Гришем Джон. Золотой дождь

   Ого!
   Драммонд сокрушенно машет рукой и усаживается. Киплер свирепо взирает на него. Всего несколько месяцев на судейском месте, а он уже снискал себе славу непримиримого борца с крупными компаниями. Он часто накладывает на них крупные штрафы, и в юридических кругах много разговоров по этому поводу. Слухи у нас разносятся быстро.
   – У вас что-нибудь еще? – рыкает Киплер в сторону моего противника.
   – Нет, сэр, – громко говорю я, чтобы хоть таким образом напомнить о своем присутствии.
   Заговорщики по противоположную сторону прохода дружно мотают головами, и Киплер стучит молоточком по столу, возвещая об окончании заседания. Я быстро собираю свои бумаги и сматываюсь.

* * *

   На ужин мы с Дот едим по сандвичу с беконом. Солнце медленно садится за кроны деревьев на заднем дворе и за дряхлый «ферлейн», где, как всегда, прячется Бадди, который упорно отказывается выйти и поесть с нами. По словам Дот, каждый день Бадди проводит в машине все больше и больше времени; из-за Донни Рэя. Все понимают, что парнишке осталось жить считанные дни, и Бадди борется с грустными мыслями, уединяясь в своей развалюхе и заливая горе спиртным. Каждое утро он проводит у постели сына несколько минут, потом в слезах уходит и остаток дня скрывается в машине, не желая никого видеть.
   Когда в доме посторонние, Бадди вообще не показывается на глаза. Меня это вполне устраивает. Дот – тоже. Мы беседуем о нашем иске, о жульничестве «Прекрасного дара» и удивительной справедливости судьи Тайрона Киплера, но Дот постепенно утрачивает интерес к этой теме. Неукротимая женщина, с которой полгода назад я познакомился в Кипарисовых садах, похоже, полностью смирилась с неизбежным. А вот тогда она искренне верила, что адвокат, любой адвокат, даже такой неопытный, как я, способен застращать «Прекрасный дар жизни» и заставить выложить денежки. Тогда время ещё позволяло надеяться на чудо. Сейчас все надежды развеялись как дым.
   Дот будет всегда винить себя в смерти Донни Рэя. Не раз она говорила мне, что должна была обратиться к адвокату сразу, как только получила от страховой компании первый отказ. Однако вместо этого она вступила в длительную и никчемную переписку. У меня самого есть сильное подозрение, что, получив угрозу судебного иска, «Прекрасный дар жизни» выплатил бы причитающуюся страховку и обеспечил Донни Рэю надлежащее лечение. По двум причинам. Во-первых, правда не на их стороне, и в компании это понимают. Во-вторых, они предложили семьдесят пять тысяч долларов, чтобы пойти на мировую, но я сопляк, у которого молоко на губах не обсохло, все-таки вступил в борьбу. Теперь они все до смерти напуганы. И адвокаты, и парни из Кливленда.
   Док наливает мне в чашку растворимого кофе без кофеина, затем отлучается взглянуть на мужа. Я беру чашку и иду в дом, в комнату Донни Рэя, который спит на правом боку, свернувшись калачиком. Спальню освещает только небольшой светильник на столике в углу. Я устраиваюсь рядом с ним, спину приятно холодит ветерок, проникающий из приоткрытого окна. Все предместье, кажется, замерло, в комнате стоит тишина.
   Согласно завещанию Донни Рэя, состоящему всего из двух абзацев, все его наследство получит мать. Я составил документ две недели назад. Необходимости в этом не было: Донни Рэй ничего никому не должен, да и за душой у него ни гроша. И все же ему было приятно. Он также распорядился насчет своих похорон. Дот уже обо всем договорилась. Донни Рэй хочет, чтобы я был в числе тех, кто понесет гроб.
   Я беру в руки книгу, которую с перерывами читаю вот уже два месяца – это адаптированный сборник из четырех новелл. В доме книг всего раз, два и обчелся, а этой уже лет тридцать. Всякий раз, приходя, я прочитываю несколько страниц, а потом кладу книгу на прежнее место.
