Страница:
- Вы правда думаете, что мои головные боли - это что-то опасное?
Доктор Пларр следил за стрелкой на циферблате.
- Думаю, в ваши годы опасно столько пить.
Он выпустил воздух.
- Головные боли - это у меня наследственное. Отец страдал ужасными
головными болями. Он и умер в одночасье. Удар. Вот он там, на стене.
Прекрасно сидел на лошади. Хотел и меня научить, но я этих глупых скотов
не выносил.
- А по-моему, вы говорили, что у вас есть лошадь. "Гордость Фортнума".
- Да какая же это лошадь, это мой "джип". Нет, на лошадь я ни за какие
коврижки не сяду! Но скажите правду, Пларр, хоть и самую страшную.
- Эта штука не показывает ни самого страшного, ни самого невинного.
Давление у вас, однако, слегка повышено. Я дам вам таблетки, но не могли
бы вы пить хоть немного поменьше?
- Вот и отцу врачи всегда советовали то же самое. Он мне как-то сказал,
что за те же деньги лучше купить стаю попугаев, они бы ничуть не хуже
твердили одно и то же. Видно, я пошел в этого старого негодяя - во всем,
кроме лошадей. Боюсь их смертельно. Он на меня за это злился, говорил:
"Преодолей страх, Чарли, не то он тебя одолеет". А как вас по имени,
Пларр?
- Эдуардо.
- Друзья зовут меня Чарли. Не возражаете, если я буду звать вас Тед?
- Если вам так хочется.
Трезвый Чарли Фортнум впал в такую же фамильярность, как и прошлый раз
пьяный, правда не сразу. Интересно, подумал доктор Пларр, часто ли они
будут ходить по этому кругу, если их знакомство не оборвется, и на каком
круге они окончательно станут друг для друга Чарли и Те дом?
- Знаете, тут, в городе, кроме нас еще только один англичанин. Некто
Хэмфрис, учитель английского. Знакомы с ним?
- Да мы ведь вместе провели вечер. Не помните? Я вас еще проводил
домой.
Почетный консул посмотрел на него чуть не со страхом.
- Нет. Не помню. Ровно ничего. Это плохой признак?
- Ну, с кем этого не бывает, если здорово напьешься.
- Когда я вас увидел за дверью, ваше лицо мне показалось знакомым.
Поэтому я и спросил, как вас зовут. Подумал, что мог что-нибудь у вас
купить и забыл отдать деньги. Да, надо будет поостеречься. На время,
конечно.
- Вреда вам от этого не будет.
- Кое-что я помню очень хорошо, но я как мой старик - он ведь тоже
многое забывал. Знаете, как-то раз я свалился с лошади; она вдруг стала на
дыбы, чтобы меня испытать, эта скотина. Мне было всего шесть лет, и она
знала, что я еще маленький; было это возле дома, и отец сидел тут же, на
веранде. Я боялся, не рассердится ли он, но еще больше испугался, когда
увидел, что он сверху смотрит, как я лежу на земле, и не помнит, кто я
такой. Он даже не рассердился, а только был встревожен и ничего не
понимал; потом он вернулся на свое место, сел и снова взял свой стакан. А
я обогнул дом, пошел на кухню (с поваром мы дружили) и больше ни разу не
сел на эту проклятую лошадь. Теперь-то я, конечно, его понимаю. У нас ведь
с ним много общего. Он тоже все забывал, когда напивался. Вы женаты, Тед?
- Нет.
- А я был женат.
- Да, вы говорили.
- Я был рад, что мы разошлись, но все же хотел бы, чтобы сначала у нас
был ребенок. Когда нет детей, в этом, как правило, виноват мужчина?
- Нет. Думаю, что тут бывают виноваты как тот, так и другая.
- Я, наверное, сейчас уже бесплоден, а?
- Почему? Годы в этом деле не играют роли.
- Если бы у меня был ребенок, я бы не заставлял его перебарывать страх,
как это делал мой отец. Ведь чувство страха - это естественное свойство
человека, правда? Если ты подавляешь страх, ты подавляешь свою натуру.
Природа вроде сама соблюдает равновесие. Я прочел в какой-то книге, что,
если бы мы перебили всех пауков, нас бы задушили мухи. А у вас есть дети,
Тед?
Имя Тед раздражало доктора Эдуардо Пларра. Он сказал:
- Нет. Если вы хотите звать меня по имени, я бы попросил вас звать меня
Эдуардо.
- Но ведь вы такой же англичанин, как я!
- Я только наполовину англичанин, и та половина либо в тюрьме, либо
мертва.
- Отец?
- Да.
- А ваша мать?
- Живет в Буэнос-Айресе.
- Вам повезло. Есть для кого копить. Моя мать умерла, когда меня
рожала.
- Это еще не повод, чтобы губить себя пьянством.
- Да, это еще не повод, Тед. Я упомянул о матери так, между прочим.
Кому нужен друг, если нельзя с ним поговорить?
- Друг не обязательно хороший психиатр.
- Эх, Тед, ну и суровый же вы человек. Неужели вы никогда никого не
любили?
- Смотря что называть любовью.
- Вы чересчур много рассуждаете, - сказал Чарли Фортнум. - Это у вас от
молодости. А я всегда говорю: не надо глубоко копать. Никогда не знаешь,
что там найдешь.
Доктор Пларр сказал:
- Моя профессия требует, чтобы я поглубже копал. Догадки не помогают
поставить верный диагноз.
- А каков ваш диагноз?
- Я выпишу вам лекарство, но оно не поможет, если вы не станете меньше
пить.
Он снова вошел в кабинет консула. Его злило, что он потерял столько
времени. Пока он выслушивал сетования почетного консула, он мог бы
посетить не меньше трех или четырех больных из квартала бедноты. Он ушел
из спальни, сел к столу и выписал рецепт. Его так же злило, что он даром
потратил время, как во время посещений матери, когда она жаловалась на
одиночество и головные боли, сидя над блюдом с эклерами в лучшей
кондитерской Буэнос-Айреса. Она постоянно сетовала на то, что муж ее
бросил, а ведь первейший долг мужа - перед женой и ребенком, он просто
обязан был бежать вместе с ними.
Чарли Фортнум надел в соседней комнате пиджак.
- Неужели вы уходите? - крикнул он оттуда.
- Да. Рецепт я оставил на столе.
- Куда вы торопитесь? Побудьте еще, выпейте.
- Мне надо к больным.
- Да, но я ведь тоже ваш больной, верно?
- Но не самый тяжелый, - сказал доктор Пларр. - Рецепт годен только на
один раз. Таблеток вам хватит на месяц, а там посмотрим.
Доктор Пларр с облегчением закрыл за собой дверь консульства - с таким
же облегчением, как покидал квартиру матери, когда выезжал в столицу. Не
так уж много у него свободного времени, чтобы тратить его на неизлечимых
больных.
