Гришем Джон. Золотой дождь

   – Копия полицейского рапорта, – ворчит он, уже направляясь к двери.
   – Обо мне? – спрашиваю я в ужасе.
   – Да нет же, черт возьми! Это сообщение об аварии. На углу Эйрвейз и Шелби произошло автомобильное столкновение, и машина разбита. Это в двух кварталах отсюда. Может, пьяный шофер виноват. Такое впечатление, что он ехал на красный свет. – Брюзер замолкает и внимательно смотрит на меня.
   – Разве мы представляем одну из…
   – Еще нет! Но вот в этом и заключается твоя задача. Возьмись за дело, проверь, как все случилось. Подпиши договор на расследование. Займись досконально. Кажется, дело пахнет серьезными телесными повреждениями.
   Я совершенно растерян, но он оставляет меня в этом состоянии, хлопая дверью, и я слышу, как он, ворча, идет дальше по коридору.
   Полицейский рапорт содержит имена водителей, пассажиров, адреса, телефоны, сообщения, что с машинами и какие травмы получили люди, и показания свидетелей происшествия.
   Здесь есть схема-план, представляющая, как, по мнению полицейского, все случилось, и другой набросок, демонстрирующий состояние, в котором он нашел машины после аварии. Оба водителя пострадали и отправлены в больницу, и тот, кто ехал на красный свет, был, очевидно, пьян.
   Интересный документ, но что мне с ним делать? Авария произошла десять минут одиннадцатого вчера вечером, но Брюзер уже каким-то образом сумел первым наложить на справки свои цепкие руки сегодня утром. Я опять читаю рапорт и затем долго смотрю на него в задумчивости.
   Стук в дверь извлекает меня из недоуменного, растерянного состояния.
   – Войдите, – говорю я.
   Дверь тихонько скрипит, и тощий низенький человечек просовывает голову в щель.
   – Руди? – произносит он тихим, нервным голосом.
   – Да, входите.
   Он проскальзывает в едва приотворенную дверь и словно прокрадывается к стулу напротив.
   – Я – Дек Шиффлет. – Он садится, не потрудившись поздороваться или улыбнуться. – Брюзер сказал, что у вас на руках дело, о котором вы хотели посоветоваться. – Он оглядывается через плечо, словно кто-то вошел следом и теперь подслушивает наш разговор.
   – Приятно познакомиться, – говорю я.
   Трудно сказать, сколько Деку лет, сорок, но, может быть, и пятьдесят. У него совсем мало волос, оставшиеся пряди он сильно помадит и расчесывает так, что они лежат поперек большой лысины. Клочки волос над ушами жидкие и почти седые.
   У него большие очки в металлической оправе с толстыми и очень грязными стеклами. Трудно сказать, то ли у него большая голова, то ли туловище чересчур маленькое, но они явно друг другу не соответствуют. Лоб у него как бы разделяется на две круглые половины, соединенные в центре глубокой морщиной, которая затем резко опускается к носу.
   Бедняга Дек один из самых некрасивых мужчин, которых я когда-либо видел. Лицо хранит шрамы юношеских угрей.
   Подбородка практически нет. При разговоре нос у него морщится, губа задирается, так что видны четыре больших верхних зуба, все одинаковой величины.
   Воротник его белой с двумя нагрудными карманами грязноватой рубашки измят, а узел на простом красном вязаном галстуке величиной с мой кулак.
   – Да, действительно, мне нужен совет. – Я стараюсь не встречаться взглядом с двумя огромными глазами, изучающими меня из-за толстых грязных стекол. – Это дело о страховке. Вы здесь адвокатом работаете?
   Нос и губы одновременно морщит улыбка. Блестят зубы.
   – Да, вроде того. Но на самом деле нет, понимаете, я не адвокат. Еще нет. Я учился в колледже, но не выдержал экзамена на звание адвоката.
   Значит, родственная душа.
