Григорьев Сергей. Александр Суворов

   На дворе проиграл рожок, что обозначало конец урока.
   Бухгольц первого спросил Дубасова:
   - Что будем услыхать от вас, большой Дубасов?
   - Чуть-чуть не решил, да тут горнист заиграл.
   - О! Я говориль: высокий чердак плохо меблирт*. Ну, что ты скажешь, умный малютка? Я вижу несколько минут, ты уже имеешь результат.
   _______________
   * Обставлен мебелью.
   Александр ответил.
   - Нет, я не решил. И не думал решать...
   - Что? Как ты смель?
   - Невыгодно, сударь. Вы сказали: если я решу - быть биту Дубасову?
   - Сказаль.
   - А если он решит, быть биту мне?
   - Сказаль.
   - Так нам лучше обоим не решать: и бить некого...
   Бухгольц в изумлении раскрыл рот, лицо его побагровело. Все ученики притаились и ждали, что учитель обрушится на новичка и примется колотить его по чем попало ферулой.
   Вместо того Бухгольц вдруг расхохотался, хлопнув себя по лбу:
   - О! Какой ты есть глупец, Иоганн!
   Он легонько ударил Суворова по темени и ушел из класса сконфуженный.
   Ученики окружили Дубасова и Суворова. Одни смеялись над Дубасовым, другие говорили, что новичок и сам ни за что бы не решил задачки. Особенно наскакивал сосед Суворова, Сергей Юсупов.
   - Вперил рачьи буркалы! - кричал Юсупов. - Явно врешь - где тебе решить?
   - Решу!
   - Давай на спор?
   - Кто спорит, тот гроша не стоит!
   - Хвачу тебя раз - из тебя дух вон!
   - А я об тебя и рук марать не стану!
   - Ребята, расступись! - раздвигая учеников руками, сказал Дубасов. Дай простор! Ну-ка, Саша, умой его.
   Александр нагнулся быком, с силой ударил Юсупова в грудь головой и "смазал" по скулам справа и слева.
   Юсупов повалился на пол.
   - Вставай, князенька-красавец, - сказал Дубасов. - Ну-ка, еще разок!
   Юсупов едва вскочил на ноги, как Суворов на него снова налетел, на этот раз неудачно: Юсупов прикрыл грудь левым кулаком, а правым ударил Суворова в зубы. Александр устоял на ногах и тычком расквасил Сергею нос. Они схватились снова и, ничего уже не видя, тузили друг друга. Товарищи поощряли их криками и свистом. Юсупов, отступая от наскоков Александра, изловчился, ударил Александра по виску. Из глаз Суворова посыпались искры. Он упал.
   Внезапно настала тишина. Чья-то сильная рука подняла Суворова с пола и поставила на ноги. Александр открыл глаза. Ученики разбежались по углам, а перед собой Александр увидел отца, одетого в Преображенский мундир, и рядом с ним - премьер-майора Соковнина. Из-за их спин выглядывал Бухгольц.
   - Что вы тут творите? - грозно крикнул Соковнин.
   - Задачку решаем, ваше высокородие! - ответил Дубасов, поддерживая Александра.
   Тот едва стоял на ногах.
   - Кто с ним дрался?
   - Красавец, выходи! - крикнул Дубасов. - Нечего за чужой спиной прятаться...
   Сергей Юсупов вышел вперед.
   - Хороши!
   У Суворова под распухшим глазом светился огромный фонарь. У Юсупова был расквашен нос.
   - Юсупов! В холодную. На трое суток. На хлеб-воду. Ступай!
   Юсупов твердо ответил:
   - Слушаю, господин премьер-майор!
   - Суворов, ступай с отцом! Он с тобой сам сделает, что надо...
   Соковнин повернулся и вышел. Отец схватил Александра за руку и подзатыльником указал ему дорогу к двери.
   - И ты, Прохор, хорош - не мог сдержать мальцов! - попрекнул Дубасова Василий Иванович.
   - Никак нельзя, ваше благородие: задачку надо было решать.
