различал ее дыхание. Снова, после долгих месяцев, я не был один. Но вдруг
я вспомнил полицию, Виго в зеленом козырьке, тихие пустынные коридоры
миссии, мягкую, гладкую кожу у себя под рукой и рассердился: неужели один
только я жалею о Пайле?
В то утро, когда Пайл впервые появился возле "Континенталя", я был по
горло сыт своими американскими коллегами: рослыми, шумными, хоть и
пожилыми, но так и не ставшими взрослыми, вечно отпускавшими злобные
шуточки по адресу французов, которые, что там ни говори, все-таки
проливали кровь в этой войне. Время от времени, когда следы какой-нибудь
стычки были аккуратно подчищены, а жертвы ее убраны с поля боя,
корреспонденты садились в самолет и через четыре часа приземлялись в
Ханое, где главнокомандующий произносил им речь, после чего, переночевав в
Доме прессы, который, по их словам, мог похвастаться лучшим барменом во
всем Индокитае, они вылетали на "место сражения", осматривали его с высоты
трех тысяч футов (куда не достигали пули даже тяжелых пулеметов), а потом
с шумом, но в полной безопасности, возвращались, как со школьного пикника,
назад, в отель "Континенталь" в Сайгоне.
Пайл же был тихий и с виду такой скромный; в тот первый день нашего
знакомства мне порою приходилось пододвигаться поближе, чтобы его
расслышать. И он был очень, очень серьезный. Его зачастую передергивало от
шума, который производила американская пресса на террасе над нами, - на
верхней террасе, по общему мнению, были куда менее опасны ручные гранаты.
Но он никого не осуждал.
- Вы читали Йорка Гардинга? - спросил он меня.
- Нет. Насколько помнится, нет. А что он написал?
Он посмотрел на кафе-молочную напротив и сказал мечтательно:
- Там, кажется, можно выпить настоящей содовой воды.
Меня поразило, какая острая тоска по родине заставила его подумать
именно об этом, несмотря на всю непривычность обстановки. Но ведь я и сам,
когда впервые шел по улице Катина, прежде всего обратил внимание на
витрину с духами Герлена и утешал себя мыслью, что до Европы в конце
концов всего тридцать часов пути. Пайл с неохотой отвел глаза от молочной.
- Йорк написал книгу под названием "Наступление красного Китая".
Значительное произведение.
- Не читал. А вы с ним знакомы лично?
Он с важностью кивнул и погрузился в молчание. Но сам же нарушил его,
чтобы смягчить впечатление от своих слов.
- Я знал его не очень близко, - сказал он. - Встречался всего раза два.
Мне понравилось, что он боится прослыть хвастуном, претендуя на
знакомство с этим - как бишь его? - Йорком Гардингом. Потом я узнал, что
Пайл питал глубочайшее почтение к так называемым "серьезным писателям". В
эту категорию не входили ни романисты, ни поэты, ни драматурги, разве что
они отражали "современную тему", но даже и тогда Пайл предпочитал, чтобы
описывали факты без затей, как пишет Йорк Гардинг. Я сказал:
- Знаете, если где-нибудь долго живешь, пропадает охота читать про это
место.
- Конечно, интересно послушать мнение очевидца, - сказал он уклончиво.
- Чтобы потом сверить его с тем, что пишет ваш Йорк?
- Да. - Должно быть, он заметил в моих словах иронию и добавил с
обычной вежливостью: - Я сочту большим одолжением, если вы найдете время
проинструктировать меня по основным вопросам. Видите ли, Йорк был здесь
больше двух лет назад.
Мне понравилась его вера в Гардинга, кем бы этот Гардинг ни был.
Особенно после злословия корреспондентов, их незрелого цинизма. Я
предложил:
- Выпейте еще бутылку пива, а я постараюсь рассказать вам о положении
дел.
Я начал говорить, он слушал меня внимательно, как примерный ученик. Я
объяснил ему, что происходит на Севере, в Тонкине, где французы в те дни
судорожно цеплялись за дельту реки Красной, - там лежат Ханой я
единственный порт на Севере - Хайфон и выращивается большая часть риса. А
когда наступает пора уборки, начинается ежегодная битва за урожай.
- Так обстоят дела на Севере, - сказал я. - Эти несчастные французы
смогут там удержаться, если на помощь вьетминцам не придут китайцы. Ведь
война идет в джунглях, в горах и в болотах, на затопленных полях, где вы
бредете по шею в воде, а противник вдруг улетучивается, закопав оружие и
переодевшись в крестьянское платье... У вас есть возможность
комфортабельно плесневеть в Ханое. Там не бросают бомб. Бог его знает,
почему. Там война идет по всем правилам.
- А здесь, на Юге?
- Французы контролируют основные дороги до семи часов вечера; после
семи часов у них остаются сторожевые вышки и кое-какие города. Это не
значит, что вы и тут в безопасности: в противном случае не надо было бы
огораживать рестораны железными решетками.
Сколько раз я уже все это объяснял. Я был похож на пластинку, которую
заводят для просвещения новичков - заезжего члена парламента или нового
английского посланника. Иногда я просыпался ночью со словами: "Возьмите,
например, каодаистов, солдат хоа-хао, Бин-Ксюена..." Это были наемные
армии, которые продавали свои услуги за деньги или из чувства мести.
Чужеземцы находили их очень живописными, но я не вижу ничего живописного в
предательстве или двуличии.
- А теперь, - сказал я, - появился еще и некий генерал Тхе. Он был
начальником штаба у каодаистов, но сбежал в горы, чтобы драться с обоими
противниками - и с французами, и с коммунистами...
- Йорк, - сказал Пайл, - писал, что Востоку нужна третья сила.
По-видимому, я должен был тогда же заметить фанатический блеск в его
глазах, преклонение перед фразой, перед магией числа: "пятая колонна",
"третья сила", "день седьмой"... Пойми я сразу, на что было устремлено это
неутомимое, нетронутое сознание, я мог бы уберечь всех нас и даже самого
Пайла от многих неприятностей. Но я оставил его во власти абстрактных
представлений о здешней действительности и пошел совершать свою
каждодневную прогулку по улице Катина. Ему придется самому познакомиться с
тем, что его окружает; оно овладевало вами, как навязчивый запах: рисовые
поля, позолоченные пологими лучами вечернего солнца; тонкие росчерки
удочек, снующих над каналами, как москиты; чашечки с чаем на террасе у
старого священника, и тут же - его кровать, рекламные календари, ведра и
битые черепки - намытый временем мусор всей его жизни; похожие на ракушки
шляпы девушек, чинивших взорванную миной дорогу; золото, молодая зелень и
яркие одежды Юга, а на Севере - темно-коричневые и черные тона тканей,
кольцо враждебных гор и стрекот самолетов, Когда я сюда приехал, я
отсчитывал дни моего пребывания, как школьник, ожидающий каникул; мне
казалось, что я неразрывно связан с тем, что уцелело от сквера в
Блумсбери, с 73-м автобусом, проходящим под аркой Юстон-сквера, и с весной
на Торрингтон-плейс. Теперь в сквере уже расцвели тюльпаны, а мне это
безразлично. Мне нужен день, размеченный короткими взрывами - не то
автомобильных выхлопов, не то гранат; мне хочется смотреть, с какой
грацией движутся фигурки в шелковых штанах в этот пропитанный влагой
полдень; мне нужна Фуонг, и дом мой передвинулся на тринадцать тысяч
километров.
