Григорьева Ольга. Найдена

   Игумен нахмурился.
   – Не слушайте ее, – внятно сказал он притихшим людям. – Это бесовские речи.
   – Почему же не слушать? – Я попыталась улыбнуться, но разбитая губа не слушалась, и улыбка вышла кривой. – Или правда режет твой слух, настоятель Десятинной? Погляди, что ты сотворил с Журкой. – Я указала на воришку. Не выпуская из рук топора, тот обводил толпу тяжелым взглядом.
   – Пошла прочь, стерва, – прошипел Анастас. Он начал злиться.
   – Уйду, – сказала я, – и никогда больше не вернусь. Я давно хотела уйти…
   – Нельзя ее отпускать, – зашептались в толпе.
   Херсонесец поднял руку:
   – Пускай идет. Ведьма сказала, что больше не вернется, так и будет.
   Они расступились. Я шагнула вперед. Шаг, еще… Как трудно идти по живому коридору, как тяжело ощущать на своей спине ненавидящие взгляды!
   – А ты куда?
   Я обернулась. За мной по тому же коридору шел Журка. Анастас поймал его за плечо, развернул к себе.
   – Куда ты? – снова повторил он – Пусть уходит. Ты же…
   Журка выдернул плечо из его пальцев:
   – Прости, игумен. Пусть я опутан чарами, пусть в ловушке, но в этой ловушке мне лучше и спокойнее, чем в Господнем храме. Я пойду с ней.
   – Но… – Анастас задыхался. Его лицо стало серым. Испугался? Чего? Журкиных слов? – Ты отрекаешься от Господа?!
   Журка печально улыбнулся и качнул головой:
   – Нет… Но отречься от нее я не могу. Хотел, пробовал, а не смог. Я уйду с ней.
   – Одумайся! – Херсонесец метнулся вперед и заступил Журке путь.
   Тот попробовал обойти настоятеля, но ему мешали плотно сомкнутые плечи зевак. Мне все это надоело. Угрозы, страхи… Анастас достаточно поиздевался над парнем..
   Я шагнула вперед и толкнула священника в спину. Он оглянулся. Мой кол нацелился острием в его лицо. Нет, я не думала бить, только пугала…
   – Уйди с дороги. Уйди, – сказала я, – а то будет хуже.
   Он отступил.
   – Пойдем, Журка. – Я протянула воришке руку. – Они больше ничего тебе не сделают.
   И они ничего не сделали. Просто стояли, тупо глядели, как мы уходим, и молчали.

30

   «Проклятая девка, – глядя на удаляющиеся спины, думал Анастас. – Проклятая девка».
   Потеря Журки не огорчила настоятеля, парень лишь мешал ему, другое дело – доверие вышегородцев. Он прилюдно выпустил из города пособницу дьявола. Мало того – отдал ей живую душу…
   Первый упрек высказала родственница Журки, невысокая русоволосая баба в длинном, до пят, зипуне.
   – Что ж ты? – тихо сказала она.
   Анастас резко обернулся:
   – Я не могу спасти того, кто не желает быть спасенным!
   – Но он…
   – Он выбрал! – громко, не допуская возражений, заявил настоятель и еще раз проклял невесть откуда появившуюся девку. Он не ожидал, что она окажется так смела и красива. Ее не портили даже поношенная одежда и грязное лицо. А еще в ней было что-то знакомое. Что?
   Толпа разошлась, и Анастас медленно побрел к церкви. Ходить по городу стало опасно: мог вернуться Горясер.
   И все-таки девка Журки была ему знакома. Где-то он ее видел… Где?
   В дверях церкви он обернулся, словно надеялся вновь увидеть ушедших, и тяжело вздохнул. Нет, он не помнил…
   Высоко над городом зазвонили колокола. Анастас перекрестился. Хватит думать о неведомой девке и блаженном. Ушли, и слава Богу. Теперь нужно спрятаться до прихода поляков. Лаврентий найдет укромное убежище. Только он будет знать, куда делся киевский настоятель. А Анастас переждет. Он давно научился ждать… Пройдет время, совсем немного времени, и все встанет на свои места.

