Гриневич Геннадий. Суть дела

докладывают, в каких местах вы искали. Ну, вы пересыплете весь сахар в
трюме. Ну, прощупаете сало в кухне, потому что кто-то когда-то сказал
капитану Дрюсу, что алмаз можно нагреть и бросить в банку с салом. Ну, вы
обшарите кабины, вентиляторы и матросские сундучки. Даже выдавите зубную
пасту из тюбика. Неужели вы верите, что когда-нибудь найдете хоть один
маленький алмазик?
- Нет, не верю.
- Вот и я тоже.


Возле уложенных пирамидами ящиков по бокам горели керосиновые фонари.
Скоби с трудом разглядел на черной глади воды плавучую базу - списанный
лайнер, который, как говорили, сидел на рифе из пустых бутылок из-под
виски. Он тихонько постоял, вдыхая резкий запах моря; в полумиле от него
бросил якорь целый караван судов, но видны были только длинный темный
силуэт плавучей базы и цепочки красных огоньков - словно по склону холма
взбегала улица; да и слышно тут ничего не было, кроме плеска воды,
шлепавшей о причалы. Скоби всегда чувствовал притягательную силу этих
мест: тут был его опорный пункт на границе неведомого материка.
Где-то в темноте прошмыгнули две крысы. Портовые крысы были величиной с
зайца, черные звали их свиньями, жарили и ели; эта кличка помогала
отличать их от портовых крыс человечьей породы. Скоби шел вдоль
узкоколейки, направляясь к базару. Возле одного из складов он встретил
двух полицейских.
- Никаких происшествий?
- Никаких, начальник.
- В той стороне были?
- Как же, начальник, только что оттуда.
Он знал, что полицейские врут: они ни за что не пойдут одни в тот конец
пристани - прибежище портовых "крыс", - если с ними нет белого начальника.
"Крысы" трусливы, но опасны - это парни лет по шестнадцати, вооруженные
бритвами или битым стеклом: они тучами вьются возле складов, высматривая,
что бы стащить, если легко вскрыть ящик; стаей налетают на хмельного
матроса, если он попадется им на глаза, а то и полоснут бритвой
полицейского, если он чем-нибудь досадил кому-то из их несметной родни.
Никакие заборы от них не спасали: они добирались вплавь из негритянской
части города или с рыбачьих отмелей.
- Пойдемте, - сказал Скоби, - проверим еще разок.
Полицейские устало, но покорно брели за ним: полмили в один конец и
полмили - в другой. На пристани слышалась только беготня "свиней" да плеск
воды. Один из полицейских умиротворенно заметил:
- Спокойная ночка, начальник.
Они с показным усердием водили фонарями по сторонам, выхватывая из
темноты брошенный остов машины, пустой грузовик, край брезента,
поставленную возле склада бутылку, заткнутую пальмовыми листьями.
Скоби спросил:
- Это что?
Ему повсюду мерещились зажигательные бомбы - их так легко приготовить.
А ведь каждый день с территории вишистов приходят люди с контрабандным
скотом; это даже поощряется: не хватает мяса. По эту сторону границы
туземцев обучают диверсиям на случай вторжения; наверно, то же делается и
по ту сторону границы.
- Дайте мне, я погляжу, - сказал он, но полицейские не решались до нее
дотронуться.
- Просто туземное снадобье, начальник, - пробормотал один из них с
видом превосходства.
Скоби поднял бутылку. Она была из-под шотландского виски, и когда он ее
откупорил, оттуда пахнуло собачьей мочой и какой-то падалью. От
раздражения у него застучало в висках. Почему-то он вспомнил красное лицо
Фрезера и хихиканье Тимблригга. От вони его затошнило, пальцы были словно
вымараны прикосновением к пальмовым листьям затычки. Он кинул бутылку в
воду, и ненасытная утроба, чавкнув, проглотила ее, но содержимое
выплеснулось по дороге, и застоявшийся воздух вокруг сразу же пропитался
кислым запахом аммиака. Полицейские молчали; Скоби чувствовал, что они его
осуждают. Надо было оставить бутылку там, где она была; ее подсунули с
определенной целью - во вред определенному человеку, а теперь, когда ее
содержимое выпустили на волю, злой наговор словно слепо носится вокруг и
того и гляди падет на чью-нибудь неповинную голову.
