Страница:
Джо Гудмэн
Невеста страсти
Пролог
Сизый дым клочьями висел в воздухе, так что находившиеся в зале рисковали умереть от удушья. Собрание продолжалось не одни час; как это бывает при обсуждении важных проблем, мужчины курили одну сигару за другой. Говорили все разом, часто не слыша друг друга. Только один из присутствующих хранил молчание. Однако даже неискушенный наблюдатель мог заметить, что эта молчаливость свидетельствовала скорее о его серьезности, чем о нерешительности или некомпетентности. Надо было быть довольно тонким психологом, чтобы понять и прочувствовать его состояние — волнение, тревожное ожидание и отчасти страх перед ближайшим будущим, которое вот-вот должно было наступить.
Таннер Фредерик Клод не видел особой надобности в том, чтобы сосредоточиться на беседе. По обрывкам фраз, отдельным словам он без труда догадывался о содержании разговора. Речь шла о провале «Акта эмбарго» Г. Джефферсона, призванного помешать продвижению к берегам Америки военных сил Франции и Англии и лишить их возможности пополнять продовольственные припасы в США; о существенном ущемлении интересов корабельных компаний Новой Англии[1]; о блокаде побережья США англичанами, из-за которой торговать с континентом становилось весьма рискованно; об угрозе выхода из состава США штатов, образующих Новую Англию, и об установившейся возмутительной практике безнаказанного обыска и захвата американских судов фрегатами Британского Королевского флота в поисках якобы дезертиров, работающих матросами на кораблях американских компаний.
Таннер Клод знал обо всем этом не понаслышке и понимал важность стоящих перед страной проблем, да вот только мнение капитана едва оперившегося военного флота США было здесь вряд ли кому-нибудь интересно…
— …Алекс Денти.
Клод встрепенулся, услышав знакомое имя, и тут же оглянулся, чтобы убедиться, не заметил ли кто-нибудь его реакции. Так и есть. Сенатор Хоув встал и, подойдя к окну, открыл его, якобы желая проветрить комнату. Клод понял, что таким образом ему дано понять, что его неосторожное движение не осталось без внимания. Сенатор, человек далеко не глупый, сейчас, вероятно, размышляет над тем, что именно из сказанного так взбудоражило приглашенного на это высокое собрание молодого капитана.
Собственно, Клод и так понимал, что не сможет притвориться, будто Алекс Денти для него ничто. Однако пока ему не задавали вопросов, он мог сохранять позицию стороннего наблюдателя и таким образом выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Реплика, последовавшая за названным именем, заставила Клода внутренне сжаться.
Беннет Фартингтон заметно нервничал. Он говорил быстро и сбивчиво, то и дело запуская пальцы в густые, цвета спелой пшеницы, волосы и при этом в упор глядя на Роберта Дэвидсона, представителя штата Род-Айленд.
— Вы сошли с ума, Роберт! Чем может нам помочь Алекс Денти? Какие вообще, скажите, у нас могут быть дела с пиратами? — Фартингтон округлил ярко-голубые, похожие на девичьи глаза.
Дэвидсон презрительно рассмеялся. Юнец Беннет не мог понять того, что, с точки зрения Роберта, казалось очевидным.
— Для референта министра военных дел вы мыслите удивительно узко, Беннет. Если этот Алекс в одиночестве сражается с британским флотом уже восемнадцать месяцев, то ему цены нет! А может быть, вы просто плохо осведомлены? Тогда я бы посоветовал вам разобраться с теми, кто не держит вас в курсе текущих дел.
— Денти потопил одиннадцать кораблей британского флота…
— Двенадцать.
— Ну так его можно поздравить с дюжиной. И тем не менее к нам это не имеет никакого отношения.
Сенатор из штата Массачусетс следил за беседой с куда большим интересом, чем старался показать, делая вид, что возится с оконной щеколдой. Не привлекая к себе внимания, он продолжал пристально наблюдать за приглашенным моряком. Тот явно нервничал. Что ж, молодой капитан стоял перед трудным выбором. Хоув уже беседовал с молодым человеком и успел составить о нем в целом благоприятное впечатление. Сенатор завел разговор о грядущей войне, и этот моряк, по возрасту годящийся ему в сыновья, весьма здраво рассудив о недостаточной подготовленности Штатов к военным действиям, сумел предложить такую тактику, которая могла бы позволить американцам в случае, если война все же состоится, одержать верх над многоопытными англичанами. У моряка была своеобразная, непривычная в высших кругах манера изъясняться — он говорил сжато, коротко, по существу, не оставляя слушателям возможности двоякого толкования своих слов, и это, как подозревал Хоув, многих здесь раздражало. Однако именно решительность капитана и его уверенность в собственной правоте убеждали сенатора в том, что он сделал правильный выбор. Пусть себе пугаются остальные, ему, Хоуву, совершенно ясно, что Таннер Фредерик Клод именно тот, кто ему на данный момент нужен.
Хоув слегка постучал по сигаре, стряхивая пепел на ковер, и вернулся за стол. Дело остается за малым: выяснить, что Клоду известно об Алексе Денти — пирате, на которого сенатор собирался сделать ставку.
— Так чего же добивается Алекс? Он, насколько я знаю, не гражданин Америки, не так ли, капитан? — как бы между прочим спросил он.
Таннера не ввел в заблуждение тон сенатора — вопрос был задан ему неспроста; Похоже, худшие из его опасений начали сбываться.
Однако за капитана ответил мистер Грэнджерс — владелец терпящей сумасшедшие убытки корабельной компании в столице Новой Англии — Бостоне. Он был конкурентом компании, которой владела семья Клода.
— Денти словно вынырнул со дня моря полтора года назад, и с тех пор британцы не знают покоя. Он никогда не грабит суда — забирает только припасы свежей воды, продовольствие и оружие. Пленных тоже не берет — ни британцев, ни американцев, а просто высаживает остатки команды на какой-нибудь остров или отправляет прямо в море, если до острова можно доплыть, и топит судно.
— Из донесений следует, что пират производит персональный досмотр членов команды. Складывается впечатление, что он кого-то ищет. Однако никто не знает, как выглядит этот самый Денти. Говорят, он носит маску, потому что лицо его обезображено. Люди, которые были им освобождены, похоже, не испытывают к нему ничего, кроме благодарности.
