Гришем Джон. Последний присяжный

   Ела она мало, так что, прикончив свою гору ребрышек, я принялся за ее тарелку, попутно рассказывая о мисс Калли и знаменитых обедах на ее веранде, о ее выдающихся детях и удивительной биографии. Джинджер сказала, что обожает мисс Калли, так же как и одиннадцать ее коллег по жюри.
   Восхищению предстояло длиться недолго.

* * *

   Как я и ожидал, мой отец сидел в мансарде, которую называл своим офисом. На самом деле это был верхний этаж викторианской башенки, украшавшей угол нашего обшарпанного дома. Джинджер хотела его увидеть, и, надо признать, в темноте он выглядел более импозантно, чем в свете дня. Дом располагался в чудесном старом районе. Тенистый от раскидистых деревьев, он был застроен приходящими в упадок зданиями, принадлежащими семьям, тоже приходящим в упадок, но сохраняющим достоинство благородной нищеты.
   — Что он делает там, наверху? — спросила Джинджер. Мы сидели в машине, которую я остановил на обочине. С пятого этажа на нас лаял древний шнауцер миссис Дакворт.
   — Я же тебе говорил: играет на бирже.
   — Ночью?
   — Ночью он изучает состояние рынка.
   — Он проигрывает деньги?
   — Ну, кое-что, конечно, и выигрывает.
   — Мы не пойдем с ним поздороваться?
   — Нет. Зачем отвлекать его от дела?
   — Когда ты виделся с ним в последний раз?
   — Три, может быть, четыре месяца назад. — Последнее, чего мне хотелось в тот момент, так это наносить визит вежливости отцу. Меня уже охватывало вожделение, и не терпелось начать. Мы выехали за город и нашли неподалеку от местного шоссе гостиницу «Холидей Инн».

