Гриневич Геннадий. Тихий американец

- Мне позвонили по телефону. Говорят, что покуда мне лучше держаться
подальше от мистера Чжоу. Полиция сегодня будет вести себя очень
деятельно.
- Но вы же тут совсем ни при чем.
- Полиция обязана найти виновника.
- Это все тот же Пайл, - сказал я.
- Да.
- Он сделал страшную вещь.
- У генерала Тхе такой несдержанный характер.
- Пластмасса - опасная игрушка для мальчиков из Бостона. Кто начальник
Пайла, Хен?
- Мне кажется, что мистер Пайл в значительной мере действует на свой
страх и риск.
- А кто он такой? ОСС? [Отдел стратегической службы - американская
военная разведка]
- Начальные буквы не играют большой роли.
- Что мне делать, Хен? Его надо унять.
- Напишите правду. Но, может быть, это трудно?
- Моя газета не интересуется генералом Тхе. Она интересуется только
такими, как вы, Хен.
- Вы в самом деле хотите унять мистера Пайла?
- Вы бы только его видели, Хен! Он стоял и объяснял мне, что это
досадная ошибка, что там должен был быть парад. Он сказал, что прежде чем
идти к посланнику, ему надо почистить ботинки...
- Конечно, вы могли бы рассказать все это полиции.
- Она тоже не интересуется Тхе. Разве она посмеет тронуть американца?
Он пользуется дипломатической неприкосновенностью. Окончил Гарвард.
Посланник очень им дорожит. Хен, понимаете, там была женщина... Ее
ребенок... Она-прикрыла его своей соломенной шляпой. Не могу забыть. И еще
другой ребенок, в Фат-Дьеме...
- Успокойтесь, мистер Фаулер.
- Что еще взбредет ему в голову, Хен? Сколько бомб и сколько мертвых
детей можно получить из одной бочки диолактона?
- Вы согласны помочь нам, мистер Фаулер?
- Он сослепу вламывается в чужую жизнь, и люди умирают из-за его
глупости. Жаль, что ваши не прикончили его на реке, когда он плыл из
Нам-Диня. Судьба многих людей была бы совсем другой.
- Я с вами согласен, мистер Фаулер. Его необходимо унять. У меня есть
предложение. - Кто-то осторожно кашлянул за дверью, а потом шумно сплюнул.
- Не могли бы вы пригласить его сегодня вечером поужинать во "Вье мулен"?.
Между половиной девятого и половиной десятого...
- Зачем?..
- Мы с ним побеседуем по дороге, - сказал Хен.
- А если он будет занят?
- Пожалуй, лучше, если вы попросите его зайти к вам, скажем, в шесть
тридцать. Он в это время свободен и несомненно придет. Если он согласится
с вами поужинать, подойдите к окну с книжкой, словно вам темно.
- Почему именно во "Вье мулен"?
- "Вье мулен" стоит у моста в Дакоу; надеюсь, мы там найдем местечко,
чтобы поговорить без помехи.
- Что вы с ним сделаете?
- Вы ведь не хотите этого знать, мистер Фаулер. Обещаю вам, мы поступим
с ним так деликатно, как позволят обстоятельства. - Невидимые друзья Хена
зашевелились за стеной, как мыши. - Вы поможете нам, мистер Фаулер?
- Не знаю, - сказал я. - Не знаю.
- Рано или поздно, - объяснил мне Хен, и я вспомнил слова капитана
Труэна, сказанные им в курильне опиума, - рано или поздно человеку
приходится встать на чью-нибудь сторону. Если он хочет остаться человеком.


Я оставил Пайлу записку в посольстве с просьбой прийти, а потом зашел в
"Континенталь" выпить. Обломки были убраны; пожарная команда полила
площадь из шлангов. Мне тогда и в голову не приходило, какую важную роль
будут играть в моей жизни каждая минута, каждое мое движение. Я даже
подумывал, не провести ли мне в баре весь вечер, отказавшись от
назначенного свидания. Потом я решил припугнуть Пайла, что ему грозит
опасность, - какова бы ни была эта опасность, - и заставить его отказаться
от своей деятельности; поэтому, допив пиво, я пошел домой, а дома стал
надеяться, что Пайл не придет. Я попытался читать, но на полке не было
ничего, что могло бы меня увлечь. Мне, наверно, следовало покурить, но
некому было приготовить трубку. Я невольно прислушивался к звуку шагов и
наконец их услышал. В дверь постучали. Я открыл, но это был Домингес.
