Ветер прохватывал часового насквозь, высушивая мокрую одежду, и, хотя солнце пригревало, Александра охватил озноб. Руки стыли. Зубы выбивали барабанную дробь. Суворов хотел уже вызвать свистком подчаска и просить смены, как услыхал за поворотом дорожки говор и смех. К Монплезиру по дорожке, усыпанной красным скрипучим песком, приближалась Елизавета Петровна, затянутая в рейтузы, в ботфортах со шпорами, в белом колете* и офицерской шляпе. Она звонко чему-то смеялась. А за ней, несколько отстав, шли, перекоряясь и бранясь, две старухи. Ветер вздувал их широкие платья колоколами.
   _______________
   * К о л е т - короткая кавалерийская куртка.
   Суворов вытянулся и сделал мушкетом на караул. Елизавета Петровна взглянула на Суворова, расхохоталась и, остановясь, указала старухам на часового. Старухи, подойдя, продолжали спорить. Они говорили по-французски громко, не стесняясь, полагая, что часовой не может их понять. Суворов немало удивился, узнав в одной из старух лейб-медика Елизаветы, француза Лестока, а в другой - канцлера Бестужева. В этот день при дворе была объявлена любимая игра Елизаветы Петровны - "метаморфоз"*, и дамам приказано быть в мужском, а кавалерам - в женском платье.
   _______________
   * М е т а м о р ф о з (метаморфоза) - превращение.
   - Какая милочка! - сказала Елизавета Петровна, подойдя к часовому, и потрепала его по щеке. - Обратите внимание на эту девочку в мундире... Как тебя зовут?
   - Александр Суворов, ваше императорское величество...
   - Да ты уж не дочка ли гвардии капитана Василия Суворова, милашка?
   - Сын... Так точно!
   Лесток подошел к часовому и, взяв его за перевязь на груди, обратился к Бестужеву, продолжая с ним спорить:
   - Вы гневаетесь, господин великий канцлер, ибо знаете, что неправы. В России все можно купить: генерала за сто тысяч рублей, ну, а этого солдата - за рубль. Вот и вся разница.
   - Ах так! - воскликнула Елизавета Петровна. - Мы сейчас это испытаем, - продолжала она по-французски. - Алексей Петрович, дай рубль взаймы. У меня только червонцы.
   Бестужев поднял юбку, достал из кошелька рубль и, сделав глубокий реверанс, подал монету Елизавете.
   - Ты мне понравилась, милочка, - сказала по-русски Суворову царица, возьми рубль...
   - Нет, ваше величество: устав караульной службы запрещает часовым на посту брать подарки, тем более деньги.
   - Но я тебе приказываю. Ведь ты знаешь, кто я?
   - Тебе, дурак, царица дарит, бери! - прибавил Лесток, хлопнув Суворова по плечу.
   Александр вспыхнул, отступил на шаг и крикнул по-французски:
   - Если вы, сударь, еще раз коснетесь меня рукой, я вызову караул. Часовой - лицо неприкосновенное!..
   - Ого! - в изумлении воскликнул Лесток, опустив руки. - Каков маленький капрал!
   - Молодец! - похвалил Бестужев.
   Елизавета Петровна кинула серебряный рубль на песок, к ногам Суворова, и сказала:
   - Возьми, когда снимешься с караула... Видишь, граф, и в России есть непокупное.
   Г Л А В А П Я Т А Я
   СОБЛАЗН
   Стать литератором - эта мечта многих юных не миновала Суворова. "Разговор Герострата с Александром Великим в царстве теней" - так называлась его первая попытка влиять на людей не прямым примером своей собственной жизни, а рассказом о жизни других.
   Александр раскрывал тетрадь и читал написанное им самим, как нечто новое, незнакомое, чужое:
   "А в которую ночь Олимпиада родила Александра, и в ту пору сгорело преславное капище Ефесской Дианы*, зажженное от некоего бездельника Герострата, который, будучи пойман, в розыске, сказал: что он учинил то не для иного чего, токмо чтоб каким-нибудь делом прославиться. Тогдашние ефесские волхвы столь срамное подеяние вменили в презнаменование большого разорения и весь город жалостным воплем наполнили: зажглась где-нибудь свеча, которая со временем для такой же причины (ради славы напрасной) пламенем своим весь восток выжжет...
