Гришем Джон. Золотой дождь

   – Насколько точно ты знаешь положение?
   – Достаточно, чтобы не сомневаться. И никаких вопросов больше не задавай.
   – Дай мне несколько часов на раздумье.
   – Ну что ж, это вполне справедливо. Завтра оба мы идем в суд, так что давай встретимся пораньше. У Труди. В офисе мы поговорить не сможем. Ты подумай ночью и завтра утром мне скажешь, что решил.
   – Договорились.
   – Сколько всего ты ведешь дел?
   Я думал ровно секунду. У меня толстое дело Блейков, довольно тощее по проблеме мисс Берди и совершенно невыгодное о компенсации травмы рабочему, которое Брюзер сбагрил мне на прошлой неделе.
   – Три.
   – Все их забери из офиса. Отнеси домой.
   – Сейчас?
   – Сейчас. Сегодня же после обеда. И все остальное, что тебе может пригодиться, и сделай это поскорее. Но, смотри, не попадись, ладно?
   – Разве кто-то за нами следит?
   Он судорожно дергается и оглядывается, а затем осторожно кивает, дико вращая глазами за толстыми стеклами.
   – Кто?
   – Федеральные агенты, наверное. Контора под наблюдением.

Глава 23

   Случайное замечание Брюзера, что он, возможно, поручит мне вести часть обсуждения по делу Блейков, не дает мне уснуть почти всю ночь. Не знаю, было ли это со стороны мудрого наставника только желанием попугать и заставить собраться с духом, но меня его замечание беспокоит больше, чем мысль начать совместное дело с Деком.
   Еще темно, когда я приезжаю к Труди. Я ее первый посетитель.
   Кофе кипит, пончики горячие. Мы с минуту болтаем, но Труди есть чем заняться и кроме болтовни.
   Мне также. Я пренебрегаю газетами и зарываюсь с головой в свои заметки. Время от времени я посматриваю в окно на пустующую площадку для парковки и напрягаю зрение, чтобы разглядеть агентов ФБР в машинах без номерных знаков, покуривающих сигареты с фильтром и пьющих несвежий кофе из термосов, совсем как это происходит в фильмах. По временам Деку можно довериться во всем, но иногда он действительно такой болван, каким кажется.
   Он тоже приезжает пораньше. В самом начале восьмого он получает свой кофе и садится на стул напротив меня. Забегаловка уже наполовину заполнилась людьми.
   – Ну? – Его первое слово.
   – Давай попытаемся поработать с год, – отвечаю я. Я решил, что мы заключим с ним соглашение только на один год и я вставлю в договор пункт насчет месячного испытательного срока, после которого каждый может разорвать контракт, если он не будет его удовлетворять.
   На свет быстро появляются его зубы, он не может скрыть волнения. Дек протягивает правую руку, словно палку, через стол, чтобы пожать мою. Момент для Дека очень важный. Хотел бы я испытывать такие же чувства.
   Я решил также, что буду держать его в узде и слегка осаживать, чтобы он не бросался на добычу за каждым несчастным случаем. Усердно работая и честно обслуживая наших клиентов, мы сможем обеспечить себе неплохую жизнь и надежды на лучшее будущее. Я вдохну в Дека мужество, чтобы он еще раз подготовился к экзаменам, получил лицензию, я привью ему уважение к нашей профессии.
   Но все это, конечно, постепенно.
   Я ведь не наивен. Ждать, что Дек будет держаться поодаль от больниц, все равно что рассчитывать, будто пьяница может обходить стороной бары. Но я по крайней мере постараюсь его облагородить.
   – Ты унес из офиса свои дела? – шепчет он, поглядывая на дверь, в которую только что вошли два шофера грузовиков.
   – Да. А ты?
   – Я уж потаскиваю свое добро целую неделю.