— Да мне плевать, как он выглядит и чего хочет, — бесцеремонно перебил Дэвидсон. — И Медисону[2] тоже на это плевать. Вы только представьте, как выгодно было бы нам, если бы этот человек в маске согласился работать на наш флот! Неплохая перспектива, не правда ли? Один-единственный пират приканчивает Королевский флот! Отличная возможность для нас, особенно в то время, когда мы едва можем наскрести деньги для переноса подписания декларации о наступлении войны на более поздний срок. У него, должно быть, имеется весьма подробная информация о перемещениях британцев. Мы могли бы ею воспользоваться. Как и услугами самого Денти.
— А Денти, случайно, не француз? — спросил Хоув. — Французы могли бы рассчитывать на его помощь в не меньшей степени, чем мы.
— Француз? Это не исключено, — задумчиво протянул Дэвидсон. — Возможно, у него налажены связи с Лафиттом.
— Мой Бог! Роберт, о чем вы говорите! Сколько еще головорезов вы хотели бы привлечь на свою сторону?! Денти — это одно, Лафитт — совершенно другое! Сколько разграбленных торговых судов на его счету? Десятки! За последние несколько лет он отправил к рыбам столько же британцев, сколько и наших соотечественников. Вас это не смущает?
Беннет решительно раздавил окурок сигары и тут же закурил новую.
— Не согласен. Да, Лафитт не слишком внимателен к флагам, но Новый Орлеан — весьма ценный порт. Все суда с запада вынуждены проходить мимо, а значит, и все товары, что везут к нам. Нашему военному флоту выгодно иметь в союзниках человека, заинтересованного в том, чтобы держать этот порт открытым в противовес блокаде.
Хоув, подняв вверх руку, остановил Фартингтона.
— Не стоит продолжать обсуждение этого вопроса, Бенедикт. К чему все это, когда приказ Медисона уже у вас в кармане? От нас требуют встретиться с Денти и заручиться его поддержкой. Считаю вопрос закрытым.
— Нет, вопрос нельзя считать закрытым.
Все высшие чиновники невольно затихли и, если не с уважением, то по крайней мере с явным удивлением посмотрели на человека, произнесшего последнюю реплику.
Таннер обвел взглядом собравшихся и принужденно улыбнулся. Неужели у них в самом деле есть приказ и он касается лично его, Клода? Командование послало его на эту встречу, сообщив лишь, что он должен выполнять принятые здесь решения, в чем бы они ни состояли. Однако Клод более не был уверен в том, что данному ему приказу следует подчиняться беспрекословно. Быть может, он не до конца все понял? Таннер чувствовал себя крайне неуютно, но даже себе самому он едва ли смог бы назвать причину столь несвойственной ему неловкости.
Капитану показалось, что главным на этом совещании был сенатор Хоув. Этот человек задавал тон. Клод понимал, что должен будет принять решение, и знал, чего именно ждут от него. Он чувствовал на себе взгляд Хоува. Сенатор, казалось, думает о том же, о чем и Клод, взвешивает все доводы «за» и «против». Сейчас сенатор потребует от Клода сведений об Алекс Денти. Оставалось лишь понять: будет ли нежелание говорить на эту тему стоить ему капитанского мундира…
Таннер Фредерик Клод принял командование кораблем всего три года назад, в 1809 году, будучи двадцати пяти лет от роду.
Это назначение он получил, уже побывав «на службе», а по сути, на каторжных работах у британцев. Присуждение ему капитанского чипа после удачного побега явилось наградой за проявленное Таннером мужество. Клод действительно прошел все круги ада, и если смерти на английском корабле ему счастливо удалось избежать, то отметины от «кошки» — плетки, раздвоенные концы которой венчали свинцовые наконечники, остались у него на спине на всю жизнь. Шрамы — тонкие белые полоски на бронзовой коже — служили напоминанием о приобретенном жизненном опыте.
Три года он управлял кораблем, был доволен и судном, и командой, но страх вновь оказаться матросом Королевского флота никогда не покидал его. Впрочем, Клод, человек в общем-то храбрый, достаточно хорошо умел владеть собой, чтобы о его сомнениях не знала ни одна живая душа. Довольно частые плавания к берегам Европы увеличивали вероятность печальной перспективы, но Клод принял решение и знал, что от него не отступит: если он поймет, что плена не миновать, то лишит себя жизни — так будет лучше.
Таннер на мгновение прикрыл глаза, чтобы господа в комнате не заметили растерянности в его взгляде, и быстро овладел собой; когда он был готов говорить, изумрудно-зеленые глаза капитана светились решимостью. Мало кто мог подолгу выдерживать такой взгляд. Собеседнику казалось, что Клод видит его насквозь. Капитан ладонью пригладил медно-рыжие волосы и, отодвинувшись вместе со стулом подальше от стола, вытянул ноги вперед во всю длину, так чтобы в поле зрения собравшихся попали носки его высоких, доходящих до колен военных сапог. Положив руки на подлокотники, он крепко сжал их полированное дерево. Клод знал, что костяшки его пальцев побелели. Знал он и то, что позднее у него будут болеть мышцы от страшного напряжения этой минуты. Так бывало всегда, когда он думал об Алекс Денти. Что же, будь по сему — пусть и они узнают то, что знал он еще до того, как восемнадцать месяцев назад имя капитана Денти было названо в его присутствии.
Голос Клода, уверенный и четкий, прорезал тишину. Он говорил спокойно, не торопясь. Стальные нотки только подчеркивали его компетентность. Он знал, о чем говорил.
— Алекс не станет помогать нам, джентльмены, что бы там ни приказывал Президент. Беннет, вам не следует вскрывать конверт с приказом. Пусть остается там, где лежал до сих пор. Денти преследует совершенно определенную личность. Как только капитан найдет того, кого ищет, он остановится.
— Почему вы так в этом уверены? — спросил Дэвидсон, постучав кончиком пальца по переносице. — Трудно поверить, что он топит корабли, пытаясь добраться до какого-то одного человека. Все эти разрушения ради личной мести? Мне трудно поверить в такое.
— Тогда приготовьтесь услышать куда более странные вещи. То, что я вам сейчас скажу, принять будет нелегко. Алекс Денти действительно охотится за конкретным человеком. Стоит ли это делать, решать только ей.
