...
   -- Так ведь то жены...
   Телюков ближе пододвинулся к ней со своим креслом.
   -- А вот невеста Поддубного не только на Крайний север, сюда не пожелала ехать.
   У Лили тревожно сжалось сердце:
   -- Откуда вы это взяли?
   -- Он сам рассказывал кому-то. Да он и здесь умудряется за всеми девушками приударивать. К Лизе Жбановой зачастил до того...
   -- Уходите, Телюков! -- прервала его Лиля. -- Я не желаю слушать сплетен!
   -- Это не сплетни, а правда. Сам видел!
   -- Стыдились бы! Хуже бабы. И вот что я вам скажу: все равно не будет по-вашему. Хотите -- оставайтесь моим другом. Нет -- как хотите. -- Лиля поспешно поднялась.
   На веранде появилась Харитина Львовна. Телюков отступил в тень, перескочил через палисадник, скрылся в темноте.
   Не успел он уйти, как у калитки появилась Лиза, дочь инженера Жбанова.
   -- Ты одна? -- спросила она, оглядываясь.
   -- Одна.
   -- А кто сейчас был здесь? Телюков, или это мне показалось? Кажется, он.
   -- Да, он.
   Лиза Жбанова была школьной подругой Лили. Три года назад они вместе ездили сдавать вступительные экзамены в институт. Лиза провалилась. Не прошла она по конкурсу и на следующий год, хотя подруга занималась с ней и даже хлопотала за нее перед директором. Потеряв надежду поступить в институт, Лиза жила одной мыслью -- выйти замуж. Она стала одеваться по последней моде, не пропускала ни одного танцевального вечера, заводила знакомства с молодыми офицерами. Лизина мать, Капитолина Никифоровна, каждый год пышно отмечала день рождения дочери, устраивала вечеринки, куда преднамеренно приглашались и холостые офицеры.
   Но пока что с замужеством Лизе явно не везло. То ли женихи попадались чересчур разборчивые, то ли слишком уж непривлекательная была невеста. Скорее всего причина крылась в последнем. Лиза не блистала ни умом, ни красотой. От матери она унаследовала рыжий цвет волос, обильные веснушки и чрезмерную для ее возраста полноту. Лиза почти ничего не читала и ничем, кроме нарядов и танцев, не интересовалась.
   Но больше всего отталкивало офицеров, как об этом и поговаривали в гарнизоне, откровенное, ничем не прикрытое стремление дочери инженера обзавестись мужем. Выйти за кого угодно: за летчика, техника, офицера обслуживающего подразделения. Все равно за кого, лишь бы выйти!..
   -- Я к тебе собиралась было зайти днем, да ты была занята, -- сказала Лиза и, сделав брезгливую гримаску, добавила: -- И охота тебе возиться с тряпками? Неужели не могла бы помыть полы та туркменка, которая работает прачкой и дочь которой ты обучаешь музыке?
   Лиза сказала это в тот момент, когда к ним подошла Назык. Девочка смутилась. Смутилась и Лиля.
   -- Ведь ты даром учишь ее? -- спросила Лиза с полным отсутствием такта.
   "Боже, до чего она глупа и невоспитанна", -- подумала Лиля.
   -- А у меня радость. Такая радость, Лилечка, что ты не представляешь! -- Лиза сладко потянулась и кокетливо закатила глаза. -- А ну-ка, угадай, с кем я вчера встретилась? Ни за что не угадаешь! А если скажу, то, пожалуй, и не поверишь...
   -- Пойди, погуляй, Назык! -- обратилась Лиля к девочке.
   -- Ни за что не угадаешь! -- продолжала интриговать подругу Жбанова.
   -- Ты бы, Лиза, думала, прежде чем говорить, -- укоризненно произнесла Лиля.
   -- А что?
   -- Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь...
   -- А что ж особенного я сказала?
   -- Назык все прекрасно понимает. И я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь прислуживал мне.
   -- Вот чудачка! -- расхохоталась Лиза. -- А я, например, никогда ничего не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас?
   -- Откуда же мне знать?
   Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо:
   -- Из академии он. Ромб на мундире. А отец говорил, что он, пожалуй, скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет.
   У Лили мучительно заныло сердце.
