Гребенюк Иван. На далеких рубежах

   -- 777, куда вас черт несет?! Поворачивайте назад! Ваш курс...
   Если бы тотчас после атаки Телюков настроился на приводную радиостанцию аэродрома, то горючего хватило бы для возвращения домой. К сожалению, он погнался за спутником, включив форсаж, и теперь сознавал, что до своего аэродрома не дотянет. А тут еще в кабине зажглась вдруг лампочка сигнализации. Горючего оставалось лишь для немедленной посадки, а до аэродрома было добрых сто километров, если не больше.
   -- "Робинзон", я -- 777, нет горючего, горит лампочка сигнализации. Давайте самый краткий путь к материку. Прием.
   За полетом перехватчика все время следил КП дивизии, в данном случае полковник Шумилов. Не зная об аварии с подвесными баками, комдив решил: перехватчик подбит в бою, горючее вытекло. Придя к такому выводу, комдив сам начал командовать летчиком, повел его в направлении зоны вынужденного катапультирования.
   В таких случаях важно не только дать летчику ценный совет, но и поддержать его морально.
   -- Не волнуйтесь, 777, -- передавал в эфир полковник. -- У вас есть запас высоты и скорости. Не теряйте их. Когда остановится двигатель, идите со снижением. Главное -- следите за скоростью. Я сообщу, когда настанет момент катапультироваться.
   Телюков невольно усмехнулся, когда услышал в наушниках приказ полковника сбросить пустые подвесные баки, чтобы уменьшить лобовое сопротивление самолета. А вообще ему было не до шуток. Жизнь, можно сказать, висела на волоске. Более всего Телюков боялся оказаться в море: очень было бы неприятно, с досадой думал он, если бы крабы или какие-нибудь морские гады ощупывали его тело своими страшными клешнями...
   Высосав последнюю каплю горючего, двигатель остановился. Сразу поползла назад стрелка тахометра. Вскоре заметно начал сдавать и указатель скорости. Телюков перевел самолет в режим снижения.
   -- 777, вы прошли над "Робинзоном", -- сообщил Гришин.
   -- Вас понял, двигатель остановился.
   Несколько минут спустя послышался голос полковника Шумилова:
   -- 777, вы над материком. Приготовиться к катапультированию.
   Высота быстро падала. Самолет врезался в гущу облаков.
   Телюков перевел самолет в горизонтальный полет, подождал немного, пока уменьшится скорость, затем сбросил фонарь и плотно прижался к стенке сиденья, застопорил привязные ремни.
   -- "Валун", я -- 777, катапультируюсь. Засекайте место. Жду. До встречи.
   -- До встречи, -- донеслось с земли.
   Летчик бросил последний взгляд на доску приборов, как бы прощаясь с самолетом. Снял ноги с педалей. И поставил их на подножки сиденья.
   -- Пошел, Филипп Кондратьевич! -- сказал он, и катапульта выбросила его в зияющую пустоту ночного неба.
   Ни жив ни мертв подымался техник-лейтенант Гречка по ступенькам СКП. Сейчас командир полка и инженер спросят, куда девалось горючее. А разве он знает? Все баки были наполнены.
   Но о горючем не спросил ни командир, ни инженер. Они, также как командир дивизии, пришли к выводу, что Телюкова обстреляли, горючее вытекло. Иной причины быть не могло. Ведь если бы подвесные баки сорвало, то метку от них легко мог бы засечь на экране локатора оператор, и во всяком случае сам летчик сообщил бы об отрыве баков.
   -- Вот что, товарищ Гречка, -- Поддубный подвел его к карте. -- Телюков выбросился где-то в этом районе. Берите с собой радиста, десять автоматчиков и отправляйтесь на розыски.
   -- Есть, отправиться на розыски.
   -- Погодите. Возьмите спальные мешки, лыжи и продукты на десять дней. Подробный инструктаж получите у Рожнова. Помните: мы возлагаем на вас все надежды. Розыски с воздуха сможем начать не раньше чем через двое-трое суток, когда утихнет пурга. Действуйте.
   -- Есть, действовать!
   Едва лишь забрезжил рассвет, как экспедиция, возглавляемая Гречкой, тронулась в путь.
