Страница:
Мне нравилось слушать, как говорит мисс Калли. Прежде всего я получал законное право есть без остановки. Но главное — меня завораживали четкая дикция, ее интонации и богатый лексикон, коему мог бы позавидовать и студент колледжа.
Закончив повествование о новом храме, мисс Калли осведомилась:
— Вы часто читаете Библию?
— Нет. — Я покачал головой, не переставая жевать.
— Вообще никогда?
Мне и в голову не пришло соврать.
— Никогда.
Это ее снова огорчило.
— А как часто вы молитесь?
Я запнулся на секунду и ответил:
— Раз в неделю, здесь, у вас.
Она медленно отложила вилку и нож и нахмурилась, словно собиралась сказать мне нечто очень важное и существенное.
— Мистер Трейнор, если вы не ходите в церковь, не читаете Библию и не молитесь, я не уверена, что вы истинный христианин.
Я тоже в этом сильно сомневался. Но рот у меня был набит, и это избавляло от необходимости оправдываться.
— Иисус говорит: «Не судите, да не судимы будете», — процитировала она. — Не мне судить чью бы то ни было душу, но я должна признаться, что беспокоюсь за вас.
Я тоже за себя беспокоился, но не настолько, чтобы прерывать обед.
— Знаете ли вы, что бывает с теми, кто живет не по воле Божией?
Ничего хорошего — вот единственное, что я знал, но был слишком голоден и напуган, чтобы отвечать. Она, напротив, забыв о еде, снова начала молиться. Я испытал неловкость.
— Павел пишет в «Послании к римлянам»: «...дабы, как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим». Знаете, что это значит, мистер Трейнор?
Я догадывался, однако, ограничившись кивком, положил в рот очередной кусок мяса. Неужели она помнит Священное Писание наизусть? И не собирается ли она прочесть мне его целиком?
— Смерть — лишь физический акт, а вот смерть духовная означает вечность в отлучении от Господа нашего Иисуса. Это вечность в аду, мистер Трейнор. Вы это понимаете?
Она объясняла очень доходчиво.
— Не могли бы мы сменить тему, мисс Калли? — смущенно попросил я.
Она тут же улыбнулась и ответила:
— Конечно! Вы — мой гость, и моя обязанность сделать так, чтобы вы чувствовали себя гостем желанным.
Она снова взяла вилку, и довольно долго мы ели, слушая лишь дробь дождя по крыше.
— В нынешнем году очень влажная весна, — сообщила наконец мисс Калли. — Для бобов хорошо, но моим помидорам и дыням нужно солнце.
Я успокоился, уверившись, что наши встречи не прекратятся. Моя история о мисс Калли, Исаве и их выдающихся детях была почти закончена. Я намеренно затягивал свои интервью, чтобы провести еще один-другой четверг за обедом на веранде мисс Калли. Поначалу мне было неловко, что для меня одного столько готовится: мы могли съесть лишь малую часть этого изобилия. Но хозяйка заверила меня, что ничего не пропадает даром. Они с Исавом зачастую в компании друзей заботятся о том, чтобы остатки пошли в дело.
— Я теперь готовлю только три раза в неделю, — призналась она со смущением.
На десерт были поданы персиковый пирог и ванильное мороженое. Мы решили передохнуть часок, чтобы пища улеглась. Мисс Калли принесла две чашки крепкого черного кофе, и мы пересели в кресла-качалки, в которых обычно работали. Я достал свой блокнот, ручку и начал задавать вопросы. Мисс Калли обожала, когда я записывал то, что она мне рассказывала.
Первые семь ее детей носили итальянские имена — Альберто (Эл), Леонардо (Леон), Массимо (Макс), Роберто (Бобби), Глория, Карлотта и Марио. Только Сэм, младший, тот, который, по слухам, находился в бегах, получил американское имя. Во время моего второго визита мисс Калли объяснила, что воспитывалась в итальянской семье, жившей здесь, в округе Форд, но это была еще одна из тех «долгих историй», которые она откладывала на потом. Все семеро старших были лучшими в своих классах выпускниками школы для цветных, что на Берли-стрит. Все получили докторские степени и преподавали теперь в колледжах. Биографическими сведениями было исписано множество страниц в моем блокноте, потому что о своих детях мисс Калли могла говорить без преувеличения часами.
И говорила. Я, медленно раскачиваясь в своей качалке, записывал под стук дождя и в конце концов засыпал.
Глава 12
Глава 13
Закончив повествование о новом храме, мисс Калли осведомилась:
— Вы часто читаете Библию?
— Нет. — Я покачал головой, не переставая жевать.
— Вообще никогда?
Мне и в голову не пришло соврать.
— Никогда.
Это ее снова огорчило.
— А как часто вы молитесь?
Я запнулся на секунду и ответил:
— Раз в неделю, здесь, у вас.
Она медленно отложила вилку и нож и нахмурилась, словно собиралась сказать мне нечто очень важное и существенное.
— Мистер Трейнор, если вы не ходите в церковь, не читаете Библию и не молитесь, я не уверена, что вы истинный христианин.
Я тоже в этом сильно сомневался. Но рот у меня был набит, и это избавляло от необходимости оправдываться.
— Иисус говорит: «Не судите, да не судимы будете», — процитировала она. — Не мне судить чью бы то ни было душу, но я должна признаться, что беспокоюсь за вас.
Я тоже за себя беспокоился, но не настолько, чтобы прерывать обед.
— Знаете ли вы, что бывает с теми, кто живет не по воле Божией?
Ничего хорошего — вот единственное, что я знал, но был слишком голоден и напуган, чтобы отвечать. Она, напротив, забыв о еде, снова начала молиться. Я испытал неловкость.
