Гребенюк Иван. На далеких рубежах

   Ехали с включенными фарами, чтобы не столкнуться с какой-нибудь встречной машиной. Лиля расспрашивала шофера о домашнем житье-бытье. Челматкин отвечал, не поворачивая головы:
   -- Полковник провел к своему коттеджу водопровод, и теперь мы каждый вечер поливаем деревья. А они уже, ого, как выросли. Чисто в роще дом стоит!
   -- Мой отец, -- пояснила Лиля, обращаясь к майору, -- большой любитель природы. Он развел вокруг коттеджа рощу и требует, чтобы каждый офицер сажал деревья и смотрел за ними.
   -- И растут они здесь?
   -- Еще как! Была бы вода! Говорят, что в этой земле и спичка пустит ростки, только поливай...
   -- Откуда же здесь вода?
   -- С гор. Она стекает по трубам, а чтобы не испарялась -- трубы проведены под землей.
   -- Интересно. Но этот буран...
   -- Ничего! Побесится и утихнет.
   "Победа" неслась по гладкой накатанной дороге. Кое-где путь пересекали свеженанесенные гребни. Врезаясь в них, машина петляла, резко сбавляя скорость. Несколько раз Лиля стукалась головой о плечо офицера, невероятно при этом смущаясь.
   -- Ой, простите, товарищ майор, -- говорила она, покрываясь румянцем.
   Вскоре въехали в улочку, вымощенную булыжником. В стороне, будто тени, выступали из песчаной мглы косяки крыш и высокие глиняные ограды. Навстречу попадались солдаты в панамах и в противогазах со спущенными за пазуху трубками. Очевидно, солдаты пользовались лишь масками, чтобы прикрыть ими лицо.
   -- Это уже Кизыл-Кала, -- сообщил водитель.
   Свернув вправо, машина выскочила на косогор и резко затормозила.
   -- Штаб полка, -- сказал Челматкин и, протянув руку поверх спинки сиденья, распахнул заднюю дверцу.
   Тут произошла сцена, которая немало удивила и Лилю и водителя. К машине подбежал дежурный по полку техник-лейтенант Максим Гречка. Присмотрелся к пассажирам и выпалил во весь голос:
   -- Здравия желаю, товарищ майор! -- по произношению в нем сразу можно было узнать украинца.
   -- Максим, ты?!
   -- Да я ж, Иван Васильевич!
   -- Каким ветром занесло тебя сюда, старина?
   -- Таким, что и вас!
   Офицеры схватили друг друга в объятия, и если бы на них в эту минуту поглядел кто-либо посторонний, то подумал бы -- они борются.
   Гречка обернулся к водителю и, сыпя вперемежку русские и украинские слова, коверкая их на свой лад, говорил:
   -- Катай ко мне на квартиру! -- А майору сказал: -- Сегодня воскресенье, в штабе никого. Поехали ко мне, Иван Васильевич! Вот так встреча!
   Шофер закрыл багажник. Греча сел в машину. Взбудораженный радостной встречей, он не разглядел как следует сидящей рядом девушки и обратился к ней:
   -- А мы с вашим мужем в летном училище встречались. Я механиком был там.
   Лиля вспыхнула:
   -- Да вы что, товарищ Гречка!..
   Гречка в недоумении захлопал своими маленькими, добрыми глазками:
   -- Ой, товарищ Слива... простите меня. Вот так встреча! А вы, товарищ майор, неужто все не женаты? А я давно. Уже и сынка имею. Такой потешный хлопчик. Петрусем назвали. Ох и встреча!
   Техник-лейтенант Максим Гречка, как и все его однополчане, жил в деревянном стандартном домике, который перекочевал сюда с севера в разобранном виде.
   В комнатах полутемно. Окна наглухо завешены, узенькие щели с трудом пропускают свет. Пахнет сухими сосновыми досками и пылью, от которой здесь во время бурана нет никакого спасения.