31

   По дороге я немного успокоилась. Кое-что сбивчиво и путано объяснил Журка. Половину пути он ковылял позади, то и дело оглядывался и что-то бормотал. Я не мешала ему. Решила: пусть делает что пожелает; захочет – останется со мной, захочет – вернется. Он остался. А когда миновали Залесье, даже разговорился.
   – Пусть ты колдунья, мне все равно! – поравнявшись со мной, заявил он. Будто подвиг совершил.
   Мне стало смешно.
   – С чего ты взял, что я колдунья?
   – Анастас сказал. И оберег твой… Я его сразу признал.
   Оберег Старика? Откуда? Ведь я потеряла его в лесу. Журка, наверное, ошибся.
   – Анастас сказал, будто он от дьявола и ты присушила меня бесовскими чарами.
   Теперь мне стало ясно, почему весь Вышегород ополчился против меня. Такая важная птица, как настоятель Киевской Десятинной, сказал, что я злая ведьма. После такого не мудрено, что били, – мудрено, что не убили…
   Я искоса глянула на Журку:
   – Эх ты… Поверил…
   Он поднял глаза и удивленно хлопнул ресницами:
   – А как не поверить? Твой оберег без огня тряпку прожигает.
   – Дурак ты, Журка! Такие обереги в восточных странах любому продают за полкуны. Для них даже есть какое-то диковинное название. Старик его давно купил, а потом попросил одного знакомого волхва вырезать на каемке мое имя и сохранные слова и подарил мне. «Пригодится, – сказал. – Он собирает солнечный свет».
   Журка задумался. Шагал рядом, перескакивая через вспаханные борозды, пожевывал губами и наконец признал:
   – Может, и так. Только Анастас говорил…
   – Ты его больше слушай, – презрительно фыркнула я. – Такой наболтает.
   – Чего ему болтать просто так? – возразил Журка.
   Я пожала плечами. Этого я и не понимала. С чего Анастасу вздумалось травить на меня весь Вышегород? Из-за давней резни в доме Улеба? Но игумен меня даже не вспомнил…
   К закату мы дошли до Любичей – небольшого села между Вышегородом и Киевом. Вечер выдался теплый и безветренный, и я решила остановиться за грядой валунов, рядом с селом. К чему понапрасну тревожить чужих людей? Переночуем и тут.
   Я залезла на гряду. Большие мшистые валуны лежали полукругом. С одного края росли две чахлые сосенки, с другого – вересковые кусты. За сосенками виднелась дорога к Киеву. Местечко – лучше не придумаешь! Тепло, безветренно, сухо, видно любого прохожего, а коли наломать вереску, так будет мягче, чем на постели…
   – Иди сюда! – сбрасывая вниз свой мешок, позвала я.
   Журка мигом влез на валун, огляделся и присвистнул:
   – Вот так логово!
   – Не логово, а пристанище, – поправила я.
   – Пристанище… – Журка зевнул. – А-а-а, как ни назови, здорово! Запалим тут костерок, посидим, поговорим. Помнишь, как раньше?
   Однако ни посидеть, ни поговорить нам не удалось. Усталость сморила Журку за едой. Он так и заснул с недоеденной лепешкой в руках, откинувшись на мшистый бок валуна. Светлые волосы рассыпались вокруг его головы и в темноте казались вросшими в мох тонкими корешками.
   – Эх, земляной человек! – осторожно подсовывая ему под затылок свою рубаху, прошептала я. – Хорошо, хоть костер запалил!
   Журка засопел и повернулся на бок. Я села рядом и пошевелила костер длинной палкой. Пламя задергалось, будто испугалось.
   – Ш-ш-ш, – сказала я дрожащим огненным язычкам.
