Григорьев Сергей. Александр Суворов

   - Остолбенели оба! - сердито молвила Головина. - Да хоть поклонитесь друг другу!
   Девушка низко, по-старинному, поклонилась. Александр ответил таким же поклоном и, поднимая голову, ощутил легкое щекотанье: пушистые волосы чуть-чуть коснулись его лица.
   - Ну вот, чуть лбами не стукнулись! - проворчала посаженая мать. - Да поцелуйтесь, что ли.
   Суворов осторожно коснулся сухими губами жарких губ девушки.
   - Приложился! - сердито молвила Головина.
   Невеста рассмеялась глубоким, бархатным смехом. И Суворов поймал себя на том, что ничуть не обиделся и даже сейчас готов выкинуть нарочно что-нибудь забавное, чтобы вызвать еще раз смех невесты.
   Птицы перелетывали в высокой вольере перед стеклянной стеной, защищенной частой рыбачьей сетью и повитой изумрудным на просвет диким виноградом. Где-то заливались серебряным колокольчиком канарейки; раздувая хохол, верещал какаду, качаясь на огромном листе раскидистой пальмы. А рядом с этой великолепной пальмой подымалась из зеленой кадки стройная елочка, и на ее вершине какая-то невзрачная русская птичка неведомой породы неустанно повторяла коротенькую руладу из пяти меланхолических нот.
   Дело порешили быстро. 10 декабря был сговор, 18-го генерал-майор Суворов помолвился с княжною Прозоровской Варварой Ивановной, дочерью отставного генерал-аншефа; 22 декабря - обручение, 16 января нового года играли свадьбу.
   Все время до свадьбы Александр Васильевич прожил в тихом, почти умиленном состоянии. Был необычайно серьезен. Даже походка его стала более плавной, как будто он неосторожным, резким движением боялся расплескать свое чувство. Все обычаи и обряды, сопряженные с браком, он исполнял с такой серьезностью, что окружающие, едва сдерживая смех, улыбались.
   Как-то ненароком Василий Иванович поглядел, что сын смотрится в зеркало, изучая свое лицо. Старик отошел на цыпочках и, улучив минутку, решил в последний раз поговорить с Александром. Дело еще стояло на той черте, когда и жених мог, не пороча девушки, отказаться и невеста указать "от ворот поворот", не срамя жениха.
   - Что-то ты, сынок, стал очень задумчив, - начал Василий Иванович. Мальчишник, что ли, устроить? Погуляй напоследях.
   - Зачем людей смешить, батюшка! Я не мальчишка. Я не о том думаю.
   - Правду сказать, молода она для тебя.
   - Зачем молода? Засиделась в девках. Молодой майор ее не возьмет.
   - Красавица...
   - А что же? И я не урод.
   - Верно: "молод, да смород, а и стар, да басок"*. Больше пяти тысяч в приданое, кроме рухляди, из старика не выжать. Разорились они.
   _______________
   * С м о р о д - урод; б а с о к - красив.
   - Зато мы, батюшка, богаты...
   - Кабы не стала транжирить. Покупать она любит. Вещи любит.
   - Все в дом, а не из дома...
   Александр повторял все прежние доводы отца, когда тот думал, что сын колеблется.
   - Стало, так: "Жребий брошен"... А ты знаешь, ведь я у Головиной помнишь Пелагею? - так я ее вам купил. Триста рублей дал.
   - Какую Пелагею, батюшка?
   - Вот на! И Пелагею забыл! Да помнишь, у Василия Васильевича домоправительница была, все его причуды до тонкости знала. Всем домом вертела, проныра баба.
   - Та старушонка, серая и юркая, как мышь?
   - Она. Пелагея. Не мудрено: если Прасковью Тимофеевну не сразу признал, то Пелагею и подавно.
   Суворов поежился. Бывая с отцом в новом доме, он приметил Пелагею, хотя и не узнал. Низко кланялась и исчезала, не проронив ни слова. Вот она-то, оказывается, и вертела новым домом, а казалось, что он вертится сам собой.
   КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
   На третий день после свадьбы молодые, по обычаю, делали визиты. Маршрут составляли Василий Иванович с Прасковьей Тимофеевной так, чтобы, не делая лишних концов, управиться к вечеру: предстояло объехать пол-Москвы. Последний визит - в усадьбу посаженой матери.
   Стоял крепкий морозный день. Карету, поставленную на полозья, запрягли шестерней с выносными и форейтором на первой паре. "Молодые едут собирать подарки" - так во дворе определили главную цель визитов. По дедовскому обычаю, в каждом доме, посещенном молодыми, им что-нибудь дарили.
   Дарили иногда и ценные вещи, а то отделывались и пустяками. Старались не дарить новокупленных вещей, хотя иногда покупали вещи нарочно для свадебного подарка. Смысл обычая заключался в том, что подаренные вещи, переходя "из дома в дом", роднили людей между собой.
   К концу дня зазябли кони, форейтор, кучер и выездные казаки. Зазябли и сами молодые: визиты были по необходимости краткие, и Суворов с Варварой Ивановной, выслушав поздравления, пожелания, поймав в них иной раз тонкую насмешку, перекинувшись двумя-тремя словами о том, что настали лютые морозы - "да тепло ль у вас в новом-то дому?" - не успев оттаять, прощались и торопились одеваться: Варвара Ивановна в соболью шубку, Александр Васильевич в генеральский плащ с бобрами. Казачок выносил за ними новый подарок. "Пошел!" Карета, визжа полозьями по снегу, грузно катилась дальше. И люди Суворовых не успевали отогреться на кухне или в ближнем кабаке и, коченея, проклинали все на свете.
   В карете стало тесно от подарков. В ногах у молодых горою высились ларцы, ящики, пестрядинные мешки, рогожные кулечки, узелки в шелковых платках, узлы, тюки и даже целый цибик, с китайским чаем, зашитый в телячью шкуру шерстью внутрь. На ухабах подарки дребезжали. На поворотах гора их оплывала, распадалась. Рискуя заморозить пальцы, молодая поправляла вещи и вслух повторяла:
   - В голубой ширинке - от Шихматовых. Кулечек - от Долгоруких. Это от Голицыных. А от батюшки - знаю, что...
   И она возвращала в который уже раз на самый верх пирамиды небольшой узкий полированный ящик, похожий на футляр для флейты, - подарок тестя молодому. Но ящик упорно сползал к ногам молодой. Что в нем? Не все дарили открыто, затем чтобы дома молодые могли ахнуть от изумления или посмеяться...
   - Оставь, пожалуйста, ты заморозишь руку! - сердито молвил наконец молодой.
   Предпоследний визит по маршруту - к свекру, в старый дом у Никитских ворот, и последний - к "птичнице", названой свекрови, на Яузу, и оттуда наконец домой.
   Василий Иванович, вручив Варваре Ивановне небольшой футляр (наверное, бриллианты!), предложил молодым отогреться и выпить чаю. Оба отказались "дома отогреемся". Скорей домой!
   В прихожей Василий Иванович снял с вешалки и накинул на плечи Александра новую доху из пыжиков - свадебный подарок сыну.
   - А что тестюшка подарил милому зятю? - спросил старик.
   Молодая весело засмеялась:
   - Что спрашиваете, батюшка! Сами знаете - нашу знаменитую родовую...
   Василий Иванович покачал головой.
   Храпя и дыша морозным стылым паром, поводя опавшими заиндевелыми боками, кони едва влекли тяжелую карету к дому "птичницы"...
   - Не скидывайтесь, идите прямо в шубах! - крикнула Головина молодым с верху лестницы.
   Молодых ввели в прохладную столовую. В камине жарко пылали березовые поленья. На столе кипел самовар. Вокруг молодых суетились сенные девушки Головиной.