   _______________
   * Храм Дианы в Эфесе почитался одним из "семи чудес" древнего
   мира.
   Герострата казнили смертью. Умер и Александр Македонский. Встретясь с ним в царстве теней, Герострат так приветствовал героя:
   - Здравствуй, подражатель славы моей!
   А л е к с а н д р. Какое между нами сравнение? Я - победитель вселенной. А ты человек самый презренный.
   Г е р о с т р а т. Не будь горд, Александр: царствование твое миновалось, и от всего твоего величества на свете только пустой звук остался, власть твоя прешла. Здесь все в одном положении, и нет никакого разделения между царя и невольника. Тамо ты страшен был, где тебе множество народа повиновалось и жертвовало страстям твоим, а здесь лишен ты скипетра, лишен окружающих тебя льстецов, лишен боящихся тебя, и больше гнев твой никому не вреден.
   А л е к с а н д р. О боги! Герострат ругается Александру!
   Г е р о с т р а т. Я не знаю, для чего ты много меня унижаешь. Та ж причина понудила меня разорить Ефесский храм, которая понудила тебя опустошить всю вселенную. Оба мы основанием дел наших имели тщеславие, и оба мы живем в истории: ты разорителем вселенной, а я разорителем Ефесского храма.
   А л е к с а н д р. Я искоренил гордость царей персидских и привел Грецию в безопасность!
   Г е р о с т р а т. Ты искоренил гордость царей персидских, а на место оное свою восстановил. Освободив ее от чаемой напасти, ввел и в действительную напасть, которую она, тобой обманута, своею купила кровью.
   А л е к с а н д р. Победители никогда игоносцами не называются.
   Г е р о с т р а т. Но часто бывают. А я хотел показать, что великолепие света вдруг в ничто обращается и что все на свете суета.
   А л е к с а н д р. Мне свет и поныне удивляется.
   Г е р о с т р а т. Но моему великому предприятию еще больше удивляются. Слава моя ненавистью моих неприятелей не остановлена, даром что я не имел Курция...
   А л е к с а н д р. Я не Курцием прославлен. Вся вселенная гремит о делах моих.
   Г е р о с т р а т. И о сожжении Ефесского храма вся вселенная вспоминает..."
   Александр сжег свое писание на огне свечи.
   От бумаги остался хрустящий пепел... Глядя на него, Суворов в задумчивости сказал:
   - Великой славе подобает и цель великая...
   Прошло больше десяти дней, проведенных Александром за чтением книг и в размышлениях. Затем к Суворову явился Сергей Юсупов и рассказал, что графа Лестока арестовали и заточили в крепостной каземат. Лесток отказался принимать пищу и ничего не говорил при допросах. Его бывший адъютант Шапюзо показал, что Лесток получал деньги из Пруссии и Франции и был близок с прусским и шведским посланниками. Председателем следственной комиссии состоял Апраксин. Комиссия решила допросить Лестока с "пристрастием". На первой пытке он ни в чем не признался и под кнутом страшно ругал Бестужева.
   Дом Лестока Елизавета подарила со всей утварью, обстановкой и серебром Апраксину.
   Александр решил поселиться в ротной светлице, где ему приходилось иногда ночевать и раньше, будучи дежурным. О своем решении Суворов сказал командиру роты и Соковнину. Ни тот, ни другой нимало не удивились, только Соковнин заметил:
   - Не было бы это тебе, Суворов, через силу.