   Мне с детства нравилась их ворожба. Порой они плясали и корчились, как неведомые духи, а иногда на мгновения превращались в героев древних легенд: сошедшихся в поединке витязей, собравшихся на тайный совет правителей или прекрасных танцующих дев…
   Думать о настоящем мне не хотелось. Слишком все стало сложным и запутанным. Князья, заговоры… Чужая воля толкала меня куда-то, словно соломенную куклу, а мне уже было все равно куда – в огонь или в воду…
   За кустами по дороге застучали копыта. Я приподнялась. Одинокий всадник выехал из-за поворота. Луна пряталась за его головой, и всадник казался зловещим и темным, словно посланец самой Смерти-Морены. Он приблизился и повернулся на свет костра. Лунные лучи прошили гриву его лошади и скатились по ее атласным белым бокам… Красиво…
   – Эй! – Знакомый голос ударил по сердцу.
   Мои пальцы впились в камень и содрали клочки мха. Нежная зелень охладила ладони.
   – Эй, у костра! – снова позвал всадник.
   Рядом зашевелился Журка.
   – Чего там? – сонно прошептал он и, не дождавшись ответа, поднялся. – Всадник уже съехал с дороги. У его ноги блестела полоса стали.
   «Ты всегда настороже, – про себя сказала я всаднику. – В ту ночь ты тоже не хотел выпускать меч».
   – Эй, есть кто у костра? – снова громко спросил он.
   – Ну есть, – отозвался Журка.
   Всадник остановился:
   – Молчалив ты, парень. Или спишь крепко?
   – А тебе что за дело? – Журка потягивался и кутался в полушубок. Он хотел спать, а не пререкаться с каким-то странником. – Хочешь погреться или переждать ночь, присаживайся, а нет – ступай себе дальше… – Воришка зевнул и закончил: – С Богом!
   – Коли так…
   Всадник спешился. Под его ногами захрустел вереск. Я прижалась спиной к камню и зажмурилась. Бах, бах, бах – колотилось в груди. Неужели он узнает меня и откроет перед Журкой мой позор? А если совсем не узнает? Что будет больнее, что унизительнее?
   – Присаживайся, чего застыл, – пригласил Журка. – Куда едешь?
   Горясер хмыкнул и что-то бросил на землю возле костра, – должно быть, свой скарб. Как хотелось поглядеть на него! Сколько мы не виделись? Долго, очень долго… А последний раз он был таким… Меня обдало жаром, и стало трудно дышать.
   – В Вышегород. А вы куда путь держите?
   Похоже, он решил не признавать нашего знакомства. Я подняла взгляд. Подняла и пожалела. Сердце екнуло и заныла так, что захотелось вырвать его из груди и бросить в огонь, чтоб больше не мучило…
   – Найдена! Найдена!
   Я не сразу поняла, что Журка трясет меня за руку. Ах да, он же не знал, куда мы идем. Отвечать мне.
   Я собралась с духом и посмотрела Горясеру в глаза:
   – В Киев. – Внутри что-то задрожало.
   – Не ходили бы вы в Киев, – почти по-дружески посоветовал наемник. – Нынче там мало хорошего.
   Я знала. Только выбора не было.
   – Нужно, – ответила я. Мне не хотелось лгать ему. Зачем? Он знал обо мне больше всех на этом свете. Знал и молчал.
   – Зачем? Кто там у вас? Родичи?
   Он ведал, что у меня нет родичей. Или спрашивал Журку?
   – Предслава, – ответила я за вышегородца.
   Брови наемника сошлись на переносице.
   – Предслава? Княжна? – Темная челка упала на его лоб и спрятала глаза. – Зря идете. Нынче к княжне никого не пускают. Ждут поляков.
   – Но мне нужно туда попасть. Чего бы это ни стоило, – возразила я.
   – Вижу, – усмехнулся он. – По лицу.
   Я прикоснулась к ссадине на скуле:
   – Это случайно, в Вышегороде.
   – Анастас ее ведьмой обозвал, – встрял Журка. Я про него и забыла! Казалось, нас тут всего двое…
   – Анастас? – Горясер не удивился, скорее разозлился. – Игумен в Вышегороде?
   Я почуяла дурное. А Журка продолжал:
   – Там. Живет у Лаврентия, тамошнего настоятеля.
   Он не замечал, как в Горясере пробуждались что-то неведомое, могучее и страшное. Меня затрясло.
   – Заткнись! – выкрикнула я.
