Александр вырастал, окруженный ревнивой любовью родителей. Под сердитую руку и мать иной раз кричала: "Ну, ты, Перпетуй, посиди хоть минутку на месте!"
   Александру уже исполнилось семь лет, а именин его еще ни разу не праздновали. Ему устроили первый экзамен: в присутствии отца, матери и учителя-попа дали ему прочесть вслух подряд два жития - Александра Свирского и Александра Невского, чтобы он выбрал себе одного из этих знаменитых русских людей "ангелом", как образец для подражания. Выбор Александра был уже сделан. Долбить всю жизнь для себя могилу в граните казалось мальчику скучным и глупым. Того же, что Александр Свирский ушел от богатого отца, чтобы жить в бедности, мальчик не мог постигнуть. Зачем это делать? От матери и от дворовых он слышал не раз, что отец скупенек. "У него каждая копейка гвоздем прибита", - говорили суворовские мужики про Василия Ивановича. И мать все жаловалась на скупость мужа: "При богатстве в бедности живем". Можно, стало быть, оставаться бедным и при богатстве; зачем же уходить из отцовского дома? Тоже глупо. Зато образ князя Александра Невского пленил мальчика.
   Прочитав вслух оба жития, Александр на вопрос матери твердо, не задумываясь, ответил, что выбирает своим покровителем Александра Невского. "А в монастырь я пойду, когда состарюсь", - прибавил он, утешая мать.
   Матери оставалось одно: подчиниться выбору сына. В дополнение к житию Василий Иванович в день первых именин сына рассказал ему, что царь Петр построил в Петербурге монастырь на том самом месте, где Александр Невский разбил шведское войско Биргера; место это и называлось Виктория. Незадолго до своей смерти Петр перевез в этот монастырь на открытой ладье гроб с останками великого новгородского полководца. Сам Петр стоял на руле ладьи, а гребцами были генералы и высшие сановники. "Стало быть, так: мы, русские, - прибавил Василий Иванович, - никогда и никому не отдадим невских берегов..."
   Суворов праздновал свои именины в Бырладе; ему исполнилось шестьдесят лет. Служили молебен с провозглашением многолетия. Потом последовал особенно торжественный вахтпарад. Заметили, что именинник не в духе: не пожелал сам читать за церковной службой "Апостола", не раз за службой срывался с места, подбегал к певчим, бранил их и громко поправил попа, когда тот что-то прочел не так. И вахт-парадом остался недоволен: вместо обычной похвалы солдаты услышали чуть ли не первый раз от Суворова хулу вахт-параду. Особенно рассердило его поведение подполковника Остен-Сакена. Недавно прибыв из столицы, Остен-Сакен рассчитывал сразу получить батальон. Суворов медлил с назначением, присматриваясь к новичку. На вахт-параде Остен-Сакен командовал батальоном в первый раз. В учебную атаку батальон шел примерно, но в конце атаки произошел конфуз. Ряды расстроились, что, вообще говоря, за грех у Суворова не считалось. Остен-Сакену это не понравилось: он любил прусский строй. Когда батальон остановился, батальонный приказал солдатам, выбежавшим далеко вперед, после команды "стой" равняться по отставшей массе батальона. Барон Сакен не знал или забыл суворовское правило: согласно с ним, следовало подтянуть весь батальон к тем солдатам, которые после атаки оказались впереди.
   Суворов, разбирая вахт-парад, обратился к солдатам:
   - Плохо, братцы! Сижу я с вами в мокрой дыре, учу вас без палок и чудес. Чего бы! Учил я вас отступным плутонгам?* Для чего они надобны? Ни шагу назад, чудо-богатыри: хоть один впереди, - к нему. Вперед, не выдавай! Бодрость. Смелость. Храбрость. Победа. Слава!
   _______________
   * П л у т о н г и - построения войск небольшими отделениями для
   стрельбы залпами.
   После отдачи пароля Суворов пригласил всех офицеров к себе на обед.