   Он только подлил масла в огонь, паливший Александра. Поселясь в роте, Суворов отказался от услуг своих хлопцев и оставил под их присмотром у дяди в Преображенском полку Шермака. Он решил твердо стать "на свои ноги". Денег, полученных от отца, у него оставалось немного: он их послал на сохранение дяде и, получив за четыре месяца солдатское жалованье, увидел, что может расходовать на себя не более трех копеек в день. По табели 1720 года ему пришлось получить медью два рубля восемьдесят пять копеек; хоть и трудно, но надо было отказаться от чая с рафинадом, к чему он пристрастился с детства в отцовском доме.
   Солдатский квас - его давали вволю - заменил Суворову чай. Бессменные кислые щи и каша, черный хлеб не являлись для Александра дивом - он и раньше столовался иногда у ротного котла, - но теперь ничего другого не было. От тяжелого солдатского корма у Суворова начались желудочные боли, против которых ничего нельзя было придумать, кроме добровольного поста. Он начал худеть и записал в своей тетради плохими французскими стихами:
   Je suis maigre, acharne, comme ane sans etable,
   Pareil en toute a un squelette veritable,
   Ou a une ombre rampant dans la nature des aires,
   Comme un navire faible, engloute par les mers*.
   _______________
   * Худой и остервенелый, как осел без стойла, я во всем напоминаю
   настоящий скелет или призрак, влекущийся среди воздушных просторов
   подобно утлой ладье, поглощаемой морской пучиной.
   - Чудит барин! - говорили между собой солдаты.
   ...Настала зима. Елизавета Петровна недолюбливала невскую столицу и особенно не жаловала хмурую и слякотную петербургскую зиму. Как обычно, она и в эту зиму объявила "шествие" в Москву всем своим двором. Семеновцев отправили туда же, чтобы нести дворцовые караулы. Видя, что Суворову трудно, Соковнин приказал зачислить его в московскую команду.
   - Соскучился, поди? Отдохни в родительском дому... Или ты не рад?
   Суворов поблагодарил, но ничем не выразил радости. Он не мог, подобно другим, ехать в Москву на почтовых. Быть может, Василий Иванович и не отказал бы сыну в этом расходе, но Александру не хотелось ни о чем просить отца. Он решил идти в Москву вместе с батальоном походным порядком.
   ПЕРВЫЙ ПОХОД
   Знатные морозы сковали землю и реки. Выпадали глубокие снега. Вьюги заносили малоезженый тракт. Путь батальона лежал большей частью летником, лесами, а кое-где, для сокращения пути, - зимником, по ледяной глади озер и рек.
   Солдаты шли "без выкладки" - амуниция и ружья ушли вперед особым обозом. Но все же вначале батальон сохранял вид войска. Через заставу семеновцы шли строем по четыре в ряд, под барабаны и флейты, ротные командиры ехали перед ротами на конях, сержанты, капралы и унтер-офицеры находились на своих местах, под фурьерами* плескались пестрые значки.
   _______________
   * Ф у р ь е р ы - младшие командиры обозной роты.
   После первой же дневки батальон преобразился. Батальонный, пропустив солдат, вернулся с адъютантом в карете обратно, ротные командиры, все обер- и унтер-офицеры сели в ямские возки и поскакали вперед на тройках с колокольцами. Вслед за тем солдаты достали из саней извозчичьей роты кто валенки, кто душегрейку, кто башлык, кто овчинный полушубок, кто суконные рукавицы, кто варежки. У многих на головах появились вместо треугольных шляп бараньи шапки, у кого не было шапок, те обвязались поверх шляп бабьими платками.
   Извозчичья рота ушла с дневки вперед, а за нею двинулся кое-как, вразброд, батальон; роты, взводы и отделения скоро перепутались. Суворов, нахлобучив шляпу, засунул руки в узкие рукава плаща, пошел вначале быстро, чтобы согреть ноги, обутые в нагольные сапоги, и оказался далеко впереди батальона. Он обогнал батальон и шел не оглядываясь. Привыкнув с детства ездить на коне, он никогда не ходил много и не знал, что значит сыпучий снег на плохо укатанной дороге. Ноги согрелись, но в левом сапоге сбилась портянка. Следовало, хоть и мороз, переобуться. Дорога вступила в лес. Суворов огляделся. Обоз, шедший впереди батальона, скрылся, оставив на снегу глубокие следы и конский помет. И батальона за поворотом дороги не видно. Суворов сел на пенек, чтобы переобуться. Сапог заскоруз на морозе и не поддавался.