   Донни Рэй негромко сопит, затем вздрагивает. Я невольно задумываюсь, как поведет себя Дот, когда однажды утром зайдет к сыну, а он не проснется.
   Когда я сижу с Донни Рэем, она старается нас не беспокоить. Вот и сейчас я слышу, как она моет посуду на кухне. Должно быть, Бадди уже дома. Примерно час я читаю, время от времени поглядывая на спящего. Если он проснется, мы с ним поболтаем, или я включу телевизор. Как захочет Донни Рэй.
   Вдруг из столовой доносится незнакомый голос, затем в дверь стучат. Она медленно открывается, и я не сразу узнаю молодого человека, остановившегося на пороге. Это доктор Корд, он заехал навестить больного. Мы обмениваемся рукопожатием, тихонько переговариваемся у изножья кровати, затем отступаем к окну.
   – Так, мимо проезжал, – поясняет доктор Корд, как будто он всегда ездит через это предместье.
   – Присаживайтесь, – предлагаю я, указывая на единственный стул, стоящий по соседству с моим. Мы садимся спиной к окну, наши колени соприкасаются, глаза устремлены на умирающего парнишку, который лежит всего в шести футах от нас.
   – Давно вы здесь? – спрашивает Корд.
   – Часа два. Мы ужинали вместе с Дот.
   – Он просыпался?
   – Нет.
   Мы сидим в полумраке, свежий ветерок ерошит наши волосы. Жизнь наша подчинена бегу часовых стрелок, но сейчас ощущение времени полностью утрачено.
   – Я тут немного размышлял, – тихонько, почти шепотом говорит Корд. – По поводу предстоящего суда. Вы не представляете, когда он может состояться?
   – Восьмого февраля.
   – Как, уже известна точная дата?
   – Похоже, да.
   – Не кажется ли вам, что будет лучше, если я выступлю перед присяжными сам, а не отделаюсь показаниями, записанными на видео или на бумагу?
   – Конечно.
   Корд лечит больных уже не первый год. Он наслышан про суды и допросы. Он наклоняется вперед, облокотившись на колени.
   – Тогда забудьте про нашу прошлую договоренность. Я выступлю на суде сам и счет вам не пришлю.
   – Спасибо, я очень вам признателен.
   – Не стоит благодарности. Я хочу хоть чем-то помочь вам.
   Мы умолкаем. Из кухни доносится какой-то шорох, весь же дом окутан тишиной. Корд не из тех людей, которые испытывают неловкость из-за затянувшейся паузы в разговоре.
   – Знаете, чем я занимаюсь? – спрашивает он наконец.
   – Чем?
   – Я ставлю людям диагноз, а затем начинаю готовить их к смерти.
   – Тогда зачем вы стали онкологом?
   – Сказать правду?
   – Да. А почему нет?
   – Онкологов у нас не хватает. Пробиться легко, понимаете? Эта профессия испытывает дефицит специалистов.
   – Да, но ведь кто-то должен этим заниматься.
   – Вот именно. Впрочем, на деле все вовсе не так уж плохо. Мне нравится моя профессия. – На мгновение он умолкает и переводит взгляд на Донни Рэя. – Но вот это самое сложное. Смотреть, как твой больной угасает, не получая лечения. Не будь пересадка костного мозга столь дорогостоящей процедурой, возможно, нам и удалось бы помочь бедняге. Я был готов заниматься им бесплатно, но сама операция стоит двести тысяч долларов. Ни одна больница или клиника в нашей стране не может позволить себе выбрасывать на ветер такие деньги.
   – Вы, должно быть, ненавидите эти страховые компании, да?
   – Да. Мягко говоря. – Он снова замолкает, на этот раз надолго. Затем говорит: – Давайте врежем им как следует.
   – Я и пытаюсь.
   – Вы женаты? – спрашивает он, выпрямляясь и глядя на часы.
   – Нет. А вы?
   – Тоже – нет. Я в разводе. Не хотите пивка попить?
   – Не откажусь. А где?
   – Знаете бар «Устрицы Мерфи»?
   – Да. Конечно.
   – Тогда давайте встретимся там.
   Мы на цыпочках крадемся мимо постели Донни Рэя, прощаемся с Дот, которая курит на крыльце, покачиваясь в кресле, и оставляем их.

