Гришем Джон. Последний присяжный

   Дискуссия продолжалась около часа. Мне впервые довелось присутствовать на такой сессии, и я наконец понял, откуда Бэгги черпает такое множество разнообразных мнений и сведений. Стараясь этого не показывать, я был озабочен тем, что мой длинный хвалебный очерк о семействе мисс Калли может ей теперь выйти боком.

* * *

   После перерыва судья Лупас приступил к наиболее серьезному этапу опроса, касающемуся смертного приговора. Он объяснил, какие преступления предполагают смертный приговор и какая процедура за ним следует, после чего снова предоставил слово Эрни Гэддису.
   Кандидат в присяжные номер одиннадцать принадлежал к некой непонятной конфессии и ясно дал понять, что ни при каких условиях не проголосует за то, чтобы отправить человека в газовую камеру. Присяжный номер тридцать четыре оказался ветераном двух войн и был твердо убежден, что смертная казнь применяется недостаточно часто. Это, разумеется, восхитило Эрни. Выбрав из пула несколько человек, он стал вежливо задавать им вопросы о том, чувствуют ли они себя вправе судить другого человека и приговорить его к смертной казни. Наконец очередь дошла и до мисс Калли.
   — Итак, мисс Раффин, исходя из того, что я узнал, прочитав очерк о вас в газете, вы — женщина глубоко религиозная. Я прав?
   — Да, сэр. Я люблю Господа Бога нашего, — ответила она, как всегда четко.
   — Будете ли вы испытывать сомнения, оказавшись перед необходимостью судить человека?
   — Да, сэр, буду.
   — Вы хотите, чтобы вас освободили от участия в жюри?
   — Нет, сэр. Меня, так же как и всех этих людей, привел сюда мой гражданский долг.
   — Если вас выберут в жюри и жюри придет к выводу о виновности мистера Пэджита, сможете ли вы проголосовать за смертную казнь?
   — Мне бы, разумеется, очень этого не хотелось.
   — Но вопрос мой состоит в том, сможете ли вы это сделать.
   — Я, так же как и остальные здесь присутствующие, в состоянии исполнить требование закона. Если закон гласит, что мы обязаны прибегнуть к смертной казни, я подчинюсь закону.

* * *

   Четыре часа спустя Калия X. Раффин стала членом жюри присяжных. И это был первый в истории округа Форд случай, когда в жюри предстояло заседать чернокожей женщине. Пьяницы из барристерской оказались правы. Защите она понадобилась, потому что она черная. Обвинению — потому что его представители хорошо ее теперь знали. К тому же Эрни Гэддису приходилось экономить свою квоту отводов для менее подходящих персонажей.
   В тот вечер, допоздна засидевшись у себя в кабинете за сочинением отчета о первом дне заседаний и отборе присяжных, я услышал внизу знакомый шум. Гарри Рекс имел обыкновение вламываться в редакцию и громко топать по деревянным полам, чтобы каждый сотрудник «Таймс» в любое время суток безошибочно догадывался, кто удостоил их посещением.
   — Уилли, приятель! — проорал он снизу.
   — Я здесь, наверху, — откликнулся я.
   Он прогромыхал вверх по лестнице и рухнул в свое любимое кресло.
   — Ну, что вы думаете о жюри? — Удивительно, но он казался совершенно трезвым.
   — Я знаю в нем только одного человека, — ответил я. — А вы?
   — Семерых.
   — Вы думаете, что мисс Калли отобрали из-за моего очерка?
   — Ага, — как всегда, безжалостно-честно подтвердил он. — О ней ведь было столько разговоров. Обе стороны теперь прекрасно ее знают. На дворе семидесятые годы, а у нас еще никогда не выбирали в присяжные черного. Она ничем не хуже других. Вас это тревожит?
   — Боюсь, что да.
   — Почему? Что плохого в том, чтобы заседать в жюри присяжных? Нам давно пора привлекать черных к исполнению гражданских обязанностей, не так ли? А мисс Раффин с мужем всегда стремились ломать преграды. Что в этом опасного? То есть я хочу сказать, что обычно в этом нет ничего опасного.
   У меня не было и теперь уже до окончания процесса не предвиделось возможности поговорить с мисс Калли. Судья Лупас приказал изолировать присяжных на неделю, и теперь они жили в мотеле где-то в другом городе.
   — Как по-вашему, в жюри попали какие-нибудь сомнительные личности? — спросил я.
   — Не исключено. У всех вызывает подозрения тот парень-калека откуда-то из-под Дьюмаса. Фаргарсон. Он повредил позвоночник на лесопильне своего дядьки. А дядька много лет назад продавал пиломатериалы Пэджитам. У парня явно что-то на уме. Гэддис отставил бы его, но он израсходовал свою квоту отводов.
   Инвалид, о котором говорил Гарри Рекс, ходил с палочкой, ему было не меньше двадцати пяти лет, но Гарри Рекс всех, кто был моложе его, называл не иначе как «парнями» — особенно меня.
   — С Пэджитами никогда не знаешь, чего ожидать, — продолжал он. — Черт, может, у них уже сейчас половина жюри в кармане.
   — Неужели такое возможно? Вы сами в это верите?
   — Не особенно. Но если жюри не придет к единогласному решению, ничуть не удивлюсь. Эрни придется сделать две, а то и три попытки, чтобы достать этого парня.
   — Но в тюрьму-то его в любом случае упрячут? — Мысль о том, что Дэнни Пэджит вообще избежит наказания, испугала меня. Я связал свою судьбу с Клэнтоном, но, если правосудие в городе столь коррумпировано, оставаться здесь жить не желал.
   — Они его подвесят за задницу.
   — Отлично. Значит, смертная казнь?
   — В конце концов, думаю, да. Здесь ведь как-никак самая сердцевина Библейского пояса^[9], Уилли. Око за око и все такое прочее. Лупас сделает все, чтобы помочь Эрни добиться обвинительного приговора.
   Потом я совершил ошибку, спросив, почему он так поздно работает. Оказалось, что его клиент, добивавшийся развода, сделал вид, будто уезжает из города по делам, а сам потихоньку вернулся, чтобы застукать жену с ее дружком. Гарри Рекс провел последние два часа со своим клиентом в пикапе, взятом напрокат, возле пользующегося дурной славой мотеля неподалеку от Клэнтона. Выяснилось, что у жены его клиента два дружка. Рассказ Гарри Рекса продолжался не менее получаса.