Глава 19

   В пятницу утром Исав Раффин подошел ко мне в коридоре перед залом суда и поделился приятной новостью: трое из его сыновей — Эл, Макс и Бобби (Альберто, Массимо и Роберто) — были здесь, с ним, и хотели со мной познакомиться. Месяц назад, когда писал очерк о мисс Калли и ее детях, я говорил со всеми тремя по телефону. Теперь мы пожали друг другу руки и обменялись любезностями. Они вежливо поблагодарили меня за дружеское отношение к их матери и за добрые слова, которые я написал об их семье. Речь профессоров была мягкой, интеллигентной и такой же четкой, как у мисс Калли.
   Сыновья прибыли накануне поздно вечером, чтобы оказать матери моральную поддержку. Исав за всю минувшую неделю лишь раз говорил с ней — каждый присяжный имел право на один телефонный звонок. Она хорошо держалась, но беспокоило высокое давление.
   Мы поболтали еще немного и вместе с остальными зрителями двинулись в зал. Раффины сели прямо за мной, а спустя несколько минут мисс Калли, заняв свое место в ложе, привычно поискала взглядом меня и увидела сыновей. Ее улыбка была подобна вспышке молнии. Выражение усталости тут же исчезло из глаз.
   Наблюдая за ней в процессе слушаний, я нередко видел гордость в ее взгляде. Она, чернокожая женщина, заседала в жюри присяжных вместе со своими согражданами и участвовала в суде над белым — такое в истории округа Форд случалось впервые. Замечал я в ее глазах и признаки тревоги, вполне объяснимой для человека, рискованно вступающего в неизведанные воды.
   Теперь, в присутствии сыновей, лишь гордость светилась в ее взгляде, от страха не осталось и следа. Она даже сидела прямее, чем обычно, и, хотя ничто из происходившего в зале суда и прежде не ускользало от ее внимания, стала больше смотреть по сторонам, желая запечатлеть обстановку, в которой вскоре предстояло завершиться ее исторической миссии.
   Судья Лупас объяснил присяжным, что на стадии определения наказания штат обратит их внимание на обстоятельства, отягчающие вину подсудимого, и постарается доказать необходимость смертного приговора. Защита, напротив, сосредоточится на смягчающих обстоятельствах. Судья полагал, что это не займет много времени. Была пятница, всем казалось, что суд длится уже целую вечность; и присяжные, и все клэнтонцы мечтали о том, чтобы Дэнни Пэджита наконец отправили куда следует и можно было вернуться к нормальной жизни.
   Эрни Гэддис правильно уловил настрой аудитории. Он поблагодарил присяжных за справедливый вердикт и признался, что, с его точки зрения, никаких дополнительных доказательств не требуется. Преступление само по себе столь чудовищно, сказал он, что какие уж тут отягчающие обстоятельства. Он лишь попросил присяжных держать перед мысленным взором фотографию Роды в качалке на веранде мистера Диси и помнить описание ее ран, представленное патологоанатомом, а также не забывать об обстоятельствах, при которых она умерла. Но главное — помнить о детях. «Ради Бога, помните о ее несчастных детях», — драматически произнес окружной прокурор.
   Будто кто-то мог забыть о них.
   После этого Гэддис без лишнего пафоса потребовал смертной казни для подсудимого. Сделал краткий экскурс в историю, чтобы напомнить, почему мы, добропорядочные и принципиальные американцы, твердо уверены в необходимости столь суровой меры возмездия. Объяснил, что наказание — не только кара конкретного преступника, но и средство предупреждения новых преступлений. Процитировал Священное Писание.
   За тридцать лет работы в судах шести округов, признался Эрни, он еще ни разу не встречался с преступлением, виновный в котором столь безоговорочно заслуживал бы смертной казни. Наблюдая за лицами присяжных, я не сомневался, что он получит то, чего требовал.
   В заключение прокурор напомнил присяжным, что каждого из них выбрали в жюри лишь после того, как они заверили суд, что при любых обстоятельствах сумеют исполнить требование закона, и зачитал выдержку из кодекса, в которой говорилось, в каких случаях закон предусматривает смертную казнь.
   — Штат Миссисипи доказал вину подсудимого, — заключил он, захлопнув толстый зеленый свод законов. — Вы признали Дэнни Пэджита виновным в изнасиловании и убийстве. Закон требует в этом случае смертной казни, и ваш долг выполнить требование закона.
   Завораживающее представление Эрни длилось всего пятьдесят одну минуту — я старался все хронометрировать, — и, когда оно закончилось, я уже знал, что жюри готово приговорить Пэджита к смерти даже не один, а два раза.
   По словам Бэгги, когда речь шла о преступлении, карающемся смертной казнью, подсудимый, на протяжении всего процесса не признававший свою вину, но осужденный присяжными, обычно вставал и каялся в преступлении, причастность к которому отрицал.
   — Они умоляют, плачут, — рассказывал Бэгги, — устраивают целый спектакль.
   Но катастрофа, которую сам себе устроил накануне Пэджит, исключала какое бы то ни было его обращение к жюри. Поэтому Люсьен вызвал на свидетельское место его мать, Летти Пэджит. Это была женщина, разменявшая шестой десяток, миловидная, с седеющими коротко стриженными волосами, в черном платье — словно уже надела траур по сыну. Люсьен проводил ее на место, поддерживая под руку, и она прерывающимся голосом начала свою речь, совершенно очевидно до последней паузы, до мельчайших нюансов интонации написанную ей адвокатом. Вот ее Дэнни, маленький мальчик, который каждый день после школы отправляется на рыбалку. Вот он сломал ногу — выпал из шалаша на дереве. Вот он получает грамоту на конкурсе по правописанию в четвертом классе. С ним не было никаких хлопот, никаких. Да, в сущности, и потом, когда он повзрослел, с ним не было хлопот, он доставлял только радость. Два его старших брата вечно попадали в какие-нибудь истории, Дэнни — никогда.
   Речь свидетельницы была такой глупой и так шита белыми нитками, что граничила с фарсом. Но в жюри сидели три матери — мисс Калли, миссис Барбара Болдуин и миссис Максин Рут. Люсьен надеялся разжалобить хотя бы одну из них. Собственно, только одна и была ему нужна.
   Разумеется, вскоре миссис Пэджит уже обливалась слезами. Она никогда не поверит, что ее сын совершил столь ужасное преступление, но, если присяжные думают иначе, она постарается смириться с их решением. Пусть они только не отнимают у нее сына. Зачем убивать ее мальчика? Что обретет мир, если его казнят?
   Ее боль была неподдельной. Трудно смотреть на бурное проявление такого горя. Какое нормальное человеческое существо не посочувствует матери, которая вот-вот потеряет сына! В конце концов миссис Пэджит, содрогаясь от рыданий, закрыла лицо руками и уронила голову. Люсьен не спешил помогать ей сойти со свидетельского места. То, что начиналось почти как фарс, закончилось душераздирающей драмой, заставившей большинство присяжных потупить взгляд.
   Люсьен объявил, что других свидетелей у него нет. Они с Эрни поочередно подвели краткие итоги, и около одиннадцати часов жюри снова отправили совещаться.