   – О, вот как, – откликаюсь я. – А когда вы окончили юридический колледж?
   – Пять лет назад. Понимаете, у меня все время сложности со сдачей экзаменов. Шесть попыток.
   Мне об этом неприятно слышать.
   – М-м, – бормочу я. Честное слово, не думал, что найдется человек, способный сдавать экзамен столько раз. – Сожалею, что вам так не везет.
   – А когда вы сдаете? – спрашивает он, нервно озираясь.
   Дек сидит на краешке стула, будто в любую минуту готов выскочить за дверь, если понадобится. Большим и указательным пальцами правой руки он щиплет кожу тыльной стороны на левой.
   – В июле. Трудное положение, правда?
   – Да, очень трудное, я бы сказал. Я уже год как больше не сдаю. И не знаю, решусь ли еще раз.
   – А где вы учились? – спрашиваю я, потому что своим сообщением он заставляет меня тоже нервничать. Я уже не уверен, что вообще следует толковать с ним относительно блейковского дела. Что он сможет предложить? Сумеет ли в него врубиться как следует?
   – В Калифорнии, – отвечает он, и его лицо подергивается от такого сильного тика, какого я никогда не видал. Глаза хлопают, брови дергаются, губы дрожат. – Вечернее отделение. В то время я был уже женат и работал по пятьдесят часов в неделю. Для занятий времени оставалось мало. Сдал трехлетний курс только за пять лет. Жена меня бросила. Уехала. – Слова его замирают, по мере того как фразы становятся короче, и приходится по нескольку секунд ждать продолжения.
   – Ага. Ладно, а давно вы работаете на Брюзера?
   – Почти три года. Он относится ко мне так же, как к другим служащим, не делая различий. Я нахожу ему дела, разрабатываю их, даю ключ. И все довольны. Он обычно просит меня отслеживать дела со страховками, когда они нам подворачиваются. Я работал восемнадцать лет на «Пасифик мьючел». Меня уже стало тошнить от них. Вот я и поступил тогда в юридический колледж. – Слова опять замирают.
   Я смотрю и жду.
   – А что бывает, когда вам надо выступать в суде?
   Он кротко улыбается, мол, все это можно обойти, словчить.
   – Ну, несколько раз мне все равно удавалось, правда. И до сих пор меня не уличили. Знаете, там очень много адвокатов, за всеми не уследить. Если нам предстоит суд, я прошу пойти со мной Брюзера. Или еще кого-нибудь из наших.
   – Брюзер говорил, что в фирме работают пять адвокатов.
   – Да. Я, Брюзер, Никлас, Токсер и Ридж. И я бы не стал называть нашу контору фирмой. У нас каждый сам за себя. Вы это скоро узнаете. Сами будете находить себе дела и клиентов и удерживать треть от всех гонораров.
   Меня подкупает его откровенность, и я жму дальше:
   – Это выгодно?
   – Зависит от того, на что вы рассчитываете, – отвечает он, нервно ерзая на месте, словно Брюзер может его подслушать. – У нас здесь большая конкуренция. Мне это очень подходит, потому что я могу сделать сорок тысяч в год, занимаясь делами без лицензии. Но вы, однако, никому об этом не рассказывайте.
   Да мне и в голову такое не придет.
   – А на каких условиях вы будете участвовать со мной в деле о страховке? – спрашиваю я.
   – А, вы об этом… Брюзер мне заплатит, если все будет улажено. Я помогаю ему лично, я единственный, кому он может доверять. Больше никто не смеет иметь дело с его собственными казусами и документами. Он прогнал кое-кого, кто пытался вмешиваться. А я человек неопасный. И мне приходится здесь оставаться, пока не сдам экзамена.
   – А что собой представляют другие адвокаты?
   – Они приходят и уходят. Брюзер не нанимает больших умников из престижных школ. Предпочитает молодняк с улицы. Поработают год-другой, найдут каких-нибудь клиентов, заключат несколько контрактов и открывают собственные конторы. Адвокаты ведь всегда ищут где лучше.