   - Что, барчук, уж с копыльев сбился? - услышал Суворов над собой насмешливый вопрос.
   Подняв голову, Суворов увидел незнакомого семеновского солдата с седыми усами. Глаза его дружелюбно искрились из-под насупленных бровей.
   - Помоги, братец! Не могу сапог стянуть.
   - Изволь. Держись крепче за пенек... Хоп!
   Солдат сдернул сапог с ноги Суворова. Пока Александр перекручивал портянки, солдат мял сапог голыми руками и дышал в голенище, приговаривая:
   - А я-то гляжу - отважно мальчик шагает: как бы его одного в лесу волк не съел. Чего же ты, чудак, пошел с нами и отбился. В народе теплее. Держи-ка сапожок. - Солдат подышал еще в голенище и подал сапог Суворову.
   Обувшись, Александр сказал:
   - Спасибо! Как тебя звать, какой роты?
   - Звать меня, господин капрал, Сидоров, роты тринадцатой. Гляди, ушли мы от товарищей, а они нас с тобой настигли. Братцы, давай нам с господином капралом теплое место.
   Солдаты на ходу расступились, и Сидоров с Суворовым очутились в середине. Батальон шел широкой просекой в облаке морозного пара от дыхания и табачного дыма носогреек. Шли, тесно сплотясь. В тесноте можно идти только в ногу. Само собой вышло так, что сильные очутились впереди и утаптывали снег следующим за ними. Кто плохо одет да послабее, оказался в середине, охваченный стеной тепло одетых товарищей, а позади батальон прикрывался от ветра самыми богатыми солдатами. Они шли лениво в тяжелых тулупах.
   Суворову сразу сделалось теплей. Близился вечер. Мороз креп. Солдаты подогревали себя перебранкой. Слабые бранили сильных за то, что те скоро идут, сильные слабых - за то, что не дают идти быстрее. Солдаты в казенных плащах бранили тех, кто был одет в меха, "господами", а те, в свой черед, обзывали их "пропойцами". Доставалось и унтер-офицерам, ускакавшим вперед на почтовых, и фурьерам (они всегда с извозчиками первые в тепле), и командирам, и Апраксину; ругали втихомолку и царицу, придумавшую поход в зимнюю стужу.
   Шаг разладился, дружное шествие распалось, батальон опять начал растягиваться по дороге. Ледяной ветер снова забрался под полы суворовского плаща и выжимал из глаз Александра колючие слезы.
   Сидоров из тринадцатой роты молча шел рядом с Суворовым, не выпуская из стиснутых зубов давно погасшей трубки.
   Тринадцатую по счету роту полка, по совести, надо бы звать первой. Она состояла из старых солдат, участников петровских баталий, - они-то и являлись хранителями славных преданий полка. Поглядывая на Сидорова искоса, стремясь с ним равняться шагом, Суворов гадал, сколько же Сидорову лет. Не менее семидесяти, наверное, а он крепок, статен и попирает землю твердой ногой.
   Батальон растянулся. В сумерки откуда-то пахнуло соломенным дымом. Лес оборвался. На холме открылась небольшая деревенька. Около нее в дыму костров с навешенными над огнем котлами копошился народ. Виднелись сани с поднятыми оглоблями, распряженные кони извозчичьей роты.
   Солдаты с криком и свистом побежали к деревне. Из волоков изб тянул дым: фурьеры позаботились о тепле для товарищей. У дверей болтались цветные флажки, показывая, кому где отведен ночлег. Но никто не смотрел на значки. Солдаты врывались в распахнутые двери изб. В одну минуту избы наполнились народом. Деревенька не могла вместить и половину батальона. Когда Суворов с Сидоровым подошли к первой избе, в нее нельзя было уже вобраться; то же и во второй, и в третьей, и во всех остальных.