- Спокойной ночи, - сказал Скоби и круто повернулся кругом. Не пройдя и
двадцати шагов, он услышал, как торопливо шлепают подметки полицейских,
унося их подальше от опасного места.
Скоби поехал в полицию по Питт-стрит. Возле публичного дома, на левой
стороне улицы вдоль тротуара сидели девицы - они вышли подышать воздухом.
Ночью, за шторами затемнения в полиции еще пронзительнее пахло обезьяньим
питомником. Дежурный сержант снял ноги со стола и вытянулся.
- Никаких происшествий?
- Пятеро пьяных хулиганили, начальник. Я запер их в большой камере.
- Что еще?
- Два француза без паспортов.
- Черные?
- Да, сэр.
- Где их взяли?
- На Питт-стрит, начальник.
- Я с ними поговорю утром. Что катер? В порядке? Мне надо будет поехать
на "Эсперансу".
- Поломался, начальник. Мистер Фрезер чинил его, начальник, но катер
все время дурит.
- Когда мистер Фрезер дежурит?
- С семи, начальник.
- Передайте, что ему не надо будет ехать на "Эсперансу". Я поеду сам.
Если катер не будет работать, я поеду с береговой охраной.
Садясь опять в машину и нажимая на неподатливый стартер. Скоби подумал,
что на такую месть человек, ей-богу же, имеет право! Месть закаляет
характер, месть учит прощать. Проезжая через негритянский квартал, он стал
потихоньку насвистывать. Он даже развеселился - эх, если бы только знать,
что после его отъезда из клуба там ничего не случилось и что сейчас, в
22:55, Луиза спокойна и довольна своей судьбой. Тогда ему не страшно
будущее, что бы это будущее ему не сулило.


Прежде чем войти, он обогнул дом и проверил затемнение со стороны,
выходящей к океану. Из комнаты доносился монотонный голос Луизы: она,
видимо, читала стихи. Он подумал: господи, кто дал право этому щенку
Фрезеру ее презирать? Но потом гнев его прошел - он вспомнил, какое
разочарование ждет Фрезера утром - ни прогулки на португальское судно, ни
подарка для девушки; вместо этого скучный день в раскаленной от жары
канцелярии. Нашаривая впотьмах ручку задней двери, - Скоби не хотел
зажигать фонарик, - он поранил себе правую кисть.
Войдя в освещенную комнату, он заметил, что с руки капает кровь.
- Милый, что ты наделал! - воскликнула Луиза и закрыла руками лицо. Она
не выносила вида крови.
- Разрешите помочь вам, сэр, - сказал Уилсон. Он сделал тщетную попытку
встать, так как сидел на низеньком стульчике у ног Луизы и на коленях у
него была целая груда книг.
- Чепуха, - сказал Скоби. - Просто царапина. Я сам с ней справлюсь.
Скажи только Али, чтобы он принес наверх воды.
Дойдя до середины лестницы, он снова услышал голос Луизы. Она сказала:
- Прекрасное стихотворение о портале...
Скоби вошел в ванную и спугнул крысу, дремавшую на прохладном борту
ванны, словно кошка на надгробной плите.
Скоби сел на край ванны и вытянул руку над клозетным ведром с опилками,
давая крови стечь. Тут, совсем как в служебном кабинете, у него сразу
возникло ощущение, что он дома Луиза, при всей своей изобретательности,
ничего не могла поделать с этой комнатой: эмаль на ванне облупилась; кран
всегда переставал подавать воду к концу засухи, цинковое ведро под
унитазом опорожнялось лишь раз в день; над раковиной в стене был еще один
кран, но из него тоже не шла вода; дощатый пол был голый, а на окнах
висели жухлые зеленые занавески для затемнения. Усовершенствования,
внесенные Луизой, ограничились пробковым ковриком у ванны и белоснежным
шкафчиком для лекарств на стене.
Все остальное здесь было его собственное. Словно реликвия юности,
которую возишь за собой из дома в дом, Такая ванная была много лет назад в
его первом доме, еще до женитьбы. В этой комнате он всегда был один.