   Гречка жил один. Жена и сын гостили у бабушки Петруся на Житомирщине. Месяц как уехали. Но отсутствие хозяйки ничуть не отражалось на домашнем уюте этого дома. Гора подушек на кровати покрыта кружевной накидкой. На столе -- белоснежная скатерть, книги в полном порядке стоят на этажерке, посуда аккуратно сложена в буфете, флакончики и разные безделушки расставлены на маленьком столике перед зеркалом -- во всем чувствовалась заботливая рука. Здесь сказывалась профессиональная привычка авиационного техника. Он никогда не оставит самолет, не приведя его в полный порядок. Если возьмет какой-нибудь инструмент из сумки, обязательно после работы положит его на место, да еще и проверит, не осталось ли где отвертки, ключа в кабине или в каком-нибудь отсеке. Забыть в самолете инструмент -- это авария. Так и дома: ложась спать, а утром просыпаясь, Гречка, в силу привычки, тщательно проверял, чтобы все лежало на своем месте. Так и сохранялся в квартире порядок, раз навсегда заведенный хозяйкой.
   Техник согрел на примусе воду и предложил гостю "хоть трошки смыть с себя проклятущий песок". И пока гость приводил себя в порядок после дальней дороги, хозяин вышел куда-то и вскоре возвратился, нагруженный свертками.
   На столе появились колбаса, консервы, сыр.
   -- Вот это встреча так встреча! -- повторял Гречка, хлопоча у стола и весь сияя от радости.
   Стены в комнате увешаны многочисленными фотографиями и репродукциями картин. Рассматривая их, Поддубный натолкнулся на карточку, где был снят с Гречкой у самолета. Сразу же всплыли в памяти незабываемые дни, проведенные в училище.
   Аэродром. Снег, мокрый дождь. Инструктор подводит курсанта Поддубного к самолету: "Вот ваш боевой конь. А это -- механик, сержант Гречка" -- и показывает на неказистого, низенького авиационного специалиста. Не успел инструктор отойти, как сержант бодро козырнул: "Товарищ курсант, самолет к вылету готов!"
   Это прозвучало тогда несколько иронически. Ведь механик не мог не знать, что курсант еще самостоятельно не вылетал ни разу.
   Теперь Поддубный не помнит, что сказал тогда механику в ответ на рапорт. Но запомнилось другое: не было случая, чтобы механик своевременно не справился с подготовкой самолета. Он был очень трудолюбив, старался изо всех сил. Бывало, козырнет и улыбнется. Из глаз так и брызжет жизнерадостность и довольство: "Поглядите, какой я молодец!"
   Когда Поддубный совершил первый свой самостоятельный полет на боевом самолете, Гречка тепло поздравил его.
   Однажды на аэродром прибыл фотокорреспондент газеты. В каких только позах не фотографировал он Поддубного --отличника учебы. И в кабине, и на плоскости крыла, и в фуражке, и в шлемофоне. Гречка и лестницу подставил, и трап подстелил корреспонденту. С полуслова понимал, что и где надо сделать. Но корреспондент был недогадливый. Курсанта фотографирует, а механика как бы не замечает. Гречка не вытерпел, обратился к летчику: "Пусть же и меня щелкнет хоть разок!" И дождался. Так появилась фотография, красующаяся теперь на стене в рамочке, как самая дорогая реликвия.
   В школе состоялся выпуск. Летчики и механики расстались. И вот встретились снова. Да еще где -- в песках Средней Азии!
   -- Вот это встреча! -- твердил свое не на шутку взволнованный Гречка. -- Как только пришло извещение, что к нам едет майор Поддубный, я сразу догадался, что это вы. Так и вышло! Садитесь, пожалуйста, к столу. Угощайтесь. А я пойду: дежурство у меня.
   В который раз он уже собирался идти, но все возвращался, не доходя до порога.
   -- Вот встреча, а, товарищ майор?
   -- Идите, идите, Максим, вы ведь дежурите.
   Вероятно, от любимой девушки ему было легче уйти. Вернулся, как только сдал дежурство. Очень обиделся, увидев непочатую бутылку вина.
   -- Спасибо, Максим, но я ведь не пью, -- ответил майор на упрек.