Я повернул тогда назад у резиденции верховного комиссара, где на страже
стоят солдаты Иностранного легиона в белых кепи и малиновых эполетах,
пересек улицу у собора и пошел назад вдоль угрюмой стены местной охранки;
казалось, она насквозь пропахла мочой и несправедливостью. Однако и эта
стена тоже была частью моего дома, как те темные коридоры и чердаки,
которых так боишься в детстве. На набережной в киосках продавали последние
выпуски порнографических журналов "Табу" и "Иллюзия", а матросы тут же на
тротуаре пили пиво - отличная мишень для самодельной бомбы. Я подумал о
Фуонг, которая, наверно, торгуется с продавцом рыбы в трех кварталах
отсюда, прежде чем пойти к одиннадцати часам в кафе-молочную (в те дни я
всегда знал, где она бывает), и Пайл незаметно улетучился у меня из
памяти. Я даже не сказал о нем Фуонг, когда мы сели обедать в нашей
комнате по улице Катина и она надела свое самое красивое шелковое платье в
цветах, - ведь в тот день исполнилось ровно два года с тех пор, как мы
встретились в "Гран монд" в Шолоне.
Никто из нас не помянул о нем, когда мы проснулись наутро после его
смерти. Фуонг встала раньше меня и приготовила чай. Нельзя ревновать к
покойнику, и в то утро мне казалось, что прежнюю жизнь легко начать
сначала.
- Ты будешь ночевать сегодня здесь? - спросил я Фуонг небрежным тоном,
жуя рогульку.
- Мне придется сходить за вещами.
- Там, наверно, полиция, - сказал я. - Пожалуй, лучше мне пойти с
тобой.
Ближе в тот день мы не коснулись темы о Пайле.
Пайл занимал квартиру в новой вилле, недалеко от улицы Дюрантон - одной
из тех магистралей города, которые французы постоянно делили на части в
память о своих генералах; таким образом улица де Голля, после троекратного
деления, стала и улицей Леклерка, а та в свою очередь рано или поздно
вдруг станет и улицей де Латтра. Сегодня должна была прилететь из Европы
какая-то важная персона: вдоль всего пути к резиденции верховного
комиссара через каждые двадцать шагов лицом к тротуару выстроились
полицейские.
У дома Пайла, на дорожке, посыпанной гравием, стояло несколько
мотоциклов. Вьетнамец-полицейский проверил мое удостоверение. Он не пустил
Фуонг в дом, и я пошел разыскивать французского офицера. В ванной Виго мыл
руки мылом Пайла и вытирал их полотенцем Пайла. На рукаве его костюма было
жирное пятно, - машинное масло, вероятно, тоже было Пайла.
- Что нового? - спросил я.
- Машину его мы нашли в гараже. Бензина в ней нет. Вчера ночью он взял,
по-видимому, велорикшу. Или чью-нибудь машину. А может, бензин вылили.
- Он мог пойти и пешком, - сказал я. - Разве вы не знаете американцев?
- Ведь ваша машина сгорела? - задумчиво продолжал Виго. - У вас есть
новая?
- Нет.
- В общем, это неважно.
- Да.
- У вас есть какие-нибудь предположения? - спросил он.
- Сколько угодно.
- Расскажите.
- Видите ли, его могли убить вьетминцы. Они ведь убили в Сайгоне немало
народу. Тело его было найдено возле моста в Дакоу, - это вьетминская
территория, когда ваша полиция уходит оттуда на ночь. Он мог быть убит и
агентами местной охранки, - такие случаи тоже известны. Может, им не
нравилось, с кем он дружит. Может, его убили каодаисты за то, что он был
знаком с генералом Тхе.
- А он был с ним знаком?
- Говорят. Может, его убил генерал Тхе за то, что он был знаком с
каодаистами. Может, его убили приверженцы хоа-хао за то, что он заигрывал
с генеральскими наложницами. Может, его убили просто с целью грабежа.
- Или просто из ревности, - сказал Виго.
- Или агенты французской охранки, - продолжал я, - которым не нравились
его связи. А вы на самом деле хотите знать, кто его убил?
- Нет, - сказал Виго. - Я должен отчитаться, вот и все. Идет война,
разве каждый год не убивают тысячи людей?
- Меня вы можете исключить из списка, - сказал я. - Я в этом деле не
замешан. Не замешан, - повторил я, словно заповедь. - Меня оно не
касается.
Если жизнь так устроена, пусть дерутся, пусть любят, пусть убивают, -
меня это не касается. Моим собратьям по перу нравится называть себя
корреспондентами, - слово, которое может означать "соответчик", - я же
предпочитаю титул репортера. Я описываю то, что вижу, и ни в чем не
принимаю участия. Даже своя точка зрения - это тоже своего рода соучастие.
- Что вы здесь делаете?
- Я пришел за вещами Фуонг. Ваши полицейские ее не пускают.
- Ладно, пойдемте вместе.
- Это очень любезно с вашей стороны, Виго.
Пайл занимал две комнаты, кухню и ванную. Мы прошли в спальню. Я знал,
где Фуонг могла держать свою корзинку - под кроватью. Мы вытащили ее
оттуда вдвоем с Виго; там лежали книжки с картинками. Я вынул из гардероба
ее одежду: два праздничных платья и штаны. Казалось, им здесь не место и
они пробыли тут совсем недолго, всего несколько часов, словно бабочка,
которая ненароком залетела в комнату. В ящике я нашел ее маленькие
треугольные трусики и коллекцию шарфов. Так мало вещей надо было уложить в
корзинку, - куда меньше, чем берет с собой гость, уезжая за город на
воскресенье.
В гостиной висела фотография ее с Пайлом. Они снялись в ботаническом
саду, рядом с большим каменным драконом. Она держала собаку Пайла на
поводке - черного чау с черной пастью. Собака была слишком черная. Я
положил фотографию в корзинку.
- А что стало с собакой? - спросил я.
- Ее нет. Может, он взял ее с собой.
- Если она вернется, дайте на исследование землю с ее лап.
- Я не Лекок и даже не Мегрэ, а тут идет война.
Я подошел к книжной полке и стал разглядывать книги, стоявшие на ней в
два ряда, - библиотеку Пайла. "Наступление красного Китая", "Угроза
демократии", "Миссия Запада", - тут, по-видимому, было полное собрание
сочинений Йорка Гардинга, а также множество отчетов конгресса, вьетнамский
разговорник, история войны на Филиппинах, томик Шекспира. А что он читал
для развлечения? Я нашел более легкую литературу на другой полке;
карманное издание Томаса Вульфа, странную мистическую антологию под
названием "Триумф жизни" и американский чтец-декламатор. Был там и сборник
шахматных задач. Все эти книги вряд ли могли украсить жизнь после рабочего
дня, но, в конце концов, для этого у него была Фуонг. В глубине полки,
засунутая за антологию, лежала книжка без переплета - "Физиология брака".