- Что вам нужно, Домингес?
Он посмотрел на меня с удивлением.
- Мне? - Домингес взглянул на часы. - Я всегда прихожу в это время.
Телеграммы готовы?
- Простите... совсем забыл. Нет.
- А репортаж о бомбах? Неужели вы ничего не хотите сообщить?
- Составьте телеграмму сами. Я там был и не знаю, что со мной
случилось, я словно контужен. Мне трудно думать об этом телеграфным
языком. - Я щелкнул комара, зудевшего у меня над ухом, и заметил, что
Домингес вздрогнул. - Не волнуйтесь, я его не убил. - Домингес болезненно
усмехнулся. Ему трудно было объяснить свое отвращение к убийству, - в
конце концов, он ведь был христианин, один из тех, кто научился у Нерона
превращать живых людей в свечки.
- Вам ничего не нужно? - спросил он. Он не пил, не ел мяса, не убивал.
Я завидовал кротости его духа.
- Нет, Домингес. Дайте мне сегодня побыть одному. - Я следил из окна за
тем, как он пересекает улицу Катина. У тротуара, как раз под моим окном,
остановился велорикша; Домингес хотел его нанять, но рикша покачал
головой. Он, видно, поджидал седока, который зашел в одну из лавок: на
этом углу не было стоянки. Взглянув на часы, я с удивлением увидел, что
прошло всего каких-нибудь десять минут, но когда Пайл постучал, я понял,
что не слышал его шагов.
- Войдите. - Но, как всегда, первой вошла собака.
- Я обрадовался, получив вашу записку, Томас. Утром мне показалось, что
вы на меня рассердились.
- Верно. Зрелище было не из приятных.
- Вы и так все знаете, мне нечего от вас скрывать. Я видел Тхе.
- Вы его видели? Разве он в Сайгоне? Приехал посмотреть, как сработала
его бомба?
- Это строго между нами, Томас. Я говорил с ним очень сурово.
У него был вид капитана школьной команды, который узнал, что один из
мальчишек нарушил правила игры. И все же я спросил его с некоторой
надеждой:
- Вы с ним порвали?
- Я сказал, что если он еще раз позволит себе неуместную диверсию, мы с
ним порвем.
- Значит, вы с ним еще не порвали? - Я нетерпеливо оттолкнул его
собаку, которая обнюхивала мои щиколотки.
- Я не мог. Если думать о будущем, он - наша единственная надежда.
Когда, с нашей помощью, он придет к власти, мы сможем на него опереться...
- Сколько людей должно умереть, прежде чем вы что-нибудь поймете?.. -
Но я видел, что спор наш совершенно бесплоден.
- Что мы должны понять, Томас?
- В политике не бывает такой вещи, как благодарность.
- Они хотя бы не будут нас ненавидеть так, как французов.
- Вы в этом уверены? Иногда мы питаем нечто вроде любви к нашим врагам
и ненавидим наших друзей.
- Вы рассуждаете, как типичный европеец, Томас, Эти люди совсем не так
сложны.
- Ах, вот чему вы научились за эти несколько месяцев! Подождите, скоро
вы будете звать их детьми.
- Ну да... в некотором роде.
- Покажите мне хоть одного ребенка, Пайл, в котором все было бы просто.
Когда мы молоды, в нас целый лес всяких сложностей. Старея, мы становимся
проще. - Но что толку было с ним разговаривать. И в моих, и в его доводах
было что-то беспочвенное. Я раньше времени превращался в ходячую передовую
статью. Встав с места, я подошел к книжной полке.
- Что вы ищете, Томас?
- Стихи, которые я очень любил. Вы сегодня можете со мной поужинать?
- С большим удовольствием, Томас. Я так рад, что вы больше на меня не
сердитесь. Даже если вы и не во всем согласны со мной, мы ведь можем
остаться друзьями?
- Не знаю. Вряд ли.
- В конце концов, Фуонг куда важнее всего этого.
- Неужели вы в самом деле так думаете?
- Господи, да она важнее всего на свете! Для меня. Да и для вас тоже,
Томас.
- Для меня уже нет.