— Павел пишет в «Послании к римлянам»: «...дабы, как грех царствовал к смерти, так и благодать воцарилась через праведность к жизни вечной Иисусом Христом, Господом нашим». Знаете, что это значит, мистер Трейнор?
Я догадывался, однако, ограничившись кивком, положил в рот очередной кусок мяса. Неужели она помнит Священное Писание наизусть? И не собирается ли она прочесть мне его целиком?
— Смерть — лишь физический акт, а вот смерть духовная означает вечность в отлучении от Господа нашего Иисуса. Это вечность в аду, мистер Трейнор. Вы это понимаете?
Она объясняла очень доходчиво.
— Не могли бы мы сменить тему, мисс Калли? — смущенно попросил я.
Она тут же улыбнулась и ответила:
— Конечно! Вы — мой гость, и моя обязанность сделать так, чтобы вы чувствовали себя гостем желанным.
Она снова взяла вилку, и довольно долго мы ели, слушая лишь дробь дождя по крыше.
— В нынешнем году очень влажная весна, — сообщила наконец мисс Калли. — Для бобов хорошо, но моим помидорам и дыням нужно солнце.
Я успокоился, уверившись, что наши встречи не прекратятся. Моя история о мисс Калли, Исаве и их выдающихся детях была почти закончена. Я намеренно затягивал свои интервью, чтобы провести еще один-другой четверг за обедом на веранде мисс Калли. Поначалу мне было неловко, что для меня одного столько готовится: мы могли съесть лишь малую часть этого изобилия. Но хозяйка заверила меня, что ничего не пропадает даром. Они с Исавом зачастую в компании друзей заботятся о том, чтобы остатки пошли в дело.
— Я теперь готовлю только три раза в неделю, — призналась она со смущением.
На десерт были поданы персиковый пирог и ванильное мороженое. Мы решили передохнуть часок, чтобы пища улеглась. Мисс Калли принесла две чашки крепкого черного кофе, и мы пересели в кресла-качалки, в которых обычно работали. Я достал свой блокнот, ручку и начал задавать вопросы. Мисс Калли обожала, когда я записывал то, что она мне рассказывала.
Первые семь ее детей носили итальянские имена — Альберто (Эл), Леонардо (Леон), Массимо (Макс), Роберто (Бобби), Глория, Карлотта и Марио. Только Сэм, младший, тот, который, по слухам, находился в бегах, получил американское имя. Во время моего второго визита мисс Калли объяснила, что воспитывалась в итальянской семье, жившей здесь, в округе Форд, но это была еще одна из тех «долгих историй», которые она откладывала на потом. Все семеро старших были лучшими в своих классах выпускниками школы для цветных, что на Берли-стрит. Все получили докторские степени и преподавали теперь в колледжах. Биографическими сведениями было исписано множество страниц в моем блокноте, потому что о своих детях мисс Калли могла говорить без преувеличения часами.
И говорила. Я, медленно раскачиваясь в своей качалке, записывал под стук дождя и в конце концов засыпал.
Глава 12
У Бэгги по поводу публикации очерка о семье Раффин были сомнения.
— Ну, это же не новость, — сказал он, закончив читать то, что я написал. Не сомневаюсь, Харди предупредил его, что я собираюсь публиковать сагу о негритянской семье в качестве главного материала номера. — Обычно подобные статьи дают на пятой странице. — В отсутствие убийств представление Бэгги о материалах, достойных первой полосы, ограничивалось горячими имущественными спорами, разрешавшимися в суде без присяжных — в присутствии лишь кучки полусонных адвокатов и девяностолетнего судьи, которого вытащили из могилы, чтобы сделать арбитром.
В 1967 году мистеру Коудлу хватило смелости начать публиковать некрологи чернокожих усопших, но ко всему прочему, что происходило по ту сторону железной дороги, в течение трех последующих лет «Таймс» не проявляла практически никакого интереса. Уайли Мик крайне неохотно пересек «демаркационную линию», чтобы сфотографировать мисс Калли и Исава перед их домом. Я постарался назначить съемку на полдень четверга. Жареный сом, кукурузные оладьи, салат из сырой капусты, моркови и лука... Уайли наелся до того, что едва мог дышать.
Маргарет тоже с осторожностью отнеслась к моему материалу, но, как обычно, положилась на мнение босса. По правде сказать, все сотрудники восприняли идею с прохладцей. Но я не обращал на это внимания — я делал то, что считал правильным. К тому же не за горами был большой судебный процесс.
Таким образом, в среду, двадцатого мая, на той неделе, когда по делу Кассело было абсолютно нечего печатать, «Таймс» посвятила более половины первой полосы семье Раффин. Крупный заголовок гласил: «СЕМЬЯ РАФФИН МОЖЕТ ПОХВАСТАТЬСЯ СЕМЬЮ ДОКТОРАМИ НАУК». Под заголовком помещалась большая фотография Калли и Исава, сидящих на ступеньках своего крыльца и гордо улыбающихся, глядя в объектив. Ниже — более мелкие портреты всех восьмерых детей: от Эла до Сэма. Мой очерк начинался так:
"Когда Калия Хэррис была вынуждена покинуть школу после десятого класса, она поклялась, что все ее дети получат не только среднее, но и высшее образование. Шел 1926 год, и пятнадцатилетняя Калия, или Калли, как она предпочитает, чтобы ее называли, была старшей из четырех детей в семье. Образование стало для нее недоступной роскошью после того, как ее отец умер от туберкулеза. Калли работала у де Жарнеттов до 1929 года, пока не вышла замуж за Исава Раффина, плотника и по совместительству проповедника. Сняв маленькую квартирку в двухквартирном доме, они начали экономить каждое пенни. И им пригодилось все, что удалось отложить.