   Я бы с удовольствием не продолжал этот разговор. Я меняю тему и начинаю говорить о блейковском деле, но Дек опять возвращается к нашему новому замыслу. В восемь мы идем в офис, и Дек дотошно разглядывает каждый автомобиль на парковке, словно все они набиты вооруженной федеральной охраной.
   Восемь пятнадцать, а Брюзер еще не приехал. Мы с Деком обсуждаем пункты драммондовского ходатайства. Здесь, в конторе, где стены и телефоны напичканы «жучками», мы говорим только на юридические темы.
   Восемь тридцать, а Брюзера все нет. Он ведь особо подчеркнул, что прибудет ровно в восемь, так как надо еще раз просмотреть дело. Зал заседаний судьи Хейла расположен в главном здании суда округа Шелби. Это двадцать минут езды в непредсказуемых уличных условиях. Дек неохотно звонит Брюзеру домой. Ответа нет. Секретарша Дрю тоже подтверждает, что ждала его к восьми. Она пытается дозвониться по мобильному телефону, но безуспешно. Однако, может быть, он встретит нас прямо в суде, предполагает она.
   Мы с Деком набиваем папками мой портфель и без четверти девять выезжаем. Он говорит, что знает кратчайший путь, и ведет машину, а я потею от волнения. Ладони у меня липкие, горло пересохло. Если Брюзер подставит меня на этом слушании, я ему никогда не прощу. Я по-настоящему его возненавижу, до конца своих дней.
   – Расслабься, – замечает Дек, сгорбившись над рулем и летя на красный свет. Но даже Дек, взглянув на меня, понимает, что я сейчас отчаянно трушу. – Я уверен, что Брюзер уже там, – говорит он без малейшей уверенности. – А если его нет, ты сам прекрасно справишься. Ведь это просто ходатайство. Я хочу сказать, что присяжных не будет, ты же знаешь.
   – Заткнись и рули, Дек, ладно? И постарайся, чтобы мы не попали в аварию и не погибли.
   – Ох и нервный же ты!
   Мы уже в самом городе, в гуще движения, и я с ужасом смотрю на наручные часы. Девять. Ровно девять. Дек жмет на газ, и двое прохожих в ужасе шарахаются в сторону. Он проносится прямо через крошечную площадку для парковки.
   – Видишь вон ту дверь? – говорит он, показывая на угол суда округа Шелби, массивного здания, занимающего целый квартал.
   – Ага.
   – Иди туда, поднимись на этаж, зал за третьей дверью направо.
   – Как ты думаешь, Брюзер там? – спрашиваю я еле слышно.
   – Конечно, – отвечает он лицемерно. Он нажимает на тормоза, задевая кромку тротуара, я выпрыгиваю и приземляюсь на четвереньки. – Я приду скоро, только припаркуюсь! – кричит он.
   Я лечу по бетонным ступенькам вверх, через дверь, на другой этаж и оказываюсь во Дворце правосудия.
   Суд округа Шелби расположен в старом солидном и прекрасно сохранившемся здании. Полы и стены мраморные, двустворчатые двери из полированного красного дерева. Коридор широкий, темный, спокойный, по обе стороны его тянутся деревянные скамьи, а над ними висят портреты выдающихся юристов.
   Я сбавляю шаг до трусцы и останавливаюсь у двери в зал, где председательствует его честь Харви Хейл.
   Брюзера в коридоре не видно. Я тихонько отворяю дверь, заглядываю в зал и не вижу его огромной туши. Его нет.
   Но зал не пустует. Я смотрю на левое крыло, устланное красной ковровой дорожкой, на ряды отполированных до блеска мягких скамей за низкими вращающимися на петлях железными створками. Я вижу, что моего прихода ожидает горстка людей. Возвышаясь над всеми в огромном, обитом темно-красной кожей кресле, восседает мужчина неприятной внешности в черной мантии. Он хмуро поглядывает в мою сторону. Я решаю, что это, очевидно, и есть судья Харви Хейл. Часы у него за спиной показывают, что уже двенадцать минут десятого. Одной рукой он придерживает подбородок, пальцами другой нетерпеливо постукивает по столу.