   За дверями школы Александр увидел двух коней: своего Шермака и отцовского гнедого. Их держал на поводу семеновский гренадер. До блеска вычищенный Шермак, под новым гренадерским седлом, с чепраком нетерпеливо переступал ногами, недовольный тем, что копыта отяжелели - его успели подковать полковые кузнецы.
   В молчании Суворовы возвращались домой верхами. Только у Никитских ворот отец оглянулся на Александра и с усмешкой спросил:
   - Трудна была задача?
   - Нет, батюшка, легка.
   - Решил?
   - Решил.
   - А первое сражение выиграл или проиграл?
   - Выиграл, батюшка, хотя с уроном, - ответил Александр, щупая опухший глаз.
   - Что же мне теперь сделать с тобой?
   - Равна вина, равно и наказание, батюшка.
   - В холодную на хлеб, на воду на три дня?
   - Да, батюшка.
   - Что-то мать скажет! Ведь это она меня заставила тебя искать. Часу не хотела вытерпеть... Угадала, что ты в полк поскакал...
   Не входя в дом, Василий Иванович отомкнул холодный чулан, запер там Александра и отправился к Авдотье Федосеевне с докладом.
   Мать возмутилась, вырвала ключ от чулана из рук Василия Ивановича и кинулась освобождать сына.
   Василий Иванович велел ей захватить для Александра "Римскую историю".
   Александр наотрез отказался выйти из чулана. Мать попробовала вывести его силой. Александр упирался. Она его сгребла и хотела вынести на руках. Александр так яростно отбивался, что мать отступилась, захлопнула чулан, замкнула и ушла, крикнув:
   - Замерзнешь - сам проситься станешь! Тогда не выпущу, проси не проси!
   - Матушка! Как же я могу выйти? Сергей-то Юсупов в полку на съезжей в холодной сидит.
   - Да что тебе Юсупов - брат? Он тебе глаз разбил.
   - Брат! Я ему нос расквасил!
   - Ну, коли так, сиди же! Ноги-то, поди, застыли. Погоди-ка!
   Мать ушла и возвратилась с валенками:
   - Сейчас же переобуйся!
   Александр покосился на валенки и не шевельнулся. Мать обняла Александра и, тормоша его, говорила:
   - Да в кого же ты у меня такой настойчивый вырос?
   - В тебя, матушка! - ответил Александр.
   Мать задвинула засов и нарочно гремела замком, запирая чулан.
   При скудном свете осеннего дня Александр читал:
   "Юношество римское, как скоро оно будет в способности к военной службе, научилось воинскому искусству, привыкая в стане своем к трудам самым жестоким. Прилежало оно не к пиров учреждению, но к имению хорошего оружия и добрых коней. Чего ради никакие трудности не устрашали сих людей, никакой неприятель не приводил их в робость, - бодрость и храбрость их все преодолевали..."
   Уже кончался краткий день, настали сумерки, и в чулане сделалось темно. Ноги и руки Александра коченели. В сенях послышались голоса. Засов загремел. Дверь распахнулась. Перед Александром стояла мать с горящей свечой в руке, а рядом с ней Прошка Великан.
   - Ну-ка, вылазь! - приказал Прошка. - Полно баловаться. Соковнин велел сержанта Юсупова из холодной выпустить...
   Александр, обрадованный, закричал петухом, обнял мать и потащил ее за руку в комнаты.
   - И книгу забыл? То-то! - попрекнула Авдотья Федосеевна.
   Прошка захватил книгу, взвесил ее на руке и сказал:
   - Поп читает, кузнец кует, а солдат службу правит...
   В задней каморке у кухни Александр прижался к печке, согреваясь. На столе было приготовлено угощение. Авдотья Федосеевна усадила Прошку за стол и начала потчевать.
   - Садись и ты! - пригласил Александра Дубасов. - Глотни винца, скорее согреешься.
   - Неужто Юсупов - сержант? - спросил Александр.
   - Сержант в брыжах. Да ты не завидуй! Кто в чин вошел лисой, тот в чине будет волком... За ваше здоровье, сударыня Авдотья Федосеевна!