* * *

   Рано утром, в двадцать минут четвертого, меня будит телефонный звонок. Либо Донни Рэй скончался, либо разбился какой-нибудь самолет, и Дек очертя голову несется к месту катастрофы. Кто ещё может звонить в такой час?
   – Руди? – в ухо врывается знакомый голос.
   – О, мисс Берди! – я усаживаюсь в постели и тянусь к выключателю.
   – Извини, что звоню в столь неурочное время.
   – Ничего страшного. Как вы?
   – Они меня обижают.
   Я зажмуриваюсь, глубоко вздыхаю и снова откидываюсь на подушку. Почему-то меня не удивляют её слова.
   – Кто обижает? – спрашиваю я, скорее из вежливости. Не могу сказать, что я так уж сильно огорчен.
   – Хуже всех ведет себя Джун, – говорит она, словно расставила всех по ранжиру. – Ей не терпится от меня отделаться.
   – Так вы живете с Рэндолфом и Джун?
   – Да, и это ужасно. Кошмар просто. Я боюсь даже к еде прикоснуться.
   – Почему?
   – А вдруг меня отравят?
   – Ну что вы, мисс Берди!
   – Я вовсе не шучу. Они все ждут не дождутся, пока я протяну ноги. Еще в Мемфисе я подписала новое завещание, в котором все оставила им, и в первые дни после приезда в Тампу они меня чуть ли на руках не носили. Внучата то и дело заскакивали. Цветы мне притаскивали, конфеты. Потом Делберт отвез меня к врачу на обследование. У меня взяли все анализы, после чего доктор сказал, что я здорова как лошадь. Они все, наверное, рассчитывали услышать нечто иное. Никто из моих родственников даже не пытался скрыть разочарования, и отношение ко мне вмиг изменилось. Джун снова превратилась в стервозную шлюху, каковой всегда и была. Рэндолф стал целыми днями пропадать на поле для гольфа. Делберт увлекся собачьими бегами. Вера ненавидит Джун, а Джун на дух не выносит Веру. Да и внуки, хотя почти все сидят без работы, совсем перестали бывать у нас.
   – Почему вы звоните мне в такое время, мисс Берди?
   – Потому что звонить я могу лишь тайком. Вчера Джун вообще запретила мне подходить к телефону, а Рэндолф, когда я ему пожаловалась, сказал, что я могу звонить всего два раза в день. Я так соскучилась по своему дому, Руди! Там все в порядке?
   – Да, все замечательно, мисс Берди.
   – Я здесь долго не выдержу, Руди. Меня засунули в тесную каморку с крохотной ванной. А ведь я привыкла к свободе, мне нужно много места.
   – Да, мисс Берди. – Она ждет, что я вызовусь приехать за ней и вызволить из плена, но сейчас мне не до этого. А ведь после её отъезда не прошло ещё и месяца. Ничего, эта история послужит старушке хорошим уроком.
   – Рэндолф настаивает, чтобы я подписала ему доверенность, предоставляющую ему право распоряжаться всем моим имуществом от моего имени. Что вы об этом думаете?
   – Лично я, мисс Берди, никогда не советую своим клиентам, подписывать подобные документы. На мой взгляд, это не слишком благоразумно. – На самом деле клиенты никогда не обращались ко мне по таким делам, но в случае мисс Берди подписывать такую бумагу было бы и впрямь безрассудно.
   Бедняга Рэндолф! Спит и видит, как наложит лапы на её двадцать миллионов. Что случится, когда он выяснит правду? На душе у мисс Берди уже сейчас скребут кошки. То ли ещё будет.
   – Ну, я не знаю… – голос её увядает.
   – Ничего не подписывайте, мисс Берди.
   – И ещё кое-что. Вчера Делберт… Ой, кто-то идет! Я побежала! – Трубка щелкает и слышатся короткие гудки. В голове моей возникает видение – Джун порет мисс Берди кожаным ремнем за ослушание.
   Не могу сказать, что потрясен услышанным. Чем-то это даже забавно. Раз уж мисс Берди так рвется домой, то я попробую ей помочь.
   И я снова засыпаю.

