соседней комнате. Свобода, как он обнаружил, - это такое одиночество...
Ему даже захотелось, чтобы дверь открылась и в нее застенчиво вошел
священник с бутылкой аргентинского виски. Он чувствовал странное сродство
с этим священником.
Похороны священника прошли очень буднично. Его на скорую руку закопали
в неосвященной земле, и Чарли Фортнум был этим глубоко возмущен. Если бы
он вовремя об этом узнал, он произнес бы у могилы несколько слов вроде
доктора Сааведры, хоть и не помнил, чтобы за всю его жизнь ему приходилось
произносить речи; однако в пылу возмущения он бы на это отважился. Он бы
всем им сказал: "Отец был человек хороший. Я знаю, что он не убивал
Пларра". Но кто бы его слушал? Два могильщика и водитель полицейского
грузовика? Я все же узнаю, где его зарыли, и положу на могилу букетик
цветов, решил он. И с этой мыслью в изнеможении заснул глубоким сном.
Клара разбудила его - приехал Кричтон. Она подала ему костыль, помогла
надеть халат, и он вышел на веранду. Опустившись на стул возле бара, он
предложил:
- Виски?
- А не рановато ли? - взглянув на часы, спросил Кричтон.
- Для выпивки рано никогда не бывает.
- Ну тогда разве что глоточек. Я тут говорил, что миссис Фортнум,
вероятно, пришлось пережить страшные дни.
Не выпив ни глотка, он поставил стакан на столик.
- Ваше здоровье, - сказал Чарли Фортнум.
- И ваше. - Кричтон нехотя снова поднял стакан. Может, он рассчитывал,
что так и оставит его нетронутым до положенного часа. - Посол хотел, чтобы
я кое о чем с вами переговорил, мистер Фортнум. Мне, разумеется, нет нужды
рассказывать, как мы за вас беспокоились.
- Да я и сам немного беспокоился, - заметил Чарли Фортнум.
- Посол просил вас заверить - мы делали все, что в наших силах...
- Да. Да. Конечно.
- Слава богу, все обошлось.
- Не все. Доктор Пларр погиб.
- Да. Я не хотел сказать...
- И священник тоже.
- Ну, он-то получил по заслугам. Он же убил Пларра.
- Ничего подобного, он его не убивал!
- Значит, вы не видели доклада полковника Переса?
- Полковник Перес страшный враль. Пларра застрелили парашютисты.
- Но ведь было же произведено вскрытие, мистер Фортнум! Нашли пули.
Одну в ноге. Две в голове. И это не армейские пули.
- А кто проводил следствие - хирург девятой бригады? Вот что передайте
от меня послу, Кричтон. Когда Пларр выходил из хижины, я был в соседней
комнате. И слышал все, что происходило. Пларр вышел, чтобы переговорить с
Пересом - думал спасти всем нам жизнь. Отец Ривас подошел ко мне и сказал,
что согласился отсрочить ультиматум. Тут мы услышали выстрел. Тогда он
сказал: "Они застрелили Эдуардо". И бросился вон.
- А потом нанес coup de grace, - сказал Кричтон.
- Да нет же, нет! Он оставил револьвер у меня в комнате.
- У своего пленника?
- Я все равно не мог до него дотянуться. В соседней комнате он заспорил
с Акуино... и со своей женой. Я слышал, как Акуино сказал: "Сперва убей
его". И слышал его ответ.
- Какой?
- Он рассмеялся. Я слышал его смех. Меня это даже удивило - он ведь не
был смешливым человеком. Разве что иногда робко хихикнет. Смехом это не
назовешь. Он сказал: "Акуино, у священника всегда есть дела поважнее". Не
знаю почему, но я начал читать "Отче наш", хоть я и не из тех, кто любит
молиться. И только дошел до "царствие твое", как снова раздался выстрел.
Нет. Он не убивал Пларра. Он даже дойти до него не успел. Меня ведь
пронесли мимо них. Трупы лежали в десяти шагах друг от друга. Будь там
Перес, он бы наверняка позаботился, чтобы их передвинули. На такое
расстояние, с которого возможен coup de grace. Пожалуйста, расскажите об
этом послу.
- Я, конечно, расскажу ему вашу версию.
- Это никакая не версия. На счету у парашютистов все три смерти -
Пларра, священника и Акуино. Они хорошо поохотились, как у них говорится.
- Они спасли вам жизнь.