   -- За книгой к отцу приходил, -- продолжала Лиза. -- Взял книгу, а тут мать познакомила меня с ним. "Знакомьтесь, -- говорит, -- это моя дочь". И мы разговорились. А потом мама угощала его чаем с вареньем. Я завела радиолу. К сожалению, у него были какие-то неотложные дела, а то бы потанцевали. Когда он собирался уходить, то пожал мне руку и так ласково взглянул мне в глаза... -- Лиза заломила руки, -- так ласково... Даже мать обратила внимание...Она пригласила его бывать у нас, и он обещал.
   Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно погасло. Не может такая, как Лиза, увлечь Поддубного. Не может. Слишком он серьезный человек!
   -- Да, Лиля, знаешь, почему я зашла к тебе? -- спросила Лиза. -- В клубе организуется художественная самодеятельность. Там сейчас заседает комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли!
   -- Иди сама. Я никуда не пойду.
   -- Не глупи. Ведь ты хорошо играешь.
   -- Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня.
   -- Пойдем, пойдем! -- Лиза подхватила под руку сопротивляющуюся Лилю. -- Ну чего ты так помрачнела? Наверное, сама неравнодушна к Поддубному? Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! -И она зашептала на ухо подруге: -- А знаешь, за что Телюкова на гауптвахту посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит к твоему отцу, вот Телюкова и заело...
   -- Что ты говоришь? -- вздрогнула Лиля. -- Это неправда...
   -- Утверждать не могу. За что купила, за то и продаю. А ты будь предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть он не беспокоится. Можешь дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли!
   -- Пошли, -- неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой.
   Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на гауптвахте... И, кажется, это был первый случай в полку, когда офицер сидел под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб.
   Поддержанный замполитом, Байрачный решительно взялся за организацию художественной самодеятельности. Прежде всего позаботился об афише. Лейтенант Калашников не пожалел красок для столь важного дела: громадная афиша на щите сразу бросалась в глаза. Когда ее прислонили к стене клуба, она достигла крыши. Слово "самодеятельность" было написано полуметровыми буквами. Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника клуба отдельную комнату, на двери которой появилась табличка с надписью: "Руководитель художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера".
   Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова -- своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова.
   В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.
   -- Мы -- подражатели! -- отрекомендовался высокий.
   -- Кому же вы подражаете? -- заинтересовался Байрачный.
   -- Тарапуньке и Штепселю.
   -- Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?
   -- Отчего же? Для этого и пришли.
   Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид "Тарапуньки". Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища -- в "гармошку", гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо.
   -- Вы, кажется, из второй эскадрильи? -- спросил капитан.
   -- Так точно! -- браво выпалил "Тарапунька".
   -- Фамилия:
   -- Рядовой Баклуша.
   -- Комсомолец?
   -- Никак нет, товарищ капитан!
   -- Взыскания имеете?
   Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам...
   -- Взыскания имеете? -- повторил свой вопрос замполит.
   -- Наряд вне очереди... Да я уже чистил картошку на кухне... Отбыл.
   -- За что получили?
   -- За кровать.
   -- Точнее.
   -- Показалось старшине, что кровать плохо заправлена.
   -- Показалось, говорите? А прежде имели взыскания?
   -- Имел, то есть так точно!
   -- За что? Отвечайте подробно.
   Баклуша выпрямился, побледнел.
   -- Полез я в кабину самолета проверять приборы и нечаянно нажал на кнопку противопожарного устройства. Фюзеляж залило. Инженер -- выговор. А один раз за опоздание из отпуска гауптвахту дали. Еще выговор был за нарушение формы...
   -- Такому, как вы, -- покачал головой замполит, -- мы, пожалуй, не сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли?
   -- Так точно! Разрешите идти? -- спросил Баклуша, сожалея, что нарвался на замполита.
   -- Нет, -- возразил тот. -- Доложите своему командиру, что я сделал вам замечание по поводу внешнего вида. Чуб остричь, "гармошку" ликвидировать, панаму привести в соответствующий вид. Что вы туда напихали? Почему она у вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда.
   -- Картон здесь, товарищ капитан.
   Замполит снял свою панаму.
   -- А я вот хожу без картона, и, представьте себе, голова не болит... Чувствую себя великолепно...
   -- Да у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите нам выступить...
   -- Нет, не разрешу. Выступать перед зрителями могут лишь примерные воины.
   -- Я тоже буду таким.
   -- Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите в свое подразделение.
   -- Есть!
   Растерянный и обескураженный, солдат повернулся через правое плечо. Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать молодого парня при них он счел нетактичным.
   -- Мы не помешали вам? -- спросила Лиля, заметив обескураженного солдата.