   -- Э нет, Иван Васильевич, так не годится! Впрочем, вы завсегда были какой-то странный, -- говорил Гречка. -- Иные курсанты, бывало, в субботу на танцы спешат, а вы -- за учебник тригонометрии -- как сейчас помню. Посмеивались тогда над вами! Не раз я слышал: "Академиком хочет стать Поддубный!" А вы и в самом деле готовились в академию. Так сказать -политика дальнего прицела.
   -- Это правда, я еще тогда мечтал об академии. Учиться военному делу -так учиться настоящим образом надо, как говорил Ленин. И еще помните, как в летной школе инструктор любил говорить: "Хочешь жить -- одолей врага, победи его, уничтожь. А для того, чтобы побеждать -- учись!"
   Собравшись с мыслями, Поддубный продолжал:
   -- И теперь наших летчиков надо учить так, чтобы они не воображали, будто врага можно закидать шапками. Военная наука -- это наука особая. Тут учись и закаляй себя.
   -- Так вы же и научились по-настоящему: закончили академию. А выше академии нема ничего.
   Поддубный улыбнулся:
   -- Наивный вы человек, Максим!
   -- А-а, понимаю! В академии вы приобрели теоретические знания, а теперь вам нужны практические. Сейчас вы помощник командира, а там и командиром полка станете. А дальше, гляди, и на дивизию посадят.
   -- Тот не солдат, кто не думает быть генералом, -- сказал Поддубный.
   -- Вы уж будете, -- подхватил Гречка. -- В этом я уверен. Из академии -- прямой путь в генералы.
   -- Суть не в личной карьере, Гречка. Тут надо смотреть куда глубже. Осуществилось то, что много лет назад предвосхитил наш великий ученый Константин Эдуардович Циолковский. Наступила эра аэропланов реактивных. Вы поймите, Максим, вникните хорошенько. Ведь это не просто взять да заменить на самолете поршневой двигатель двигателем реактивным. Это -- переход авиации к новому высшему качеству. Ученые открыли новые законы аэродинамики. Конструкторы создали новые аэродинамические формы. Все новое.
   А если это так -- не может быть места старой тактике. Наша цель, наши задачи -- находить новую тактику, полностью овладеть ею, поднять выучку летчиков на уровень современной авиационной науки и техники. Это требует от нас партия и правительство.
   -- Учиться самому, учить других, идти в ногу с авиационным прогрессом -- так я понимаю вашу цель? -- заключил Гречка.
   -- Вы правильно поняли меня, -- подтвердил майор. -- Надо идти в ногу, помните: отстающих бьют. А мы не хотим быть битыми. Достаточно нам сорок первого года...
   Гречка прищелкнул языком:
   -- Ой, сорок первый! Кто его забудет!.. Вернулся я я фронта на свою Житомирщину. Иду в село, а его нема. Где хаты белели -- землянки бурьяном позарастали. Так горько стало, будто полыни наглотался. Били... Дюже били нас... А вот же выстояли... А потом так ударили, что врагу тошно стало.
   Поддубный закурил и после паузы сказал:
   -- Ну, а как у вас идут дела?
   -- Не очень, -- уклонился от прямого ответа Гречка.
   -- А все-таки?
   -- Пока что по нарядам болтаюсь. Сегодня дежурил по полку, завтра буду отдыхать, а послезавтра, возможно, дежурным по стоянке самолетов пошлют. А там -- комендантским патрулем по гарнизону. Так уже с полгода тяну лямку: главным, куда пошлют.
   Майор насторожился:
   -- Я не совсем понимаю. Ведь вы по меньшей мере техник звена?
   -- Не дорос. Образования не хватило. Курице не петь петухом!
   -- Ничего не понимаю.
   -- А тут нечего и понимать, все дюже просто. Суровая авиационная действительность выбила меня из седла. Мой самолет потерпел катастрофу... -последние слова техник произнес упавшим голосом.
   -- Катастрофа? Каким образом?
   -- Гречка развел руками:
   -- Упал в районе Аральского моря.