   Участники экспедиции взяли с собой Рыцаря.
   Оторвавшись от сиденья, Телюков перевернулся через спину и пошел головой вниз. Парашют раскрылся автоматически.
   Подхваченный ветром, он потянул летчика вверх, раскачал и понес над невидимой землей.
   По старой привычке, а больше для того, чтобы развеять "всякие глупые мысли", как называл он мрачные предчувствия, Телюков запел свою любимую песню:
   Смотри, пилот, какое небо хмурое,
   Огнем сверкает черной тучи край...
   Он храбрился. Но есть предел человеческой храбрости. Ему казалось, что он попал самому черту в зубы. Парашют то тянуло вверх, то швыряло вниз и в стороны с неимоверной силой. Стропы то натягивались, то ослабевали, как будто их кто-то перерезал. Вот-вот, казалось, ветер свернет купол, погасит его, и тогда он, Телюков, ударившись о мерзлую землю, превратится в мешок мяса и костей.
   Тщетно пытался летчик хоть что-нибудь разглядеть в ночной мути, заметить хоть подобие огонька. Проваливаясь в бездну, он летел, охваченный тревогой. Ему стало вдруг жарко, и он готов был сорвать с себя одежду.
   Неожиданно по ногам хлестнули ветки -- летчик почувствовал это отчетливо. "Тайга", -- мелькнула радостная догадка; он все еще боялся упасть в море. Деревья вдруг будто провалились куда-то, летчика закрутило, завертело с бешеной силой. Он заболтал ногами, нащупывая кроны деревьев, и вдруг уже не на ногах, а на спине и на руках ощутил колючие ветки. Они хлестали его. Вокруг все трещало, ломалось, гнулось. Что-то острое, вероятно сук, больно ударило в спину, и тут Телюков почувствовал, что висит на стропах.
   Отдышавшись чуточку, попытался подтянуться на стропах и сполз вниз.
   Земля.
   Да, это была земля!
   Легко и радостно стало на душе. Будто вновь на свет народился. И уже в который раз за свою нелегкую службу в авиации он с чувством глубокой благодарности вспомнил об изобретателе катапульты. Какой это был, должно быть, умный, талантливый и благородный человек!
   Над головой шумели хвойные деревья -- то тяжело и сочно, то сухо и звонко, даже нежно, будто откуда-то издалека долетали звуки флейты и арфы. Как сквозь сито, просеивался снег, шарудела мерзлая листва.
   Лежа на животе меж кустов, летчик прислушивался к ночной симфонии тайги, и все то, что произошло сейчас с ним, казалось ему страшным сном. Он пошарил рукой по груди, где должен был висеть фонарик, -- его не оказалось, очевидно, ветками сорвало. Отвернув рукав, посмотрел на место, где должны находиться часы, -- есть! Циферблат привычно светился. Прищурил один глаз -видит. Прищурил другой -- тоже видит. Поднялся -- ноги целы, только неуемная дрожь в коленях.
   "Итак, Филипп Кондратьевич, ты оказался при полном комплектовании", -пошутил Телюков, окончательно убедившись в благополучном приземлении.
   Потом ощупал кобуру и сумку -- все было на своем месте. Только фонарика не оказалось. Видно, не место ему на груди, лучше было бы спрятать в карман...
   До рассвета оставалось еще битых четыре часа. Первая радость, вызванная ощущением того, что он остался жив, сменилась тяжелым раздумьем обо всем происшедшем. Он не был уверен в том, что сбил нарушителя границы; пожара, во всяком случае, не видел. А свой самолет погубил. Потом это ночное катапультирование. Можно было не рисковать жизнью, если бы он сообщил об аварии с подвесными баками. Штурман определенно завернул бы его вовремя. И уже совсем совестно было вспоминать о погоне за искусственным спутником Земли.
   Тяжелые мысли навеяли усталость.
   Неудержимо хотелось спать -- вот так лег бы и забыл обо всем...
