Григорьев Сергей. Александр Суворов

   Николев прочел:
   "Князю Андрею Горчакову. Повелеваю ехать вам, князь, к графу Суворову: сказать ему от меня, что, если что было от него мне, я сего не помню: что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению.
   П а в е л".
   Николев на цыпочках подошел к столу, держа бумагу так, словно нес чашу, до краев налитую вином, боясь его расплескать. Суворов сидел, склонясь к карте Италии. Николев положил рескрипт на стол.
   - Скверными устами не смею коснуться слов, начертанных рукой монарха. Лобызаю мысленно! Волю монаршую исполняю... Граф, вы вольны поступать, как угодно вашему сиятельству. Но осмелюсь вашему сиятельству просительнейше доложить, - обратился Николев к Горчакову, - служа безвозмездно, не имею ни малейшей возможности покинуть сии места.
   - Вам пожаловано пять тысяч рублей, кои вы в свое время получите, сказал Горчаков.
   - Пять тысяч! Господи боже мой! Не смею верить! Безмерна милость монаршая! - воскликнул Николев и покачнулся.
   - Фомка! - крикнул Суворов.
   Вошел староста Фома Матвеич.
   - Отведи, Фомка, Николева домой - у него от монаршей милости ноги подкосились.
   - Пойдем, ваше благородие, отдохни, - сказал Фомка, взяв Николева под руку.
   - Погоди, мужик! Ваше сиятельство, граф Александр Васильевич! Поздравляю! Не могу умолчать! Радуюсь. Преклоняюсь. Повергаюсь. Вы Цезарь! Ганнибал! Александр Македонский! Фридрих! А я, я - т а р а к а н! Меня отведут в нетопленную избу, и я там замерзну, как подобает таракану. Именем монаршим взываю к вам, сиятельный граф, не дайте замерзнуть таракану! Бедному таракану.
   Николев заплакал. Горчаков рассмеялся.
   - Фомка! Баня у нас еще не выстыла? - спросил Суворов.
   - Нынче топлена. Хоть париться!
   - Сведи его благородие в баню да дверь за ним там припри накрепко. А то он будет колобродить. Вина не давай. Спиной ответишь.
   Фомка вывел Николева. Тот не сопротивлялся.
   - Каков негодяй! - воскликнул Горчаков. - И вы, дядюшка, осуждены были его терпеть!
   - Несчастный человек, - тихо ответил Суворов.
   Дубасов внес чай и ром, и Суворов с племянником снова обратились к предмету своей беседы. Горчаков пил чай, щедро разбавляя его ромом. Он убеждал дядю все горячей и горячей, наконец предложил ехать с ним в Петербург немедленно: государь нетерпелив, скор и в милости и в гневе, переменчив - надо ловить мгновение фортуны.
   Суворов слушал племянника равнодушно и наконец спросил:
   - А что слыхать у вас о Бонапарте? Где он? Что творит?
   - Ах, - воскликнул Горчаков, - как это я мог забыть!
   Он выбежал из горницы и тотчас вернулся с пачкой газет, перевязанных пестрым шнурком.
   - Его величество, зная ваш интерес, дядюшка, просил передать вам. Тут вы, кроме венских и берлинских, найдете несколько запретных парижских, полученных из Берлина с курьером. Бонапарт продолжает дивить Европу своим проворством...
   СИЛА-СОЛОМА
   Суворов поспешно развязал шнурок и начал просматривать газеты. Читая, он словно вернулся домой после долгой отлучки, когда из поспешных слов близких людей остается догадываться, что многое переменилось, но не знаешь еще всего, что случилось, а сразу пересказать невозможно.
   Газеты разрозненно сообщали, что французы готовятся, сохраняя все в тайне, к какому-то большому походу. Во главе армии, наверное, станет Бонапарт. Ионические острова захвачены французами. Англичане опасаются за остров Мальту... Бонапарт вернулся из Италии в Париж. Директория встречала его торжественно в Люксембургском дворце. Толпы народа стояли по пути триумфального шествия Бонапарта на улицах Парижа, бурными криками и рукоплесканиями приветствуя завоевателя Италии.