- Сегодня мы были ужасно огорчены, Томас, но, поверьте, через неделю
все будет забыто. К тому же, мы позаботимся о родственниках пострадавших.
- Кто это "мы"?
- Мы запросили по телеграфу Вашингтон. Нам разрешат использовать часть
наших фондов.
Я прервал его:
- Как насчет "Вье мулен"? Между девятью и половиной десятого?
- Где вам будет угодно, Томас. - Я подошел к окну. Солнце зашло за
крыши. Велорикша все еще поджидал своего седока. Я поглядел на него
сверху, и он поднял лицо. - Вы кого-нибудь ждете, Томас?
- Нет. Вот как раз то место, которое я искал. - Для отвода глаз я стал
читать, подставляя книгу под угасающие лучи солнца:

Зевак задевая, по городу мчу,
На все и на вся наплевать я хочу.
Могу, например, задавив наглеца,
Ущерб наглеца оплатить до конца.
Как славно, что деньги в карманах звенят,
Чудесно, что деньги в карманах звенят.
[А.Клаф (пер. - Б.Слуцкий)]

- Какие дурацкие стишки, - сказал Пайл с неодобрением.
- Он был зрелым поэтом уже в девятнадцатом веке. Таких немного. - Я
снова поглядел вниз, на улицу. Велорикша исчез.
- У вас нечего выпить? - спросил Пайл.
- Почему? Мне просто казалось, что вы...
- Видно, я немножко распустился, - сказал Пайл. - Под вашим влиянием,
Томас. Ей-богу, ваше общество мне полезно!
Я сходил за бутылкой и стаканами, но захватил только один стакан, и мне
пришлось пойти за вторым снова; потом я отправился за водой. Все, что я
делал в тот вечер, отнимало много времени.
- Знаете, у меня замечательные родители, - сказал Пайл. - Но, может
быть, чересчур строгие. У них один из самых старинных домов на
Честнат-стрит. Мать коллекционирует стекло, а отец, когда не возится со
своими камнями, собирает рукописи и первоиздания Дарвина. Понимаете,
Томас, они целиком погружены в прошлое. Наверно, потому Йорк и произвел на
меня такое впечатление. Он - как бы это сказать? - способен понять
современные условия. Отец у меня - изоляционист.
- Мне, пожалуй, понравился бы ваш отец, - сказал я. - Я ведь сам
изоляционист.
В этот вечер тихий Пайл был необыкновенно разговорчив. Я не слушал
того, что он говорит, - мысли мои были далеко. Я старался уверить себя,
что у мистера Хена есть и другие возможности, кроме самой простой и
очевидной. Но я знал, что в такой войне долго раздумывать не приходится, -
пускают в ход первое попавшееся оружие: французы - напалмовые бомбы,
мистер Хен - нож или пулю. Было слишком поздно убеждать себя, что по
природе своей я не судья. Я решил дать Пайлу выговориться, а потом
предупредить его. Он мог бы у меня переночевать. Не станут же они
вламываться ко мне домой! Кажется, в это время он рассказывал о своей
старой няньке. "Я, по правде говоря, любил ее больше матери. Какие она
пекла пироги с черникой!" Я его прервал.
- Вы теперь носите с собой револьвер?
- Нет, у нас в миссии запрещено...
- Но вы ведь на секретной службе?
- Какая разница? Если на меня захотят напасть, револьвер не поможет.
Притом я слеп, как курица. В университете меня прозвали "Летучая мышь" за
то, что я ровно ничего не вижу в темноте. Как-то раз мы дурачились... - Он
снова пустился разглагольствовать. Я подошел к окну.
Против моего дома стоял велорикша. Мне показалось, что это уже другой,
хотя все они похожи друг на друга. Может, тот и в самом деле ждал седока.
Безопаснее всего Пайлу будет в миссии. После того как я дал условный
сигнал, они, наверно, успели составить свой план на вечер, - он был связан
с мостом в Дакоу. Не знаю, почему они выбрали этот мост. Не будет же Пайл
так глуп, чтобы поехать через него после захода солнца? А с нашей стороны
мост всегда охранялся вооруженной полицией.
- Обратите внимание, что сегодня разговариваю я один, - сказал Пайл. -
Не знаю, почему...
- Ничего, - сказал я. - Говорите. Мне хочется помолчать. Не отменить ли
нам ужин?
