Грегори Джил. Сладкая мука любви

   Над головой клубились тучи, полыхали молнии. Рявкнул гром, и лошади шарахнулись в сторону. К ливню примешался крупный ледяной град. Ветер усилился настолько, что дождь летел почти параллельно земле, обильно орошая все, что было в фургоне. Каким-то образом Эмма ухитрилась набросить на Такера плед. Сама она давно промокла насквозь, но не чувствовала холода, разгоряченная борьбой с артачившейся упряжкой.
   – Тихо, тихо! – выкрикивала она, но рев стихии перекрывал возгласы.
   Где бы спрятаться? Эмма вспомнила про хижину в устье каньона Длинных Скал. До ранчо все еще оставалось три мили, до хижины – только полмили. Это было ближайшее укрытие. Дорога в той стороне каменистая, лошади не увязнут; они доберутся быстро.
   Когда упряжка повернула в сторону каньона, в одинокое сухое дерево, буквально в двух шагах от них, ударила молния. Несмотря на дождь, дерево вспыхнуло факелом. Лошади взвились на дыбы, и девушка еле-еле справилась с упряжкой.
   – Ради Бога, милые мои! – в отчаянии уговаривала она усталых и перепуганных лошадей. – Потерпите еще немного!
   Наконец под рев бури и вспышки молний, под неослабевающим ливнем ей удалось достичь цели.
 
   – Такер, очнись! Слышишь, ты должен очнуться! Я не смогу одна!..
   Глядя на распростертое тело Такера, она вдруг поняла, что не сумеет в одиночку перетащить его в хижину. Он по-прежнему не подавал признаков жизни. Осторожно, потом все сильнее девушка потрясла его за плечо.
   Никакой реакции. Слезы отчаяния брызнули у нее из глаз. Тяжело дыша и всхлипывая, она тянула и толкала мокрое неподвижное тело. Дощатый пол фургона был залит кровавой водой.
   Гром снова ударил прямо над головой. Эмма не заметила бы этого, если бы не лошади, сильно толкнувшие фургон назад и едва не сбившие ее с ног. Она бросила безумный взгляд на хижину, полускрытую стеной дождя. До двери было футов двадцать, не больше, но подъехать ближе мешали два каменных уступа, похожие на широкие ступени. С таким же успехом хижина могла быть на другом краю света.
   – Такер, прошу тебя… прошу тебя!
   Послышался звук, похожий разом на смешок и на сдавленный стон. Веки Такера приоткрылись.
   – Выше… голову, Маллой… и дай дорогу…
   Он говорил с трудом. Глаза закрылись, потом снова приоткрылись. Однако Такер сумел привстать. Эмма закинула его руку себе на плечи и приготовилась принять на себя вес тела.
   – Дай… дорогу…
   – Я помогу!
   – Рухну… на тебя…
   – Не посмеешь!
   Гримаса исказила его лицо, но Эмма поняла, что Такер пытался улыбнуться. Неописуемо медленно он начал выбираться из фургона. В последнюю минуту, не удержав равновесия, он сполз вниз, всей тяжестью навалившись на девушку. Ей показалось, что она слышит хруст собственных костей, но удержалась и не вскрикнула.
   Какое-то время – целую вечность – Такер просто висел на ней, тяжело дыша. Эмма смотрела на дверь. Ступени! Их предстоит одолеть!
   – Почти пришли, – задыхаясь, проговорила она. Дождь, ненадолго притихший, снова обрушился на них как из ведра. Ветер с воем трепал и рвал кустарник и деревья, среди которых была укрыта хижина, но Эмма едва замечала все это. Чтобы волочить Такера вверх по ступеням, требовалась масса усилий. Когда дверь распахнулась под тяжестью их тел, Эмма с трудом удержалась, чтобы не свалиться самой и не дать упасть Такеру…
   Наконец все оказалось позади. Такер лежал на деревянных нарах, накрытых соломенным тюфяком. В четырех стенах было сухо и даже душновато после холода снаружи.