   - Шубы на лежанку! - командовала Прасковья Тимофеевна. - Девки, давайте сюда горячие валенки. Варюша, скидай свои заячьи полусапожки, и туфли долой. Девки, стащите сапоги с генерала... Ногу давай. Ну? В валенках бы и визиты делать. К огню не подходите. Садитесь к столу. Главное, ноги согреть, а руки что...
   Согревая руки о горячий стакан с чаем, Суворов слушал веселое щебетанье женщин. Названая свекровь выспрашивала, как где принимали, кто и что подарил. Молодая перечисляла подарки, сделанные открыто.
   - Репнины - цибик чаю.
   Головина всплеснула руками.
   - Долгорукие - кулек, наверное с венгерским из своего погреба.
   - Та-ак! А тесть что?
   - Ну, само собой: нашу прозоровскую родовую...
   И молодая и названая свекровь обе расхохотались.
   - А что же это за "прозоровская родовая"? - спросил молодой, отхлебывая с блюдца чай.
   - Плеточка, сынок, жену учить, - нараспев ответила Прасковья Тимофеевна. - Да ты не хмурься: один символ. Уже сто лет, пожалуй, прозоровская родовая ничьей спины не обжигала... Да, выпустил Прозоровский нагаечку из рук, чует, что род угасает... Ну, а старуха Олсуфьева что?
   - Куклу. Такая прелесть! Глаза закрывает, - похвасталась молодая.
   - Мальчик?
   - Нет, девочка.
   - Надо бы мальчика. Ну, а Голицыны?
   - Голицыны, - раздельно и торжественно произнесла Варвара Ивановна, подарили нам кубок Венеры Флорентийской...
   Прасковья Тимофеевна даже ахнула.
   Чеканный серебряный кубок Венеры Флорентийской попал в Россию в начале XVI века. Его приписывали знаменитому мастеру Бенвенуто Челлини. Уже больше двух столетий кубок обращался среди московской знати, переходя "из дома в дом", из рода в род в качестве свадебного подарка. И если случалось, что кубок попадал в руки молодоженов из рода, до сей поры незнатного, это означало, что тем самым владельцы кубка включаются в круг знатнейших семейств Москвы.
   - Цени это, Сашенька, - смахивая набежавшую слезу, говорила Прасковья Тимофеевна. - Да, и я вам приготовила подарок. Коли отогрелись, домой поезжайте подарки смотреть... Я сейчас...
   Хозяйка проворно ушла. И Суворов и Варвара Ивановна, переглядываясь, улыбались друг другу. Они ждали последнего подарка с терпеливым любопытством.
   Прошло минут десять. Из дверей показалась Головина с большой круглой золоченой клеткой. В ней бились, испуганно стрекоча, два маленьких красногрудых попугайчика с большими черными выпуклыми глазами.
   - Неразлучники, - объяснила "птичница", - вечно вместе. Вы мне их не застудите, они холода не любят... Везите домой скорее, - заторопила гостей хозяйка. - А валенки не в счет, не надо переобуваться. Домой! Домой!
   Молодые поспешно облачились. Варвара Ивановна жарко целовала Прасковью Тимофеевну. Та передавала поцелуи названому сыну, обнимая их сразу обоих: молодую правой, Суворова левой рукой. Клетку, обернутую темной тафтой, казачок вынес вслед молодым в карету.
   Как на грех, форейтор куда-то отлучился. Суворов сунул клетку в руки молодой, скинул доху и плащ, выскочил из кареты, захлопнул дверцу, взлетел в форейторское седло и зычно крикнул:
   - Пошел!
   Шестерка рванула. Выносные гикнули. Кучер стегнул коней. Испуганные галки посыпались с берез - казалось, что внезапный вихрь сорвал с ветвей и развеял черную листву.
   Дома первым делом внесли в тепло клетку с попугайчиками и налили им в пойку воды. Челядь перетаскала в зал подарки и разместила по столам.
   Молодые остались одни, лицом друг к другу. Варвара Ивановна, блистая взглядом, говорила:
   - Вот ведь какой! Говорили - озорник, а он был все смирный-смирный. Наконец сорвался - созоровал.