- Не надо, прошу вас. Мне показалось, что вы больше не хотите иметь со
мной дело с тех пор... ну, в общем, понимаете...
- С тех пор, как вы спасли мне жизнь, - сказал я и не смог подавить
боли, которую сам себе причинил.
- Нет, я не о том. А помните, как мы тогда по душам поговорили? Будто
это была последняя ночь в нашей жизни. Я многое тогда о вас узнал, Томас.
Мы смотрим на вещи по-разному, но, наверно, для вас это правильно - ни во
что не вмешиваться. Вы стояли на своем до конца; даже когда вам размозжило
ногу, вы и то оставались нейтральным.
- Рано или поздно наступает перелом, - сказал я. - И ты не можешь
устоять перед напором чувств.
- Для вас он еще не наступил. И вряд ли когда-нибудь наступит. Я вот
тоже никогда не переменюсь... Разве что после смерти, - добавил он весело.
- Даже после того, что было утром? Неужели и это не может изменить ваши
взгляды?
- Война требует жертв. Они неизбежны. Жаль, конечно, но не всегда ведь
попадаешь в цель. Так или иначе, они погибли за правое дело.
- А если бы речь шла о вашей старой няньке, которая пекла пироги с
черникой? Что бы вы сказали тогда?
Он не ответил на мой выпад.
- Можно даже сказать, что они погибли за Демократию.
- Не знаю, как перевести это на язык вьетнамцев... - И вдруг я
почувствовал страшную усталость. Мне захотелось, чтобы он поскорее ушел и
поскорее умер. Тогда я смогу начать жизнь сызнова, - с той самой минуты,
когда он в нее вошел.
- Вы, верно, никогда не будете относиться ко мне серьезно! - посетовал
Паял с тем мальчишеским задором, который припас, как назло, для этого
вечера. - Знаете что? Фуонг пошла в кино, давайте проведем весь вечер
вместе. Мне как раз нечего делать. - Казалось, кто-то специально подбирает
для него слова, чтобы отнять у меня всякую возможность к отступлению. -
Почему нам не сходить в "Шале"? Я там не был с той самой ночи. И кормят
никак не хуже, чем во "Вье мулен", и музыка играет.
- Мне вовсе не хочется вспоминать ту ночь.
- Простите, Томас. Я бываю глуп, как пробка. А что вы скажете насчет
китайского ресторана в Шолоне?
- Если вы хотите там хорошо поесть, надо заказывать ужин заранее. Уж не
боитесь ли вы "Вье мулен", Пайл? Там огорожено проволокой, а на мосту
всегда полиция. Вы ведь не станете валять дурака и не поедете через Дакоу?
- Не в этом дело. Мне просто хотелось, чтобы сегодняшний вечер длился
подольше.
Он сделал неловкое движение и опрокинул стакан, который упал на пол и
разбился.
- Это к счастью, - сказал он машинально. - Извините меня, Томас. - Я
стал подбирать осколки и класть их в пепельницу. - Ну так как же, Томас? -
Разбитый стакан напомнил мне бутылки в "Павильоне", из которых лилось их
содержимое. - Я предупредил Фуонг, что могу с вами куда-нибудь пойти.
Зря он выбрал слово "предупредил". Я поднял с полу последний осколок
стекла.
- У меня деловое свидание в "Мажестик", - сказал я, - и я освобожусь не
раньше девяти.
- Придется тогда зайти в контору. Но боюсь, как бы меня там не
задержали.
Я, ничем не рискуя, мог предоставить ему этот последний шанс.
- А вы не торопитесь, - сказал я. - Если вас задержат, зайдите сюда
попозже. Я вернусь в десять. Если вы не поспеете к ужину, я буду ждать вас
дома.
- Я позвоню...
- Не стоит. Приходите прямо во "Вье мулен", а не то встретимся здесь. -
Пусть решит исход дела тот, в кого я не верил: пусть вмешается, если
хочет, подсунет ему телеграмму, поручение посланника... Да разве ты
существуешь, если не можешь изменить будущее?
- А теперь ступайте, Пайл. Мне еще надо кое-что сделать.
Я почувствовал странную слабость, прислушиваясь, как удаляются его шаги
и стучат по полу лапы его собаки.