Глава 36

   Я набираю уже знакомый номер тюрьмы и прошу соединить меня с дамой, которая беседовала со мной в тот день, когда я навещал Отта. Правила требуют согласовывать посещения с ней. Мне хочется побеседовать с Оттом ещё разок, до допроса.
   Я слышу, как матрона бойко стучит на клавиатуре. Затем её голос:
   – Бобби Отта здесь больше нет.
   – Как нет? – изумляюсь я.
   – Его освободили три дня назад.
   – Но он сказал мне, что должен сидеть ещё восемнадцать дней. Это было всего неделю назад.
   – Ничего не могу поделать. Его выпустили.
   – И куда он делся? – тупо спрашиваю я.
   – Понятия не имею, – отвечает матрона и кладет трубку.
   Итак, Отт на свободе. Он обвел меня вокруг пальца. В тот раз, когда Дек и Мясник нашли его, счастье нам улыбнулось, теперь же бывший страховой агент опять залег на дно.

* * *

   Телефонный звонок, которого я ждал с таким душевным трепетом, раздается воскресным утром. Я по-хозяйски сижу во внутреннем дворике мисс Берди , читая воскресную газету, потягивая кофе и наслаждаясь прекрасной погодой. Звонит Дот – то, чего мы так боялись, случилось час назад. Накануне с вечера Донни Рэй заснул, а сегодня уже не проснулся.
   Голос Дот слегка дрожит, но она старается держать себя в руках. Мы разговариваем, и я замечаю, что во рту у меня пересохло, а на глаза наворачиваются слезы. В голосе Дот слышится облегчение.
   – Отмучился мой мальчик, – раз за разом повторяет она. Я заверяю, что мне страшно жаль, и обещаю зайти попозже днем.
   Я бреду по двору к гамаку и, привалившись спиной к дубу, утираю слезы. Потом, не отрывая ног от земли, присаживаюсь на гамак и, потупив взор, приношу последнюю молитву за упокой души Донни Рэя.

* * *

   Я звоню домой судье Киплеру и извещаю его о кончине Донни Рэя. Похороны состоятся завтра в два часа дня, что представляет для нас некоторую сложность. Дело в том, что именно завтра в девять утра начинаются допросы, которые должны продлиться всю неделю. Я убежден, что белые воротнички из Кливленда уже в Мемфисе; возможно, они даже сидят сейчас в конторе Драммонда, репетируя свое поведение перед видеокамерой. Да, на случай эти ребята полагаться не станут.
   Киплер просит, чтобы я в любом случае приехал в суд к девяти часам утра, а потом мы будем действовать по обстоятельствам. Я сказал, что готов. Да и почему бы не быть готовым? Я уже отпечатал список вопросов, которые собираюсь задать всем свидетелям, а его честь соизволил лично их отредактировать. Дек тоже приложил к ним руку.
   Киплер, правда, намекает, что может и отложить допрос, поскольку на завтра у него назначены два важных слушания.
   Ну и ладно. Сейчас мне уже все равно.

