Гришем Джон. Последний присяжный

   — Когда вы впервые услышали о том, что мисс Кассело убита? — спросил Уилбенкс.
   — Дня через два после того, как это случилось, — ответил мистер Пикард. — До Карауэя новости доходят медленно.
   — Кто вам об этом сообщил?
   — Одна из моих служащих. У нее брат живет неподалеку от Бич-Хилл, где это произошло.
   — Вы слышали, что кто-то был арестован по подозрению в убийстве? — продолжал Уилбенкс, расхаживая по залу, как усталый кот, ни на что не обращающий внимания. Однако это была лишь видимость: ничто не ускользало от его взгляда.
   — Да, ходили слухи, что арестовали кого-то из Пэджитов.
   — Подтвердились ли впоследствии эти слухи?
   — Да.
   — Каким образом?
   — Я увидел статью в «Форд каунти таймс». Там было большое фото Дэнни Пэджита на первой странице, рядом с фотографией Роды Кассело.
   — Вы прочли материалы, содержавшиеся в «Таймс»?
   — Прочел.
   — И какое у вас создалось впечатление: виновен или не виновен мистер Пэджит?
   — По мне так он выглядел виновным. У него вся рубашка была в крови. И его фотография стояла рядом с фотографией жертвы, прямо встык. Заголовок был очень крупным, и в нем говорилось что-то вроде: «Дэнни Пэджит арестован за убийство».
   — Значит, это убедило вас в его виновности?
   — А как же иначе?
   — Какова была реакция жителей Карауэя на убийство?
   — Шок и гнев. У нас мирный округ. Серьезные преступления случаются редко.
   — Как по-вашему, верят ли в основном ваши земляки в то, что Дэнни Пэджит изнасиловал и убил Роду Кассело?
   — Да, особенно после того, как они прочли газету.
   Я ощущал на себе взгляды со всех сторон, но продолжал мысленно твердить: мы не сделали ничего недозволенного. Люди подозревают Дэнни Пэджита потому, что этот гнусный сукин сын действительно совершил преступление.
   — По вашему мнению, может ли мистер Пэджит рассчитывать на справедливый суд в округе Форд?
   — Нет.
   — На чем основывается ваше мнение?
   — Газета его уже осудила.
   — Как вы полагаете, разделяют ли ваше мнение большинство ваших друзей и соседей в Карауэе?
   — Думаю, разделяют.
   — Благодарю вас.
   Мистер Эрни Гэддис встал, держа перед собой блокнот, как грозное оружие.
   — Вы сказали, что занимаетесь мебельным бизнесом, мистер Пикард?
   — Да, правильно.
   — Вы закупаете материалы здесь, на месте?
   — Да.
   — У кого?
   Пикард поерзал и немного подумал.
   — У «Братьев Гейтс», у Хендерсона, Тиффи, «Войлса и сыновей», еще у двух-трех фирм.
   — «Войлс» принадлежит Пэджитам, — шепнул Бэгги.
   — Закупали ли вы древесину у Пэджитов? — спросил Гэддис.
   — Нет, сэр.
   — Ни теперь, ни когда-либо в прошлом?
   — Нет, сэр.
   — Ни на одной из лесопилен, принадлежащих Пэджитам?
   — Насколько мне известно, нет.
   Соль была в том, что никто не знал, чем на самом деле владеют Пэджиты. За десятки лет они запустили свои щупальца в кучу разных бизнесов, как легальных, так и нелегальных. Мистер Пикард не был личностью, известной в Клэнтоне, но в настоящий момент подозревался в явных или скрытых связях с кланом. Иначе зачем бы ему добровольно свидетельствовать в пользу Дэнни?
   Гэддис перевел стрелку:
   — Вы заявили, что кровавая фотография в газете произвела на вас сильное впечатление и подтолкнула к выводу о виновности подсудимого. Так?
   — На ней он выглядел очень подозрительно.
   — Вы прочли всю статью?
   — Насколько я помню, да.