Когда я вышел, до самой улицы д'Ормэ не было ни одного велорикши. Я
дошел до отеля "Мажестик" пешком и постоял немного, наблюдая, как
разгружают американские бомбардировщики. Солнце зашло, и люди работали при
свете дуговых фонарей. Я не собирался обеспечивать себе алиби, но раз я
сказал Пайлу, что иду в "Мажестик", мне почему-то не хотелось врать
больше, чем необходимо.
- Добрый вечер, Фаулер. - Это был Уилкинс.
- Добрый вечер.
- Как нога?
- Больше не беспокоит.
- Послали хороший материал?
- Нет, поручил Домингесу.
- Вот как! А мне сказали, будто вы там были.
- Был. Но в газете с таким трудом дают нам место. Вряд ли они захотят
печатать пространные описания.
- Пресная у нас стала жизнь, - сказал Уилкинс. - То ли дело во времена
Рассела и старого "Таймса"! Депеши посылались на воздушном шаре. Было
время расписать похудожественнее. Будьте уверены, Рассел дал бы целую
колонку даже вот про это: роскошный отель, бомбардировщики, спустилась
тьма... Тьма в наши дни не спускается, ведь за каждое слово на телеграфе
берут отдельно. - Где-то высоко-высоко слышался тихий смех; кто-то разбил
стакан, - так же, как Пайл. Звуки падали сверху, как льдинки. - "Лампы
освещали прекрасных женщин и отважных мужчин", - желчно процитировал
Уилкинс. - Вы сегодня свободны, Фаулер? А что если нам вместе перекусить?
- Да я как раз еду ужинать во "Вье мулен".
- Туда вам и дорога. Там будет Гренджер. Им следовало бы выпускать
специальную рекламу: "Спешите! Сегодня у нас Гренджер!" Для тех, кто любит
шум и гам.
Я пожелал ему спокойной ночи и зашел в соседнее кино. Эррол Флин, а
может Тайрон Пауэр (никогда не мог различить их в трико), раскачивался на
веревке, прыгал с балкона и скакал без седла прямо в розовый рассвет,
снятый на цветной пленке. Он спас возлюбленную, убил врага и был неуязвим.
Такие фильмы почему-то предназначаются для подростков, однако вид Эдипа,
выходящего из своего дворца в Фивах с кровоточащими глазами, был бы куда
лучшей подготовкой к жизни. Неуязвимых людей не бывает. Пайлу везло и в
Фат-Дьеме, и когда он возвращался из Тайниня, но счастье изменчиво. У
друзей мистера Хена было целых два часа, чтобы разрушить чары и сделать
Пайла уязвимым. Рядом со мной, положив руку на колено девушке, сидел
французский солдат, я позавидовал его неприхотливому счастью или его
горести - словом, тому, что он сейчас испытывал. Я ушел до того, как фильм
кончился, и нанял велорикшу во "Вье мулен".
Ресторан был огорожен проволокой от гранат, и у въезда на мост стояли
двое вооруженных полицейских. Хозяин ресторана, разжиревший на своей
сытной бургундской стряпне, сам провел меня через проволочную загородку.
Внутри пахло каплунами и растаявшим от тяжкой ночной жары маслом.
- Вы хотите присоединиться к компании мсье Гренджера? - спросил меня
хозяин.
- Нет.
- Столик на одного? - И тогда я впервые подумал о будущем и о вопросах,
на которые мне, может быть, придется отвечать.
- На одного, - ответил я, словно подтверждая вслух, что Пайл мертв.
В ресторане был только один зал, и компания Гренджера занимала большой
стол в глубине; хозяин предложил мне маленький столик у самой проволоки. В
окнах не было стекол - боялись осколков.
Я узнал кое-кого из гостей Гренджера и поклонился им, прежде чем сесть;
сам Гренджер отвел глаза. За последние несколько месяцев я видел его
только раз с той ночи, когда Пайл влюбился. Несмотря на пьяный угар, до
него, видно, дошло какое-то обидное замечание, которое я отпустил по его
адресу в тот вечер, - он сидел насупившись, хотя мадам Депре, жена
чиновника информационного отдела, и капитан Дюпар из службы прессы кивали
мне и подзывали меня к себе. С ними был высокий мужчина (кажется, хозяин
гостиницы из Пномпеня), молодая француженка, которую я никогда прежде не
видел, и еще два-три человека, - я встречал их в барах. На этот раз, к
удивлению, компания была не очень шумная.