В 1931 году родился Альберто".
К 1970 году Альберто Раффин был профессором социологии в университете Айовы, Леонардо Раффин — профессором биологии в Пердью, Массимо Раффин — профессором истории в Маркетте. Доктор Глория Раффин-Сэндфорд преподавала итальянский язык в Университете Дьюка. Доктор Карлотта Раффин читала урбанистику в Лос-Анджелесском университете. Марио Раффин только что защитил докторскую диссертацию по средневековой литературе и работал в Гриннелл-колледже в Айове. Сэма я тоже упомянул, но распространяться о нем не стал.
Я поговорил по телефону со всеми семью профессорами и вольно цитировал фрагменты их размышлений на обычные темы: любовь, жертвенность, дисциплина, трудолюбие, поддержка, вера в Бога, вера в семью, амбиции, настойчивость, нетерпимость к лени и упорство в доведении всякого дела до конца. Каждый из семерых имел свою историю успеха, которая могла бы заполнить «Таймс» от первой до последней страницы. Каждый, учась в колледже и университете, имел по меньшей мере одно, а большинство и два места работы, чтобы обеспечивать себя. Старшие помогали младшим. Марио рассказал, что каждый месяц получал пять-шесть чеков — пусть не на крупные суммы — от родителей, братьев и сестер.
Пятеро старших относились к учебе с такой серьезностью, что даже женились и вышли замуж лишь годам к тридцати. Карлотта и Марио пока не связали себя узами брака. Рождение детей тоже тщательно планировалось. Старшего внука подарил родителям Леон, мальчику уже исполнилось пять лет. А всего внуков у мисс Калли и Исава было пять. Макс и его жена ждали второго ребенка.
Я набрал столько материала о семье Раффин, что на той неделе напечатал лишь первую часть очерка. Когда на следующий день я приехал в Нижний город, мисс Калли встретила меня со слезами на глазах. Исав тоже оказался дома и приветствовал меня крепким рукопожатием. Потом не удержался и горячо, по-мужски обнял. Угощаясь тушеным барашком, мы обменивались впечатлениями о том, как был воспринят мой очерк. Излишне говорить, что в Нижнем городе он стал главным предметом обсуждения. Всю вторую половину среды и все утро четверга соседи заглядывали к Раффинам, чтобы выразить свое восхищение. Каждому из профессоров я послал по полудюжине экземпляров.
Когда мы приступили к кофе и пирожкам с яблоками, преподобный Терстон Смолл припарковал машину на улице неподалеку и направился к веранде мисс Калли. Меня представили, священник был явно рад знакомству. Он, не чинясь, принял приглашение разделить с нами десерт и повел длинную речь о том, какое важное значение имеет для всей черной общины Клэнтона история семьи Раффин. Некрологи — это хорошо, потому что во многих городах американского Юга черные граждане до сих пор лишены подобной привилегии. Спасибо мистеру Коудлу за прорыв, который он предпринял на этом фронте. Но публикация такого большого и достойного очерка о выдающейся семье чернокожих жителей города на первой полосе местной газеты — это гигантский шаг на пути продвижения к расовой терпимости. Мне такое, честно признаться, в голову не приходило. Для меня это была просто интересная с человеческой точки зрения история о мисс Калли Раффин и ее незаурядном семействе.
Угощение очень понравилось преподобному, он, как и я, оказался любителем хорошо поесть. После второго пирожка его похвалы в адрес очерка стали повторяться. А поскольку он, судя по всему, уходить не собирался, я в конце концов извинился и отбыл.
Основную массу доставляемой им корреспонденции составляли письма, которыми обменивались юридические конторы. Такой способ доставки оказывался куда более быстрым, нежели почта, и гораздо более дешевым. За эти услуги он ничего не брал, считая их своим долгом перед обществом, хотя всегда был рад гостинцу в виде куска ветчины или пирога на Рождество.
В пятницу утром он влетел в редакцию с рукописным посланием от Люсьена Уилбенкса. Я почти боялся открывать конверт. А что, если внутри — тот самый миллионный иск, которым грозил адвокат? Но в конверте оказалось лишь письмо следующего содержания:
"Уважаемый мистер Трейнор!
Мне очень понравился Ваш очерк о семье Раффин — весьма выдающемся семействе. Я был наслышан об их достижениях, но Ваш очерк позволил мне узнать много нового. Восхищаюсь Вашей смелостью.
Надеюсь, Вы будете продолжать в том же чрезвычайно положительном духе.
Искренне Ваш
Люсьен Уилбенкс".
Человек этот был мне неприятен, но кому не польстила бы подобная похвала? Он явно хотел подтвердить свою репутацию широко мыслящего радикала либерального толка, не боящегося поддерживать непопулярные начинания, и в этом смысле его поддержка не многого стоила. К тому же я понимал, что она носила временный характер.
Других писем не было. Но не было ни анонимных звонков, ни угроз. Школьников уже распустили на каникулы, на улице становилась все жарче. Зловещие, пугающие многих веяния десегрегации набирали силу, так что у добропорядочных жителей округа Форд имелись более важные причины для тревоги.
После десятилетия упорной борьбы за и против гражданских прав чернокожих многие белые граждане штата Миссисипи со страхом предчувствовали ее близкое окончание. Если федеральные суды вынесут-таки решение об интеграции школ, не настанет ли следом очередь церквей и частных жилищ?