   — Вы прочли о том, что мистер Пэджит попал в автомобильную аварию и был ранен и что его обвиняют в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии?
   — Кажется, прочел, да.
   — Хотите, чтобы я вам еще раз показал статью?
   — Нет, я ее помню.
   — Хорошо, тогда почему вы так скоропалительно решили, что на рубашке мистера Пэджита кровь жертвы, а не его собственная?
   Пикард поерзал на стуле, он явно растерялся.
   — Просто я подумал, что эти фотографии, помещенные рядом, наводят на мысль о его виновности.
   — Вы когда-нибудь были членом жюри присяжных, мистер Пикард?
   — Нет, сэр.
   — Вы понимаете, что значит презумпция невиновности?
   — Да.
   — Вы понимаете, что штат Миссисипи должен, не оставляя никаких сомнений, доказать виновность мистера Пэджита?
   — Да.
   — Вы верите в то, что в нашей стране любой человек, обвиняемый в совершении преступления, имеет право на справедливый суд?
   — Да, конечно.
   — Отлично. Давайте представим себе, что вы получили повестку для участия в отборе присяжных, которым предстоит рассматривать это дело. Вы прочли всю газетную информацию, наслушались сплетен и всего такого прочего. И вот вы приходите в этот самый зал на слушание дела. Вы уже признались, что верите в виновность мистера Пэджита. Представим, что вас отобрали в жюри. Представим себе, что мистер Уилбенкс, весьма опытный и умелый адвокат, выдвигает серьезные доводы, вызывающие сомнения в доказательствах обвинения. Представим, что у вас самого, мистер Пикард, возникают обоснованные сомнения. Могли бы вы в этой ситуации проголосовать за невиновность обвиняемого?
   Кивавший все это время свидетель ответил:
   — При таких условиях — да.
   — Стало быть, независимо от того, каковы ваши нынешние соображения по поводу виновности или невиновности мистера Пэджита, вы внимательно выслушаете и честно взвесите все доказательства обеих сторон, прежде чем примете решение?
   Ответ был настолько очевиден, что у мистера Пикарда не оставалось иного выбора, кроме как ответить:
   — Да.
   — Я так и думал, — сказал Гэддис. — А как насчет вашей жены? Вы о ней упоминали. Она, кажется, учительница, не так ли? Смогла бы она быть столь же непредвзятой, как и вы?
   — Полагаю, что так. Да.
   — А члены «Ротари-клуба» из Карауэя? Они так же честны, как вы?
   — Думаю, что да.
   — А ваши служащие, мистер Пикард? Вы ведь, разумеется, нанимаете только честных и справедливых людей. Способны ли они, независимо от того, что читали или слышали, решить судьбу обвиняемого по справедливости?
   — Наверное.
   — У меня больше нет вопросов, ваша честь.
   Мистер Пикард, соскользнув со свидетельского места, поспешно покинул зал. Люсьен Уилбенкс встал и громко провозгласил:
   — Ваша честь, защита вызывает мистера Уилли Трейнора.
   Кирпич, свалившийся на голову, не мог бы ушибить «мистера Уилли Трейнора» сильнее. Я, словно рыба, выброшенная на берег, ловил ртом воздух, когда Бэгги, тоже весьма громко, произнес:
   — О черт!
   Гарри Рекс все это время сидел в ложе жюри вместе с другими юристами и забавлялся происходящим. Поднимаясь на подкашивающихся ногах, я кинул отчаянный взгляд в его сторону, взывая о помощи. Он тоже встал:
   — Ваша честь, я адвокат мистера Трейнора и заявляю протест: мистер Трейнор не был приглашен в качестве свидетеля.
   Ну давай, давай, Гарри Рекс! Сделай же что-нибудь!
   Судья пожал плечами:
   — Ну и что? Он ведь здесь. Какая разница, был он заявлен или нет? — В голосе старика не слышалось ни намека на сочувствие, и я понял, что пропал.