* * *

   К тому времени, как я подкатываю к дому Блейков, оплакивать Донни Рэя, кажется, собралось уже все предместье. Улица и подъезд к дому запружены автомобилями, составленными впритык друг к другу. Перед самым домом толпятся старики, некоторые сидят на крыльце. Я грустно улыбаюсь, киваю налево и направо, прокладывая через толпу путь в дом, где и застаю Дот – она стоит в кухне у холодильника. Дом битком забит людьми. Все столы и буфетные стойки заставлены блюдами с пирогами, кастрюльками и «тапперуэрами»^[6] с жареными цыплятами.
   Мы с Дот обнимаемся. Соболезнования я приношу самые простые, без конца повторяя, как мне жаль, а Дот благодарит меня за приезд. Глаза у неё красные, опухшие, и я понимаю: Дот уже выплакала все слезы. Она машет рукой в сторону угощения и предлагает мне брать все, чего душа пожелает. Я покидаю кухню, оставляя Дот на попечение соседок.
   Внезапно меня охватывает лютый голод. Я накладываю на картонную тарелку жареного цыпленка, бобы с капустой и выхожу во внутренний дворик, где в полном одиночестве приступаю к трапезе. Бадди, слава богу, не видно. Должно быть, Дот, во избежание возможных конфузов, заперла муженька в спальне. Я ем медленно, прислушиваясь к обрывкам разговоров, которые доносятся из открытых окон кухни и столовой. Когда тарелка пустеет, я накладываю себе вторую порцию и снова уединяюсь в крохотном дворике.
   Вскоре там появляется молодой человек, лицо которого кажется мне знакомым.
   – Я Рон Блейк, – представляется он, присаживаясь по соседству со мной. – Брат Донни.
   Он стройный и подтянутый, не слишком высокого роста.
   – Рад познакомиться с вами, – говорю я.
   – Вы, значит, и есть тот самый адвокат. – В руке брат Донни Рэя держит жестянку с шипучкой.
   – Да. Меня зовут Руди Бейлор. Примите мои самые искренние соболезнования.
   – Спасибо.
   Мне вдруг приходит в голову, что Дот и Донни Рэй на удивление редко вспоминали про Рона. Родительское гнездо Рон покинул вскоре по окончании средней школы, и с тех пор жил вдали от дома. В какой-то степени я его понимаю.
   Он не слишком разговорчив. Говорит натянуто, обрывками фраз, но в конце концов речь заходит о трансплантации костного мозга. Рон подтверждает то, что я уже знал – для спасения брата он и в самом деле готов был пожертвовать собственным костным мозгом, благо доктор Корд сказал, что донор из него получится идеальный, и ни о какой несовместимости не может быть и речи. Я объясняю, что несколько месяцев спустя ему придется объяснить все это жюри присяжных, и Рон охотно соглашается. Он задает несколько дежурных вопросов о предстоящей тяжбе, но даже не пытается выяснить, сколько денег обломится ему лично в случае нашей победы.
   Уверен, что ему сейчас тяжело, но держится Ронни Рэй неплохо. Я завожу разговор о его детстве, надеясь услышать привычные милые байки о потешных проделках и розыгрышах, столь любимых близнецами. Бесполезно. Да, Рон, конечно рос и взрослел здесь, но сейчас ему не до воспоминаний.
   Похоронная церемония состоится завтра в два часа дня, но я готов биться об заклад, что уже в пять Рон будет на борту самолета, вылетающего в Хьюстон.
   Толпа редеет, затем появляются новые лица, но еда не убывает. Я уплетаю один за другим два куска шоколадного торта, а Рон потягивает теплую минералку. Мы сидим ещё пару часов, и я вконец изнемогаю.
   Наконец я приношу извинения и отбываю.