Глава 15

   Во вторник утром почти два часа ушло на выяснение каких-то спорных вопросов между представителями сторон в кабинете судьи.
   — Наверное, из-за фотографий, — твердил Бэгги. — Фотографии всегда вызывают много споров.
   Поскольку мы к этому маленькому сражению доступа не имели, пришлось, охраняя свои места и сгорая от нетерпения, ждать в зале. Я куриным почерком царапал в блокноте какие-то заметки, достойные бывалого репортера-ветерана. Это занятие позволяло игнорировать неотступно сверливших меня взглядами Пэджитов. Поскольку присяжных в зале не было, внимание семейки перекинулось на зрителей, в первую очередь на меня.
   Присяжные оставались под замком в комнате совещаний, охраняемой помощниками шерифа, — словно кто-нибудь мог получить преимущество, взяв ее с боем. Комната с большими окнами, выходившими на восточную лужайку, находилась на третьем этаже. В один из подоконников был встроен шумный кондиционер, его рычание, когда он работал на полную мощность, было слышно в любой точке площади. Я думал о мисс Калли и ее высоком давлении. Вероятно, она читала сейчас Библию, это всегда ее успокаивало. Утром я звонил Исаву. Он очень тревожился из-за того, что мисс Калли увезли от него и изолировали вместе с остальными присяжными.
   Теперь Исав сидел в заднем ряду, ожидая начала заседания, как и все мы.
   Когда Лупас и представители сторон наконец объявились, вид у всех был такой, будто они только что участвовали в рукопашной. Судья сделал знак приставу, в зал ввели присяжных. Лупас поприветствовал их, поблагодарил за терпение, спросил, нет ли у них жалоб на условия содержания, извинился за временные неудобства, за нынешнюю задержку в заседании и пообещал, что впредь все пойдет без сбоев.
   Эрни Гэддис занял позицию перед судейским помостом и начал вступительную речь. Он держал в руках желтый блокнот, но не заглядывал в него. Очень доходчиво он изложил основные обвинения против Дэнни Пэджита, которые штат собирался доказать в ходе разбирательства. Когда все улики будут предъявлены, объяснил окружной прокурор, все свидетели допрошены, когда выскажутся представители обеих сторон и судья огласит свое наставление, последнее слово останется за присяжными, которым и предстоит свершить правосудие. Он нисколько не сомневался, что они признают Дэнни Пэджита виновным в изнасиловании и убийстве. Гэддис не произнес ни единого лишнего слова, зато каждый звук его милосердно-краткой речи дошел до слушателей. Доверительный тон и сдержанность формулировок были призваны показать, что обвинение располагает неопровержимыми фактами и он непременно добьется обвинительного приговора. Чтобы убедить жюри, ему не требовалось ни пространных речей, ни апелляции к эмоциям.
   Бэгги с удовольствием констатировал:
   — Когда позиция у юриста слабая, он говорит куда больше.
   Как ни странно, Люсьен Уилбенкс отказался от выступления до тех пор, пока обвинение не представит дело суду, — редкий случай в практике защиты.
   — Он что-то задумал, — пробормотал Бэгги, словно мысли у них с Люсьеном были общими. — Ничего удивительного.
   В качестве первого свидетеля обвинение вызвало шерифа Коули. Свидетельствовать по уголовным делам входило в его служебные обязанности, но едва ли ему могло и в страшном сне пригрезиться, что придется давать показания против кого-либо из Пэджитов. Через несколько месяцев Коули ждали перевыборы, поэтому ему было важно предстать перед избирателями в благоприятном свете.
   Они шаг за шагом воспроизвели картину преступления в соответствии с тщательно обдуманным и весьма изощренным планом Эрни. На стенде висел крупномасштабный план местности: дом Роды Кассело, дом семейства Диси, дороги, окружающие Бич-Хилл, место, где был задержан Дэнни Пэджит. Были представлены также снимки местности и фотографии трупа. Восемь комплектов по десять снимков в каждом передали в жюри и пустили по кругу. Реакция присяжных оказалась ошеломляющей. Все были шокированы. Кое-кого передернуло. Многие открыли рты от потрясения. Мисс Калли, закрыв глаза, начала беззвучно молиться. Другая женщина-присяжная, миссис Барбара Болдуин, при взгляде на первый же снимок всхлипнула и отвернулась, потом посмотрела на Дэнни Пэджита так, будто готова была в гневе убить его на месте. Один мужчина пробормотал: «О Господи!» — другой прикрыл рот рукой, словно его тошнило.
   Присяжные сидели в обитых дерматином вращающихся креслах, которые еще и слегка раскачивались. Пока чудовищные снимки переходили из рук в руки, ни одно кресло не оставалось неподвижным. Фотографии провоцировали предубеждение, но в соответствии с законом имели право быть предъявленными суду, и по смятению, которое они произвели среди присяжных, можно было сделать вывод, что Дэнни уже не жилец. Судья Лупас отобрал в качестве вещественных доказательств только шесть снимков. Хотя достаточно было и одного.
   Шел второй час дня, и все нуждались в перерыве на обед. Однако я очень сомневался, что у присяжных прорежется аппетит.