   Журка осекся на полуслове и захлопал глазами:
   – Ты чего? Чего, а?
   – Ничего. Болтовня твоя надоела. Спать пора, – буркнула я и, отвернувшись, завалилась на бок.
   Злость на Журку прошла, осталась лишь досада на саму себя. За спиной послышалось кряхтенье Журки. Зря я все-таки набросилась на него. Он же ничего не знал. Ни про Горясера, ни про меч Орея, ни про Летунницу… Я чуть повернула голову. Журка лежал рядом, укрывшись с головой теплым полушубком. Похоже, заснул…
   Неведомая сила так и подмывала меня подняться и взглянуть на наемника. Он пристроился у дальнего валуна за костром, спиной к нам с Журкой. Спал или притворялся? Неужели он ни разу не вспомнил обо мне? А ведь узнал! Узнал и промолчал!
   Я тихонько села, покосилась на спящего Журку и почти ползком двинулась к Горясеру. Под ногой щелкнула ветка. Меня сперва отбросило назад, на подстилку, а потом стало смешно. Какая трусиха! И чего боюсь? Я ж не делаю ничего плохого. Только доберусь до него и погляжу… Мы так давно не виделись. Я не видела его губ, складочки между бровей, темных и таких жестких на вид волос и маленькой родинки на шее, у самого ворота… А он изменился. Зарос-то как… Моя рука поднялась и легко коснулась щеки Горясера. Колючая… Где он был все это время? Вспоминал ли? Узнавал ли в других мои черты? Нет, наверное, нет… Он не такой, как остальные. Не замечает ни моей красоты, ни моей любви…
   Я потянулась к нему и позвала:
   – Горясер…
   Ждала – не ответит, но наемник молча повернулся, сжал мои плечи и потянул на себя.
   «Ох, дура, ох, пожалею!» – подумала я, беспорядочно тычась губами в его шею, а потом забыла и об этом. Остались лишь мы вдвоем – наши тела, наши руки, наши души… А еще желание врасти в него, словно дерево в землю, и остаться там, внутри, хоть малой частицей, чтоб никогда больше не отпускать…
   Утром нас разбудил Журка. Вернее, его крик. Я вскочила. Журка только проснулся. Он сидел по ту сторону костра и глядел на меня так, словно видел впервые. Мне стало совестно. Рука Горясера на моем животе стала невыносимо тяжелой.
   – Журка, ты пойми… – начала я, но он не дослушал, а схватил еще горячую головню и кинулся на наемника.
   – Берегись! – взвыла я.
   Горясер ловко, как кошка, увернулся от удара, откатился и вскочил на ноги. Журка даже не успел замахнуться второй раз. Кулаки наемника рухнули на его шею.
   – Нет! – выкрикнула я. Журка кулем упал к моим ногам. – Зачем?! – Всхлипывая, я опустилась на колени и обняла Журкину голову. – Зачем?
   – Не шуми. Очухается.
   Я кивнула. И только теперь, при дневном свете, увидела повязку на его голове.
   – Кто тебя?
   – Я воин, – спокойно сказал он.
   «Воин. Он – воин. Всегда будет воином. Наемником… У него, как и у меня, никогда не будет дома и родины. Жизнь будет мотать его по бесконечным дорогам – от хозяина к хозяину, из битвы в битву, – до тех пор, пока чей-нибудь более проворный клинок не оборвет его путь… А меня рядом не будет…»
   Он оделся, подволок Журку к костру и уложил на подстилку.
   – Мне пора.
   «Конечно, ему пора. Он уедет, и никто не ведает, увидимся ли мы вновь».
   – К Предславе не ходи, – неожиданно сказал Горясер. – К ней не пустят, а бед накличешь.
   – Не могу. Я обещала проведать княжну.
   «Господи, о чем мы говорим? Ведь это неправильно, не по-людски! Надо броситься к нему на шею, прижать к груди темную голову, прошептать: «Любимый мой, единственный, что нам до Предславы и Святополка?! Останься со мной! – а я?!»
   – Гляди сама. Я упредил. – Он закинул ногу в стремя.