Видно, и половую жизнь он изучал так же, как изучал Восток: по книгам. И
паролем к этой жизни было слово "брак". Пайл считал, что человек
непременно должен быть с кем-то неразрывно связан.
Письменный стол его был совершенно пуст. Я сказал:
- Ну и здорово же вы здесь почистили!
- А-а... Мне пришлось это сделать по поручению американской миссии. Вы
ведь знаете, как бежит молва. Квартиру могли ограбить. Все его бумаги
опечатаны. - Он говорил серьезно, без улыбки.
- Нашли что-нибудь компрометирующее?
- Мы не можем позволить себе найти что-нибудь, компрометирующее нашего
союзника, - сказал Виго.
- Вы не будете возражать, если я возьму одну из этих книг? На память.
- Я отвернусь.
Мой выбор пал на "Миссию Запада" Йорка Гардинга, и я положил ее в
корзинку между платьями Фуонг.
- Неужели вы мне ничего не можете рассказать по-дружески? - спросил
Виго. - Строго между нами. Мой доклад готов: его убили коммунисты. Можно
предполагать, что это начало кампании против американской помощи. Но если
говорить начистоту... Послушайте, от этой сухой материи у меня пересохло
горло, не выпить ли нам здесь за углом стаканчик вермута?
- Еще рано.
- Он вам ни в чем не исповедовался, когда вы его видели в последний
раз?
- Нет.
- А когда это было?
- Вчера утром. После большого взрыва.
Он подождал, чтобы я мог обдумать ответ. Допрос велся благородно.
- Вас не было дома, когда он зашел к вам вечером?
- Вечером? Нет, я был дома. Я не знал...
- Вам может понадобиться выездная виза. А ведь мы вправе ее задержать
на самый неопределенный срок.
- Неужели вы думаете, - сказал я, - что я хочу вернуться на родину?
Виго посмотрел на яркий, безоблачный день за окном. Он заметил с
грустью:
- Большинству людей хочется домой.
- Мне здесь нравится. Дома - уйма трудностей.
- Merde! [Ах, черт! (фр.)] - воскликнул Виго. - Сюда пожаловал сам
американский атташе по экономическим вопросам. - Он повторил с издевкой: -
Атташе по экономическим вопросам!
- Мне лучше уйти. Не то он захочет опечатать и меня тоже.
Виго сказал устало:
- Желаю удачи. Ну и наговорит же он мне неприятностей!
Когда я вышел, атташе стоял возле своего паккарда, пытаясь что-то
втолковать шоферу. Атташе был пожилой тучный господин с раздавшимся задом
и лицом, которое, казалось, не нуждается в бритве. Он окликнул меня:
- Фаулер, можете вы объяснить этому проклятому шоферу...
Я объяснил.
- Но я ведь говорил ему то же самое... Почему он всегда делает вид, что
не понимает по-французски?.
- По-видимому, все дело в произношении.
- Я прожил три года в Париже. Мое произношение сойдет и для этой
вьетнамской образины.
- Глас демократии, - сказал я.
- Что?
- Так, по-моему, называется книжка Йорка Гардинга.
- Не понимаю. - Он подозрительно взглянул на корзинку, которую я нес. -
Что тут у вас?
- Две пары белых шелковых штанов, две шелковые кофты, несколько пар
женских трусиков, - если говорить точнее: ровно три. Все вещи - сугубо
местного происхождения. Без американской помощи.
- Вы были у Пайла? - спросил он.
- Да.
- Слышали, что произошло?
- Да.
- Ужасная история, - сказал он. - Просто ужасная.
- Посланник, должно быть, очень расстроен?
- Еще бы. Он сейчас у верховного комиссара и потребовал свидания с
президентом. - Взяв под руку, он отвел меня подальше от машины. - Вы ведь
хорошо знали молодого Пайла? Не могу примириться с тем, что произошло. А я
знал его отца, профессора Гарольда Ч.Пайла, - вы наверняка о нем слышали?
- Нет.
- Крупнейший в мире специалист по подводной эрозии. Неужели вы не
обратили внимания на его портрет на обложке "Тайма", с месяц назад?
- Кажется, обратил. На заднем плане полуразрушенный утес, а на переднем
- очки в золотой оправе.
- Это он. Мне пришлось сочинить телеграмму родным. Просто ужас! Я любил
мальчика, как родного сына.
- Тем роднее вам будет его отец.
Он устремил на меня свои влажные карие глаза.
- Какая муха вас укусила? Разве можно так говорить? Прекрасный молодой
человек...
- Простите, - сказал я. - Смерть действует на людей по-разному. -
Может, он и в самом деле любил Пайла. - Что вы сообщили в телеграмме?
Он процитировал дословно, без улыбки:
- "С искренним соболезнованием сообщаю, что ваш сын пал смертью храбрых
за дело демократии". Телеграмму подписал сам посланник.
- Смертью храбрых? - переспросил я. - А это их не введет в заблуждение?
Я имею в виду его родных. Ведь миссия экономической помощи с виду не
похожа на армию. Разве вам дают ордена "Пурпурного сердца"?
Он произнес негромко, но многозначительно:
- Пайл выполнял особые задания.
- Ну, об этом-то мы все догадывались.
- Но он сам, надеюсь, не болтал?
- Нет, что вы! - И мне сразу вспомнились слова Виго: "Очень тихий
американец".
- У вас есть какие-нибудь подозрения? - спросил атташе. - Почему они
его убили? И кто это сделал?
И вдруг я разозлился: как они мне надоели, вся эта свора, со своими
личными запасами кока-колы, с портативными госпиталями, джипами и орудиями
отнюдь не последнего образца! Я сказал:
- Они убили его потому, что он был слишком наивен, чтобы жить. Он был
молод, глуп, невежда и впутался не в свое дело. Он не имел представления о
том, что здесь происходит, так же как и вы все, а вы его снабжали деньгами
и пичкали сочинениями Йорка Гардинга, приговаривая: "Вперед! Вперед!
Завоюй Восток для демократии!" Он видел только то, о чем ему прожужжали
уши на лекциях, а наставники его одурачили. Даже видя мертвеца, он не
замечал его ран и бубнил: "Красная опасность" или "Воин демократии"...
- А я-то думал, что вы - его друг, - сказал он с укором.
- Я и был его другом. Мне так хотелось, чтобы он сидел дома, читал
воскресные приложения к газетам и болел за бейсбол. Мне так хотелось,
чтобы он мирно жил с какой-нибудь американочкой, которая читает книжки
только по выбору своего клуба.
Он смущенно откашлялся.
- Ну да, конечно. Совсем забыл. Поверьте, Фаулер, все мои симпатии были
на вашей стороне. Он поступил очень дурно. Не скрою, у нас с ним был
длинный разговор по поводу этой девушки. Видите ли, я имел удовольствие
знать профессора Пайла и его супругу...