Я заказал стаканчик пастиса, - мне хотелось дать Пайлу время прийти:
планы порой рушатся, и пока я не начал ужинать, можно было еще надеяться.
А потом я подумал: на что мне надеяться? На удачу в делах ОСС - или как
там зовется их банда? На успех бомб из пластмассы и процветание генерала
Тхе? Или же такой, как я, должен надеяться на чудо - на то, что мистер Хен
решит спор каким-нибудь более замысловатым способом, чем смерть? Все было
бы куда проще, если бы нас обоих убили на тайниньской дороге. Я просидел
двадцать минут над своим пастисом, а потом заказал ужин. Время
приближалось к половине десятого; теперь он уже не придет.
Помимо своей воли, я все время прислушивался. Чего я ждал? Крика?
Выстрела? Беготни полицейских за оградой? Я все равно ничего не услышу,
потому что компания Гренджера была уже под градусом. Хозяин гостиницы, у
которого был приятный, хотя и непоставленный голос, запел, а когда
хлопнула еще одна пробка от шампанского, другие стали ему вторить. Молчал
только Гренджер. Он сидел, тараща на меня воспаленные глаза. Уж не думает
ли он затеять со мной драку, - для Гренджера я был слишком слабый
противник.
Гости его пели чувствительную песню, и, ковыряя без всякого аппетита
своего каплуна по-герцогски, я впервые с тех пор, как узнал, что она в
безопасности, думал о Фуонг. Я вспомнил как, ожидая вьетминцев, Пайл
сказал: "Она мне кажется свежей, как цветок", - а я ответил с деланной
небрежностью: "Бедный цветок!" Теперь она уже больше не увидит Новой
Англии и на познает секретов канасты. Может, ей никогда не суждено и жить
обеспеченной жизнью. Разве я имею право дорожить ею меньше, чем мертвецами
на площади?.. Страдание не становится более мучительным оттого, что
страдальцев много; одно тело может выстрадать не меньше, чем все
человечество. Я рассуждал, как журналист, заботясь только о численности, и
тем самым предал свои собственные принципы; я так же, как Пайл, встал на
одну из сторон в схватке, и отныне всякое решение мне будет даваться с
трудом. Поглядев на часы, я увидел, что уже без четверти десять. Может
быть, его все-таки задержали; может, тот, в кого он верил, о нем
позаботился, и Пайл сидит теперь у себя в миссии и с нетерпением
расшифровывает телеграмму, а потом, топая, взбирается по лестнице в мою
комнату на улице Катина. "Если он придет, я ему все скажу", - подумал я.
Гренджер вдруг поднялся с места и пошел ко мне. Он не заметил, что на
дороге у него стоит стул, споткнулся и оперся рукой о край моего столика.
- Фаулер, - сказал он. - А ну-ка выйдем.
Я положил на стол деньги за ужин и последовал за Гренджером. У меня не
было желания с ним драться, но в ту минуту я бы не возражал, чтобы он
избил меня до полусмерти. В наши дни так трудно замаливать грехи.
Он облокотился на парила моста, и двое полицейских следили за ним
издалека.
- Мне надо с вами поговорить, Фаулер.
Я подошел к нему на расстояние удара и стал ждать, что будет. Он не
двигался. Гренджер был как бы аллегорическим изображением всего, что я
ненавижу в Америке, - так же плохо изваянным и таким же бессмысленным, как
статуя Свободы. Не шевельнувшись, он произнес:
- Вы думаете, я налакался?. Ошибаетесь.
- Что с вами, Гренджер?
- Мне хочется с вами поговорить, Фаулер. Не могу я сегодня сидеть с
этими лягушатниками! Я и вас не люблю, но вы хоть говорите по-английски.
Или вроде как по-английски. - Он горбился в полутьме - массивный,
бесформенный, как неразведанный материк на карте.
- Чего вы хотите, Гренджер?
- Не перевариваю англичан, - сказал Гренджер. - Как только Пайл вас
терпит! Наверно, оттого, что он сам из Бостона. А я - из Питтсбурга и этим
горжусь.
- Ну и гордитесь на здоровье.