Ответом Клоду была мертвая тишина, в которой неестественно громко прозвучал кашель — похоже, сенатор поперхнулся дымом собственной сигары. Откашлявшись, он еще долго прочищал горло, никак не решаясь задать вопрос по существу.
— Вы хотите сказать нам, что Денти это… это…
Дальше сенатор продолжить не смог, так как зашелся истерическим хохотом. Его примеру последовали остальные.
Клод ожидал такой реакции. Он пытался внушить себе, что этим людям простительно такое поведение: они познакомились с ним только сегодня и не знают, что он никогда не говорит о том, чего не знает.
— Алекс Денти — женщина, и это правда! — услышав в ответ новый взрыв хохота, Таннер ударил кулаком по столу.
Первым пришел в себя Хоув.
— Откуда вам это известно, капитан? Вы видели Денти лично?
Клод молчал. Секунды казались ему вечностью. Как бы ему хотелось послать их всех к дьяволу. С них должно быть довольно того, что он открыл им. Честно говоря, их можно в чем-то понять. Клод вспоминал себя. Это сейчас он мог спокойно думать об Алекс как о наводящем ужас на британцев капитане Денти, но было время, когда Клод вряд ли принял бы эту истину. Что же спрашивать с этих людей? Они ее не знали. Да и ему на хотелось вспоминать прошлое, а еще меньше делиться тем, что знает, с кем бы то ни было. Проблемы Алекс касались только ее, и она вправе была решать их теми способами, которые выбрала сама. Она станет презирать его за то, что он вообще говорит о ней в такого рода компании.
Клод вздохнул. Она никогда не узнает об этом разговоре. За это уже спасибо. Он никогда не увидит ее, если только она сама не будет искать с ним встречи, а что касается этих людей… Как только они услышат все, они поймут, почему она никогда не будет с ними. Он и заговорил только ради того, чтобы ее никто и никогда больше об этом не спрашивал. Итак, Клод начал рассказ…
Таннер Фредерик Клод не видел особой надобности в том, чтобы сосредоточиться на беседе. По обрывкам фраз, отдельным словам он без труда догадывался о содержании разговора. Речь шла о провале «Акта эмбарго» Г. Джефферсона, призванного помешать продвижению к берегам Америки военных сил Франции и Англии и лишить их возможности пополнять продовольственные припасы в США; о существенном ущемлении интересов корабельных компаний Новой Англии[1]; о блокаде побережья США англичанами, из-за которой торговать с континентом становилось весьма рискованно; об угрозе выхода из состава США штатов, образующих Новую Англию, и об установившейся возмутительной практике безнаказанного обыска и захвата американских судов фрегатами Британского Королевского флота в поисках якобы дезертиров, работающих матросами на кораблях американских компаний.
Таннер Клод знал обо всем этом не понаслышке и понимал важность стоящих перед страной проблем, да вот только мнение капитана едва оперившегося военного флота США было здесь вряд ли кому-нибудь интересно…
— …Алекс Денти.
Клод встрепенулся, услышав знакомое имя, и тут же оглянулся, чтобы убедиться, не заметил ли кто-нибудь его реакции. Так и есть. Сенатор Хоув встал и, подойдя к окну, открыл его, якобы желая проветрить комнату. Клод понял, что таким образом ему дано понять, что его неосторожное движение не осталось без внимания. Сенатор, человек далеко не глупый, сейчас, вероятно, размышляет над тем, что именно из сказанного так взбудоражило приглашенного на это высокое собрание молодого капитана.
Собственно, Клод и так понимал, что не сможет притвориться, будто Алекс Денти для него ничто. Однако пока ему не задавали вопросов, он мог сохранять позицию стороннего наблюдателя и таким образом выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Реплика, последовавшая за названным именем, заставила Клода внутренне сжаться.
Беннет Фартингтон заметно нервничал. Он говорил быстро и сбивчиво, то и дело запуская пальцы в густые, цвета спелой пшеницы, волосы и при этом в упор глядя на Роберта Дэвидсона, представителя штата Род-Айленд.
— Вы сошли с ума, Роберт! Чем может нам помочь Алекс Денти? Какие вообще, скажите, у нас могут быть дела с пиратами? — Фартингтон округлил ярко-голубые, похожие на девичьи глаза.
Дэвидсон презрительно рассмеялся. Юнец Беннет не мог понять того, что, с точки зрения Роберта, казалось очевидным.
— Для референта министра военных дел вы мыслите удивительно узко, Беннет. Если этот Алекс в одиночестве сражается с британским флотом уже восемнадцать месяцев, то ему цены нет! А может быть, вы просто плохо осведомлены? Тогда я бы посоветовал вам разобраться с теми, кто не держит вас в курсе текущих дел.
— Денти потопил одиннадцать кораблей британского флота…
— Двенадцать.
— Ну так его можно поздравить с дюжиной. И тем не менее к нам это не имеет никакого отношения.
Сенатор из штата Массачусетс следил за беседой с куда большим интересом, чем старался показать, делая вид, что возится с оконной щеколдой. Не привлекая к себе внимания, он продолжал пристально наблюдать за приглашенным моряком. Тот явно нервничал. Что ж, молодой капитан стоял перед трудным выбором. Хоув уже беседовал с молодым человеком и успел составить о нем в целом благоприятное впечатление. Сенатор завел разговор о грядущей войне, и этот моряк, по возрасту годящийся ему в сыновья, весьма здраво рассудив о недостаточной подготовленности Штатов к военным действиям, сумел предложить такую тактику, которая могла бы позволить американцам в случае, если война все же состоится, одержать верх над многоопытными англичанами. У моряка была своеобразная, непривычная в высших кругах манера изъясняться — он говорил сжато, коротко, по существу, не оставляя слушателям возможности двоякого толкования своих слов, и это, как подозревал Хоув, многих здесь раздражало. Однако именно решительность капитана и его уверенность в собственной правоте убеждали сенатора в том, что он сделал правильный выбор. Пусть себе пугаются остальные, ему, Хоуву, совершенно ясно, что Таннер Фредерик Клод именно тот, кто ему на данный момент нужен.
Хоув слегка постучал по сигаре, стряхивая пепел на ковер, и вернулся за стол. Дело остается за малым: выяснить, что Клоду известно об Алексе Денти — пирате, на которого сенатор собирался сделать ставку.