- Виго вас ждет, - сказал я и пошел от него прочь. Тут он впервые
заметил Фуонг, и когда я оглянулся, он смотрел нам вслед с мучительным
недоумением: извечный старший брат, который ничего не понимает в делах
младшего.
Пайл впервые встретил Фуонг в том же "Континентале" месяца через два
после своего приезда. Наступал вечер, а с ним и та мгновенная прохлада,
которую приносит заход солнца; в переулках зажигали свечи. На столиках,
где французы играли в "восемьдесят одно", стучали кости, а девушки в белых
шелковых штанах возвращались на велосипедах домой по улице Катина. Фуонг
пила оранжад, я - пиво, и мы сидели молча, довольные тем, что мы вместе.
Но вот Пайл нерешительно подошел к нашему столику, и я их познакомил. У
него была манера в упор глазеть на девушек, словно он их никогда не видел,
а потом краснеть от смущения.
- Я вот все хотел спросить, не согласитесь ли вы с вашей дамой, -
сказал Пайл, - пересесть к моему столику. Один из наших атташе...
Это был атташе по экономическим вопросам. Он так и сиял улыбкой с
террасы над нами, - широкой, приветливой, сердечной улыбкой уверенного в
себе человека, который "не теряет своих друзей, потому что употребляет
самые лучшие средства от пота". Я не раз слышал, как его звали "Джо", но
так и не узнал его фамилии. Он поднял страшную суету, шумно отодвигая
стулья и вызывая официанта, хотя в "Континентале" вам все равно могли
подать только пиво, коньяк с содой или вермут-касси.
- Вот не надеялся вас здесь встретить, Фаулер, - сказал Джо. - А мы
ожидаем наших ребят из Ханоя. Там, говорят, было настоящее сражение.
Почему вы не с ними?
- Мне надоело летать по четыре часа, чтобы попасть на
пресс-конференцию, - сказал я.
Он неодобрительно поглядел на меня.
- Наши ребята прямо горят на работе. Подумать только, они ведь могли бы
зарабатывать вдвое больше и без всякого риска, если бы занялись торговыми
делами или писали для радио.
- Но тогда им пришлось бы работать, - сказал я.
- Они, как боевые кони, чуют запах битвы, - продолжал он ликующим
тоном, не слушая того, что ему не хотелось слышать. - Билл Гренджер - его
хоть привязывай, когда где-нибудь пахнет дракой.
- Вот тут вы правы. На днях я видел, как он дрался в баре "Спортинг".
- Вы понимаете, что я говорю совсем не об этом.
Два велорикши, бешено вертя педали, пронеслись по улице Катина и
картинно замерли у дверей "Континенталя". В первой коляске сидел Гренджер.
Во второй лежала серая, бессловесная груда, которую Гренджер стал
выволакивать на тротуар.
- Давай, Мик, - приговаривал он. - Ну, идем. - Потом он стал
препираться с рикшей. - На, - сказал он. - Хочешь бери, хочешь нет, - и
бросил на землю в пять раз больше денег, чем полагалось.
Атташе по экономическим вопросам сказал нервно:
- Наши ребята тоже хотят немножко отдохнуть.
Гренджер кинул свою ношу на стул. Потом он заметил Фуонг.
- Ишь, старый черт, - заорал он. - Где ты ее подцепил, Джо? Вот не
думал, что ты еще на это способен... Простите, мне надо в клозет.
Присмотрите за Миком.
- Здоровая солдатская прямота, - заметил я.
Пайл сказал серьезно, снова покраснев:
- Я ни за что бы вас не пригласил, если бы знал...
Серая куча на стуле зашевелилась, и голова упала на стол, будто жила
отдельно от всего остального. Она испустила вздох, длинный свистящий
вздох, полный беспредельной скуки, а потом замерла снова.
- Вы его знаете? - спросил я у Пайла.
- Нет. Он газетчик?
- Я слышал, что Билл называл его Миком, - напомнил атташе по
экономическим вопросам.
- Кажется, у "Юнайтед Пресс" теперь новый корреспондент?
- Того я знаю. А он не из вашей миссии по экономическим вопросам? Но
вы, конечно, не можете знать всех ваших сотрудников, - их тут у вас сотни.
- Кажется, он - не наш, - сказал атташе по экономическим вопросам. - Я
такого не помню.
- Можно поискать у него удостоверение, - предложил Пайл.
- Бога ради, не будите его. Хватит с нас одного пьяного. Гренджер-то уж
во всяком случае знает, кто он такой.
Но и Гренджер этого не знал. Он вернулся из уборной мрачный.
- Кто эта дамочка? - спросил он угрюмо.
- Мисс Фуонг - приятельница Фаулера, - чопорно объяснил ему Пайл. - Мы
хотели бы выяснить, кто...
- Где он ее подцепил? В этом городе надо быть поосторожнее. - И он
прибавил угрюмо: - Слава богу, у нас по крайней мере есть пенициллин.
- Билл, - сказал атташе по экономическим вопросам, - мы хотели спросить
вас, кто такой Мик.
- Хоть убейте, не знаю.
- Но ведь вы его сюда привезли.
- Эти лягушатники не умеют пить виски. Парень совсем окосел.
- Он француз? А мне казалось, что вы звали его Миком.
- Надо же его как-нибудь звать, - возразил Гренджер. Он нагнулся к
Фуонг. - Эй, ты! Хочешь еще стакан оранжада? Ты сегодня уже занята?
- Она всегда занята, - сказал я.
Атташе по экономическим вопросам поспешил вмешаться:
- Как идет война, Билл?
- Большая победа к северо-западу от Ханоя. Французы отбили две деревни,
хоть они и не сообщали, когда эти деревни были отданы. Большие потери у
вьетминцев. Свои потери французы еще не смогли подсчитать. Сообщат через
недельку-другую.
- Ходят слухи, - сказал атташе по экономическим вопросам, - что
вьетминцы прорвались в Фат-Дьем, сожгли храм и выгнали епископа.
- В Ханое о таких вещах не рассказывают. Это ведь не победа.
- Один из наших санитарных отрядов не смог пробраться за Нам-Динь, -
сказал Пайл.
- Неужели вы так далеко летали, Билл? - спросил атташе.
- За кого вы меня принимаете? Я корреспондент, у меня пропуск, он не
позволяет преступать положенные Границы. Я лечу на аэродром в Ханое. Мне
дают машину до Дома прессы. Французы организуют полет над двумя городками,
которые они взяли обратно, и показывают нам, что над этими городками
развевается трехцветное знамя. Правда, с такой высоты трудно определить,
какое это знамя. Потом они созывают пресс-конференцию, и полковник
объясняет на-м, что мы видели. Потом мы сдаем наши телеграммы в цензуру.
Потом мы пьем. Там лучший бармен во всем Индокитае. Потом летим обратно.
Пайл, хмурясь, пил пиво.
- Не скромничайте, Билл, - сказал атташе по экономическим вопросам. -
Вы помните ваш отчет о дороге 66? Как вы тогда ее назвали? "Дорога в ад".
