Гребенюк Иван. На далеких рубежах

   Гостиница, в которой очутился Телюков, носила название "Белка". Летом, по рассказам летчиков, здесь жил этот хорошенький зверек. Ухаживала за ним заведующая -- тетушка Прасковья. Белка была совсем ручной, садилась летчикам на плечи, брала из рук лакомства и любила спать в теплом шлемофоне... Однажды летчик-офицер купил ее для своего сына и взял с собой в самолет. На маршруте грозовая облачность загнала летчика в стратосферу, и бедное животное задохнулось от недостатка кислорода.
   В честь этой белки, первой поднявшейся в стратосферу и ставшей жертвой техники двадцатого века, летчики и назвали гостиницу ее именем. Так она и значилась во всех списках квартирно-эксплуатационной части -- "Белка".
   Пурга свирепствовала несколько дней. Напрасно Телюков бунтовал, убеждая местное начальство, что он и не такие бури видел в Каракумах. Его не выпускали. Лишь спустя пять суток возвратился он домой.
   Нина, как и прежде, работала в столовой -- ничего страшного с ней за это время не произошло. Телюкова она встретила хотя и сдержанно, но с искренней радостью. Обещала сразу же после работы прийти. Казалось, за эти дни после своей исповеди она немного успокоилась, горькая складка возле губ исчезла, девушка похорошела, посвежела.
   Поужинав, Телюков направился домой.
   В городке ярко переливались вечерние огоньки. Неподвижно стояли запорошенные снегом деревья и строения. Из ДОСа долетала музыка. Звуки рояля среди дикой тайги -- до чего ж они казались нежными и волнующими! Какие-то смутные воспоминания прошедшей юности так и брали за сердце. Кто ж это мог играть?
   Вслушиваясь, Телюков вдруг понял, что музыка доносится из квартиры командира полка. Сердце его екнуло. "Полонез" Огинского... Тот самый полонез, который очаровал его в Каракумах в незабываемы дни, проведенные в уютном коттедже полковника Сливы...
   Лиля... Ну, конечно, это она! Приехала к мужу на побывку...
   Мелодия лилась широко и привольно, как морской прибой, бурлила, вздымалась к облакам, рассыпалась брызгами. И казалось, вся тайга, все вокруг замерло и вслушивается в эту мелодию, боясь шевельнуться, чтобы не нарушить ее волнующего звучания.
   Перед ДОСом росла ель, простирая свои лохматые, отягощенные снегом ветви к балкону, где за окнами горел свет и откуда доносилась музыка. Телюкову вдруг непреодолимо захотелось взглянуть на Лилю, и он, осмотревшись вокруг и никого не обнаружив, уцепился руками за холодную и скользкую ветвь. Серпантином посыпался за воротник игольчатый, льдистый снежок, запорошил глаза. Еще одно усилие -- и он на уровне балкона. Колотится сердце.
   Ничего не замечая, Лиля продолжала играть. Та же горделивая осанка, тот же задумчивый взгляд, тот же нежный профиль. Золотистые волосы спадают на пестрый халатик. Пальцы энергично перебирают клавиши.
   Она одна. Подполковник Поддубный на аэродроме. Дежурит. Осознав, что это нехорошо -- заглядывать в чужие окна, -- Телюков, хватаясь за ветки, как за ступеньки лестницы, спустился на землю. Нагнувшись, начал искать под елью свои рукавицы.
   И вдруг словно гром среди ясного неба:
   -- А-а, голубчик сизокрылый! Скажите, пожалуйста! Ка-аков Ромео, а? Но что-то я не вижу Джульетты! Как же это не спустила она с балкона шелковую лестницу, а? А-а, у нее ведь свой Ромео... Как жаль, что канули в вечность те времена, когда подобных повес пронзали шпагами!
   Эту тираду произнесла Лиза Жбанова.
   -- И та ваша официантка видела, -- добавила она, злорадно хихикнув. -Такого стрекача дала, ого! Домой понеслась!..