* * *

   В понедельник Лео Ф. Драммонд вновь восседает в дальнем от меня конце зала суда, окруженный привычной толпой сосредоточенных соратников, облаченных в строгие темные костюмы.
   Я готов к бою. Под ложечкой, правда, противно сосет, и я сижу, не смея дохнуть, но все вопросы записаны на бумаге, и я терпеливо жду своего часа. Даже в полубессознательном состоянии я сумею их зачитать и выслушать ответы свидетелей.
   Забавно, но и парни из «Прекрасного дара» явно не в своей тарелке. Представляю, какие проклятья обрушили они на Драммонда, меня, Киплера, да и всю судейско-адвокатскую братию, узнав, что должны всей кучей заявиться сюда для дачи показаний, и не просто заявиться, но просиживать часами и сутками, пока я не соблаговолю покончить с допросом.
   Киплер занимает свое место и объявляет, что наше дело будет заслушано первым. Сам допрос состоится в соседнем зале, который всю эту неделю пустует. Это удобно – его честь может периодически заглядывать к нам и ставить Драммонда на место. А тем временем он подзывает нас с Драммондом, желая что-то сказать.
   Я сажусь справа от Киплера. Квартет из «Трень-Брень» рассаживается слева.
   – Записывать не надо, – говорит Киплер стенографистке. Официальная часть ещё не началась.
   – Мистер Драммонд, вам известно, что Донни Рэй Блейк скончался вчера утром?
   – Нет, сэр, – серьезно отвечает Драммонд. – Мне очень жаль.
   – Похороны состоятся сегодня днем, и в связи с этим возникают определенные сложности. Мистер Бейлор – один из тех, кто должен выносить гроб. Ему уже сейчас следовало бы находиться с семьей усопшего.
   Драммонд внимательно смотрит на меня, затем переводит взгляд на Киплера.
   – Нам придется отложить допрос. Передайте своим клиентам, чтобы были здесь в следующий понедельник, в то же время. – Киплер меряет Драммонда вызывающим взглядом, словно подначивая на неверный ответ.
   Итак, пятерым важным шишкам из «Прекрасного дара» придется позабыть о своей загруженности, перекроить сверхсрочные дела и вновь прилететь в Мемфис через неделю.
   – А почему не подождать до завтра? – оторопело спрашивает Драммонд. Вопрос вполне закономерный.
   – Я здесь вершу правосудие, мистер Драммонд. Я утверждаю порядок прохождения дел в этом суде и не потерплю вмешательства в ведение процесса.
   – Но, ваша честь, я вовсе не возражаю, – мямлит Драммонд. – Однако для проведения допроса ваше присутствие совершенно не обязательно. Эти пятеро джентльменов и без того выше головы прыгнули, чтобы здесь присутствовать. На следующей неделе, возможно, их уже не удастся собрать вместе.
   Киплер только того и ждал.
   – О, нет, мистер Драммонд, они будут здесь как миленькие. В следующий понедельник, ровно в девять утра.
   – Я все понимаю, но, на мой взгляд, это несправедливо.
   – Несправедливо, говорите? Этих свидетелей должны были допросить в Кливленде две недели назад, мистер Драммонд. Однако ваши клиенты предпочли затеять игру в кошки-мышки.
   Судья в таких вопросах – царь и бог, поэтому оспорить его решение невозможно. Киплер, безусловно, наказывает Драммонда вместе с «Прекрасным даром» и, даже на мой смиренный взгляд, излишне суров к ним. Впрочем, до суда уже рукой подать, и Киплер показывает, кто в доме хозяин. Пусть спесивые адвокаты из «Трень-Брень» твердо уяснят – верховодить на этом суде будет он.
   И меня это вполне устраивает.

* * *

   Тело Донни Рэя Блейка собираются предать земле за небольшой деревенской церквушкой, в нескольких милях к северу от Мемфиса. Меня и ещё семерых мужчин, которые несли гроб, выстраивают, как и положено, за спинками стульев, на которых рассаживаются родные покойного. Погода промозглая, небо хмурится – подходящий день для похорон.
   В последний раз, когда я присутствовал на подобной церемонии, хоронили моего отца, и сейчас я отчаянно стараюсь не вспоминать этот печальный день.
   Толпа постепенно собирается под бордовым навесом, и молодой священник начинает зачитывать выдержки из библии. Все мы не отрываем глаз от обшитого серой тканью гроба, вокруг которого разложены цветы. Мне слышно, как рыдает Дот. Я отворачиваюсь и смотрю прочь, пытаясь думать о чем-то приятном.