— Так чего же добивается Алекс? Он, насколько я знаю, не гражданин Америки, не так ли, капитан? — как бы между прочим спросил он.
Таннера не ввел в заблуждение тон сенатора — вопрос был задан ему неспроста; Похоже, худшие из его опасений начали сбываться.
Однако за капитана ответил мистер Грэнджерс — владелец терпящей сумасшедшие убытки корабельной компании в столице Новой Англии — Бостоне. Он был конкурентом компании, которой владела семья Клода.
— Денти словно вынырнул со дня моря полтора года назад, и с тех пор британцы не знают покоя. Он никогда не грабит суда — забирает только припасы свежей воды, продовольствие и оружие. Пленных тоже не берет — ни британцев, ни американцев, а просто высаживает остатки команды на какой-нибудь остров или отправляет прямо в море, если до острова можно доплыть, и топит судно.
— Из донесений следует, что пират производит персональный досмотр членов команды. Складывается впечатление, что он кого-то ищет. Однако никто не знает, как выглядит этот самый Денти. Говорят, он носит маску, потому что лицо его обезображено. Люди, которые были им освобождены, похоже, не испытывают к нему ничего, кроме благодарности.
— Да мне плевать, как он выглядит и чего хочет, — бесцеремонно перебил Дэвидсон. — И Медисону[2] тоже на это плевать. Вы только представьте, как выгодно было бы нам, если бы этот человек в маске согласился работать на наш флот! Неплохая перспектива, не правда ли? Один-единственный пират приканчивает Королевский флот! Отличная возможность для нас, особенно в то время, когда мы едва можем наскрести деньги для переноса подписания декларации о наступлении войны на более поздний срок. У него, должно быть, имеется весьма подробная информация о перемещениях британцев. Мы могли бы ею воспользоваться. Как и услугами самого Денти.
— А Денти, случайно, не француз? — спросил Хоув. — Французы могли бы рассчитывать на его помощь в не меньшей степени, чем мы.
— Француз? Это не исключено, — задумчиво протянул Дэвидсон. — Возможно, у него налажены связи с Лафиттом.
— Мой Бог! Роберт, о чем вы говорите! Сколько еще головорезов вы хотели бы привлечь на свою сторону?! Денти — это одно, Лафитт — совершенно другое! Сколько разграбленных торговых судов на его счету? Десятки! За последние несколько лет он отправил к рыбам столько же британцев, сколько и наших соотечественников. Вас это не смущает?
Беннет решительно раздавил окурок сигары и тут же закурил новую.
— Не согласен. Да, Лафитт не слишком внимателен к флагам, но Новый Орлеан — весьма ценный порт. Все суда с запада вынуждены проходить мимо, а значит, и все товары, что везут к нам. Нашему военному флоту выгодно иметь в союзниках человека, заинтересованного в том, чтобы держать этот порт открытым в противовес блокаде.
Хоув, подняв вверх руку, остановил Фартингтона.
— Не стоит продолжать обсуждение этого вопроса, Бенедикт. К чему все это, когда приказ Медисона уже у вас в кармане? От нас требуют встретиться с Денти и заручиться его поддержкой. Считаю вопрос закрытым.
— Нет, вопрос нельзя считать закрытым.
Все высшие чиновники невольно затихли и, если не с уважением, то по крайней мере с явным удивлением посмотрели на человека, произнесшего последнюю реплику.
Таннер обвел взглядом собравшихся и принужденно улыбнулся. Неужели у них в самом деле есть приказ и он касается лично его, Клода? Командование послало его на эту встречу, сообщив лишь, что он должен выполнять принятые здесь решения, в чем бы они ни состояли. Однако Клод более не был уверен в том, что данному ему приказу следует подчиняться беспрекословно. Быть может, он не до конца все понял? Таннер чувствовал себя крайне неуютно, но даже себе самому он едва ли смог бы назвать причину столь несвойственной ему неловкости.
Капитану показалось, что главным на этом совещании был сенатор Хоув. Этот человек задавал тон. Клод понимал, что должен будет принять решение, и знал, чего именно ждут от него. Он чувствовал на себе взгляд Хоува. Сенатор, казалось, думает о том же, о чем и Клод, взвешивает все доводы «за» и «против». Сейчас сенатор потребует от Клода сведений об Алекс Денти. Оставалось лишь понять: будет ли нежелание говорить на эту тему стоить ему капитанского мундира…
Таннер Фредерик Клод принял командование кораблем всего три года назад, в 1809 году, будучи двадцати пяти лет от роду.
Это назначение он получил, уже побывав «на службе», а по сути, на каторжных работах у британцев. Присуждение ему капитанского чипа после удачного побега явилось наградой за проявленное Таннером мужество. Клод действительно прошел все круги ада, и если смерти на английском корабле ему счастливо удалось избежать, то отметины от «кошки» — плетки, раздвоенные концы которой венчали свинцовые наконечники, остались у него на спине на всю жизнь. Шрамы — тонкие белые полоски на бронзовой коже — служили напоминанием о приобретенном жизненном опыте.
Три года он управлял кораблем, был доволен и судном, и командой, но страх вновь оказаться матросом Королевского флота никогда не покидал его. Впрочем, Клод, человек в общем-то храбрый, достаточно хорошо умел владеть собой, чтобы о его сомнениях не знала ни одна живая душа. Довольно частые плавания к берегам Европы увеличивали вероятность печальной перспективы, но Клод принял решение и знал, что от него не отступит: если он поймет, что плена не миновать, то лишит себя жизни — так будет лучше.
Таннер на мгновение прикрыл глаза, чтобы господа в комнате не заметили растерянности в его взгляде, и быстро овладел собой; когда он был готов говорить, изумрудно-зеленые глаза капитана светились решимостью. Мало кто мог подолгу выдерживать такой взгляд. Собеседнику казалось, что Клод видит его насквозь. Капитан ладонью пригладил медно-рыжие волосы и, отодвинувшись вместе со стулом подальше от стола, вытянул ноги вперед во всю длину, так чтобы в поле зрения собравшихся попали носки его высоких, доходящих до колен военных сапог. Положив руки на подлокотники, он крепко сжал их полированное дерево. Клод знал, что костяшки его пальцев побелели. Знал он и то, что позднее у него будут болеть мышцы от страшного напряжения этой минуты. Так бывало всегда, когда он думал об Алекс Денти. Что же, будь по сему — пусть и они узнают то, что знал он еще до того, как восемнадцать месяцев назад имя капитана Денти было названо в его присутствии.