   - Кушай, Прохор Иванович, на доброе здоровье. Уж как ты меня обрадовал, что Сашеньку вызволил!
   - А как же? Служить - так не картавить, а картавить - так не служить. Я думаю: как же это так? Соковнин сержанта выпустил, а мой товарищ в холодной сидит?!
   - Да как же ты догадался?
   - Птице - крылья, человеку - разум. Боярин Василий Иванович человек справедливый. Думаю, что он сынка не помилует, и верно; равен грех, равна и кара. Отпросился: пойду-ка обрадую боярыню.
   - Спасибо, Прохор Иванович. Кушай!
   - Ох, крепка!
   - А ты ее рыжичком, груздочком... Трудно будет Сашеньке в солдатах...
   - Что делать, матушка! Солдат - казенный человек: где прыжком, где бочком, где ползком, а где и на карачках.
   Александр слушал захмелевшего Дубасова впросонках. Голова Александра клонилась к столу: одолевала дрема. Он клюнул носом. Прохор встал, поднял его на руки и понес в постель.
   НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
   1 января 1748 года явился в Санкт-Петербург из шестилетнего отпуска капрал восьмой роты лейб-гвардии Семеновского полка Александр Суворов. В Петербург полк перешел из Москвы в 1744 году. Суворов ехал в столицу на почтовых, а вперед был послан отцом Александра небольшой обоз с запасами и конь Суворова, Шермак, под присмотром двух хлопцев - парней из крепостных крестьян.
   В это время командир полка Степан Федорович Апраксин целиком переложил бремя полкового хозяйства на премьер-майора Соковнина, которому и раньше очень доверял, проча его себе в преемники. Сам Апраксин, ведя широкое знакомство при дворе, метил выше.
   Соковнину подали для подписи приказ о зачислении явившегося из отпуска Александра Суворова в третью роту. Премьер-майор вспомнил Суворова и пожелал его видеть. Ординарец пригласил Суворова в штабное присутствие.
   Суворов вошел в кабинет премьер-майора и стрелкой стал у двери. Соковнин оглядел его со вниманием и усмехнулся:
   - Здравствуй, Суворов! А ты почти не вырос за четыре года.
   - Вырасту в полку сразу, ваше превосходительство.
   - Зови меня по имени. Где это тебе мундир пригоняли?
   - В солдатской швальне*, в Москве, господин премьер-майор.
   _______________
   * Ш в а л ь н я - портняжная.
   - Неказисто. Что же, батюшка твой не пожелал заказать сыну первый мундир приватно?
   - Одет, как все, Никита Федорович, лучше не надо.
   - Скупенек Василий Иванович, скупенек! Как же он здравствует?
   - Благодарствуйте, сударь. Батюшка в хорошем здоровье, приказали низко кланяться и вам желают доброго здоровья.
   - Он в той же все службе? Прокурором?
   - Так точно, сударь. Прокурором генерал берг-директориума.
   - В строй не собирается вернуться?
   - Службой доволен.
   - И им довольны, хотя и не все. Казну бережет. Даже Сенат растревожил своими донесениями. В Питере начали говорить: Суворова-де надо поднять выше, чтобы меньше видел. Отпиши батюшке, что его ждет повышение. Растревожил он осиное гнездо. Ну, а как матушка твоя, Авдотья Федосеевна, здравствует?
   - Матушка скончалась... После рождения младшей сестрицы моей, Машеньки.
   - Вот горе какое! Не дождалась видеть тебя в офицерском чине.
   - Ей горе было бы видеть меня и в сей амуниции, сударь.
   - Проходил в отпуске указные науки?
   - Да, сударь. После отбытия школы с полком в Санкт-Петербург занимался дома с родителем геометрией планов, тригонометрией, географией, фортификацией, инженерией.
   - А из языков?
   - Читаю по-немецки и несколько говорю по-французски.
   - Где же ты все это успел?
   - Два года в школе, сударь. По-французски у Лебонне, по-немецки - с Бухгольцем. А затем сам по книгам и с товарищами.