   Оторопев, Телюков стоял некоторое время не двигаясь. "Ваша официантка", "Ромео", "шелковая лестница" -- звенело и путалось у него в ушах. Наконец он опомнился. В крайней досаде, негодуя на себя и проклиная Лизу, он пошел к коттеджу, в котором квартировала Нина. На его стук никто не ответил. За дверью было тихо.
   Он долго и безрезультатно стучал. Постояв еще некоторое время на площадке, он спустился вниз и пошел домой, сгорая со стыда.
   На улице к нему присоединился Рыцарь.
   -- Пошли дружок, -- печально сказал Телюков, потрепав собаку по голове. -- Вот уж как не повезет, так не повезет. Натворил глупостей, теперь оправдывайся как хочешь...
   Лиля увидела, как за ведущей на балкон стеклянной дверью качнулись ветки и посыпался снег. Она знала о возвращении Телюкова, слышала гул самолета и сразу сообразила, кто заглянул к ней.
   Ей стало как-то не по себе. Она захлопнула крышку пианино, забралась с ногами на диван, закуталась в одеяло.
   ...Что могло толкнуть Телюкова на столь нелепый, легкомысленный поступок? Безусловно, только одно: не остывшая в нем любовь. Если это так, то Лиле не следовало, пожалуй, показываться ему на глаза, не следовало бы приезжать сюда... Но, с другой стороны, ведь здесь ее муж, которого она любит и о встрече с которым столько мечтала. Телюкову невдомек, что ради него, Поддубного, она рассталась с родителями, оставила надолго, быть может навсегда, шумную и привлекательную городскую жизнь. И сейчас ей кажется, что вот эту глухую таежную даль, куда служба забросила ее Ивана, не променяет ни на какой город. Пускай там, в городах, кипит жизнь, пускай сверкают неоновые рекламы театров и кино, пусть манят нарядные витрины магазинов и ресторанов, зато здесь на каждом шагу -- дыхание живой, девственно-чистой природы. Ее великолепие ни с чем не сравнимо. Это надо понимать и чувствовать. Чувствовать сердцем.
   Вчера она ходила с Иваном в тайгу. Ни на картинке, какой бы крупный художник ее ни писал, ни в кино -- нигде не увидишь того, что увидела она. Стоит ель, разлапистые ее ветви распластались на земле, пригнутые тяжестью искрящего снега. И под ней, под этой елью, -- огромный, созданный природой снежный грот. Не успела Лиля залезть туда, как мимо нее прошмыгнула белка. Мгновение -- и юркий зверек исчез в густых смолистых ветках.
   И еще много чудесного видела Лиля. Словно в гостях у сказочной снежной королевы побывала. Видела причудливые ледяные дворцы под крутыми навесами берегов. Разбивались волны о мощные скалы, стекали назад ручейками, что тут же коченели и замерзали, громоздясь друг на друга, исподволь превращаясь в ледяные колонны. И когда Лиля вышла на берег и взгляду ее открылась сверкающая на солнце гряда торосов, то ей показалось, что она попала со своим милым на край белого света...
   Лиля ходила на прогулку в солдатском кожухе и в валенках, взятых для этой цели на вещевом складе. Она выглядела в зеркале просто смешной. Но, очевидно, есть что-то неописуемо пленительное в простом наряде женщины, и Поддубный то и дело говорил: "Какая ты очаровательная у меня, Лилечка!" А как он был внимателен! Все время следил, чтобы его жена щеки себе на обморозила, натирал ей лицо снегом, заставлял бегать, целовал... Постороннему и в голову бы не пришло, что этот веселый, заботливый муж -командир полка, строгий и взыскательный подполковник Поддубный.
   Домой вернулись они под вечер. Пили чай, любовались морозными узорами на окнах, а потом засели за перевод с английского.
   Приятно было Лиле от этих воспоминаний о вчерашнем вечере, о прогулке по тайге.
   В дверь кто-то постучал. "Уж не Телюков ли?" -- насторожилась Лиля.