   Освободившись от парашюта, он нащупал вытянутой рукой ствол дерева и прислонился к нему, чтобы подремать стоя. Простоял неподвижно час, а то и больше. Вдруг не то померещилось ему, не то и вправду кто-то прошел мимо. Он отчетливо услышал, как чья-то нога провалилась в снег и глухо треснула ветка. Он едва не крикнул "кто там?", но воздержался, стремясь оставаться незамеченным. Стало как-то жутко. Достал из кобуры и зажал в руке пистолет.
   Нет, не видно, это ему показалось. И стало стыдно за свой мимолетный испуг. Ведь он, Телюков, собирается на Марс и вдруг теряет самообладание у себя, на обжитой людьми Земле...
   Сунув пистолет за пазуху, он достал из сумки флягу, глотнул спирту и закусил сухарем, предварительно размочив его в снегу.
   "А может быть, это прошел медведь?" -- не оставляла его мысль о явственно услышанном шорохе. Но разве медведи бродят в такую ночь? Простой вопрос, а вот он, будущий летчик-космонавт, не знает. Прежде он никогда не интересовался жизнью зверей. Давно, когда еще учился в десятом классе, ему дали почитать один из томов Брема. "О зверях? Да ну их! Лучше дайте мне что-нибудь об авиации", -- сказал он тогда библиотекарю. А выходит, любые знания могут пригодиться человеку независимо от профессии.
   Медленно, невыносимо медленно текло время. Казалось, ночи не будет конца. От длительного стояния отекали ноги, появилась ломота в коленях. Не в состоянии был Телюков больше держаться на ногах; он присел прямо на снег и снова вздремнул. А когда очнулся, наступило уже долгожданное утро.
   Вокруг посветлело. Мутными полосами вставала над тайгой заря. Ветер раскачивал кроны деревьев, осыпая все вокруг снегом.
   Телюков оказался под пихтой. За ее верхушку он, падая, вероятно, и зацепился. Парашют накрыл старую развесистую березу, и клочья купола трепетали на ветру. Грустно было смотреть на то, что осталось от верного друга, постоянного спутника летчика в полете.
   Телюков попробовал снять парашют, но это оказалось невозможным. Тогда он срезал стропы, опоясался ими и пошел в северо-западном направлении, туда, где, как ему казалось, лежала зона вынужденного катапультирования. Пройдя несколько метров, он возвратился к месту приземления и перочинным ножом вырезал на коре березы: "Ф.К.Телюков. Иду курсом 300".
   Шел осторожно, внимательно оглядываясь вокруг и держа пистолет за пазухой, откуда его легче и быстрее выхватить, нежели из кобуры. Ведь места были глухие, дикие, вполне вероятна встреча с хищниками. Ноги увязали в снегу по колени, а порой и того глубже. Кое-где на прогалинах торчали острия каменных глыб, похожие на могильные надгробия. Это навело летчика на мысль, что он попал в горный кряж. Вскоре в этом пришлось Телюкову окончательно убедиться. Тайга круто обрывалась, спадала в долину, черной бездной зияющую впереди, а справа по отлогой равнине разливалась чернота хвойных лесов.
   Долина была засыпана глубоким снегом, и Телюков начал обходить ее, держась подножия горы. Где шел, а где карабкался на четвереньках, преодолевая крутые подъемы и отвесные спуски. Унты отсырели, рубаха прилипала к спине. Но зато идти было веселее, чем сидеть на месте. По крайней мере, была какая-то надежда.
   В двенадцать часов, немного подкрепившись -- съел несколько сухарей и кусом сала, -- отправился дальше. Вскоре летчик вышел к неизвестной речушке, за обрывистыми берегами которой выглядывали светло-зеленые залысины льда. О лучшей дороге в тайге и мечтать нечего! Однако речушка оказалась предательской. В одном месте Телюков провалился и набрал в унты воды. Пришлось развести костер и сушить их.
   Пока он просушивал обувь и носки, прошло добрых два часа. Метель не утихала. Как-то неожиданно стало темнеть -- рано в горах наступает вечер. Безусловно, до ночи из тайги ему не выбраться, а значит надо заблаговременно позаботиться о ночлеге. Ложиться прямо на снег под открытым небом -- опасно. Остается одно -- привязать себя к дереву.