   Царило молчание. Такер, должно быть, снова впал в забытье. Девушка лихорадочно решала, что предпринять в первую очередь: заняться им, лошадьми или огнем в очаге.
   Для начала она зажгла керосиновую лампу на столе. Свет показался ярким и согревал если не тело, то душу. Хижиной ковбои пользовались нечасто, только в экстренных случаях, но все же в ней должен был быть неприкосновенный запас.
   При свете лампы Такер выглядел еще ужаснее. Он был избит до неузнаваемости. От сострадания сердце девушки заныло. Протянув руку, она осторожно убрала с его лба волосы, настолько влажные, что они казались темными. Что-то горячее упало на руку, потом еще и еще. «Да это же я плачу!..» – подумала Эмма. Она зажмурилась, а когда снова открыла глаза, Такер смотрел на нее.
   – Не капай на… меня, Маллой. Я и так… и так почти утонул… в этом ливне.
   – Я и не думаю плакать! Это дождевая вода.
   – Значит… идет горячий… дождь.
   Эмма насупилась и вдруг заметила, что гладит Такера по мокрым волосам. Она отдернула руку.
   – Как ты?
   – Бывало и хуже.
   – Здесь должны быть какие-нибудь лекарства, но сначала нужно промыть раны.
   – Лошади…
   – Что?
   – Займись ими.
   – Да, но…
   – Ты слышала? Займись лошадьми…
   Кажется, жизнь начинает возвращаться к Такеру, раз он заговорил таким непререкаемым тоном.
   – Ты ковбой до мозга костей, – заметила Эмма, качая головой. – Животные всегда прежде всего.
   Тот, кто всю жизнь провел на ранчо, знал цену хорошей лошади и скорее пренебрег бы своим здоровьем и безопасностью, чем поставил под угрозу животное. Обтереть и накормить лошадь было задачей номер один, каким бы усталым ни был хозяин после долгой дороги.
   – К хижине пристроен навес, я отведу лошадей туда. – Девушка поднялась на ноги, убирая с лица мокрые пряди. – Никуда не уходи, Гарретсон, я на минутку.
   У двери она помедлила пару секунд, собираясь с духом, потом бросилась в ливень, как в омут. Ей удалось выпрячь лошадей без особых проблем, но когда она вела их в поводу к навесу, гром грянул снова, жутким трескучим эхом отдавшись в каньоне. Животные, и без того напуганные, вскинулись на дыбы. Эмма отпрянула, чтобы не попасть под копыта, и лошади, ощутив свободу, вслепую ринулись прочь и исчезли в потоках дождя.
   «Ну вот, теперь мы все равно что на необитаемом острове».
   Лошади, конечно же, вернутся на ранчо – одни, без фургона. Отец обезумеет от тревоги за нее. Но в данный момент ничего сделать нельзя. Надо заняться Такером.
   Когда она вошла в дом, оставляя за собой мокрую дорожку, он уже сидел на нарах. Лицо его распухло и было покрыто кровоподтеками и царапинами; кое-где виднелись кровоточащие ранки, особенно на подбородке. Сердце Эммы снова сжалось.
   – Ну как? – спросил Такер.
   – Сбежали.
   – Тебе досталось?
   – Нет, просто обидно, что не справилась. Он сделал движение опустить ноги с нар.
   – Ну нет, Гарретсон, ты это брось! Даже и не думай вставать!
   К ее большому облегчению, он подчинился и остался сидеть, привалившись спиной к стене. Веки его медленно опустились.
   Вне себя от беспокойства, Эмма кинулась обшаривать хижину в поисках каких-нибудь лекарств. Все необходимое оказалось в жестяной коробке на полке в углу: чистые тряпки, которые можно порвать на бинты, корпия и склянка с примочкой. Девушка поспешила к Такеру. Однако когда она приблизилась, он открыл глаза.
   – Сначала ты, Маллой, – произнес он тихо, но твердо. – Нельзя оставаться в мокром – простудишься. Снимай все это…
   – И что дальше? Я не подумала захватить с собой дорожный баул со сменой одежды.
