Гришем Джон. Золотой дождь

   Букер чуть не заплакал от радости. Он купил бифштексы и бутылку безалкогольного вина. Чарлин зажарила бифштексы, и мы праздновали до полуночи.
   Я не планировал вставать сегодня утром до семи, но около двери слышится громкий стук. Это мисс Берди. Вот она с шумом поворачивает входную ручку и возглашает:
   – Руди, Руди!
   Я открываю засов, и она впархивает ко мне.
   – Руди? Вы уже не спите?
   Я стою в маленькой кухне, и она внимательно оглядывает меня. На мне гимнастические трусы и тенниска, так что вид вполне приличный. Но я только-только продрал глаза, и волосы у меня торчат во все стороны. Да, я проснулся, хотя и не совсем.
   Солнце едва встало, но передник мисс Берди уже испачкан землей, туфли в грязи.
   – Доброе утро, – говорю я, изо всех сил стараясь не показать раздражения.
   Она серо-желто улыбается.
   – Я вас разбудила? – чирикает она.
   – Нет, я как раз вставал.
   – Ну и хорошо. А то надо поработать.
   – Поработать? Но…
   – Да, Руди. Вы уже забыли об иголках? Время приниматься за дело, они сгниют, если мы не поспешим.
   Я хлопаю со сна глазами.
   – Но сегодня пятница, – бормочу я не очень уверенно.
   – Нет. Суббота! – отрезает она.
   Мы несколько секунд молча глазеем друг на друга. Я смотрю на часы – привычка, которую уже приобрел за три дня работы.
   – Сегодня пятница, мисс Берди. Пятница. И мне надо на работу.
   – Сегодня суббота, – повторяет она упрямо. Мы опять молча глазеем друг на друга. Она смотрит на мои трусы. Я изучаю ее грязные туфли.
   – Послушайте, мисс Берди, – говорю я дружелюбно. – Я точно знаю, что сегодня пятница и через полтора часа я должен быть на работе, где меня очень ждут. Мы займемся иголками в уик-энд. – Конечно, я стараюсь ее задобрить, потому что планирую завтра утром восседать на своем рабочем месте.
   – Они сгниют.
   – Но не сегодня же. – А вообще могут ли иголки сгнить, если они в мешке? Вряд ли.
   – Но завтра я хотела заняться розами.
   – Хорошо, но почему бы вам не заняться розами сегодня, пока я в офисе, а завтра мы займемся иголками?
   С минуту она пережевывает услышанное, и вдруг мне становится жалко ее. Плечи у нее опущены, лицо печальное. Трудно сказать, смущена ли она.
   – Но вы обещаете? – спрашивает она кротко.
   – Обещаю.
   – Вы говорили, что будете работать во дворе, если я снижу квартирную плату.
   – Да, конечно. – Разве можно это забыть? Она уже раз десять мне напоминала.
   – Ну что ж, ладно, – говорит она так, словно только затем и пришла, чтобы услышать отказ. Она выходит и спускается вниз, что-то бурча под нос. Я спокойно закрываю дверь и думаю, когда же завтра утром она придет и вытащит меня из постели.
   Я одеваюсь и еду в офис, около которого припарковано уже с полдюжины машин. В некоторых окнах горит свет, а еще нет и семи утра. Я жду в автомобиле, пока еще один служащий не подъезжает к парковке, и, совершенно точно рассчитав, нагоняю у самой входной двери мужчину средних лет.
   В руке у него портфель и высокий бумажный стаканчик с кофе, который он старается удержать, пока другой рукой нащупывает в кармане ключи.
   Он вздрагивает, увидев меня. Это, конечно, не самый криминальный район Мемфиса, но все же его центральная часть, и люди здесь нервные.
   – Доброе утро, – говорю я приветливо.
   – Утро, – ворчит он в ответ, – вам что-нибудь надо?
   – Да, сэр. Я новый помощник Барри Ланкастера, только что принятый на работу.
   – Имя?
   – Руди Бейлор.