   Сидоров с суровой усмешкой сказал:
   - Попробуй, барин, распорядись. Здесь ты один начальник.
   Он отошел к костру, набил трубку и закурил от уголька.
   Между тем к избам подтянулся хвост батальона. Среди отсталых были обмороженные. Солдаты теснились к кострам, но большая часть напирала в избы. Около Суворова очутился парень в форменном плаще, с головой, обмотанной посконной тряпкой. Солдата поддерживали двое товарищей: у него одеревенели ноги. Тусклый взор парня встретился с глазами Суворова. Парень злобно выкрикнул:
   - Одна вошь да сыскалась на солдатском теле!
   Но вдруг на лице парня появилась широкая улыбка.
   - Да ведь это Суворов!
   Александр узнал в молодом парне солдата своего капральства Петрова, весельчака и плясуна. Суворов рассмеялся:
   - А ты, Петров, сплясал бы, а то без ног будешь!
   - Ох, ноженьки мои резвые пропали! - повисая на руках товарищей, заголосил Петров.
   Внезапная мысль блеснула в голове Суворова, и сразу пришло озорное решение:
   - Не унывай, Петров! Еще спляшешь, и я с тобой!
   Суворов кинулся к соседним саням и выхватил из-под морды коня охапку сена. Приказав двум товарищам стать у стены избы, Суворов взгромоздился на спины солдат и плотно закрыл охапкой сена волок избы. Изнутри послышались крики: изба сразу наполнилась дымом. Из двери избы посыпался народ. На Суворова накинулись. Кто-то на него замахнулся.
   - Не тронь нашего капрала! - взвизгнул Петров. - Выкуривай из всех изб дармоедов!
   Предложение понравилось. Со смехом, забыв усталость, слабые принялись выкуривать сильных изо всех изб. Суворов распоряжался. Его теснили недовольные. Рядом с ним стал и заслонил его собой Сидоров из тринадцатой роты.
   - Семеновцы, стой! - закричал он. - Срам какой! Дорвались до тепла, товарищей забыли! Идите к каптеру*, берите топоры - дрова рубить! Скорей нагреетесь!
   _______________
   * К а п т ё р (каптенармус) - заведующий ротным имуществом
   солдат.
   - А там и каша! - прибавил Суворов.
   - И то! - согласился первым тот солдат, который замахнулся было на капрала.
   Солдаты выбрали у каптенармуса инструмент. В лесу весело застучали топоры. В избах из открытых волоковых окон снова потянулся дым. Слабые наполнили избы кашлем, чиханьем и стонами. Суворов приказал растирать обмороженные руки и ноги. С Петрова скинули сапоги и посадили на скамью ногами в ушат с ледяной водой.
   - Чуешь ноги? Шевельни-ка! - сказал Суворов.
   - Эх, милый ты мой, век не забуду! Спляшем еще, господин капрал! Петров, притопывая ногами в ушате, запел: - "Гренадеры молодцы, други-братья удальцы! Запоем мы трыцко хватско про житье-бытье солдатско!" Ой, мамынька! Пропали мои ноженьки, не шевелятся!..
   К ночи на гумнах деревни с подветренной стороны пылало множество костров. От огня оплывал и оседал снег. Поспели каши, заправленные салом и сдобренные щедро стручковым красным перцем. Солдаты наелись и повеселели. Послышались песни. Уж никто не хотел оставаться в дымных избах, все выбрались на волю, к огням. Меж костров шныряли в полушубках, подметая полами снег, босые мальчишки и девчонки. Суворова звали от одного огня к другому: "Поди, сударь, и у нас погрейся!" Внезапно перед Суворовым предстал Петров, веселый, в чьих-то стоптанных валенках и хмельной: видно, в деревне сыскалось и вино.
   - Вот он, наш капрал! Ура! Спляшем, друг! Знаешь "Слушай, радость!"?
   - Как же не знать, знаю. В деревне рос!
   - Ребята, становись кругом!
   "СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!"
   Образовался широкий круг. Посредине меж двух костров оставались только Суворов и Петров.