   - А! - вспомнил Соковнин. - Бухгольц. Помню, как ты решал с ним задачку. В арифметике-то он был слаб. Ну, а языку своему мог научить... конечно... Спился он и умер прошлой осенью... Что же, и здесь будешь ходить в школу?
   - Нет, сударь, мне надлежит пройти строй.
   - Правда, школа здесь у нас теперь - это и тебе видно будет - плоха. Я проектирую при полку школу для солдатских детей. Откроется - назначу тебя кондуктором*. Пойдешь в учителя?
   _______________
   * К о н д у к т о р - воспитатель.
   - Если служба позволит, господин премьер-майор.
   - Солдатский сын каждый должен, так я разумею, и сам стать к возрасту солдатом. Нашему отечеству, России, нужна великая армия.
   - Великое число из единиц составляется, сударь. Малое число, да из крупных единиц, больше, чем великое из малых.
   - Да ты, батюшка, гляжу я, философ! Хлебнул из кладезя премудрости?
   - Да, сударь, несколько читал.
   - Много прочитал?
   - Читал Вольфа, Лейбница, Руссо, Монтеня, Бейля, Монтескье.
   По лицу Соковнина пробежала тень смущения: из перечисленных Суворовым имен философов едва ли не все он слышал в первый раз из уст своего унтер-офицера.
   - Что же говорят эти мудрецы? Чаю, среди них есть и вольнодумцы? - с насмешкой молвил Соковнин.
   До сих пор краткий и отрывистый в ответах, Суворов заговорил о философии так пылко, что Соковнин, несколько напуганный, остановил его движением руки:
   - Довольно, друг мой, довольно! Поменьше философии, побольше практики... Танцевать умеешь?
   - Люблю попрыгать, - ответил Суворов.
   - Ну хорошо. Служи. Я буду держать тебя на мушке.
   - Благодарю, сударь.
   - Скажи все же, чего ты хочешь для себя?
   - Славы воинской и славы отечества.
   - Изрядно! Где ты остановился? Сколько хлопцев отпустил с тобой родитель?
   - Остановился я у дяди моего, Суворова, капитана гвардии в Преображенском полку.
   - Где же будешь жить?
   - Хотел бы в ротной светлице. А батюшка велел у дяди...
   - Живи лучше у дяди. В полку найдешь старых знакомцев: Ергольских, Дурново, Юсупова. С ним, помню, ты знатно дрался в первый раз.
   - Потом мы подружились. Только, сударь, мне с ним не по пути.
   - Что так?
   - Гусь свинье не товарищ. Он богат - я беден. Он князь - я служивый. Он красавец - я, сударь, видите каков.
   - Ничего, служи, - закончил свои наставления премьер-майор. - Пей не напивайся, ешь - не наедайся, вперед не вырывайся, в середину не мешайся, в хвосте не оставайся. Помни, ты у меня на мушке. Ступай!
   В смутном волнении Александр вышел из полковой избы. Шермак, стоявший у коновязи, увидев хозяина, поднял голову от кормушки и радостным ржанием приветствовал Александра.
   Похлопав Шермака по шее, Суворов повторил только что полученное наставление:
   - "Ешь - не наедайся, пей - не напивайся..."
   Приехав в Петербург ночью, Александр еще не отдохнул от качки и тряски зимней ухабистой дороги на почтовой тройке. Все плыло в глазах у Александра, и земля качалась под ногами, словно он вернулся из долгого морского путешествия.
   "Вот куда я попал! Вот куда я стремился!" - говорил себе Александр, осматриваясь кругом.
   День стоял безветренный, морозный. Туман затягивал дали сизой мглой. Казалось, что небо низко и вершины елей достигают облаков. Вправо на север уходила только что начатая просека Загородной перспективы. Извозчики-солдаты тянулись вереницей, вывозя на санях бревна с нового проспекта. Из лесу с разных сторон слышался стук плотничьих топоров рубили связи для солдатских светлиц: полк только еще обстраивался в новой столице.