- Ну да, они. Или то, что Акуино промазал. Видите ли, у него ведь
работала только левая рука. Прежде чем выстрелить, он подошел чуть ли не
вплотную к гробу, на котором я лежал. И сказал: "Они застрелили Леона". Он
был слишком взволнован, рука у него дрожала, но не думаю, чтобы он
промахнулся во второй раз. Хоть и держал револьвер левой рукой.
- Как же Перес не знает всего этого?
- Он меня не спрашивал. Пларр как-то сказал, что Пересу прежде всего
надо помнить о своей карьере.
- Я все же рад, что они покончили с Акуино. Он-то уж, во всяком случае,
был убийцей... или хотел им стать.
- Он видел, как застрелили его друга. Нечего об этом забывать. Они
многое пережили вместе. И он на меня злился. Мы с ним подружились, а потом
я пытался бежать. Знаете, он ведь считал себя поэтом. Читал мне свои
стихи, а я делал вид, что они мне нравятся, хоть и не находил в них
особого смысла. Так или иначе я рад, что парашютисты удовольствовались
тремя смертями. Двое остальных - Пабло и Марта - просто бедолаги, которые
впутались во все это нечаянно.
- Им повезло больше, чем они заслужили. Нечего было им впутываться.
- Может быть, их толкала своего рода любовь. Люди впутываются в разные
истории из-за любви, Кричтон. Рано или поздно.
- Ну, это не оправдание.
- Нет. Вероятно, нет. Во всяком случае, не для дипломатической службы.
Кричтон взглянул на часы. Может, хотел удостовериться, что положенный
приличиями час наступил. Он поднял стакан:
- Думаю, что какое-то время вам надо будет отдохнуть.
- Да я и так не очень-то надрываюсь, - сказал Чарли Фортнум.
- Вот именно. - Кричтон отхлебнул виски.
- Только не говорите, что посол опять требует отчета об урожаях матэ.
- Нет, нет. Мы просто хотим, чтобы вы спокойно поправлялись. Дело в
том... в конце недели посол вам напишет официально, но ему хотелось, чтобы
сперва я с вами переговорил. После всего, что вы пережили, официальные
письма выглядели бы... так сказать, слишком официально. Вы же понимаете.
Их пишут для подшивки в дело. Первый экземпляр идет в Лондон. Приходится
выражаться... осторожно. Ведь кто-нибудь там может заглянуть в досье.
- Но насчет чего послу осторожничать?
- Лондон вот уже больше года нажимает на нас, требует, чтобы мы
сократили расходы. Знаете, они даже урезали на десять процентов смету на
официальные приемы, и на малейшие издержки приходится предъявлять счета. А
эти проклятые члены парламента ездят и ездят - рассчитывают, что мы хотя
бы на обед их пригласим. Некоторые даже считают, что им надо устроить
прием с коктейлями. Ну а что касается вас, вы, понимаете ли, довольно
долго состояли на службе. Будь вы дипломатом, вам бы уже давно полагалось
выйти на пенсию. О вас в каком-то смысле просто забыли, пока не произошло
это похищение. Вам будет куда безопаснее... находиться подальше от
переднего края.
- Понятно. Вот оно что. Это для меня в некотором роде удар, Кричтон.
- Почему? Вам же только оплачивали консульские расходы.
- Я мог каждые два года ввозить новую машину.
- Вот и это тоже... в качестве почетного консула вы на нее, собственно,
не имели права.
- Здешняя таможня не видит разницы. И все так делают. Парагвайцы,
боливийцы, уругвайцы...
- Не все, Фортнум. Мы в британском посольстве стараемся ничем себя не
пятнать.
- Может, потому вы никогда и не поймете Южной Америки.
- Я не хочу быть передатчиком одних только дурных вестей, - сказал
Кричтон. - Посол поручил мне сообщить вам кое-что... строго
конфиденциально. Обещаете?
- Конечно, кому мне рассказывать? - Даже Пларра больше нет, подумал он.
- Посол собирается представить вас к ордену по списку новогодних
награждений.
- К ордену?.. - недоверчиво переспросил Чарли Фортнум.
- К О.Б.И. [ордену Британской империи].
- Что ж, это очень мило с его стороны, Кричтон, - сказал Чарли Фортнум.
- Вот уж никогда не думал, что он ко мне так хорошо относится...
- Но вы никому не расскажете, правда? Вы же знаете, теоретически это
еще должна утвердить королева.
- Королева? А, понимаю. Надеюсь, что после этого я не задеру нос.