   За дверью послышался голос Веры Иосифовны. Вчера она тоже забегала к Лиле с уймой всяких "новостей". Любит посплетничать... Ни капельки не изменилась за это время...
   -- Не спишь, Лилечка?
   -- Нет, нет, сейчас открою, -- спохватилась Лиля.
   Влетев со свойственным ее темпераментом в комнату, Вера Иосифовна сняла с головы платок и завертелась перед зеркалом, хвастаясь новой прической.
   -- Ох, Лилечка! -- всплеснула она руками. -- Сидишь здесь одна и ничего, верно, не знаешь. Всех летчиков и техников вызвали на аэродром. Мой Степан тоже помчался. Что случилось? Иван Васильевич не звонил? Я спрашивала своего, так он разве объяснит толком? "Служба!", "При-иказ!" -- передразнила она мужа.
   -- Нет, не звонил, -- обеспокоилась Лиля.
   -- И тревоги не было, а вызвали всех. Говорят, солдаты тоже уехали на аэродром, да не с пустыми руками, а с автоматами. Неужели война, а? Я постель на всякий случай собрала... Здесь есть бомбоубежище. И тебе советую, идем, пока не поздно.
   -- Да что вы, Вера Иосифовна, так уж и война! -- с сомнением ответила Лиля.
   Вера Иосифовна таинственно наклонилась к ее уху.
   -- Какой-то шпион все сигналы подает в горах. Ищут его, ищут и не находят. Словно невидимка. А наверное, о нашем аэродроме сообщает... Ну, я побежала, а то Вовка один дома. Зх, не будь Вовки, никакая война для меня не была бы страшна. Пошла бы к мужу на аэродром и помогала обслуживать самолет... Это мне не в новинку... Ну, я пойду.
   Не дойдя до двери, Вера Иосифовна повернулась к Лиле, пойманила ее к себе и тоном заговорщика спросила:
   -- Ты ничего не заметила?
   -- Нет, а что? -- спросила Лиля, и сердце ее учащенно забилось.
   -- Была у меня Лиза Жбанова, и знаешь, что она говорит? Будто бы своими глазами видела, как к тебе на балкон лез Телюков. А ведь он, говорят, связался тут с одной... официанта она... Из местных, таежная... И представь себе -- прехорошенькая! Так ты, Лилечка, смотри, она еще глаза тебе выцарапает. Ну, пока! А если тревогу и для нас объявят -- беги в бомбоубежище. Оно неподалеку -- за нашим ДОСом.
   И ее каблуки застучали по ступенькам.
   Лиля с трудом сдерживала себя. Ей хотелось крикнуть Вере Иосифовне вдогонку, чтобы она больше не ходила к ней со своими дурацкими новостями.
   Подойдя к телефону, Лиля позвонила мужу. Но на вопрос жены, скоро ли он приедет домой, он ответил: "Подожди, мне сейчас некогда..."
   Это верно. Поддубному было не до семейных дел. Обычная жизнь дежурного домика в эту ночь нарушилась. Летчики не играли в шахматы, не стучали костяшками домино авиационные специалисты. Все находились у самолетов, боевую готовность объявили не для отдельных экипажей, как не раз случалось до этого, а для всего полка. На аэродром выехали химики, дозиметристы и санитары.
   Около одиннадцати вечера приземлились сперва один, а затем еще три летчика соседнего, северного полка. Перехватчиков подняли по команде "Воздух" и вели вдоль границы. По одному этому можно было предположить, что по ту сторону границы шли чужие самолеты.
   Находясь на СКП, Поддубный имел лишь смутное представление о том, что происходит в воздухе. Только значительно позднее комдив Шувалов коротко объяснил обстановку. Радиолокационный пост "Краб" засек две группы чужих самолетов. Приблизительно в двухстах километрах от государственной границы группы разделились -- каждая на три подгруппы. Вплотную подойдя к границе и, очевидно, обнаружив бортовыми радиолокаторами наших перехватчиков, самолеты повернули и пошли обратным курсом.