   Лицо Суворова засветилось изнутри и сделалось прекрасным. Он освободил свои руки от рук молодой, преклонил колено и, не отрывая глаз от лица жены, сказал, повторяя слова знаменитого рыцаря из Ла-Манча:
   - Прекрасная дама, я свершу тысячу сумасбродств, чтобы доказать вам мою любовь.
   Варвара Ивановна не имела ни малейшего понятия о Дон-Кихоте, но она, величаво коснувшись плеча Суворова, ласково сказала:
   - Встаньте, кавалер. Я недостойна, чтобы вы стояли передо мной на коленях.
   О форейторе забыли. А он, не догнав кареты, прибежал в диком испуге домой - в слезах и взмокший. В людской поварне кучер, выездные казаки и выносные, товарищи форейтора-мальчишки, выпив вина, хлебали щи. Прямо с разбегу форейтор повалился в ноги Пелагее и завопил:
   - Пелагеюшка! Матушка! Петровнушка! Смилуйся...
   Пелагея пнула его ногой:
   - Встань, срамник! Пойду доложу, спрошу, что с тобой делать.
   Она вышла, постояла в темном переходе, затем вернулась и сказала:
   - Боярыня приказала - дать ему вина. Садись обедай!
   Форейтор вытер мокрое лицо шапкой и сказал, ухмыляясь:
   - Премного благодарим.
   Стряпка налила ему вина. Пелагея ворчала:
   - Срам какой! Завтра вся Москва будет говорить: "Прозоровская-то какова! Сразу муженька обротала: посадила в одном мундире, в орденах да еще в валенках форейтором!"
   Г Л А В А О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я
   УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА
   - Поздравляю!
   - Позвольте вас поздравить!
   - От души поздравляем и желаем...
   - Имею честь поздравить, ваше превосходительство, - сказал смотритель калужской заставы, возвращая Суворову подорожную, где было прописано, что генерал возвращается к действующей армии.
   - С чем? - сердито спросил Суворов, думая, что и сюда достигла весть о его "вступлении в законный брак".
   - С возвращением к действующей армии, ваше превосходительство, ответил смотритель, пристукнув деревяшкой отнятой ноги.
   Суворов просиял:
   - Вот спасибо!.. Где ногу потерял?
   - Под Франкфуртом, ваше превосходительство.
   - Дай мне тебя обнять, братец.
   Смотритель почтительно позволил себя обнять и крикнул:
   - Раздвинь!
   Рогатка раздвинулась. Тройка поскакала. Хорошее настроение овладело Суворовым: впереди до самых Ясс никто не знает и никому нет дела до того, что генерал-майор Суворов женился на княжне Прозоровской. Поток поздравлений, сопровождаемых глуповатыми, на что-то намекающими улыбками, оборвался.
   Суворов убедил себя, что женитьба его вовсе не означает такого крутого перелома в его жизни, как ему это казалось в ночных размышлениях перед поездкой в Москву. Отец доволен тем, что он устроил судьбу наследника-сына. Тесть доволен тем, что устроил дочь почти без приданого. Варвара Ивановна тоже должна быть довольна тем, что не осталась в старых девах. Сам Суворов доволен потому, что исполнил по желанию отца "закон". Все обошлось как нельзя лучше. И то, что он скачет теперь из Москвы, вовсе не похоже на бегство с поля одержанной победы. Просто кончился отпуск - о том, что отпуск краткий, что генерал-майору Суворову недолго придется тешиться с молодой женой, знали и отец, и тесть, и новобрачная. Прощаясь с мужем, Варвара Ивановна, как положено, обливалась слезами. Теперь - в этом Суворов не сомневался - слезы уже все высохли и Пелагея гадает молодой на червонного короля, как раньше гадала на бубнового. И выпадает дорога червонная шестерка, - вот и он скачет, "червонный король", на тройке почтовых. И червонный туз на сердце червонной дамы - это значит, что венчанный супруг Варвары Ивановны получит чин или крест, чему она весьма обрадуется. Но "в глазах" у червонной дамы нет восьмерки той же масти значит, ей не предстоит скорого свидания с червонным королем. Варвара Ивановна грустно вздохнет да вдруг и скажет: "А погадай-ка мне на бубнового короля". - "Что ты, матушка, в уме ли? Ведь ты замужем, забыла?" И Варвара Ивановна рассмеется своим глубоким смехом. И на расстоянии тысячи верст бархатный смех жены нет-нет и прозвучит у Суворова в ушах и сладко и больно царапнет сердце.