На следующий день Бэгги побывал на собрании, состоявшемся в одной из церквей. Его организаторы хотели прощупать почву: поддержат ли горожане идею создания в Клэнтоне частной школы для белых? Народу пришло много, все были напуганы, сердиты и решительно настроены оградить своих детей от нежелательных контактов. Сделав краткий обзор решений, вынесенных в последнее время федеральными судебными инстанциями, выступивший на собрании адвокат пришел к неутешительному выводу, что окончательного приказа следует ждать уже нынешним летом. Он считал, что чернокожие ученики десятого — двенадцатого классов будут переведены в клэнтонскую государственную школу, а белые учащиеся седьмого — девятого классов — в школу на Берли-стрит, в Нижний город. При этих словах мужчины стали скорбно качать головами, а женщины — плакать. Мысль о том, что белым ребятишкам придется пересечь железную дорогу, была для них абсолютно неприемлема.
Потому-то и возник вопрос об организации новой школы. Нас попросили не предавать эту информацию огласке, по крайней мере до поры до времени. Прежде чем выходить с этим решением на публику, организаторы хотели заручиться кое-какими финансовыми гарантиями. Мы пошли им навстречу. Я всячески старался избегать любой конфронтации.
Мемфисский федеральный судья издал приказ разработать план массовых школьных автобусных перевозок, которому предстояло изорвать в клочья привычную карту города. Черных детей повезут в белые пригороды, а навстречу им поедут автобусы с белыми детьми. Напряжение нарастало, и я поймал себя на том, что стараюсь реже появляться в городе.
Впереди было долгое жаркое лето. Казалось, все ждали взрыва.
Их скромность и доброта глубоко трогали меня. Все семеро пообещали, что мы непременно встретимся во время рождественских каникул на веранде у мисс Калли за тыквенным пирогом и уж тогда наговоримся всласть.
В заключение очерка я приводил удивительную деталь. Каждому своему ребенку, покидающему отчий дом, Исав наказывал писать матери минимум одно письмо в неделю. И дети исполняли наказ, так что поток писем не иссякал никогда. Когда дом покинул Массимо, Исав решил, что Калли должна каждый день получать по письму. Семеро детей — семь дней в неделе. Альберто должен писать и отправлять свое письмо в воскресенье, Леонардо — в понедельник. И так далее. Случались дни, когда Калли получала сразу два или три письма, случались и такие, когда не получала ни одного. Но короткий поход к почтовому ящику всегда был для нее волнующим событием.
И она хранила все письма. Как-то она показала мне каталожные ящики, стоявшие в спальне в шкафу, набитые сотнями писем от детей.
— Когда-нибудь я дам вам их прочесть, — сказала она, но я ей почему-то не поверил. Да мне и не хотелось читать эти письма. Они наверняка были слишком личными.
— Ну, это же не новость, — сказал он, закончив читать то, что я написал. Не сомневаюсь, Харди предупредил его, что я собираюсь публиковать сагу о негритянской семье в качестве главного материала номера. — Обычно подобные статьи дают на пятой странице. — В отсутствие убийств представление Бэгги о материалах, достойных первой полосы, ограничивалось горячими имущественными спорами, разрешавшимися в суде без присяжных — в присутствии лишь кучки полусонных адвокатов и девяностолетнего судьи, которого вытащили из могилы, чтобы сделать арбитром.
В 1967 году мистеру Коудлу хватило смелости начать публиковать некрологи чернокожих усопших, но ко всему прочему, что происходило по ту сторону железной дороги, в течение трех последующих лет «Таймс» не проявляла практически никакого интереса. Уайли Мик крайне неохотно пересек «демаркационную линию», чтобы сфотографировать мисс Калли и Исава перед их домом. Я постарался назначить съемку на полдень четверга. Жареный сом, кукурузные оладьи, салат из сырой капусты, моркови и лука... Уайли наелся до того, что едва мог дышать.
Маргарет тоже с осторожностью отнеслась к моему материалу, но, как обычно, положилась на мнение босса. По правде сказать, все сотрудники восприняли идею с прохладцей. Но я не обращал на это внимания — я делал то, что считал правильным. К тому же не за горами был большой судебный процесс.
Таким образом, в среду, двадцатого мая, на той неделе, когда по делу Кассело было абсолютно нечего печатать, «Таймс» посвятила более половины первой полосы семье Раффин. Крупный заголовок гласил: «СЕМЬЯ РАФФИН МОЖЕТ ПОХВАСТАТЬСЯ СЕМЬЮ ДОКТОРАМИ НАУК». Под заголовком помещалась большая фотография Калли и Исава, сидящих на ступеньках своего крыльца и гордо улыбающихся, глядя в объектив. Ниже — более мелкие портреты всех восьмерых детей: от Эла до Сэма. Мой очерк начинался так:
"Когда Калия Хэррис была вынуждена покинуть школу после десятого класса, она поклялась, что все ее дети получат не только среднее, но и высшее образование. Шел 1926 год, и пятнадцатилетняя Калия, или Калли, как она предпочитает, чтобы ее называли, была старшей из четырех детей в семье. Образование стало для нее недоступной роскошью после того, как ее отец умер от туберкулеза. Калли работала у де Жарнеттов до 1929 года, пока не вышла замуж за Исава Раффина, плотника и по совместительству проповедника. Сняв маленькую квартирку в двухквартирном доме, они начали экономить каждое пенни. И им пригодилось все, что удалось отложить.
В 1931 году родился Альберто".