* * *

   Вторым свидетелем обвинения была одна из сестер Роды, приехавшая из Миссури. Звали ее Джинджер Макклюр, я несколько раз говорил с ней по телефону после убийства. Когда она узнала, что я учился в Сиракьюсе и не являюсь уроженцем округа Форд, то немного смягчилась и неохотно, но все же предоставила мне фотографию сестры для некролога. Позднее она сама позвонила и попросила доставлять ей экземпляры газеты с материалами о деле Роды, поскольку, по ее словам, в офисе окружного прокурора трудно было получить подробную информацию.
   Джинджер оказалась стройной рыжеволосой женщиной, очень привлекательной и со вкусом одетой. Когда она уселась в свидетельское кресло, все взоры устремились на нее.
   Бэгги опять просветил меня: кого-нибудь из родственников жертвы всегда вызывают в суд, потому что смерть начинает восприниматься по-настоящему реально только тогда, когда кто-то из людей, которым жертва была дорога, предстает перед присяжными и смотрит им в глаза.
   Эрни хотел, чтобы присяжные увидели Джинджер и испытали сочувствие. Он также желал напомнить присяжным, что двое малолетних детей лишились матери в результате предумышленного убийства. Допрос оказался коротким. Люсьену Уилбенксу хватило ума не задавать вопросов этой свидетельнице. Когда Джинджер отпустили, она проследовала к оставленному для нее креслу непосредственно за тем местом, где, отделенный от нее барьером, сидел Эрни Гэддис, и заняла позицию представительницы семьи. Пока не был вызван следующий свидетель, за каждым движением молодой женщины неотрывно наблюдали сотни глаз.
   Затем снова полилась кровь. Судебный патологоанатом из криминалистической лаборатории штата доложил результаты вскрытия. Хотя у него тоже имелось множество фотографий, он не стал их демонстрировать. Не было необходимости. Он сообщил, что причина смерти очевидна: чрезмерная потеря крови. Рана длиной в четыре и глубиной в два дюйма начиналась под левым ухом жертвы и спускалась прямо вниз по шее. По мнению эксперта, а ему довелось повидать не одно ножевое ранение, она была нанесена быстрым и мощным движением лезвия, имеющего предположительно шесть дюймов в длину и два в ширину. Лицо, нанесшее удар, почти наверняка — правша. Нож перерезал левую яремную вену, после чего жертве оставалось жить лишь несколько минут. Вторая рана имела в длину около шести с половиной дюймов, в ширину — один дюйм и шла от подбородка к правому уху, которое оказалось рассеченным надвое. Эта рана, по всей вероятности, не была смертельной.
   Патологоанатом описывал раны так, будто то были всего лишь комариные укусы, — подумаешь, ничего особенного! В силу профессии он едва ли не каждый день сталкивался с последствиями кровавой резни и докладывал о них присяжным. Но всех остальных в зале подробности приводили в ужас. В какой-то момент взгляды всех без исключения присяжных, говорившие: «Виновен!» — обратились на Дэнни Пэджита.
   Люсьен Уилбенкс приступил к перекрестному допросу любезным тоном. Этим двоим уже не раз приходилось схлестываться в суде. Он заставил патологоанатома признать, что иные из его заключений — например, по поводу размеров орудия убийства и того, был ли убийца правшой, — могут оказаться ошибочными.
   — Я же сказал «предположительно», — терпеливо согласился доктор.
   У меня создалось впечатление, что его, неоднократно бывавшего в таких передрягах, едва ли можно вывести из равновесия. Уилбенкс попробовал ковырнуть там-сям, но его сдерживали опасения еще раз вынести на всеобщее обозрение чудовищные свидетельства. О кровавых ранах присяжные и так наслушались довольно, было бы глупо поднимать тему снова.