   Продвигаясь вдоль речки, Телюков искал наиболее пригодное для устройства ночлега дерева. Его внимание привлекли ели; их кроны густы, а ветви торчат, как распростертые руки. Свяжешь их -- вот и получится нечто вроде висячего ложа.
   После недолгих поисков он облюбовал одну ель -- высокую, пышную, густую. Но, подойдя к ней поближе, он вдруг заметил на снегу отпечатки ног какого-то зверя. И если следы еще не замело снегом, значит, зверь только-только прошел. Возможно, он уже выжидает, готовясь напасть на человека.
   Телюков не замедлил свернуть к речке. Пусть уж лучше промокнут ноги, нежели тут, под деревьями, нежданно оказаться в лапах хищника.
   И снова ему стало стыдно за свою трусость. Утешив себя мыслью, что в нем просто-напросто проявился инстинкт самосохранения, свойственный каждому, даже отчаянно храброму человеку, он подумал, что еще рано укладываться спать. Вынув из сумки заряженную ракетницу и сунув ее за голенище, он пошел, держась подальше от густых кустарников.
   За выступом горы русло реки сворачивало влево, описывая полудугу. Берег на этом участке пути был завален буреломом, и Телюков с трудом перебрался на противоположную сторону. Через некоторое время перед ним открылась глубокая долина. Очевидно, летом река разливалась здесь отдельными широкими рукавами: под снегом отчетливо проступали отмели, и всюду валялись камни, принесенные водою с гор.
   Можно было предположить, что здесь горы и тайга уже кончаются и впереди лежит снежная равнина. Именно такой равниной значилась на карте зона вынужденного катапультирования. Но нет! Снова проступили смутные очертания горы, покрытые тайгой. Грозным чудищем надвигалась она на долину, сжимала ее, суживала, направляя реку в тесное ущелье.
   Опасаясь провалиться глубоко в снег, Телюков, добравшись до подножия горы, стал карабкаться между каменных глыб, хватаясь руками за колючие кустарники. Тут он окончательно выбился из сил и сказал себе: "Хватит".
   Прежде чем связать веревку и взобраться на какое-нибудь дерево, надо было снова подкрепиться. Он сел на каменную глыбу, глотнул спирту и закусил сухарем с салом. Спирт придал ему бодрости, и летчик готов был снова отправиться в путь в поисках более удобного места для ночлега, как вдруг он уловил запах дыма. Да, сомнений не было: что-то горело. Пахло тлеющей хвоей. Еще раз потянул носом воздух -- значит поблизости либо село, либо охотничья хижина.
   -- Ну и везет же тебе, Филипп Кондратьевич! -- обрадовался Телюков. -Этак, пожалуй, и на Марсе встретишь человека!
   Запах дыма вывел его на берег реки. На противоположной ее стороне, между деревьев, теплился огонек: светилось окошко величиной с индикатор радиолокационного прицела. В густых, почти непроницаемых сумерках едва улавливались очертания избушки, сложенной из бревен.
   За время пребывания на аэродроме Холодный Перевал летчик наслушался множества рассказов и поверий о здешних охотниках, о неписаных законах тайги. Каждый, кто попадет в хижину, -- гласил этот закон, -- найдет в ней оставленные предыдущими постояльцами спички, соль, а то и запасы продовольствия. Все -- для человека! И ни разу никто из летчиков не слышал, чтобы один охотник убил или ограбил другого. Такое в тайге вообще не случается.
   Вот и сейчас, увидев охотничью хижину, Телюков смело, без всяких опасений направился к ней, рассчитывая встретить там гостеприимство и уют, о котором только можно мечтать в столь глухих и отдаленных местах. Подойдя к хижине, он заметил, что снег возле двери утоптан. Тут же валялись заготовленные сухие еловые дрова. Прислоненные к стене стояли две пары широких самодельных лыж.
   Телюков уже занес было руку, чтобы постучать в дверь, как вдруг вспомнил о таинственном радиопередатчике в горах. Ведь мог же радист укрываться в этой хижине! И сразу встал вопрос: кто он, этот человек? На самом ли деле охотник?