Прошло два года, прежде чем доктор Пларр впервые посетил заведение,
которым так умело заправляла сеньора Санчес, и пришел он туда не в
обществе почетного консула, а со своим приятелем и пациентом, писателем
Хорхе Хулио Сааведрой. Сааведра, как он сам это признал над тарелкой
жесткого мяса в "Национале", был сторонником строгого режима в области
гигиены. Наблюдательный человек мог бы сам это определить по его внешности
- аккуратной, однообразно серой: иссера-седые волосы, серый костюм, серый
галстук. Даже в здешнюю жару он носил тот же хорошо сшитый двубортный
жилет, в котором щеголял в столичных кафе. Портной его, как он сообщил
доктору Пларру, был англичанином.
- Не поверите, но я мог бы по десять лет не заказывать новых костюмов.
- А что касается режима в работе, то он не раз говорил: - После завтрака я
обязан написать три страницы. Не больше и не меньше.
Доктор Пларр умел слушать. Он был этому обучен. Большинство его
пациентов среднего достатка тратили не меньше десяти минут на то, чтобы
рассказать о легком приступе гриппа. Только в квартале бедноты страдали
молча, страдали, не зная слов, которые могли бы выразить, как им больно,
где болит и отчего. В этих глинобитных или сколоченных из жести хижинах,
где больной часто лежал ничем не прикрытый на земляном полу, ему
приходилось самому определять недуг по ознобу или нервному подергиванию
века.
- Режим, - повторял Хорхе Хулио Сааведра, - мне нужнее, чем другим,
легче пишущим авторам. Понимаете, я ведь одержимый, тогда как другие
просто талантливы. Имейте в виду, я их таланту завидую. Талант - он
покладистый. А одержимость разрушительна. Вы и вообразить не можете, какое
для меня мучение писать. День за днем принуждаю себя сесть за стол и взять
в руки перо, а потом пытаюсь выразить свои мысли... Помните в моей
последней книге этого персонажа Кастильо, рыбака, который ведет неустанную
борьбу с морем и едва сводит концы с концами. Можно сказать, что Кастильо
- это портрет художника. Такие каждодневные муки, а в результате три
страницы. Мизерный улов.
- Насколько я помню, Кастильо погиб в баре от револьверного выстрела,
защищая одноглазую дочь от насильника.
- Ну да. Хорошо, что вы обратили внимание на этот циклопический символ,
- сказал доктор Сааведра. - Символ искусства романиста. Одноглазого
искусства, потому что все видишь отчетливее, когда прищуришь один глаз.
Автор же, который разбрасывается, всегда двуглаз. Он вмещает в свое
произведение чересчур много, как киноэкран. А насильник? Быть может, он -
моя тоска, которая обуревает меня, когда я часами напролет пытаюсь
выполнить ежедневный урок.
- Надеюсь, мои таблетки вам все же помогают.
- Да, да, конечно, немного помогают, но иногда я думаю, что только
жесткий режим спасает меня от самоубийства. - И, замерев с вилкой у рта,
доктор Сааведра повторил: - От самоубийства.
- Ну что вы, разве ваша религия вам это позволит?..
- В такие беспросветные минуты, доктор, у меня нет веры, никакой веры
вообще. En una noche oscura [в непроглядную ночь (исп.)]. Не откупорить ли
нам еще бутылку? Вино из Мендосы не такое уж плохое.
После второй бутылки писатель сообщил об еще одном правиле его режима:
еженедельно посещать дом сеньоры Санчес. Он объяснял это не только
попыткой умиротворить свою плоть, чтобы неугодные желания не мешали
работе, - во время этих еженедельных визитов он многое узнает о
человеческой природе. Общественная жизнь в городе не допускает контакта
между различными классами. Может ли обед с сеньорой Эскобар или сеньорой
Вальехо дать глубокое представление о жизни бедноты? Образ Карлоты, дочери
доблестного рыбака Кастильо, был навеян девушкой, которую он встретил в
заведении сеньоры Санчес. Правда, она была зрячей на оба глаза. И притом
на редкость красива, но, когда он писал свой роман, он понял, что красота
придает ее истории фальшивый и банальный оттенок; она плохо сочетается с
унылой суровостью жизни рыбака. Даже насильник при этом становится обычным
пошляком. Красивых девушек постоянно и повсюду насилуют, особенно в книгах
современных романистов, этих поверхностных писак, правда обладающих
несомненным талантом.
К концу обеда доктор Пларр без труда дал себя уговорить составить
компанию писателю в его оздоровительном походе, хотя толкало его на это
скорее любопытство, чем физическое влечение. Они встали из-за стола в
полночь и пошли пешком. Хотя сеньора Санчес и пользовалась у властей
покровительством, все же лучше не оставлять машину у дверей, чтобы
старательный полицейский не записал ее номер. Заметку в полицейском досье
могут когда-нибудь использовать против тебя. На докторе Сааведре были
остроносые, до блеска начищенные туфли, а ходил он слегка подпрыгивая,
потому что носки ставил внутрь. Так и казалось, что на пыльном тротуаре за
ним останутся следы птичьих лапок.
Сеньора Санчес сидела перед домом в шезлонге и вязала. Это была очень
толстая дама с лицом в ямочках и приветливой улыбкой, которой до
странности не хватало доброты, словно она запропастилась, как куда-то
сунутые очки. Писатель представил ей доктора Пларра.
- Всегда рада видеть у себя джентльмена медицинской профессии, -
заявила сеньора Санчес. - Можете убедиться, какой за моими девушками уход.
Обычно я пользуюсь услугами вашего коллеги, доктора Беневенто, - очень
симпатичный господин.
- Да, мне об этом говорили. Но лично я с ним не знаком, - сказал доктор
Пларр.
- Он посещает нас по четвергам после обеда, и все мои девушки его очень
любят.
Они вошли в освещенный узкий подъезд. Если не считать сеньоры Санчес в
шезлонге, то ее заведение ничем внешне не отличалось от других домов на
этой чинной улице. Хорошее вино не нуждается в этикетке, подумал доктор
Пларр.
Однако ж внутри этот дом был разительно не похож на подпольные дома
терпимости, которые он иногда посещал в столице, где маленькие клетушки,
затемненные закрытыми ставнями, загромождены мещанской мебелью. Это
заведение приятно напоминало загородную усадьбу. Просторный внутренний
дворик, величиной с теннисный корт, был со всех сторон окружен небольшими
каморками. Когда доктор сел, две открытые двери прямо перед ним вели в
такие кельи, и он подумал, что они выглядят чище, изящнее и веселее, чем
номер доктора Хэмфриса в отеле "Боливар". В каждой из них был маленький
алтарь с зажженной свечкой, создававшей в аккуратной комнатке атмосферу
домашнюю, а не деловую. За отдельным столом сидели несколько девушек, и
еще две разговаривали с молодыми людьми, прислонясь к столбам окружавшей
дворик веранды. Девушки вели себя сдержанно - видно, сеньора Санчес строго
за этим следит; мужчина тут мог не спешить. Один из клиентов сидел со
стаканом в руке, другой, судя по одежде peon [крестьянин (исп)], стоял у
столба, завистливо наблюдая за девушками (видно, у него не было денег даже
на выпивку).