   Давай-давай, рассказывай. Будто я сам не знаю.
   – Могу я вас еще кое о чем спросить? – говорю я неожиданно для самого себя.
   – Конечно.
   Я вручаю ему рапорт об аварии, и он быстро его пробегает глазами.
   – Вам его Брюзер дал, верно?
   – Да. Несколько минут назад. Чего он от меня хочет?
   – Чтобы вы начали дело. Нашли бы парня, на которого совершен наезд, подписали с ним договор на посредничество с. фирмой Дж. Лаймена Стоуна и затем подготовили бумаги для подачи в суд.
   – А как мне найти этого парня?
   – Ну, надо навести справки в больницах. Он наверняка попал в какую-то из них.
   – Вы тоже ездите по больницам?
   – Конечно. И постоянно. Понимаете, у Брюзера есть контакты с Главным полицейским управлением. Это очень хорошо, потому что он с некоторыми парнями оттуда дружит с детства, и почти каждое утро они подкармливают его вот такими рапортами. Он делит бумаги между сотрудниками фирмы и рассчитывает, что мы как следует подготовим дела по рапортам. Для этого не надо быть специалистом по ракетам.
   – А в какую больницу обращаться?
   Его круглые глаза выкатываются, и он с отвращением качает головой.
   – Да чему они вас учили в вашем колледже?
   – Немногому, но уж, конечно, не как гоняться за каретами «скорой помощи».
   – Тогда вам лучше всего поскорее этому научиться. Иначе с голоду помрете. Вот смотрите, у вас здесь есть домашний телефон пострадавшего. Позвоните, скажите, кто бы ни взял трубку, что вы из Мемфисской пожарной команды или еще что-нибудь в этом роде и, мол, вам нужно немедленно поговорить с этим водителем, как его там зовут. Но он, естественно, не может подойти к телефону, потому что он в больнице, скажут вам. Верно? А в какой больнице, спросите вы. Вам это необходимо внести в компьютерные данные. И домашние все скажут. Эта штука всегда срабатывает, напрягите воображение. Люди ведь такие дураки.
   Мне становится тошно.
   – А что потом?
   – А потом вы едете в больницу и беседуете с имярек. Эй, да вы совсем еще зеленый! Извините. Скажу, что бы я сделал на вашем месте. Схватил бы сандвич и съел бы его по дороге в машине. Мы бы с вами подскочили в больницу и подписали контракт с парнем.
   О, как мне этого не хочется! Я с большим удовольствием ушел бы сейчас отсюда и никогда не вернулся. Но делать нечего.
   – О'кей, – соглашаюсь я очень неуверенно.
   Он вскакивает:
   – Встретимся у подъезда. Я позвоню и узнаю, в какой он больнице.

* * *

   Это благотворительная больница Святого Петра, настоящий зоопарк, куда свозят получивших травмы. Она принадлежит городу и обеспечивает необходимую помощь бесчисленным пациентам-беднякам.
   Деку все это хорошо известно. Мы мчим через весь город в его старом мини-грузовичке. Это единственное его достояние, оставшееся после развода, причиной которого явилось оскорбление действием во время пьяного загула. Теперь он чист в этом отношении, он член «Общества анонимных алкоголиков». Он и курить бросил. Дек очень любит сыграть в карты, хотя, как сам признается, его беспокоит появление все новых казино на границе с Миссисипи.
   Бывшая жена и двое ребятишек по-прежнему живут в Калифорнии. Все это я узнаю за те десять минут, пока жую хот-дог. Дек правит одной рукой, в другой у него тоже еда, он дергается, подпрыгивает, гримасничает и болтает и уже проскочил половину Мемфиса, а к углу рта у него прилипли ошметки салата с цыпленком. Я не могу на него смотреть.