К 1970 году Альберто Раффин был профессором социологии в университете Айовы, Леонардо Раффин — профессором биологии в Пердью, Массимо Раффин — профессором истории в Маркетте. Доктор Глория Раффин-Сэндфорд преподавала итальянский язык в Университете Дьюка. Доктор Карлотта Раффин читала урбанистику в Лос-Анджелесском университете. Марио Раффин только что защитил докторскую диссертацию по средневековой литературе и работал в Гриннелл-колледже в Айове. Сэма я тоже упомянул, но распространяться о нем не стал.
Я поговорил по телефону со всеми семью профессорами и вольно цитировал фрагменты их размышлений на обычные темы: любовь, жертвенность, дисциплина, трудолюбие, поддержка, вера в Бога, вера в семью, амбиции, настойчивость, нетерпимость к лени и упорство в доведении всякого дела до конца. Каждый из семерых имел свою историю успеха, которая могла бы заполнить «Таймс» от первой до последней страницы. Каждый, учась в колледже и университете, имел по меньшей мере одно, а большинство и два места работы, чтобы обеспечивать себя. Старшие помогали младшим. Марио рассказал, что каждый месяц получал пять-шесть чеков — пусть не на крупные суммы — от родителей, братьев и сестер.
Пятеро старших относились к учебе с такой серьезностью, что даже женились и вышли замуж лишь годам к тридцати. Карлотта и Марио пока не связали себя узами брака. Рождение детей тоже тщательно планировалось. Старшего внука подарил родителям Леон, мальчику уже исполнилось пять лет. А всего внуков у мисс Калли и Исава было пять. Макс и его жена ждали второго ребенка.
Я набрал столько материала о семье Раффин, что на той неделе напечатал лишь первую часть очерка. Когда на следующий день я приехал в Нижний город, мисс Калли встретила меня со слезами на глазах. Исав тоже оказался дома и приветствовал меня крепким рукопожатием. Потом не удержался и горячо, по-мужски обнял. Угощаясь тушеным барашком, мы обменивались впечатлениями о том, как был воспринят мой очерк. Излишне говорить, что в Нижнем городе он стал главным предметом обсуждения. Всю вторую половину среды и все утро четверга соседи заглядывали к Раффинам, чтобы выразить свое восхищение. Каждому из профессоров я послал по полудюжине экземпляров.
Когда мы приступили к кофе и пирожкам с яблоками, преподобный Терстон Смолл припарковал машину на улице неподалеку и направился к веранде мисс Калли. Меня представили, священник был явно рад знакомству. Он, не чинясь, принял приглашение разделить с нами десерт и повел длинную речь о том, какое важное значение имеет для всей черной общины Клэнтона история семьи Раффин. Некрологи — это хорошо, потому что во многих городах американского Юга черные граждане до сих пор лишены подобной привилегии. Спасибо мистеру Коудлу за прорыв, который он предпринял на этом фронте. Но публикация такого большого и достойного очерка о выдающейся семье чернокожих жителей города на первой полосе местной газеты — это гигантский шаг на пути продвижения к расовой терпимости. Мне такое, честно признаться, в голову не приходило. Для меня это была просто интересная с человеческой точки зрения история о мисс Калли Раффин и ее незаурядном семействе.
Угощение очень понравилось преподобному, он, как и я, оказался любителем хорошо поесть. После второго пирожка его похвалы в адрес очерка стали повторяться. А поскольку он, судя по всему, уходить не собирался, я в конце концов извинился и отбыл.
* * *
Помимо того, что оказывал санитарные услуги нескольким учреждениям, располагавшимся на площади, Пистон имел еще одно занятие. Он служил неофициальным курьером. Едва ли не каждый час он возникал на пороге контор своих клиентов — прежде всего юридических, но в сферу его ответственности входили также три банка, несколько риелторских и страховых агентств и, разумеется, редакция «Таймс» — и стоял там несколько минут в ожидании корреспонденции на отправку. Достаточно было секретарше молча покачать головой — и он отправлялся к следующему пункту своего маршрута. Если же учреждению требовалось отправить письмо или пакет, ждали Пистона. Он хватал почтовое отправление, каким бы оно ни было, и бежал трусцой в пункт назначения. Если бандероль весила более десяти фунтов, об услугах Пистона можно было забыть. Поскольку он разносил корреспонденцию пешком, зона его услуг выходила за пределы главной площади не более чем на два квартала. В любое время в течение рабочего дня Пистона можно было видеть в центре города либо медленно идущим, если руки у него были пусты, либо бегущим трусцой, если он что-то нес.Основную массу доставляемой им корреспонденции составляли письма, которыми обменивались юридические конторы. Такой способ доставки оказывался куда более быстрым, нежели почта, и гораздо более дешевым. За эти услуги он ничего не брал, считая их своим долгом перед обществом, хотя всегда был рад гостинцу в виде куска ветчины или пирога на Рождество.
В пятницу утром он влетел в редакцию с рукописным посланием от Люсьена Уилбенкса. Я почти боялся открывать конверт. А что, если внутри — тот самый миллионный иск, которым грозил адвокат? Но в конверте оказалось лишь письмо следующего содержания:
"Уважаемый мистер Трейнор!
Мне очень понравился Ваш очерк о семье Раффин — весьма выдающемся семействе. Я был наслышан об их достижениях, но Ваш очерк позволил мне узнать много нового. Восхищаюсь Вашей смелостью.
Надеюсь, Вы будете продолжать в том же чрезвычайно положительном духе.
Искренне Ваш
Люсьен Уилбенкс".
Человек этот был мне неприятен, но кому не польстила бы подобная похвала? Он явно хотел подтвердить свою репутацию широко мыслящего радикала либерального толка, не боящегося поддерживать непопулярные начинания, и в этом смысле его поддержка не многого стоила. К тому же я понимал, что она носила временный характер.