   Эта внезапно пришедшая в голову мысль вынудила летчика действовать очень осторожно. Отойдя от двери, он приблизился к окошку, смахнул с него рукавом снег и заглянул в хижину. Двое мужчин, орудуя ножами, свежевали козу, подвешенную к потолку за задние ноги. Один из них, с черной повязкой на глазу, ловко орудовал ножом. Другой -- старик с широкой курчавой бородой, косая сажень в плечах -- помогал ему. Посади таких на старинную шхуну -- и можешь снимать кинофильм о пиратах. Посреди хижины горел огонек и на таганке висело закопченное ведро. У стены стояли ружья, а на полу валялись свертки и какие-то железные прутья, должно быть капканы.
   Телюков знал, что охота на коз уже была запрещена. "Браконьеры", -подумал он. Но в своем положении рад был и браконьерам.
   -- Эй, люди добрые, отворите! -- постучал он в дверь.
   В хижине тотчас же погас свет. За дверью что-то звякнуло. Долетел приглушенный говор.
   "Вот так нагнал на браконьеров страху", -- усмехнулся Телюков. Подождав, он снова стукнул ногой в дверь:
   -- Отворите, храбрецы, я не инспектор, не бойтесь.
   Молчание.
   -- Да что ж это такое? Не для вас, что ли, писаны законы тайги? -возмутился Телюков.
   -- А ты кто такой будешь, человек? -- послышалось наконец из хижины.
   -- Свой!
   -- Свои и коней уводят. Говори толком, откуда?
   -- С неба. Летчик я.
   Загремели запоры. Дверь отворилась. Из хижины потянуло теплым духом.
   -- Входи.
   Переступив порог, Телюков заметил в руке одноглазого нож.
   -- Брось-ка ты эту игрушку, добрый человек, а то как бы мне не испугаться да не выбить тебе невзначай второй глаз...
   Браконьер, увидя в руках незнакомого пистолет, отступил и отбросил нож куда-то в угол.
   -- И каганец заодно присветите, поглядим друг на друга, познакомимся!
   Одноглазый покорно поднес к огню консервную банку с жидким смальцем, маленький фитилек слабо осветил дымную хижину.
   -- Ну, теперь здравствуйте, добрые люди! -- сказал Телюков и сунул пистолет за пазуху. Летчик уже успел окинуть зорким взглядом руки незнакомцев. Грубые, грязные, шершавые. Вряд ли такие руки имели касательство к радиотелеграфному ключу... Несомненно, перед ним стояли обычные браконьеры, к тому же трусливые, как зайцы. Только теперь он заметил, что козу и ведро они куда-то запрятали.
   -- Постреливаем, значит, козочек?
   -- А тебе что за печаль? -- буркнул браконьер, сверкнув единственным глазом.
   -- Да ничего, конечно, ты не сердись, человек добрый. Я ведь не инспектор. Летчик я, разве не видишь? Выбросился на парашюте, вот и блуждаю... С помощью аллаха набрел на вашу хижину. Грешными делами занимаетесь, а оконце не занавесили. Поглядел -- светится. Ну и залетел на огонек.
   -- Тогда будь гостем, -- уже доброжелательно произнес одноглазый.
   -- Спасибо. -- И Телюков протянул руку.
   Поздоровавшись с одноглазым, он повернулся к старику, который, насупившись, сидел в углу, по-казахски скрестив перед собой ноги.
   -- Здравствуйте!
   Старик не пошевельнулся.
   -- Глуховат он, -- пояснил одноглазый и громко крикнул: -- Вставай, Самсоныч, приготовь гостю поесть.
   Старик, привыкший, очевидно, к беспрекословному повиновению, разгреб под собой сухую листву, поднял деревянную крышку и, склонившись над ямой, достал оттуда сперва ведро, а затем и козу.
   -- Наивные вы люди, как я погляжу, -- заметил Телюков. -- Ну и тайник у вас! Есть такая птица -- страус: голову зарыл в песок, а спина сверху. И вы так же! Да если бы в самом деле наскочили на вас инспектора, то они все углы обшарили б...
   -- Про погреб никому невдомек. Мы его недавно вырыли.