   Руки его на минуту останавливаются, он сильно хмурится.
   Нижняя губа искривляется и выпячивается вперед, он качает головой:
   – Не выдумывайте. Я здесь управляющий делами. Мне о вас никто не говорил.
   – Честное слово, он нанял меня, но всего четыре дня назад.
   Он вставляет ключ в замок, опасливо оглядываясь через плечо. Этот парень думает, что я вор или убийца, но я в костюме и в галстуке и выгляжу очень симпатично.
   – Извините. Но у мистера Лейка очень строгие правила безопасности. Никто не может войти до начала и после конца рабочего дня, если человек не значится в платежной ведомости. – Он почти впрыгивает в дверь. – Передайте Барри, чтобы утром мне позвонил. – И захлопывает дверь прямо перед моим носом.
   Я не собираюсь сшиваться на ступеньках, словно нищий, пока не появится еще какая-нибудь персона, чье имя значится в ведомости. Поэтому проезжаю несколько кварталов до ближайшего дешевого кафе, где покупаю утреннюю газету, рожок и кофе. Я убиваю час, дыша сигаретным дымом и слушая чужую болтовню, затем возвращаюсь на парковку, где теперь еще больше машин. Хороших машин. Элегантных немецких и других импортных сверкающих лаком машин. Я осторожно выбираю свободное местечко возле «шевроле».
   Дежурная у первого поста уже несколько раз видела, как я прихожу и ухожу, но делает вид, что я здесь чужак и незнакомец. Я, однако, не намерен сообщать ей, что служу здесь, как она. Дежурная звонит Барри, и он дает мне зеленый свет на вход в лабиринт.
   Барри должен быть в суде ровно в девять утра по делу о доброкачественности продуктов, поэтому очень спешит. Я твердо решил поговорить с ним, чтобы мое имя тоже включили в платежную ведомость, но время сейчас неподходящее. Мое дело может и подождать день-другой. Барри засовывает папки в объемистый портфель, и с минуту я надеюсь, что он и меня возьмет как помощника на судебное заседание. Но у него другие планы.
   – Хочу, чтобы вы поехали к Блейкам и вернулись назад с уже подписанным контрактом. Это необходимо провернуть теперь же. – Он прямо-таки подчеркивает слово «теперь», так что я уже не сомневаюсь насчет своего местоназначения.
   Он подает мне тоненькую папку.
   – Здесь контракт. Я приготовил его прошлой ночью. Просмотрите его. Нужны подписи всех троих Блейков – Дот, Бадди и Донни Рея, так как он уже взрослый.
   Я решительно киваю головой, но предпочел бы, чтобы меня вздули, чем ехать к Блейкам и провести у них все утро. Наконец мне придется встретиться с Донни Реем, а я бы эту встречу отсрочил навсегда.
   – А что потом? – спрашиваю я.
   – Я пробуду в суде весь день. Приезжайте и отыщите меня в зале заседания у судьи Андерсена. – Звонит телефон, Барри взмахом руки отсылает меня – мое время кончилось.
   Мысль собрать всех Блейков вокруг кухонного стола для подписания договора не очень меня привлекает. Придется сидеть и смотреть, как Дот ковыляет через задний двор к разбитому «ферлейну», ругаясь на ходу и проклиная все на свете, а потом улещивает и выманивает Бадди из машины, отрывая от его котов и джина. Нет, она, наверное, вытащит его за ухо. Скверная будет картина. А мне потом придется сидеть и нервничать, пока она удалится в задние комнаты, чтобы привести Донни Рея, и я должен буду, замерев от страха, спокойно встретить его, когда он выйдет познакомиться со мной, своим адвокатом.
   Чтобы по возможности облегчить задачу, я останавливаю машину у платного телефона-автомата на Галф-стейшн и звоню Дот. Вот уж парадокс! Лейковская фирма располагает самой совершенной электронной связью, а я вынужден пользоваться телефоном-автоматом. Слава Богу, Дот берет трубку. Я не представляю себе телефонной беседы с Бадди. И сомневаюсь, что у него в «ферлейне» есть аппарат.