   -- А причина? -- допытывался Поддубный?
   -- Доподлинно никто не знает. Вылетел летчик на разведку погоды. Пробил облачность на высоте свыше десяти тысяч метров. Вдруг замолкло радио. Ни слуху ни духу. Словно на луну затянуло. Неделю мыкались над песками на самолетах, на вертолетах, пока наконец не обнаружили обломки.
   Помолчали.
   -- Это первая катастрофа или еще бывали?
   -- Первая. Но после нее катапультировался заместитель командира полка по летной части. Пушку на его самолете разнесло вдребезги. Приземлился в Каракумах. Трое суток ходил в песках, счастье, что набрел на аул. Туркмены подобрали и привезли на верблюдах. Оказалось, что летчик повредил позвоночник и теперь лежит в Москве, в госпитале.
   -- Так, так... А при чем здесь вы?
   -- Да ведь мой самолет потерпел катастрофу.
   -- Ну и что же?
   -- Резонно, меня будто и не в чем обвинять. Документация в порядке, регламентные работы были выполнены полностью. Летчик расписался в полетном листе. Но больше самолета не доверяют. Так и болтаюсь по нарядам.
   -- А что по этому поводу говорит командир полка?
   -- Полковник Слива ничего не говорит, а его заместитель -- майор Гришин -- настаивает, чтобы меня уволили в запас.
   -- Самолет знаете хорошо?
   -- Да как же мне не знать его? Знаю как свои пять пальцев. Каждый винтик, прибор, трубку перещупал собственными руками.
   -- Ко мне пойдете техником? Будем снова вместе.
   -- Пойду, товарищ майор! -- радостно воскликнул Гречка. -- И можете быть уверены -- я свое дело знаю!
   -- Поставлю вопрос перед полковником. Но учиться все равно заставлю.
   -- Буду учиться, товарищ майор!
   Ночью буря утихла. Воздух очистился. Только на севере все еще громоздились зловещие черно-бурые облака пыли.
   Проснувшись на рассвете, майор Поддубный начал готовиться к встрече с командиром полка. Отутюжил парадные мундир, почистил орден, медали, нагрудные знаки, пуговицы. Потом побрился и отправился в столовую.
   Максим Гречка ожесточенно скоблил пол. Старый друг гостит -- в доме все должно сверкать.
   Авиационный городок раскинулся среди однообразной серой равнины, разрезанной крутыми берегами высохшей реки. По одну сторону -- ряды офицерских коттеджей, по другую -- каменные постройки барачного типа, где разместились казармы, штабы, учебные классы, склады и прочее. В стороне, отдельно, стоял клуб под высокой этернитовой крышей. За клубом -- спортивная площадка.
   Солдаты, сержанты и офицеры ходили в панамах цвета хаки, в гимнастерках с отложными воротничками. Если б не красные звездочки, в этом наряде их легко можно было бы принять за иностранцев.
   Вокруг коттеджей зеленели сады. Один коттедж -- третий от берега -особенно выделялся: весь утопал в густой зелени. Это и был дом командира полка.
   Деревья... На севере на них как-то не обращаешь внимания. А здесь они удивительно бросаются в глаза. Их тут мало, и жизнь каждого деревца зависит от человека. Польет -- значит, будет расти. Не польет -- засохнет, сгорит под палящими лучами солнца.
   Вокруг штаба тоже росли небольшие деревца. На каждом висела бирка с надписью: "За это дерево отвечает солдат такой-то".
   На стене красной масляной краской было выведено: "Воин, зеленые насаждения -- твои друзья. Береги их и ухаживай за ними".
   Полковника Сливы в штабе не оказалось: он выбыл по срочному делу в штаб дивизии. Майора Поддубного принял заместитель командира по летной части -уже известный ему по рассказам старшего лейтенанта Телюкова и техника-лейтенанта Гречки майор Гришин. Внешне он скорее походил на штабного офицера, нежели на строевого командира: на нем был белый китель, штаны на выпуск, под мышкой папка с бумагами. Знакомясь, майор Гришин сообщил, что он временно исполняет обязанности заместителя командира, а постоянная его должность -- штурман. Человек, значит, скромный...