   - Завоевателя Италии! - воскликнул Суворов. - Он с Италией покончил?
   - И это для вас новость, граф? - удивился Горчаков. - Бонапарт добрался - что там Италия! - до самой Вены. Роялисты снова восстали в Париже, и опять несчастливо. Пишегрю, председатель Совета пятисот, схвачен и отправлен в Гвиану отбывать каторгу. Австрийцы решили мириться. 7 октября в Кампо-Формио подписан мир между Австрией и Францией. Бонапарт вел себя в Италии не генералом, а монархом. Попросту он ее дотла ограбил: все из Италии - и золото и ценности - свезено в Париж.
   - Австрияков кто не бил! Но что же сами итальянцы?
   - Ах, дядюшка! Прочитайте парижские газеты - там пишут, что Бонапарт принес Италии свободу на штыках своих солдат. Что великий итальянский народ сбросил иго королей и монархов. Везде сажают "деревья вольности". Все вдруг сделались республиканцами. Берутся за оружие, чтобы помогать освободителям - французам. А почитаешь венские газеты, видишь, что все это сущий вздор, что Бонапарт отзывается об итальянцах с презрением, что вместо свободы Бонапарт принес ужас. За ничтожную провинность он велел перебить все население города Луго. В городе Бинаско за то, что убили одного французского солдата, по приказу Бонапарта город истребили огнем, перекололи все население, включая женщин и детей! Он велел расстрелять всех городских чиновников Палии, а город отдал на разграбление своим солдатам. Какое варварство, какая дикая жестокость!
   Говоря это, Горчаков волновался. Суворов, не перебивая его, слушал, а когда тот умолк, проговорил:
   - Достоинство воина - храбрость, а доблесть его - великодушие. Мы жителей не убивали и не обирали. И, если придется, мои богатыри будут воевать в Италии не ради добычи! Войны не миновать, иначе Павел Петрович меня не звал бы!
   - О войне нет речи, дядюшка...
   - Зачем же он меня зовет?
   - Это нетрудно понять. Сделав вам комплимент, скажу: он вас, дядюшка, немножко боится - нет, не персоны вашей, а самого звука имени вашего трепещет! Оно поднимает все русские сердца. Вас любят в полевых войсках. Гвардия сейчас только о вас и говорит. Держать вас в унижении долее опасно для самого принципа царской власти. Остается одно: сделать великодушное движение, протянуть вам руку примирения. Он это сделал. Вам надо ехать!
   - Стало так, я ему не нужен. Почему он написал "графу"? Он мог написать "фельдмаршалу".
   - Ах, Александр Васильевич! Да вы знаете его - ведь он педант. Форма для него все. Поверьте, он вам вернет жезл фельдмаршала при первом разговоре.
   - Не поеду! Ты, дружок, сосни, а мне пора на колокольню, к службе звонить...
   Горчаков всплеснул руками в отчаянии.
   - Да поймите вы наконец, упрямый старик! - заговорил раздраженно Горчаков. - Я не могу, н е м о г у к нему вернуться с таким ответом. Он прямо пошлет меня в Сибирь! Черт возьми! - стукнув по столу кулаком, вскричал Горчаков. - Я увезу вас силой, сударь!
   - Силой?
   - Да! Закатаю в кошму, положу в сани и повезу...
   - Прошка! - позвал Суворов.
   Вошел Дубасов.
   - Прошенька! Заступись за меня. Племянник буянит. Кричит на меня. Хочет силком везти! В кошму завернуть!..