   Слева от меня, за барьером, который отделяет скамьи для посетителей от места судьи, лож присяжных и столов для адвокатов, я вижу группу людей, и все они стараются получше меня разглядеть. Любопытно, что они одинаково выглядят и одинаково одеты – у всех короткая стрижка, темные костюмы, белые рубашки, галстуки в полоску, строгие лица и презрительные усмешки.
   Все молчат. Я чувствую себя нарушителем частных владений. Даже судебная стенографистка и судебный пристав, кажется, смотрят неодобрительно.
   Тяжелой походкой, с внезапно ослабевшими коленями, я очень неуверенно подхожу к железным воротцам и далее за барьер к месту, предназначенному для адвокатов. Горло у меня сухое, как пергамент. Голос тускл и слаб.
   – Извините, сэр, но я прибыл на слушание ходатайства по Делу Блейков.
   Выражение лица у судьи все то же. Он продолжает барабанить пальцами.
   – А кто вы такой?
   – Э… меня зовут Руди Бейлор. Я работаю в фирме Брюзера Стоуна.
   – А где сам мистер Стоун?
   – Не могу сказать. Он должен был встретиться со мной в зале суда.
   Слева внезапно оживляется кучка адвокатов, но я туда не смотрю. Судья Хейл перестает барабанить пальцами, поднимает подбородок и утомленно качает головой.
   – Ничему не удивляюсь, – произносит он в микрофон.
   Так как мы с Деком решили удирать из фирмы Стоуна, я твердо намерен прихватить дело Блейков, понадежнее его спрятав. Оно мое! Никто не имеет на него права. В данный момент судья Хейл еще не знает, что адвокатом по этому делу, выступающим против «Дара жизни», буду я, а не Брюзер. Как бы я ни был этим потрясен и напуган, я быстро решаю, что сейчас самый подходящий момент утвердить свою репутацию.
   – Полагаю, вы можете отложить слушание ходатайства, – говорит судья.
   – Нет, сэр. Я готов его оспорить, – отвечаю я со всей внушительностью и твердостью, на которые только способен, и кладу свою папку на стол справа от себя.
   – А вы адвокат?
   – Э… я только что сдал экзамен.
   – Но лицензии вы еще не получили?
   Не знаю, почему я раньше не подумал об этом. Наверное, я так возгордился, что это обстоятельство совершенно выпало у меня из памяти. К тому же Брюзер ведь сам собирался выступить, позволив мне что-нибудь промямлить для практики.
   – Нет, сэр. На следующей неделе я присягаю на церемонии вручения лицензий.
   Один из моих противников так громко откашливается, что судья смотрит в его сторону. Я оборачиваюсь и вижу импозантного джентльмена в темно-синем костюме в тот самый момент, как он торжественно встает.
   – С позволения суда, – говорит он, как говорил уже тысячу раз, – для протокола: меня зовут Лео Ф. Драммонд из «Тинли Бритт», я выступаю как советник фирмы «Прекрасный дар жизни». – Он вещает сдержанно, солидно, и все это предназначено для ушей его давнего друга и йельского напарника. Стенографистка, запечатлев эти слова, возвращается к прерванному занятию – полировке ногтей. – Мы также возражаем против того, чтобы в деле участвовал этот молодой человек. – И он плавно простирает руки в мою сторону. Слова его медленны и весомы. И я уже ненавижу его. – Как! Он даже не получил еще лицензии.
   Я ненавижу его покровительственный тон, его глупую мелочность. Ведь это только слушание ходатайства, не само судебное заседание.
   – Ваша честь, я получу лицензию на следующей неделе, – упираюсь я. И то, что я злюсь, очень помогает говорить громко и твердо.
   – Но этого недостаточно, ваша честь. – Драммонд широко разводит руками, словно сама мысль выступать без лицензии невероятно комична. Внимание, надо сдерживать себя.