   Суворов торопился - от встречных он узнавал, что турки вот-вот запросят мира, осталось только их к этому поощрить.
   - Дать хорошего раза, да и край! - так выразился ямщик на последнем этапе.
   Этот словоохотливый старик чуть было не испортил Суворову настроение. Ямщик слыхал, что Румянцев повел всю армию на Шумлу - чтобы разом кончить войну, "а то, слышь, Екатерина угрозила его сместить да на его место посадить Гришу Потемкина..."
   - Гони! - оборвал ямщика Суворов.
   Старик для видимости шевельнул вожжами, махнул кнутом и снова повернулся на козлах лицом к Суворову:
   - Чего гнать-то? Почитай, приехали. Не к милой едешь... А поди жалко было, что кинул...
   - Кого? Чего жалко? - сердито спросил Суворов.
   - Да расставаться жалко с ней. В такую-то пору...
   - С кем "с ней"?
   - Да с армией. Вдруг без тебя все там и порешат.
   - Гони!
   - Ничего, сынок, успеешь. Без нас, стариков, дело не обойдется.
   Суворов приказал ямщику, никуда не заворачивая, ехать прямо в главную квартиру.
   В штабе Румянцева не удивились, увидя, что Суворов, запорошенный пылью, вышел из возка и резво взбежал по лестнице дворца. Казаки подхватили скинутый генералом пыльник. Мальчишка-казачок с двумя сапожными щетками в руках пал на колени перед Суворовым, с невероятной быстротой привел ботфорты Суворова в блестящий вид и проворно заиграл щетками по паркету фельдмарш, в то время как старик дневальный обмахивал мундир Суворова жестким веничком, приговаривая: "Со счастливым прибытием, заждались вас, батюшка Александр Васильевич".
   Перед Суворовым распахнулись двери. Румянцев прервал разговор с генералом Каменским. Генерал-фельдмаршал пошел навстречу Суворову с раскрытыми объятиями. Они обнялись и расцеловались.
   - Поздравляю! - сказал генерал-фельдмаршал.
   Суворов отпрянул:
   - С чем?
   Румянцев улыбнулся:
   - С производством. Поздравляю вас с чином генерал-поручика!
   Суворов просветлел:
   - Благодарю, граф! Спасибо, батюшка. Заслужу вашу милость...
   - Садитесь, господа. Вы прибыли, Александр Васильевич, как раз. Мы с Михаилом Федоровичем вас только что поминали...
   - Поздравляю! - протягивая руку Суворову, сказал Каменский.
   Суворов взглянул в глаза генералу и сразу понял, что Каменский только сейчас, когда Румянцев поздравил его с чином генерал-поручика, узнал об этом и что Каменскому это неприятно именно сейчас. Почему - тотчас объяснилось.
   - Благодарю, Михаил Федорович, - сказал Суворов, пожимая руку Каменскому, - вот мы с вами и сравнялись.
   - Однако я годом старше! - сварливо отозвался Каменский, грузно опускаясь в кресла.
   Румянцев поморщился и, взвесив что-то в уме, заговорил:
   - Так вот что, Александр Васильевич: мы решили предпринять на Шумлу. Императрица нас торопит. Надо привести дело к благополучному концу. Оттоманы мнутся - им еще невнятно, что они проиграли войну. Надо им втолковать. Михаил Федорович стоит, как вам известно, угрожая на Базарджик. Михаил Федорович прямо за минуту до вашего появления говорил ну как в воду глядел: "Если бы Суворов был здесь, ему следовало бы отдать опять Гирсово, не допускать переправы турок у Силистрии. Тогда я буду спокоен за свое правое крыло"...