   - Девкой будешь или кавалером? - спросил Петров.
   Суворов, не отвечая, приосанился и, сняв шапку, церемонно поклонился Петрову.
   - "Слушай, радость, одно слово! - запел он басом. - Где ты, светик мой, живешь? Там ли, где светелка нова? Скажи, как ты, мой свет, слывешь? Как и батюшку зовут, расскажи все, не забудь. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!"
   Петров по-бабьи метнул глазами на Суворова, потупился и повернулся к нему спиной.
   - "Полно, полно, балагур! - ответил он тоненько притворным голоском. - Мне пора идти домой, загонять гусей и кур, чтоб не быть битой самой. Тебе смехи ведь одни, не подставишь ты спины. Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!"
   Суворов приложил шляпу к сердцу:
   - "Ты не думай, дорогая, чтобы я с тобой шутил. Для тебя, моя милая, весь я дух мой возмутил. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!"
   - Уговаривай! - поощряли Суворова из круга.
   Но "девка" не сдавалась... Петров сделал уморительную старушечью рожу и, жуя конец посконной тряпки, повязанной на голове, шамкал:
   - "Господин ты мой изрядной, как ты можешь говорить со мной, девкой неученой: я не знаю в свете жить. Я советую тебе выбрать равную себе. Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!"
   Петров низко поклонился Суворову, коснувшись пальцами земли. Суворов лихо закрутил воображаемый ус, обошел Петрова кругом вприсядку и возобновил ухаживание. Он пел:
   - "Ах, свирепа, умилися, не предай меня в тоску. Не хочу слышать про ту, про притворну красоту. Что спешишь теперь домой? Ах, послушай! Ах, постой, постой!"
   - Держи ее, держи! - кричали из круга одни солдаты.
   - Девка, не сдавайся, беги! - советовали другие.
   Петров кинулся бежать. Суворов за ним гнался. Петров хотел с разбегу пробить головой круг и вырваться на волю. Его со смехом отшвырнули. Упав навзничь, он плачущим голосом напевал, дрыгая ногами:
   - "Отпусти меня, пожалуй, мне с тобой не сговорить. Мне делов еще немало: щи варить, бычка доить, масло пахтать*, хлебы печь, овес шастать**, братцев сечь... Поди, поди, не шути, добра ночь тебе, прости, прости!"
   _______________
   * П а х т а т ь - сбивать масло из сливок или сметаны.
   ** Ш а с т а т ь - отделять зерно от шелухи.
   Вскочив на ноги, Петров напрасно искал спасения, с визгом бросаясь во все стороны. Его отталкивали, он валился в снег под ноги Суворову и сбивал его наземь. Наконец Суворов крепко обнял Петрова за плечи, и тот, вспыхивая, пропел последний куплет:
   - "Убирайся, не шути! Поди, бешеной, прости, прости!"
   Суворов равнодушно отвернулся. Петров жалобно закричал:
   - Ванька!
   - Здеся! - отозвалось из круга с разных мест.
   - Поди сюда!
   - Иду! - рявкнуло сто глоток со всех сторон.
   Суворов стал в кругу подбоченясь:
   - Выходи, выходи, Ванька!
   Все кинулись из круга к нему, сшиблись, валясь друг на друга с криком: "Мала куча!" Поднялась веселая возня. Суворова подняли и начали подбрасывать. Он изнемог и взмолился. Еле живого от встряски, его посадили к самому огню. В костер подбросили сухих дров. Ветер утих. Высокое пламя вздымалось вверх столбами, сизый дым завивался над ними кольцами, рои искр вились в дыму. Казалось, что среди снегов у темной стены угрюмого леса чудом вырос и расцвел веселый сад невиданных деревьев с пламенно-желтыми стволами, синею курчавою листвой и багровыми пахучими цветами, а вокруг деревьев летают несметные тучи золотых пчел.
   Гомон у огней улегся. К костру подошел Сидоров и, став стрелкой, почтительно спросил:
   - Какие будут приказания, господин капрал?