* * *

   Джинджер затерялась в толпе. Я удалился ждать ее в редакцию, но, поскольку она там так и не появилась, решил навестить Гарри Рекса. Тот послал секретаршу за сандвичами, и мы расположились на обед в его захламленном конференц-зале. Как большинство клэнтонских адвокатов, он почти все свое рабочее время проводил в суде, наблюдая за процессами, что не приносило ему никакой материальной выгоды.
   — Ваша девушка не спасует? — поинтересовался он с полным ртом, набитым индейкой и швейцарским сыром.
   — Вы имеете в виду мисс Калли?
   — Ага. Как она насчет газовых камер?
   — Понятия не имею. Мы с ней об этом не говорили.
   — Она нас беспокоит, так же как и этот калека.
   Гарри Рекс как-то незаметно включился в процесс, так что у окружающих создалось впечатление, будто он работает на Эрни Гэддиса и штат. И он был не единственным в городе адвокатом, который поддерживал обвинение.
   — Им понадобилось меньше часа, чтобы признать его виновным, — напомнил я. — Разве это не добрый знак?
   — Видите ли, присяжные порой ведут себя непредсказуемо, когда приходит пора ставить подпись под смертным приговором.
   — Ну и что? Тогда он получит пожизненное заключение. Судя по тому, что я слышал о тюрьме Парчмен, лучше газовая камера, чем пожизненный срок в таком месте.
   — Так-то оно так, Уилли, но пожизненное... оно ведь вовсе не пожизненное, — проговорил он, вытирая лицо бумажным полотенцем.
   Я положил свой сандвич на тарелку, а он принялся за следующий.
   — А какое же оно? — удивился я.
   — Десять лет, может, и меньше.
   Я попытался осмыслить услышанное.
   — Вы хотите сказать, что срок пожизненного заключения в Миссисипи равняется десяти годам?
   — Именно. По истечении десяти лет, а если повезет, то и раньше, убийца, приговоренный к пожизненному заключению, получает право условного освобождения под честное слово. Безумие, правда?
   — Но почему?..
   — Не пытайтесь это понять, Уилли, просто таков закон. Он существует уже пятьдесят лет. Однако самое плохое то, что присяжные этого не знают. И сказать им нельзя. Хотите салата?
   Я отрицательно покачал головой.
   — Наш многомудрый Верховный суд решил, что присяжные, знай они, насколько легким на самом деле окажется наказание, могут проявить чрезмерную склонность к вынесению смертных приговоров. А это якобы несправедливо по отношению к осужденному.
   — Пожизненное заключение равняется десяти годам?.. — пробормотал я, не веря своим ушам. В Миссисипи много нелепых законов. В день выборов, например, все магазины, торгующие спиртным, должны быть закрыты, будто избиратели, напившись, могут выбрать не тех людей. И вот еще один немыслимый закон.
   — Вы правильно поняли, — подтвердил Гарри Рекс, запихивая в рот последний огромный кусок сандвича. Потом взял с полки конверт, открыл его, достал большой черно-белый снимок и подтолкнул его мне через стол. — Вас застукали, приятель, — заметил он со смехом.
   На снимке я был запечатлен выходящим из номера Джинджер в мотеле. Я выглядел усталым, с похмелья и словно бы в чем-то виноватым, но в то же время, как ни странно, и довольным.
   — Кто это сделал? — спросил я.
   — Один из моих парней. Следил там за неверной супругой моего клиента, увидел вашу маленькую коммунистическую машинку и решил позабавиться.
   — Не он один.
   — А она горячая штучка. Мой парень пытался снимать через занавеску, но не смог найти подходящей точки.
   — Хотите автограф?
   — Нет, оставьте себе на память.