Знаете, мне как-то довелось показывать членам королевского дома здешние
развалины. Очень милая была пара. Такой же был пикник, как с американским
послом, но они не заставляли меня пить кока-колу. Мне эта семья очень
нравится. Вот уж кто на своем месте!
- И вы никому пока не расскажете... ну, разумеется, кроме вашей
супруги? Ей-то вы можете довериться.
- Думаю, что она этого и не поймет, - сказал Чарли Фортнум.
Ночью ему приснилось, что он идет вместе с доктором Пларром по
бесконечно длинной прямой дороге. По обе стороны, как оловянные блюда,
лежат lagunas [озера (исп.)], при вечернем свете они все больше и больше
сереют. "Гордость Фортнума" вышла из строя, а им нужно добраться в
поместье до темноты. Его мучит тревога. Хочется бежать, но он повредил
ногу. Он говорит:
- Нехорошо заставлять ждать королеву.
- А что делает королева в поместье? - спрашивает доктор Пларр.
- Собирается вручить мне О.Б.И.
Доктор Пларр смеется.
- Орден безнадежного идиота, - говорит он.
Чарли Фортнум проснулся в тоске, а сон стал сворачиваться быстро, как
липкая лента, и в памяти остались только длинная дорога и смех Пларра.
Он лежал на спине на узкой кровати для гостей и чувствовал, что годы
давят на него всей своей тяжестью, как одеяло. Он подумал, сколько лет ему
еще придется лежать вот так, одному, - это казалось такой пустой тратой
времени. Мимо окна мелькнул фонарь. Он знал, что это пошел на работу
capataz; значит, скоро рассвет. Луч скользнул и высветил костыль, который
на фоне стены был похож на вырезанную из дерева большую букву; потом свет
померк и погас. Он знал, что осветит фонарь дальше: сперва купу авокадо,
потом сараи и ирригационные канавы, в сером металлическом свете отовсюду
спешат на работу люди.
Он опустил здоровую ногу с кровати и потянулся за костылем, После
отъезда Кричтона он сообщил Кларе неприятную весть о своей отставке - и
понял, что эта новость не произвела на нее никакого впечатления. В глазах
девушки из дома матушки Санчес он всегда будет богачом. Насчет О.Б.И. он
ей не сказал. Как он и говорил Кричтону, она бы все равно ничего не
поняла, а он опасался, что ее равнодушие сделает это событие менее
значительным для него самого. И все же ему хотелось ей рассказать.
Хотелось разрушить выраставшую между ними стену молчания. "Королева
собирается наградить меня орденом", - слышал он свой голос, а слово
"королева", наверное, даже для нее что-то значит. Он не раз рассказывал ей
о пикнике среди развалин с отпрысками королевского дома.
Фортнум двинулся на своем костыле, как краб, по диагонали вдоль
коридора между гравюрами на спортивные сюжеты; он протянул в темноте руку,
чтобы открыть дверь спальни, но двери не нащупал - она была открыта - и
вошел в пустую комнату. Тишину не нарушало даже слабое дыхание. Можно было
подумать, что он совсем один бродит по каким-то развалинам. Он поводил
рукой по подушке и ощутил прохладу и свежесть постели, на которой никто не
спал. Тогда он присел на край кровати и подумал: она ушла. Совсем ушла. С
кем? Может, с capataz?.. Или с одним из рабочих? Почему бы и нет? Они ей
подходят больше, чем он. С ними она может разговаривать так, как не может
с ним. Он столько лет жил один, пока не нашел ее, неужели как-нибудь не
проживет и те несколько лет, которые ему еще остались? Обходился же он
раньше, убеждал он себя, обойдется и теперь. Может, Хэмфрис снова станет
здороваться с ним на улице, когда его имя появится в новогоднем списке
награждений. Они снова будут есть гуляш в Итальянском клубе, и он
пригласит Хэмфриса к себе в поместье; они усядутся рядом возле бара,
впрочем, Хэмфрис, кажется, непьющий. Чарли стало больно при мысли, что
Пларр мертв. Своим бегством Клара, казалось, предала не только его, но и
покойного доктора. Он даже рассердился на нее из-за Пларра. Право же, она
могла бы сохранить хоть ненадолго верность умершему - ну как если бы
поносила по нему траур недельку-другую.
Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул, когда она заговорила:
- Чарли, что ты тут делаешь?
- Ведь это же моя комната, правда? А где ты была?
- Мне стало страшно одной. Я пошла спать к Марии. - (Мария была
служанка.)
- Чего ты боялась? Привидений?
- Боялась за ребенка. Мне приснилось, будто я его задушила.