   Это походило на тренировочные полеты американцев. Шла опасная игра с огнем.
   Поддубный созвал летчиков, проинформировал их о событиях в районе полетов, дал указания относительно дальнейшего пребывания на аэродроме. Всем находиться у самолетов нет необходимости. Летчики-перехватчики дневной смены должны занять в дежурном домике кровати и нары для отдыха. Летчики-ночники пребывают в состоянии готовности номер два, и только пара из них -- к готовности номер один. Пока эта пара взлетит, времени хватит на то, чтобы поднять остальных.
   А приземлившихся четырех летчиков соседнего полка Поддубный оставил при себе как резерв.
   На КП, за индикатором радиолокатора, находился майор Гришин. После своего неудавшегося визита к начштаба Вознесенскому он уже не занимался даже тренировочными, то есть учебными, полетами и всецело посвятил себя работе наведенца. Требуемого Вознесенским рапорта он не написал и, чувствуя себя виноватым за поклеп, старался загладить свою вину отличной работой.
   Так, собрав полк в единый кулак, сидел Поддубный на аэродроме, готовый в любое мгновение, по первому сигналу с КП дивизии обрушиться на врага.
   Чтобы не демаскировать аэродром, все наружные огни были выключены. Только изредка то в одном, то в другом месте сверкнет лучик карманного фонаря. И даже с близкого расстояния нельзя было определить, что здесь, на окраине тайги, находится аэродром. Заснеженное поле, залитое тусклым лунным светом луны, да и только...
   Руководящие офицеры полка собрались в будке СКП. Вскоре сюда, охая и покряхтывая, поднялся с противогазом через плечо подполковник Рожнов. Старик, видимо, немало набегался по аэродрому да накричался на подчиненных; он охрип, на его усах и бородке налипли сосульки.
   -- Порядок, Иван Васильевич, порядок, -- сказал Сидор Павлович, протискиваясь в будку. -- Сразу видно -- не сорок первый год! Значит, правду говорят, что за одного битого двух небитых дают...
   -- Дался же вам этот сорок первый! Чуть ли не каждый день поминаете о нем, -- заметил майор Дроздов, который сидел за планшетным столиком и курил.
   Сидор Павлович вынул кисет.
   -- Полезно вспоминать, молодой человек. Будешь помнить начальный период Отечественной войны, тогда и нос задирать не станешь. А где, кстати, ваш противогаз, товарищ майор?
   -- У техника. А что?
   -- А то, что при вас ему быть надлежит. Инструкцию читали. Летчик должен носить противогаз при себе, а вылетая, передавать технику самолета. Иван Васильевич, -- Рожнов повернулся к командиру полка, -- да ведь это чистое безобразие! Сам заместитель командира полка нарушает вами же установленное правило. Что же нам тогда требовать от рядовых летчиков, тем более от солдат?
   -- Не волнуйтесь, Сидор Павлович, вот он! -- Дроздов достал из-под стола сумку с противогазом. Ему просто вздумалось подразнить дотошного старика.
   Через несколько минут послышался голос направленца КП дивизии:
   -- "Тайфун", приготовиться!
   Командиры-летчики опрометью бросились к самолетам -- только шаги зашуршали по снегу.
   Поддубный отдавал распоряжения:
   -- Включить локатор!
   -- Включить стартовые огни!
   -- Ночная смена -- на старт!
   И началось. Один за другим, получая команды, в ночное небо взлетели перехватчики. Они уносились к рубежам перехвата. В кабины сели летчики дневной смены и резерва.
   Прислушиваясь к эфиру, Поддубный старался разобраться в том, что творилось в ночном небе. Штурманы наведения вели перехватчиков четырьмя направлениями на разных высотах. Скорее всего, можно было предположить, что к границе приближались четыре группы чужих самолетов.