   Они вошли в кабинет. Под фуражкой штурмана была скрыта, как оказалось, роскошная, соломенного цвета, шевелюра; широкий лоб, острый подбородок, небольшие подвижные руки и красноватые, воспаленные веки довершали портрет.
   -- Прошу, товарищ майор, -- любезно указал штурман на стул.
   Поддубный сел.
   -- Итак, какое впечатление произвела на вас Кизыл-Кала? -- спросил он, подкладывая под локти чистый лист бумаги, чтобы не пачкать рукава.
   -- Контраст ощущается, ведь я приехал сюда прямо с севера.
   -- Так, так, ощущается, говорите? Да, кстати. Белого кителя, должно быть, нет? Надо приобрести, иначе у вас все косточки перепреют...
   На этом закончилась вступительная беседа. Началась официальная. Штурман раскрыл журнал, проверил авторучку и начал задавать вопросы: откуда майор родом, кто его родители, какое семейное положение, где учился до академии, на какой должности, сколько времени работал, какой имеет налет на "миге" в простых и сложных метеорологических условиях, днем и ночью. Все интересовало временного заместителя, и он добросовестно записывал. На листке так и значилось: "Моя беседа с майором Поддубным Иваном Васильевичем, помощником командира полка по огневой и тактической подготовке".
   Вопросы были вполне естественные. Каждый начальник, будь он постоянный или временный, должен досконально знать подчиненного. Но для чего все записывать?
   Майор Гришин словно прочитал этот вопрос в мыслях Поддубного:
   -- Пусть вас, товарищ майор, не удивляет то, что я записываю нашу беседу. Мы с вами, можно сказать, равны в чинах. Оба понимаем, что к чему, оба начальники. Следовательно, будем откровенны: хорошо, если все с вами обойдется благополучно. А если нет? Ну, скажем, случиться что-нибудь в полете. Тогда у командования полка обязательно спросят: "А хорошо ли вы знали нового человека?" Допустим, мы скажем "хорошо". "А беседовали вы с ним по душам?" Допустим, что мы ответим утвердительно. Вы думаете, что так и поверят на слово? Ошибаетесь! Глубоко ошибаетесь, Иван Васильевич! В выводах запишут черным по белому: "Командование полка подчиненных не изучает и не знает, индивидуальной работы не проводит". А вот с этим документом, -штурман ткнул пальцем в журнал, -- комар носу не подточит...
   "Фу, чепуха какая!" -- Поддубного всего передернуло.
   -- Я действительно подумал, -- признался он, -- для чего собственно, все это записывать? Вы объяснили. Но доводы ваши неубедительны. Создается впечатление, будто вы... простите на слове, заранее умываете руки. Вообще это бумагомарание...
   Штурман жестом остановил собеседника:
   -- Вы хотите сказать, что в этом нет никакого смысла? Допустим, вы правы. Допустим. Но, к сожалению, находятся люди, которые больше верят бумаге, чем живому слову. -- Штурман поспешно открыл ящик стола и вынул объемистую кипу бумаг. -- Вы думаете, товарищ майор, что вот эти сведения, заметки, планы имеют какое-то значение? Вы думаете, что они хоть в какой-то мере содействуют повышению боевой готовности полка? Ничуть не бывало! И все же я сижу над этими бумагами, пишу их, сохраняю, ибо... вынужден делать это.
   -- Я не знаю, -- сказал Поддубный после некоторого молчания, -- что это за сведения, нужны ли они или не нужны. Есть бумаги, без которых невозможно планомерно вести летную подготовку, это факт. Но факт и то, что полк, как мне сказали в штабе соединения, не выполняет планов боевой подготовки. Особенно отстает по ночной подготовке: если не ошибаюсь, всего на двадцать процентов выполнения? Не так ли? А такого факта не оправдаешь никакой бумажкой!
   Штурман метнул на собеседника острый, настороженный взгляд.