   -- Невдо-о-мек! -- насмешливо протянул Телюков. -- А скажите, разве так уж часто наведываются сюда инспектора?
   -- Бывает, что и часто.
   -- А сколько отсюда до ближайшего села?
   -- До Коряковки-то?
   -- Пусть до Коряковки.
   -- Верстов пятьдесят, коли напрямик.
   -- Ого!
   Телюков вынул из-за пазухи карту-двухкилометровку и подошел поближе к свету. Одноглазый подбросил в костер дров, а бородач подвесил на таганок ведро. Потом браконьеры взялись за козу. Дрова дымили, в хижине стояли чад и смрад, нечем было дышать. Телюков немного приотворил дверь.
   -- Не могу! -- он закашлялся, вытирая рукавом глаза. -- Слезу вышибает...
   Браконьеры молча возились возле козы. Им, как видно, едкий дым не мешал, привыкли. Все больше и больше напоминали они Телюкову пиратов из приключенческих повестей девятнадцатого века.
   Ободрав наконец козу, одноглазый вынес ее из хижины и, вернувшись, попробовал ножом мясо, варившееся в ведре.
   -- Готово, давай, -- кивнул он старику. -- Присаживайся, летчик. -- И, помолчав, спросил: -- Так говоришь, с самолета выпрыгнул?
   -- Выпрыгнул.
   -- Мотор отказал?
   -- Да, -- уклончиво ответил Телюков.
   Бородач тут же, у огня, слил из ведра жижу и тем же ножом, которым только что потрошил козу, начал вынимать и разрезать куски мяса. Суровый внешне, он, видимо, был добродушным, старался угодить обоим -- и одноглазому, и гостю. Покопавшись где-то в углу, он достал мешочек с солью и полбуханки черного хлеба. В его небольших глубоко сидящих под клокастыми бровями глазах таилась какая-то безысходная тоска.
   При каждом окрике одноглазого старик поглядывал на него с преданностью верного пса, который, однако, держится настороже, боясь, чтобы ненароком не получить от хозяина пинка.
   Странным было и то, что бородач за все это время не проронил и слова. Молчал, как молчит слуга в присутствии своего барина.
   Они не были равными -- это сразу же бросалось в глаза. Всем, очевидно, заправлял одноглазый -- человек вида наглого и жуликоватого. Телюков с первых же минут знакомства проникся к нему чувством неприязни. Видимо, не зря этот браконьер лишился одного глаза.
   Однако эти люди пригласили его разделить с ним трапезу и тепло таежной хижины, и он не хотел остаться неблагодарным -- достал свою флягу со спиртом, протянул ее одноглазому:
   -- Тут у меня кое-что к закуске.
   -- Водка? -- одноглазый весь встрепенулся.
   -- Спирт. Прихватил на всякий случай. Чтобы не замерзнуть.
   Одноглазый, не спуская взгляда с фляги, порылся в мешке, достал алюминиевую кружку.
   -- Налей, голубчик. Как тебя звать-то?
   -- Николаем, -- назвал Телюков первое пришедшее ему в голову имя.
   -- Налей, Николаша!
   Телюков налил немного, но, заметив, что одноглазый недовольно поморщился, добавил еще.
   -- За твое здоровье, Николаша! -- Он выпил и даже не поморщился, аппетитно крякнул и понюхал корочку хлеба.
   Телюков поднес кружку старику. Тот, прежде чем взять ее, вытер жирные пальцы о лоснящуюся фуфайку и вопросительно поглядел на одноглазого, как бы испрашивая разрешения.
   -- Пейте, пейте, дедушка! -- предлагал старику Телюков.
   Старик огладил бороду, выпил, причмокнул и тоже крякнул от удовольствия.
   Сам Телюков пить не стал. Но как только он собрался спрятать флягу, одноглазый поймал его за руку и умоляюще протянул:
   -- Не руш... Дай еще глотнуть. Не скупись! Ух, вкусен! Хочешь, я тебе за него целую козу отвалю?
   -- Простите... как вас величать?
   -- Антоном зови меня.