я вспомнил полицию, Виго в зеленом козырьке, тихие пустынные коридоры
миссии, мягкую, гладкую кожу у себя под рукой и рассердился: неужели один
только я жалею о Пайле?
В то утро, когда Пайл впервые появился возле "Континенталя", я был по
горло сыт своими американскими коллегами: рослыми, шумными, хоть и
пожилыми, но так и не ставшими взрослыми, вечно отпускавшими злобные
шуточки по адресу французов, которые, что там ни говори, все-таки
проливали кровь в этой войне. Время от времени, когда следы какой-нибудь
стычки были аккуратно подчищены, а жертвы ее убраны с поля боя,
корреспонденты садились в самолет и через четыре часа приземлялись в
Ханое, где главнокомандующий произносил им речь, после чего, переночевав в
Доме прессы, который, по их словам, мог похвастаться лучшим барменом во
всем Индокитае, они вылетали на "место сражения", осматривали его с высоты
трех тысяч футов (куда не достигали пули даже тяжелых пулеметов), а потом
с шумом, но в полной безопасности, возвращались, как со школьного пикника,
назад, в отель "Континенталь" в Сайгоне.
Пайл же был тихий и с виду такой скромный; в тот первый день нашего
знакомства мне порою приходилось пододвигаться поближе, чтобы его
расслышать. И он был очень, очень серьезный. Его зачастую передергивало от
шума, который производила американская пресса на террасе над нами, - на
верхней террасе, по общему мнению, были куда менее опасны ручные гранаты.
Но он никого не осуждал.
- Вы читали Йорка Гардинга? - спросил он меня.
- Нет. Насколько помнится, нет. А что он написал?
Он посмотрел на кафе-молочную напротив и сказал мечтательно:
- Там, кажется, можно выпить настоящей содовой воды.
Меня поразило, какая острая тоска по родине заставила его подумать
именно об этом, несмотря на всю непривычность обстановки. Но ведь я и сам,
когда впервые шел по улице Катина, прежде всего обратил внимание на
витрину с духами Герлена и утешал себя мыслью, что до Европы в конце
концов всего тридцать часов пути. Пайл с неохотой отвел глаза от молочной.
- Йорк написал книгу под названием "Наступление красного Китая".
Значительное произведение.
- Не читал. А вы с ним знакомы лично?
Он с важностью кивнул и погрузился в молчание. Но сам же нарушил его,
чтобы смягчить впечатление от своих слов.
- Я знал его не очень близко, - сказал он. - Встречался всего раза два.
Мне понравилось, что он боится прослыть хвастуном, претендуя на
знакомство с этим - как бишь его? - Йорком Гардингом. Потом я узнал, что
Пайл питал глубочайшее почтение к так называемым "серьезным писателям". В
эту категорию не входили ни романисты, ни поэты, ни драматурги, разве что
они отражали "современную тему", но даже и тогда Пайл предпочитал, чтобы
описывали факты без затей, как пишет Йорк Гардинг. Я сказал:
- Знаете, если где-нибудь долго живешь, пропадает охота читать про это
место.
- Конечно, интересно послушать мнение очевидца, - сказал он уклончиво.
- Чтобы потом сверить его с тем, что пишет ваш Йорк?
- Да. - Должно быть, он заметил в моих словах иронию и добавил с
обычной вежливостью: - Я сочту большим одолжением, если вы найдете время
проинструктировать меня по основным вопросам. Видите ли, Йорк был здесь
больше двух лет назад.
Мне понравилась его вера в Гардинга, кем бы этот Гардинг ни был.
Особенно после злословия корреспондентов, их незрелого цинизма. Я
предложил:
- Выпейте еще бутылку пива, а я постараюсь рассказать вам о положении
дел.
Я начал говорить, он слушал меня внимательно, как примерный ученик. Я
объяснил ему, что происходит на Севере, в Тонкине, где французы в те дни
судорожно цеплялись за дельту реки Красной, - там лежат Ханой я
единственный порт на Севере - Хайфон и выращивается большая часть риса. А
когда наступает пора уборки, начинается ежегодная битва за урожай.
- Так обстоят дела на Севере, - сказал я. - Эти несчастные французы
смогут там удержаться, если на помощь вьетминцам не придут китайцы. Ведь
война идет в джунглях, в горах и в болотах, на затопленных полях, где вы
бредете по шею в воде, а противник вдруг улетучивается, закопав оружие и
переодевшись в крестьянское платье... У вас есть возможность
комфортабельно плесневеть в Ханое. Там не бросают бомб. Бог его знает,
почему. Там война идет по всем правилам.
- А здесь, на Юге?
- Французы контролируют основные дороги до семи часов вечера; после
семи часов у них остаются сторожевые вышки и кое-какие города. Это не
значит, что вы и тут в безопасности: в противном случае не надо было бы
огораживать рестораны железными решетками.
Сколько раз я уже все это объяснял. Я был похож на пластинку, которую
заводят для просвещения новичков - заезжего члена парламента или нового
английского посланника. Иногда я просыпался ночью со словами: "Возьмите,
например, каодаистов, солдат хоа-хао, Бин-Ксюена..." Это были наемные
армии, которые продавали свои услуги за деньги или из чувства мести.
Чужеземцы находили их очень живописными, но я не вижу ничего живописного в
предательстве или двуличии.
- А теперь, - сказал я, - появился еще и некий генерал Тхе. Он был
начальником штаба у каодаистов, но сбежал в горы, чтобы драться с обоими
противниками - и с французами, и с коммунистами...
- Йорк, - сказал Пайл, - писал, что Востоку нужна третья сила.
По-видимому, я должен был тогда же заметить фанатический блеск в его
глазах, преклонение перед фразой, перед магией числа: "пятая колонна",
"третья сила", "день седьмой"... Пойми я сразу, на что было устремлено это
неутомимое, нетронутое сознание, я мог бы уберечь всех нас и даже самого
Пайла от многих неприятностей. Но я оставил его во власти абстрактных
представлений о здешней действительности и пошел совершать свою
каждодневную прогулку по улице Катина. Ему придется самому познакомиться с
тем, что его окружает; оно овладевало вами, как навязчивый запах: рисовые
поля, позолоченные пологими лучами вечернего солнца; тонкие росчерки
удочек, снующих над каналами, как москиты; чашечки с чаем на террасе у
старого священника, и тут же - его кровать, рекламные календари, ведра и
битые черепки - намытый временем мусор всей его жизни; похожие на ракушки
шляпы девушек, чинивших взорванную миной дорогу; золото, молодая зелень и
яркие одежды Юга, а на Севере - темно-коричневые и черные тона тканей,
кольцо враждебных гор и стрекот самолетов, Когда я сюда приехал, я
отсчитывал дни моего пребывания, как школьник, ожидающий каникул; мне
казалось, что я неразрывно связан с тем, что уцелело от сквера в
Блумсбери, с 73-м автобусом, проходящим под аркой Юстон-сквера, и с весной
на Торрингтон-плейс. Теперь в сквере уже расцвели тюльпаны, а мне это
безразлично. Мне нужен день, размеченный короткими взрывами - не то
автомобильных выхлопов, не то гранат; мне хочется смотреть, с какой
грацией движутся фигурки в шелковых штанах в этот пропитанный влагой
полдень; мне нужна Фуонг, и дом мой передвинулся на тринадцать тысяч
километров.