Вошел Али, шлепая розовыми подошвами по дощатому полу, и принес бутылку
воды из фильтра.
- Задняя дверь меня подвела, - объяснил Скоби.
Он вытянул руку над раковиной, и Али стал промывать рану. Слуга
тихонько прищелкнул языком в знак сочувствия; руки его были нежны, как у
девушки. Когда Скоби нетерпеливо крикнул: "Хватит!" - Али не обратил на
это никакого внимания.
- Много грязи, - заявил он.
- Теперь йод. - Малейшая царапина в этих краях уже через час начинала
гноиться. - Еще лей! - сказал он, вздрогнув, когда стало жечь. Снизу из
ровного гудения голосов вырвалось слово "красота"; долетев сюда, оно
заглохло в раковине. - Теперь пластырь.
- Нет, - сказал Али, - нет. Лучше бинт.
- Ладно. Забинтуй. - Много лет назад он научил Али делать перевязки;
теперь тот орудовал бинтом не хуже врача.
- Спокойной ночи, Али. Ступай спать. Ты мне больше не понадобишься.
- Миссис хочет пить.
- Я сам напою ее. Иди спать.
Оставшись один, он снова уселся на край ванны. Рана немножко вывела его
из равновесия, к тому же ему вовсе не хотелось идти к тем двоим, - он
знал, что будет стеснять Уилсона. Человек не может слушать при
посторонних, как женщина читает ему стихи. "Нет, лучше буду я котеночком
мяукать..." Неправда, он к этому так не относится. Он не презирает, ему
просто непонятен такой обнаженный показ сокровенных чувств. И к тому же
ему хорошо в своем отдельном мирке, на том месте, где восседала крыса. Он
стал думать об "Эсперансе" и о работе, которая ждет его завтра.
- Милый! - крикнула снизу Луиза. - Как ты себя чувствуешь? Ты можешь
отвезти мистера Уилсона домой?
- Я отлично дойду пешком, миссис Скоби!
- Ерунда!
- Нет, в самом деле...
- Сейчас, - крикнул Скоби. - Конечно, я вас отвезу.
Когда он сошел к ним, Луиза нежно взяла его забинтованную руку в свои.
- Бедная ручка, - сказала она. - Тебе больно?
Чистый белый бинт ее не пугал, как не пугает раненый в палате,
заботливо прикрытый простыней до самой шеи. Ему можно принести фрукты и не
думать о том, как выглядит рана, раз ты ее не видишь. Она приложилась
губами к перевязке и оставила на ней оранжевое пятнышко помады.
- Пустяки, - сказал Скоби.
- Право же, сэр, я могу дойти пешком.
- Никуда вы не пойдете пешком. Лезьте в машину.
Свет от щитка упал на экстравагантное одеяние Уилсона. Тот высунулся из
окна и закричал:
- Спокойной ночи, миссис Скоби. Мне было так приятно! Не знаю даже, как
вас благодарить!
Голос его задрожал от искреннего волнения - это придало словам какой-то
чужеземный оттенок - так их произносили только на родине. Тут интонация
менялась через несколько месяцев после приезда - становилась визгливой,
неискренней или тусклой и нарочито невыразительной. Сразу было видно, что
Уилсон недавно из Англии.
- Приходите к нам поскорее, - сказал Скоби, когда они ехали по
Бернсайд-роуд к гостинице "Бедфорд": он вспомнил, какое счастливое лицо
было у Луизы.


Ноющая боль в правой руке разбудила Скоби в два часа ночи. Он лежал,
свернувшись, как часовая пружина, на самом краю постели, стараясь не
прикасаться к Луизе: стоило им дотронуться друг до друга хотя бы пальцем,
сразу же выступал пот. Даже когда их тела не соприкасались, между ними
вибрировала жара. Лунный свет лежал на туалетном столе прохладным озерком,
освещая пузырьки с лосьоном, баночки с кремом, край фотографии в рамке. Он
прислушался к дыханью Луизы.