   - Нехорошо, сударь! - обратился Дубасов к Горчакову. - Кошма у нас, конечно, найдется, да что толку, если вы привезете его величеству бездыханное тело фельдмаршала Суворова? А будете на своем стоять, пойду в баню, подыму Николева, он вас, сударь, научит, как надо исполнять монаршую волю.
   - Да вы тут с ума посходили все!
   - Не мудрено, сударь, и с ума сойти! А тебе, Саша, по старой дружбе скажу: не упрямься - все-таки царь зовет, не кто-нибудь. Сила солому ломит! Пускай они назад скачут - скажут, что Суворов едет. И поедем мы с тобой в Питер на долгих, потихоньку; что нам старые кости трясти на курьерской тройке. Проселочками по мягкому снежку до Питера доберемся. Мягко. Так-то и волк сыт будет, и овцы целы.
   - Кто волк? - сердито спросил Горчаков.
   - Это вам, сударь, точно известно...
   Большего Горчаков добиться не мог и поскакал в Петербург один. Возвратясь в столицу, он тотчас доложил Павлу Петровичу:
   - Суворов едет!
   Суворов приноровил приезд в Петербург, по своему обычаю, к ночи. Павел уже несколько раз о нем справлялся у Горчакова. Узнав, что дядя прибыл, Горчаков, не медля ни минуты, поехал во дворец с докладом. Павел уже разделся на ночь, но вышел к флигель-адъютанту, накинув шинель, и сказал, что принял бы Суворова сейчас же, если бы не было так поздно. Он назначил свидание с опальным фельдмаршалом на утро.
   Суворов не захватил с собой никакого военного платья, ему пришлось надеть мундир племянника. Мундир был, конечно, нового образца. К счастью, он пришелся впору. В девять часов утра Суворов был во дворце. Возвращаясь с прогулки, Павел, как только соскочил с коня, спросил Горчакова, здесь ли Суворов. Узнав, что Суворов уже приехал, император вбежал в приемную, схватил Суворова за руку и повел в свой кабинет. Там они, затворясь вдвоем, проговорили больше часа, затем Суворов поехал на развод, по приглашению Павла.
   Император рассчитывал блеснуть перед Суворовым своей опруссаченной гвардией. Желая угодить Суворову, Павел водил батальоны скорым шагом, показывал примерную атаку. Суворов отворачивался, смеялся в кулак, наконец сказал Горчакову:
   - Не могу больше! Брюхо болит! - и уехал с вахт-парада, не дождавшись пароля.
   Павел, разгневанный, призвал после развода Горчакова и спросил его:
   - Что это значит? Я ему делал намеки, чтобы он просился вновь на службу, а он мне про Измаил начал рассказывать. Я ему повторил намеки, он опять свое - про Кинбурн, Очаков. Извольте, сударь, ехать к вашему дяде пусть он объяснит свои поступки, и привезите ответ; до тех пор я не сяду за стол!
   Горчаков поскакал к дяде. Суворов уже лежал в постели, лицом к стене. Не поворачиваясь, он сказал племяннику, что вступит вновь на службу не иначе, как с той полнотой власти, которой он обладал в екатерининские времена, с правом производить в чины до полковника, награждать, увольнять.
   - Я таких вещей и передать государю не осмелюсь! - воскликнул испуганный Горчаков.
   - Передавай что знаешь. А я хочу спать...
   Горчаков поторопился во дворец, так как наступил уже час обеда. В смущении Горчаков лепетал перед разгневанным Павлом, что Суворов растерялся в присутствии особы его величества, что он готов служить, если на то последует высочайшее соизволение.
   Павел отпустил Горчакова, сказав:
   - Если, сударь, не вразумите дядю, будете отвечать вы!
   Девятнадцатилетнему подполковнику оказалась непосильной задача вразумления Суворова.