   Майор Гришин получил распоряжение взять на себя последнюю пару перехватчиков и держать их в квадрате Н. на высоте десяти тысяч метров. Эта пара состояла из замполита майора Горбунова и командира эскадрильи капитана Маркова. Капитана Махарадзе и лейтенанта Скибу (Поддубный определял их по позывным номерам) КП дивизии передал в распоряжение КП соседнего, южного полка. Это немного обеспокоило Поддубного, ведь Скиба ни разу еще не садился ночью на южном аэродроме, и, конечно, ему придется туго, если именно этот аэродром укажут для посадки.
   Зная наизусть позывные каждого своего летчика, а также позывные командных пунктов, Поддубный, прислушиваясь к командам, которые подавали штурманы наведения, вскоре до малейших подробностей смог представить обстановку. В воздухе было не четыре, а три группы чужих самолетов, идущих одна от другой приблизительно с интервалом в 75--100 километров.
   .Для разгрома этих групп поднятых в воздух истребителей было недостаточно, и Поддубный посадил в кабины летчиков дневной смены и летчиков резерва. Но это оказалось излишним: произошло то же, что и в первом случае, -- за несколько километров до границы группы развернулись и пошли назад.
   -- Прицеливаются, сволочи, тренируются, -- выругался Сидор Павлович, который все это время сидел на СКП.
   -- Пожалуй, что так, -- согласился Поддубный.
   Перехватчики получили приказ возвращаться на свои базы, и КП полка перешел на так называемый радиолокационный контроль посадки.
   Над морем лежала незначительная облачность, и майор Гришин, сидя за индикатором радиолокатора, отчетливо наблюдал все "свои" восемь точек, постепенно двигающихся в направлении материка. Летчики, настроившись на приводную радиостанцию, летели к аэродрому прямыми курсами. Справа тянулась пара Махарадзе -- Скиба. Самолеты шли на расстоянии приблизительно около двадцати километров друг от друга, и подполковник Асинов, возглавивший работу КП, разрешил летчикам включить аэронавигационные огни, дабы избежать возможного столкновения при приближении к аэродрому. Как-никак, а Скиба все еще считался молодым летчиком.
   Итак, перехватчики возвращались обратно. Но вот у экрана радиолокатора заметно засуетился майор Гришин. Он еще никому ничего не сказал, но сержанты-операторы и подполковник Асинов увидели, что штурман чем-то явно встревожен.
   Да, он был встревожен, ибо его глаз, острый глаз наведенца, уловил на экране девятую точку. Она как бы каплей скатилась с "местников", которые освещали материковую полусферу экрана, и четко вырисовывалась над морем. Прокатился искристый валок развертки, и пятнышко поплыло дальше.
   Не верилось, чтобы это был какой-нибудь чужой самолет: откуда бы он мог так близко появиться?
   -- Запрос! -- бросил Гришин одному из своих помощников.
   -- Не отвечает, -- доложил оператор, немного погодя.
   Это могло значить одно из двух: либо летчик забыл включить бортовой ответчик, либо действительно летел чужой самолет, код которого экипажу был неизвестен.
   О девятой точке на экране Гришин доложил начальнику штаба, а тот в свою очередь -- командиру полка. Так перед Поддубным встал вопрос, который необходимо было разрешить немедленно, сию же секунду, иначе будет поздно. Вопрос стоял остро. Самолет мог принадлежать какому-нибудь соседнему полку; могло случиться, что летчик забыл включить бортовой ответчик, мог он, этот ответчик, и испортиться. Отказать могло и радио. Всякое могло случиться, и если Поддубный собьет свой самолет, то будет за это отвечать. Его также не помилуют, если это чужой самолет и он безнаказанно уйдет.
   Как тут поступить?
   Был еще один выход: обратиться к старшему -- комдиву. Пусть он решает. Но это означало бы попытку свалить ответственность за порученное дело на старшего начальника.
   Подполковник знал: майор Гришин вряд ли ошибется, находясь у экрана локатора, и скомандовал:
   -- Атаковать и сбить!