Она дышала неровно. Она не спала. Он протянул руку и дотронулся до ее
влажных, горячих волос; она лежала как деревянная, словно боялась выдать
какую-то тайну. С душевной болью, заранее зная, что он найдет, Скоби
провел пальцами по ее лицу и нащупал веки. Луиза плакала. Скоби
почувствовал безмерную усталость, но пересилил себя и попытался ее
утешить.
- Что ты, дорогая, - сказал он, - ведь я же тебя люблю.
Он всегда так начинал. Слова утешения, как и акт любви, постепенно
превращаются в шаблон.
- Знаю, - сказала она, - знаю. - Она всегда так отвечала.
Он выругал себя за бессердечность, потому что помимо воли подумал:
сейчас уже два часа, это будет тянуться без конца, а в шесть надо вставать
и идти. Он откинул волосы у нее со лба.
- Скоро пойдут дожди. Ты себя почувствуешь лучше.
- Я и так хорошо себя чувствую, - вымолвила она и разрыдалась.
- Что с тобой, детка? Скажи. Ну, скажи своему Тикки. - Он чуть не
поперхнулся. Он ненавидел кличку, которую она ему дала, но эта уловка
всегда оказывала действие.
- Ох, Тикки, Тикки, - простонала она. - Я больше не могу.
- А мне казалось, что сегодня вечером ты была довольна.
- Да, но ты подумай: довольна потому, что какой-то конторщик был со
мною мил. Тикки, почему они все меня не любят?
- Не глупи, дорогая! На тебя дурно влияет жара, ты выдумываешь бог
знает что. Тебя все любят.
- Только Уилсон, - повторила она со стыдом и отчаянием и опять
зарыдала.
- Что ж, Уилсон парень неплохой.
- Они не хотят пускать его в клуб. Он явился незваный, с зубным врачом.
Теперь они будут смеяться над ним и надо мной. Ох, Тикки, Тикки, дай мне
уехать и начать все сначала.
- Ладно, дорогая, ладно, - сказал он, глядя сквозь москитную сетку в
окно, на ровную гладь кишащего миазмами океана. - Но куда?
- Я могла бы поехать в Южную Африку и пожить там, покуда ты получишь
отпуск. Тикки, ты же все равно скоро выйдешь в отставку. А я налажу пока
для тебя дом.
Он чуть заметно отстранился от нее, а потом поспешно, боясь, как бы она
этого не заметила, взял ее влажную руку и поцеловал в ладонь.
- Это будет дорого стоить, детка.
Мысль об отставке сразу же взбудоражила его и расстроила: он всегда
молил бога, чтобы смерть пришла раньше. Надеясь на это. Скоби застраховал
свою жизнь. Он представил себе дом, который она ему сулила наладить,
постоянное их жилье: веселенькие занавески в стиле модерн, книжные полки,
заставленные книжками Луизы, красивую кафельную ванну, щемящую тоску по
служебному кабинету - дом на двоих до самой смерти и больше никаких
перемен, пока в права свои не вступит вечность.
- Тикки, я здесь больше не могу жить.
- Надо все как следует обдумать, детка.
- В Южной Африке Этель Мейбэри. И Коллинзы. В Южной Африке у нас есть
друзья!
- Но там все очень дорого.
- Ты мог бы отказаться хотя бы от части своей дурацкой страховки. И
потом, Тикки, без меня ты бы меньше тратил. Мог бы питаться в столовой и
обойтись без повара.
- Он стоит немного.
- Но и такая экономия будет кстати.
- Я буду по тебе скучать, - сказал он.
- Нет, Тикки, не будешь, - возразила она, удивив его глубиной своей
неожиданной горестной интуиции. - И, в конце концов, нам ведь не для кого
копить.
Он сказал очень ласково:
- Хорошо, детка, я непременно что-нибудь устрою. Ты же знаешь, я сделаю
для тебя все, что можно.
- А ты меня не просто утешаешь, потому что сейчас уже два часа ночи?
Ты, правда, что-нибудь придумаешь?
- Да, детка. Я что-нибудь придумаю.
Он был удивлен, что она так быстро уснула: она была похожа на усталого
носильщика, который наконец-то скинул свою ношу. Она уснула, не дослушав
фразу, вцепившись, как ребенок, в его палец и по-детски легко дыша. Ноша
теперь лежала возле него, и он готовился взвалить ее себе на плечи.