   Павел продолжал свое, не стесняясь: прямо с развода отправлял генералов в крепостные казематы. Суворов продолжал шалить на разводах. Притворялся, что новая, павловской формы, шляпа не держится у него на голове, ронял ее к ногам Павла. Путался между рядами взводов, проходивших церемониальным шагом. Делая вид, что никак не может сесть в карету, так как мешает шпага нового образца, Суворов забегал к карете то с одной, то с другой стороны, и это продолжалось подолгу.
   Павел после каждой встречи с Суворовым накидывался на молодого Горчакова, которому никак не удавалось вразумить дядю.
   Горчаков выдумывал для царя мягкие и верноподданнические ответы Суворова, а дяде передавал не возмущенные выкрики Павла, а снисходительные и милостивые слова.
   Долго такая игра продолжаться не могла, Павел сдался и, снисходя к просьбе Суворова, переданной ему Горчаковым, разрешил Суворову опять ехать в деревню.
   Суворов вернулся в Кончанское. Но 6 февраля 1799 года приехал туда флигель-адъютант генерал Толбухин с письмом от Павла. Император писал Суворову:
   "Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, известие о настойчивом желании венского дворца, чтобы вы предводительствовали его армиями в Италии, куда и мои корпуса Розенберга и Германа идут. Итак, посему и при теперешних европейских обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но и от лица других предложить вам взять команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену.
   П а в е л.
   С.-Петербург, 1799, февраля 4".
   К этому официальному документу Павел присоединил еще личное письмо:
   "Теперь нам не время рассчитываться... поспешите сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть".
   Через час, не дав Толбухину отдохнуть, Суворов послал его обратно с ответом о своем согласии принять на себя командование войсками России и Австрии против Франции.
   Через два дня Суворов явился в Петербург.
   Отложив счеты со своенравным полководцем, Павел отдал русские войска в полное распоряжение Суворова, сказав: "Веди войну, как знаешь!" В армии весть о назначении Суворова сверкнула молнией. Старые солдаты просились с ним в поход. Павел возложил на Суворова знак ордена мальтийских рыцарей, так как сам состоял "великим магистром" этого ордена, и Суворов отправился в Вену.
   Г Л А В А В О С Е М Н А Д Ц А Т А Я
   ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД
   Осенью 1797 года, после заключения мира в Кампо-Формио, армия Бонапарта покинула пределы Австрии. В Германии французы отошли за Рейн, в Италии - за реку Эч. К западу от нее начиналась основанная Бонапартом Цизальпинская республика. Австрия потеряла левый берег Рейна и большую часть Ломбардии, зато приобрела часть венецианских владений. В Раштадте продолжались переговоры между Австрией и Францией, чтобы точно и подробно установить условия мира. Австрия надеялась добиться от Франции новых уступок, стремясь вознаградить себя за потерю Северной Италии округлением границ за счет мелких германских государств. Нидерланды, по Кампо-Формийскому миру, отошли к Франции. Голландия превратилась в Батавскую республику. В Генуе под властью Франции основалась республика Лигурийская.
   Окрыленные успехами Бонапарта, французы захватили в 1798 году Швейцарию, основав здесь республику Гельвецию. Они вызвали в Риме восстание и провозгласили Римскую республику.
   В то же время втайне готовилась задуманная Бонапартом военная экспедиция в Египет. Франция снарядила огромный флот и сильный экспедиционный корпус. Распространялся слух, что флот и армия назначаются для высадки на Британские острова. Англичане забеспокоились. Английский флот в Гибралтаре запирал выход французским кораблям из Средиземного моря, преграждая путь в Англию. Истинные намерения Бонапарта открылись, когда французский флот вышел в море и направился на восток. Бонапарт отплыл, чтобы завоевать Египет и оттуда угрожать индийским владениям Англии.
   По пути в Египет французы захватили остров Мальта. Этот небольшой остров представлял собою важную морскую станцию на средиземноморских путях. Им владели мальтийские рыцари. Орден ставил своей целью поддержку монархических государств, когда им угрожала революция. Понятно, что в Мальтийский орден вступали коронованные особы - короли, владетельные князья. После захвата Мальты французами мальтийские рыцари предложили звание великого магистра ордена Павлу. Он согласился.