Голос Клода, уверенный и четкий, прорезал тишину. Он говорил спокойно, не торопясь. Стальные нотки только подчеркивали его компетентность. Он знал, о чем говорил.
— Алекс не станет помогать нам, джентльмены, что бы там ни приказывал Президент. Беннет, вам не следует вскрывать конверт с приказом. Пусть остается там, где лежал до сих пор. Денти преследует совершенно определенную личность. Как только капитан найдет того, кого ищет, он остановится.
— Почему вы так в этом уверены? — спросил Дэвидсон, постучав кончиком пальца по переносице. — Трудно поверить, что он топит корабли, пытаясь добраться до какого-то одного человека. Все эти разрушения ради личной мести? Мне трудно поверить в такое.
— Тогда приготовьтесь услышать куда более странные вещи. То, что я вам сейчас скажу, принять будет нелегко. Алекс Денти действительно охотится за конкретным человеком. Стоит ли это делать, решать только ей.
Ответом Клоду была мертвая тишина, в которой неестественно громко прозвучал кашель — похоже, сенатор поперхнулся дымом собственной сигары. Откашлявшись, он еще долго прочищал горло, никак не решаясь задать вопрос по существу.
— Вы хотите сказать нам, что Денти это… это…
Дальше сенатор продолжить не смог, так как зашелся истерическим хохотом. Его примеру последовали остальные.
Клод ожидал такой реакции. Он пытался внушить себе, что этим людям простительно такое поведение: они познакомились с ним только сегодня и не знают, что он никогда не говорит о том, чего не знает.
— Алекс Денти — женщина, и это правда! — услышав в ответ новый взрыв хохота, Таннер ударил кулаком по столу.
Первым пришел в себя Хоув.
— Откуда вам это известно, капитан? Вы видели Денти лично?
Клод молчал. Секунды казались ему вечностью. Как бы ему хотелось послать их всех к дьяволу. С них должно быть довольно того, что он открыл им. Честно говоря, их можно в чем-то понять. Клод вспоминал себя. Это сейчас он мог спокойно думать об Алекс как о наводящем ужас на британцев капитане Денти, но было время, когда Клод вряд ли принял бы эту истину. Что же спрашивать с этих людей? Они ее не знали. Да и ему на хотелось вспоминать прошлое, а еще меньше делиться тем, что знает, с кем бы то ни было. Проблемы Алекс касались только ее, и она вправе была решать их теми способами, которые выбрала сама. Она станет презирать его за то, что он вообще говорит о ней в такого рода компании.
Клод вздохнул. Она никогда не узнает об этом разговоре. За это уже спасибо. Он никогда не увидит ее, если только она сама не будет искать с ним встречи, а что касается этих людей… Как только они услышат все, они поймут, почему она никогда не будет с ними. Он и заговорил только ради того, чтобы ее никто и никогда больше об этом не спрашивал. Итак, Клод начал рассказ…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
— Да чтоб ему провалиться! Чтоб он сдох, собака!
Проклятия произносились шепотом, но от этого они ничуть не теряли свою красочность. В этих едва слышных словах сконцентрировались страх и ненависть, одиночество и обида, годами копившиеся внутри маленького тела и не находившие выхода.
— Пусть только попробует продать меня! Я все равно не дамся! Не дамся!
Маленькие руки схватили две косички цвета кованого золота и с силой дернули за них — старый испытанный прием, не раз применявшийся, чтобы не дать себе заплакать в голос. Янтарные глаза, неправдоподобно большие для худенького, изможденного лица, предательски затуманились. Алексис со злостью смотрела на свои трясущиеся руки, словно рассчитывая взглядом унять дрожь. Удивительно, но ей это удалось. Теперь, когда тело стало покорным, только мозг продолжал работать как в лихорадке. События нескольких последних часов убедили ее в необходимости покинуть дом. Она вынуждена была так поступить, чтобы избежать очередного унижения от рук человека, называвшегося ее отцом все те тринадцать лет, что она успела прожить на свете.
За это время Алексис бесчисленное количество раз напоминали о необходимости быть благодарной людям, которые, будучи дальними родственниками девочки, не побрезговав ее незаконным происхождением, взяли к себе на воспитание сироту. Слишком скоро стало очевидно лицемерие этих людей, не раз и по самым различным поводам напоминавших Алексис о том, что она не такая, как все, что ее умершая при родах мать — шлюха, а она — не более чем плод порока. Неудивительно, что Алексис чувствовала себя чужой в этом семействе неудачников, чересчур ленивых для того, чтобы как-то изменить к лучшему свою жизнь, и чересчур недалеких дли того, чтобы научиться мириться с обстоятельствами. Среди четырех родных детей Чарли и Мегги Алексис так и не нашла друзей, к приемным же родителям она не испытывала ничего, кроме презрения.
До недавнего времени мечты Чарли легко разбогатеть или на худой конец сорвать куш, не утруждая себя работой, никак не были связаны с Алексис. Неожиданный ход, решавший сразу две проблемы: избавление от лишнего рта и получение прибыли, подсказала, сама того не желая, жена — последнее время Мег все чаще стала обращать внимание на то, что девчонка не выполняет своей части работы.
— Шляется себе по паркам, дрянь такая. Воздуха здесь, видишь ли, ей мало, — жаловалась Мег мужу.
Мегги ничего не придумывала — об этом донесла матери одна из сводных сестер Алексис, подглядев, как та пряталась за цветущими кустами, прислушиваюсь к разговорам прогуливающихся по аллеям дам.
— Она хочет говорить как леди! Вон что выдумала! — бушевала супруга Чарли.
План созрел окончательно, когда Мег в очередной раз сообщила мужу, что если их приемная дочь не сидит под кустом в парке, то все равно не работает, а убегает на реку, смотрит на корабли и просто валяет дурака.
Чарли в типичной для него манере рубить сплеча решил одним махом положить конец и жалобам жены, и неблагодарности приемыша, продав Алексис в услужение. Девочка слишком хорошо понимала, чем это для нее обернется. Чарли и глазом не моргнет — отдаст ее самому дьяволу, была бы выгода.