* * *

   Когда я возвращаюсь в контору, на Дека просто страшно смотреть. Его трясет, в лице ни кровинки. На столе сидит его дружок, частный детектив по кличке Мясник; под рукавами свитера с воротником «хомут» перекатываются мощные бицепсы. У него давно не встречавшиеся с расческой волосы, багровые щеки, ботинки с заостренными носами, да и вообще выглядит Мясник как человек, привыкший решать споры с помощью кулаков. Дек представляет нас, громко добавляет, что Мясник – наш клиент, после чего передает мне блокнот, на котором черным фломастером начертано: «Говори о всякой ерунде, ладно?»
   – Как прошли похороны? – спрашивает Дек, а сам берет меня за руку и увлекает к столу, на котором восседает Мясник.
   – Так, обычные похороны, – бормочу я, недоуменно взирая на Дека и его приятеля.
   – Как держатся родные?
   – Нормально, – отвечаю я. – Тем временем Мясник ловко откручивает крышку с телефонной трубки и жестом указывает, чтобы я посмотрел внутрь.
   – Теперь, наверное, парнишка обрел покой? – произносит Дек, в то время как я заглядываю в самое нутро трубки. Палец Мясника почти утыкается в малюсенькую круглую штуковину черного цвета, прикрепленную к стенке трубки изнутри. Я смотрю на нее, выпучив глаза.
   – Я говорю – теперь наконец парнишка обрел покой, да? – вновь спрашивает Дек и тычет меня в ребра, пытаясь вывести из оцепенения.
   – Да, да, обрел, конечно, – рассеянно подтверждаю я. – Но все равно это очень печально.
   Мясник аккуратно навинчивает крышку и выжидательно смотрит на меня.
   – Пойдемте кофейку попьем, – предлагает Дек.
   – Хорошая мысль, – говорю я с оборвавшимся сердцем.
   Лишь выйдя на улицу, я останавливаюсь и поворачиваюсь к ним.
   – Что за дьявольщина?
   – Пойдем сюда, – молвит Дек, указывая направо. Примерно в полутора кварталах расположен кофейный бар с претензией на вычурность, и мы топаем туда, по пути не перекидываясь ни единым словом. Войдя, жмемся за угловым столиком, словно скрываясь от наемных убийц.
   Я быстро выясняю, в чем дело. Со времени исчезновения Брюзера с Принцем мы с Деком постоянно тряслись, опасаясь налета фэбээровцев. Мы были уверены, что в покое нас не оставят. Разговоров на эту тему у нас с Деком состоялось немало, но я даже не подозревал, что он разоткровенничался с Мясником. Лично я его приятелю доверять не стал бы.
   Час назад Мясник заглянул к нам, и Дек попросил его проверить наши телефонные аппараты. Мясник признается мне, что специалистом по подслушивающим устройствам никогда не был, однако за время службы в полиции достаточно всего нахватался. Тем более, что обнаружить их оказалось парой пустяков. Во всех трех аппаратах микрофоны установлены одинаковые. Дек с Мясником хотели было поискать «жучков» и в других местах, но потом решили дождаться моего прихода.
   – «Жучков»? – переспросил я.
   – Ну да, это мелкие, как клопы, микрофончики, которые могут быть понатыканы по всей конторе, чтобы кому-то удобно было подслушивать остальные ваши разговоры помимо телефонных, – поясняет Мясник. – Найти их – дело плевое. Достаточно только облазить с лупой все комнаты, не пропустив ни дюйма.
   У Дека трясутся руки. Меня охватывает опасение, уж не из нашей ли конторы он звонил Брюзеру.
   – И что случится, если мы найдем и другие микрофоны? – спрашиваю я. К кофе ни один из нас до сих пор так и не притронулся.
   – Юридически, вы вправе их убрать, – поясняет Мясник. – Либо – старайтесь хотя бы не болтать лишнего. Так сказать – зубы им заговаривать.
   – А что, если мы их все-таки уберем?
   – Тогда «феды» поймут, что вы их засекли. Подозревать вас начнут ещё сильнее, возможно, усилят наблюдение. На мой взгляд, лучше всего вести себя так, словно ничего не случилось.
   – Вам легко говорить.
   Дек утирает пот со лба и упорно отводит глаза. Признаться, меня это уже не на шутку тревожит.