   – Ваша честь, я сдал экзамен.
   – Большое дело, – делает выпад Драммонд.
   Я смотрю ему прямо в лицо. Рядом с ним еще четверо, трое из них сидят за столом с блокнотами на изготовку. Четвертый сидит за ними. Я ловлю их общий насмешливый взгляд.
   – Да, большое дело, мистер Драммонд. Справьтесь-ка об этом у Шелла Бойкина, – отвечаю я.
   Лицо Драммонда вытягивается, он слегка отступает назад, будто уклоняясь от удара. Мне даже кажется, что они все четверо немного смущены. Конечно, дешевый ударный прием, но я в силу некоторых причин не мог сдержаться. Шелл Бойкин один из двух студентов с нашего курса, которому выпала привилегия быть принятым на работу в «Трень-Брень». Мы три года презирали друг друга и вместе держали экзамен в прошлом месяце. Но в субботней газете его имя в списке выдержавших не значилось, и я уверен, его великолепная фирма слегка сконфужена: как это один из ее умненьких молодых новобранцев провалился?..
   Драммонд еще больше хмурится, а я широко улыбаюсь ему в лицо. В эти короткие секунды, когда мы стояли напротив и зорко следили друг за другом, я получил безмерно ценный урок. Мой противник – тоже человек. Он может быть легендарно удачливым судебным адвокатом, очень заслуженным и со множеством почетных степеней, и все же он просто человек. И не осмелится дать мне сдачи, потому что сразу же получит от меня пинок в зад. Нет, ни он и никто из кучки его жалких прихлебателей ничего не сможет мне сделать.
   Пол в зале суда гладкий и ровный, без всяких амфитеатров. Драммонд со мной на одном уровне. И стол у меня такой же большой, как у него.
   – Садитесь! – рычит судья в микрофон. – Оба садитесь.
   Я подвигаю стул и сажусь.
   – Один вопрос, мистер Бейлор. Кто будет вести дело от лица вашей фирмы?
   – Я буду, ваша честь.
   – А что насчет мистера Стоуна?
   – Не могу сказать. Но это мои клиенты, и это мое дело. Мистер Стоун подписал его на судебное рассмотрение от моего имени, так как я тогда еще не сдал экзамена.
   – Очень хорошо. Давайте продолжим. Записывайте, – обращается он к судебной стенографистке, которая запускает записывающее устройство. – У нас на руках имеется ходатайство обвиняемой стороны об отводе слушания дела в суде, так что мистер Драммонд выступит первым. Каждой из сторон предоставляю для обсуждения пятнадцать минут, потом направляю дело на консультацию. Не собираюсь тратить на него все утро. Согласны?
   Все кивают. Стол защиты напоминает тир на карнавале с аттракционом по стрельбе в деревянных уток, которые одновременно качают головой. Вот так же и приспешники Драммонда кивают в унисон.
   Лео Драммонд шествует к разборному возвышению в центре зала и начинает речь. Он нетороплив и входит во все подробности. Через несколько минут слушать его становится скучно.
   Он суммирует главные пункты, которые уже были заявлены в пространном заключении, суть которых в том, что «Дар жизни» неправомерно подвергается преследованию, его полисы не покрывают случаев с пересадкой костного мозга. В иске есть также сомнительный пункт, распространяется ли полис на Донни Рея, потому что тот уже взрослый и больше не является иждивенцем.
   Честно говоря, я ожидал большего. Я думал, что стану свидетелем почти магических действий со стороны великого Лео Ф. Драммонда. Позавчера я с нетерпением ожидал начального этапа схватки. Мне хотелось поглазеть на знатную драчку между великосветским адвокатом Драммондом и судебным скандалистом Брюзером.
   Но если бы я так не нервничал, я бы просто заснул. Драммонд говорит без передышки уже больше пятнадцати минут.