   "Суп вавилонский, ассирийская каша, французский пирог с грибами. Ром-гром. Чай" - такое было объявлено меню парадного обеда. Каждого из приглашенных просили захватить с собой прибор: ложку, вилку и нож.
   В небольшой зале дома, где жил Суворов, солдаты, под командой Дубасова, составили несколько столов, накрыли собранными у соседей скатертями, вперемешку белыми, суровыми и цветными, расставили тарелки, кому оловянные, кому фарфоровые, кому из серебра. Разнокалиберные чарки красовались перед приборами. Посредине стола стояла незатейливая закуска: дунайские сельди, копченая тарань, грибы и блюда с черным солдатским хлебом, нарезанным большими ломтями. Стульев, занятых у соседей, все же не хватало, их дополнили простыми скамейками и табуретками. В углу жарко пылал камин. Комната до тесноты наполнилась гостями. В ожидании хозяина гости беседовали стоя. Молодежь, смеясь, точила принесенные с собой ножи и шутливо фехтовала ими, как шпагами. Полковник Мандрыкин, адъютант Суворова, исполняя обязанности церемониймейстера, указал гостям их места, соображаясь с чином. Хозяйское место и стул рядом остались без назначения.
   Окинув последним взглядом сервировку стола, полковник Мандрыкин сделал знак гостям и отправился пригласить к столу именинника. Гости притихли. Вошел Суворов. Одетый на вахтпараде в серую куртку из солдатского сукна, Суворов явился к обеду в мундире генерал-аншефа, украшенный всеми своими орденами, в орденской георгиевской ленте через плечо. Он молча поклонился гостям и обвел их взором из-под опущенных век: Суворов кого-то искал...
   - Барон, пожалуйте сюда! - сказал Суворов, найдя в ряду гостей Остен-Сакена, и указал на стул во главе стола, а сам, по обычаю, сел справа на углу.
   Остен-Сакен вспыхнул, поклонился и занял указанное ему место. Гости шумно рассаживались за столом, громко болтая. Суворов требовал, чтобы гости у него за столом непрерывно говорили. По знаку Мандрыкина наступила тишина. Два гренадера вошли в пиршественный зал, неся на подносе большое конское ведро с водкой. За ними шел с "крючком" в руке седой капрал Фанагорийского полка Припасов. Зачерпнув крючком водки из ведра, капрал налил первую чарку Остен-Сакену, вторую Суворову. Затем наполнились по очереди и чарки гостей. Суворов следил за тем, чтобы при этом не нарушалось старшинство. Припасов знал всех гостей и не сделал ошибки.
   ДВА КУРЬЕРА
   Суворов встал и поднял чарку за здоровье императрицы Екатерины. Гости закричали: "Ура!" Близ дома грянула пушка. Стекла в окнах зазвенели. Капрал налил по второй чарке, и под громовой раскат выстрела по приглашению Суворова выпили за здоровье Потемкина. Настала очередь тоста за здоровье хозяина. Снова наполнились чарки. Дверь растворилась, в зал вошел Прохор Дубасов с серебряным подносом в руке - на подносе лежал пакет.
   Дубасов торжественно возгласил:
   - Прибыл курьер от светлейшего князя Таврического, фельдмаршала Григория Александровича Потемкина с письмом к его сиятельству графу Александру Васильевичу Суворову-Рымникскому!
   Суворов взял пакет, вскрыл и пробежал письмо глазами. Затем прочел вслух:
   - "Ваше сиятельство! Милостивый друг Александр Васильевич! Поздравляю тебя, граф, со днем тезоименитства вашего в день славного полководца русского Александра Невского, имя коего своими победами вы носите с великой честью. Не нахожу слов изъяснить, сколько я чувствую и почитаю вашу важную службу. Молю бога за твое здоровье, да хранит он вас, граф, на многие-многие лета. Г р и г о р и й П о т е м к и н".