Других писем не было. Но не было ни анонимных звонков, ни угроз. Школьников уже распустили на каникулы, на улице становилась все жарче. Зловещие, пугающие многих веяния десегрегации набирали силу, так что у добропорядочных жителей округа Форд имелись более важные причины для тревоги.
После десятилетия упорной борьбы за и против гражданских прав чернокожих многие белые граждане штата Миссисипи со страхом предчувствовали ее близкое окончание. Если федеральные суды вынесут-таки решение об интеграции школ, не настанет ли следом очередь церквей и частных жилищ?
На следующий день Бэгги побывал на собрании, состоявшемся в одной из церквей. Его организаторы хотели прощупать почву: поддержат ли горожане идею создания в Клэнтоне частной школы для белых? Народу пришло много, все были напуганы, сердиты и решительно настроены оградить своих детей от нежелательных контактов. Сделав краткий обзор решений, вынесенных в последнее время федеральными судебными инстанциями, выступивший на собрании адвокат пришел к неутешительному выводу, что окончательного приказа следует ждать уже нынешним летом. Он считал, что чернокожие ученики десятого — двенадцатого классов будут переведены в клэнтонскую государственную школу, а белые учащиеся седьмого — девятого классов — в школу на Берли-стрит, в Нижний город. При этих словах мужчины стали скорбно качать головами, а женщины — плакать. Мысль о том, что белым ребятишкам придется пересечь железную дорогу, была для них абсолютно неприемлема.
Потому-то и возник вопрос об организации новой школы. Нас попросили не предавать эту информацию огласке, по крайней мере до поры до времени. Прежде чем выходить с этим решением на публику, организаторы хотели заручиться кое-какими финансовыми гарантиями. Мы пошли им навстречу. Я всячески старался избегать любой конфронтации.
Мемфисский федеральный судья издал приказ разработать план массовых школьных автобусных перевозок, которому предстояло изорвать в клочья привычную карту города. Черных детей повезут в белые пригороды, а навстречу им поедут автобусы с белыми детьми. Напряжение нарастало, и я поймал себя на том, что стараюсь реже появляться в городе.
Впереди было долгое жаркое лето. Казалось, все ждали взрыва.
* * *
Неделю спустя я опубликовал вторую часть очерка о семействе мисс Калли. В подвале первой полосы мы поместили в ряд нынешние фотографии семи Раффинов-профессоров. В очерке рассказывалось о том, где они теперь живут и чем занимаются. Все мои герои без исключения клялись в любви к Клэнтону и Миссисипи, хотя ни один из них не собирался возвращаться на родину. Они отказывались осуждать город, обрекший их на учебу в сегрегированных школах, отсекавший их железной дорогой от своей белой части, лишавший их права голоса, права посещать большинство городских ресторанов и даже пить из фонтанчиков на лужайке перед зданием суда. Они вообще не хотели говорить ни о чем негативном. Вместо этого они благодарили Бога за его щедроты, за то, что он послал им здоровье, замечательную семью, прекрасных родителей, и за те возможности, которые им посчастливилось реализовать.Их скромность и доброта глубоко трогали меня. Все семеро пообещали, что мы непременно встретимся во время рождественских каникул на веранде у мисс Калли за тыквенным пирогом и уж тогда наговоримся всласть.
В заключение очерка я приводил удивительную деталь. Каждому своему ребенку, покидающему отчий дом, Исав наказывал писать матери минимум одно письмо в неделю. И дети исполняли наказ, так что поток писем не иссякал никогда. Когда дом покинул Массимо, Исав решил, что Калли должна каждый день получать по письму. Семеро детей — семь дней в неделе. Альберто должен писать и отправлять свое письмо в воскресенье, Леонардо — в понедельник. И так далее. Случались дни, когда Калли получала сразу два или три письма, случались и такие, когда не получала ни одного. Но короткий поход к почтовому ящику всегда был для нее волнующим событием.
И она хранила все письма. Как-то она показала мне каталожные ящики, стоявшие в спальне в шкафу, набитые сотнями писем от детей.
— Когда-нибудь я дам вам их прочесть, — сказала она, но я ей почему-то не поверил. Да мне и не хотелось читать эти письма. Они наверняка были слишком личными.
Глава 13
Окружной прокурор Эрни Гэддис подал ходатайство об увеличении резервного пула кандидатов в присяжные. По словам Бэгги, который день ото дня становился все более квалифицированным экспертом, для отбора присяжных по обычным уголовным делам судебный секретариат рассылает приблизительно сорок повесток. Являются на заседание человек тридцать пять, по меньшей мере пятеро из них оказываются либо слишком старыми, либо слишком больными, чтобы принимать участие в работе жюри. Гэддис обосновывал свое ходатайство тем, что убийство Роды Кассело получает все более широкую огласку и обрастает слухами, а это затрудняет отбор присяжных. Он просил суд разослать минимум сто повесток.
Чего не содержалось в его письменном ходатайстве, но что всем и так было ясно, так это то, что сто человек Пэджитам будет труднее запугать, чем сорок. Люсьен Уилбенкс энергично возражал и требовал отдельных слушаний для решения данного вопроса. Судья Лупас не счел это необходимым и утвердил расширенный пул. Он вынес еще одно необычное решение: засекретить список кандидатов. Бэгги, его собутыльников и вообще всех, кто следил за подготовкой к процессу, решение поразило. Это было нечто неслыханное. Прежде адвокаты и прочие участники процесса получали список кандидатов в присяжные за две недели до начала суда.