   Мы паркуемся на стоянке, предназначенной для врачей, потому что у Дека есть соответствующее разрешение, словно у медицинского работника. Охранник, по-видимому, знаком с ним и машет, чтобы мы проходили.
   Дек ведет меня прямо к справочному бюро в главном холле, забитом людьми. Через несколько секунд он уже знает номер палаты, где лежит наш будущий клиент, Дэн ван Лендел.
   Дек косолап и немного прихрамывает, но мне довольно сложно не отставать от него, когда он устремляется к лифту.
   – Старайтесь не выглядеть адвокатом, – шепчет он, пока мы поднимаемся в толпе санитарок.
   Ну, самого-то Дека, наверное, никто сейчас не принял бы за юриста. Мы молча поднимаемся на восьмой этаж и вываливаемся из лифта в общем потоке. Деку, что весьма печально, приходилось делать это много раз.
   Несмотря на необычную форму его большой головы, дрыгающуюся походку и другие бросающиеся в глаза странности, нас никто не замечает. Мы шаркаем по многолюдному коридору до его пересечения с другим, у поста дежурных.
   Дек точно знает, как найти палату 886. Мы берем налево, проходим мимо санитарок, другого обслуживающего персонала и врача, изучающего какой-то медицинский снимок.
   Вдоль стены линейкой стоят перевозки. На них ничего не постелено. Плиточный пол явно нуждается в том, чтобы его как следует вымыли. Налево четыре двери, и мы, не стучась, входим в двухместную, разгороженную занавесками палату. В ней довольно темно. На первой кровати лежит человек, до подбородка укрытый одеялом. Он смотрит «мыльную оперу» по крошечному телевизору, висящему над кроватью.
   Человек в ужасе смотрит на нас, словно мы собираемся вырезать у него почку, и я просто ненавижу себя за то, что пришел. Какое право мы имеем нарушать так бесцеремонно и жестоко уединение и покой этих людей!
   Но Дек в противоположность мне шага не сбавляет. Трудно поверить, что этот беззастенчивый нахал – тот самый робкий слизняк, который меньше часа назад прошмыгнул в мой кабинет. Тогда он боялся собственной тени. Теперь он кажется просто бесстрашным.
   Мы подходим к проходу между незадвинутыми занавесками. Дек слегка приостанавливается, чтобы убедиться, что Дэн ван Лендел сейчас один. Посетителей нет, и Дек устремляется вперед.
   – Добрый день, мистер ван Лендел, – говорил он проникновенно.
   Ван Ленделу около тридцати, хотя по забинтованному лицу определить возраст трудно. Один глаз затек, так что его почти не видно, под другим большой синяк. Одна рука сломана, одна нога загипсована и подвешена на проволоке к блоку.
   Он не спит, так что, по счастью, нам не нужно прикасаться к нему или орать ему в ухо. Я стою в изножье кровати, около занавесок, и очень надеюсь, что нас не застукает ни врач, ни кто-нибудь из родственников. Дек наклоняется.
   – Вы меня слышите, мистер ван Лендел? – спрашивает он сочувственно, словно священник на исповеди.
   Ван Лендел довольно крепко привязан к постели и поэтому не может пошевельнуться. Уверен, что ему хочется сесть или еще как-то проявить самостоятельность, но мы пользуемся тем, что он словно пригвожден к койке. Даже вообразить не могу, в каком он сейчас шоковом состоянии. Он лежит, глазея в потолок, наверное, еще в полузабытьи от снотворного и явно страдая от боли, затем на какую-то долю секунды переводит взгляд на самое странное лицо, которое когда-либо видел в своей жизни.
   Он моргает, пытаясь разглядеть его получше.
   – Кто вы? – бормочет он сквозь зубы, они тоже сейчас сжаты и укреплены тонкой проволокой.
   Как это все нехорошо!
   Дек улыбается, обнажая блестящие зубы.
   – Я – Дек Шиффлет из фирмы Лаймена Стоуна, – произносит он авторитетно, словно здесь его законное место. – Вы еще не вели переговоры с какой-нибудь страховой компанией, а?