Я повернул тогда назад у резиденции верховного комиссара, где на страже
стоят солдаты Иностранного легиона в белых кепи и малиновых эполетах,
пересек улицу у собора и пошел назад вдоль угрюмой стены местной охранки;
казалось, она насквозь пропахла мочой и несправедливостью. Однако и эта
стена тоже была частью моего дома, как те темные коридоры и чердаки,
которых так боишься в детстве. На набережной в киосках продавали последние
выпуски порнографических журналов "Табу" и "Иллюзия", а матросы тут же на
тротуаре пили пиво - отличная мишень для самодельной бомбы. Я подумал о
Фуонг, которая, наверно, торгуется с продавцом рыбы в трех кварталах
отсюда, прежде чем пойти к одиннадцати часам в кафе-молочную (в те дни я
всегда знал, где она бывает), и Пайл незаметно улетучился у меня из
памяти. Я даже не сказал о нем Фуонг, когда мы сели обедать в нашей
комнате по улице Катина и она надела свое самое красивое шелковое платье в
цветах, - ведь в тот день исполнилось ровно два года с тех пор, как мы
встретились в "Гран монд" в Шолоне.
Никто из нас не помянул о нем, когда мы проснулись наутро после его
смерти. Фуонг встала раньше меня и приготовила чай. Нельзя ревновать к
покойнику, и в то утро мне казалось, что прежнюю жизнь легко начать
сначала.
- Ты будешь ночевать сегодня здесь? - спросил я Фуонг небрежным тоном,
жуя рогульку.
- Мне придется сходить за вещами.
- Там, наверно, полиция, - сказал я. - Пожалуй, лучше мне пойти с
тобой.
Ближе в тот день мы не коснулись темы о Пайле.
Пайл занимал квартиру в новой вилле, недалеко от улицы Дюрантон - одной
из тех магистралей города, которые французы постоянно делили на части в
память о своих генералах; таким образом улица де Голля, после троекратного
деления, стала и улицей Леклерка, а та в свою очередь рано или поздно
вдруг станет и улицей де Латтра. Сегодня должна была прилететь из Европы
какая-то важная персона: вдоль всего пути к резиденции верховного
комиссара через каждые двадцать шагов лицом к тротуару выстроились
полицейские.
У дома Пайла, на дорожке, посыпанной гравием, стояло несколько
мотоциклов. Вьетнамец-полицейский проверил мое удостоверение. Он не пустил
Фуонг в дом, и я пошел разыскивать французского офицера. В ванной Виго мыл
руки мылом Пайла и вытирал их полотенцем Пайла. На рукаве его костюма было
жирное пятно, - машинное масло, вероятно, тоже было Пайла.
- Что нового? - спросил я.
- Машину его мы нашли в гараже. Бензина в ней нет. Вчера ночью он взял,
по-видимому, велорикшу. Или чью-нибудь машину. А может, бензин вылили.
- Он мог пойти и пешком, - сказал я. - Разве вы не знаете американцев?
- Ведь ваша машина сгорела? - задумчиво продолжал Виго. - У вас есть
новая?
- Нет.
- В общем, это неважно.
- Да.
- У вас есть какие-нибудь предположения? - спросил он.
- Сколько угодно.
- Расскажите.
- Видите ли, его могли убить вьетминцы. Они ведь убили в Сайгоне немало
народу. Тело его было найдено возле моста в Дакоу, - это вьетминская
территория, когда ваша полиция уходит оттуда на ночь. Он мог быть убит и
агентами местной охранки, - такие случаи тоже известны. Может, им не
нравилось, с кем он дружит. Может, его убили каодаисты за то, что он был
знаком с генералом Тхе.
- А он был с ним знаком?
- Говорят. Может, его убил генерал Тхе за то, что он был знаком с
каодаистами. Может, его убили приверженцы хоа-хао за то, что он заигрывал
с генеральскими наложницами. Может, его убили просто с целью грабежа.
- Или просто из ревности, - сказал Виго.
- Или агенты французской охранки, - продолжал я, - которым не нравились
его связи. А вы на самом деле хотите знать, кто его убил?
- Нет, - сказал Виго. - Я должен отчитаться, вот и все. Идет война,
разве каждый год не убивают тысячи людей?
- Меня вы можете исключить из списка, - сказал я. - Я в этом деле не
замешан. Не замешан, - повторил я, словно заповедь. - Меня оно не
касается.
Если жизнь так устроена, пусть дерутся, пусть любят, пусть убивают, -
меня это не касается. Моим собратьям по перу нравится называть себя
корреспондентами, - слово, которое может означать "соответчик", - я же
предпочитаю титул репортера. Я описываю то, что вижу, и ни в чем не
принимаю участия. Даже своя точка зрения - это тоже своего рода соучастие.
- Что вы здесь делаете?
- Я пришел за вещами Фуонг. Ваши полицейские ее не пускают.
- Ладно, пойдемте вместе.
- Это очень любезно с вашей стороны, Виго.
Пайл занимал две комнаты, кухню и ванную. Мы прошли в спальню. Я знал,
где Фуонг могла держать свою корзинку - под кроватью. Мы вытащили ее
оттуда вдвоем с Виго; там лежали книжки с картинками. Я вынул из гардероба
ее одежду: два праздничных платья и штаны. Казалось, им здесь не место и
они пробыли тут совсем недолго, всего несколько часов, словно бабочка,
которая ненароком залетела в комнату. В ящике я нашел ее маленькие
треугольные трусики и коллекцию шарфов. Так мало вещей надо было уложить в
корзинку, - куда меньше, чем берет с собой гость, уезжая за город на
воскресенье.
В гостиной висела фотография ее с Пайлом. Они снялись в ботаническом
саду, рядом с большим каменным драконом. Она держала собаку Пайла на
поводке - черного чау с черной пастью. Собака была слишком черная. Я
положил фотографию в корзинку.
- А что стало с собакой? - спросил я.
- Ее нет. Может, он взял ее с собой.
- Если она вернется, дайте на исследование землю с ее лап.
- Я не Лекок и даже не Мегрэ, а тут идет война.
Я подошел к книжной полке и стал разглядывать книги, стоявшие на ней в
два ряда, - библиотеку Пайла. "Наступление красного Китая", "Угроза
демократии", "Миссия Запада", - тут, по-видимому, было полное собрание
сочинений Йорка Гардинга, а также множество отчетов конгресса, вьетнамский
разговорник, история войны на Филиппинах, томик Шекспира. А что он читал
для развлечения? Я нашел более легкую литературу на другой полке;
карманное издание Томаса Вульфа, странную мистическую антологию под
названием "Триумф жизни" и американский чтец-декламатор. Был там и сборник
шахматных задач. Все эти книги вряд ли могли украсить жизнь после рабочего
дня, но, в конце концов, для этого у него была Фуонг. В глубине полки,
засунутая за антологию, лежала книжка без переплета - "Физиология брака".