2

В восемь часов утра по дороге к пристани Скоби заехал в банк. В
кабинете управляющего было полутемно и прохладно. На несгораемом шкафу
стоял стакан воды со льда.
- Доброе утро, Робинсон.
Робинсон, высокий человек с впалой грудью, был озлоблен тем, что его не
назначили в Нигерию. Он пожаловался:
- Когда наконец переменится эта гнусная погода? Дожди запаздывают.
- В Протекторате они уже пошли.
- В Нигерии всегда знаешь, на каком ты свете. Чем могу быть вам
полезен, Скоби?
- Не возражаете, если я присяду"?
- Конечно, нет. Я лично никогда не сажусь до десяти. Когда стоишь,
лучше переваривается пища. - Он беспокойно сновал по кабинету на тонких,
как ходули, ногах, потом с отвращением хлебнул ледяной воды, словно это
было лекарство. На столе Скоби увидел книгу "Болезни мочевых путей",
открытую на цветной таблице. Робинсон повторил: - Чем я могу быть полезен?
- Дайте двести пятьдесят фунтов, - нервно отшутился Скоби.
- Вы все, видно, считаете, что банк набит деньгами, как копилка, - сухо
осклабился Робинсон. - Сколько вам на самом деле нужно?
- Триста пятьдесят.
- А сколько у вас сейчас на счету?
- По-моему, фунтов тридцать. Сейчас ведь конец месяца.
- Давайте-ка мы это проверим. - Он позвал конторщика, и пока они ждали,
Робинсон вышагивал по кабинету: шесть шагов до стены и столько же обратно.
- Сто семьдесят шесть раз взад и вперед - будет миля. Я стараюсь до обеда
сделать три мили. Берегу здоровье. В Нигерии я ходил пешком в клуб
завтракать, полторы мили туда и еще полторы - назад в контору. А здесь
гулять негде, - говорил он, делая полуоборот на ковре. Служащий положил
ему на стол листок бумаги. Робинсон поднес его к самым глазам, словно
хотел понюхать. - Двадцать восемь фунтов, пятнадцать шиллингов и семь
пенсов.
- Я хочу отослать жену в Южную Африку.
- Ах, вот что. Понятно.
- Пожалуй, я могу чуть-чуть ужаться, - сказал Скоби. - Хотя из моего
жалованья много я ей дать не смогу.
- Не вижу, к сожалению, как...
- Я думал, вы мне позволите превысить кредит, - сказал не очень
уверенно Скоби. - Многие ведь так делают. Вы знаете, я брал вперед только
раз, да и то лишь на несколько недель, фунтов пятнадцать. Мне было очень
неприятно. Меня это даже пугало. Почему-то казалось, что я задолжал лично
управляющему.
- Беда в том, Скоби, что мы получили приказ ни в коем случае не
допускать кредитования вкладчиков. Идет война. Никто сейчас не может
предложить в качестве обеспечения самое ценное - свою жизнь.
- Да, понимаю. Но моя жизнь пока что в безопасности: я не собираюсь
никуда двигаться. Подводные лодки мне не страшны. И работе моей никто не
угрожает, - продолжал он все с той же неубедительной игривостью.
- Начальник полиции как будто выходит в отставку? - спросил Робинсон,
дойдя до несгораемого шкафа в конце комнаты и поворачивая назад.
- Он - да, но я-то нет.
- Рад это слышать, Скоби, Тут пошли слухи...
- Когда-нибудь и мне придется выйти в отставку, но до этого еще далеко.
Я предпочту умереть на своем посту. И я ведь застрахован, Робинсон. Разве
мой полис не может служить обеспечением?
- Вы же отказались от трети страховки три года назад.
- Да, в тот год, когда Луиза ездила на родину делать операцию.
- Не думаю, чтобы вы много выплатили в счет остальных двух третей.
- Но все же страховка вас гарантирует на случай моей смерти. Не правда
ли?
- Да, если вы будете аккуратно делать взносы... А какая у нас в этом
уверенность. Скоби?
- Никакой, - сказал Скоби. - Это верно.