   Мандрыкин поднял чарку за здоровье именинника. Раздались крики "ура". Подали пироги с грибами и "вавилонский суп", то есть щи из кислой капусты. Все принялись за еду с аппетитом.
   Перед Суворовым поставили два отдельных горшочка с "ассирийской", то есть гречневой, кашей и с тем же "вавилонским супом". За стулом Суворова стоял Прохор Дубасов.
   Чарки наполнялись и пустели уже без соблюдения старшинства. Припасов наливал тем, кто хотел. Сакен опрокидывал чарку за чаркой. Суворов покосился на него.
   Закурили трубки. Принесли бутылки с ромом, чай и кипяток в закопченных медных чайниках. Об имениннике забыли. Суворов достал из кармана табакерку, понюхал и заговорил с бароном Сакеном по-немецки.
   - Господин барон, ведь вы и ваши предки - рыцари Ливонского ордена? Тевтоны?
   - Возможно, граф. Наша фамилия весьма обширна. Сакены служили в разных странах.
   - Вы знаете, барон, кто Александр Невский, имя которого я ношу?
   - Да, граф.
   - Вы, конечно, слышали про сражение на Чудском озере?
   - Конечно! Это было сражение тринадцатого века, если не ошибаюсь.
   - Рыцари были разбиты наголову. Почему? Как вы думаете?
   - Я думаю, что они оказались слабее.
   - Почему же?
   - Строй русских в этой битве оказался для них почти новостью. А русские уже знали тевтонский клин.
   - Не по полену клин, господин барон.
   - Вы совершенно правы, господин генерал.
   Беседа Суворова с Сакеном прервалась. Внезапно вошел солдат и громко доложил:
   - Курьер от его светлости фельдмаршала!
   - Второй курьер?!
   Возгласы изумления сменились тишиной.
   Прибытие второго курьера из главной квартиры действующей армии означало нечто чрезвычайное. Получив утром первое письмо, Суворов догадался, что в нем, наверное, одни поздравления, и поэтому согласился на придуманный Мандрыкиным церемониал: вскрыть и прочесть письмо фельдмаршала во время именинного обеда.
   - Позови курьера сюда, - приказал Суворов.
   Все взоры обратились к двери. Вошел забрызганный по пояс дорожной грязью ординарец светлейшего, сержант Пахомов. Он явился к Суворову по форме и протянул пакет. На этот раз Суворов вскрыл пакет без всяких церемоний. В нем заключалось предписание фельдмаршала.
   "Турецкая флотилия под Измаилом почти вся истреблена, - писал Потемкин, - остается предпринять на овладение городом, для чего, ваше сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду".
   Суворов вскочил на ноги, кинулся обнимать и целовать ординарца, пачкая свой мундир о его забрызганный грязью плащ.
   - Дубасов, пирогов! - кричал Суворов. - Припасов, водки! Садись, мой друг. Вот уж истинно получил я подарок! Вот спасибо тебе, друг любезный! Садись, закуси, выпей. Ведь я сегодня именинник...
   Усадив курьера к столу, Суворов, блестя потемневшими глазами, воскликнул:
   - Господа офицеры!
   Все смолкли, ожидая, что Суворов объявит содержание письма. Он поднял письмо вверх, отпихнул ногой стул, подбоченился и, помахивая письмом, как машет платочком в пляске баба, пошел кругом, припевая:
   Ах кафтан ты мой старой,
   Всюду ты, кафтан, пригожаешься,
   А бывает, что порой
   И под лавкою валяешься...
   - Ну, старик нашел самого себя, - шепнул один из гостей соседу. - Вот теперь он именинник!
   - Ваше сиятельство, да объявите же нам радостное известие. Сгораем от любопытства! - просил Мандрыкин.
   - Мандрыка! - крикнул Суворов. - Свеженькое дело. Я еду под Измаил. Предписание его светлости.
   Крики изумления, возгласы поздравлений, недоумения - все слилось в общий гул.