   Судья Хейл смотрит вниз, что-то читает, очевидно, журнал.
   Двадцать минут. Дек говорил, что, по слухам, Драммонд получает по двести пятьдесят долларов за час работы в офисе и по триста пятьдесят в суде. Это мало по меркам Нью-Йорка и Вашингтона, но очень высокая расценка для Мемфиса. У Драммонда есть причина говорить медленно и повторять. Очень выгодно быть таким доскональным, даже скучным, при такой высокой почасовой оплате.
   Три помощника яростно строчат что-то в блокнотах, очевидно, стараясь запечатлеть каждое слово патрона, что почти смешно. При других обстоятельствах я, возможно, выжал бы из себя смешок-другой. Сначала они рылись в справочниках, подыскивая прецеденты, потом писали заключение, затем несколько раз его переписывали, затем отвечали на мое ходатайство по поводу их заключений, а сейчас записывают аргументы Драммонда, взятые непосредственно из ими же самими подготовленного резюме. Но ведь за это они и деньги получают. Дек подсчитал, что «Тинли Бритт» платит своим работникам примерно сто пятьдесят долларов за час работы в офисе и, наверное, немного больше за труд на слушаниях и судебных процессах. Если Дек прав, значит, эти три молодых попрыгунчика делают грязную работу за двести долларов в час на рыло. Шестьсот долларов в час на всю компанию. Плюс по триста пятьдесят Драммонду. Это почти тысяча в час за комедию, на которой я присутствую.
   Четвертый, что сидит за помощниками Драммонда, постарше, он примерно одного возраста с Драммондом. Он ничего не строчит в блокнот, так что, возможно, он и не адвокат, а представитель «Дара жизни», один из ее штатных юристов.
   Я и не вспомнил о Деке, пока он не постучал меня по плечу блокнотом. Он стоит позади меня, перегнувшись через барьер. Он хочет что-то сообщить. На листке из блокнота он пишет: «Парень, да это же скука смертная. Ты все читай по своему ходатайству. И не больше десяти минут. Брюзера не видно?»
   Я не поворачиваюсь, качаю головой. Как будто Брюзер может присутствовать незаметно.
   Через тридцать одну минуту Драммонд заканчивает свой монолог. Очки для чтения сидят у него на самом кончике носа.
   Он словно профессор на лекции. Он шествует обратно к своему столу, чрезвычайно довольный собой, своей блестящей логикой и потрясающей способностью делать выводы. Его попрыгунчики одновременно наклоняются и быстро шепчут похвалы его великолепному выступлению. Настоящая банда блюдолизов. Неудивительно, что у него такое высокое эго.
   Взойдя на подиум, я кладу блокнот на поручень и смотрю на судью Харви Хейла, который на мгновение кажется ужасно заинтересованным в том, что я собираюсь сказать. Очень боюсь ничего не добиться и бросаюсь в атаку.
   Дело чрезвычайно простое. Отказ «Дара жизни» платить по страховому полису лишил моего клиента единственного вида лечения, который мог спасти его жизнь. Действия страховой компании убьют Донни Рея Блейка. Наше дело правое. Вина целиком на другой стороне. Я все время вижу перед собой изможденное лицо и страшно исхудавшее тело Донни. Его вид придает мне силы, приводит в ярость, я ненавижу страховую компанию.
   Адвокаты «Дара жизни» получают кучу денег за то, чтобы запутать дело, исказить факты, они надеются удавить судью и присяжных петлей лживых доказательств. Такова их работа.
   Вот почему Драммонд распространялся тридцать одну минуту и не сказал ничего дельного.
   Моя оценка событий и сопутствующих законных оснований будет короткой. Мои заключения и аргументы будут ясны и строго по делу. И кто-нибудь обязательно это оценит.