Алексис с силой надавила на глаза тыльной стороной ладони и ждала до тех пор, пока не появились радужные круги. Среди абсолютной черноты рождались и умирали цветные искры. Этот мир был совершенно особенным, непохожим на серое убожество, окружавшее ее в повседневной жизни. Он принадлежал ей одной. Никто не мог подсмотреть за волшебными фейерверками, подчинявшимися только ее воле. Алексис отняла ладони от лица и открыла глаза. Перед ней была комната с облупившейся краской на стенах и трещинами на потолке. Она рассмеялась. Итак, этот мир останется ее миром всего лишь на несколько часов. В свои неполные тринадцать лет Алексис уже успела усвоить, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а спастись можно было только бегством.
Впервые мысль о побеге из дома, а заодно и из Лондона пришла ей в голову уже два года назад. Тогда определилась и цель — куда бежать. Но план продвигался вперед не очень-то быстро. Все зависело только от одного человека — от нее самой. Алексис понимала, что рискует быть пойманной, и поэтому выжидала момент, когда игра будет стоить свеч.
В Америке для нее найдется место под солнцем. Алексис знала это. Матросы, с которыми она успела подружиться, проводя долгие часы возле реки, рассказали ей о том, как живут люди на этом далеком континенте. Девочка слушала их с замирающим сердцем, представляя себя посреди чудес Нового Света. Та далекая страна была молодой и неукрощенной. Места там сколько угодно — всем хватит. Алексис плотно обхватила себя руками. Она была по-своему счастлива, как бывает счастлив человек, который понимает, чего хочет, и знает, как достичь желаемого.
Скоро все будет кончено. Конец унижениям, конец обиде и боли, которые испытываешь, когда смеются над тем, что тебе дорого. Мег всегда смеялась, когда Алексис подражала разговорам дам, которых видела в парке, а Чарли готов был поклясться, что она торгует собой, проводя время в гавани. Теперь уже ничего не имело значения. И правильная речь, и сведения, почерпнутые у моряков, — все должно было помочь выполнению ее плана. Наконец-то пришла пора проверить, насколько хороши ее знания.
Алексис успела задремать, когда услышала голоса поднимавшихся по лестнице сестер. Она не издала ни звука, когда они залезли в кровать рядом с ней, когда стали пинать ее ногами, выталкивая, словно кукушата непохожего на них птенца из теплой постели. Привычно оказавшись па полу, завернувшись в одеяло, которое чудом умудрилась оставить при себе, Алексис молча дождалась, пока девочки уснут. Потом осторожно, стараясь не шуметь, встала. Тихо, на цыпочках она пробралась вниз. Весь дом спал, и от этого на душе у Алексис заметно полетало.
Девочка впотьмах порылась в большой бельевой корзине, стоящей на кухонном столе, и наконец нашла то, что искала. Вместо своего поношенного и линялого платья она надела короткие штаны и рубашку брата. Отыскав лучшую пару носков, Алексис надела их и сунула ноги в мальчишечьи ботинки. Маскарад был завершен, если не считать последнего штриха.
Вязаную шапочку, подарок одного из моряков, Алексис заткнула за пояс. Без всякого сожаления, достав заранее припасенный нож, самый острый, что ей удалось найти, Алексис отрезала косы. Теперь можно было обойтись без гребешка. С помощью собственной пятерни она причесала то, что осталось от роскошных золотых волос, старательно оттягивая кудри, надеясь таким способом превратить вьющиеся волосы в прямые, по ее мнению, более приличествующие представителям сильного пола. Заглянув в зеркало, Алексис сперва даже отпрянула, пораженная происшедшей переменой. Потом, покрутив головой, она тихо рассмеялась своему отражению, натянула шапочку, чтобы спрятать упрямо не желавшие распрямляться кудряшки, и вышла из дому, прихватив с собой лишь немного хлеба и сыра. Ни разу не оглянувшись па опостылевшее жилище, девочка бодро зашагала в сторону Темзы.
Несмотря на поздний час, жизнь в гавани шла своим чередом. Алексис села на ступеньку крыльца одного из домов, с интересом приглядываясь к речному люду. Мимо нее проходили изрядно подвыпившие мужчины, но никто даже не кинул взгляд в ее сторону. Грузчики тащили на спинах поклажу: один из кораблей готовился к отплытию. Ударил корабельный колокол, извещая о скором прощании с землей, и под этот звон Алексис уснула, прислонившись к двери дома. Ей снилось, что она уже на корабле, отбывающем в Америку. Отчего-то у девочки не было ни тени сомнения в том, что все произойдет именно так, как она задумала.
Алексис проснулась от приятного запаха только что испеченного хлеба и тут же почувствовала зверский голод. Кто-то протягивал ей свежую белую булку. Прежде чем принять этот королевский подарок, она с сомнением взглянула в лицо дарителю. До сих пор ей не слишком часто доводилось иметь дело с благотворительностью. Впрочем, на этот раз скорее всего сомневаться не стоило — перед девочкой стояла милая круглолицая женщина с доброй улыбкой. Алексис улыбнулась в ответ, надеясь, что улыбка у нее получилась именно такой, как она задумала, — светлой и искренней.
— Похоже, паренек, тебе нелишне будет перекусить, — сказала женщина и, поскольку мальчик не торопился принять угощение — видно, бедняга не привык получать подарки, — добавила: — У меня много хлеба. Утром я напекла свежего. Почему бы тебе не пройти ко мне в лавку и не поесть?
Алексис решительно замотала головой, вспомнив, что у нее с собой есть еда.
— Я не могу, мэм, — она запнулась, затем поправилась: — то есть я хотел сказать, мадам. У меня в карманах пусто, как в брюхе, то есть я хочу сказать, что денег у меня нет, а милостыни мне не надо.
Женщина рассмеялась.
— Кто тебе сказал, что я предлагаю тебе хлеб задаром? Заходи, позавтракай по-человечески, а потом уберешь мою лавку.
Алексис взяла предложенный хлеб и вошла в дом следом за женщиной. Глядя на упитанную и веселую хозяйку лавки, Алексис почувствовала укол зависти, хорошо знакомой тем, у кого вечно от голода живот подводит. Везет же некоторым, кто не знает, что такое голодная резь в желудке.