* * *

   После трех часов обсуждения присяжные зашли в тупик, о чем и сообщили судье в переданной через секретаря записке. Лупас объявил возобновление заседания, и мы ринулись через улицу.
   Если присяжные не пришли к единому мнению относительно смертной казни, значит, согласно закону, судья назначит пожизненное заключение.
   В ожидании выхода присяжных аудитория тревожно бурлила. Что-то пошло не так. Неужели происки Пэджитов увенчались-таки успехом?
   Лицо мисс Калли было каменным, я никогда еще такого не видел. Миссис Барбара Болдуин явно только что плакала. Несколько мужчин выглядели так, будто побывали в кулачном бою и рвались его продолжить.
   Председатель жюри встал и нервно объяснил его чести, что мнения присяжных разделились и за минувшие часы они не смогли достичь никакого прогресса в своих дебатах. Он оценивал перспективу единогласного вердикта скептически, так что они готовы были разойтись по домам.
   Судья Лупас поименно опросил каждого присяжного: считает ли персонально он или она, что вероятность единогласного решения еще существует? Все ответили на вопрос отрицательно.
   Я почувствовал, как в зале нарастает тревога. Люди взволнованно перешептывались, что, разумеется, не способствовало спокойствию присяжных.
   Тогда судья Лупас предпринял то, что Бэгги впоследствии назвал «взрывоопасным решением»: прежде чем отправить присяжных на новый тур переговоров, он без подготовки прочел им лекцию об обязанности соблюдать требования закона и держать обещание, данное ими во время процедуры отбора жюри. Это была суровая и пространная речь, начисто лишенная каких бы то ни было признаков раздражения.
   Не сработало. Два часа спустя ошеломленный зал слушал, как судья Лупас пытался снова надавить на присяжных — с тем же результатом. Ему оставалось лишь ворчливо поблагодарить всех и распустить по домам.
   Когда присяжные покинули зал, судья велел Дэнни Пэджиту выйти вперед и под протокол устроил ему устную казнь, от которой даже у меня мурашки побежали по коже. Он назвал его насильником, убийцей, трусом, лжецом и, самое страшное, вором, похитившим у двух маленьких детей единственного остававшегося у них в живых родителя. Его филиппика была язвительной и испепеляющей. Я старался записывать все слово в слово, но красноречие Лупаса оказалось столь захватывающим, что время от времени я невольно отрывался от блокнота и просто слушал. Даже безумный уличный проповедник не смог бы обрушиться на грешника с таким неистовым жаром.
   Будь его воля, сообщил судья, он бы прямо сейчас покарал подсудимого смертью, причем мучительной. Но закон есть закон, и он вынужден подчиниться.
   Лупас объявил, что приговаривает Дэнни Пэджита к пожизненному заключению, и приказал шерифу Коули немедленно отконвоировать его в Парчмен, тюрьму штата. Коули надел на осужденного наручники и увел.
   Шарахнув молотком по столу, Лупас ринулся прочь. В конце зала вдруг послышался шум драки, это один из дядьев Дэнни схлестнулся с Доком Круллом, местным парикмахером, горячей головой. Вокруг них тут же начала собираться толпа, из которой слышались проклятия в адрес всех Пэджитов. «Убирайтесь на свой чертов остров! Чтоб вам сгинуть в своих поганых болотах!» — кричали им. Вмешалась охрана и помогла Пэджитам покинуть зал.
   Люди еще какое-то время не желали расходиться, будто суд не был окончен, поскольку справедливость не восторжествовала. Наблюдая за охваченной гневом, беснующейся толпой, я получил отдаленное представление о том, как проходили суды Линча.