К ним сразу же подошла девушка по имени Тереса и приняла у писателя
заказ ("Виски, - посоветовал он, - здешнему коньяку я не доверяю"), а
потом без особого приглашения села рядом.
- Тереса родом из Сальты, - рассказал доктор Сааведра, отдав свою руку
ей на попечение, как перчатку в раздевалке. Она вертела ее то так, то сяк,
разглядывая пальцы, словно искала в них дырки. - Я собираюсь выбрать
Сальту местом действия моего будущего романа.
Доктор Пларр сказал:
- Надеюсь, ваша муза не заставит вас сделать ее одноглазой.
- Вы надо мной смеетесь, - сказал доктор Сааведра, - потому что плохо
себе представляете, как работает у писателя воображение. Оно должно
преображать действительность. Поглядите на нее - на эти большие карие
глаза, на эти пухленькие грудки, она ведь хорошенькая, правда? - (Девушка
благодарно улыбнулась и поскребла ногтем его ладонь.) - Но что она собой
представляет? Я ведь не собираюсь писать любовную историю для дамского
журнала. Мои персонажи должны символизировать нечто большее, чем они есть.
Мне пришло в голову, что, может быть, с одной ногой...
- Одноногую девушку легче изнасиловать.
- В моем произведении изнасилования не будет. Но красавица с одной
ногой - понимаете, что это значит? Представьте себе ее неверную походку,
минуты отчаяния, любовников, которые делают ей одолжение, если проводят с
ней хотя бы одну ночь. Ее упорную веру в будущее, которое так или иначе
будет лучше настоящего. Я впервые намерен написать политический роман, -
заявил доктор Сааведра.
- Политический? - удивился доктор Пларр.
Дверь одной из каморок открылась, и оттуда вышел мужчина. Он закурил
сигарету, подошел к столу и допил вино из стакана. При свете свечи на
алтаре доктор Пларр разглядел худую девушку, стелившую постель. Прежде чем
выйти и присоединиться к другим за общим столом, она аккуратно расправила
покрывало. Ее ожидал недопитый стакан апельсинового сока. Пеон у столба
следил за ней жадным, завистливым взглядом.
- Вас, наверное, злит этот человек? - спросил доктор Пларр у Тересы.
- Какой человек?
- Да тот, что там стоит и только глазеет.
- Пусть себе глазеет, бедняга, что тут плохого? У него нет денег.
- Я же вам рассказываю о моем политическом романе, - с раздражением
перебил их доктор Сааведра.
Он отнял у Тересы руку.
- Но я так и не понял, в чем смысл этой одной ноги.
- Она символ нашей бедной, искалеченной страны, где все мы еще
надеемся...
- А ваши читатели это поймут? Может быть, вам надо что-то сказать более
прямо? Возьмите хотя бы студентов, в прошлом году в Росарио...
- Если хочешь написать настоящий политический роман, а не какую-то
однодневку, надо избегать мелких подробностей, привязывающих к
определенному времени. Убийства, кражи людей для выкупа, пытки заключенных
- все это характерно для нашего десятилетия. Но я не желаю писать только
для него.
- Испанцы пытали своих узников уже триста лет назад, - пробормотал
доктор Пларр и почему-то снова поглядел на девушку за общим столом.
- Вы разве сегодня со мной не пойдете? - спросила Тереса доктора
Сааведру.
- Пойду, немного погодя пойду. Я обсуждаю с моим другом очень важный
вопрос.
Доктор Пларр заметил на лбу у той девушки, что только что освободилась,
маленькую серую родинку чуть пониже волос, на том месте, где индианки
носят алый знак касты.
Хорхе Хулио Сааведра продолжал:
- Поэт, а настоящий романист непременно должен быть по-своему поэтом,
имеет дело с вечными ценностями. Шекспир избегал политических вопросов
своего времени, политических мелочей. Его не занимали ни Филипп, король
Испании, ни такой пират, как Дрейк. Он пользовался историческим прошлым,
чтобы выразить то, что я называю политической абстракцией. И сегодня
писатель, желая изобразить тиранию, не должен описывать деятельность
какого-нибудь генерала Стреснера [имеется в виду Стреснер, Альфредо -
генерал; в 1954 г. совершил государственный переворот в Парагвае и с тех
пор неоднократно переизбирался президентом] в Парагвае - это дело
публицистики, а не литературы. Тиберий - гораздо лучший объект для поэта.
Доктор Пларр думал о том, как было бы приятно отвести ту девушку в ее
комнату. Он не спал с женщиной уже больше месяца, а как легко вызывает
влечение любая мелочь, даже родинка на необычном месте.
- Вы, надеюсь, поняли, что я хотел сказать? - строго спросил его
писатель.
- Да. Да. Конечно.
Какая-то брезгливость мешала доктору Пларру сразу пойти по следам
своего предшественника. А через какой промежуток времени он готов пойти?
Через полчаса, час или хотя бы когда этого предшественника уже тут не
будет? Но тот как раз заказал новую выпивку.
- Вижу, эта тема вас совсем не интересует, - с огорчением сказал доктор
Сааведра.
- Тема... извините... сегодня я, как видно, чересчур много выпил.
- Я говорил о политике.
- Политика как раз меня интересует. Я ведь и сам своего рода
политический беженец. А мой отец... Я даже не знаю, жив ли мой отец. Может
быть, он умер. Может быть, его убили. Может быть, сидит где-нибудь в
полицейском участке по ту сторону границы. Генерал не считает нужным
сажать политических в тюрьмы, он предоставляет им гнить по одному в
полицейских участках.
- Вот об этом-то и речь, доктор. Конечно, я вам сочувствую, но разве
можно создать произведение искусства о человеке, запертом в полицейском
участке?
- Почему бы и нет?
- Потому что это частный случай. Явление семидесятых годов нашего века.
А я надеюсь, что мои книги будут читать - пусть только избранные - в
двадцать первом веке. Я пытался создать моего рыбака Кастильо как
вневременной образ.
Доктор Пларр подумал, как редко он вспоминает отца, и, вероятно
почувствовав себя виноватым - сам-то он живет в безопасности и с
комфортом, - вдруг обозлился.
- Ваш рыбак вне времени, потому что его никогда не существовало, -
сказал он и сразу же в этом раскаялся. - Простите меня за резкость. А не
выпить ли нам еще по одной? К тому же мы совсем не обращаем внимания на
вашу прелестную подружку.
- На свете есть вещи поважнее Тересы, - заявил Сааведра, но снова отдал
руку на ее попечение. - А разве тут нет девушки, которая вам приглянулась?