   -- Проценты вы запомнили. А известно ли вам, что в нашем полку произошла катастрофа, а вслед за ней авария? Известно ли вам, что наш уважаемый, заслуженный командир полка полковник Слива получил строгий выговор от генерала? Вы думаете, что ему, полковнику, который уже много лет командует полком, приятно получать такие взыскания?
   -- Не думаю, чтобы было приятно.
   -- В том-то и дело! -- Гришин назидательно поднял тонкий указательный палец. -- Так вот, слушайте: катастрофа и авария. Причина ясна -- тяжелые, невероятно тяжелые условия эксплуатации авиационной техники. Ведь мы в пустыне! Но допустим, что здесь виновато командование, в частности я, как штурман. Допустим. Но вы думаете, что комиссия учла, взвесила наши условия? Ни-ско-леч-ко! Прибыл с комиссией один штабной жук. Вы его, должно быть, видели, когда были в штабе армии, капитан по званию, такой болтливый, крикливый, списанный летчик, пристроившийся ныне в должности офицера по учету и анализу предпосылок к летным происшествиям. Так вот этот капитан неделю подряд рылся в бумагах и все писал, писал. И каких только недостатков не выловил его наметанный глаз! Якобы у нас и предварительная подготовка к полетам проводится наспех, и тренажи оставляют желать много лучшего, и глубокий анализ предпосылок к летным происшествиям отсутствует, и всякое такое. Целую библию исписал. А потом подсунул командующему проект приказа -бац -- полковнику строгий выговор! Между тем, весь учебный процесс проводился и проводится у нас по всем правилам летной службы. К сожалению, мы этого не могли доказать по той простой причине, что не оставляли нужных следов на бумаге.
   -- Вы все сводите к бумагам, -- поморщился Поддубный. -- Но помогут ли они вам, если план боевой подготовки все же не выполняется?
   Гришин нахмурился и сердито захлопнул журнал:
   -- После того, что произошло, мы не можем нажимать на все педали с выполнением планов. Естественно, что мы придерживаемся некоторой осторожности. -- Положив журнал в сейф, он добавил: -- Вы человек взрослый, серьезный, закончили академию и всякое такое. Давайте же будем откровенны. За невыполнение плана нас отругают. Допустим, что это неприятно, Допустим. Но за аварийность в авиации шкуру сдерут. Понятно? Шкуру сдерут! Безаварийность -- вот главнейший показатель нашей с вами работы. Летать без аварий и катастроф -- непременный долг перед государством. Нет аварий -командир хороший. Есть аварии -- командир плохой. Вон его!
   -- План боевой подготовки -- тоже государственное задание, -- заметил Поддубный. -- Отставать с выполнение плана -- это значит оставлять брешь в знаниях летчиков. А где брешь -- там и авария.
   Гришин не имел намерения продолжать спор:
   -- У меня все. Вопросы будут?
   -- Нет.
   Поддубный вышел во двор, сел на скамейку под кустом инжира и подумал с досадой, что с первой же встречи поспорил... Но о разговоре не жалел. Гришин показал себя, как в зеркале. Интересно, что же представляет сейчас собой полковник Слива?
   А он оказался легок на помине -- подкатил на "победе" к штабу.
   Представление о человеке, которого никогда не доводилось видеть и о котором лишь слыхал, часто бывает ошибочным. Думаешь, например, о герое, что он -- косая сажень в плечах, а встретишься -- перед тобой обыкновенный человек, а то еще и неженка какой-нибудь.
   Поддубный много слыхал о полковнике Сливе, его подвигах на фронте. "Вон летчики Сливы летят!" "Слива атакует!" Все это должно было означать, что врагу порядком достанется. На команды своего командира в бою летчики отвечали по радио: "Слышу, батьку, слышу!"
   Было в нем нечто от Тараса Бульбы, и думалось, что полковник Слива должен обязательно походить на легендарного казака. При встрече так и оказалось. Перед Поддубным стоял вылитый Тарас Бульба, таким, по крайней мере, он представлял его себе: коренастый, с длинными усами, с неизменной трубкой в зубах. Казалось, вот выслушает этот Слива-Бульба рапорт и скажет: "Ну, здорово, сынку, почеломкаемся! А может, давай на кулаки?"