   Я начинаю довольно нервно с нескольких основных пунктов и даю характеристику подобным заявлениям с просьбой отвести дело. Харви Хейл смотрит на меня сверху вниз, словно не веря своим ушам, будто я самый большой дурак, которого ему когда-либо приходилось видеть и слышать. Его лицо искажает скептическая гримаса, но он по крайней мере молчит. Я пытаюсь избегать его взгляда.
   Заявления о снятии со слушания в суде редко удовлетворяются, когда между сторонами возникает острая дискуссия.
   Может, я и нервничаю и неуклюже выражаю свои мысли, но уверен, что наша возьмет все равно.
   Я продираюсь сквозь свои записи, ничего нового не сообщая. И его чести вскоре становится слушать меня так же скучно, как прежде Драммонда, и он возвращается к чтению. Когда я заканчиваю, Драммонд просит пять минут для опровержения моих аргументов, и его друг показывает ему взмахом руки на подиум.
   Драммонд бормочет еще драгоценных одиннадцать минут, выкладывая все, что у него на уме, но делает это, стараясь напустить побольше туману, и потом садится.
   – Я бы хотел удалиться в комнату для совещаний, – говорит Хейл, быстро вставая и исчезая в двери за креслом. Так как мне неизвестно, где расположена эта комната, я встаю и жду, готовясь идти за Драммондом. Он держится вежливо, когда мы с ним встречаемся у подиума, он даже кладет руку мне на плечо и говорит, что я великолепно работаю.
   Когда мы входим в офис судьи, он уже без мантии. Стоя у стола, он показывает на стулья, приглашая садиться. В кабинете темно. Тяжелые драпировки прикрывают окно, на полу темно-красный ковер. От пола до потолка высятся массивные книжные полки.
   Мы садимся. Хейл размышляет. Затем говорит:
   – Данное судебное дело беспокоит меня, мистер Бейлор. Не могу сказать, что считаю его недостойным, но должен откровенно заявить, что оно производит не очень приятное впечатление. По правде говоря, я просто устал от подобных дел.
   Он замолкает и смотрит на меня, будто я должен что-то ответить, но я пребываю в совершенной растерянности.
   – Я склонен удовлетворить просьбу о снятии дела со слушания, – говорит он, открывая ящик стола и медленно доставая оттуда несколько высоких баночек с таблетками. Он аккуратно выстраивает их в линейку на столе, а мы наблюдаем за его манипуляциями. Он делает паузу и смотрит на меня. – Может быть, вам стоит подать его на слушание в федеральный суд. Отдайте его еще куда-нибудь. Я не хочу, чтобы оно захламляло мои ящики. – Судья считает таблетки, их по крайней мере дюжина, из четырех пластиковых цилиндрических коробочек. – Извините, мне надо отлучиться в туалет, – сообщает он, направляясь через всю комнату к маленькой двери справа. И громко щелкает задвижкой.
   Я сижу в каком-то забытьи и тупо смотрю на баночки с пилюлями, надеясь, что он ими подавится. Драммонд, не проронив ни слова, стремительно, словно на пружинах, вскакивает и опускает задницу на край стола. Он смотрит на меня сверху вниз, сияя теплой, добродушной улыбкой.
   – Послушайте, Руди, я очень дорогой адвокат из очень дорогой фирмы, – говорит он низким, доверительным тоном, словно выдает секретную информацию. – Когда нам в руки попадает подобное дело, мы сначала с математической точностью производим расчеты и прикидываем стоимость нашей защиты. Мы представляем свои подсчеты нашему клиенту, а до тех пор и пальцем не пошевелим. Я уладил множество таких дел и могу бить в цель с большой точностью. – Он немного меняет позу, готовясь перейти к главному: – Я довел до сведения «Прекрасного дара жизни», что наша защита обойдется компании на настоящем, полновесном суде между пятьюдесятью и семьюдесятью пятью тысячами долларов.
   Он ждет от меня замечания насчет того, что цифра внушительная, но я упорно смотрю на его галстук и молчу. Раздается глухой звук, это спускают воду в туалете, я слышу журчание.