   Англия воспользовалась этим, чтобы вовлечь Россию в войну с Францией. Австрийцев нетрудно было убедить в том, что экспедиция Бонапарта в Египет дает Австрии случай вернуть в Италии все, что Австрия потеряла по Кампо-Формийскому миру.
   Английский посол в Петербурге привел в движение все пружины при дворе Павла. "Великому магистру" внушили мысль, что захват Мальты Бонапартом не только угроза всем европейским государям, но и личный оскорбительный вызов ему самому. Павел вступил в союз с Англией и Австрией против Франции. В Южной Италии к союзникам примкнул король неаполитанский. Он поторопился выступить в поход. Французы легко разбили его и вместо королевства учредили в Неаполе республику. К союзу против Франции присоединилась и Турция: захват Бонапартом Египта и задуманный им после этого поход в Сирию угрожал и турецким владениям. Война, потрясавшая Европу уже шесть лет, разгорелась с новой силой.
   Войны революционной Франции превращались в захватнические.
   Французы вторглись в Швейцарию. Маршал Массена начал наступление на Граубинден. Союзникам пришлось, заняв оборонительное положение на севере, сдерживать натиск французов из Швейцарии и наступать в Италии.
   Массена разбил австрийцев и, прогнав их из Граубиндена, обезоружил граубинденское ополчение. Командующий силами австрийцев эрцгерцог Карл нанес французам ответный удар, одержал верх в нескольких битвах, но не решился преследовать французов, когда они отошли за Рейн.
   Французы предупредили наступление союзников и в Италии. В конце марта 1799 года французский главнокомандующий Шерер перешел реку Минчио, чтобы атаковать австрийцев. Ими командовал мужественный генерал Край. Австрийцы горели желанием загладить неудачу в Швейцарии. Край перешел в наступление и разбил французов. Они потеряли много пушек, около четырех тысяч убитыми и ранеными, более четырех тысяч французов попало в плен.
   Французы отступили за реку Минчио.
   Край не преследовал их, руководясь личным расчетом. В Верону уже явился фельдмаршал Мелас, назначенный главнокомандующим австрийскими войсками. Одержав победу, Край хотел сохранить за собой славу, не омраченную возможной неудачей. Мелас, дряхлый старик, прибыв к армии, в свою очередь медлил с наступлением, так как вслед себе ожидал верховного главнокомандующего соединенными силами русских и австрийцев - Суворова, который уже прибыл в Вену.
   Тугут, председатель гофкригсрата, придворного военного совета, человек малообразованный и совсем не военный, а лишь умный и ловкий политик, пытался навязать Суворову в Вене осторожный план войны. Границей наступления союзной армии назначалась река Адда. Переносить военные действия на правый берег реки По гофкригсрат категорически запрещал. Предписывалось закреплять успехи сражений, овладевая крепостями. Главной крепостью Ломбардии являлась Мантуя. Она потребовала от Бонапарта четыре года тому назад больше времени, сил и жертв, чем вся его победоносная кампания. Французы, завладев Мантуей, усилили ее мощность. В Мантуе стоял большой французский гарнизон, обеспеченный надолго боевыми припасами и продовольствием.
   Отправляясь к армии в Верону, Суворов сказал Тугуту, перечеркнув накрест предложенный им план:
   - Я начну кампанию переходом через реку Адду, а кончу там, где бог то пошлет...
   В Вероне итальянцы устроили Суворову восторженную встречу. При въезде в город Суворова веронцы выпрягли из его кареты лошадей и оспаривали друг у друга право везти на себе фельдмаршала в город.