   Потом перед судом предстал другой патологоанатом. Он представил результаты тщательного исследования трупа, дающие некоторый ключ к идентификации убийцы. В вагине жертвы обнаружена семенная жидкость, полностью соответствующая анализу крови Дэнни Пэджита. А под ногтем указательного пальца правой руки Роды Кассело — фрагменты человеческой кожи, тоже целиком соответствующие группе крови обвиняемого.
   Во время перекрестного допроса Люсьен Уилбенкс спросил свидетеля, проводил ли он осмотр мистера Пэджита лично. Нет, не проводил. Где на теле мистера Пэджита были обнаружены соответствующие царапины или ссадины?
   — Я его не осматривал, — повторил патологоанатом.
   — Видели ли вы его фотографии?
   — Нет, не видел.
   — Значит, если это фрагменты его кожи, вы не можете сказать присяжным, откуда именно они взялись?
   — Боюсь, что нет.
   После четырех часов опроса свидетелей все в зале чувствовали себя обессиленными. Судья Лупас отправил жюри отдыхать, еще раз строго предупредив о недопустимости контактов с внешним миром. В свете того, что их содержали в другом городе под охраной полиции, напоминание казалось излишним.
   Мы с Бэгги бросились в редакцию и там лихорадочно стучали на машинках почти до десяти часов вечера. Был вторник, Харди требовал, чтобы материалы поступали в его типографию не позднее одиннадцати. В те редкие недели, когда не случалось технических неполадок, он мог отпечатать пять тысяч экземпляров менее чем за три часа.
   Харди тут же приступил к набору. Времени для редактуры и вычитывания верстки не оставалось, но на сей раз это меня мало беспокоило, поскольку мисс Калли, изолированная вместе с другими присяжными, не могла выловить наши ошибки. Бэгги в ожидании сигнального оттиска накачивался виски, ему не терпелось поскорее освободиться. Я тоже собирался уже отправиться домой, когда Джинджер Макклюр, в облегающих джинсах и красной блузке, вошла в редакцию и сказала: «Привет!» — так, словно мы были закадычными друзьями. Она спросила, есть ли у меня что-нибудь выпить. Не здесь, ответил я, но это нас не остановило.
   Мы сели в «спитфайр» и отправились в Куинси, где я купил упаковку «Шлица». Джинджер хотела в последний раз взглянуть на дом Роды, не подходя близко. По дороге я осторожно поинтересовался, как дети. Информация была не слишком утешительной. Малыши жили с другой сестрой — Джинджер вскользь упомянула, что та разведена с мужем, — и проходили интенсивный курс психотерапии. Мальчик уже почти пришел в норму, хотя время от времени отказывался говорить. С девочкой дело обстояло хуже. У нее продолжались постоянные ночные кошмары, ей снилась мать, и еще у нее обнаружилось недержание. Ее часто находили скрючившейся в позе эмбриона, она сосала палец и жалобно поскуливала. Врачи пытались подобрать ей лекарство.
   Ни брат, ни сестра так и не рассказали родным или докторам, что именно они видели той ночью.
   — А видели они, как их мать насиловали и убивали, — сказала Джинджер, приканчивая первую банку пива. Моя все еще была наполовину полна.
   Дом Диси выглядел так, будто его хозяева день и ночь спали. Мы свернули на подъездную дорожку, ведущую к особнячку, который некогда был счастливой обителью семьи Кассело. Теперь он был пуст, темен и выглядел покинутым. На лужайке перед фасадом стояла табличка: «Продается». Дом был единственным достоянием Роды. Выручка от его продажи должна была целиком перейти детям.