   — Ну, разница хотя бы в том, что он не имел возможности подготовиться. Свидетель имеет право быть заранее уведомленным.
   — Он ведь, кажется, редактор газеты, журналист, не так ли?
   — Да.
   Люсьен Уилбенкс уже направлялся к ложе жюри с таким видом, словно собирался отправить Гарри Рекса в нокаут.
   — Ваша честь, — сказал он, — мистер Трейнор не является участником процесса и не будет свидетельствовать в суде. Но он написал эти статьи. Давайте просто его послушаем.
   — Это ловушка, господин судья, — сделал еще одну попытку Гарри Рекс.
   — Сядьте, мистер Уоннер, — приказал судья, и я, заняв свидетельское место, стрельнул в Гарри Рекса укоризненным взглядом: «Хороша работа, нечего сказать, адвокат».
   Секретарь, подойдя ко мне, спросил:
   — Вы вооружены?
   — Что? — не понял я. Я разнервничался и плохо соображал.
   — Оружие. Есть ли у вас оружие?
   — Есть.
   — Отдайте мне его, пожалуйста.
   — А оно... оно у меня в машине.
   Многим из присутствующих это показалось смешным. Видимо, в Миссисипи человек не может выступать в качестве свидетеля, если он вооружен. Еще одно дурацкое правило. Впрочем, вскоре я убедился, что оно не такое уж и дурацкое: если бы у меня действительно был при себе пистолет, в определенный момент я вполне мог бы начать палить в Люсьена Уилбенкса.
   Секретарь велел мне поклясться говорить только правду, и Уилбенкс тут же принялся расхаживать по залу. Мне показалось, что народу в зале прибавилось. Начал он весьма ласково с предварительных вопросов обо мне и обстоятельствах приобретения мной газеты. Мне удавалось отвечать честно и толково, хотя в каждом вопросе чудился подвох. Куда-то Уилбенкс клонил, но куда?
   Аудитории спектакль явно нравился. Мое неожиданное вступление во владение газетой продолжало оставаться предметом повышенного интереса и всяческих сплетен, а тут я вдруг оказался вынужден выкладывать всю правду на глазах у всех, под присягой и под протокол.
   После нескольких минут подобных любезностей мистер Гэддис, который, по моему представлению, был на моей стороне, поскольку Люсьен представлял противную, встал и заявил:
   — Ваша честь, все это весьма познавательно, но я хотел бы знать, зачем все это нужно.
   — Хороший вопрос. Мистер Уилбенкс?
   — Немного терпения, господин судья.
   Люсьен взял со стола три экземпляра «Таймс» и раздал их мне, Гэддису и Лупасу, потом снова вперился в меня и спросил:
   — Для общего сведения, мистер Трейнор: сколько сейчас подписчиков у вашей газеты?
   — Около четырех с половиной тысяч, — ответил я не без гордости. К моменту банкротства у Пятна их оставалось не более тысячи двухсот.
   — А сколько экземпляров вы продаете в розницу?
   — В среднем тысячу.
   Еще год назад я жил на четвертом этаже в общежитии студенческого землячества в Сиракьюсе, штат Нью-Йорк, отнюдь не регулярно посещая лекции, добросовестно трудясь на благо сексуальной революции, потребляя немереное количество алкоголя, покуривая травку, до полудня валяясь в постели, если мне так хотелось, и для тренировки время от времени участвуя в антивоенных манифестациях, завершавшихся стычками с полицией. У меня не было никаких проблем. Как же меня угораздило оказаться на свидетельском месте в зале суда округа Форд?
   Как бы то ни было, в этот критический момент моей карьеры на меня смотрели сотни подписчиков и просто жителей города, и я не имел права проявить слабость.
   — Какая часть вашего тиража распространяется в округе Форд, мистер Трейнор? — Свой очередной вопрос Люсьен Уилбенкс задал тоном, каким говорят о пустяках за чашкой кофе.
   — Практически весь тираж. Точных цифр у меня нет.
   — Вы продаете свою газету в киосках за пределами округа?