   Ей удалось насмешливо улыбнуться, но вид Такера беспокоил ее все больше. А вдруг у него повреждено что-то внутри?
   – Поищи одеяло. Наверняка оно здесь есть. Разожги огонь в очаге, закутайся в одеяло, а одежду развесь сушиться.
   – Отличная идея! Так я и поступлю… с твоей одеждой. А о своей подумаю позже.
   Эмма торопливо повернулась к очагу, ожидая возражений. Но их не последовало. Тревожно обернувшись, она поняла почему.
   Он смотрел на нее. И не просто смотрел, а уставился как завороженный. Только тут она догадалась, что муслиновая рубашка ее слишком тонка и что, промокнув, она совершенно облепила тело. Взгляд Такера не отрывался от округлостей груди, отчетливо обрисованных мокрой тканью. Эмма с трудом удержалась, чтобы не прикрыться руками, чувствуя, как начинают полыхать щеки. Он посмотрел ей в лицо. Глаза его горели таким желанием, что у нее перехватило дыхание.
   Она быстро повернулась к очагу: «Думай только о его ранах. Больше ни о чем».
   Пока огонь разгорался, Эмма снова приблизилась к Такеру. Обмакнув тряпку в теплую воду, Эмма начала обмывать разбитое лицо – от смущения, пожалуй, слишком неловко.
   – Черт! Ты как будто оттираешь пятна с одежды! Это как-никак мое лицо, – не выдержал Такер.
   – Так тебе и надо! – буркнула Эмма, но все-таки умерила пыл.
   Дойдя до раны на подбородке, она промыла ее и, согрев кусочек сосновой смолы, залепила ранку, потом принялась смазывать остальные ссадины жидкой мазью. Такер вздрагивал, но молчал.
   – Линимент, – вдруг сказал он.
   – Именно так. Не шевели бровями, мне неудобно.
   – Нет, ты скажи, как, по-твоему, пишется это слово.
   – Я знаю, как пишется «линимент», Гарретсон, – сказала она ледяным тоном.
   – Это теперь. А раньше не знала! Помнишь тот конкурс по правописанию… Ой! Ты это нарочно сделала?
   Конечно, нарочно! Эмма хорошо помнила ту диктовку, в которой они с Такером оказались лучшими. Выиграл он только потому, что она не сумела правильно написать одно слово. Она написала «ленимент».
   – Невежда, – сказал он мягко и сжал ее пальцы своими. – И притом до сих пор злишься.
   – Ошибаешься. Если бы я до сих пор злилась, то не только проехала бы мимо, когда тебя пинали ногами, но еще бы и посмеялась. Сказать по правде, ты это заслужил, потому что совсем меня не ценишь…
   Она хотела сказать «совсем не ценишь моих забот», но от волнения оговорилась.
   – Я ценю тебя, Маллой.
   «Только спокойствие!» – сказала себе Эмма, сделала глубокий вдох и отдала все внимание опухоли над глазом. Такер открыл рот еще для какого-то замечания, но девушка скомандовала: «Тихо!» – и продолжала наносить мазь. При этом она все время чувствовала на себе его упорный взгляд.
   – Ну вот, а теперь надо снять рубашку, – деловито сказала она, закончив обработку лица.
   Лежа под одеялом в фургоне, Такер вымок не так сильно, как она на козлах, но по дороге до хижины и ему досталась приличная порция холодной воды. К тому же рубашка пропиталась кровью, и надо было выяснить, откуда эта кровь. Эмма закусила губу и протянула руку к верхней пуговице.
   Вопреки боли во всем теле Такер едва удержался от улыбки. Снаружи ревела буря, порывы ветра сотрясали крепкую бревенчатую хижину. А здесь красивая женщина, омытая янтарным светом лампы, осторожно и неумело расстегивала ему рубашку. Красивая женщина, которая спасла ему жизнь.