   Как обычно, она все воспринимает с подозрением, но согласна встретиться со мной. Я не слишком настаиваю на том, чтобы увидеться со всеми домочадцами, но подчеркиваю, что расписаться в контракте должны все. И разумеется, сообщаю, что очень, очень тороплюсь. Сразу же надо будет, понимаете, передать бумаги в суд. Судьи уже ждут.
   Те же собаки рычат на меня с соседской лужайки, когда я паркуюсь на подъездной дорожке. Дот стоит на обшарпанном пороге. Сигарета, догоревшая до фильтра, зажата в уголке рта почти у самых губ, и голубоватый туман лениво плывет над ее головой в сторону лужайки. Она уже давненько ждет и курит.
   Я насильно улыбаюсь широкой, лицемерной улыбкой и рассыпаюсь в приветствиях. Морщины, собравшиеся у рта Дот, едва заметно разглаживаются. Я иду за ней по запущенному, душному дому, мимо дырявого дивана под коллекцией старых фотографий когда-то счастливого блейковского семейства, по вытертому, когда-то ворсистому ковру, по которому разбросаны маленькие половички, чтобы скрыть прорехи, прямо в кухню, где никого нет.
   – Кофе? – спрашивает она, показывая на мое место за кухонным столом.
   – Нет, спасибо. Просто немного воды.
   Она наполняет пластиковый стакан водой из-под крана, без кубиков льда, и ставит передо мной. Мы оба медленно устремляем взгляд в окно.
   – Я не смогла заставить его прийти, – говорит она, очевидно, нисколько не обеспокоенная; догадываюсь, что иногда Бадди желает выйти, а иногда нет.
   – А почему? – спрашиваю я, как будто его поведение поддается логическому осмыслению.
   Она только пожимает плечами:
   – Но Донни Рей вам тоже нужен, да?
   – Да.
   Она выскальзывает из кухни, оставляя меня наедине с теплой водой и с видом на Бадди. Но его трудно разглядеть, потому что ветровое стекло не мылось уже несколько десятилетий и орда грязных кошек избрала своим пристанищем и местом для прогулок капот машины. На Бадди какая-то шапочка, очевидно, с наушниками. Он медленно подносит бутылку ко рту. Мне из кухни кажется, что она покоится в бумажном коричневом пакете. Бадди спешно делает глоток.
   Я слышу, как Дот что-то тихо говорит сыну. Раздается шарканье, вот они в кухне. Я поднимаюсь, чтобы познакомиться с Донни Реем Блейком.
   Да, он определенно скоро умрет, чем бы ни болел. Он ужасающе истощен, щеки ввалились, кожа белая как мел. Он и до болезни, видимо, был худощав и тонок в кости, а теперь согнулся в поясе и кажется не выше матери. Волосы и брови у него угольно-черные и составляют резкий, словно графический, контраст с нездоровой бледностью кожи. Но он улыбается и протягивает костлявую, похожую на палку руку, которую я пожимаю так крепко, как только осмеливаюсь.
   Дот крепко обнимает его за талию и ласково усаживает на стул. На нем мешковатые джинсы и простая белая тенниска, которая складками висит на худом теле.
   – Приятно познакомиться, – говорю я, стараясь не смотреть в его запавшие глаза.
   – Мама хорошо отзывается о вас, – откликается он. Голос у него слабый и хриплый, но говорит он ясно. Вот уж не думал, что Дот может обо мне хорошо отзываться. Донни охватывает подбородок ладонями, словно ему трудно держать голову. – Она сказала, что вы подаете в суд на этих ублюдков из «Дара жизни» и вроде заставите их заплатить. – В словах слышится скорее отчаяние, чем гнев.