   - Хорошо! - поспешил Суворов, перебивая фельдмаршала. - Я согласен. Дальше!
   Румянцев, не обижаясь, что его перебили, продолжал:
   - Весьма рад, что вы сразу согласились... Михаил Федорович сомневался... а я ничуть. Оба вы генералы опытные, привыкли действовать смело. Друг друга мы знаем все трое с Семилетней войны... - И, лукаво улыбнувшись, фельдмаршал прибавил: - Да и чин теперь на вас один. Приступим.
   На столе лежала развернутая карта. До появления Суворова главнокомандующий с Каменским успели наметить в главных чертах наступательный план. Румянцев, указывая на карте селения и города и проводя карандашом по извилинам рек и дорог, говорил быстро. Каменский, склонясь над картой, ревниво следил за тем, чтобы Румянцев ради Суворова не внес каких-либо изменений в то, о чем они уже договорились. Один раз даже осмелился и отвел руку Румянцева.
   - Чего вы? - удивился тот.
   - Нет-нет, всё так, - поспешил извиниться Каменский. - Прошу прощения, Петр Александрович, продолжайте!
   Суворов сидел в развалистых креслах спокойно; он откинулся на мягкую спинку и внимательно слушал быструю речь Румянцева. Карту плацдарма и дороги, ведущие к Шумле - стратегическому центру страны, Суворов изучил подробно. Только один раз Суворов остановил Румянцева: когда его карандаш перед Козлуджей вдруг свернул в сторону от прямой дороги.
   - Прямо, прямо!
   Румянцев поднял голову:
   - Да ведь если прямо, тут, Александр Васильевич, узкая дорога... Дефиле.
   - И опасная, - прибавил Каменский. - Дорога в густом лесу, мочажина.
   - Поэтому и надо по ней идти: туркам невдомек, что генерал Каменский идет по опасной дороге. Они будут думать - он вон где, околесицей, а генерал им как снег на голову... Скорей-скорей - конница "марш-марш"! Пехота "ступай бегом". Орудия с передков - "картечь"!
   - Позвольте, Александр Васильевич, мне самому знать, где и как идти, - заметил Каменский, угрюмо взглянув в глаза Суворову.
   - Точно, батюшка, так. Ведь я не спорю.
   Суворов умолк. Ему надо было одно - убедиться, что главные линии наступления намечал не Румянцев, а Каменский. И потому главнокомандующий не станет гневаться, если в походе генералы в чем-либо разойдутся.
   Суворов, выслушав Румянцева, предложил, не выжидая поступков противника, самим его искать и разбить в поле. Для этого надо идти на Базарджик и Козлуджу. И, если тут неприятеля не окажется, скрытно двинуться на Шумлу, прикрывая свои истинные намерения ложным движением к Варие.
   - Шумлу штурмовать! - закончил свое предложение Суворов.
   - А буде штурм не удастся, идти к Силистрии, - прибавил Каменский.
   Румянцев, склоняясь к плану Суворова, внес все же некоторые изменения. Если Суворов и Каменский двинутся разом, то Каменский прикроется им при походе на Базарджик демонстрацией на Варну, а Суворов покажет вид, что угрожает Силистрии, и двинется параллельно с Каменским.
   Оба генерал-поручика согласились с Румянцевым. Он предоставил каждому из них действовать по своему соображению, отдав решающий голос Каменскому как старшему по производству, Главнокомандующий, однако, не подчинил ему Суворова.
   Румянцев знал характеры обоих генералов: неуклюжий и неповоротливый Каменский являлся как бы отрицанием ловкого, подвижного Суворова. И в уменье управлять людьми, пользуясь не только их достоинствами, но и недостатками, Румянцеву нельзя было отказать. Соревнование Суворова и Каменского могло только улучшить, а не испортить дело.