   Еще более взволнована была Эмма. Никогда в жизни ей не приходилось расстегивать на мужчине рубашку, тем более на таком молодом и красивом. Пальцы стали неловкими и, как нарочно, не слушались. Стиснув зубы, она заставила Себя шевелиться живее, но когда настало время снять рубашку, нервы ее чуть не сдали. Грудь под рубашкой была покрыта светлыми, золотистыми в свете лампы волосами. Эмму омыло волной жара. Она не могла оторвать глаза от его груди.
   – Что, плохо дело? – сдержанно спросил Такер, и Эмма наконец встряхнулась.
   – Н-нет… пара кровоподтеков… – Она пыталась говорить с бесстрастностью настоящей медицинской сестры. По счастью, кровоподтеки и вправду были не смертельны.
   Смазывая ушибы мазью, она то и дело отвлекалась. Взгляд так и норовил скользнуть по груди, по плечам – по всему загорелому, могучему торсу. Да он просто великолепен, думала Эмма, трепеща. Сплошные мышцы, и эти золотистые волосы…
   – Как по-твоему, ребра не сломаны? – нерешительно спросила она.
   – Выяснить это просто, – ответил Такер. – Нажимай на каждое по очереди.
   Девушка заколебалась, но насмешка в его взгляде помогла справиться с собой.
   – Если какое-нибудь ребро сломано, будет больно, – зачем-то предупредила она и положила кончики пальцев на левое нижнее ребро.
   Она постаралась нажать осторожно, легко, но увидела, как напряглись мышцы живота над ремнем брюк. Такер промолчал, и она двинулась выше. В какой-то момент, подняв глаза, она встретилась с ним взглядом и тотчас снова уставилась на свои пальцы. Насмешки не было в глазах Такера. Они потемнели, взгляд стал тяжелым.
   Это не от боли, поняла она вдруг. Не от боли, а по совсем иной причине. Щеки загорелись, и она поспешила убрать руку.
   – Ничего не сломано. Тебе повезло.
   – Конечно, повезло, – согласился Такер. – В том, что ты наткнулась на нас.
   Взгляды их встретились снова и на этот раз долго не отрывались друг от друга. Странное ощущение затопило Эмму. Оно само по себе было наслаждением, от которого кружилась голова. Она заставила себя отвести взгляд.
   – Здесь еще опухоль на боку…
   Такер молча кивнул, и девушка заставила себя коснуться его тела как можно спокойнее. Если вообще возможно спокойно прикасаться к полуголому мужскому телу. Беспокойный жар снова и снова омывал ее, и казалось, что пальцы ее должны обжигать. К счастью, одежда все еще была мокрой, зубы постукивали, и можно было скрыть свое состояние.
   Можно ли? Только не от Такера Гарретсона с его пронизывающим взглядом. Ему достаточно присмотреться внимательнее, чтобы все понять!
   Измученная усилиями скрыть то, что с ней происходило, Эмма наконец не выдержала и с вызовом подняла взгляд. У нее мог бы вырваться облегченный вздох, если бы не страх.
   Такер снова потерял сознание.

Глава 14

   Дождь продолжал хлестать по крыше бревенчатой хижины. Эмма сидела на краю нар, глядя на спящего Такера. Догадавшись, что он не в обмороке, а просто заснул, она, как сумела, укутала его ветхим одеялом и все смотрела и смотрела, и не могла насмотреться, поражаясь себе самой.
   Эмма упорно отказывалась называть вещи своими именами, не желала размышлять над тем, что означает эта потребность в завороженном созерцании, эта мучительная нежность к лежащему рядом мужчине.
   Мокрая ткань платья леденила кожу, губы, должно быть, посинели, и девушка заставила себя подняться и подойти к очагу, в котором огонь едва теплился.
   Вскоре пламя вспыхнуло вновь, жадно облизывая дрова множеством золотистых языков, и благословенное тепло распространилось по хижине. Рубашку и юбку Эмма сняла и развешала для просушки, но нижнюю юбку и тонкий матерчатый корсет оставила, рассудив, что у огня те скоро высохнут и так.