   Приняв такое решение, он все внимание сосредоточил на действиях штурмана-оператора, внимательно вникая в его команды. Из восьми перехватчиков Гришин выбрал замполита Горбунова и повел его в атаку. Этот выбор был продиктован тактическими соображениями: самолет замполита в данное мгновение находился ближе всего к неопознанному самолету.
   -- Вас понял, -- передал по радио Горбунов в ответ на выданные Гришиным данные.
   Началось преследование.
   Еще одного перехватчика завернул майор Гришин -- в помощь замполиту.
   -- Что там у вас происходит? -- обратился по радио комдив к Поддубному.
   Тот коротко проинформировал его об обстановке и о своем решении.
   -- Правильное решение! -- одобрил комдив.
   У Поддубного отлегло от сердца. К сожалению, он не имел больше возможности следить за перехватом. Один за другим приближались самолеты, и надо было принимать их на аэродром.
   Ни летчик, ни штурман-оператор -- никто не мог сказать определенно, сбили этой ночью нарушителя границы или только спугнули его. После того как замполит Горбунов атаковал и открыл огонь, самолет -- это был бомбардировщик -- спикировал. Он мог упасть в море, но мог и скрыться на бреющем полете за горизонтом.
   В официальном донесении командир с замполитом написали: "После открытия истребителем ответного огня самолет-нарушитель ушел в сторону моря".
   "...Самолет ушел в сторону моря" -- кто б мог предположить, что эти слова войдут в официальный дипломатический документ и станут известны всему миру? А именно так и случилось.
   Позже выяснилось, что замполит Горбунов сбил американский военный самолет. Об этом стало известно из ноты американского правительства Советскому правительству.
   В ней говорилось, что якобы самолет заблудился...
   Капитана Телюков, который только накануне возвратился с запасного аэродрома, не поднимали в воздух. Но и для него эта ночь была достаточно напряженной. Трижды пулей вылетал он из дежурного домика к самолету и в общей сложности просидел в кабине более двух часов.
   А ведь это нелегкое дело -- сидеть в самолете, когда у тебя ноги на педалях, горло перехвачено ларингофонами, а плечи стянуты ремнями. Сидишь как на привязи, с минуты на минуту ожидая сигнала на взлет. К тому же каждый раз приходится осматривать кабину, проверять наличие горючего в баках, многочисленные приборы, связь, двигатель.
   А разве можно быть спокойным, когда твои товарищи взмыли в ночное небо и пошли навстречу противнику? Даже учебный полет и то связан с определенным риском, а ведь здесь реальный противник, который может открыть по тебе огонь.
   Не выходила из головы и Нина. Сколько дней и ночей ждала она его, и вот... Понесла же его нелегкая на эту злополучную ель! Как мог он поступить столь опрометчиво и глупо! И как огорчится Лиля, если узнает о его донжуанских выходках...
   "Да возьми же ты себя в руки, Филипп Кондратьевич!" -- корил себя и горько сокрушался Телюков.
   Он надеялся встретить Нину в столовой во время завтрака, но на работу она не вышла. Стол обслуживала другая официантка. У Телюкова в тревоге екнуло сердце и сразу же пропал аппетит. Выпил чашку кофе и поспешил домой. У ДОСа ему повстречался лейтенант Байрачный, закутанный в теплый женский платок -- Григорий часто болел ангиной, и несколько дней назад ему удалили гланды.
   -- Здорово! -- на ходу бросил ему Телюков.
   Байрачный откашлялся и сказал хриплым голосом:
   -- Товарищ капитан, вы разве ничего не знаете?
   -- Ты о чем?
   -- Нина в лазарете. Мне сообщила об этом по телефону Биби. Оказывается, выпила что-то... ну, одним словом, отравилась.
   Телюков оцепенел от неожиданности:
   -- Вы... вы... шутите, лейтенант...
   -- Такими вещами не шутят, товарищ капитан. Вы же знаете, что Биби теперь работает медсестрой в медпункте. Она и передала.
   -- Да не может этого быть! -- Телюков стал бледен как мел.
   -- Это правда, к сожалению.