   Уезжает. Я сжала кулаки. «Нет, не заплачу… Но как больно тут, в груди…» Пальцы коснулись ворота платья и нащупали что-то твердое. Ах да, подарок Лютича! И как не выпал там, в Вышегороде? «Отдай Горясеру, и он выполнит одну твою просьбу». Кажется, кузнец обещал что-то такое. Только больше я ничего не хочу покупать у наемника. Если он даст мне что-то, то сам… Сам! По доброй воле…
   Лошадь Горясера нетерпеливо переступила с ноги на ногу. Он приподнялся в седле.
   – Стой! – крикнула я.
   «Эта вещь принадлежит ему. И чем быстрее я ее отдам, тем быстрее все забуду. Не будет повода для встреч, для надежд…»
   Я вскочила на валун, поскользнулась и, поднимаясь, одной рукой вытянула из-за пазухи подарок Лютича.
   – Это тебе…
   Он удивился:
   – Что это?
   – От Лютича. – Я наконец., вспомнила слова, которые наказал произнести кузнец: – Он велел передать, что ты еще никогда не служил неправому делу. Возьми…
   Но он не брал. Молча смотрел на завернутый в тряпицу дар и не шевелился.
   – Бери же… – Я торопливо принялась разматывать тряпку.
   – Нет! – Он отшатнулся.
   Лошадь поднялась на дыбы, захрипела, а подарок кузнеца не удержался в моих дрожащих ладонях и покатился по. каменному склону прямо под лошадиные копыта.
   Огненный смерч взвился откуда-то из-под земли, окутал лошадь и всадника. Боль скрутила меня и сбросила на камни. В глазах заплясало черное пламя. «Такого не бывает», – прорвалось сквозь боль.
   – Помнишь этот жар? Небесный жар моей кузни? – спросил голос Лютича. Откуда он тут? Колдовство?
   – Да, – сдавленно ответил Горясер.
   Ему было больно! Я кое-как разогнулась. Подарок Лютича скрывал в себе неведомую колдовскую силу. Память подсказала ответ. Дарина… Ее легенда о мече Орея… Шрамоносец пожелал уничтожить свое творение…
   – Нет! Только не его! – Я поползла вперед, туда, где в огненном вихре хрипела лошадь Горясера. Меня не услышали.
   – Помнишь, как ты умирал и возрождался в ином теле? Помнишь кровь, в которой я закалил твой дух? Помнишь огонь, светлый огонь Сварога, который расплавил твое сердце? Очнись, Горясер! Отвернись от своего нынешнего владельца!
   – Нет. Не могу. Пока его рука еще сильна. Только другой, более могучий, сумеет вырвать меня из его рук. Ты знаешь… А пока я буду служить ему, как служил тысячам до него…
   – Тогда стань снова…
   Мне удалось продвинуться еще на полвершка. Камень кончился.
   – …тем оружием, которым ты…
   Меня швырнуло вниз и ударило о землю. Совсем рядом затопали лошадиные копыта. Значит, где-то здесь этот злополучный колдовской подарок!
   Я зашарила ладонями по земле.
   – …был создан тысячу веков назад! Я, Шрамоносец, давший тебе тело человека и его жизнь, отнимаю…
   Трава, корешки… Вот! Огонь опалил мою кожу. Крик сотряс все тело, и пришла темнота.
   Когда я очнулась, то увидела Журку. В его голубых глазах плавала боль. Я вспомнила, как он застал меня с Горясером, и вздохнула. Нет, мне не было стыдно, лишь жаль, что обидела его.
   – Прости, – сказала я.
   Он отмахнулся и ничего не ответил.
   – Правда, прости. – Я хотела объяснить ему, что нынешняя ночь ничего не меняла, а я была с Горясером еще раньше. – Мы уже давно…
   – Я понял, – как-то обреченно сказал Журка, а потом отвел глаза в сторону и добавил: – Но он тебя не любит. Никто тебя не любит… так, как я…
   – Это ничего. – Я погладила его щеку. Ладонь не болела, и кожа на ней была ровной и гладкой. – Ничего. Все забудется…
   Мне хотелось в это верить. Пусть все забудется. Не было никакого Горясера, никакого Лютича…
   Сзади пугливо всхрапнуло животное. Лошадь?! Забыв о Журке, я подскочила и обернулась.