   От прически ничего не осталось. Заколки не позволили волосам совсем растрепаться, но большая часть прядей выбилась и перепуталась. Остальное выглядело чуть лучше вороньего гнезда, так что пришлось немало потрудиться, чтобы распустить волосы. За неимением гребня Эмма расчесала их пальцами.
   В прикрытом крышкой бочонке нашлись жестянка с кофе, галеты и сухофрукты. Запах свежезаваренного напитка показался девушке божественным. Она ожидала, что он разбудит Такера, но того, похоже, не сумели бы разбудить даже ароматы райского сада.
   Присев у очага, не столько голодная, сколько измученная и озябшая, Эмма прихлебывала горячий кофе и вспоминала все, что случилось.
   Чем кончилась бы встреча Такера со Слейдом и его людьми, не окажись она поблизости? Ведь это была чистая случайность, что поездка домой и драка совпали по времени. А если бы гроза уже бушевала? Разве она услышала бы что-нибудь за шумом ливня и раскатами грома?..
   Сама мысль о том, как все могло бы повернуться, наполнила ее гневом и ужасом. Кофе вдруг стал очень горьким, но она заставила себя допить его, чтобы подкрепить силы. На данный момент она сделала для Такера все, что могла, но сразу после грозы необходимо как-то доставить его в город, к доктору.
   Не хотелось даже и думать о том, что скажет отец, когда узнает, что она вмешалась в драку и приняла сторону одного из Гарретсонов.
   Эмма прикинула, сколько сейчас может быть времени. За окном царила непроглядная тьма – то ли уже стемнело, то ли из-за грозовых туч. Скорее всего время ужина миновало, однако девушка не чувствовала голода. Она чувствовала только страх. Страх перед завтрашним днем и перед собственным безрассудством.
   Что же случилось с рассудительной, известной своим самообладанием юной леди, которая всегда знала все ответы, которая поступала разумно и последовательно? «Случился Такер Гарретсон», – ответила Эмма самой себе.
   В тот же миг запоздалая молния осветила мир за окошком хижины, и небо раскололось от громового удара. Девушка вскочила на ноги, дрожа всем телом. Выждала минуту. Ничего неожиданного больше не случилось, и она перевела дух, глядя на спящего Такера.
   «Враг мой, – подумала она, – враг моего отца. Надо же было увлечься им… Потому что это увлечение – сумасшедшее, невозможное увлечение, с которым нужно как-то покончить! Как?»
   Устало развернув еще одно потертое и изъеденное молью одеяло, Эмма завернулась в него и забилась в противоположный угол. Будь это возможно, она еще больше увеличила бы расстояние между собой и Такером, как раз потому, что хотелось быть к нему как можно ближе. Сидя с подтянутыми к подбородку коленями, она еще какое-то время клевала носом, пытаясь бодрствовать, но постепенно сон сморил ее. Имя кровного врага, которому она вопреки всему спасла жизнь, было на ее губах, в мыслях и в сердце.
 
   Опустошенная, она спала так крепко, что проснулась не вдруг, а постепенно, разбуженная ощущением полета. Оказалось, что она и впрямь оторвалась от земляного пола хижины и что ее кто-то поднял на руки.
   – Такер, что ты делаешь? Зачем это?
   Однако у нее не было сил даже на то, чтобы барахтаться. Пару раз безрезультатно повторив свой вопрос, девушка умолкла и позволила опустить себя на соломенный тюфяк.
   Никогда в жизни она не чувствовала себя такой усталой. А вот Такер, похоже, успел оправиться от вчерашнего избиения. Во всяком случае, на его мужское упрямство это избиение явно не повлияло, поскольку он не спешил отвечать на вопросы.
   – Как интересно, – заметил он, внимательно глядя на нее из-под длинных ресниц. – Ты назвала меня по имени. И мне это нравится.
   – Только не надейся услышать это от меня еще хоть раз! Это вышло случайно, спросонок. А теперь дай мне встать и ляг сюда сам.