   По просьбе Джинджер я выключил фары и заглушил двигатель. Идея оказалась не очень удачной, потому что соседи, ясное дело, вели себя настороженно. Кроме того, мой «спитфайр» был единственной машиной такого класса в округе, и, естественно, привлекал внимание.
   Джинджер тихо накрыла мою ладонь своей и спросила:
   — Как он проник в дом?
   — На двери черного хода нашли отпечатки пальцев. Вероятно, она не была заперта.
   Последовало долгое молчание, во время которого каждый из нас проигрывал в воображении сцену нападения и изнасилования: нож, дети, бегущие в темноте и умоляющие мистера Диси спасти их маму...
   — Вы с ней дружили? — спросил я. Послышался звук приближающейся машины.
   — В детстве — да, в последнее время — не очень. Она уехала из дома десять лет назад.
   — Ты ее часто здесь навещала?
   — Дважды. Я ведь тоже переехала — в Калифорнию. Мы, в сущности, потеряли связь друг с другом. После того как погиб ее муж, мы умоляли Роду вернуться в Спрингфилд, но она сказала, что ей здесь нравится. На самом деле они никогда не ладили с матерью.
   За нами на дороге показался и сбавил скорость пикап. Я постарался принять беззаботный вид, хотя понимал, сколь опасно оказаться в темноте в этом районе. Джинджер, погруженная в кошмарные видения, не сводила глаз с дома и, похоже, ничего не слышала. Слава Богу, пикап не остановился.
   — Поехали, — сказала она, сжав мою руку. — Мне страшно.
   Когда мы отъезжали, я заметил мистера Диси, притаившегося в тени своего гаража с винтовкой. Ему предстояло выступать завтра, последним по очереди свидетелем обвинения.
   Джинджер остановилась в мотеле, но возвращаться туда ей не хотелось. Было уже за полночь, выбор оставался невелик, так что мы направились к дому Хокутов, где, переступая через котов, поднялись в мою квартиру.
   — И не думай, — сказала она, скидывая туфли и усаживаясь на диван. — У меня не то настроение.
   — У меня тоже, — солгал я.
   Тон у нее был почти легкомысленный, словно настроение могло вот-вот измениться и, когда это произойдет, можно будет сделать попытку. Я принес из кухни холодное пиво и с радостью предался ожиданию.
   Мы уютно устроились на диване, будто собирались проболтать до рассвета.
   — Расскажи мне о своей семье, — попросила Джинджер.
   Это была не самая любимая моя тема, но для нее я готов был себя превозмочь.
   — Ни братьев, ни сестер у меня нет. Мама умерла, когда мне было тринадцать. Отец живет в Мемфисе, в нашем старом доме, откуда никогда не выходит, поскольку у него, как и у дома, почти не осталось нерасшатанных досок. В мансарде у отца офис, и он торчит в нем дни и ночи напролет, играя на бирже. Не знаю, насколько успешно, но подозреваю, что проигрывает он больше, чем выигрывает. Раз в месяц мы перезваниваемся.
   — Ты богат?
   — Нет, бабка у меня богата. Мать моей матери, Би-Би. Это она одолжила мне денег на покупку газеты. — Она помолчала, потягивая пиво, потом сказала: — Нас было три сестры, теперь осталось две. Мы росли довольно дикими. Отец как-то вечером вышел купить молока и яиц, да так и не вернулся. Мама еще дважды пыталась устроить свою жизнь, но, похоже, что-то она делала не так. Я разведена. Моя старшая сестра тоже. Рода мертва. — Она протянула свою бутылку и чокнулась с моей. — Давай за две не слишком счастливые семьи.
   Мы выпили.
   Разведенная, бездетная, дикая и очень привлекательная. Мы могли поладить.
   Она хотела узнать побольше об округе Форд и его обитателях — Люсьене Уилбенксе, Пэджитах, шерифе Коули, прочих. И я рассказывал все, что знал, ожидая перемены ее настроения.
   Но оно так и не изменилось. Вскоре после двух она растянулась на диване, а я в одиночестве отправился в постель.