Видно, и половую жизнь он изучал так же, как изучал Восток: по книгам. И
паролем к этой жизни было слово "брак". Пайл считал, что человек
непременно должен быть с кем-то неразрывно связан.
Письменный стол его был совершенно пуст. Я сказал:
- Ну и здорово же вы здесь почистили!
- А-а... Мне пришлось это сделать по поручению американской миссии. Вы
ведь знаете, как бежит молва. Квартиру могли ограбить. Все его бумаги
опечатаны. - Он говорил серьезно, без улыбки.
- Нашли что-нибудь компрометирующее?
- Мы не можем позволить себе найти что-нибудь, компрометирующее нашего
союзника, - сказал Виго.
- Вы не будете возражать, если я возьму одну из этих книг? На память.
- Я отвернусь.
Мой выбор пал на "Миссию Запада" Йорка Гардинга, и я положил ее в
корзинку между платьями Фуонг.
- Неужели вы мне ничего не можете рассказать по-дружески? - спросил
Виго. - Строго между нами. Мой доклад готов: его убили коммунисты. Можно
предполагать, что это начало кампании против американской помощи. Но если
говорить начистоту... Послушайте, от этой сухой материи у меня пересохло
горло, не выпить ли нам здесь за углом стаканчик вермута?
- Еще рано.
- Он вам ни в чем не исповедовался, когда вы его видели в последний
раз?
- Нет.
- А когда это было?
- Вчера утром. После большого взрыва.
Он подождал, чтобы я мог обдумать ответ. Допрос велся благородно.
- Вас не было дома, когда он зашел к вам вечером?
- Вечером? Нет, я был дома. Я не знал...
- Вам может понадобиться выездная виза. А ведь мы вправе ее задержать
на самый неопределенный срок.
- Неужели вы думаете, - сказал я, - что я хочу вернуться на родину?
Виго посмотрел на яркий, безоблачный день за окном. Он заметил с
грустью:
- Большинству людей хочется домой.
- Мне здесь нравится. Дома - уйма трудностей.
- Merde! [Ах, черт! (фр.)] - воскликнул Виго. - Сюда пожаловал сам
американский атташе по экономическим вопросам. - Он повторил с издевкой: -
Атташе по экономическим вопросам!
- Мне лучше уйти. Не то он захочет опечатать и меня тоже.
Виго сказал устало:
- Желаю удачи. Ну и наговорит же он мне неприятностей!
Когда я вышел, атташе стоял возле своего паккарда, пытаясь что-то
втолковать шоферу. Атташе был пожилой тучный господин с раздавшимся задом
и лицом, которое, казалось, не нуждается в бритве. Он окликнул меня:
- Фаулер, можете вы объяснить этому проклятому шоферу...
Я объяснил.
- Но я ведь говорил ему то же самое... Почему он всегда делает вид, что
не понимает по-французски?.
- По-видимому, все дело в произношении.
- Я прожил три года в Париже. Мое произношение сойдет и для этой
вьетнамской образины.
- Глас демократии, - сказал я.
- Что?
- Так, по-моему, называется книжка Йорка Гардинга.
- Не понимаю. - Он подозрительно взглянул на корзинку, которую я нес. -
Что тут у вас?
- Две пары белых шелковых штанов, две шелковые кофты, несколько пар
женских трусиков, - если говорить точнее: ровно три. Все вещи - сугубо
местного происхождения. Без американской помощи.
- Вы были у Пайла? - спросил он.
- Да.
- Слышали, что произошло?
- Да.
- Ужасная история, - сказал он. - Просто ужасная.
- Посланник, должно быть, очень расстроен?
- Еще бы. Он сейчас у верховного комиссара и потребовал свидания с
президентом. - Взяв под руку, он отвел меня подальше от машины. - Вы ведь
хорошо знали молодого Пайла? Не могу примириться с тем, что произошло. А я
знал его отца, профессора Гарольда Ч.Пайла, - вы наверняка о нем слышали?
- Нет.
- Крупнейший в мире специалист по подводной эрозии. Неужели вы не
обратили внимания на его портрет на обложке "Тайма", с месяц назад?
- Кажется, обратил. На заднем плане полуразрушенный утес, а на переднем
- очки в золотой оправе.
- Это он. Мне пришлось сочинить телеграмму родным. Просто ужас! Я любил
мальчика, как родного сына.
- Тем роднее вам будет его отец.
Он устремил на меня свои влажные карие глаза.
- Какая муха вас укусила? Разве можно так говорить? Прекрасный молодой
человек...
- Простите, - сказал я. - Смерть действует на людей по-разному. -
Может, он и в самом деле любил Пайла. - Что вы сообщили в телеграмме?
Он процитировал дословно, без улыбки:
- "С искренним соболезнованием сообщаю, что ваш сын пал смертью храбрых
за дело демократии". Телеграмму подписал сам посланник.
- Смертью храбрых? - переспросил я. - А это их не введет в заблуждение?
Я имею в виду его родных. Ведь миссия экономической помощи с виду не
похожа на армию. Разве вам дают ордена "Пурпурного сердца"?
Он произнес негромко, но многозначительно:
- Пайл выполнял особые задания.
- Ну, об этом-то мы все догадывались.
- Но он сам, надеюсь, не болтал?
- Нет, что вы! - И мне сразу вспомнились слова Виго: "Очень тихий
американец".
- У вас есть какие-нибудь подозрения? - спросил атташе. - Почему они
его убили? И кто это сделал?
И вдруг я разозлился: как они мне надоели, вся эта свора, со своими
личными запасами кока-колы, с портативными госпиталями, джипами и орудиями
отнюдь не последнего образца! Я сказал:
- Они убили его потому, что он был слишком наивен, чтобы жить. Он был
молод, глуп, невежда и впутался не в свое дело. Он не имел представления о
том, что здесь происходит, так же как и вы все, а вы его снабжали деньгами
и пичкали сочинениями Йорка Гардинга, приговаривая: "Вперед! Вперед!
Завоюй Восток для демократии!" Он видел только то, о чем ему прожужжали
уши на лекциях, а наставники его одурачили. Даже видя мертвеца, он не
замечал его ран и бубнил: "Красная опасность" или "Воин демократии"...
- А я-то думал, что вы - его друг, - сказал он с укором.
- Я и был его другом. Мне так хотелось, чтобы он сидел дома, читал
воскресные приложения к газетам и болел за бейсбол. Мне так хотелось,
чтобы он мирно жил с какой-нибудь американочкой, которая читает книжки
только по выбору своего клуба.
Он смущенно откашлялся.
- Ну да, конечно. Совсем забыл. Поверьте, Фаулер, все мои симпатии были
на вашей стороне. Он поступил очень дурно. Не скрою, у нас с ним был
длинный разговор по поводу этой девушки. Видите ли, я имел удовольствие
знать профессора Пайла и его супругу...