Большинство оценило решение судьи как серьезное осложнение для Пэджитов: если они не будут знать, кто входит в кандидатский резерв, как они смогут кого-нибудь подкупить или запугать?
Кроме того, Гэддис попросил, чтобы повестки были разосланы по почте, а не доставлены лично службой шерифа. Лупасу понравилась и эта идея. Ему, судя по всему, был прекрасно известен характер отношений между Пэджитами и нашим шерифом. Неудивительно, что Люсьен Уилбенкс устроил по этому поводу грандиозный скандал. В своей весьма истеричной апелляции он утверждал, что судья Лупас относится к его клиенту предвзято и несправедливо. Читая жалобу, я удивлялся тому, как ему удается разводить демагогию на стольких страницах.
Становилось очевидно, что судья Лупас решительно настроен сделать процесс беспристрастным и оградить его участников от давления. В пятидесятые годы, прежде чем воссесть на судейской скамье, он был окружным прокурором и славился склонностью к обвинительным приговорам. Пэджиты с их наследственной коррумпированностью явно симпатий у него не вызывали. А исходя из собранных доказательств (и публикаций в моей газете, разумеется) виновность Дэнни Пэджита представлялась неопровержимой.
В понедельник пятнадцатого июня в обстановке строгой секретности, секретарь окружного суда разослал по почте повестки сотне зарегистрированных избирателей округа Форд. Одна из них упала в весьма плотно набитый почтовый ящик мисс Калли Раффин. Когда я явился в четверг на традиционный обед, она показала мне ее.
Вторая причина была связана с исторически сложившимся унижением чернокожих граждан, коим сопровождалось составление каких бы то ни было списков. Сто лет белые использовали всевозможные уловки, чтобы не допускать черных к любой законной регистрации. Подушный налог, экзамен на грамотность — перечень препятствий был оскорбительным и бесконечным.
Кроме того, черные испытывали недоверие ко всякого рода регистрациям, проводимым среди них белыми. Регистрация могла означать введение новых налогов, усиление контроля, новые формы надзора и вторжения в их частную жизнь. Следствием регистрации мог также стать призыв в ряды присяжных.
По словам Гарри Рекса, который был чуть более надежным источником юридических знаний, чем Бэгги, в округе Форд никогда еще не было черного присяжного. Поскольку имена кандидатов в присяжные черпались из списка избирателей и ниоткуда кроме, даже среди кандидатов черное лицо было редкостью. Но уж если кто и попадал в кандидатский резерв и чудом проходил первый круг отбора, на последующих он неизменно отсеивался. В уголовных процессах обвинение традиционно отводило черных кандидатов, опасаясь, что они будут настроены в пользу обвиняемого. В гражданских — защита отводила их, так как боялась, что они не устоят перед подкупом.
Так или иначе, ни та ни другая теория ни разу не получила в округе Форд шанса быть проверенной.
Полагая, что мистер и миссис Раффин так же неграмотны, как и большинство черных в округе Форд, секретарша сказала:
— Вы можете это прочесть?
— Это не английский язык, — ответила Калли. — Это немецкий.
— Вы можете это прочесть? — раздраженно повторила секретарша, начиная подозревать, что с этой парой хлопот не оберешься.
— Я могу прочесть это настолько же, насколько и вы, — вежливо заметила Калли.
Секретарша забрала у нее эту карту и вручила другую.
— А это вы можете прочесть?
— Могу, — сказала Калли. — Это «Билль о правах».
— Что говорится в пункте восемь?
Капли не торопясь прочла указанный пункт и ответила:
— Восьмая поправка запрещает налагать чрезмерные штрафы и применять чрезмерно суровые наказания.
Кажется, именно в этот момент — здесь мнения рассказчиков обычно расходились — Исав склонился над столом, спокойно сообщил:
— Мы являемся владельцами недвижимости, — и выложил перед секретаршей купчую на дом. Та внимательно изучила ее. Владельцы собственности при внесении в списки освобождались от каких-либо предварительных условий. Для секретарши это было чересчур. Не зная, что еще предпринять, она рявкнула:
— Так бы и говорили! Налог на регистрацию — два доллара с каждого.
Исав передал ей деньги, и чету Раффин внесли в избирательные списки. Но у Калли было столько хлопот с восемью детьми, что она почти не пользовалась своим правом. В округе Форд, как и почти во всем штате, расовые волнения не утихали, поэтому белые отнюдь не стремились к тому, чтобы вовлекать черных в избирательные кампании.
— «Не судите, да не судимы будете», — в который уж раз повторила она.
Чего не содержалось в его письменном ходатайстве, но что всем и так было ясно, так это то, что сто человек Пэджитам будет труднее запугать, чем сорок. Люсьен Уилбенкс энергично возражал и требовал отдельных слушаний для решения данного вопроса. Судья Лупас не счел это необходимым и утвердил расширенный пул. Он вынес еще одно необычное решение: засекретить список кандидатов. Бэгги, его собутыльников и вообще всех, кто следил за подготовкой к процессу, решение поразило. Это было нечто неслыханное. Прежде адвокаты и прочие участники процесса получали список кандидатов в присяжные за две недели до начала суда.
Большинство оценило решение судьи как серьезное осложнение для Пэджитов: если они не будут знать, кто входит в кандидатский резерв, как они смогут кого-нибудь подкупить или запугать?
Кроме того, Гэддис попросил, чтобы повестки были разосланы по почте, а не доставлены лично службой шерифа. Лупасу понравилась и эта идея. Ему, судя по всему, был прекрасно известен характер отношений между Пэджитами и нашим шерифом. Неудивительно, что Люсьен Уилбенкс устроил по этому поводу грандиозный скандал. В своей весьма истеричной апелляции он утверждал, что судья Лупас относится к его клиенту предвзято и несправедливо. Читая жалобу, я удивлялся тому, как ему удается разводить демагогию на стольких страницах.