   — Нет.
   Мистер Гэддис предпринял еще одну вялую попытку:
   — Ваша честь, ради Бога, к чему все это?
   Но Уилбенкс неожиданно возвысил голос, указывая пальцем куда-то в потолок:
   — Я утверждаю, ваша честь, что потенциальные присяжные в этом округе уже отравлены предвзятыми и сенсационно поданными газетой «Форд каунти таймс» материалами. К счастью, газету не читают в других регионах штата. Так что перенос судебного процесса представляется не только справедливой, но и необходимой мерой.
   Слово «отравлены» радикально изменило тональность происходящего. Оно вонзилось в меня и напугало, я еще раз спросил себя: не совершил ли я и впрямь чего-то недозволенного? В поисках поддержки я поискал глазами Бэгги, но тот прятался за спину сидевшей перед ним дамы.
   — Здесь я решаю, какие меры справедливы и необходимы, а какие — нет, мистер Уилбенкс, — строго сказал судья Лупас.
   Уилбенкс схватил со стола еще одну газету, развернул и указал на первую полосу:
   — Я возвращаюсь к фотографии моего клиента. Кто сделал этот снимок?
   — Мистер Уайли Мик, наш фотограф.
   — А кто принял решение напечатать ее на первой полосе?
   — Я.
   — А размер? Кто определил размер снимка?
   — Я.
   — А вам не приходило в голову, что уже в силу этого материал будет восприниматься как сенсация?
   Конечно, черт возьми, приходило, я и хотел сенсации.
   — Нет, — ответил я холодно. — Просто это была единственная фотография Дэнни Пэджита, которой мы располагали в тот момент, и он был единственным задержанным по подозрению в совершении этого преступления. Вот мы ее и опубликовали. Повторись эта ситуация еще раз, я бы напечатал фотографию снова.
   Меня самого удивила подобная выспренность. Я украдкой взглянул на Гарри Рекса. Он кивал и весьма развязно ухмылялся: давай, мол, парень, врежь им.
   — Значит, с вашей точки зрения, поместить это фото было справедливо?
   — Не думаю, что это было несправедливо.
   — Отвечайте прямо. По вашему мнению, это было справедливо?
   — Да, справедливо и корректно.
   Уилбенкс сделал вид, что записал мой ответ, и отложил пометки в сторону для дальнейшего использования.
   — В вашем репортаже содержится весьма подробное описание интерьера дома Роды Кассело. Когда вы осматривали дом?
   — Я его не осматривал.
   — Когда вы входили в дом?
   — Я туда не входил.
   — И вы никогда не видели его изнутри?
   — Совершенно верно.
   Он снова развернул газету, что-то изучил, потом продолжил:
   — Вы сообщаете, что спальня малолетних детей мисс Каселло находится в конце короткого коридора, что расстояние от двери детской до двери спальни самой мисс Кассело равняется приблизительно пятнадцати футам и что, по вашим подсчетам, детские кроватки расположены в тридцати футах от кровати матери. Откуда вам это известно?
   — У меня есть источник информации.
   — Ах источник. Ваш источник бывал в доме?
   — Да.
   — Это офицер полиции или помощник шерифа?
   — Он пожелал остаться неизвестным.
   — Сколько конфиденциальных источников вы использовали при написании репортажа?
   — Несколько.
   Из моих журналистских штудий я смутно помнил о деле репортера, который в подобной ситуации тоже опирался на частные источники и отказался назвать их в суде. Это почему-то разозлило судью, и он приказал репортеру рассекретить их. Когда же тот снова отказался это сделать, его обвинили в неуважении к суду, и полицейские потащили его в тюрьму, где он провел не одну неделю, мужественно храня анонимность своих источников. Как именно разрешилась коллизия, я не помнил, но в итоге репортера освободили, а свободная пресса восторжествовала.
   В моем мозгу вспыхнула картинка: шериф Коули защелкивает на моих запястьях наручники и волочет меня из зала, а я взываю о помощи к Гарри Рексу. Потом меня бросают в камеру, раздевают и напяливают на меня оранжевую робу.