   Телюков побежал, увязая по колено в снегу, в медпункт. Опасаясь, как бы он чего-либо не натворил сгоряча, Байрачный поспешил вслед за ним. Войдя в палату, он увидел Телюкова возле койки, на которой лежала Нина. Байрачного поразило ее лицо: ни кровинки, ни малейшего признака жизни. Даже странно, как это живой человек -- а Нина, несомненно, была жива -- может так побледнеть! Посиневшие губы перекосила судорога, глаза полузакрыты, чуть поблескивают закатившиеся белки.
   Неслышно подойдя к Телюкову сзади, Байрачный осторожно расстегнул кобуру и вынул пистолет.
   -- Оставь, Гриша, -- обернулся Телюков. По щекам его текли слезы.
   -- Нет, нет, оружие я все же заберу, -- сказал Байрачный и положил пистолет в свой карман.
   Нина, вероятно, услышала его слова, сделала попытку пошевельнуться, губы ее дрогнули.
   Тут же в палате стояли врач и Биби. Биби плакала, закрывая глаза рукавом халата. Врач молча смотрел на летчика, и в его взгляде можно было прочесть осуждение.
   -- Ну, достаточно, товарищи! Пора по домам! -- распорядился он.
   Телюков молча подчинился. Как пьяный, пошел он к двери, опираясь на Байрачного. В коридоре спросил доктора:
   -- Она будет жить?
   Тот пожал плечами:
   -- Делаем все, что можно.
   -- Умоляю вас...
   -- Только без драм, -- рассердился доктор. -- Будет она жить или не будет, а я бы советовал вам, капитан, впредь с девушками не шутить...
   -- Я не шутил!
   -- Оно и видно! -- все так же сердито сказал доктор и затворил за собой дверь.
   -- Вы гадкий человек! Вы... -- накинулась на Телюкова Биби. -- Нина такая хорошая, такая милая, а вы...
   Байрачный схватил жену за руку.
   -- Ну, ты не очень...
   Биби вырвалась из его рук.
   -- Тоже небось хорош... Ступайте отсюда!
   -- Биби...
   -- Ступайте, ступайте! -- и своими маленькими ручками она вытолкнула обоих летчиков за дверь.
   -- Вот бессовестная! -- сконфужено, заикаясь, пробормотал Байрачный, неудобно чувствуя себя перед командиром.
   -- Оставь, Гриша. -- Телюков тяжело вздохнул. -- Биби права. Относительно меня, конечно... Видишь, как получилось... Застрял я в этой "Белке". Вырвался только на пятые сутки. Прилетел, а тут... понимаешь, черт попутал... Понесло меня на эту ель, болвана! Эка невидаль -- Лиля играла... А Нина как раз шла и увидела... Ну, конечно... Такое хоть кого бы заело... У Нины-то, у бедняжки, жизнь-то как сложилась, если б ты знал! Эх, да что говорить... -- Телюков махнул рукой.
   Байрачный еще не слышал об этой глупой истории и не мог решительно ничего понять, о чем он говорит. Знал только одно: допытываться сейчас бесполезно. Главное для него -- успокоить друга. И, желая отвлечь капитана от мрачных мыслей, ободрить его, перевел беседу на то, что всегда было мило сердцу Телюкова:
   -- Я слышал, будто замполит атаковал этой ночью чужой бомбардировщик, правда ли это? Вот интересно было бы узнать: сбил или не сбил? Я думаю, что сбил, если уж атаковал. А вы какого мнения?
   Телюков сел на скамейку и молча закурил. Не дождавшись ответа и видя, что на уме у командира отнюдь не полеты, Байрачный решил подойти с другой стороны.
   -- Сегодня утром, открывая форточку, я впервые ощутил весну, -- сказал он, преодолевая хрипоту. -- Вроде бы и мороз, а полное ощущение весны. Воробьи чирикают совсем по-весеннему. И ветром вроде соленым повеяло. А это -- дыхание муссона. Первое дыхание, и я его уловил.