   Горясер не уехал. Он стоял спиной ко мне и укладывал на спину своей кобылки наши с Журкой мешки.
   – Ты… Ты почему?
   Он даже не повернул головы.
   – Ты опять заплатила очень хорошую цену, – глухо сказал он. – Я помогу тебе попасть в услужение к княжне… Поднимайся. Мы едем в Киев.

32

   Горясер сдержал обещание. Он довез меня до Киева и пристроил в услужение к княжне. Правда, я не встретилась с самой Предславой – ее денно и нощно охраняли люди Святополка, – однако в девичьей для меня нашелся угол. Девок на Предславовом дворе оказалось больше двух десятков. Кто из Новгорода, кто из Киева, а кто и вовсе из дальних земель. Девки маялись от скуки, заводили шашни с дружинными людьми, а вечерами собирались в девичьей и вели нескончаемые разговоры про привезенные купцами ткани, про дрязги в Святополковых палатах, про богатство и красоту киевских парней и близящиеся праздники весны. Девичья клеть напоминала мне курятник. Куда охотней я бродила бы по дорогам с Журкой или случайными попутчиками, но едва мы вступили на Предславов двор, как воришка исчез, а я очутилась среди глупых, вечно квохчущих девок. Должно быть, Журка не простил мне той ночи и ушел к киевским родичам. Когда-то он рассказывал о них.
   Горясера тоже нигде не было видно. Иногда я встречала на дворе молчаливых, похожих на воронов наемников из его ватаги, но он сам не показывался. Девки шушукались, будто Святополк отослал Горясера в Венежский удел, где лютовали беглые рабы.
   – Там-то ему, волколаку, самое место. Кровушки попить, – косясь на меня, шептались соседки. Они знали, кто привез меня в Киев.
   А через пять дней после того, как я очутилась в Предславовом тереме, в Киев вошли поляки.
   Весь княжеский двор высыпал встречать гостей. Солнышко расщедрилось и грело почти по-летнему. Сугробы во дворе стаяли, и под крыльцом княжьего терема блестели большие грязные лужи. Святополк, в золоте и парче, застыл над ними, словно разряженный деревянный идол. Вокруг него толпились бояре. Среди их высоких шапок переливалась бисером кика Святополковой жены – полячки. Маленький епископ со странным именем Реинберн хитро щурил глазки из-за ее плеча. Длинная и тощая, как палка, полячка иногда оборачивалась к нему, бестолково выпучивала бесцветные рыбьи глаза и о чем-то спрашивала. В ответ щуплый епископ сжимался еще больше. Ниже Реинберна по всходу теснились уважаемые воины, блестели дорогие ножны резные рукояти. Под крыльцом мялись дружинники победнее, а вокруг них разноликой и шумной гурьбой скучился прочий дворовый люд.
   Предслава тоже вышла на крыльцо своего терема. Одна, если не считать стражников за ее спиной. Она стояла над людской сутолокой и глядела на толпу так, будто была в Киеве не пленницей, а хозяйкой. Я поискала глазами Горясера. Его не было видно…
   – Чего ищешь? – шутливо подпихнул меня сосед, румяный парень с яркими, будто малиновый сок, губами. – Давай подниму на плечо, сразу все увидишь!
   Я улыбнулась. Такому дай волю, поднимет на плечо не одну девку, а семерых. А потом всех семерых уложит в постель. И пойдут детки – кровь с молоком…
   – Ну как, согласна?
   Я помотала головой. Он фыркнул и тут же склонился к уху другой девки. У той щеки заполыхали румянцем.
   – Еду-у-ут!!! – Во двор влетел запыхавшийся дружинник из молодых и сдернул перед князем шапку: – Едут, светлый князь!
   Толпа всколыхнулась и замерла. Воцарилась тишина. Ни шепотка, ни голоса… За воротами застучали копыта и послышалась чужая речь. Я вытянула шею, мельком увидев, как «кровь с молоком» подхватывает на плечо зардевшуюся девку.