Значит, она все-таки кого-то любит, подумал он. Это было каким-то лучом
света во мраке. Если она на это способна... Если в ней не все сплошной
обман...
- В доме у матушки Санчес у меня была подружка, которая задушила своего
ребенка.
- Сядь сюда, Клара. - Он взял ее за руку и ласково усадил рядом.
- Я думала, что ты больше не хочешь быть со мной.
Она высказала эту горькую истину как нечто не имеющее особого значения
- другая женщина могла бы сказать таким тоном: "Я думала, что больше
нравлюсь тебе в красном".
- У меня нет никого, кроме тебя, Клара.
- Зажечь свет?
- Нет. Скоро будет светать. Я только что видел, как пошел на работу
capataz. А как ребенок, Клара?
- По-моему, с ним все хорошо. Но иногда он вдруг затихнет, и мне
становится страшно.
Он вспомнил, что после возвращения ни разу не упомянул о ребенке. Ему
казалось, что он заново учится языку, на котором не говорил с детства в
чужой стране.
- Придется поискать хорошего врача, - произнес он, не подумав.
Она испустила звук, какой издает собака, когда ей наступили на лапу, -
был ли то испуг... а может быть, боль?
- Прости... я не хотел... - Было еще слишком темно, и он не видел ее
лица. Он поднял руку и дотронулся до него. Она плакала. - Клара...
- Прости меня, Чарли. Я так устала.
- Ты любила его, Клара?
- Нет... нет... я люблю тебя, Чарли.
- Любить совсем не зазорно, Клара. Это бывает. И не так уж важно, кого
ты любишь. Любовь берет нас врасплох, - объяснял он ей, а вспомнив то, что
говорил молодому Кричтону, добавил: - Во что только люди не впутываются
из-за нее. - И чтобы ее успокоить, сделал слабую попытку пошутить: -
Иногда по ошибке.
- Он никогда меня не любил, - сказала она. - Для него я была только
девушкой от матушки Санчес.
- Ошибаешься.
Он словно выступал в чью-то защиту или пытался уговорить двух молодых
людей лучше понимать друг друга.
- Он хотел, чтобы я убила ребенка.
- Это тебе снилось?
- Нет, нет. Он хотел его убить. Правда хотел. Я тогда поняла, что он
меня никогда не полюбит.
- Может, он начинал тебя любить, Клара. Кое-кто из нас... мы так тяжелы
на подъем... любить не так-то просто... столько совершаешь ошибок. - Он
продолжал, только чтобы не молчать: - Отца я ненавидел... И жена не
очень-то мне нравилась. А ведь они были не такими уж плохими людьми... Это
просто была одна из моих ошибок. Некоторые люди учатся читать быстрее
других. И Тед и я были не в ладах с алфавитом. Я-то и сейчас не так уж в
нем силен. Когда я подумаю обо всех ошибках, которыми полны мои отчеты в
Лондон... - бессвязно бормотал он, не давая замереть в темноте звукам
человеческой речи в надежде, что это ее успокоит.
- У меня был брат, которого я любила, Чарли. А потом его больше не
стало. С утра он пошел резать тростник, но в поле его никто не видел.
Ушел, и все. Иногда в доме у сеньоры Санчес я думала: может, он придет
сюда, когда ему понадобится женщина, и найдет меня, и тогда мы уйдем
вместе.
Наконец-то между ними появилась какая-то связь, и он изо всех сил
старался не порвать эту тонкую нить.
- Как мы назовем ребенка, Клара?
- Если это будет мальчик, хочешь, назовем его Чарли?
- Одного Чарли в семье достаточно. Давай назовем его Эдуардо. Видишь
ли, я по-своему Эдуардо любил. Он был так молод, что мог быть моим сыном.
Он несмело положил ей руку на плечо и почувствовал, что все ее тело
дрожит от плача. Ему очень хотелось ее утешить, но он не знал как.
- Тед и в самом деле по-своему тебя любил, Клара. Я не хочу сказать
ничего дурного...
- Это неправда, Чарли.
- Раз я даже слышал, как он сказал, что ревнует ко мне.
- Я не любила его, Чарли.
Ее ложь не имела теперь никакого значения. Слишком явно ее опровергали
слезы. В таких делах и полагается лгать. Он почувствовал огромное
облегчение. Словно после бесконечно долгого ожидания в приемной у смерти к
нему пришли с доброй вестью, которой он уже и не ждал. Тот, кого он любил,
будет жить. Он понял, что никогда еще она не была так близка ему, как
сегодня.