   Самим тоном голоса Дек старается подчеркнуть, как пострадавшему надо опасаться плохих людей. Мы, разумеется, к ним не относимся. Эти скверные люди – из страховой компании. Дек сразу же делает большой шаг по завоеванию доверия.
   Мы, хорошие, противостоим тем, плохим.
   – Нет, – бормочет ван Лендел.
   – Хорошо. И не разговаривайте. Они просто хотят вас облапошить. – Дек чуть-чуть продвигается вперед. Он уже советует, что делать. – Мы рассмотрели этот случай с наездом. Совершенно ясно, что тот водитель ехал на красный свет. И через час мы собираемся, – он деловито смотрит на часы, – поехать на место происшествия и сфотографировать его, а также поговорить со свидетелями. Ну, понимаете, приняться за дело вплотную. Нам нужно все это провернуть быстро, прежде чем до свидетелей доберутся инспектора страховой компании. Они, как правило, подкупают людей, чтобы те давали ложные показания, знаете ли, вот такая чертовня. Нам нужно спешить, но требуется ваше согласие на то, что мы действуем от вашего имени. У вас есть адвокат?
   Я замираю. Если ван Лендел сейчас скажет, что у него родной брат адвокат, я сразу же делаю ноги.
   – Нет, – отвечает он.
   И Дек наносит завершающий удар:
   – Ну что ж, повторю, действовать нужно без задержки. Моя фирма имела дело с автомобильными авариями больше всех других в Мемфисе, и мы улаживаем эти случаи с крупными выплатами пострадавшим. Страховые компании боятся нас. Мы сейчас не возьмем с вас ни цента за услуги. Если же дело выгорит, нам причитается треть всех возмещений за ущерб. – Подходя все ближе, он начинает медленно доставать из большого блокнота текст договора. Это очень незамысловатый договор – всего одна страница, три параграфа, только чтобы подцепить клиента на крючок. Дек так размахивает им перед носом ван Лендела, что тот вынужден его взять. Он держит договор здоровой рукой и пытается прочитать.
   Да благословит его Господь! Он только что пережил самую скверную ночь в своей жизни, по счастью, остался жив и вот теперь, ничего, по сути дела, не видя и еще не придя в себя, должен прочесть юридический документ и принять разумное решение.
   – А вы не можете подождать, пока придет моя жена? – почти умоляет он.
   Неужели мы попадемся? Я вцепляюсь в железную сетку, ограждающую кровать, и нечаянно при этом задеваю проволоку, которая вздрагивает и поддергивает его загипсованную ногу на дюйм выше.
   – Аххх! – стонет он от боли.
   – Извините. – Я быстро отдергиваю руки. Дек смотрит на меня так, словно сейчас зарежет, но тут же овладевает собой.
   – А где ваша жена? – спрашивает он.
   – Аххх! – опять стонет бедный парень.
   – Извините, – повторяю я, не в силах облегчить его страдания. Нервы у меня на пределе.
   Ван Лендел смотрит опасливо. Я глубоко засовываю руки в карманы.
   – Она скоро придет, – говорит он, и боль слышна в каждом звуке.
   Но у Дека на все есть ответ:
   – Я побеседую с ней позже. У себя в конторе. Мне нужно получить от нее массу информации. – Он ловко подсовывает блокнот под текст договора, чтобы удобнее было подписывать, и открывает ручку.
   Ван Лендел что-то бормочет, но берет ручку и царапает свое имя. Дек опять сует соглашение в блокнот и подает визитную карточку нашему новому клиенту. Карточка удостоверяет, что он помощник адвоката в фирме Дж. Лаймена Стоуна.
   – А теперь еще кое-что, – продолжает Дек, и тон у него уже властный. – Не говорите ни с кем, кроме врача. Придут вас зондировать люди из страховой компании, может, они даже сегодня постараются уговорить вас подписать разные бумаги.