- Мне очень жаль. Скоби. Не думайте, что это относится лично к вам.
Такие уж у банка правила. Если бы вам нужно было фунтов пятьдесят, я бы
дал вам их сам.
- Не стоит об этом больше говорить, Робинсон, - сказал Скоби. - Не
такое уж это спешное дело. Ребята из Администрации скажут, что мне легко
набрать эти деньги взятками, - застенчиво засмеялся он. - Как поживает
Молли?
- Очень хорошо, спасибо. Жаль, что не могу этого сказать о себе.
- Вы слишком много читаете медицинских книг.
- Надо же человеку знать, что у него болит. Приедете вечером в клуб?
- Вряд ли. Луиза немножко прихворнула. С ней всегда это бывает перед
дождями. Простите, что отнял у вас время. Мне пора двигаться.
Понурив голову, он быстро пошел вниз. У него было скверное чувство,
будто его поймали в каком-то неблаговидном поступке, - он выпрашивал
деньги, а ему отказали. Луиза заслуживает большего. Ему казалось, что в
каком-то смысле он оплошал как мужчина.


Дрюс сам выехал на "Эсперансу" со своим отрядом береговой охраны. На
трапе их ждал буфетчик, который передал приглашение капитана выпить с ним
у него в каюте. Начальник морской охраны был уже на борту. Это была часть
церемониала, повторявшегося два раза в месяц: устанавливались дружеские
отношения с командиром нейтрального корабля; принимая его приглашение,
пытались подсластить горькую пилюлю досмотра; в это время внизу, под
капитанским мостиком, обыск шел полным ходом. Пока у пассажиров первого
класса проверяли паспорта, их каюты обшаривал отряд береговой охраны.
Другие осматривали трюм - там происходила унылая, бессмысленная процедура
пересыпки риса. Как сказал Юсеф? "Вы когда-нибудь нашли хоть один
маленький алмазик? Неужели вы верите, что найдете?" Через несколько минут,
когда все выпьют и дружеские отношения наладятся; Скоби предстоит
неприятная задача - обыскать каюту самого капитана. Принужденный,
несвязный разговор вел в основном морской офицер.
Капитан отер одутловатое, желтое лицо и сказал:
- Конечно, к англичанам я питаю в своем сердце огромное восхищение.
- Нам, поверьте, и самим это противно, - уверял лейтенант. - Просто
беда, что вы - судно нейтральной державы!
- Мое сердце полно восхищения перед вашей величественной борьбой. В нем
нет места обиде. Кое-кто из моих людей обижается. Я - нет, - говорил
португальский капитан. С лица его ручьями лил пот, белки были воспалены.
Он все говорил о своем сердце, но Скоби подумал, что трудно было бы найти
это сердце даже при помощи серьезной хирургической операции.
- Весьма признательны, - отвечал лейтенант. - Мы глубоко ценим ваше
расположение...
- Еще по рюмке портвейна, джентльмены?
- Что ж, спасибо. Такого на берегу не найдешь. А вы, Скоби?
- Нет, благодарю.
- Надеюсь, майор, вы нас здесь не задержите на ночь?
- Боюсь, что вам не удастся выйти раньше, чем завтра в полдень, -
ответил Скоби.
- Мы сделаем все, что возможно, - утешил лейтенант.
- Положа руку на сердце, - джентльмены, могу вас заверить, что среди
моих пассажиров вы не найдете ни одного преступника. Ну, а команда - их-то
я всех знаю, как свои пять пальцев.
- Такой уж теперь порядок, капитан, - сказал Дрюс, - мы не имеем права
его нарушать.
- Возьмите сигару, - предложил капитан. - По особому заказу. Бросьте вы
эту сигарету.
Дрюс закурил сигару, которая начала искриться и трещать. Капитан
захохотал:
- Я вас разыграл, джентльмены. Невинная шутка. Эту коробку я держу для
друзей. У англичан необыкновенное чувство юмора. Я знал, что вы не
рассердитесь. Немец непременно бы обозлился, англичанин - никогда! По всем
правилам игры, да?