   Услышав это имя, Телюков невольно вздрогнул и едва не выронил флягу. Только теперь он обратил внимание на то, что лицо у одноглазого было как бы поклевано -- все в оранжево-синих пятнах. Это, несомненно, следы дроби. Неужели?.. У него прямо дыхание остановилось...
   -- Так вы... Ага, Антоном вас звать? -- Телюков не сразу овладел собою. -- Я, видите ли... спирт этот мне еще нужен... Но если вы... Ну, ладно, берите. Да берите всю флягу. Там уже немного и осталось.
   Не то от жадности, не то боясь, что летчик вдруг передумает, одноглазый тут же опорожнил ее одним духом. Он хотел что-то сказать, но только хлопал глазом не в силах передохнуть.
   -- Закусите.
   Антон отрицательно замахал рукой:
   -- Нет, нет! Закусишь -- выпивки как не бывало... То ли пил, то ли не пил -- не разберешь.
   -- Трезвый у вас рассудок, -- пошутил Телюков и, чтобы окончательно убедиться, что передним тот самый Антон, в которого Нина пальнула из ружья, спросил: -- Что это у вас с лицом? Медведь лапу приложил, что ли?
   -- Нет.
   -- Рысь?
   -- Баба.
   -- Баба? Это как же?
   -- Девка.
   -- Да ну? -- наигранно удивился Телюков.
   -- Из ружья, каналья... А девка!.. Эх, девка! Слушай, летчик, ты еще таких не видывал. Его дочь, -- он указал на старика.
   -- Ну, ну, интересно!
   -- Ох, девка! -- продолжал Антон, ударив себя в грудь. -- Вот она у меня где, окаянная! В руках держал, да недодержал. Убегла. Но я найду ее! Из-под земли достану! Либо моей будет, либо укорот ей дам! Вздерну на суку. И его, -- он опять махнул рукой в сторону старика, -- его тоже вздерну, как собаку. О, ты, брат, меня не знаешь! Повешу!
   У пьяного постепенно развязывался язык.
   С трудом сдерживаясь, Телюков внимательно слушал.
   -- Ей-богу, повешу! Эй, Самсоныч, слышишь? -- И он гадко выругался. -Говори! Приведешь ее сюда? А не приведешь -- болтаться тебе на суку... Слышишь?
   Старик сидел, скрестив ноги, и, казалось, совершенно не реагировал на угрозы. Он, видимо, привык к ним, а может, все уже было ему безразлично.
   Одноглазый поднялся пошатываясь на нетвердых ногах.
   -- Где Нина? -- гаркнул он. -- Куда ты ее упрятал?
   Он был страшен, этот одноглазый, хмельной человек, и Телюков пожалел, что напоил его. Вскочив с места, он твердо и решительно сказал:
   -- Прошу не оскорблять старого человека.
   -- Все равно повешу...
   -- Успокойтесь, слышите?!
   -- Ты!.. -- единственный глаз Антона постепенно наливался кровью. -Эх, ты... девка... Люблю... Ей-богу, люблю больше жизни... Королева!
   Он метался по хижине в бессильной ярости, потом неожиданно упал, зарылся в листву, как дикий кабан, и вскоре захрапел.
   А Нинин отчим сидел у огня все так же неподвижно, лениво пожевывая беззубыми челюстями полусырое мясо. Подбросит в огонь дров, сметет рукавом листья у костра и снова жует.
   Телюков, подкрепившись козлятиной, начал присматриваться, где бы поудобнее устроиться. Он наскреб листьев и сухих прутьев, вымостил себе ложе в противоположном углу и, ослабив ремень, лег, повернувшись лицом к одноглазому.
   -- Ложитесь и вы, папаша! -- окликнул он старика.
   Тот поднял голову и отрицательно покачал головой.
   Ясно: спать старику не разрешалось.
   Интересно, узнает ли когда-нибудь этот бородач, что он ночевал в таежной хижине со своим зятем? Пожалуй, не узнает. Конечно, если бы старик не был глуховат и если бы не его рабская покорность одноглазому, Телюков рискнул бы -- поведал ему о Нине. Но в данном случае лучше было молчать. Начнешь рассказывать, одноглазый услышит, и тогда могут возникнуть крупные неприятности. Пускай лучше все остается в тайне.