   Они могут предложить вам полюбовное улаживание дела с выплатой какой-то суммы… Не подписывайте. Ни при каких обстоятельствах ничего не подписывайте, прежде чем я эти бумаги не посмотрю. У вас есть номер моего телефона. Звоните мне в любое время суток. На обороте номер телефона вот этого молодого человека, Руди Бейлора. Ему тоже звоните в любое время. Мы вместе будем заниматься вашим делом. Есть вопросы? Хорошо, – говорит Дек, прежде чем ван Лендел что-либо успевает пробормотать, вернее, простонать. – Вот этот парень, Руди, позже привезет еще кое-какие бумаги. Пусть ваша жена позвонит нам сегодня днем. Это очень важно, чтобы мы с ней скорее переговорили. – Он похлопывает ван Лендела по здоровой ноге. Нам уже надо уходить, а то вдруг он передумает. – Мы вам раздобудем кучу денег, – заверяет Дек.
   Мы говорим «до свидания», пятимся назад и быстро уходим. Оказавшись снова в коридоре, Дек горделиво заявляет:
   – Вот оно как делается, Руди, так мы добываем наш кусочек пирога.
   Мы быстро отскакиваем, чтобы не столкнуться с креслом на колесиках, в котором сидит женщина, и ждем, пока не освободится проход – на каталку укладывают больного и потом увозят. Холл кишмя кишит людьми.
   – А что, если у того парня уже есть адвокат? – спрашиваю я, начиная дышать свободно.
   – Нам терять нечего, Руди. Вот это вы должны запомнить. Мы явились сюда с пустыми руками. Если он выставит нас вон по какой бы то ни было причине, то что мы теряем?
   «Немного чувства собственного достоинства и самоуважения», – думаю я. Дек рассуждает совершенно логично. Я молчу. Я иду широким быстрым шагом, не обращая внимания на его подпрыгивание и шарканье.
   – Понимаете, Руди, вас в колледже не учили тому, что необходимо знать. Вы знаете только свои книги, да разные теории, да возвышенные рассуждения насчет того, что юридическая практика дело джентльменское, что это почетное призвание, регулируемое твердым, запечатленным на скрижалях кодексом морали.
   – А что дурного в морали?
   – О, ничего. Наверное. Я хочу сказать, что адвокат только должен бороться за интересы своего клиента, не красть денег и стараться не врать, то есть соблюдать такие вот основные принципы.
   Дек читает мне проповедь об этике. Мы в колледже часами потели над этическими и моральными дилеммами, и вдруг – бац! – Дек просто-напросто свел весь моральный кодекс к такой вот «Большой тройке»: борись за интересы клиента, не воруй, старайся не врать.
   Мы внезапно поворачиваем налево и входим в коридор поменьше. Больница Святого Петра – настоящий лабиринт пристроек и отделений. Дек по-прежнему в назидающем настроении.
   – Но то, чему учили вас в колледже, может иногда мешать. Возьмите этого парня, ван Лендела. У меня такое чувство, что вы нервничали, когда стояли в палате.
   – Да, это так.
   – А ни к чему было нервничать.
   – Но это неэтично, таким образом выбивать себе дела. Это самая настоящая охота за пострадавшими.
   – Верно. И что из этого? Лучше пусть оно нам достанется, чем какому-то парню с улицы. Уверяю вас, что в ближайшие двадцать четыре часа на ван Лендела выйдет другой адвокат и попытается заставить его подписать контракт с ним. Это обычный способ действий, Руди. Существует соревнование, это же рынок. И на рынке действуют десятки адвокатов.
   Как будто мне это не известно.
   – А наш парень останется с нами? – спрашиваю я.
   – Возможно. Пока нам везет. Мы вовремя вышли на него. Обычно до подписания шансы бывают пятьдесят на пятьдесят, но если уж получена подпись, тогда шансы восемьдесят против двадцати, что он останется нашим. Вам необходимо через пару часов поговорить с его женой, предложить зайти к нему еще раз сегодня вечером и все обговорить с ними двоими.