   Для «Таймс» это, безусловно, оказалось бы большой удачей. Господи, какие статьи я мог бы писать из застенка!
   — Вы сообщаете, что дети были в шоке, — продолжал тем временем Уилбенкс. — Откуда вам это известно?
   — Я беседовал с мистером Диси, соседом семьи Кассело.
   — Он употребил слово «шок»?
   — Да.
   — Вы пишете, что врач осматривал детей в день убийства здесь, в Клэнтоне. Как вы это узнали?
   — От своего источника, позднее информацию подтвердил сам врач.
   — Вы также сообщаете, что сейчас дети проходят курс лечения у родственников в Миссури. Кто вам это сказал?
   — Я разговаривал с их теткой.
   Швырнув газету на стол, Уилбенкс сделал несколько шагов в моем направлении, не сводя с меня налитых кровью прищуренных глаз. Вот когда пригодился бы пистолет!
   — Правда состоит в том, мистер Трейнор, что вы намеренно нарисовали картину, из которой следует, будто двое маленьких невинных детей действительно видели, как их мать насилуют и убивают в ее собственной постели, не так ли?
   Я сделал глубокий вдох и мысленно взвесил ответ. Аудитория ждала, затаив дыхание.
   — Я изложил факты с максимальной точностью, — отчеканил я, глядя на Бэгги. Тот, высовываясь из-за спины сидящей впереди дамы, одобрительно кивал, — и на том спасибо.
   — Ради того, чтобы газета продавалась, вы, основываясь на сомнительных источниках, полуправде, слухах и домыслах, сочинили историю так, чтобы она выглядела как можно сенсационнее.
   — Я изложил факты с максимальной точностью, — повторил я, стараясь сохранять хладнокровие.
   — Да неужели? — хмыкнул он и, снова схватив газету, сказал: — Я цитирую: «Будут ли дети свидетельствовать в суде?» Вы это писали, мистер Трейнор?
   Отрицать было глупо. Я мысленно дал себе подзатыльник за то, что это написал. Из-за этого последнего абзаца мы тогда поцапались с Бэгги. Нужно было проявить больше щепетильности и довериться интуиции.
   — Да, — ответил я.
   — На каких именно фактах вы основывали этот вопрос?
   — Я неоднократно слышал, как разные люди задавали его после того, как произошло преступление, — ответил я.
   Защитник обвиняемого швырнул газету на стол с таким выражением лица, словно это была какая-то зараза, и в притворном недоумении покачал головой.
   — Детей двое, так, мистер Трейнор?
   — Да. Мальчик и девочка.
   — Сколько лет мальчику?
   — Пять.
   — А девочке?
   — Три.
   — А вам сколько, мистер Трейнор?
   — Двадцать три.
   — Сколько судебных процессов вам довелось освещать в свои двадцать три года?
   — Ни одного.
   — А на скольких процессах вы присутствовали?
   — Ни на одном.
   — Раз вы столь несведущи в процессуальных процедурах, откуда вы черпали основы юридических знаний для написания этих статей?
   В этот момент я, пожалуй, мог бы обратить оружие против себя самого, окажись оно при мне.
   — Юридических знаний? — переспросил я, словно он говорил на незнакомом языке.
   — Именно, мистер Трейнор. Много ли вам удалось обнаружить дел, в которых пятилетним детям было позволено свидетельствовать в суде?
   Я метнул взгляд в сторону Бэгги, но тот, видимо, вообще заполз под лавку.
   — Ни одного, — ответил я.
   — Отличный ответ, мистер Трейнор. Ни одного. За всю историю этого штата ни один ребенок моложе одиннадцати лет никогда не свидетельствовал в уголовном суде. Пожалуйста, запишите это себе где-нибудь и запомните на будущее, когда снова попытаетесь будоражить читателей подобными бульварными приемами.