   Дружина Болеслава въехала в ворота, и огромный княжий двор сразу показался тесным и маленьким.
   Вереща, как испуганная белка, полячка рванулась к отцу, но епископ ухватил ее за острые локти, зашептал что-то на ухо, и, хлопая покрасневшими глазами, княгиня замерла.
   – Экая слезливая, – небрежно и довольно громко сказала Предслава. – Муж братьев убивает и не мается, а жена за двоих кается.
   В толпе засмеялись. Стражники княжны переглянулись, но, не получив приказа от Святополка, остались стоять позади нее. Княжна победно улыбнулась, а я восхищенно причмокнула. Мне довелось слышать, как несколько лет назад Предслава отвергла польского короля. Девки судачили, что уж лучше бы согласилась тогда добром, чем нынче неволей. Они прочили княжне незавидную участь наложницы, но достаточно было взглянуть на нее, чтоб уразуметь: Предслава всегда останется княжьей дочерью.
   – Рад приветствовать тебя, Болеслав Храбрый. – Святополк растянул в улыбке толстые губы и развернул руки ладонями вверх.
   – К чему вежливые речи? Ты позвал, я пришел. А нынче мои люди устали, и им нужен отдых, – не слезая с коня, ответил поляк.
   Он мне понравился. Плечи будто у кузнеца, в волосах ни единого седого волоса… Чего княжне не хватало?
   – Угощение и дома для твоих людей готовы, – продолжал Святополк. – Но мне говорили, что твое войско больше…
   Болеслав спрыгнул на землю. Услужливые дружинники тут же подхватили его лошадь под уздцы, а Святополк двинулся к гостю.
   – Разве не ты сам посоветовал оставить часть моих людей в Вышегороде, Поленске и других мелких городищах близ Киева? – выгнул светлые брови поляк. – Это был дельный совет. Мое войско велико и требует многих забот. Куда разумнее разделить тяжелую ношу и погрузить ее на нескольких волов, чем взваливать на одного. Рад я и тому, что ты послал мне навстречу не воинов с оружием, а святого человека с открытым сердцем и разумными речами. Ты стал мудрым князем, Святополк.
   Глаза Окаянного округлились.
   – Мой совет? – угадала я по его шевельнувшимся губам. – Святой человек?
   Из-за крупа Болеславовой лошади выдвинулась маленькая фигурка в черной длинной одежде:
   – Я выполнил твое приказание, мой князь, и встретил твоего тестя. А также передал ему твои слова.
   «Анастас!» – узнала я и попятилась.
   – Ты?! – хрипло пробормотал Святополк. – Ты… Ты оказал мне большую услугу, настоятель. Я ее не забуду. Твой приход ждет.
   – О-о-о, ты добр, мой князь! – Анастас сощурился. Уголки его губ дрогнули. – Твоя щедрость неслыханна, но я слишком стар для такого большого прихода. Божьей милостью я нашел себе замену, а милостью Болеслава Храброго нашел занятие поспокойнее…
   Святополк кусал губы и ежился, а поляк одобрительно кивал.
   – Этот мудрый человек будет моим духовником в Киеве, – сказал он.
   Окаянный дернулся, будто жеребец под кнутом. Его руки затряслись, а лицо свело судорогой.
   – Прости, князь, – поклонился ему Анастас и скрылся за крупом Болеславовой лошади.
   По толпе полетели шепотки. Кто-то слышал слова настоятеля, кто-то нет, но как изменилось лицо князя – заметили все.
   – Трус и предатель, – отчетливо произнесла Предслава. Я обернулась. Княжна шагнула вперед и кивнула поляку: – Ты слеп, Болеслав. Игумен предал уже дважды, предаст и в третий раз.
   Окаянный развернулся к сестре. Его глаза сверкали, а губы нервно подергивались.
   – Заткнись! – рявкнул он.
   Толпа зароптала. Обидеть сестру, да еще перед гостем?! Неслыханно и позорно для сына Владимира!