- Да, есть, но она нашла другого клиента.
Девушка с родинкой подошла к мужчине, пившему в одиночестве, и они
вместе направились к ней в каморку. Она прошла мимо своего бывшего
партнера, даже на него не взглянув, но и его явно не интересовало, кто
стал его преемником. Публичный дом чем-то похож на клинику, и это
нравилось доктору Пларру. Казалось, он наблюдает за тем, как хирург ведет
нового больного в операционную - предыдущая операция прошла удачно, и о
ней уже забыли. Ведь только в телевизионных мелодрамах любовь, страх и
тревога проникают в палаты. В первые годы в Буэнос-Айресе, когда мать без
конца разыгрывала трагедию и стенала над судьбой его пропавшего отца, и в
более позднее время, когда она, продолжая так же многословно его
оплакивать, утешалась пирожными и шоколадным мороженым, доктор Пларр стал
испытывать недоверие к чувствам, которые можно утолить такими
незамысловатыми способами, как постель или пирожное эклер. Ему припомнился
разговор - если его можно так назвать - с Чарли Фортнумом. Он спросил
Тересу:
- Вы тут знаете девушку по имени Мария?
- У нас нескольких девушек зовут Мариями.
- Она из Кордовы.
- Ах, та? В прошлом году умерла. Совсем нехорошая девушка. Кто-то
зарезал ее ножом. Бедняга сел за это в тюрьму.
- Наверное, мне надо с ней пойти, - сказал Сааведра. - Очень жаль. Не
часто выпадает случай побеседовать на литературные темы с образованным
человеком. Пожалуй, я бы предпочел выпить еще и продолжить наш разговор.
Он поглядел на свою захваченную в плен руку, словно она принадлежала
кому-то другому и он не имел права ее взять.
- У нас еще не раз будет такая возможность, - успокоил его доктор
Пларр, и писатель сдался.
- Пойдем, chica [девочка (исп.)], - сказал он, поднимаясь. - Вы меня
дождетесь, доктор? Сегодня я буду недолго.
- Может, узнаете что-нибудь новое насчет Сальты.
- Да, но наступает минута, когда писатель должен сказать себе:
"Хватит!" Слишком много знать вредно.
Доктору Пларру стало казаться, что под влиянием вина Хорхе Хулио
Сааведра собирается повторить лекцию, которую когда-то читал в столичном
женском клубе.
Тереса потянула его за руку. Он нехотя встал и пошел-за ней туда, где
под статуэткой святой из Авилы [Святая Тереза (1515-1582) -
монахиня-кармелитка, родилась в Авиле] горела свеча. Дверь за ними
затворилась. Работа писателя, как он однажды с грустью признался доктору
Пларру, не кончается никогда.
Вечер в заведении сеньоры Санчес выдался очень спокойный. Все двери, за
исключением тех, за которыми скрылись Тереса и девушка с родинкой, были
распахнуты. Доктор Пларр допил вино и ушел. Он был уверен, что, несмотря
на свое обещание, писатель задержится. Ведь в конце-то концов ему надо
было решить - потеряет девушка ступню или всю ногу до колена.
Сеньора Санчес по-прежнему шевелила спицами. К ней подсела подруга и
тоже принялась вязать на шезлонге рядом.
- Нашли себе девушку? - спросила сеньора Санчес.
- Мой приятель нашел.
- Неужели ни одна вам не понравилась?
- Дело не в этом. Просто я перепил за обедом.
- Можете спросить о моих девушках доктора Беневенто. Они очень
чистенькие.
- Не сомневаюсь. Я непременно приду еще, сеньора Санчес.
Однако пришел он сюда только через год с лишним. И тщетно высматривал
девушку с родинкой на лбу. Правда, он не был этим ни удивлен, ни
раздосадован. Может быть, она нездорова, к тому же девушки в таких
заведениях часто меняются. Единственная, кого он узнал, была Тереса. Он
провел с ней часок, и они поболтали о Сальте.
Практика у доктора Пларра росла и приносила доход. Он ни минуты не
жалел о том, что уехал от жестокой конкуренции в столице, где было слишком
много врачей с немецкими, французскими и английскими дипломами; к тому же
он привязался к этому небольшому городу на берегу могучей Параны. Тут
бытовало поверье, что тот, кто хоть раз его посетил, непременно сюда
вернется. И в его случае это поверье оправдалось. Небольшой порт,
опоясанный домами в колониальном стиле, который бросился ему в глаза
когда-то темной ночью, привел его сюда вновь. Даже здешний климат ему
нравился - жара не была такой влажной, как в стране его детства, а когда
лето наконец кончалось оглушительными раскатами грома, он любил смотреть
из своего окна, как рогатые молнии вонзаются в берег Чако. Почти каждый
месяц он угощал обедом доктора Хэмфриса, а теперь иногда обедал и с Чарли
Фортнумом, который бывал либо трезв, немногословен и печален, либо пьян,
болтлив или, как сам он любил выражаться, "в приподнятом настроении".
Как-то раз доктор побывал у него в поместье, но он плохо разбирался в
посевах матэ, а гектар за гектаром плантации, которые они, трясясь,
объезжали на "Гордости Фортнума" (Чарли называл это "заниматься сельским
хозяйством"), так его утомили, что второе приглашение он отклонил. Он
предпочитал провести с Чарли вечер в "Национале", где консул не слишком
вразумительно рассказывал ему о какой-то девушке.
Каждые три месяца доктор Пларр летал в Буэнос-Айрес и проводил конец
недели у матери, которая становилась все толще и толще от ежедневного
потребления пирожных с кремом и alfajores [медовых пряников (исп.)] с
начинкой из dulce de leche [молочного сахара (исп.)]. Он уже не мог
припомнить лица той красивой женщины лет за тридцать, которая прощалась с
его отцом на набережной и безутешно оплакивала утраченную любовь все три
дня их дороги в столицу. А так как у него не было ее старой фотографии,
чтобы напоминать о прошлом, он всегда представлял ее себе такой, какой она
стала теперь - с тремя подбородками, тяжелыми брылами и огромным, как у
беременной, животом, обтянутым черным шелком. На книжных полках в его
квартире с каждым годом прибавлялось по новому роману доктора Хорхе Хулио
Сааведры, но из всех его книг доктор Пларр предпочитал историю одноногой
девушки из Сальты. После того первого посещения дома сеньоры Санчес он не
раз спал с Тересой, и его забавляло, насколько выдумка далека от
действительности. Это было чем-то вроде наглядного пособия по литературной
критике. Близких друзей у доктора не было, хотя он сохранял хорошие
отношения с двумя бывшими любовницами, которые вначале были его
пациентками, приятельствовал с теперешним губернатором и с удовольствием
посещал его большую плантацию матэ на востоке, куда летал на личном
самолете губернатора и приземлялся между двумя клумбами как раз к часу
Доктор Пларр следил за стрелкой на циферблате.