* * *

   Джинджер так и не объявилась. Она обещала заехать в редакцию попрощаться после того, как заберет вещи из мотеля, но, судя по всему, передумала. Я мысленно представлял себе, как она мчится по темному шоссе, плача и проклиная штат Миссисипи, считая мили до границы, чтобы никогда больше сюда не вернуться. У кого повернулся бы язык ее осудить?
   Наш трехдневный роман оборвался внезапно и резко, мы оба подсознательно ожидали этого, но не хотели себе признаться. Я не думал, что наши пути еще когда-нибудь пересекутся, а если все же пересекутся — что мы раз-другой снова окажемся в постели, прежде чем окончательно разойтись. У Джинджер будет еще много мужчин, пока она не найдет того, с кем останется навсегда. Я сидел на балконе, все еще надеясь увидеть, как ее машина паркуется внизу, хотя в душе понимал, что Джинджер в тот момент уже, вероятно, где-то в Арканзасе. А ведь еще этим утром мы проснулись вместе в постели, сгорая от нетерпения вернуться в зал суда, чтобы увидеть, как убийцу ее сестры приговаривают к смертной казни.
   По горячим следам я начал сочинять редакционную колонку об итогах процесса. Это должна быть бичующая критика уголовного законодательства штата, честная и искренняя статья, которая найдет горячий отклик в сердцах читателей.
   Мой творческий порыв был прерван: Исав позвонил из больницы, куда доставили мисс Калли, и попросил меня поскорее приехать.
   Мисс Калли стало плохо, когда, выйдя из здания суда, она садилась в машину. Исав с сыновьями поступили мудро, отвезли ее прямо в больницу. Давление поднялось до опасной отметки, и врач опасался удара. Слава Богу, часа через два давление удалось стабилизировать, и прогноз улучшился. Когда меня допустили в палату, я пожал ей руку, сказал, что горжусь ею, и все такое прочее. Но больше всего мне хотелось узнать, что же произошло в совещательной комнате жюри.
   Однако эту историю мне скорее всего не суждено было от нее услышать. Мисс Калли не проронила ни слова о спорах, которые вели между собой присяжные.
   До полуночи мы пили кофе с Исавом, Элом, Максом и Бобби в больничном буфете. Говорили о них, об их братьях и сестрах, об их детстве, проведенном в Клэнтоне, их детях и карьерах. Когда я слушал эти удивительные истории, мне так и хотелось вынуть блокнот и начать записывать.

Глава 20

   В течение первого полугода своей жизни в Клэнтоне я обычно уезжал из города на выходные. Здесь не было никаких развлечений, если не считать «козлиных пикников» у Гарри Рекса; однажды мне довелось присутствовать на чудовищной вечеринке с коктейлями, с которой я сбежал через двадцать минут после прихода. В основном молодые люди моего возраста были женаты, и их представление о «шумных кутежах» сводилось к поеданию мороженого по субботам в одной из бесчисленных городских церквей. Большинство тех, кто уезжал учиться в колледжах, никогда сюда не возвращались.
   От скуки я время от времени ездил на выходные в Мемфис, причем почти никогда не останавливался дома — ночевал у кого-нибудь из приятелей. Несколько раз скатал в Новый Орлеан, где обосновалась и вела развеселый образ жизни одна из моих школьных еще подруг. Но, так или иначе, в обозримом будущем мне предстояло оставаться владельцем «Таймс» и жителем Клэнтона, а следовательно, надо было врастать в жизнь городка, в том числе проводить в нем унылые выходные. Спасение я находил в работе.
   Я отправился в редакцию в субботу, на следующий день после вынесения приговора, около полудня, собираясь написать несколько материалов, посвященных процессу. К тому же моя редакционная колонка была еще далеко не окончена. На полу под дверью лежало семь писем. Такова была многолетняя традиция: если Пятно печатал нечто, что вызывало отклик, читатели приносили письма сами и подсовывали их под дверь.
   Четыре письма были с подписями, три — анонимные. Два были напечатаны на машинке, остальные написаны от руки, причем одно таким почерком, что я с трудом его разобрал. Во всех выражалось возмущение по поводу того, что Дэнни Пэджит не поплатился за свое преступление жизнью. Кровожадность горожан меня не удивила. Но я был встревожен тем, что в шести из семи писем упоминалась мисс Калли. Первое, напечатанное на машинке и не подписанное, гласило:
   "Уважаемый редактор!
   Если такой преступник, как Дэнни Пэджит, может изнасиловать, убить и при этом избежать наказания, значит, общество наше опустилось еще ниже того уровня, на котором оно пребывало до сих пор. Участие в жюри негритянки должно открыть нам глаза на тот факт, что эти люди не мыслят в тех категориях законности, в каких мыслят законопослушные белые граждане".
   Миссис Эдит Карауэлл из Бич-Хилл красивым почерком писала:
   "Уважаемый редактор!
   Я живу в миле от того места, где произошло преступление. У меня двое детей-подростков. Как мне объяснить им подобный приговор? В Библии сказано: «Око за око». Видимо, библейские заповеди не распространяются на округ Форд".
   Автор второго анонимного письма излагал свои мысли на надушенной розовой почтовой бумаге с цветочной виньеткой.
   "Уважаемый редактор!
   Обратите внимание, что происходит, когда черным доверяют исполнять обязанности, требующие высокой ответственности. Жюри, составленное только из белых, удавило бы Пэджита прямо в зале суда. А теперь Верховный суд говорит нам, что черные должны учить наших детей, следить за порядком на улицах в качестве полицейских и баллотироваться на официальные должности. Господи, спаси нас и помилуй!"
   Как редактор (а также владелец и издатель) именно я определял, что печатать в «Таймс». Я мог отредактировать эти письма, мог проигнорировать, мог выбрать только те, которые считал нужным. Спорные темы и события обычно разжигали страсти, и взволнованные читатели обращались в газеты, поскольку для них это было единственной возможностью широко обнародовать свое мнение. Газеты были свободны и призваны стать всеобщим читательским форумом.
   Ознакомившись с первой порцией писем, я решил не печатать ничего, что могло бы огорчить мисс Калли. Меня взбесило, что люди априори сочли ее виновницей раскола в жюри, не позволившего вынести смертный приговор.
   Почему горожане готовы были обвинить в непопулярном вердикте единственную чернокожую присяжную, не имея никаких доказательств? Я поклялся себе выяснить, что именно произошло в совещательной комнате, и первое, что пришло мне в голову, — обратиться за помощью к Гарри Рексу. Бэгги, разумеется, притащится в понедельник, как обычно, с похмелья и будет делать вид, будто точно знает, как распределились голоса. Можно биться об заклад, что он ошибется. Если кто-то и способен узнать правду, так это Гарри Рекс.
   Уайли Мик заглянул поделиться городскими сплетнями. Народ в кофейнях бушевал. Фамилия Пэджит звучала как ругательство. Люсьена Уилбенкса обливали презрением, впрочем, в этом ничего нового не было. Ходили слухи, что шериф Коули уйдет в отставку; все считали, что пятидесяти голосов ему не набрать. Два его конкурента уже начали шумную кампанию, хотя до перевыборов оставалось еще полгода.
   Почему-то распространилось мнение, что одиннадцать присяжных проголосовали за газовую камеру и только один — против. Утром около семи часов при большом стечении народа в чайной кто-то громко сказал: «Скорее всего это черномазая», — выразив мнение большинства. Правда, нашлись такие, которые с чьих-то слов утверждали, что помощник шерифа, охранявший совещательную комнату, шепнул кому-то, кого кто-то знал, что голоса разделились поровну. Но около девяти часов этот слух был опровергнут в кофейне. Две теории широко и возбужденно обсуждались в то утро в районе площади. Первая: мисс Калли спутала все карты просто потому, что она черная. Вторая: Пэджиты сунули двум-трем присяжным кругленькие суммы, так же как той врунье, суке Лидии Винс.
   По наблюдениям Уайли, вторая теория имела больше приверженцев, чем первая, хотя едва ли не все участники дискуссии готовы были поверить во что угодно. Я понял, что чайно-кофейные слухи мне не помогут.