Ему даже захотелось, чтобы дверь открылась и в нее застенчиво вошел
священник с бутылкой аргентинского виски. Он чувствовал странное сродство
с этим священником.
Похороны священника прошли очень буднично. Его на скорую руку закопали
в неосвященной земле, и Чарли Фортнум был этим глубоко возмущен. Если бы
он вовремя об этом узнал, он произнес бы у могилы несколько слов вроде
доктора Сааведры, хоть и не помнил, чтобы за всю его жизнь ему приходилось
произносить речи; однако в пылу возмущения он бы на это отважился. Он бы
всем им сказал: "Отец был человек хороший. Я знаю, что он не убивал
Пларра". Но кто бы его слушал? Два могильщика и водитель полицейского
грузовика? Я все же узнаю, где его зарыли, и положу на могилу букетик
цветов, решил он. И с этой мыслью в изнеможении заснул глубоким сном.
Клара разбудила его - приехал Кричтон. Она подала ему костыль, помогла
надеть халат, и он вышел на веранду. Опустившись на стул возле бара, он
предложил:
- Виски?
- А не рановато ли? - взглянув на часы, спросил Кричтон.
- Для выпивки рано никогда не бывает.
- Ну тогда разве что глоточек. Я тут говорил, что миссис Фортнум,
вероятно, пришлось пережить страшные дни.
Не выпив ни глотка, он поставил стакан на столик.
- Ваше здоровье, - сказал Чарли Фортнум.
- И ваше. - Кричтон нехотя снова поднял стакан. Может, он рассчитывал,
что так и оставит его нетронутым до положенного часа. - Посол хотел, чтобы
я кое о чем с вами переговорил, мистер Фортнум. Мне, разумеется, нет нужды
рассказывать, как мы за вас беспокоились.
- Да я и сам немного беспокоился, - заметил Чарли Фортнум.
- Посол просил вас заверить - мы делали все, что в наших силах...
- Да. Да. Конечно.
- Слава богу, все обошлось.
- Не все. Доктор Пларр погиб.
- Да. Я не хотел сказать...
- И священник тоже.
- Ну, он-то получил по заслугам. Он же убил Пларра.
- Ничего подобного, он его не убивал!
- Значит, вы не видели доклада полковника Переса?
- Полковник Перес страшный враль. Пларра застрелили парашютисты.
- Но ведь было же произведено вскрытие, мистер Фортнум! Нашли пули.
Одну в ноге. Две в голове. И это не армейские пули.
- А кто проводил следствие - хирург девятой бригады? Вот что передайте
от меня послу, Кричтон. Когда Пларр выходил из хижины, я был в соседней
комнате. И слышал все, что происходило. Пларр вышел, чтобы переговорить с
Пересом - думал спасти всем нам жизнь. Отец Ривас подошел ко мне и сказал,
что согласился отсрочить ультиматум. Тут мы услышали выстрел. Тогда он
сказал: "Они застрелили Эдуардо". И бросился вон.
- А потом нанес coup de grace, - сказал Кричтон.
- Да нет же, нет! Он оставил револьвер у меня в комнате.
- У своего пленника?
- Я все равно не мог до него дотянуться. В соседней комнате он заспорил
с Акуино... и со своей женой. Я слышал, как Акуино сказал: "Сперва убей
его". И слышал его ответ.
- Какой?
- Он рассмеялся. Я слышал его смех. Меня это даже удивило - он ведь не
был смешливым человеком. Разве что иногда робко хихикнет. Смехом это не
назовешь. Он сказал: "Акуино, у священника всегда есть дела поважнее". Не
знаю почему, но я начал читать "Отче наш", хоть я и не из тех, кто любит
молиться. И только дошел до "царствие твое", как снова раздался выстрел.
Нет. Он не убивал Пларра. Он даже дойти до него не успел. Меня ведь
пронесли мимо них. Трупы лежали в десяти шагах друг от друга. Будь там
Перес, он бы наверняка позаботился, чтобы их передвинули. На такое
расстояние, с которого возможен coup de grace. Пожалуйста, расскажите об
этом послу.
- Я, конечно, расскажу ему вашу версию.
- Это никакая не версия. На счету у парашютистов все три смерти -
Пларра, священника и Акуино. Они хорошо поохотились, как у них говорится.
- Они спасли вам жизнь.