   Суворов остановил крики отстраняющим движением руки:
   - Мальчики, довольно! Погуляли - и будет. Пора за дело. Прохор! Перо, бумагу, песочницу, печать!
   Суворов схватил за угол скатерть, приподнял ее и одним движением сгреб всю посуду со стола подальше от себя. Прохор принес и поставил перед генералом старинный ларец с письменным прибором, полученный им в наследство от отца.
   Суворов склонился над бумагой с пером в руке, в задумчивом молчании. Гости, кланяясь ему, покидали зал шумными группами. Хотел уйти и Остен-Сакен. На его поклон Суворов ответил безмолвным жестом: "Останьтесь!"
   Комната опустела. На другом конце стола, упав головой на стол, храпел курьер Потемкина. Он успел осушить под шумок целую бутылку рома. Его хотели разбудить. Суворов не велел:
   - Пусть отсыпается - ему ведь скакать еще сто верст.
   При Суворове остались только его штапы. Комната являла собой вид покинутого поля битвы. Валялись опрокинутые стулья, хрустело под ногой разбитое стекло.
   Около Суворова сел его письмоводитель Курис, с другой стороны полковник Мандрыкин.
   Не написав ни слова, Суворов положил перо на стол, закрыл глаза и, словно погружаясь в дрему, тихо заговорил:
   - У генералов под Измаилом накрывают на восемь человек, а сыты бывают двое. А солдаты? Слышь ты, неоткуда взять, не на чем везти. Да казак на седле два пуда привезет. Коню пуд не тяга, а пудом сорок сыты. Неоткуда? У тебя два сухаря - один отдай товарищу. Торговцы из Измаила откочевали нету-де в армии денег. Кабы знали!
   Курис, сделав в воздухе круг пером, возгласил:
   - Суворов приказал! - склонился к столу и побежал пером по бумаге.
   Суворов, казалось, задремал и смолк. Но лишь у Куриса перо перестало скрипеть, Суворов заговорил опять:
   - Фанагорийцы, поди, под Галацем соскучились... Лодки... Шанцевый инструмент. Хотел Галац брать. Лестницы штурмовые...
   Суворов открыл глаза и, взглянув на Сакена, прибавил:
   - Барон, прикажите седлать коня...
   Курис воскликнул:
   - Суворов приказал!
   И начал писать.
   Приказ вручили Остен-Сакену. Суворов предлагал ему, не упуская часа, отправляться в Галац с приказом командиру Фанагорийского полка тотчас идти к Измаилу.
   Самому Сакену Суворов приказал озаботиться отправлением из-под Галаца к Измаилу маркитантов с товарами.
   - Буде на дороге по пути встретите торговцев, откочевавших от Измаила, разглашайте, что я туда прибыл. Сих не надо понуждать. Сами оборотятся. Весь шанцевый инструмент должно отправить на лодках к Измаилу. Лестницы тоже.
   Остен-Сакен, приняв пакет от Суворова, откланялся. Через четверть часа он в сопровождении десятка казаков скакал по направлению к Галацу на Дунае.
   В комнату входили и выходили, получив приказы, ординарцы. Наконец Суворов обмакнул перо в отцовскую чернильницу, усталый взор его застлала слеза. Суворов смахнул ее бородкой пера и написал:
   "Получа сего числа повеление, отправляюсь к стороне Измаила... Суворов".
   Разбудили потемкинского курьера. Его едва растолкали. Пахомов пробудился совсем, только когда его подняли и поставили на ноги. Он с изумлением обвел сонными глазами комнату, зевнул и потянулся.
   - Конь твой напоен и накормлен, - сказал Суворов. - Да и ты, друг, всхрапнул порядком. Потрудись еще, братец, - свези письмо фельдмаршалу: мои-то люди все в разгоне.
   Пахомов принял письмо из руки Суворова, сунул его в сумку и откозырял. У крыльца его ждал конь, вычищенный и отдохнувший. Ординарец вскочил на коня и ринулся в вечернюю мглу.
   НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ
   Прискакал из Ясс в Бырлад новый курьер от Потемкина с печальными вестями. Генералы под Измаилом, еще не получив приказа о назначении Суворова, собрались на военный совет и решили из-за голода в войсках снять осаду. Генерал-поручик Павел Потемкин, двоюродный брат фельдмаршала, первый ушел из Измаила. Вице-адмирал де Рибас собирается с речной флотилией к Суворову под Галац.
   "Предоставляю вашему сиятельству, - кончал свое письмо Потемкин, поступать тут по лучшему вашему усмотрению, продолжением ли предприятия на Измаил или оставлением оного".
   Суворов решил не медлить. Сделав последние распоряжения, он послал генерал-поручику Павлу Потемкину приказ вернуться с войсками к Измаилу и поскакал с конвоем казаков туда же. Он торопился. На полпути покинул свой конвой и вдвоем с одним казачьим урядником пустился прямиком к Дунаю.
   Перед рассветом 2 декабря к русским аванпостам у Измаила подъехали два всадника: Суворов, а с ним казак с узелком, притороченным к седлу. В узелке заключался весь багаж полководца.
   Рассветало. Суворов остановил измученного коня. Ночь неохотно отступала под сонным натиском серого дня. Все окрасилось в серо-голубые краски. Налево и направо голубели два озера лимана. Над голубым Дунаем серой холстиной расстилался туман. Излучину реки закрывали серые валы и бастионы Измаила. Сизые дымки поднимались над крепостью тонкими стебельками, расцветая в высоте алыми отсветами зари.
   Из долины чуть доносились барабаны и рожки: играли зорю.
   Суворов чухнул коня, и казацкий конь, поняв, что седок не спешит, побежал неторопливой рысцой.
   Дорога спускалась вниз. Крепость приближалась. Справа от нее, на русской батарее, из амбразуры выпрыгнул огненный сноп с клубом дыма. Грянул и прокатился пушечный выстрел. За ним - другой, третий.
   Впереди на дороге показалась на рысях группа всадников. Вышло из облака солнце. Засверкало золото мундиров.
   Суворова ждали. Старшие командиры выехали его встречать. Впереди ехал генерал-поручик Самойлов. Он отсалютовал Суворову шпагой. Суворов, не останавливая коня, приложил руку к каске.
   Значок на шесте около загородного дома, покинутого измаильским пашой, указал Суворову место ставки. Перед ставкой стоял караул от гренадерской роты Суздальского полка. Приняв рапорт, Суворов поздоровался с караулом, молча прошел вдоль фронта, обнял и поцеловал левофлангового, поклонился солдатам и усталой походкой направился к дому. Строй караула смешался. Гренадеры, сняв каски, воздели их на штыки и, высоко вздымая ружья, с криками "ура" устремились вслед Суворову.
   Суворов остановился на крыльце, еще раз поклонился солдатам и вошел в дом.
   Генералы и старшие командиры последовали за Суворовым в низкий, обширный, с маленькими оконцами покой. Суворов стоял среди покоя, устало закрыв глаза. Генерал-поручик Самойлов начал представлять командиров, называя их имена. Первым подошел де Рибас. Суворов открыл глаза и обнял де Рибаса. Они расцеловались.
   Самойлов назвал следующее имя.
   Суворов обнял бригадира Платова.
   Когда Самойлов назвал имя генерал-майора Голенищева-Кутузова, Суворов внимательно посмотрел в лицо Кутузову: тот был с черной повязкой на правом глазу - он потерял его в прошлом году в бою под Журжей. Обняв Кутузова, Суворов прошептал ему на ухо:
   - Назначаю тебя комендантом Измаила!..
   Сверкнув глазом, Кутузов усмехнулся, но вдруг стал серьезен и с поклоном во всеуслышание ответил:
   - Спасибо, граф. Оправдаю ваше доверие...