   На лице Сидорова Суворов не уловил и тени насмешки. Александр понял, что его приказания будут выполнены. Он встал и отдал распоряжение ночевать батальону тремя очередями.
   Сидоров из тринадцатой роты кивком одобрил распоряжение капрала и закричал:
   - Ефрейторы, ко мне!
   Суворов сел к огню и задремал. Наутро Суворов объявил новый порядок похода. Возы переложили, удвоив на груженых санях тяжесть. Много саней освободилось. На них Суворов посадил слабую команду с инструментом: топорами, заступами и лопатами, погрузили котлы с дневным запасом. Этой части обозов приказано было ехать вперед со всяким поспешением до следующего по расписанию ночлега, нарубить там дров, разгрести сугробы, настлать вокруг костров лежбища из еловых лапок. Кашевары обязывались изготовиться так, чтобы батальон пришел к готовым кашам. Веселой рысцой на восходе солнца эта часть обоза покинула первый ночлег батальона. За ним следовал колонною батальон поротно, и наконец двинулся тяжелый обоз.
   До Москвы батальону предстояло пройти более семисот верст. Порядок похода на пути менялся частично, но, в общем, оставался установленный Суворовым для второго перехода. Суворова слушались. Несогласных убеждали товарищи. В шутку говорили: "Батальонный приказал!" Строптивым грозили: "Ужо он Соковнину доложит!" Смеясь, солдаты удивлялись: "Виданное ли дело: гвардейским батальоном капрал командует! Хоть бы сержант!" Потом стали шутливо кликать: "Ефрейторы, к поручику!", "Майор зовет!" И кого звали, тот бежал к Суворову.
   - Этак придем мы в Москву, - говорил Александру Сидоров, - товарищи тебя в гвардии полковника произведут, скажут Апраксину: "Довольно ты, сударь, поцарствовал, полно! У нас свой полковник". От матушки-государыни ты, Суворов, о милости такой не скоро услышишь...
   Батальон пришел в Москву. Распоряжения Суворова на походе получили одобрение Соковнина. Благодаря самозваному командиру батальон закончил поход до срока, без отсталых и беглых. Апраксин, узнав об этом, захотел видеть расторопного капрала. Суворов уклонился от свидания с ним и сказался больным, когда его в очередь назначили к Апраксину ординарцем. Все это было нарушением субординации, но Апраксин не тронул строптивого капрала: он видел в Александре сына генерала Василия Суворова.
   Г Л А В А Ш Е С Т А Я
   АРМИЯ
   Карьера Василия Ивановича Суворова возобновилась. Он быстро шел в гору, обновив старые придворные связи и знакомства во время пребывания Елизаветы Петровны в Москве. В 1751 году Василий Иванович занял должность прокурора Сената, а в 1753 году, произведенный в генерал-майоры, получил назначение членом Военной коллегии*. Могло показаться, что Василий Иванович делает карьеру ради сына или вступил в состязание с ним, задавшись мыслью показать на своем примере, как надо служить. Возвышение отца и впрямь помогло Александру. Сын опального, если не ссыльного мелкопоместного дворянина превратился в сына влиятельного сановника. Суворовы переехали в Санкт-Петербург.
   _______________
   * В о е н н а я к о л л е г и я - одно из центральных
   учреждений в России XVIII века. С 1719 года служила для управления
   военно-сухопутными силами; преобразована в военное министерство в
   1802 году.
   Еще в 1750 году, видя, что Александр изнемогает под добровольно наложенным на себя солдатским ярмом, отец упросил Соковнина взять Александра к себе бессменным ординарцем. В 1751 году Александр Суворов достиг возраста гражданского совершеннолетия - двадцати одного года, и его произвели в чин сержанта - последний высший солдатский чин, а в 1752 году отец выхлопотал сержанту Суворову почетную командировку за границу: курьером с депешами в Дрезден и Вену. Многие из недорослей в гвардии желали этой посылки. Выбор пал на Суворова, потому что он знал лучше многих немецкий и французский языки.