- Ну да, они. Или то, что Акуино промазал. Видите ли, у него ведь
работала только левая рука. Прежде чем выстрелить, он подошел чуть ли не
вплотную к гробу, на котором я лежал. И сказал: "Они застрелили Леона". Он
был слишком взволнован, рука у него дрожала, но не думаю, чтобы он
промахнулся во второй раз. Хоть и держал револьвер левой рукой.
- Как же Перес не знает всего этого?
- Он меня не спрашивал. Пларр как-то сказал, что Пересу прежде всего
надо помнить о своей карьере.
- Я все же рад, что они покончили с Акуино. Он-то уж, во всяком случае,
был убийцей... или хотел им стать.
- Он видел, как застрелили его друга. Нечего об этом забывать. Они
многое пережили вместе. И он на меня злился. Мы с ним подружились, а потом
я пытался бежать. Знаете, он ведь считал себя поэтом. Читал мне свои
стихи, а я делал вид, что они мне нравятся, хоть и не находил в них
особого смысла. Так или иначе я рад, что парашютисты удовольствовались
тремя смертями. Двое остальных - Пабло и Марта - просто бедолаги, которые
впутались во все это нечаянно.
- Им повезло больше, чем они заслужили. Нечего было им впутываться.
- Может быть, их толкала своего рода любовь. Люди впутываются в разные
истории из-за любви, Кричтон. Рано или поздно.
- Ну, это не оправдание.
- Нет. Вероятно, нет. Во всяком случае, не для дипломатической службы.
Кричтон взглянул на часы. Может, хотел удостовериться, что положенный
приличиями час наступил. Он поднял стакан:
- Думаю, что какое-то время вам надо будет отдохнуть.
- Да я и так не очень-то надрываюсь, - сказал Чарли Фортнум.
- Вот именно. - Кричтон отхлебнул виски.
- Только не говорите, что посол опять требует отчета об урожаях матэ.
- Нет, нет. Мы просто хотим, чтобы вы спокойно поправлялись. Дело в
том... в конце недели посол вам напишет официально, но ему хотелось, чтобы
сперва я с вами переговорил. После всего, что вы пережили, официальные
письма выглядели бы... так сказать, слишком официально. Вы же понимаете.
Их пишут для подшивки в дело. Первый экземпляр идет в Лондон. Приходится
выражаться... осторожно. Ведь кто-нибудь там может заглянуть в досье.
- Но насчет чего послу осторожничать?
- Лондон вот уже больше года нажимает на нас, требует, чтобы мы
сократили расходы. Знаете, они даже урезали на десять процентов смету на
официальные приемы, и на малейшие издержки приходится предъявлять счета. А
эти проклятые члены парламента ездят и ездят - рассчитывают, что мы хотя
бы на обед их пригласим. Некоторые даже считают, что им надо устроить
прием с коктейлями. Ну а что касается вас, вы, понимаете ли, довольно
долго состояли на службе. Будь вы дипломатом, вам бы уже давно полагалось
выйти на пенсию. О вас в каком-то смысле просто забыли, пока не произошло
это похищение. Вам будет куда безопаснее... находиться подальше от
переднего края.
- Понятно. Вот оно что. Это для меня в некотором роде удар, Кричтон.
- Почему? Вам же только оплачивали консульские расходы.
- Я мог каждые два года ввозить новую машину.
- Вот и это тоже... в качестве почетного консула вы на нее, собственно,
не имели права.
- Здешняя таможня не видит разницы. И все так делают. Парагвайцы,
боливийцы, уругвайцы...
- Не все, Фортнум. Мы в британском посольстве стараемся ничем себя не
пятнать.
- Может, потому вы никогда и не поймете Южной Америки.
- Я не хочу быть передатчиком одних только дурных вестей, - сказал
Кричтон. - Посол поручил мне сообщить вам кое-что... строго
конфиденциально. Обещаете?
- Конечно, кому мне рассказывать? - Даже Пларра больше нет, подумал он.
- Посол собирается представить вас к ордену по списку новогодних
награждений.
- К ордену?.. - недоверчиво переспросил Чарли Фортнум.
- К О.Б.И. [ордену Британской империи].
- Что ж, это очень мило с его стороны, Кричтон, - сказал Чарли Фортнум.
- Вот уж никогда не думал, что он ко мне так хорошо относится...
- Но вы никому не расскажете, правда? Вы же знаете, теоретически это
еще должна утвердить королева.
- Королева? А, понимаю. Надеюсь, что после этого я не задеру нос.
Знаете, мне как-то довелось показывать членам королевского дома здешние
развалины. Очень милая была пара. Такой же был пикник, как с американским
послом, но они не заставляли меня пить кока-колу. Мне эта семья очень
нравится. Вот уж кто на своем месте!