   Что предугадал Румянцев, то и случилось. Суворов проявил неожиданную медлительность. Каменский двинулся по своему маршруту, а Суворов сообщил ему, что дожидается полков, назначенных к нему для усиления. Каменский, не обнаружив досады, начал движение. Суворов, выждав время, изменил условленный маршрут, чтобы дольше сохранить свою независимость; он не известил об этом Каменского и пошел к Базарджику с несвойственной ему медлительностью; эта медлительность могла быть оправдана тем, что Суворову на избранном им пути пришлось идти более трудными дорогами. Связь между Суворовым и Каменским прервалась. Каменский, обеспокоенный этим, рапортовал Румянцеву, что Суворов находится неизвестно где, действует вполне самостоятельно и не слушается его предписаний. Румянцев лукаво ответил Каменскому, что он сам должен найти и Суворова и "способы заставить его повиноваться".
   Каменскому не стоило труда догадаться, где искать Суворова: именно на том труднейшем участке пути, который до его приезда Каменский предполагал обойти сторонкой, - на трудном и опасном дефиле от Юшенлы к Козлудже. Каменский туда и устремился. И точно, у Юшенлы Каменский нашел Суворова и оказался позади него... Оставалось найти способ заставить Суворова повиноваться. Суворов не стал ждать, когда Каменский придумает такой способ, и, находясь в авангарде, без согласия с Каменским вступил с кавалерией в опасное дефиле в уверенности, что стоящий позади Каменский не откажет в поддержке.
   Не доходя до Козлуджи, Суворов встретил сильный отряд турок, они поспешно отступали. Кавалерия вынеслась за бегущими из тесного лесного дефиле на открытую равнину и попала в засаду. На конницу Суворова кинулись турки, угрожая отрезать ей путь отступления. Суворов, яростно преследуемый, поспешно отступал той же узкой и тесной дорогой, уверенный, что у Козлуджи находятся крупные силы противника, и очень обрадованный этим.
   В теснине дефиле турок остановила пехота, построенная в каре. Перед грозной щетиной штыков турки отхлынули назад. Суворов повел в атаку свои войска; выйдя из дефиле, отбил несколько атак, пока не подошла артиллерия, задержанная трудной лесной дорогой.
   Три часа подряд выставленные Суворовым батареи громили позиции турок. Они отвечали все слабее. Суворов послал в наступление развернутую по фрунту кавалерию. Пехота двинулась за нею.
   Повторные атаки били в турецкий лагерь тараном. Подошла артиллерия. Суворов велел пушкам стрелять по центру турецкого лагеря и затем бросил в атаку кавалерию.
   В турецком лагере все пришло в полное расстройство. Бросив палатки, орудия, обоз, турки бежали. Суворов занял турецкий лагерь, захватив 29 орудий и 107 знамен. День был из ряда вон знойный, многие солдаты пали от солнечного удара. Суворов весь день провел на коне. В одной рубашке, с обнаженной головой, безоружный, с нагайкой в руке, он появлялся в разных местах боевого поля под неприятельским огнем - отдавал приказания, командовал, ободрял солдат веселыми шутками.
   Вся честь победы принадлежала Суворову, хотя несомненно и то, что Каменский поддержал его, подтянув на поле битвы свои воинские части. Однако Каменский поспешил отправить Румянцеву донесение, в котором выдвигал себя на первое место и приписывал всю честь победы одному себе. Суворов разгневался и поймал себя на мысли, что раньше, до женитьбы, он не отнесся бы так ревниво, как теперь, к коварному поступку товарища по службе. Некоторые командиры были на стороне Суворова, находя, что реляция Каменского неверно излагала события дня, а солдаты со свойственной им прямотой откровенно говорили, что Каменский у к р а л у Суворова победу.
   Суворова снова трепала жестокая лихорадка. В пылу горячки он предложил Каменскому продолжать поход на Шумлу и перенести войну на Балканы. У Каменского явилось опасение, что Суворов двинется на Шумлу один и увлечет и его за собой. Каменский прибег к верному способу подчинить себе Суворова: он созвал военный совет, на что имел право по старшинству. Совет высказался против предложения Суворова.