   – Итак, компания «Прекрасный дар жизни» уполномочила меня предложить вам и вашим клиентам семьдесят пять тысяч долларов, чтобы уладить это дело по соглашению сторон.
   Я с трудом делаю вдох. В голове вихрем проносятся десятки мыслей, главная из которых та, что, значит, моя доля составит двадцать пять тысяч. Мой гонорар! Я прямо-таки вижу эти деньги наяву.
   Но подождите-ка! Если его приятель Харви Хейл готов снять дело из-за его несостоятельности, тогда почему Драммонд предлагает деньги?
   И тогда мне приходит на ум, что ведь это обычная игра в доброго и плохого следователей. Харви для начала выбил из меня дух, раздраконив дело как несостоятельное, а потом выступил на сцену Лео со своими бархатными перчатками. И я невольно думаю, сколько раз в этом самом кабинете они дружно разыгрывали такие же сцены.
   – И никакого признания вины со стороны компании, – продолжает Драммонд. – Это одноразовое предложение, которое остается в силе в течение последующих двух суток, принимайте его или отклоняйте. Но если вы скажете «нет», тогда между нами начнется третья мировая война.
   – Но почему они это предлагают?
   – Простая экономика. «Прекрасный дар жизни» сбережет деньги, вдобавок сможет избежать возможного безумного вердикта. Им не хочется, чтобы их стали преследовать по суду, понимаете? Их служащие не хотят тратить время зря на объяснения и явки в суд. Они люди спокойные, тихие, им не нужна реклама подобного рода. Страховое дело очень опасное, тут каждому готовы глотку перегрызть, и им ни к чему, чтобы их соперники извлекли выгоду из судебного процесса. Существует много доводов за то, чтобы закончить дело тихо-спокойно. И много убедительных причин, чтобы ваши клиенты взяли денежки и рванули прочь. Ведь большая часть таких выплат не подлежит, как вам известно, налогообложению.
   Он весь такой гладкий и неуязвимый. Я могу спорить и доказывать, как низок и подл его клиент, но он будет просто улыбаться и кивать, подтверждая мои слова. И все как с гуся вода. Вот сейчас Лео Драммонд хочет, чтобы я взял деньги, и даже если бы я стал говорить всякие гадости, например, о его жене, он бы и глазом не моргнул.
   Дверь открывается, и его честь выходит из своей личной уборной. Теперь Лео чувствует, что и его мочевой пузырь переполнен, и просит извинить за отлучку. Союз торжествует.
   Они хорошо спелись.
   – Высокое кровяное давление, – говорит Хейл себе самому, садясь за стол и собирая баночки.
   А мне хочется заметить, что оно у него еще недостаточно высокое.
   – Боюсь, это не очень выигрышное дело, малыш. Возможно, Лео, на что я надеюсь, сделает вам предложение уладить дело миром, путем соглашения сторон. Это ведь тоже входит в мои обязанности, знаешь ли, предлагать мировую. Другие судьи на это смотрят иначе, но только не я. Я с первого же дня разборки люблю принимать участие в примирении сторон. Это позволяет скорее завершить дело. А эти парни из страховой компании вполне могут выбросить тебе какую-то сумму, вместо того чтобы платить Лео по тысяче баксов в минуту. – Он смеется, будто действительно все это очень смешно, но неожиданно лицо его наливается кровью, и он кашляет.
   Я почти вижу, как Лео стоит в уборной, приткнув ухо к двери, и подслушивает. Я бы не удивился, узнав, что у них там есть микрофончик.
   Я смотрю на судью, пока глаза у него не наливаются влагой. Когда он перестает кашлять, я говорю:
   – А он только что предложил мне сумму, равную стоимости защиты.
   Хейл никудышный актер. Он старается разыграть удивление.
   – Это сколько же?
   – Семьдесят пять тысяч.
   – Поди ж ты! Послушай, сынок, ты будешь дурак дураком, если откажешься.