- И вы никому пока не расскажете... ну, разумеется, кроме вашей
супруги? Ей-то вы можете довериться.
- Думаю, что она этого и не поймет, - сказал Чарли Фортнум.
Ночью ему приснилось, что он идет вместе с доктором Пларром по
бесконечно длинной прямой дороге. По обе стороны, как оловянные блюда,
лежат lagunas [озера (исп.)], при вечернем свете они все больше и больше
сереют. "Гордость Фортнума" вышла из строя, а им нужно добраться в
поместье до темноты. Его мучит тревога. Хочется бежать, но он повредил
ногу. Он говорит:
- Нехорошо заставлять ждать королеву.
- А что делает королева в поместье? - спрашивает доктор Пларр.
- Собирается вручить мне О.Б.И.
Доктор Пларр смеется.
- Орден безнадежного идиота, - говорит он.
Чарли Фортнум проснулся в тоске, а сон стал сворачиваться быстро, как
липкая лента, и в памяти остались только длинная дорога и смех Пларра.
Он лежал на спине на узкой кровати для гостей и чувствовал, что годы
давят на него всей своей тяжестью, как одеяло. Он подумал, сколько лет ему
еще придется лежать вот так, одному, - это казалось такой пустой тратой
времени. Мимо окна мелькнул фонарь. Он знал, что это пошел на работу
capataz; значит, скоро рассвет. Луч скользнул и высветил костыль, который
на фоне стены был похож на вырезанную из дерева большую букву; потом свет
померк и погас. Он знал, что осветит фонарь дальше: сперва купу авокадо,
потом сараи и ирригационные канавы, в сером металлическом свете отовсюду
спешат на работу люди.
Он опустил здоровую ногу с кровати и потянулся за костылем, После
отъезда Кричтона он сообщил Кларе неприятную весть о своей отставке - и
понял, что эта новость не произвела на нее никакого впечатления. В глазах
девушки из дома матушки Санчес он всегда будет богачом. Насчет О.Б.И. он
ей не сказал. Как он и говорил Кричтону, она бы все равно ничего не
поняла, а он опасался, что ее равнодушие сделает это событие менее
значительным для него самого. И все же ему хотелось ей рассказать.
Хотелось разрушить выраставшую между ними стену молчания. "Королева
собирается наградить меня орденом", - слышал он свой голос, а слово
"королева", наверное, даже для нее что-то значит. Он не раз рассказывал ей
о пикнике среди развалин с отпрысками королевского дома.
Фортнум двинулся на своем костыле, как краб, по диагонали вдоль
коридора между гравюрами на спортивные сюжеты; он протянул в темноте руку,
чтобы открыть дверь спальни, но двери не нащупал - она была открыта - и
вошел в пустую комнату. Тишину не нарушало даже слабое дыхание. Можно было
подумать, что он совсем один бродит по каким-то развалинам. Он поводил
рукой по подушке и ощутил прохладу и свежесть постели, на которой никто не
спал. Тогда он присел на край кровати и подумал: она ушла. Совсем ушла. С
кем? Может, с capataz?.. Или с одним из рабочих? Почему бы и нет? Они ей
подходят больше, чем он. С ними она может разговаривать так, как не может
с ним. Он столько лет жил один, пока не нашел ее, неужели как-нибудь не
проживет и те несколько лет, которые ему еще остались? Обходился же он
раньше, убеждал он себя, обойдется и теперь. Может, Хэмфрис снова станет
здороваться с ним на улице, когда его имя появится в новогоднем списке
награждений. Они снова будут есть гуляш в Итальянском клубе, и он
пригласит Хэмфриса к себе в поместье; они усядутся рядом возле бара,
впрочем, Хэмфрис, кажется, непьющий. Чарли стало больно при мысли, что
Пларр мертв. Своим бегством Клара, казалось, предала не только его, но и
покойного доктора. Он даже рассердился на нее из-за Пларра. Право же, она
могла бы сохранить хоть ненадолго верность умершему - ну как если бы
поносила по нему траур недельку-другую.
Он не слышал, как она вошла, и вздрогнул, когда она заговорила:
- Чарли, что ты тут делаешь?
- Ведь это же моя комната, правда? А где ты была?
- Мне стало страшно одной. Я пошла спать к Марии. - (Мария была
служанка.)
- Чего ты боялась? Привидений?
- Боялась за ребенка. Мне приснилось, будто я его задушила.