— Ты ищешь работу на одном из торговых судов? — спросила женщина, по-прежнему с улыбкой глядя, как Алексис уплетает завтрак.
— Верно, мэм. Хочу попасть на корабль, который идет в Штаты.
— Ты слишком мал, чтобы плавать так далеко.
— Мне шестнадцать. А как наемся до отвала, то и на восемнадцать потяну по силам.
«Черт, я опять что-то не то сболтнула. Надо было сказать: „я сыт“, да и про возраст это зря…»
Женщина вгляделась в лицо маленького оборвыша. Не он первый, не он последний из лондонских мальчишек мечтает попасть в дальние страны. Вот ребятишки и убегают из дома, некоторые даже оказываются на корабле… Булочница знала, что до места назначения доплывали далеко не все. Одних уносила цинга и прочие болезни, вызванные плохой пищей и гнилой водой. Другие погибали, надорвавшись, не выдержав тяжелой работы. Жизнь на судне совсем не была похожа на праздник, который грезился мальчишке, любующемуся нарядными парусниками в порту. Женщина раздумывала, стоит ли говорить об этом с худосочным ребенком — того, очевидно, никогда не кормили досыта, — и решила, что не стоит. Все равно ее слова останутся для маленького мечтателя пустым звуком — его ничто не остановит. В этом подростке чувствовался характер. Если уж он что-то задумал, то наверняка захочет довести дело до конца. Твердая линия рта, решительность во взгляде янтарных глаз — такого трудности не испугают. Да и что на самом деле может его испугать? Тяжелая работа? Плохая еда? Грубое обращение? Кто знает, каких ужасов он насмотрелся здесь, в Лондоне…
Проклятия произносились шепотом, но от этого они ничуть не теряли свою красочность. В этих едва слышных словах сконцентрировались страх и ненависть, одиночество и обида, годами копившиеся внутри маленького тела и не находившие выхода.
— Пусть только попробует продать меня! Я все равно не дамся! Не дамся!
Маленькие руки схватили две косички цвета кованого золота и с силой дернули за них — старый испытанный прием, не раз применявшийся, чтобы не дать себе заплакать в голос. Янтарные глаза, неправдоподобно большие для худенького, изможденного лица, предательски затуманились. Алексис со злостью смотрела на свои трясущиеся руки, словно рассчитывая взглядом унять дрожь. Удивительно, но ей это удалось. Теперь, когда тело стало покорным, только мозг продолжал работать как в лихорадке. События нескольких последних часов убедили ее в необходимости покинуть дом. Она вынуждена была так поступить, чтобы избежать очередного унижения от рук человека, называвшегося ее отцом все те тринадцать лет, что она успела прожить на свете.
За это время Алексис бесчисленное количество раз напоминали о необходимости быть благодарной людям, которые, будучи дальними родственниками девочки, не побрезговав ее незаконным происхождением, взяли к себе на воспитание сироту. Слишком скоро стало очевидно лицемерие этих людей, не раз и по самым различным поводам напоминавших Алексис о том, что она не такая, как все, что ее умершая при родах мать — шлюха, а она — не более чем плод порока. Неудивительно, что Алексис чувствовала себя чужой в этом семействе неудачников, чересчур ленивых для того, чтобы как-то изменить к лучшему свою жизнь, и чересчур недалеких дли того, чтобы научиться мириться с обстоятельствами. Среди четырех родных детей Чарли и Мегги Алексис так и не нашла друзей, к приемным же родителям она не испытывала ничего, кроме презрения.
До недавнего времени мечты Чарли легко разбогатеть или на худой конец сорвать куш, не утруждая себя работой, никак не были связаны с Алексис. Неожиданный ход, решавший сразу две проблемы: избавление от лишнего рта и получение прибыли, подсказала, сама того не желая, жена — последнее время Мег все чаще стала обращать внимание на то, что девчонка не выполняет своей части работы.
— Шляется себе по паркам, дрянь такая. Воздуха здесь, видишь ли, ей мало, — жаловалась Мег мужу.
Мегги ничего не придумывала — об этом донесла матери одна из сводных сестер Алексис, подглядев, как та пряталась за цветущими кустами, прислушиваюсь к разговорам прогуливающихся по аллеям дам.
— Она хочет говорить как леди! Вон что выдумала! — бушевала супруга Чарли.
План созрел окончательно, когда Мег в очередной раз сообщила мужу, что если их приемная дочь не сидит под кустом в парке, то все равно не работает, а убегает на реку, смотрит на корабли и просто валяет дурака.
Чарли в типичной для него манере рубить сплеча решил одним махом положить конец и жалобам жены, и неблагодарности приемыша, продав Алексис в услужение. Девочка слишком хорошо понимала, чем это для нее обернется. Чарли и глазом не моргнет — отдаст ее самому дьяволу, была бы выгода.
Алексис с силой надавила на глаза тыльной стороной ладони и ждала до тех пор, пока не появились радужные круги. Среди абсолютной черноты рождались и умирали цветные искры. Этот мир был совершенно особенным, непохожим на серое убожество, окружавшее ее в повседневной жизни. Он принадлежал ей одной. Никто не мог подсмотреть за волшебными фейерверками, подчинявшимися только ее воле. Алексис отняла ладони от лица и открыла глаза. Перед ней была комната с облупившейся краской на стенах и трещинами на потолке. Она рассмеялась. Итак, этот мир останется ее миром всего лишь на несколько часов. В свои неполные тринадцать лет Алексис уже успела усвоить, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а спастись можно было только бегством.
Впервые мысль о побеге из дома, а заодно и из Лондона пришла ей в голову уже два года назад. Тогда определилась и цель — куда бежать. Но план продвигался вперед не очень-то быстро. Все зависело только от одного человека — от нее самой. Алексис понимала, что рискует быть пойманной, и поэтому выжидала момент, когда игра будет стоить свеч.
В Америке для нее найдется место под солнцем. Алексис знала это. Матросы, с которыми она успела подружиться, проводя долгие часы возле реки, рассказали ей о том, как живут люди на этом далеком континенте. Девочка слушала их с замирающим сердцем, представляя себя посреди чудес Нового Света. Та далекая страна была молодой и неукрощенной. Места там сколько угодно — всем хватит. Алексис плотно обхватила себя руками. Она была по-своему счастлива, как бывает счастлив человек, который понимает, чего хочет, и знает, как достичь желаемого.