- Думаю, в ваши годы опасно столько пить.
Он выпустил воздух.
- Головные боли - это у меня наследственное. Отец страдал ужасными
головными болями. Он и умер в одночасье. Удар. Вот он там, на стене.
Прекрасно сидел на лошади. Хотел и меня научить, но я этих глупых скотов
не выносил.
- А по-моему, вы говорили, что у вас есть лошадь. "Гордость Фортнума".
- Да какая же это лошадь, это мой "джип". Нет, на лошадь я ни за какие
коврижки не сяду! Но скажите правду, Пларр, хоть и самую страшную.
- Эта штука не показывает ни самого страшного, ни самого невинного.
Давление у вас, однако, слегка повышено. Я дам вам таблетки, но не могли
бы вы пить хоть немного поменьше?
- Вот и отцу врачи всегда советовали то же самое. Он мне как-то сказал,
что за те же деньги лучше купить стаю попугаев, они бы ничуть не хуже
твердили одно и то же. Видно, я пошел в этого старого негодяя - во всем,
кроме лошадей. Боюсь их смертельно. Он на меня за это злился, говорил:
"Преодолей страх, Чарли, не то он тебя одолеет". А как вас по имени,
Пларр?
- Эдуардо.
- Друзья зовут меня Чарли. Не возражаете, если я буду звать вас Тед?
- Если вам так хочется.
Трезвый Чарли Фортнум впал в такую же фамильярность, как и прошлый раз
пьяный, правда не сразу. Интересно, подумал доктор Пларр, часто ли они
будут ходить по этому кругу, если их знакомство не оборвется, и на каком
круге они окончательно станут друг для друга Чарли и Те дом?
- Знаете, тут, в городе, кроме нас еще только один англичанин. Некто
Хэмфрис, учитель английского. Знакомы с ним?
- Да мы ведь вместе провели вечер. Не помните? Я вас еще проводил
домой.
Почетный консул посмотрел на него чуть не со страхом.
- Нет. Не помню. Ровно ничего. Это плохой признак?
- Ну, с кем этого не бывает, если здорово напьешься.
- Когда я вас увидел за дверью, ваше лицо мне показалось знакомым.
Поэтому я и спросил, как вас зовут. Подумал, что мог что-нибудь у вас
купить и забыл отдать деньги. Да, надо будет поостеречься. На время,
конечно.
- Вреда вам от этого не будет.
- Кое-что я помню очень хорошо, но я как мой старик - он ведь тоже
многое забывал. Знаете, как-то раз я свалился с лошади; она вдруг стала на
дыбы, чтобы меня испытать, эта скотина. Мне было всего шесть лет, и она
знала, что я еще маленький; было это возле дома, и отец сидел тут же, на
веранде. Я боялся, не рассердится ли он, но еще больше испугался, когда
увидел, что он сверху смотрит, как я лежу на земле, и не помнит, кто я
такой. Он даже не рассердился, а только был встревожен и ничего не
понимал; потом он вернулся на свое место, сел и снова взял свой стакан. А
я обогнул дом, пошел на кухню (с поваром мы дружили) и больше ни разу не
сел на эту проклятую лошадь. Теперь-то я, конечно, его понимаю. У нас ведь
с ним много общего. Он тоже все забывал, когда напивался. Вы женаты, Тед?
- Нет.
- А я был женат.
- Да, вы говорили.
- Я был рад, что мы разошлись, но все же хотел бы, чтобы сначала у нас
был ребенок. Когда нет детей, в этом, как правило, виноват мужчина?
- Нет. Думаю, что тут бывают виноваты как тот, так и другая.
- Я, наверное, сейчас уже бесплоден, а?
- Почему? Годы в этом деле не играют роли.
- Если бы у меня был ребенок, я бы не заставлял его перебарывать страх,
как это делал мой отец. Ведь чувство страха - это естественное свойство
человека, правда? Если ты подавляешь страх, ты подавляешь свою натуру.
Природа вроде сама соблюдает равновесие. Я прочел в какой-то книге, что,
если бы мы перебили всех пауков, нас бы задушили мухи. А у вас есть дети,
Тед?
Имя Тед раздражало доктора Эдуардо Пларра. Он сказал:
- Нет. Если вы хотите звать меня по имени, я бы попросил вас звать меня
Эдуардо.
- Но ведь вы такой же англичанин, как я!
- Я только наполовину англичанин, и та половина либо в тюрьме, либо
мертва.
- Отец?
- Да.
- А ваша мать?
- Живет в Буэнос-Айресе.
- Вам повезло. Есть для кого копить. Моя мать умерла, когда меня
рожала.
- Это еще не повод, чтобы губить себя пьянством.
- Да, это еще не повод, Тед. Я упомянул о матери так, между прочим.
Кому нужен друг, если нельзя с ним поговорить?
- Друг не обязательно хороший психиатр.
- Эх, Тед, ну и суровый же вы человек. Неужели вы никогда никого не
любили?
- Смотря что называть любовью.
- Вы чересчур много рассуждаете, - сказал Чарли Фортнум. - Это у вас от
молодости. А я всегда говорю: не надо глубоко копать. Никогда не знаешь,
что там найдешь.
Доктор Пларр сказал:
- Моя профессия требует, чтобы я поглубже копал. Догадки не помогают
поставить верный диагноз.
- А каков ваш диагноз?
- Я выпишу вам лекарство, но оно не поможет, если вы не станете меньше
пить.
Он снова вошел в кабинет консула. Его злило, что он потерял столько
времени. Пока он выслушивал сетования почетного консула, он мог бы
посетить не меньше трех или четырех больных из квартала бедноты. Он ушел
из спальни, сел к столу и выписал рецепт. Его так же злило, что он даром
потратил время, как во время посещений матери, когда она жаловалась на
одиночество и головные боли, сидя над блюдом с эклерами в лучшей
кондитерской Буэнос-Айреса. Она постоянно сетовала на то, что муж ее
бросил, а ведь первейший долг мужа - перед женой и ребенком, он просто
обязан был бежать вместе с ними.
Чарли Фортнум надел в соседней комнате пиджак.
- Неужели вы уходите? - крикнул он оттуда.
- Да. Рецепт я оставил на столе.
- Куда вы торопитесь? Побудьте еще, выпейте.
- Мне надо к больным.
- Да, но я ведь тоже ваш больной, верно?
- Но не самый тяжелый, - сказал доктор Пларр. - Рецепт годен только на
один раз. Таблеток вам хватит на месяц, а там посмотрим.
Доктор Пларр с облегчением закрыл за собой дверь консульства - с таким
же облегчением, как покидал квартиру матери, когда выезжал в столицу. Не
так уж много у него свободного времени, чтобы тратить его на неизлечимых
больных.