   – Это верно, – соглашаюсь я. Открыв папку, я достаю копию запроса, который Барри Экс отправил почтой в «Дар жизни», и вручаю ее Дот, которая стоит позади Донни Рея. – Мы завели дело, – объясняю я, как самый заправский и шустрый адвокат. – Мы не рассчитываем, что они удовлетворят нашу просьбу о выплате денег, поэтому буквально через несколько дней подадим в суд. И возможно, будем требовать по крайней мере миллион.
   Дот смотрит на письмо, потом кладет его на стол. Я ожидал целого потока вопросов насчет того, почему же я раньше сам не возбудил дело. И боюсь, что из-за этого начнется неприятное ворчание. Но она бережно растирает плечи Донни Рею и скорбно смотрит в окно. Она не станет ругаться, она сдерживается, чтобы не расстраивать его.
   Донни Рей тоже устремляет взгляд в окно.
   – А папа придет?
   – Сказал, что не желает, – отвечает она.
   Я вынимаю из папки контракт и протягиваю его Дот.
   – Но это должно быть подписано до начала судебного разбирательства. Это контракт между вами, клиентами, и моей юридической фирмой на легальное представительство ваших интересов в суде.
   Она осторожно берет бумаги. В контракте только две страницы.
   – А что здесь написано?
   – Да все, что нужно, обычным, полагающимся в таких случаях языком. Вы нанимаете нас своими адвокатами, мы беремся провернуть дело, принимаем на себя издержки и получаем третью часть от всех сумм по возмещению ущерба.
   – Тогда зачем понадобилось целых две страницы такого мелкого шрифта? – спрашивает она, вытаскивая сигарету из пачки, лежащей на столе.
   – Не зажигай! – резко бросает через плечо Донни. Он смотрит на меня и продолжает: – Неудивительно, что я уже при смерти.
   Она, ничуть не реагируя на его слова, втыкает сигарету между губами, продолжая разглядывать контракт, но не закуривает.
   – И мы должны подписаться все трое?
   – Точно.
   – Да, но он сказал, что не придет.
   – Тогда отнеси ему в машину, – сердито бросает Донни Рей. – Возьми ручку, пойди к нему и заставь его подписать эту проклятую бумагу.
   – Я и не догадалась, – отзывается она.
   – Мы и прежде ведь так делали. – Донни Рей опускает голову и скребет макушку. Он уже завелся.
   – Да, наверное, я смогу его заставить, – говорит она, все еще колеблясь.
   – Тогда иди скорей, черт возьми! – взрывается он, и Дот рыщет в ящике буфета, пока не находит ручку. Донни Рей поднимает руки и снова опускает на них голову. Запястья у него тонкие, как палка у метлы.
   – Через минуту вернусь, – говорит Дот, словно девочка на побегушках, так она беспокоится о своем сыне. Она медленно идет по выложенному кирпичом внутреннему дворику к сорнякам. Пара кошек, лежащих на капоте, видя ее приближение, ныряет под машину.
   – Несколько месяцев назад, – говорит Донни Рей и делает долгую паузу, он дышит с трудом, и голова у него слегка трясется, – несколько месяцев назад нам нужно было получить его подпись для нотариуса, а он не захотел выходить из машины. Мать нашла женщину-нотариуса, которая согласилась за двадцать долларов приехать на дом, но, когда она прибыла, отец по-прежнему не захотел выходить из машины. Так что мать и нотариус сами пошли туда, через сорняки. Вы видите ту большую рыжую кошку на крыше автомобиля?
   – Да.
   – Мы зовем ее Царапкой. Она как бы сторожевая кошка.
   В общем, когда нотариус протянула руку в окошко, чтобы взять документы у Бадди, который, конечно, был выпивши и едва понимал, что делает, Царапка набросилась на нотариуса. Нам это обошлось в шестьдесят долларов, пришлось вызывать врача. И купить новую пару колготок. Вам уже приходилось видеть больного с острой лейкемией?
   – Нет, до сих пор не приходилось.