   Для представления Суворову собрались в Верону русские и австрийские генералы. Суворов явился перед ними, облаченный в мундир австрийского фельдмаршала. Чин этот Суворову пожаловали затем, чтобы старику Меласу и прочим австрийским генералам не показалось зазорным подчиняться генералу русскому, хотя и прославленному победами и известному австрийским солдатам под именем генерала "Вперед". А с другой стороны, венские хитроумные политики считали, что своенравный полководец, зачеркнувший военный план гофкригсрата, став австрийским фельдмаршалом, будет обязан подчиниться австрийскому императору.
   Фельдмаршальский мундир, сшитый в Вене придворным портным, сидел на Суворове несуразно: везде, где надо, где не надо, портной подложил вату, подняв плечи и сделав грудь колесом. Венские портные, наравне с венскими каретниками, славились по всему свету. Портной много потрудился, чтобы превратить тщедушного Суворова в нарядную военную куклу. Он остался недоволен лишь небольшим ростом Суворова. Слышав о нем, портной предполагал одеть гиганта.
   Выйдя в зал, где его ждали и русские и австрийские генералы, Суворов остановился и зажмурился, как бы ослепленный блеском мундиров. Он простоял так с минуту с закрытыми глазами, вертя шеей в шитом воротнике мундира, и поеживался, делая вид, что у него жмет под мышками. Генерал-квартирмейстер маркиз Шателер увидел в поведении фельдмаршала признаки старческой немощи и ловко подкатил к Суворову мягкое кресло.
   - Вы очень утомлены с дороги, господин фельдмаршал. Может быть, прикажете отложить прием? Во всяком случае, вы можете вести прием сидя.
   Суворов ответил:
   - Благодарю, маркиз. Вы скоро убедитесь, что я еще крепко стою на ногах.
   Он сделал шаг вперед и открыл глаза.
   Прием начался. Командир русского корпуса Розенберг называл имена генералов и начальников отдельных частей.
   Одним Суворов просто ласково кивал головой, другим протягивал руки, обнимал, целовал и, по обычаю, что-нибудь говорил тихо на ухо.
   Обняв Багратиона, Суворов сказал:
   - Рад видеть тебя, князь Петр! Ты моя надежда. Учи австрияков воевать. Будь правою моей рукой. Помнишь?.. - И, целуя в глаза, в лоб и в губы, приговаривал: - Очаков, Рымник, Измаил!
   - Генерал Милорадович! - провозгласил Розенберг.
   Суворов озарился широкой улыбкой:
   - Миша? Как ты вырос! А помнишь, я приезжал к вам в деревню? Ты вот какой был. На палочке верхом скакал с деревянной саблей. Вот и вышел в генералы... А хороши у вас были тогда пироги с капустой!
   Притянув к себе молодого генерала, Суворов прошептал ему на ухо:
   - Погляди-ка на Багратиона - он тебе завидует. Смотри от него не отставай!
   Затем Суворову представился донской войсковой старшина Денисов. Приветствуя его, Суворов прошептал:
   - Карпыч, скажи своим "гаврилычам", чтобы поскорей мне добыли французскую карету. Треклятая карета Франца мне все бока отбила...
   Прием продолжался. Казалось, что Суворова одолевает непобедимая дрема, глаза его смыкались. Но он стоял весь собранный и ни разу не качнулся, что очень трудно с закрытыми глазами старому человеку в усталости. Неверно было бы сказать, что Суворов стоял недвижно, словно каменный или отлитый из бронзы, - это была живая, трепетная неподвижность.
   Розенберг называл имена известных австрийских генералов. Суворов устало открывал глаза и бормотал:
   - Не слыхал. Познакомимся.