- Забавно, - кисло сказал Дрюс, положив сигару в пепельницу, которую
подставил ему капитан. Пепельница (капитан нажал на нее пальцем) заиграла
дребезжащий мотивчик. Дрюс снова дернулся: он не получил отпуска, и нервы
у него были не в порядке.
Капитан скалил зубы и обливался потом.
- Швейцарская штучка! - сказал он. Поразительный народ. И тоже
нейтральный.
Вошел один из полицейских береговой охраны и сунул Дрюсу записку. Тот
передал ее Скоби.

"Буфетчик, которого собираются уволить, сообщил, что у капитана в
ванной спрятаны письма".

- Пожалуй, пойду, потороплю их там в трюме, - сказал Дрюс. - Идемте,
Эванс. Большое спасибо за портвейн, капитан.
Они оставили Скоби наедине с капитаном. Эту часть своей работы Скоби не
выносил: такие люди, как капитан, не были преступниками, хотя и нарушали
правила, навязанные нейтральным пароходствам воюющими странами. Во время
обыска никогда не знаешь заранее, что ты найдешь. Спальня человека - это
его личная жизнь; роясь в ящиках, нападаешь на следы унижений, уличаешь в
мелких страстишках, которые старательно прячут, как грязный носовой
платок; под стопкой белья можно обнаружить беду, которую хозяин всячески
старался забыть.
Скоби мягко сказал:
- Увы, капитан, придется мне и у вас тут пошарить немножко. Сами
знаете, такой порядок.
- Что ж, исполняйте ваш долг, майор.
Скоби быстро и тщательно обыскал каюту: каждую вещь он заботливо клал
на место, как хорошая хозяйка. Капитан стоял, повернувшись к Скоби спиной,
и смотрел на мостик; казалось, он не хочет смущать гостя, занятого
непотребным делом. Скоби кончил обыск, закрыл коробку с презервативами и
аккуратно поставил ее назад, на верхнюю полку шкафчика, где лежали носовые
платки, пестрые галстуки и пачка порнографических открыток.
- Все? - вежливо осведомился капитан, поворачивая голову.
- А это что за дверь? - спросил Скоби. - Что там у вас?
- Ванная и уборная.
- Пожалуй, надо заглянуть и туда.
- Прошу, майор, но где там можно что-нибудь спрятать?..
- Если вы не возражаете...
- Конечно, прошу вас. Это ваш долг.
Ванная была пустая и необычайно грязная. На стенках ванны серой каймой
осело засохшее мыло, а под ногами на кафельном полу хлюпала вода. Задача
состояла в том, чтобы сразу же найти тайник. Долго здесь оставаться
нельзя, - капитан сразу поймет, что кто-то донес. Обыск должен носить
формальный характер - не слишком поверхностный, но и не слишком дотошный.
- Тут мы скоро справимся, - весело сказал Скоби, бросив взгляд в
зеркало для бритья на одутловатое спокойное лицо капитана. Донос к тому же
мог быть ложным, буфетчик его сделал со зла.
Скоби отворил шкафчик для лекарств и бегло проверил его содержимое:
отвинтил крышечку у тюбика с зубной пастой, распечатал пакет с лезвиями,
сунул палец в крем для бритья. Он не рассчитывал там что-нибудь найти. Но
поиски давали ему время подумать. Он подошел к раковине, пустил воду,
сунул палец в отверстие крана. Осмотрев пол, понял, что там ничего не
спрячешь. Теперь иллюминатор: он проверил винты и подвигал взад и вперед
задвижку. Всякий раз, оборачиваясь, он видел в зеркале спокойное, покорное
лицо капитана. Как в детской игре, оно словно говорило ему: "холодно,
холодно!"
Наконец - уборная. Скоби поднял деревянное сиденье - между фаянсом и
деревом не было ничего. Он взялся за цепочку и тут увидел, что лицо в
зеркале стало напряженным: карие глаза больше на него не смотрели, они
были устремлены на что-то другое, и, следуя за этим взглядом, Скоби увидел
свою руку, сжимавшую цепочку.
Может быть, в бачке нет воды? - подумал он и дернул цепочку. Журча и
колотясь о стенки труб, вода хлынула вниз. Скоби отвернулся, и португалец