   Из лесу поперечными просеками выходили кучки солдат с мушкетами на плече, в плащах с подобранными полами. Накануне выпал глубокий снег. Солдаты шли вразброд, утопая в сыпучем снегу. Не слышно было привычного в московской Семеновской слободе рокота барабанов с подвизгиванием флейт.
   СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
   Дядя, Александр Иванович Суворов, был холост и жил в офицерском доме - простой избе, хотя и очень обширной. Преображенский полк обосновался в Петербурге давно. Срубы домов - на московский манер: без подклетей, с шатровыми крышами - приобрели уже от непогоды благородный серый цвет старого дерева. Сосны кое-где еще уцелели вокруг, но рощи поредели, уступив место огородам и молодым садам. Прямые улицы, пробитые в направлении к Фонтанке, застроены почти сплошь домами с флигелями и надворными постройками и длинными приземистыми "магазейнами". Дальше, к северо-западу, поднимались шпили церквей и выше всех, подобно голой мачте яхты, с черным вымпелом наверху, - крепостной шпиль. Облако черного дыма на закате указывало место Литейного двора.
   Квартира дяди очень напоминала и размерами, и расположением комнат, и всем устройством деревенский дом в подмосковной Суворовых. О чем только пожалел Александр - в офицерском доме не нашлось каморки под крышей. Дядя отвел Александру маленькую комнату внизу, с отдельным входом из сеней, в одно окошко. Рядом, за стеной, находилась приспешная, где помещалась вся прислуга дяди; туда же вселились и двое хлопцев Александра.
   Когда Александр вернулся, дяди не было дома. Поговорив утром с племянником за чаем едва четверть часа, капитан Суворов простился с ним, отправляясь в какую-то срочную посылку, и все еще не вернулся. Племянник даже не успел разглядеть дядю. Порядков дома Александр еще не знал готовили или нет обед и будут ли без дяди обедать. Привычное для Александра время раннего обеда давно прошло. От нечего делать, в надежде, что дядя возвратится, Александр расшил рогожный тюк с книгами и принялся их расставлять. Все на полке они не уместились и заняли еще ломберный стол и стулья.
   Уже начало смеркаться - раньше, чем в Москве. Александр пожевал дорожных коржиков, запивая водой; не зажигая свечи, разделся, лег, накрывшись простыней, и уснул до утра.
   Утром его разбудили задолго до света хлопцы. Топая, они внесли в комнату Александра, по обычаю, заведенному еще в Москве, большую дубовую лохань и два ведра с ледяной водой. Печь весело пылала, стрекая угольками и освещая светлицу.
   Суворов снял рубашку и нагнулся над лоханью. Хлопцы сразу с двух сторон начали лить ему на спину воду. Александр, поеживаясь и кряхтя, подставлял под ледяные струи то голову, то спину, то правый бок, то левый, фыркая, мыл лицо...
   - Дядюшка вернулся? - спросил Александр, кончив умываться.
   - Еще ввечеру. Спрашивал про тебя и не велел будить до утреннего чаю, - доложил один из парней.
   Хлопцы вынесли лохань, Александр взял со стола "Парле Франсе"* и, бегая кругом по комнате, чтобы согреться, принялся твердить французские слова и фразы при танцующем свете из устья печки:
   - Иль фо леве, иль э бьен тан... Иль фо леве, иль э бьен тан. Тут а ку же серэ прэт а ленстан... Же серэ прэт а ленстан. Же серэ прэт а ленстан...**
   _______________
   * Самоучитель французского разговорного языка.
   ** Надо встать, уже пора. Тотчас я буду готов, в одно мгновение.
   Так продолжалось до тех пор, пока дрова в печи не превратились в груду пурпурно-золотых углей и при их свете нельзя было уже разобрать слов. Хлопец внес свечу:
   - Дядюшка встать изволили и просят кушать чай...
   Александр проворно оделся, вышел в "залу", а вместе с тем и столовую. Дядя сидел при свечах за столом уже в мундире и ботфортах. И сегодня дядя встретил Суворова так, как будто они всегда жили вместе, хотя вчера встретились в первый раз.