   – Нет, – только и сказал он и уселся рядом. Разбитый рот Такера припух, и ссадины выделялись запекшимися рубчиками. Должно быть, это было чертовски болезненно – улыбаться разбитыми губами. И все же он сумел улыбнуться.
   – Тебе не следовало вставать, Гарретсон.
   – Я проснулся и увидел, что ты спишь, скорчившись в углу, – объяснил он терпеливо. – А пол-то земляной. Еще, чего доброго, простудишься.
   – Какой неожиданный приступ галантности! Я-то вполне здорова, а вот тебе досталось. Поскольку ты все равно под моим присмотром, изволь подчиняться хотя бы до тех пор, пока гроза не кончится…
   Такер молча указал на окошко, за которым светало. Трудно было сказать, когда именно кончился дождь, но теперь брезжил рассвет, свежий и ясный.
   – О!
   – Огонь прогорел, но все равно до настоящего утра твоя одежда совсем просохнет.
   Только тут девушка вспомнила, что накануне осталась в одном нижнем белье. Немедленно вспомнилось и еще кое-что: как мужские руки прикасались к обнаженной коже там, где еще никто и никогда не прикасался. Не то чтобы Такер позволил себе хоть что-то, он просто перенес ее и уложил, но… пылая от смущения, Эмма подхватила край одеяла и прикрыла грудь. Она ожидала насмешливого взгляда, но встретила ласковый, и смутилась окончательно.
   – А потом я провожу вас домой, мисс Маллой, – поддразнил Такер.
   – Мисс Маллой? – повторила Эмма в изумлении. – Мисс?
   Такеру потребовалась вся его выдержка, чтобы не схватить ее в объятия и не затискать, как ребенок тискает пушистого котенка. Она понятия не имела, какой милой казалась, когда бывала искренне удивлена. А теперь, с рассыпавшимися по плечам черными волосами, с распахнутыми, затуманенными недавним сном глазами, она была само очарование. Ему хотелось зарыться пальцами в каскад блестящих густых прядей, хотелось отбросить одеяло и прямо сейчас овладеть ею.
   Он напомнил себе, что в долгу у Эммы, и сумел сохранить самообладание. Физическое влечение к красивой женщине он находил совершенно естественным, его еще никогда не приходилось так жестоко подавлять, и это само по себе было мучительно.
   И потом, если бы она была просто красивой женщиной! Она была одновременно врагом и защитницей, она была всем сразу.
   – Боюсь, Гарретсон, от тебя я не перенесу галантности, – сказала Эмма. – Я начинаю подозревать, что за этим грубым и холодным фасадом таится настоящий джентльмен.
   – Черт побери, Маллой, фасад, может, и груб, но уж никак не холоден!
   Такер говорил легко, но взгляд его оставался напряженным, он касался обнаженной кожи, как невидимые ласкающие пальцы. Внезапно девушке захотелось потянуться к нему, обнять за шею и ощутить вкус разбитых, припухших губ.
   Но если бы это случилось, если бы она позволила себе забыться до такой степени, она бы погибла.
   Почему, ну почему он должен был стать таким… таким влекущим? Даже теперь, со всеми своими синяками, кровоподтеками и запекшимися рубцами, он оставался на редкость привлекательным.
   «Привлекательным? Почему бы тебе не быть откровенной хотя бы с собой, Эмма Маллой? Он великолепен! К нему влечет даже тогда, когда он просто сидит и смотрит не прикасаясь!»
   Не в силах больше бороться с собой, Эмма села на нарах и сделала попытку спрыгнуть с них, но Такер поймал ее за руку. Одеяло соскользнуло на пол. Эмма замерла.
   – Послушай, – медленно произнес Такер, не отводя взгляда от ее руки, – есть два пути. Бороться с собой и мучиться или позволить этому случиться. Позволить только однажды – и забыть.
   – О чем ты?
   Но, едва успев выговорить это, она поняла. Две пары глаз: синие, как небо, и бирюзовые, как океанские волны, – встретились и тотчас разошлись в стороны.