   – Мне?
   – Конечно. Это же так просто. У меня есть несколько файлов, которые вы можете просмотреть. Это элементарно, операции на мозге не потребуется.
   – Но я не уверен…
   – Послушайте, Руди, да относитесь вы ко всему проще. И не бойтесь больницы. Он теперь наш клиент, и все о'кей. Вы имеете полное право навещать его, и никто вам не может запретить. Никто не вправе выставить вас. Успокойтесь.

* * *

   Мы пьем кофе из пластиковых стаканчиков в гриль-баре на третьем этаже. Дек предпочитает это маленькое кафе потому, что оно недалеко от ортопедического отделения и открыто недавно после ремонта, так что мало кто из адвокатов о нем знает.
   – Адвокаты, – поясняет Дек вполголоса, внимательно разглядывая каждого пациента, сидящего в зале, – всегда ошиваются в больничных кафе, выслеживая пострадавших. – Он говорит об этом с некоторым презрением, ему не очень нравится такое поведение. Ирония ситуации до него не доходит.
   Часть моего служебного долга как молодого адвоката, работающего на юридическую фирму Дж. Лаймена Стоуна, тоже здесь околачиваться, пастись на этой зеленой травке. Есть также большое кафе на административном этаже Камберлендской больницы, в двух кварталах отсюда. А в госпитале, над которым шефствует объединение ветеранов, целых три. Дек, конечно, знает, как и где они расположены, и делится своими познаниями.
   Он советует мне начинать разведку с больницы Святого Петра, потому что здесь самое большое травматологическое отделение. Он рисует на бумажной салфетке план других потенциальных горячих точек: вот главное кафе, вот гриль-бар около родильного отделения на втором этаже, кофейня рядом с главным коридором. Удачное время для работы – вечера и ночи, потому что, когда пациентам становится скучно, они пересаживаются в кресла на колесиках и считают, что вполне здоровы и могут перекусить. Не так давно один адвокат Брюзера слонялся у главного кафе в час ночи, когда подцепил пострадавшего от ожогов подростка. Через год дело было улажено, должны были выплатить два миллиона компенсации. А подросток взял да отказался от услуг Брюзера и нанял другого адвоката.
   – И дело от нас уплыло, – заключает Дек, как потерпевший неудачу рыбак.

Глава 17

   Мисс Берди укладывается в постель сразу после повторного показа знаменитого фильма Олтмена «Передвижной военный хирургический госпиталь» в одиннадцать вечера.
   Она несколько раз приглашала меня посидеть с ней вечерком и посмотреть вместе телевизор, но до сих пор мне удавалось под благовидными предлогами от этого уклониться.
   Сейчас я сижу на лестничке, ведущей ко мне на верхотуру, и жду, когда свет в ее окнах погаснет. Вижу, как ее силуэт перемещается от одной двери к другой. Это она проверяет замки. Вот она опускает шторы.
   Мне кажется, что старики постепенно привыкают жить в одиночестве, хотя никто из них не думал, что им придется последние годы прожить одиноко, вдали от тех, кого любишь.
   Уверен, что, когда мисс Берди была моложе, она с надеждой смотрела в будущее, не сомневаясь, что эти последние годы проведет, окруженная внуками. Ее собственные дети тоже будут проживать где-нибудь поблизости и ежедневно проверять, как там мамочка, и привозить цветы, пирожные и подарки.
   Мисс Берди не предполагала, что останется одна в старом доме, в обществе лишь угасающих воспоминаний.
   Она редко говорит о детях и внуках. На стенах висит несколько фотографий, но, если судить по фасонам платьев, эти снимки очень давние. Я живу у нее уже несколько недель, но ни разу не видел, чтобы она как-то общалась с родственниками.