   Александр Иванович Суворов - младший брат, но он показался племяннику старше отца: в поредевших волосах, гладко зачесанных назад и заплетенных в косичку, блистала седина. Взор усталый и сумрачный. Говорил он отрывисто и глухо:
   - В какую роту зачислен? Видел Соковнина? В роте был? Капитану Челищеву явился?
   Александр отвечал так же обрывисто и просто. Они напились чаю почти в молчании, оделись, вместе вышли. Им подали коней. Вскочив в седло, дядя и племянник, приложив руку к шляпе, поскакали в разные стороны.
   С первого же дня, проведенного в роте, Александр понял, почему премьер-майор Соковнин даже в праздники с рассвета в штабе. Приходилось спешить, чтобы подтянуть Семеновский полк в уровень с другими гвардейскими полками. Надо было налаживать наново полковое хозяйство и осваивать огромное лесное болото, отведенное полку для поселения за рекой Фонтанкой. Оно простиралось, гранича восточной стороной с Песками и Невской перспективой, а с запада - с большой Московской дорогой, за которой начинались уже владения Измайловского полка.
   В ротах, раскинутых по светлицам в отдельных избах на большом пространстве, только еще складывался по-новому порядок. Многие из рядовых, женатые, вроде великана Дубасова, жили в отдельных избах. Прочие солдаты ютились в плохо сколоченных из сырого леса связях, жили скученно и, терпя нужду в овощах, хворали цингой. Солдаты из дворян - а их в полку считалась половина - жили на вольных квартирах, ближе к Адмиралтейству и дворцам, а некоторые из них, побогаче, имели там целые усадьбы и жили полным домом; эти отлынивали от строя и трудных посылок, сказывались, когда надо, больными.
   Хлеб пекли даже и зимой в полевых печах под навесом. Ротные котлы топились в кое-как сколоченных сараях. Провиантское ведомство давало овес, сено, муку и соль, но капусты не хватало, и приходилось думать о своих, ротных, огородах, чтобы в следующую осень не остаться совсем без капусты, и о полковых луговых угодьях - сена также не хватало для коней.
   Семеновский полк состоял наполовину из дворянских недорослей, наполовину из крестьян. Дворянская часть полка делилась на две партии. Солдаты победнее примыкали к премьер-майору Соковнину; служба со всеми ее тягостями являлась для них работой, а движение по службе - сообразно заслугам и отличию - единственной жизненной дорогой. Недоросли из богатых и знатных семей - их звали в полку "красавцами" - стояли на иной позиции. Они окружали командира полка Апраксина. Им нужен был внешний блеск. Они делали карьеру не в полку, а при дворе, ревнуя к любимому полку Елизаветы Петровны - Преображенскому. Еще бы: Преображенские солдаты посадили ее на трон! Им доставался весь блеск почестей, а второй из трех полков петровской потешной гвардии - Семеновский, равный по старшинству и заслугам, - выглядел пасынком. В дворцовые и знатные караулы, на вахтпарады и разводы семеновцам, однако ж, надлежало являться хорошо одетыми, в отличной амуниции, маршировать и делать построения и выкидывать артикул ружьем не хуже прочих. Из-за этого на Семеновский плац далеко за городом, близ Скотопригонного двора, на Московской дороге по утрам скакали в сопровождении денщиков блестящие кавалеры в касках с бобрами, в богатых плащах. Тянулись возки, запряженные шестерней, с форейторами впереди, с гайдуками на запятках. На плацу, меся грязный снег сапогами, солдаты маршировали, строились, выравнивали ряды, выкидывали ружьями артикул...
   Здесь, на плацу, под рокот барабанов, с тяжелым мушкетом на плече, Суворов узнал будничную, трудовую изнанку строевой жизни, которая его, мальчика, в Москве пленила своей внешнею красой.
   Капралы-"красавцы" на плацу были требовательны к солдатам, кричали на учителей и били их по лицу. Учителя били в свой черед солдат. По окончании учения "красавцы" уезжали в город, солдаты возвращались в светлицы к "кашам". После обеда и краткого отдыха их ставили на неотложные работы.