- "Гордитесь на здоровье"! - Он сделал слабую попытку высмеять мое
произношение. - Снобы проклятые! Будто лучше вас и нет никого. К чертям
собачьим! Будто вы одни знаете все на свете!
- Спокойной ночи. Меня ждут.
- Не уходите, Фаулер. Вы что, каменный?. Не могу же я разговаривать с
этими лягушатниками!
- Вы пьяны.
- Выпил два бокала шампанского, вот и все. Да и вы были бы не лучше на
моем месте. Мне надо ехать на Север.
- Ну и что из этого?
- Да разве я вам не говорил? Мне почему-то кажется, что об этом все
знают. Утром я получил телеграмму от жены.
- Ну?
- У сына полиомиелит. Ему очень плохо.
- Как жаль...
- Вам чего жалеть? Ребенок-то не ваш.
- А вы не можете слетать домой?
- Не могу. С меня требуют, чтобы я написал о какой-то операции возле
Ханоя; там подчищают остатки противника. А Конноли болен (Конноли был его
помощником).
- Это очень обидно, Гренджер. Я охотно бы вам помог.
- Сегодня день его рождения. В половине одиннадцатого по нашему времени
мальчику будет ровно восемь лет. Вот я и затеял эту выпивку, заказал
шампанское, Но я тогда еще ничего не знал. Надо же мне кому-нибудь
рассказать, Фаулер. Не могу же я разговаривать с этими лягушатниками...
- Теперь, кажется, научились лечить полиомиелит.
- Пусть даже будет калекой. Только бы выжил. От меня мало толку, если
бы я был калекой, но он у меня - умница! Знаете, что я делал, пока этот
ублюдок пел? Молился. Если богу уж так нужна чья-нибудь жизнь, пусть берет
мою.
- Вы верите в бога?
- Рад бы верить... - Гренджер провел ладонью по лицу, словно у него
болела голова, но на самом деле он хотел скрыть, что вытирает слезы.
- На вашем месте я бы напился, - сказал я.
- Мне нельзя напиваться! Не хочу потом вспоминать, что в ту ночь, когда
умер мой мальчик, я был пьян, как свинья. Разве моя жена может напиться?
- А что если вы объясните вашей газете...
- Конноли, по правде говоря, совсем не болен. Он погнался за какой-то
юбкой в Сингапур. Я не могу его выдать. Если об этом узнают, его выгонят.
- Гренджер кое-как подобрал свое расплывшееся тело. - Простите, что
задержал вас, Фаулер. Мне надо было выговориться. А сейчас пойду к ним -
поднимать тосты. Смешно, что мне попались именно вы, Фаулер. Вы ведь меня
ненавидите.
- Я бы охотно написал за вас вашу корреспонденцию. Можно будет сказать,
что это - Конноли.
- У вас не тот акцент...
- Да я не так уж плохо к вам отношусь, Гренджер. Раньше я многого не
замечал...
- Э, мы с вами всегда будем жить, как кошка с собакой. Но спасибо, что
посочувствовали.
Чем же я отличаюсь от Пайла? Разве сам я чувствую, как людям больно,
пока не столкнусь с мерзостью жизни? Гренджер вернулся в ресторан, и
оттуда послышался приветственный гул голосов. Я нанял велорикшу, и меня
отвезли домой. Там никого не было, и я прождал до полуночи. Потом, уже ни
на что не надеясь, я вышел на улицу и встретил Фуонг.

3

- Был у тебя мсье Виго? - спросила Фуонг.
- Да. Он ушел минут пятнадцать назад. Фильм был хороший? - Она уже
приготовила в спальне трубку и теперь зажигала лампу.
- Очень грустный, - сказала она. - Но краски такие нежные. А зачем
приходил мсье Виго?
- Задать мне кое-какие вопросы.
- О чем?
- О том, о сем. Не думаю, чтобы он стал меня еще тревожить.
- Больше всего я люблю фильмы со счастливым концом, - сказала Фуонг. -
Будешь курить?
- Да. - Я лег на кровать, и Фуонг принялась орудовать иглой.
- Девушке отрубили голову.
- Странная идея! Зачем?
- У них была французская революция.
- А-а... исторический фильм. Понятно.
- Все равно, он очень грустный.
- Стоит ли огорчаться? Ведь это история.