- Виго вас ждет, - сказал я и пошел от него прочь. Тут он впервые
заметил Фуонг, и когда я оглянулся, он смотрел нам вслед с мучительным
недоумением: извечный старший брат, который ничего не понимает в делах
младшего.
Пайл впервые встретил Фуонг в том же "Континентале" месяца через два
после своего приезда. Наступал вечер, а с ним и та мгновенная прохлада,
которую приносит заход солнца; в переулках зажигали свечи. На столиках,
где французы играли в "восемьдесят одно", стучали кости, а девушки в белых
шелковых штанах возвращались на велосипедах домой по улице Катина. Фуонг
пила оранжад, я - пиво, и мы сидели молча, довольные тем, что мы вместе.
Но вот Пайл нерешительно подошел к нашему столику, и я их познакомил. У
него была манера в упор глазеть на девушек, словно он их никогда не видел,
а потом краснеть от смущения.
- Я вот все хотел спросить, не согласитесь ли вы с вашей дамой, -
сказал Пайл, - пересесть к моему столику. Один из наших атташе...
Это был атташе по экономическим вопросам. Он так и сиял улыбкой с
террасы над нами, - широкой, приветливой, сердечной улыбкой уверенного в
себе человека, который "не теряет своих друзей, потому что употребляет
самые лучшие средства от пота". Я не раз слышал, как его звали "Джо", но
так и не узнал его фамилии. Он поднял страшную суету, шумно отодвигая
стулья и вызывая официанта, хотя в "Континентале" вам все равно могли
подать только пиво, коньяк с содой или вермут-касси.
- Вот не надеялся вас здесь встретить, Фаулер, - сказал Джо. - А мы
ожидаем наших ребят из Ханоя. Там, говорят, было настоящее сражение.
Почему вы не с ними?
- Мне надоело летать по четыре часа, чтобы попасть на
пресс-конференцию, - сказал я.
Он неодобрительно поглядел на меня.
- Наши ребята прямо горят на работе. Подумать только, они ведь могли бы
зарабатывать вдвое больше и без всякого риска, если бы занялись торговыми
делами или писали для радио.
- Но тогда им пришлось бы работать, - сказал я.
- Они, как боевые кони, чуют запах битвы, - продолжал он ликующим
тоном, не слушая того, что ему не хотелось слышать. - Билл Гренджер - его
хоть привязывай, когда где-нибудь пахнет дракой.
- Вот тут вы правы. На днях я видел, как он дрался в баре "Спортинг".
- Вы понимаете, что я говорю совсем не об этом.
Два велорикши, бешено вертя педали, пронеслись по улице Катина и
картинно замерли у дверей "Континенталя". В первой коляске сидел Гренджер.
Во второй лежала серая, бессловесная груда, которую Гренджер стал
выволакивать на тротуар.
- Давай, Мик, - приговаривал он. - Ну, идем. - Потом он стал
препираться с рикшей. - На, - сказал он. - Хочешь бери, хочешь нет, - и
бросил на землю в пять раз больше денег, чем полагалось.
Атташе по экономическим вопросам сказал нервно:
- Наши ребята тоже хотят немножко отдохнуть.
Гренджер кинул свою ношу на стул. Потом он заметил Фуонг.
- Ишь, старый черт, - заорал он. - Где ты ее подцепил, Джо? Вот не
думал, что ты еще на это способен... Простите, мне надо в клозет.
Присмотрите за Миком.
- Здоровая солдатская прямота, - заметил я.
Пайл сказал серьезно, снова покраснев:
- Я ни за что бы вас не пригласил, если бы знал...
Серая куча на стуле зашевелилась, и голова упала на стол, будто жила
отдельно от всего остального. Она испустила вздох, длинный свистящий
вздох, полный беспредельной скуки, а потом замерла снова.
- Вы его знаете? - спросил я у Пайла.
- Нет. Он газетчик?
- Я слышал, что Билл называл его Миком, - напомнил атташе по
экономическим вопросам.
- Кажется, у "Юнайтед Пресс" теперь новый корреспондент?
- Того я знаю. А он не из вашей миссии по экономическим вопросам? Но
вы, конечно, не можете знать всех ваших сотрудников, - их тут у вас сотни.
- Кажется, он - не наш, - сказал атташе по экономическим вопросам. - Я
такого не помню.
- Можно поискать у него удостоверение, - предложил Пайл.
- Бога ради, не будите его. Хватит с нас одного пьяного. Гренджер-то уж
во всяком случае знает, кто он такой.
Но и Гренджер этого не знал. Он вернулся из уборной мрачный.
- Кто эта дамочка? - спросил он угрюмо.
- Мисс Фуонг - приятельница Фаулера, - чопорно объяснил ему Пайл. - Мы
хотели бы выяснить, кто...
- Где он ее подцепил? В этом городе надо быть поосторожнее. - И он
прибавил угрюмо: - Слава богу, у нас по крайней мере есть пенициллин.
- Билл, - сказал атташе по экономическим вопросам, - мы хотели спросить
вас, кто такой Мик.
- Хоть убейте, не знаю.
- Но ведь вы его сюда привезли.
- Эти лягушатники не умеют пить виски. Парень совсем окосел.
- Он француз? А мне казалось, что вы звали его Миком.
- Надо же его как-нибудь звать, - возразил Гренджер. Он нагнулся к
Фуонг. - Эй, ты! Хочешь еще стакан оранжада? Ты сегодня уже занята?
- Она всегда занята, - сказал я.
Атташе по экономическим вопросам поспешил вмешаться:
- Как идет война, Билл?
- Большая победа к северо-западу от Ханоя. Французы отбили две деревни,
хоть они и не сообщали, когда эти деревни были отданы. Большие потери у
вьетминцев. Свои потери французы еще не смогли подсчитать. Сообщат через
недельку-другую.
- Ходят слухи, - сказал атташе по экономическим вопросам, - что
вьетминцы прорвались в Фат-Дьем, сожгли храм и выгнали епископа.
- В Ханое о таких вещах не рассказывают. Это ведь не победа.
- Один из наших санитарных отрядов не смог пробраться за Нам-Динь, -
сказал Пайл.
- Неужели вы так далеко летали, Билл? - спросил атташе.
- За кого вы меня принимаете? Я корреспондент, у меня пропуск, он не
позволяет преступать положенные Границы. Я лечу на аэродром в Ханое. Мне
дают машину до Дома прессы. Французы организуют полет над двумя городками,
которые они взяли обратно, и показывают нам, что над этими городками
развевается трехцветное знамя. Правда, с такой высоты трудно определить,
какое это знамя. Потом они созывают пресс-конференцию, и полковник
объясняет на-м, что мы видели. Потом мы сдаем наши телеграммы в цензуру.
Потом мы пьем. Там лучший бармен во всем Индокитае. Потом летим обратно.
Пайл, хмурясь, пил пиво.
- Не скромничайте, Билл, - сказал атташе по экономическим вопросам. -
Вы помните ваш отчет о дороге 66? Как вы тогда ее назвали? "Дорога в ад".