   – Я вешу сто десять фунтов. А одиннадцать месяцев назад во мне было сто шестьдесят. Диагноз поставили, когда оставалась масса времени для лечения, мне повезло, что у меня есть идентичный близнец и его костный мозг мне подходит. Пересадка костного мозга могла бы меня спасти, но нам она не по карману. У нас была страховка, но вы уже знаете все, что случилось. Знаете, не так ли?
   – Да, я детально ознакомился с вашим делом, Донни Рей.
   – Хорошо, – вздыхает он с облегчением.
   Мы смотрим, как Дот сгоняет оставшихся кошек. Царапка, взобравшись на крышу машины, притворяется, что спит.
   Ей Дот Блейк совершенно ни к чему. Дверцы открыты, и Дот протягивает контракт внутрь. И мы слышим ее проникновенный голос.
   – Я знаю, вы их считаете сумасшедшими, – говорит Донни Рей, словно читая мои мысли. – Но они хорошие люди, которым пришлось пережить немало напастей, проявите терпение.
   – Да нет, они славные.
   – Я уже на восемьдесят процентов в могиле, вот так. На восемьдесят. Если бы, черт возьми, мне пересадили костный мозг хотя бы полгода назад, тогда было бы девяносто процентов за то, что я вылечусь. Девяносто процентов. Смешно, что врачи используют цифры, когда говорят, будем мы жить или умрем. А теперь уже слишком поздно. – Он внезапно ловит ртом воздух, словно задыхаясь, сжимает кулаки и содрогается с ног до головы. Его лицо чуть-чуть розовеет от отчаянных попыток дышать. Он бьет себя кулаком в грудь, и я боюсь, что он сделает в ней глубокую вмятину.
   Наконец ему удается вдохнуть полной грудью, и он издает быстрые хрипящие звуки. Именно в этот момент я начинаю ненавидеть страховую компанию «Прекрасный дар жизни».
   Мне больше не стыдно смотреть на него. Он мой клиент, и он рассчитывает на меня и мою помощь. И я взвалю бремя всех его немощей на себя.
   Дыхание Донни Рея выравнивается, насколько это возможно. Глаза у него покраснели и увлажнились. Не знаю, плачет ли он или это следствие припадка.
   – Извините, – шепчет он.
   Царапка шипит так, что и нам слышно. Мы видим, как она, распластавшись, взлетает в воздухе и приземляется в сорняках. Очевидно, сторожевая кошка проявила чересчур большой интерес к моему договору, и Дот ей как следует выдала.
   Дот говорит что-то очень нехорошее мужу, который еще ниже ссутуливается над рулем. Она просовывает руку, выхватывает документ и затем бежит что есть силы обратно, а кошки пускаются врассыпную во всех направлениях.
   – На восемьдесят процентов уже в гробу, каково? – хрипит Донни Рей. – Так что я недолго протяну. Но что бы вы ни выиграли по этому делу, пожалуйста, присмотрите, чтобы со стариками обошлись по справедливости. У них была тяжелая жизнь.
   Я так тронут, что не в силах сказать ни слова.
   Дот открывает дверь и бросает контракт на стол. Первая страница слегка надорвана внизу, а на второй видно грязное пятно. Надеюсь, это не от кошачьей лапы.
   – Вот, – говорит она, – миссия выполнена.
   Бадди действительно расписался, хотя подпись совершенно невозможно прочитать.
   Я указываю Донни Рею и его матери места для подписи.
   Они расписываются, и документ скрепляется печатью. Мы несколько минут болтаем, и я начинаю посматривать на часы.
   Когда я ухожу, Дот сидит рядом с Донни, ласково гладит его руку и убеждает его, что теперь дела пойдут на лад.

Глава 13

   Я приготовился сообщить Барри Эксу, что не смогу работать в субботу, так как в доме и во дворе предстоит очень срочная работа. И уже хотел предложить, что приду на несколько часов в воскресенье днем, если нужно. Однако я беспокоился напрасно. Барри собрался уехать на уик-энд из города, а так как я больше не посмею проникнуть в офис без его помощи, то и разговаривать, собственно, не о чем.