   Обиженные австрийцы переглядывались, откровенно пожимая плечами. Список генералов кончился. Суворов начал ходить по залу широкими шагами, произнося в такт шагам изречения из "Науки побеждать":
   - "Удивить - победить. Напуган - побежден. Смерть или плен - все одно. Промедлить время - хуже смерти. Каждый воин знай свой маневр. Хоть генерал, хоть рядовой. Секрет - один предлог. От болтунов не сбережешься. На дневках - упражнять в атаках. Сомкнуто в штыки. Вьюки с котлами впереди. Лошадей беречь - конь дольше отдыхает. Стрелять не долго. Артиллерия картечью. Слушай! Атака будет! Всем фронтом. Ружья на руки. Марш! Ступай! Ружья наперевес. С музыкой, ускорив шаг. Развернуть знамена! Марш-марш! Удвоить шаг. Марш-марш! Коли, коли! Руби, руби! Ура! Победа! Слава, слава!"
   Для русских генералов изречения из "Науки побеждать" не были новостью. Австрийцы, не зная русского языка, считали, что речь Суворова их не касается, и переговаривались между собой. Он обратился к ним по-немецки. Остановясь среди зала, Суворов положил руку на эфес палаша, выпрямился. Глаза его светились.
   - Господа! - сказал он. - Русские и австрийские солдаты не впервые будут сражаться рука об руку. Мы с вами знакомы. Я высоко ставлю боевые качества австрийских войск. Они побеждали - я видел это в Турции. Я имел там возможность оценить и многих австрийских генералов. Считаю высокой честью сражаться, имея таких подчиненных. Полагаю, однако, преступным скрыть от вас то, чего я никогда не скрывал. Вы, господа, склонны удовлетворяться полупобедой, когда полная победа у вас в руках. Вы замедляете стремление, почти достигнув цели, именно потому, что она близка. Я требую, чтобы вы все прониклись сознанием необходимости последнего, завершающего дело усилия. Вы знаете, например, что по плану войны, мне предложенному, границей первой кампании назначена Адда, но противник наш находится уже за Аддой.
   Раздалось несколько удивленных восклицаний. В группе австрийских генералов произошло движение. Отступление Шерера за Адду явилось для многих совершенной неожиданностью. Суворов продолжал:
   - Да, это так. Если бы я держался плана Вены, и я и вы все со мною, мои господа, очутились бы в смешном положении. Кампания еще не начиналась и уже кончена! Поверьте мне, что французы не останутся на месте, если остановимся мы. Если мы не будем наступать, будут наступать они. Господа! Бонапарт прошел Италию с запада на восток в шесть месяцев и был у ворот Вены. Я сделаю со своими войсками марш по Италии от Вены до французских границ в три месяца. К августу французские войска будут мною изгнаны из всей Италии, не только Верхней, но Средней и Нижней. Все нам благоприятствует. Бонапарт увяз в Сирии. Лучшие французские мастера войны заняты в Швейцарии и на Рейне. Ограбленное население Италии готово восстать. Театр войны изучен на протяжении тысячелетий. Мы будем сражаться в классической стране войн. Дороги здесь проложены еще римлянами. Броды и переправы через реки известны со времени пунических войн. "Все дороги ведут в Рим", то есть к победе. Вам, господа, театр войны хорошо знаком. Ваши солдаты прошли его весь, отступая. Теперь они пройдут его, победоносно наступая. Мои солдаты знают одну дорогу - вперед! Мне остается сказать немного. Нам предстоит поход, в котором у солдат не будет добычи иной, кроме чести и бессмертной славы. Италия ограблена французами. Все отнятое нами у французов я возвращу итальянскому народу. Я фельдмаршал австрийской армии и кавалер ордена Терезии. Все это я должен еще заслужить и не сомневаюсь, твердо знаю, что заслужу с такими соратниками, каковыми являетесь вы, мои господа!
   Суворов поклонился. Генералы ответили тем же. Маркиз Шателер подошел к Суворову и, поклонившись, сказал:
   - Ваше сиятельство! Вы говорили великолепно, как настоящий немец!
   - Где мне! Я простой русский человек...
   Суворов улыбнулся и поник головой. Опять перед блестящим собранием стоял в расслабленной позе немощный старик в столь не идущем к нему наряде.