   Представление окончилось. Суворов прошел к следующей двери, обернулся и поклонился всем:
   - Господ генерал-поручиков, генерал-майоров и бригадиров прошу сюда.
   Он пропустил перед собой тринадцать человек, последним вышел из зала сам и плотно затворил за собой дверь. Открылся военный совет.
   Суворов спрашивал о числе и состоянии русских войск у Измаила. Ему отвечали: численность - до двадцати тысяч, из них половина казаков, вооруженных только пиками. В войсках много больных, изнуренных лихорадкой, продовольствия - на десять дней.
   Суворов спрашивал о боевых запасах. Ему отвечали, что артиллерия имеет только по одному комплекту зарядов: ружейных патронов тоже мало.
   Суворов интересовался уже произведенными осадными работами. Ему отвечали, что начали вести апроши*, но бросили. На флангах крепости возведены полевые редуты, но осадные орудия с них сняты и увезены Павлом Потемкиным.
   _______________
   * А п р о ш и - осадные рвы и насыпи; род укрытия для
   постепенного подступа к крепости.
   Суворов задал вопрос: сколько турецких войск заперлось в Измаиле? Он узнал, что не более сорока тысяч, но и не менее тридцати. Войска турок обеспечены и фуражом и продовольствием на всю зиму, если даже не считать скрытых запасов мирных жителей.
   Суворов спрашивал: каков дух турецких войск? Ему отвечали, что комендант Измаила на предложение сдать крепость ответил: "Я не вижу, чего мне бояться".
   Суворов спрашивал: велика ли у турок артиллерия и обеспечена ли она огневыми припасами? Ему отвечали, что в отличном состоянии, а ничтожный вред, причиненный огнем русских осадных орудий, тотчас исправляется турками.
   Слушая ответы, Суворов сидел в кресле с закрытыми глазами. Изборожденное глубокими морщинами лицо его хранило каменное спокойствие. Бледные руки, брошенные на стол, не шевельнулись ни разу. Суровая складка от крыльев носа к углам губ, столь характерная для людей, привыкших повелевать, постепенно смягчалась, и наконец по лицу Суворова разлилась широкая, блаженная улыбка, которая так пленительна у засыпающего после смертельной опасности человека и так пугает и волнует у мертвых. Суворов открыл глаза и одним словом выразил чувство, которое можно было прочесть на лице у каждого:
   - Срам!
   Не отдав никаких распоряжений, Суворов отпустил генералов. Удаляясь, они предполагали, что Суворов ляжет отдохнуть после стоверстной скачки по осенней слякоти. Суворов приказал подать коня, пригласил с собой инженера де Волана, Кутузова и де Рибаса на разведку измаильских укреплений.
   Все поняли, что штурм решен.
   Измаил представлял собой важнейшую турецкую крепость на Дунае. Военная тактика турок, хорошо изученная Суворовым, опиралась на крепости. Турки в открытом поле привыкли действовать натиском огромных масс. Если противник выдерживал их атаку, они рассеивались. Румянцев и Суворов в первую и вторую турецкие войны научили русскую пехоту стойко отражать первый натиск турецкой орды*, а конницу русскую - неутомимо преследовать бегущих. Для повторной атаки янычары, разбившись о глыбу русской пехоты, не годились. Попытки французских инструкторов привить туркам европейский боевой строй не удавались. Туркам после ряда поражений пришлось изменить свою тактику, разделяя армию на отдельные корпуса, чтобы наносить противнику повторные удары свежими войсками. Эти отдельные корпуса турок опирались обычно на отдельные укрепленные лагери. Своих неутомимых гренадеров Суворов приучил не только отражать повторные удары свежих турецких войск, но и атаковать без передышки первую, вторую и третью орды. Разбитые в поле турки укрывались, чтобы отдохнуть и устроиться для новых битв, в многочисленные свои крепости.
   _______________
   * О р д а - на турецком языке того времени означало "армия".
   В Измаиле укрылась целая турецкая армия, включая остатки гарнизонов из других взятых русскими крепостей.