Становилось очевидно, что судья Лупас решительно настроен сделать процесс беспристрастным и оградить его участников от давления. В пятидесятые годы, прежде чем воссесть на судейской скамье, он был окружным прокурором и славился склонностью к обвинительным приговорам. Пэджиты с их наследственной коррумпированностью явно симпатий у него не вызывали. А исходя из собранных доказательств (и публикаций в моей газете, разумеется) виновность Дэнни Пэджита представлялась неопровержимой.
В понедельник пятнадцатого июня в обстановке строгой секретности, секретарь окружного суда разослал по почте повестки сотне зарегистрированных избирателей округа Форд. Одна из них упала в весьма плотно набитый почтовый ящик мисс Калли Раффин. Когда я явился в четверг на традиционный обед, она показала мне ее.
* * *
В 1970 году двадцать шесть процентов населения округа Форд составляли черные, семьдесят четыре процента — белые, всяким «прочим» или тем, кто не мог себя точно идентифицировать, здесь вообще не было места. Даже через шесть лет после бурного лета 1964 года с его массовым движением за предоставление чернокожим гражданам права голоса и через пять лет после официального Акта 1965 года об избирательном праве все еще немногие из них позаботились о том, чтобы внести свое имя в списки избирателей. В выборах, состоявшихся в штате в 1967 году, участвовало почти семьдесят процентов белых граждан, имеющих право голоса, и только двенадцать процентов черных. К кампании регистрации граждан в качестве избирателей в Нижнем городе отнеслись большей частью равнодушно. Одна из причин, видимо, состояла в том, что штат был настолько белым, что ни один черный не имел никаких шансов быть избранным на какую бы то ни было должность. А коли так, к чему суетиться?Вторая причина была связана с исторически сложившимся унижением чернокожих граждан, коим сопровождалось составление каких бы то ни было списков. Сто лет белые использовали всевозможные уловки, чтобы не допускать черных к любой законной регистрации. Подушный налог, экзамен на грамотность — перечень препятствий был оскорбительным и бесконечным.
Кроме того, черные испытывали недоверие ко всякого рода регистрациям, проводимым среди них белыми. Регистрация могла означать введение новых налогов, усиление контроля, новые формы надзора и вторжения в их частную жизнь. Следствием регистрации мог также стать призыв в ряды присяжных.
По словам Гарри Рекса, который был чуть более надежным источником юридических знаний, чем Бэгги, в округе Форд никогда еще не было черного присяжного. Поскольку имена кандидатов в присяжные черпались из списка избирателей и ниоткуда кроме, даже среди кандидатов черное лицо было редкостью. Но уж если кто и попадал в кандидатский резерв и чудом проходил первый круг отбора, на последующих он неизменно отсеивался. В уголовных процессах обвинение традиционно отводило черных кандидатов, опасаясь, что они будут настроены в пользу обвиняемого. В гражданских — защита отводила их, так как боялась, что они не устоят перед подкупом.
Так или иначе, ни та ни другая теория ни разу не получила в округе Форд шанса быть проверенной.
* * *
Калли и Исав Раффин зарегистрировались в качестве избирателей в 1951 году. Взявшись за руки, супруги проследовали в офис окружного прокурора и попросили, чтобы их внесли в списки избирателей. Секретарша, имевшая на этот счет соответствующие инструкции, вручила им ламинированную карту, в верхней части которой значилось: «Декларация независимости». Текст был написан по-немецки.Полагая, что мистер и миссис Раффин так же неграмотны, как и большинство черных в округе Форд, секретарша сказала:
— Вы можете это прочесть?
— Это не английский язык, — ответила Калли. — Это немецкий.
— Вы можете это прочесть? — раздраженно повторила секретарша, начиная подозревать, что с этой парой хлопот не оберешься.
— Я могу прочесть это настолько же, насколько и вы, — вежливо заметила Калли.
Секретарша забрала у нее эту карту и вручила другую.
— А это вы можете прочесть?
— Могу, — сказала Калли. — Это «Билль о правах».
— Что говорится в пункте восемь?
Капли не торопясь прочла указанный пункт и ответила:
— Восьмая поправка запрещает налагать чрезмерные штрафы и применять чрезмерно суровые наказания.
Кажется, именно в этот момент — здесь мнения рассказчиков обычно расходились — Исав склонился над столом, спокойно сообщил:
— Мы являемся владельцами недвижимости, — и выложил перед секретаршей купчую на дом. Та внимательно изучила ее. Владельцы собственности при внесении в списки освобождались от каких-либо предварительных условий. Для секретарши это было чересчур. Не зная, что еще предпринять, она рявкнула:
— Так бы и говорили! Налог на регистрацию — два доллара с каждого.
Исав передал ей деньги, и чету Раффин внесли в избирательные списки. Но у Калли было столько хлопот с восемью детьми, что она почти не пользовалась своим правом. В округе Форд, как и почти во всем штате, расовые волнения не утихали, поэтому белые отнюдь не стремились к тому, чтобы вовлекать черных в избирательные кампании.
* * *
Поначалу я не понял, встревожена мисс Калли или приятно взволнована. Думаю, она и сама этого не могла решить. Черная женщина, первой в округе получившая право голоса, могла теперь стать и первой черной присяжной. Она не имела привычки уклоняться от ответственности, но у нее были серьезные сомнения относительно права одного человека судить другого.— «Не судите, да не судимы будете», — в который уж раз повторила она.