   И впрямь, полковник, попыхивая трубкой, начал внимательно оглядывать майора, как это делал Тарас Бульба при встрече с сыном Остапом.
   -- Неплохо, весьма неплохо, -- пробасил полковник, рассматривая парадный мундир летчика, украшенный орденом, медалями и нагрудными знаками. -- Неплохо. И хорошо, что не прилипли где-нибудь к штабному столу с академическим "ромбом". Подлинным военным станете. Правда, я старый полковой служака, а есть такая поговорка: каждый кулик свое болото хвалит... Но, майор, поверьте, полк -- это высшая инстанция, до которой можно допустить молодого офицера, недавно закончившего академию. Если де офицер попадет в штаб -- конец: прилипнет как муха к бумагам. Может, я ошибаюсь? Что там у вас в академии по поводу этого ученые мужи говорили?
   Полковник разгладил свои пышные с проседью усы и приготовился слушать.
   -- Есть правительственная установка: молодых специалистов направлять на производство, -- сказал Поддубный. -- Думаю, что эта установка касается и нас, военных специалистов.
   -- Весьма мудрая установка! -- воскликнул полковник. -- Ну, присаживайтесь, потолкуем. Разрешаю вам обращаться ко мне по имени и отчеству. Так оно как-то проще будет. Семеном Петровичем звать меня.
   Они сели на той же скамейке под инжиром. Прямо перед ними торчала вкопанная в землю труба реактивного двигателя, в которую бросали окурки.
   -- Из разбитого самолета, -- указал полковник на трубу. -- Аварийность у нас, Иван Васильевич! Беда, не повезло...
   -- Слышал.
   -- В штабе армии сказали? -- живо заинтересовался полковник.
   -- Нет, об этом я узнал от Гришина и Гречки.
   И Поддубный принялся рассказывать о себе.
   Полковник слушал внимательно, не перебивая собеседника. Потом сказал:
   -- Завидую вам -- вы молоды. А я уже гусь старый и порядком потрепанный. Помню, как на наш аэродром -- это случилось под Минском -набрела ночью окруженная группа фашистов. Подняли мы с командиром БАО (БАО -- батальон аэродромного обслуживания. Авт.) людей по тревоге, и завязался бой. Мне тогда впервые пришлось выступать в роли наземного командира. Бегаю из одного конца аэродрома в другой и не понимаю, что вокруг творится, кто где стреляет. В воздушном бою все ясно, четко и понятно, а здесь -- темный лес. И добегался: ранило в ногу. А все-таки мы успели поднять самолеты в воздух и перебазироваться на другой аэродром.
   Рассказывая об этом эпизоде, полковник хохотал, вкусно потягивая свою трубку и пуская сквозь усы ароматный дымок "Золотого руна".
   -- А потом все бои да бои. Так до самого Берлина дошли. Не все, конечно... Но я вот выжил... И состарился в полетах.
   Постепенно разговор коснулся техника-лейтенанта Гречки.
   -- Дайте его мне в экипаж, -- попросил полковника Поддубный. -- Мы с ним старые друзья.
   -- Невозможно.
   -- На демобилизацию еще не представляли?
   -- Шел об этом разговор, но я не дал своего согласия. Считаю, что Гречка способный техник. Дело знает неплохо, человек честный, работящий. -Полковник поднялся. -- Я, к сожалению, должен уехать на аэродром, Иван Васильевич. Если желаете -- прошу со мной. Только надо вам переодеться. Белый китель имеете? Нет? Плохо. Приобретите. А завтра представлю вас всем офицерам полка.
   Сели в машину. Полковник дружески похлопал своего нового помощника по плечу:
   -- Я покажу вам, Иван Васильевич, свои владения. Мой сосед, командир полка Удальцов, прозвал меня рыцарем пустыни, а туркмены -- усатым полковником. Зайдите в любой аул, спросите, кто такой усатый полковник, и вам назовут меня...