Прошло два года, прежде чем доктор Пларр впервые посетил заведение,
которым так умело заправляла сеньора Санчес, и пришел он туда не в
обществе почетного консула, а со своим приятелем и пациентом, писателем
Хорхе Хулио Сааведрой. Сааведра, как он сам это признал над тарелкой
жесткого мяса в "Национале", был сторонником строгого режима в области
гигиены. Наблюдательный человек мог бы сам это определить по его внешности
- аккуратной, однообразно серой: иссера-седые волосы, серый костюм, серый
галстук. Даже в здешнюю жару он носил тот же хорошо сшитый двубортный
жилет, в котором щеголял в столичных кафе. Портной его, как он сообщил
доктору Пларру, был англичанином.
- Не поверите, но я мог бы по десять лет не заказывать новых костюмов.
- А что касается режима в работе, то он не раз говорил: - После завтрака я
обязан написать три страницы. Не больше и не меньше.
Доктор Пларр умел слушать. Он был этому обучен. Большинство его
пациентов среднего достатка тратили не меньше десяти минут на то, чтобы
рассказать о легком приступе гриппа. Только в квартале бедноты страдали
молча, страдали, не зная слов, которые могли бы выразить, как им больно,
где болит и отчего. В этих глинобитных или сколоченных из жести хижинах,
где больной часто лежал ничем не прикрытый на земляном полу, ему
приходилось самому определять недуг по ознобу или нервному подергиванию
века.
- Режим, - повторял Хорхе Хулио Сааведра, - мне нужнее, чем другим,
легче пишущим авторам. Понимаете, я ведь одержимый, тогда как другие
просто талантливы. Имейте в виду, я их таланту завидую. Талант - он
покладистый. А одержимость разрушительна. Вы и вообразить не можете, какое
для меня мучение писать. День за днем принуждаю себя сесть за стол и взять
в руки перо, а потом пытаюсь выразить свои мысли... Помните в моей
последней книге этого персонажа Кастильо, рыбака, который ведет неустанную
борьбу с морем и едва сводит концы с концами. Можно сказать, что Кастильо
- это портрет художника. Такие каждодневные муки, а в результате три
страницы. Мизерный улов.
- Насколько я помню, Кастильо погиб в баре от револьверного выстрела,
защищая одноглазую дочь от насильника.
- Ну да. Хорошо, что вы обратили внимание на этот циклопический символ,
- сказал доктор Сааведра. - Символ искусства романиста. Одноглазого
искусства, потому что все видишь отчетливее, когда прищуришь один глаз.
Автор же, который разбрасывается, всегда двуглаз. Он вмещает в свое
произведение чересчур много, как киноэкран. А насильник? Быть может, он -
моя тоска, которая обуревает меня, когда я часами напролет пытаюсь
выполнить ежедневный урок.
- Надеюсь, мои таблетки вам все же помогают.
- Да, да, конечно, немного помогают, но иногда я думаю, что только
жесткий режим спасает меня от самоубийства. - И, замерев с вилкой у рта,
доктор Сааведра повторил: - От самоубийства.
- Ну что вы, разве ваша религия вам это позволит?..
- В такие беспросветные минуты, доктор, у меня нет веры, никакой веры
вообще. En una noche oscura [в непроглядную ночь (исп.)]. Не откупорить ли
нам еще бутылку? Вино из Мендосы не такое уж плохое.
После второй бутылки писатель сообщил об еще одном правиле его режима:
еженедельно посещать дом сеньоры Санчес. Он объяснял это не только
попыткой умиротворить свою плоть, чтобы неугодные желания не мешали
работе, - во время этих еженедельных визитов он многое узнает о
человеческой природе. Общественная жизнь в городе не допускает контакта
между различными классами. Может ли обед с сеньорой Эскобар или сеньорой
Вальехо дать глубокое представление о жизни бедноты? Образ Карлоты, дочери
доблестного рыбака Кастильо, был навеян девушкой, которую он встретил в
заведении сеньоры Санчес. Правда, она была зрячей на оба глаза. И притом
на редкость красива, но, когда он писал свой роман, он понял, что красота
придает ее истории фальшивый и банальный оттенок; она плохо сочетается с
унылой суровостью жизни рыбака. Даже насильник при этом становится обычным
пошляком. Красивых девушек постоянно и повсюду насилуют, особенно в книгах
современных романистов, этих поверхностных писак, правда обладающих
несомненным талантом.
К концу обеда доктор Пларр без труда дал себя уговорить составить
компанию писателю в его оздоровительном походе, хотя толкало его на это
скорее любопытство, чем физическое влечение. Они встали из-за стола в
полночь и пошли пешком. Хотя сеньора Санчес и пользовалась у властей
покровительством, все же лучше не оставлять машину у дверей, чтобы
старательный полицейский не записал ее номер. Заметку в полицейском досье
могут когда-нибудь использовать против тебя. На докторе Сааведре были
остроносые, до блеска начищенные туфли, а ходил он слегка подпрыгивая,
потому что носки ставил внутрь. Так и казалось, что на пыльном тротуаре за
ним останутся следы птичьих лапок.
Сеньора Санчес сидела перед домом в шезлонге и вязала. Это была очень
толстая дама с лицом в ямочках и приветливой улыбкой, которой до
странности не хватало доброты, словно она запропастилась, как куда-то
сунутые очки. Писатель представил ей доктора Пларра.
- Всегда рада видеть у себя джентльмена медицинской профессии, -
заявила сеньора Санчес. - Можете убедиться, какой за моими девушками уход.
Обычно я пользуюсь услугами вашего коллеги, доктора Беневенто, - очень
симпатичный господин.
- Да, мне об этом говорили. Но лично я с ним не знаком, - сказал доктор
Пларр.
- Он посещает нас по четвергам после обеда, и все мои девушки его очень
любят.
Они вошли в освещенный узкий подъезд. Если не считать сеньоры Санчес в
шезлонге, то ее заведение ничем внешне не отличалось от других домов на
этой чинной улице. Хорошее вино не нуждается в этикетке, подумал доктор
Пларр.
Однако ж внутри этот дом был разительно не похож на подпольные дома
терпимости, которые он иногда посещал в столице, где маленькие клетушки,
затемненные закрытыми ставнями, загромождены мещанской мебелью. Это
заведение приятно напоминало загородную усадьбу. Просторный внутренний
дворик, величиной с теннисный корт, был со всех сторон окружен небольшими
каморками. Когда доктор сел, две открытые двери прямо перед ним вели в
такие кельи, и он подумал, что они выглядят чище, изящнее и веселее, чем
номер доктора Хэмфриса в отеле "Боливар". В каждой из них был маленький
алтарь с зажженной свечкой, создававшей в аккуратной комнатке атмосферу
домашнюю, а не деловую. За отдельным столом сидели несколько девушек, и
еще две разговаривали с молодыми людьми, прислонясь к столбам окружавшей
дворик веранды. Девушки вели себя сдержанно - видно, сеньора Санчес строго
за этим следит; мужчина тут мог не спешить. Один из клиентов сидел со
стаканом в руке, другой, судя по одежде peon [крестьянин (исп)], стоял у
столба, завистливо наблюдая за девушками (видно, у него не было денег даже
на выпивку).