   По какой-то причине мисс Берди не барабанит в мою дверь до восхода солнца. Вместо этого она предпочитает заняться приведением в порядок орудий труда прямо под моим окном у двери в гараж. При этом с громким стуком она роняет вилы и лопаты. Скребет стенки тачки металлическим скребком. Затачивает две затупившиеся мотыги и все время напевает, иногда весьма пронзительно взвизгивая. Сразу же после семи я наконец спускаюсь, и она делает вид, что удивлена моим появлением.
   – Ой, доброе утро, Руди. Как вы?
   – Я замечательно, мисс Берди. А вы?
   – Чудесно, просто чудесно. Какой великолепный день, не правда ли?
   День едва начался, еще слишком рано, чтобы оценить его великолепие. Вообще-то говоря, довольно душно для такого часа. Немилосердная жара мемфисского лета не за горами.
   Мисс Берди позволяет мне выпить чашку растворимого кофе и съесть тост, прежде чем приняться бубнить насчет иголок.
   Я вскакиваю и начинаю действовать, чем привожу ее почти в восторг. Под ее руководством я мужественно поднимаю и погружаю первый стофунтовый мешок с иголками в тачку и везу ее за мисс Берди вокруг дома и по подъездной дорожке через переднюю лужайку к низенькой маленькой клумбочке около улицы. Рукой в перчатке мисс Берди держит чашку кофе и с большой точностью указывает мне то самое место, куда надо высыпать иголки. Я совершенно выдохся по пути, особенно если учесть, что последний его отрезок приходился на мокрую от росы траву, но бодро вскрываю мешок и начинаю выбрасывать иголки вилами. Через пятнадцать минут я справляюсь с задачей, но моя тенниска уже насквозь пропотела.
   Мисс Берди идет следом за мной и тачкой к самому краю дворика, где мы снова нагружаемся. Она точно указывает, какой мешок брать, и мы опять везем его к месту, недалеко от столба с почтовым ящиком.
   В первый час работы мы разбросали пять мешков иголок.
   Пятьсот фунтов весом. Я уже изнемогаю. В девять утра температура подскочила почти до тридцати градусов. В девять тридцать я уговорил мисс Берди сделать перерыв, чтобы напиться воды. И, посидев десять минут, с трудом поднимаюсь снова.
   Время от времени нестерпимо ломит спину, но, закусив губы, позволяю себе только гримасу боли. Однако мисс Берди ничего не замечает.
   Я человек не ленивый и когда-то, еще во время учебы в средней школе, находился в отличной физической форме. Я вовсю резвился и участвовал во всех спортивных играх, но потом в мою жизнь вошел юридический колледж, и за последние три года у меня было мало возможностей заниматься спортом. Поэтому после трех часов тяжелой физической работы я чувствую себя как выжатый лимон.
   На ленч мисс Берди скармливает мне два своих безвкусных сандвича с индюшатиной и яблоко. Я сижу под зонтиком во внутреннем дворике и очень медленно ем. Спину ломит, от усталости я не чувствую ног, и руки дрожат, пока я, словно кролик, грызу яблоко.
   Ожидая, когда мисс Берди закончит на кухне, я устало смотрю через маленькое зеленое пятно лужайки с грудой мешков на ней на свое жилище над гаражом. А я еще гордился, когда выторговал себе всего полтораста долларов арендной платы, теперь не знаю, такой ли уж я умник на самом деле и кто в конечном счете выгадал…
   Помню, мне было даже немного стыдно, что я слегка наживаюсь на милой маленькой женщине. А теперь мне очень хотелось бы запихнуть ее в пустой мешок из-под иголок.
   Если судить по древнему термометру, прибитому гвоздями к стене гаража, температура в час дня поднялась еще на пару градусов. В два часа спина у меня уже не разгибается, и я объясняю мисс Берди, что должен отдохнуть. Она грустно смотрит на меня, затем медленно поворачивается и изучает взглядом нисколько не уменьшившуюся груду белых мешков. Мы сделали в этой громаде едва заметную вмятину.