Скоро все будет кончено. Конец унижениям, конец обиде и боли, которые испытываешь, когда смеются над тем, что тебе дорого. Мег всегда смеялась, когда Алексис подражала разговорам дам, которых видела в парке, а Чарли готов был поклясться, что она торгует собой, проводя время в гавани. Теперь уже ничего не имело значения. И правильная речь, и сведения, почерпнутые у моряков, — все должно было помочь выполнению ее плана. Наконец-то пришла пора проверить, насколько хороши ее знания.
Алексис успела задремать, когда услышала голоса поднимавшихся по лестнице сестер. Она не издала ни звука, когда они залезли в кровать рядом с ней, когда стали пинать ее ногами, выталкивая, словно кукушата непохожего на них птенца из теплой постели. Привычно оказавшись па полу, завернувшись в одеяло, которое чудом умудрилась оставить при себе, Алексис молча дождалась, пока девочки уснут. Потом осторожно, стараясь не шуметь, встала. Тихо, на цыпочках она пробралась вниз. Весь дом спал, и от этого на душе у Алексис заметно полетало.
Девочка впотьмах порылась в большой бельевой корзине, стоящей на кухонном столе, и наконец нашла то, что искала. Вместо своего поношенного и линялого платья она надела короткие штаны и рубашку брата. Отыскав лучшую пару носков, Алексис надела их и сунула ноги в мальчишечьи ботинки. Маскарад был завершен, если не считать последнего штриха.
Вязаную шапочку, подарок одного из моряков, Алексис заткнула за пояс. Без всякого сожаления, достав заранее припасенный нож, самый острый, что ей удалось найти, Алексис отрезала косы. Теперь можно было обойтись без гребешка. С помощью собственной пятерни она причесала то, что осталось от роскошных золотых волос, старательно оттягивая кудри, надеясь таким способом превратить вьющиеся волосы в прямые, по ее мнению, более приличествующие представителям сильного пола. Заглянув в зеркало, Алексис сперва даже отпрянула, пораженная происшедшей переменой. Потом, покрутив головой, она тихо рассмеялась своему отражению, натянула шапочку, чтобы спрятать упрямо не желавшие распрямляться кудряшки, и вышла из дому, прихватив с собой лишь немного хлеба и сыра. Ни разу не оглянувшись па опостылевшее жилище, девочка бодро зашагала в сторону Темзы.
Несмотря на поздний час, жизнь в гавани шла своим чередом. Алексис села на ступеньку крыльца одного из домов, с интересом приглядываясь к речному люду. Мимо нее проходили изрядно подвыпившие мужчины, но никто даже не кинул взгляд в ее сторону. Грузчики тащили на спинах поклажу: один из кораблей готовился к отплытию. Ударил корабельный колокол, извещая о скором прощании с землей, и под этот звон Алексис уснула, прислонившись к двери дома. Ей снилось, что она уже на корабле, отбывающем в Америку. Отчего-то у девочки не было ни тени сомнения в том, что все произойдет именно так, как она задумала.
Алексис проснулась от приятного запаха только что испеченного хлеба и тут же почувствовала зверский голод. Кто-то протягивал ей свежую белую булку. Прежде чем принять этот королевский подарок, она с сомнением взглянула в лицо дарителю. До сих пор ей не слишком часто доводилось иметь дело с благотворительностью. Впрочем, на этот раз скорее всего сомневаться не стоило — перед девочкой стояла милая круглолицая женщина с доброй улыбкой. Алексис улыбнулась в ответ, надеясь, что улыбка у нее получилась именно такой, как она задумала, — светлой и искренней.
— Похоже, паренек, тебе нелишне будет перекусить, — сказала женщина и, поскольку мальчик не торопился принять угощение — видно, бедняга не привык получать подарки, — добавила: — У меня много хлеба. Утром я напекла свежего. Почему бы тебе не пройти ко мне в лавку и не поесть?
Алексис решительно замотала головой, вспомнив, что у нее с собой есть еда.
— Я не могу, мэм, — она запнулась, затем поправилась: — то есть я хотел сказать, мадам. У меня в карманах пусто, как в брюхе, то есть я хочу сказать, что денег у меня нет, а милостыни мне не надо.
Женщина рассмеялась.
— Кто тебе сказал, что я предлагаю тебе хлеб задаром? Заходи, позавтракай по-человечески, а потом уберешь мою лавку.
Алексис взяла предложенный хлеб и вошла в дом следом за женщиной. Глядя на упитанную и веселую хозяйку лавки, Алексис почувствовала укол зависти, хорошо знакомой тем, у кого вечно от голода живот подводит. Везет же некоторым, кто не знает, что такое голодная резь в желудке.
— Ты ищешь работу на одном из торговых судов? — спросила женщина, по-прежнему с улыбкой глядя, как Алексис уплетает завтрак.
— Верно, мэм. Хочу попасть на корабль, который идет в Штаты.
— Ты слишком мал, чтобы плавать так далеко.
— Мне шестнадцать. А как наемся до отвала, то и на восемнадцать потяну по силам.
«Черт, я опять что-то не то сболтнула. Надо было сказать: „я сыт“, да и про возраст это зря…»
Женщина вгляделась в лицо маленького оборвыша. Не он первый, не он последний из лондонских мальчишек мечтает попасть в дальние страны. Вот ребятишки и убегают из дома, некоторые даже оказываются на корабле… Булочница знала, что до места назначения доплывали далеко не все. Одних уносила цинга и прочие болезни, вызванные плохой пищей и гнилой водой. Другие погибали, надорвавшись, не выдержав тяжелой работы. Жизнь на судне совсем не была похожа на праздник, который грезился мальчишке, любующемуся нарядными парусниками в порту. Женщина раздумывала, стоит ли говорить об этом с худосочным ребенком — того, очевидно, никогда не кормили досыта, — и решила, что не стоит. Все равно ее слова останутся для маленького мечтателя пустым звуком — его ничто не остановит. В этом подростке чувствовался характер. Если уж он что-то задумал, то наверняка захочет довести дело до конца. Твердая линия рта, решительность во взгляде янтарных глаз — такого трудности не испугают. Да и что на самом деле может его испугать? Тяжелая работа? Плохая еда? Грубое обращение? Кто знает, каких ужасов он насмотрелся здесь, в Лондоне…