К ним сразу же подошла девушка по имени Тереса и приняла у писателя
заказ ("Виски, - посоветовал он, - здешнему коньяку я не доверяю"), а
потом без особого приглашения села рядом.
- Тереса родом из Сальты, - рассказал доктор Сааведра, отдав свою руку
ей на попечение, как перчатку в раздевалке. Она вертела ее то так, то сяк,
разглядывая пальцы, словно искала в них дырки. - Я собираюсь выбрать
Сальту местом действия моего будущего романа.
Доктор Пларр сказал:
- Надеюсь, ваша муза не заставит вас сделать ее одноглазой.
- Вы надо мной смеетесь, - сказал доктор Сааведра, - потому что плохо
себе представляете, как работает у писателя воображение. Оно должно
преображать действительность. Поглядите на нее - на эти большие карие
глаза, на эти пухленькие грудки, она ведь хорошенькая, правда? - (Девушка
благодарно улыбнулась и поскребла ногтем его ладонь.) - Но что она собой
представляет? Я ведь не собираюсь писать любовную историю для дамского
журнала. Мои персонажи должны символизировать нечто большее, чем они есть.
Мне пришло в голову, что, может быть, с одной ногой...
- Одноногую девушку легче изнасиловать.
- В моем произведении изнасилования не будет. Но красавица с одной
ногой - понимаете, что это значит? Представьте себе ее неверную походку,
минуты отчаяния, любовников, которые делают ей одолжение, если проводят с
ней хотя бы одну ночь. Ее упорную веру в будущее, которое так или иначе
будет лучше настоящего. Я впервые намерен написать политический роман, -
заявил доктор Сааведра.
- Политический? - удивился доктор Пларр.
Дверь одной из каморок открылась, и оттуда вышел мужчина. Он закурил
сигарету, подошел к столу и допил вино из стакана. При свете свечи на
алтаре доктор Пларр разглядел худую девушку, стелившую постель. Прежде чем
выйти и присоединиться к другим за общим столом, она аккуратно расправила
покрывало. Ее ожидал недопитый стакан апельсинового сока. Пеон у столба
следил за ней жадным, завистливым взглядом.
- Вас, наверное, злит этот человек? - спросил доктор Пларр у Тересы.
- Какой человек?
- Да тот, что там стоит и только глазеет.
- Пусть себе глазеет, бедняга, что тут плохого? У него нет денег.
- Я же вам рассказываю о моем политическом романе, - с раздражением
перебил их доктор Сааведра.
Он отнял у Тересы руку.
- Но я так и не понял, в чем смысл этой одной ноги.
- Она символ нашей бедной, искалеченной страны, где все мы еще
надеемся...
- А ваши читатели это поймут? Может быть, вам надо что-то сказать более
прямо? Возьмите хотя бы студентов, в прошлом году в Росарио...
- Если хочешь написать настоящий политический роман, а не какую-то
однодневку, надо избегать мелких подробностей, привязывающих к
определенному времени. Убийства, кражи людей для выкупа, пытки заключенных
- все это характерно для нашего десятилетия. Но я не желаю писать только
для него.
- Испанцы пытали своих узников уже триста лет назад, - пробормотал
доктор Пларр и почему-то снова поглядел на девушку за общим столом.
- Вы разве сегодня со мной не пойдете? - спросила Тереса доктора
Сааведру.
- Пойду, немного погодя пойду. Я обсуждаю с моим другом очень важный
вопрос.
Доктор Пларр заметил на лбу у той девушки, что только что освободилась,
маленькую серую родинку чуть пониже волос, на том месте, где индианки
носят алый знак касты.
Хорхе Хулио Сааведра продолжал:
- Поэт, а настоящий романист непременно должен быть по-своему поэтом,
имеет дело с вечными ценностями. Шекспир избегал политических вопросов
своего времени, политических мелочей. Его не занимали ни Филипп, король
Испании, ни такой пират, как Дрейк. Он пользовался историческим прошлым,
чтобы выразить то, что я называю политической абстракцией. И сегодня
писатель, желая изобразить тиранию, не должен описывать деятельность
какого-нибудь генерала Стреснера [имеется в виду Стреснер, Альфредо -
генерал; в 1954 г. совершил государственный переворот в Парагвае и с тех
пор неоднократно переизбирался президентом] в Парагвае - это дело
публицистики, а не литературы. Тиберий - гораздо лучший объект для поэта.
Доктор Пларр думал о том, как было бы приятно отвести ту девушку в ее
комнату. Он не спал с женщиной уже больше месяца, а как легко вызывает
влечение любая мелочь, даже родинка на необычном месте.
- Вы, надеюсь, поняли, что я хотел сказать? - строго спросил его
писатель.
- Да. Да. Конечно.
Какая-то брезгливость мешала доктору Пларру сразу пойти по следам
своего предшественника. А через какой промежуток времени он готов пойти?
Через полчаса, час или хотя бы когда этого предшественника уже тут не
будет? Но тот как раз заказал новую выпивку.
- Вижу, эта тема вас совсем не интересует, - с огорчением сказал доктор
Сааведра.
- Тема... извините... сегодня я, как видно, чересчур много выпил.
- Я говорил о политике.
- Политика как раз меня интересует. Я ведь и сам своего рода
политический беженец. А мой отец... Я даже не знаю, жив ли мой отец. Может
быть, он умер. Может быть, его убили. Может быть, сидит где-нибудь в
полицейском участке по ту сторону границы. Генерал не считает нужным
сажать политических в тюрьмы, он предоставляет им гнить по одному в
полицейских участках.
- Вот об этом-то и речь, доктор. Конечно, я вам сочувствую, но разве
можно создать произведение искусства о человеке, запертом в полицейском
участке?
- Почему бы и нет?
- Потому что это частный случай. Явление семидесятых годов нашего века.
А я надеюсь, что мои книги будут читать - пусть только избранные - в
двадцать первом веке. Я пытался создать моего рыбака Кастильо как
вневременной образ.
Доктор Пларр подумал, как редко он вспоминает отца, и, вероятно
почувствовав себя виноватым - сам-то он живет в безопасности и с
комфортом, - вдруг обозлился.
- Ваш рыбак вне времени, потому что его никогда не существовало, -
сказал он и сразу же в этом раскаялся. - Простите меня за резкость. А не
выпить ли нам еще по одной? К тому же мы совсем не обращаем внимания на
вашу прелестную подружку.
- На свете есть вещи поважнее Тересы, - заявил Сааведра, но снова отдал
руку на ее попечение. - А разве тут нет девушки, которая вам приглянулась?