- Ее возлюбленный вернулся к себе на чердак в ужасном горе и написал
песню, - понимаешь, он был поэт. И скоро те, кто отрубил его девушке
голову, стали распевать его песню. Это была Марсельеза.
- Что-то не очень похоже на историю.
- Он стоял в толпе, когда они пели, и у него было такое печальное лицо,
а когда он улыбался, оно становилось еще грустнее: он думал о ней. Я
плакала, и моя сестра тоже.
- Твоя сестра? Вот не поверю!
- Она очень впечатлительная. Там был этот противный Гренджер. Совсем
пьяный, - он все время смеялся. Не понимаю, над чем: в картине не было
ничего смешного. Наоборот, нам было очень грустно.
- Я его не виню. У него есть чему радоваться. Мне рассказывали сегодня
в "Континентале", что его сын вне опасности. Я ведь тоже люблю счастливые
концы. - Выкурив две трубки, я откинулся назад, подперев голову кожаной
подушечкой, и положил руку Фуонг на колени. - Ты счастлива?
- Конечно, - сказала она небрежно. Я не заслуживал более вдумчивого
ответа.
- У нас все совсем как прежде, - солгал я. - Как год назад.
- Да.
- Ты еще не купила ни одного нового шарфа. Сходи завтра в магазин.
- Завтра праздник.
- Ах да, совсем забыл.
- Распечатай свою телеграмму, - сказала Фуонг.
- Я и о ней забыл. Мне сегодня не хочется думать о газете. Все равно
уже слишком поздно посылать материал. Расскажи лучше про фильм.
- Возлюбленный хотел спасти ее из тюрьмы. Он тайком принес туда одежду
мальчика и мужскую шапку, такую, как у тюремщика, но когда она выходила из
ворот, у нее рассыпались волосы, и все закричали: "Аристократка!
Аристократка!" Мне кажется, что тут в фильме неправильно. Надо было ей
убежать. Тогда бы они оба заработали много денег на его песне и уехали за
границу, в Америку или... Англию, - добавила она, как ей казалось, очень
хитро.
- Пожалуй, я все-таки прочту телеграмму, - сказал я. - Дай бог, чтобы
мне завтра не пришлось ехать на Север. Мне хочется спокойно побыть с
тобой.
Она вытащила конверт из-за банок с кремом. Я распечатал телеграмму и
прочел:
"Снова думала над твоим письмом точка Поступлю неразумно как ты и
надеялся точка Просила адвоката начать дело о разводе мотивируя тем что ты
меня бросил точка Да хранит тебя бог любящая Элен".
- Тебе надо будет ехать?
- Нет, - сказал я. - Мне не надо будет ехать. Прочти. Вот тебе и
счастливый конец.
Она спрыгнула с кровати.
- Но это замечательно! Я сейчас же пойду к сестре. Она будет так рада.
Знаешь, что я скажу: "Смотри - кто я, по-твоему, такая? Я - вторая миссис
Фулэр".
Напротив, на книжной полке, словно портрет молодого человека с короткой
стрижкой и черной собакой у ног, стояла "Миссия Запада". Теперь уж Пайл
никому не причинит вреда. Я спросил Фуонг:
- Ты очень по нем скучаешь?
- По ком?
- По Пайлу. - Странно, что даже теперь, даже ей я не мог назвать его по
имени.
- Мне можно уйти?. Ну, пожалуйста. Сестра будет так рада.
- Как-то раз ты произнесла его имя во сне.
- Я никогда не помню снов.
- Вы так много могли с ним успеть. Он был молод.
- Ты тоже не стар.
- А небоскребы? А Эмпайр стэйт билдинг?
Она сказала, чуточку поколебавшись:
- Я хочу поглядеть на Чеддерское ущелье.
- Это тебе не Большой каньон. - Я притянул ее к себе на кровать. -
Прости меня, Фуонг.
- За что?. Такая замечательная телеграмма. Сестра...
- Ладно, ступай к сестре. Но сначала поцелуй меня. - Ее рот скользнул
по моему лицу, и она исчезла.
Я думал о том первом дне, когда Пайл сидел подле меня в "Континентале",
с тоской поглядывая на аппарат для содовой воды в кафе-молочной напротив.
После его смерти все пошло у меня гладко. Но как бы я хотел, чтобы
существовал тот, кому я мог бы выразить всю свою горечь.