* * *

   В субботу во второй половине дня я миновал железнодорожный переезд и медленно въехал в Нижний город. На улицах было оживленно: повсюду сновали дети на велосипедах, подростки играли в дворовый баскетбол, взрослые целыми семьями сидели на верандах, из открытых дверей лачуг лилась музыка, перед магазинами стояли компании хохочущих мужчин. Казалось, никто не оставался дома в субботний вечер, как того требовали правила пуританского ригоризма.
   На веранде мисс Калли тоже собралась большая компания: Эл, Макс, Бобби, преподобный Терстон Смолл и еще один хорошо одетый священник. Исав оставался в доме, ухаживая за женой. Утром ее отпустили из больницы, строго наказав не вставать с постели три дня и даже пальцем не шевелить. Макс проводил меня к ней в спальню.
   Она полусидела, обложенная подушками, и читала Библию. Завидев меня, широко улыбнулась и сказала:
   — Мистер Трейнор, как мило, что вы приехали меня навестить. Садитесь, пожалуйста. Исав, принеси мистеру Трейнору чаю.
   Исав, по обыкновению, беспрекословно бросился выполнять распоряжение жены.
   Я сел на жесткий стул, стоявший у кровати. Мисс Калли производила впечатление вполне здорового человека.
   — Меня тревожит судьба обеда, предстоящего в ближайший четверг, — пошутил я, и мы оба рассмеялись.
   — Я в состоянии стоять у плиты, — заверила она.
   — Ни в коем случае. У меня есть более плодотворная идея. Я принесу обед с собой.