Глава 16

   Когда несколькими часами позже мы с Джинджер выходили из квартиры, трое Хокутов — Макс, Вилма и Джилма — околачивались возле гаража, наверняка желая рассмотреть, кто у меня ночевал. Когда я бодро представлял им Джинджер, хозяева смотрели на нее презрительно. Я почти ожидал, что Макс ляпнет сейчас что-нибудь вроде: «Сдавая вам квартиру, мы не предполагали, что вы позволите себе заниматься в ней внебрачным сексом». Однако он не сказал ничего оскорбительного, и мы, поспешно запрыгнув в «спитфайр», уехали. Возле редакции Джинджер пересела в свою машину и исчезла. В вестибюле от пола до потолка громоздились стопки свежего номера газеты. Я схватил экземпляр и быстро просмотрел. Заголовок был весьма сдержанным: «СУД НАД ДЭННИ ПЭДЖИТОМ НАЧАЛСЯ: ЖЮРИ ИЗОЛИРОВАНО». Никаких фотографий обвиняемого. Мы и так напечатали их достаточно, я решил приберечь возможность опубликовать еще одну, большую, до следующего выпуска, когда, хотелось надеяться, удастся снять негодяя на выходе из здания суда после оглашения смертного приговора. Мы с Бэгги заполнили несколько колонок подробностями того, что видели и слышали в течение первых двух дней, и я остался весьма доволен нашим отчетом. Он основывался только на фактах. Откровенный, подробный, хорошо написанный и начисто лишенный дешевой сенсационности материал. Суд сам по себе был выдающимся событием, не нуждавшимся в приукрашивании. К восьми часам утра все здание суда и вся главная площадь пестрели свежим выпуском «Таймс».

* * *

   В среду утром заседание началось без заминок. Ровно в девять присяжных ввели в зал, Эрни Гэддис вызвал следующего своего свидетеля. Его звали Чаб Брунер, он много лет работал следователем в ведомстве шерифа. По мнению как Бэгги, так и Гарри Рекса, Брунер славился своей некомпетентностью.
   Чтобы разбудить присяжных и завладеть вниманием зрителей, Гэддис извлек на свет окровавленную рубашку Дэнни Пэджита, в которой того арестовали в ночь убийства. Пятна крови на ней стали ржаво-коричневыми. Ведя допрос свидетеля, Эрни взмахивал ею так, чтобы все в зале видели эти пятна. Рубашку обвиняемого приобщил к делу помощник шерифа по фамилии Грайс в присутствии Брунера и шерифа Коули. Исследования выявили на ней два типа крови: первую резус-положительную и вторую резус-положительную. Дальнейший анализ, произведенный в криминалистической лаборатории штата, подтвердил, что вторая резус-положительная совпадает с группой крови Роды Кассело.
   Я увидел, с каким ужасом Джинджер смотрела на рубашку. Через несколько минут она отвернулась и стала что-то записывать. Меня не удивило, что на второй день она показалась мне еще более привлекательной. Я по-прежнему ждал перемены настроения.
   Рубашка была разорвана на груди. Дэнни поранился, когда выбирался из своего искореженного автомобиля, на его теле насчитали двенадцать глубоких царапин. Брунер постарался хорошенько втолковать это присяжным. Далее Эрни продемонстрировал два увеличенных снимка следов, обнаруженных на заднем дворе дома Роды. Потом взял со стола, где лежали вещественные доказательства, туфли, которые были на Пэджите, когда его доставили в тюрьму. Брунер мямлил что-то, путаясь в показаниях, но Эрни удалось заставить его признать, что отпечатки совпали с подошвами этих туфель.