   Александра Суворова капитан Челищев сразу отметил как "безответного" солдата. За зиму не случилось, чтобы Суворов отказался от наряда на работу или трудной посылки. Его отправляли принимать сено на барки против Тучкова буяна, муку и крупу на Калашниковскую пристань Александро-Невского монастыря, солонину из складов Петербургской стороны.
   С раннего утра до ночи Александр оставался в ротах - обедал и ужинал у солдатского котла - и возвращался на квартиру к дяде в Преображенском полку в такой усталости, что оставалось только спать. С дядей, тоже очень занятым в своем полку, Александр виделся мельком, они мало говорили между собой, встречаясь только рано утром за чаем и изредка вечером, когда удавалось ужинать вдвоем. Как-то дядя сказал:
   - Брат Василий спрашивает письмом, как ты здоров, как служишь. Жалуется, что ты ему давно не пишешь.
   - Я ему все разом отпишу подробно.
   - Напиши не отлагая.
   Суворов тут же сел к столу, сдвинул в сторону книги, очинил перо и написал отцу:
   "Здоров. Служу. Учусь.
   С у в о р о в".
   Привезенные из Москвы книги ни разу не раскрывались, кроме "Парле Франсе". На книге Квинта Курция о делах Александра Македонского лежал рукописный устав полевой и караульной службы.
   В марте полковые штапы баллотировали отличных солдат, и Александр Суворов, прекрасно аттестованный ротным командиром, получил капральство. Это прибавило ему забот. Пришлось заботиться о своем капральстве, следить, чтобы солдаты выходили в караул хорошо одеты и на постах не засыпали. Надлежало уравнивать наряды, посылки и работы, разбирать споры молодых солдат, дрязги старых солдат с женами и ссоры солдатских жен между собой. За всем тем оставалось еще водить караулы, ставить часовых, проверять посты и пикеты в полку и в городе, то в дому полкового командира, то у графа Лестока, лейб-медика Елизаветы, и, наконец, самому стоять часовым у Зимнего дворца на Мойке, при покоях великого князя Петра Федоровича.
   Приближалась весна, а Суворову еще ни разу не пришлось встретиться со сверстниками своими, записанными вместе с ним в полк в сорок втором году в Москве. Князя Сергея Юсупова Александр видел только издали, когда он приезжал на плац в карете, поставленной на полозья. В ротах ни Юсупов, ни оба князя Волконских, ни Долгорукий ни разу не попались Суворову на глаза.
   Ветры с моря приносили сырое тепло. Начались дожди. Набухали почки. И даже хмурые ели стали зеленее. Под ногой в полку везде хлюпала вода, под снегом побежали ручьи. Неву взломало. Прошел ладожский лед. Комендант санкт-петербургской крепости под грохот крепостных и корабельных пушек зачерпнул невской воды серебряным ковшом и внес его в Зимний дворец*. Открылась навигация. Начался светлый май. Гвардия уходила в лагеря.
   _______________
   * Таков был обычай.
   Семеновцы тоже рассчитывали отдохнуть на лагерном приволье от тяжкой зимы. Однако объявили, что полк останется на все лето в городском своем расположении достраиваться и будет нести все караулы в городе. Двор Елизаветы Петровны отбыл в Петергоф. Однажды семеновцев послали в караул и туда.
   У всех гвардейских полков имелись на Неве свои гребные флотилии. Семеновских солдат посадили в лодки на Фонтанке. У Лоцманского островка шлюпки вышли из устья Невы.
   Ветер дул с моря. В заливе зыбь порядочно качнула лодки, и солдаты вышли на берег мокрые, иззябшие, с зелеными от приступа морской болезни лицами. Прямо с берега солдат развели на посты.
   Суворову пришлось стоять на часах в петергофском парке, у Монплезира, любимого павильона Петра: отсюда открывался широкий вид на море. Финский берег тонкой синей зубчатой чертой показывал, где небо отделяется от моря. Одинокая финская лайба, раскрылив серые паруса, летучей мышью неслась в устье Невы. Рыбачьи лодки пятнали белесое море черными точками.