   — Довольно, мистер Уилбенкс, — прервал его судья Лупас, с моей точки зрения, недостаточно сурово. Не сомневаюсь, что и он, и другие юристы, в том числе, вероятно, и Гарри Рекс, испытывали удовольствие, наблюдая за расправой над невеждой, имевшим неосторожность сунуться в юридические дебри и заблудившимся в них. Даже мистер Гэддис, похоже, злорадствовал, глядя, как я истекаю кровью.
   Люсьен был достаточно умен, чтобы вовремя прекратить кровопускание. Промычав что-то вроде: «Я с ним закончил», он сел. Мистер Гэддис вопросов ко мне не имел. Секретарь сделал знак, что я свободен. Возвращаясь на свое место, туда, где Бэгги забился под лавку, как бездомный пес, спасающийся от града, я старался держаться прямо и до окончания слушаний делал вид, что делаю заметки в блокноте, но важно-серьезный вид мне явно не давался. Я ощущал на себе взгляды со всех сторон. Я был унижен и хотел только одного: на несколько дней спрятаться у себя в кабинете.
   Уилбенкс закончил свою речь страстным призывом во имя справедливости перенести процесс куда-нибудь подальше, быть может, даже на побережье залива, туда, где кто-то, вероятно, и слышал о преступлении, но никто не был «отравлен» — опять это ужасное слово! — тем, как оно подавалось в «Таймс». Он так увлекся бранью в мой адрес и в адрес газеты, что немного перешел границу. В своей итоговой реплике мистер Гэддис напомнил судье старое изречение о том, что излишняя горячность выдает слабость позиции.
   Я записал его, после чего стремительно вышел из зала, будто спешил по неотложному делу.

Глава 11

   На следующее утро Бэгги ворвался в мой кабинет со свежей новостью: Люсьен Уилбенкс только что отозвал ходатайство о переносе места слушаний. Как обычно, Бэгги фонтанировал аналитическими соображениями.
   Первое состояло в том, что на самом деле Пэджиты и не хотели переноса дела в другой округ. Они якобы прекрасно знают, что Дэнни на сто процентов виновен и почти наверняка будет осужден в любом округе при условии правильно отобранного жюри. Единственный шанс для них — получить присяжных, которых они могут либо подкупить, либо запугать. Поскольку обвинительный приговор должен быть единогласным, достаточно одного-единственного голоса в пользу Дэнни — и жюри окажется расколотым; судье в соответствии с законом придется объявить суд несостоявшимся. Разумеется, будет назначено новое разбирательство, но результат окажется таким же. После трех или четырех попыток штат сдастся.
   Несомненно, Бэгти провел в суде все утро, обсуждая вчерашнее заседание со своими одноклубниками, и излагал теперь объединенную компетентную точку зрения юристов. Он объяснил, что вчерашние слушания были срежиссированы Люсьеном Уилбенксом как подготовка к суду. Тому имелось два подтверждения. Во-первых, Люсьен провоцировал газету напечатать снимок Дэнни в тюремном облачении. Во-вторых, вытащил меня на свидетельское место, чтобы публично снять с меня стружку.
   — И это удалось, будь он проклят, — признал мой сотрудник.
   — Большое тебе спасибо, Бэгги, — съязвил я.
   Далее Бэгги разъяснил, что, готовя почву для будущего процесса, который, как ему все это время было отлично известно, состоится здесь, в Клэнтоне, Уилбенкс хотел, чтобы «Таймс» придержала свою прыть в его освещении.
   В-третьих или в-четвертых, Люсьен Уилбенкс никогда не упускал возможности покрасоваться перед публикой. Бэгги видел это много раз и рассказал мне несколько историй на эту тему.
   Не уверен, что я до конца разделял его далеко идущие выводы, но все остальное в данный момент казалось бессмысленным: зачем бы еще Уилбенксу тратить время и силы на двухчасовое представление, зная, что это всего лишь спектакль? Я не сомневался, что в судах может происходить кое-что и похлеще.