   – О нас с тобой, Маллой. О том, что с нами происходит. Нет смысла притворяться хотя бы друг перед другом. Это происходит с тех самых пор, когда мы были подростками, с того дня, когда я на руках нес тебя домой.
   Эмма попыталась вырваться.
   – Сколько можно лгать? – продолжал Такер. – Мы выросли, Маллой. Теперь ты женщина, а я мужчина. Мы оба знаем, чего хотим.
   – Я знаю только, что тебя пинали еще и в голову! И повредили мозги! Это нелепо…
   – Вот именно, это нелепо! – резко перебил Такер.
   Продолжая удерживать Эмму, другой рукой он приподнял ее лицо за подбородок, и на этот раз взгляды скрестились в безмолвном поединке.
   – Это черт знает как нелепо, – повторил Такер и начал наклоняться.
   Боже милостивый, да он собирается ее поцеловать!
   – Нет, не делай этого! – Девушка резко отдернулась. Голос ее был полон отчаянной мольбы. Именно мольба заставила Такера помедлить. Он был возбужден и словно горел в огне, сохраняя рассудок лишь усилием воли.
   – Назови хоть одну причину, по которой я не должен этого делать, Маллой.
   – Ты отравил наш скот!
   – Глупости.
   – Почему же сегодня ты оказался на нашей земле? Один Бог знает, что еще ты собирался сделать…
   – Ноги моей не было на вашей земле! Этот подонок Слейд и его люди напали на меня на нашей земле! Думаешь, почему я оказался в их руках? На своей земле я не опасался засады. Они меня подстерегли, связали и приволокли на вашу сторону, чтобы все выглядело «по закону»!
   – Нет! – Ее охватил ужас. Такер молчал, не сводя с нее глаз.
   Эмма схватилась за горло, словно услышанное душило ее. Она знала, что Такер сказал правду, что именно так все и было. Это хорошо вязалось с подлой натурой Курта Слейда. Девушка скользнула взглядом по красивому суровому лицу своего врага. Оно казалось таким чеканным, словно и впрямь было скроено из материала, куда более грубого и неуступчивого, чем плоть, но взгляд был мягким, ищущим.
   Что он хотел увидеть в ее глазах? Может быть, пытался заглянуть в ее душу, узнать, что она чувствует?
   О, она чувствовала слишком многое, слишком!
   – Это отвратительно! – прошептала она, испытывая вину за людей, работавших на нее. – Прости!
   Такер заметил слезы у нее на глазах. Эмма Маллой тяжело переживала эту историю. Только потому, что стыдилась за своих людей? Или потому, что сочувствовала ему?
   Так или иначе, он желал ее – желал до боли. Она была такой разной, такой непредсказуемой! Она умела быть резкой и даже грубоватой, не боялась испытаний и лицом к лицу встречала опасность. И еще она была великодушной, и в конечном счете сердце ее было мягче утиного пуха. Так и хотелось схватить ее в объятия и убедиться, что она так же нежна и трепетна, как ее сердце.
   Желать ее было для него погибелью. Это мучило сильнее, чем ушибы и ранки, нанесенные накануне. Все тело Такера ныло не от боли, а от потребности прижать ее к груди, узнать ее запах, ее вкус, познать ее, как это возможно между мужчиной и женщиной.
   – Маллой… – он помедлил, – давай покончим с этим. Мы хотим друг друга.
   – Только не я!
   – Зачем ты лжешь?
   Взгляд его был так настойчив, что казалось, он может расплавить, как солнечный луч весной плавит лед. Эмма отпрянула. Как ни странно, Такер не препятствовал, и она воспользовалась этим, чтобы, отталкиваясь ногами, подвинуться в сторону, подальше от него.
   – Оставь меня в покое! Отправляйся вон туда! – Она махнула рукой в сторону угла, в котором провела ночь.
   Уголки его рта приподнялись в насмешливой улыбке, почти мальчишеской и очень открытой, но настойчивый взгляд был взрослым, совершенно мужским.