- Да, есть, но она нашла другого клиента.
Девушка с родинкой подошла к мужчине, пившему в одиночестве, и они
вместе направились к ней в каморку. Она прошла мимо своего бывшего
партнера, даже на него не взглянув, но и его явно не интересовало, кто
стал его преемником. Публичный дом чем-то похож на клинику, и это
нравилось доктору Пларру. Казалось, он наблюдает за тем, как хирург ведет
нового больного в операционную - предыдущая операция прошла удачно, и о
ней уже забыли. Ведь только в телевизионных мелодрамах любовь, страх и
тревога проникают в палаты. В первые годы в Буэнос-Айресе, когда мать без
конца разыгрывала трагедию и стенала над судьбой его пропавшего отца, и в
более позднее время, когда она, продолжая так же многословно его
оплакивать, утешалась пирожными и шоколадным мороженым, доктор Пларр стал
испытывать недоверие к чувствам, которые можно утолить такими
незамысловатыми способами, как постель или пирожное эклер. Ему припомнился
разговор - если его можно так назвать - с Чарли Фортнумом. Он спросил
Тересу:
- Вы тут знаете девушку по имени Мария?
- У нас нескольких девушек зовут Мариями.
- Она из Кордовы.
- Ах, та? В прошлом году умерла. Совсем нехорошая девушка. Кто-то
зарезал ее ножом. Бедняга сел за это в тюрьму.
- Наверное, мне надо с ней пойти, - сказал Сааведра. - Очень жаль. Не
часто выпадает случай побеседовать на литературные темы с образованным
человеком. Пожалуй, я бы предпочел выпить еще и продолжить наш разговор.
Он поглядел на свою захваченную в плен руку, словно она принадлежала
кому-то другому и он не имел права ее взять.
- У нас еще не раз будет такая возможность, - успокоил его доктор
Пларр, и писатель сдался.
- Пойдем, chica [девочка (исп.)], - сказал он, поднимаясь. - Вы меня
дождетесь, доктор? Сегодня я буду недолго.
- Может, узнаете что-нибудь новое насчет Сальты.
- Да, но наступает минута, когда писатель должен сказать себе:
"Хватит!" Слишком много знать вредно.
Доктору Пларру стало казаться, что под влиянием вина Хорхе Хулио
Сааведра собирается повторить лекцию, которую когда-то читал в столичном
женском клубе.
Тереса потянула его за руку. Он нехотя встал и пошел-за ней туда, где
под статуэткой святой из Авилы [Святая Тереза (1515-1582) -
монахиня-кармелитка, родилась в Авиле] горела свеча. Дверь за ними
затворилась. Работа писателя, как он однажды с грустью признался доктору
Пларру, не кончается никогда.
Вечер в заведении сеньоры Санчес выдался очень спокойный. Все двери, за
исключением тех, за которыми скрылись Тереса и девушка с родинкой, были
распахнуты. Доктор Пларр допил вино и ушел. Он был уверен, что, несмотря
на свое обещание, писатель задержится. Ведь в конце-то концов ему надо
было решить - потеряет девушка ступню или всю ногу до колена.
Сеньора Санчес по-прежнему шевелила спицами. К ней подсела подруга и
тоже принялась вязать на шезлонге рядом.
- Нашли себе девушку? - спросила сеньора Санчес.
- Мой приятель нашел.
- Неужели ни одна вам не понравилась?
- Дело не в этом. Просто я перепил за обедом.
- Можете спросить о моих девушках доктора Беневенто. Они очень
чистенькие.
- Не сомневаюсь. Я непременно приду еще, сеньора Санчес.
Однако пришел он сюда только через год с лишним. И тщетно высматривал
девушку с родинкой на лбу. Правда, он не был этим ни удивлен, ни
раздосадован. Может быть, она нездорова, к тому же девушки в таких
заведениях часто меняются. Единственная, кого он узнал, была Тереса. Он
провел с ней часок, и они поболтали о Сальте.
Практика у доктора Пларра росла и приносила доход. Он ни минуты не
жалел о том, что уехал от жестокой конкуренции в столице, где было слишком
много врачей с немецкими, французскими и английскими дипломами; к тому же
он привязался к этому небольшому городу на берегу могучей Параны. Тут
бытовало поверье, что тот, кто хоть раз его посетил, непременно сюда
вернется. И в его случае это поверье оправдалось. Небольшой порт,
опоясанный домами в колониальном стиле, который бросился ему в глаза
когда-то темной ночью, привел его сюда вновь. Даже здешний климат ему
нравился - жара не была такой влажной, как в стране его детства, а когда
лето наконец кончалось оглушительными раскатами грома, он любил смотреть
из своего окна, как рогатые молнии вонзаются в берег Чако. Почти каждый
месяц он угощал обедом доктора Хэмфриса, а теперь иногда обедал и с Чарли
Фортнумом, который бывал либо трезв, немногословен и печален, либо пьян,
болтлив или, как сам он любил выражаться, "в приподнятом настроении".
Как-то раз доктор побывал у него в поместье, но он плохо разбирался в
посевах матэ, а гектар за гектаром плантации, которые они, трясясь,
объезжали на "Гордости Фортнума" (Чарли называл это "заниматься сельским
хозяйством"), так его утомили, что второе приглашение он отклонил. Он
предпочитал провести с Чарли вечер в "Национале", где консул не слишком
вразумительно рассказывал ему о какой-то девушке.
Каждые три месяца доктор Пларр летал в Буэнос-Айрес и проводил конец
недели у матери, которая становилась все толще и толще от ежедневного
потребления пирожных с кремом и alfajores [медовых пряников (исп.)] с
начинкой из dulce de leche [молочного сахара (исп.)]. Он уже не мог
припомнить лица той красивой женщины лет за тридцать, которая прощалась с
его отцом на набережной и безутешно оплакивала утраченную любовь все три
дня их дороги в столицу. А так как у него не было ее старой фотографии,
чтобы напоминать о прошлом, он всегда представлял ее себе такой, какой она
стала теперь - с тремя подбородками, тяжелыми брылами и огромным, как у
беременной, животом, обтянутым черным шелком. На книжных полках в его
квартире с каждым годом прибавлялось по новому роману доктора Хорхе Хулио
Сааведры, но из всех его книг доктор Пларр предпочитал историю одноногой
девушки из Сальты. После того первого посещения дома сеньоры Санчес он не
раз спал с Тересой, и его забавляло, насколько выдумка далека от
действительности. Это было чем-то вроде наглядного пособия по литературной
критике. Близких друзей у доктора не было, хотя он сохранял хорошие
отношения с двумя бывшими любовницами, которые вначале были его
пациентками, приятельствовал с теперешним губернатором и с удовольствием
посещал его большую плантацию матэ на востоке, куда летал на личном
самолете губернатора и приземлялся между двумя клумбами как раз к часу