   – Ну, если это так обязательно.
   – Только часок, – умоляю я.
   Она смягчается, но в три тридцать я снова толкаю перед собой тачку, а мисс Берди наступает мне на пятки.
   После восьми часов изматывающей работы я высыпал семьдесят девять мешков иголок, меньше трети всего их количества.
   Вскоре после ленча я намекнул в первый раз, что ровно в шесть вечера меня ждут в «Йогисе». Я, конечно, соврал. Мои часы работы в баре с восьми до закрытия. Однако мисс Берди этого не узнает, а я твердо намерен освободиться от иголок еще до наступления темноты. Но в пять я просто все бросаю и говорю, что с меня достаточно, что спина у меня отваливается, а мне еще работать вечером, и тащусь вверх по лестнице, а мисс Берди печально смотрит мне вслед. Она может отказать мне в жилье, но мне это уже безразлично.
   Поздним утром в воскресенье я просыпаюсь от величественного грозового раската и лежу, словно оцепенев, под шум проливного дождя, барабанящего по крыше. Голова у меня в порядке – заступив вчера на работу в баре, я не пил. Однако все тело словно залито бетоном, и я не в силах пошевелиться.
   Малейшее движение причиняет мучительную боль. Мне даже трудно дышать.
   В какой-то момент вчерашней пытки мисс Берди спросила, не пойду ли я с ней сегодня в церковь. Посещение церковной службы не было включено в список обязательных условий моего здесь проживания, но почему бы, подумал я тогда, не пойти.
   Если одинокая старая леди хочет, чтобы я посетил с ней службу, то это самое малое, что я могу для нее сделать из чувства благодарности. И уж мне это, конечно, никак не может повредить.
   Поэтому я поинтересовался у нее, какую церковь она посещает. Церковь Благодати Господней, отвечает она, что в Далласе. Живи, опираясь на помощь ближних, – такой принцип исповедует она вместе с досточтимым Кеннетом Чэнддером в храме и среди собственных стен.
   Сегодня я вымаливаю возможность остаться дома. Она, по-видимому, недовольна, но быстро смиряется.
   Когда я был маленьким, еще задолго до того, как отец пристрастился к алкоголю и решил послать меня в военное училище, я от случая к случаю ходил в церковь вместе с матерью. Отец тоже бывал с нами пару раз, но все время ворчал и брюзжал, и мы с матерью предпочитали, чтобы он оставался дома и читал газеты. Это была маленькая методистская церковь с дружелюбно настроенным пастором, достопочтенным Хауи, который рассказывал разные забавные истории и умел внушить каждому, что он желанный и любимый прихожанин.
   Я помню, как мама всегда была довольна его проповедями. В воскресной школе училось много ребят, и я не возражал, когда раз в неделю утром меня скребли мочалкой, надевали на меня рубашку с накрахмаленным воротничком и вели в церковь.
   Однажды у матери была какая-то незначительная операция и она провела в больнице три дня. Конечно, все дамы-прихожанки знали об интимных деталях операции и в течение трех дней в дом потоком изливались приношения: печеное, тушеное, жареное, пирожные, пироги и тому подобное. Приносились горшки и блюда с таким количеством еды, которое нам с отцом и за год было не съесть. Дамы организовали дежурство у нас в доме. Они поочередно надзирали за порядком в кухне, убирали там, мыли, встречали все увеличивающееся количество посетительниц, которые приносили все больше кастрюль со съестным. В те три дня, что мать пробыла в больнице, и три дня после возвращения у нас в доме жила по крайней мере одна из дам, и мне казалось, что они сторожили еду.
   Отец бесился. Он не мог потихоньку слинять и выпить в укромном уголке, нельзя же заниматься подобным, когда в доме с полдюжины богобоязненных дам. Мне кажется, они знали, что ему хочется приложиться к бутылке, и, раз уж им удалось ворваться к нам, они решили не допустить этого. Причем подразумевалось, что он неизменно будет радушным хозяином, а мой отец ну никак не годился на такую роль.