* * *

   В третий раз на обед было жаркое. Мы опять трапезничали на веранде. Шел затяжной дождь.
   Я в очередной раз признался, что никогда не едал такого блюда, и мисс Калли подробно рассказала мне рецепт приготовления. Подняв крышку с большого сотейника, красовавшегося в центре стола, она закрыла глаза и втянула носом поднявшийся изнутри густой аромат. Прошел уже час с момента моего пробуждения, так что от голода я был готов проглотить даже скатерть.
   Она объяснила, что это — самое простое ее блюдо. Нужно обжарить куски говяжьего окорока с жирком, переложить их в сотейник, сверху покрыть слоями нарезанной молодой картошки, лука, репы, моркови и свеклы; посолить, поперчить, налить немного воды, поставить в духовку на медленный огонь и тушить пять часов. Она наложила мне полную тарелку мяса с овощами и обильно полила все это соусом.
   — Красноватый оттенок придает блюду свекла, — объяснила она.
   Потом спросила, не хочу ли я прочитать молитву. Я отказался. Мне давненько не доводилось молиться, и в любом случае у нее это получалось куда лучше. Она взяла мои руки в свои, мы закрыли глаза. Мисс Калли обращалась к небесам под аккомпанемент дождя, отбивавшего дробь по черепице у нас над головами.
   — А где Исав? — спросил я после того, как проглотил первые три куска.
   — На работе. Иногда ему удается вырваться на обед, но чаще — нет. — Она явно была чем-то озабочена и наконец решилась: — Могу я задать вам личный вопрос?
   — Ну конечно!
   — Вы христианин?
   — Разумеется. Мама водила меня в церковь на Пасху.
   Это ее не удовлетворило. Не такого ответа она от меня ждала.
   — А в какую церковь?
   — В епископальную. В мемфисскую церковь Святого Луки.
   — Боюсь, у нас в Клэнтоне такой нет.
   — Да, я не видел. — Нельзя сказать, что я усердно искал, где бы помолиться. — А какую церковь посещаете вы?
   — Церковь Господа во Христе, — с готовностью ответила она, и на лице ее появилось выражение безмятежной радости. — Мой пастор, преподобный Терстон Смолл, — прекрасный, благочестивый человек. И очень хороший проповедник. Вам непременно нужно прийти послушать его.
   Я слышал рассказы о том, как молятся чернокожие, как по субботам они проводят в церкви весь день напролет, знал, что их службы заканчиваются поздно вечером, когда прихожане чувствуют, что все душевные силы до конца отданы Богу. И живо помнил те страдания, которые в детстве мне приходилось претерпевать во время пасхальной службы в епископальной церкви, куда меня таскали насильно, — больше часа я не выдерживал.
   — Вашу церковь посещают белые прихожане? — спросил я.
   — Только в год выборов. Тогда некоторые политики приходят вынюхивать, как собаки. И обрушивают на наши головы кучу обещаний.
   — Они высиживают всю службу?
   — Нет, что вы! Для этого они слишком заняты.
   — Значит, у вас можно приходить и уходить в любое время?
   — Вам, мистер Трейнор, — да. Мы сделаем исключение. — И она пустилась в долгий рассказ о своей церкви, в которую можно было пройти пешком от ее дома и которая несколько лет тому назад была сметена пожаром. Пожарная команда, находившаяся, разумеется, на «белой» половине, обычно не спешила на вызовы, поступавшие из Нижнего города. Так они лишились своей церкви, но это неожиданно оказалось благословением! Преподобный Смолл сплотил вокруг себя приход. Почти три года они собирались на складе, который сдал ему добрый христианин мистер Вирджил Марби. Склад находился всего в квартале от Мейн-стрит, и многие белые выражали недовольство тем, что черные молятся на их половине города. Но мистер Марби проявил твердость. Преподобный Смолл собрал деньги, и через три года после пожара они уже разрезали ленточку на открытии своего нового храма, который был в два раза больше старого. Теперь по воскресеньям храм бывает полон.