Значит, она все-таки кого-то любит, подумал он. Это было каким-то лучом
света во мраке. Если она на это способна... Если в ней не все сплошной
обман...
- В доме у матушки Санчес у меня была подружка, которая задушила своего
ребенка.
- Сядь сюда, Клара. - Он взял ее за руку и ласково усадил рядом.
- Я думала, что ты больше не хочешь быть со мной.
Она высказала эту горькую истину как нечто не имеющее особого значения
- другая женщина могла бы сказать таким тоном: "Я думала, что больше
нравлюсь тебе в красном".
- У меня нет никого, кроме тебя, Клара.
- Зажечь свет?
- Нет. Скоро будет светать. Я только что видел, как пошел на работу
capataz. А как ребенок, Клара?
- По-моему, с ним все хорошо. Но иногда он вдруг затихнет, и мне
становится страшно.
Он вспомнил, что после возвращения ни разу не упомянул о ребенке. Ему
казалось, что он заново учится языку, на котором не говорил с детства в
чужой стране.
- Придется поискать хорошего врача, - произнес он, не подумав.
Она испустила звук, какой издает собака, когда ей наступили на лапу, -
был ли то испуг... а может быть, боль?
- Прости... я не хотел... - Было еще слишком темно, и он не видел ее
лица. Он поднял руку и дотронулся до него. Она плакала. - Клара...
- Прости меня, Чарли. Я так устала.
- Ты любила его, Клара?
- Нет... нет... я люблю тебя, Чарли.
- Любить совсем не зазорно, Клара. Это бывает. И не так уж важно, кого
ты любишь. Любовь берет нас врасплох, - объяснял он ей, а вспомнив то, что
говорил молодому Кричтону, добавил: - Во что только люди не впутываются
из-за нее. - И чтобы ее успокоить, сделал слабую попытку пошутить: -
Иногда по ошибке.
- Он никогда меня не любил, - сказала она. - Для него я была только
девушкой от матушки Санчес.
- Ошибаешься.
Он словно выступал в чью-то защиту или пытался уговорить двух молодых
людей лучше понимать друг друга.
- Он хотел, чтобы я убила ребенка.
- Это тебе снилось?
- Нет, нет. Он хотел его убить. Правда хотел. Я тогда поняла, что он
меня никогда не полюбит.
- Может, он начинал тебя любить, Клара. Кое-кто из нас... мы так тяжелы
на подъем... любить не так-то просто... столько совершаешь ошибок. - Он
продолжал, только чтобы не молчать: - Отца я ненавидел... И жена не
очень-то мне нравилась. А ведь они были не такими уж плохими людьми... Это
просто была одна из моих ошибок. Некоторые люди учатся читать быстрее
других. И Тед и я были не в ладах с алфавитом. Я-то и сейчас не так уж в
нем силен. Когда я подумаю обо всех ошибках, которыми полны мои отчеты в
Лондон... - бессвязно бормотал он, не давая замереть в темноте звукам
человеческой речи в надежде, что это ее успокоит.
- У меня был брат, которого я любила, Чарли. А потом его больше не
стало. С утра он пошел резать тростник, но в поле его никто не видел.
Ушел, и все. Иногда в доме у сеньоры Санчес я думала: может, он придет
сюда, когда ему понадобится женщина, и найдет меня, и тогда мы уйдем
вместе.
Наконец-то между ними появилась какая-то связь, и он изо всех сил
старался не порвать эту тонкую нить.
- Как мы назовем ребенка, Клара?
- Если это будет мальчик, хочешь, назовем его Чарли?
- Одного Чарли в семье достаточно. Давай назовем его Эдуардо. Видишь
ли, я по-своему Эдуардо любил. Он был так молод, что мог быть моим сыном.
Он несмело положил ей руку на плечо и почувствовал, что все ее тело
дрожит от плача. Ему очень хотелось ее утешить, но он не знал как.
- Тед и в самом деле по-своему тебя любил, Клара. Я не хочу сказать
ничего дурного...
- Это неправда, Чарли.
- Раз я даже слышал, как он сказал, что ревнует ко мне.
- Я не любила его, Чарли.
Ее ложь не имела теперь никакого значения. Слишком явно ее опровергали
слезы. В таких делах и полагается лгать. Он почувствовал огромное
облегчение. Словно после бесконечно долгого ожидания в приемной у смерти к
нему пришли с доброй вестью, которой он уже и не ждал. Тот, кого он любил,
будет жить. Он понял, что никогда еще она не была так близка ему, как
сегодня.