   Старый Измаил стоял над обрывом Килийского рукава Дуная, на левом его берегу. Крутая излучина Дуная прикрывала Измаил с тыла. Французские инженеры окружили старый Измаил новой оградой неприступных сооружений от берега до берега Дуная.
   Зубчатым длинным треугольником простирались высокие валы с глубокими рвами, кое-где полными водой. Возвышались старые каменные бастионы, включенные искусной рукой в систему новой линии обороны. Местами валы одеты камнем.
   Болтливый француз де Волан, следуя за Суворовым по правую руку, указывал ему на разные особенности измаильских укреплений, с большим вкусом говорил об их оборонной силе, как будто он строил их сам и для себя. Кутузов и де Рибас, несколько отстав, беседовали между собой.
   Суворов слушал де Волана молча. Порой его тонкие губы змеились усмешкой. Наконец он кинул как бы про себя:
   - Вобановы школьники!
   Де Волан осекся и замолк. Французские слова, которыми он сыпал, не были новостью для Суворова, он их узнал еще ребенком.
   Суворову вспомнилась переведенная отцом книга Вобана. Он остановил коня и проговорил по памяти:
   - "Фортификация есть художество укреплять городы... для того чтобы неприятель такое место не мог добывать без потеряния многих людей, а которые в осаде, могли бы малолюдством против многолюдства стоять".
   Здесь было наоборот: в Измаиле заперлось многолюдство.
   Де Волан почтительно молчал, полагая, что Суворов читает молитву.
   - Крепости строят для того, чтобы... - строгим тоном учителя спросил Суворов де Волана, устремив ему в глаза взор.
   - ...чтобы их защищать! - поторопился ученик.
   Суворов покрутил головой:
   - Галлы обходили римские крепости... Потемкин любил держать крепости в осаде? - продолжал учитель "наводить" ученика. - Ну-те, ну-те, сударь?
   - Штурмовать! - воскликнул де Волан, наконец догадавшись.
   - Хорошо, господин инженер! - сказал Суворов и тронул донского жеребца.
   Объезд крепости по линии вне картечного выстрела продолжался. Турки высыпали на валы и следили за небольшой кавалькадой. Там уж, наверное, знали от лазутчиков и перебежчиков, что к Измаилу прибыл грозный Топал-паша.
   Там и здесь по дороге встречались отряды и группы солдат: одни стройно маршировали, другие шли на работу с песнями, неся на плечах лопаты и топоры. При встрече с Суворовым смолкали песни и слова команды. А затем мгновенная тишина взрывалась криком "ура" - и солдаты шли дальше.
   От одного взвода отстал молодой солдат. Он остановился на дороге и, сделав лопатой на караул, смотрел на Суворова во все глаза.
   Суворов придержал коня:
   - Что ты? Чего стал?
   - Лестно взглянуть на ваше сиятельство...
   - Как тебя звать?
   - Гусёк, ваше сиятельство...
   - Ну, гусек, от старых гусей не отставай!
   Гусек расхохотался и побежал догонять свой взвод.
   - Взвод, стой! - скомандовал капрал. - Вольно!
   - Дядя Никифор! - кинулся Гусек к капралу. - Вот так так! Ну уж и генерал! Жеребчик под ним ледащий... Сам-то худ!..
   - А голова с пуд! - оборвал Гуська капрал. - Мужик ты был, Гусек, мужиком и остался. Кто же это лопатой честь отдает? Осрамил ты меня, Гусек! Перед Суворовым! Ну-ка позовет меня да скажет: "Как же это ты, брат, Никифор? Чему молодых учишь? Как же это? Ай-ай!"
   Гусек вдруг заплакал. Солдаты сурово молчали.
   Г Л А В А Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я
   ШТУРМ ИЗМАИЛА
   Письмоводитель Курис, диктуя писарям приказы генерала, неизменно предварял текст приказа словами: "Суворов приказал".